– … Ну-ну, стоит ли так горячиться по пустякам!
Я испытывала к нему отвращение, но, не знаю уж почему, немного и побаивалась его. Но он, по-видимому, был незлопамятным, потому что уже на следующий день организовал мне двух клиентов. Толстых, совсем не молодых уже мужчин, которые часто посещали кафе и оттянули по очереди уже всех здешних девиц. Один был похож на разбогатевшего бакалейщика, другой выглядел неотёсанным увальнем, как будто только что прикатил из деревни, да и разговаривал он на крестьянский манер. Втроём мы сняли номер в гостинице, где этих двух толстяков, похоже, все хорошо знали, потому что когда я хотела проскользнуть в номер вслед за своими гостями, симпатичная горничная, которую один из них только что ущипнул за грудь, весело подмигнула мне и шепнула:
– Поздравляю, барышня, это непыльная работёнка!
Оказавшись в номере, эта парочка расположилась со всеми удобствами, сняла сюртуки, развязала галстуки и уселась тяжёлыми задницами на софе рядом друг с другом. Пива было заказано более чем достаточно, они обстоятельно раскурили длинные виргинские сигары из светлого табака, затем каждый из них взял свой бокал, после чего один – звали его Алоиз – скомандовал мне:
– Итак, барышня, покажи теперь на что ты способна и тоже чувствуй себя как дома!
Я собралась, было, приступить к делу и начала расстёгивать блузку, когда второй остановил меня, воскликнув своему приятелю:
– Но Лоизль, пару-другую титек мы с тобой уже не раз видели, куда интереснее то, что пониже!
Таким образом, я только подняла подол и заправила края юбки за пояс, так что вокруг талии у меня образовался широкий валик. Затем стянула розовые кружевные панталоны и представила на суд зрителей свои гладкие, упругие и белые ляжки с симпатичным кустиком густых волос между ними. Два ночных гуляки облизнули лихие усы, и Лоизль снова сказал:
– Действуй, красавица, тут у нас есть ещё пара ценителей, которые с удовольствием за этим понаблюдают!
Я с интригующей неторопливостью начала пуговица за пуговицей расстёгивать брюки у этой парочки и извлекла на свет божий их молодцеватые хвосты, которые в алчном нетерпении уже приняли стойку, будто в любой момент готовые наброситься на добычу.
– А сейчас потанцуй немножко, нам такое нравится!
Я сделала несколько вальсирующих па, попеременно показывая то свою красивую лицевую сторону, то округлую, крепкую белую попу, но тут они вдруг в один голос закричали:
– Да не вертись ты так, у нас голова сейчас закружится. Потанцуй своей сладкой дырочкой!
Тогда я встала перед софой с широко раздвинутыми ногами, немного согнула колени и потёрла кудряшки на раковине, отчего они зашуршали. Оба господина податливо и уютно захрюкали и начали медленно полировать свои хвосты, устраивая при этом, однако, время от времени перерывы, чтобы на них слишком быстро не накатило. Я же продолжила «танцевать» своей малышкой, растягивала срамные губы в стороны, предоставляя своим обожателям возможность взглянуть непосредственно на ведущую в грот дорожку, периодически вставляла внутрь пальцы, вытягивала свою малышку то в ширину, то в длину и демонстрировала, когда находила уместным, свой маленький розовый клитор. Толстяки были просто в восторге и подзадоривали меня:
– Браво! Браво! От такой картины с ума спятить можно! Ну что за славная плюшечка, пальчики оближешь, а какая искусница! Своё дело знает! Миленькая дырочка уже сегодня что-нибудь получала? Ну да нам всё едино, пусть ещё попрыгает! На такое каждый день можно любоваться!
В конце концов, раззадоренная своей собственной игрой, я вставила внутрь мизинец и умелым манёвром довела себя до оргазма. Мои толстяки так и застыли от изумления с высунутыми языками. По мелкой дроби моих зубов они заметили, что на меня накатило, и тут точно с цепи сорвались:
– Поди сюда, дай понюхать!
Я с готовностью протянула им палец, липкий от сока, и они жадно схватили и облизали его. Хвосты их к этому моменту уже раскалились до красноты и, похоже, только с нетерпением ждали приглашения.
– Теперь приступаем мы. Подойди чуть поближе!
И они поднялись с софы, взяли меня в середину и осторожно потёрлись хвостами о мой усталый маленький барабанчик и по складке между ягодицами. Но глубже ни один их них не проник, поскольку сделать это в стоячем положении им мешал огромный живот. Внезапно тот, что находился у меня за спиной, крикнул:
– Теперь! Быстро! Приподнимай!
Тогда стоявший передо мной кавалер ухватил меня за плечи и немного пригнул, так что моя попа подалась вверх, и Алоиз брызнул мне в расщелину между ягодицами. Потом он, ещё стонавший под впечатлением исторгнутого заряда, обхватил меня со спины за груди и отклонил назад, так что я выгнулась лоном вперед, и другой брызнул мне несколько капель в срамные волосы.
– Прирождённая танцовщица! Жаль, что с этим номером ты не можешь выступать в театре!
Они с подвыванием загоготали было над своей остроумной шуткой, когда вдруг Алоиз ужасно выругался. Он потерял маленькую золотую печатку с красным камнем, что висела на часовой цепочке. И хотя вещица стоила не бог весть каких денег, для Лоизля она была дорога как память. Они чертыхались, потели, с огромными брюхами пытались протиснуться под софу, рылись за шкафом, где уже целую вечность не вытиралась пыль, и ругались всё больше. Они обстоятельно перетрясли ковёр, однако печатка пропала.
– А ты, девушка, её случаем не видела?
При этих словах Лоизль заговорщицки подмигнул своему приятелю «не разлей вода». Я от негодования и гнева, что они могут меня в чём-то подозревать, покраснела до корней волос, однако не захотела портить отношений с ними. Только вытряхнула всё из сумочки перед ними на стол, однако печатки там, естественно, не было. Оба крайне сконфузились, и, пытаясь сгладить впечатление, похлопали меня по плечу, а один из них присовокупил:
– Ну-ну, не обижайся на нас, пожалуйста, мы ведь знаем, что ты славная и честная!
Мало-помалу они успокоились и, чтобы разрядить огорчение, отправились выпить «четвертинку». Я же немного расстроенная и раздосадованная таким финалом, вернулась обратно в кафе «Оберлехнер», где Франц по своему обыкновению тут же проскользнул к моему столику, чтобы получить причитающиеся ему чаевые.
– Ну, старый Франц о вас позаботился? Разве я не хорошо всё организовал для вас? Два уважаемых кавалера, да и работа нетрудная!
При этом он без церемоний схватил мою сумочку. Я хотела, было, отпихнуть его руку, но тут он тихонько присвистнул сквозь зубы и с вопросительным видом протянул мне маленькую золотую печатку.
– Ах, ты погляди только, да это же вещица господина Штюрмера!
От ужаса я, должно быть, побледнела как полотно, из глаз потекли слёзы, и меня точно обухом по черепу треснули. Я совершенно точно знала, что проклятого брелока в моей сумочке не было, наверняка этот старый мошенник, Франц, сам прежде стащивший его у Штюрмера, теперь ловко подложил его в сумочку. И сейчас я, таким образом, оказалась в его руках, ибо кто станет верить какой-то там проститутке? А тем временем мелкий прохиндей сузил глазки до щелочек и очень вежливо и сочувственно произнёс, сукин сын:
– Ай-ай-ай, и что же за этим последует, стоит мне только завтра вернуть печатку хозяину. Наверно, произошла ошибка. Человеку свойственно ошибаться, не так ли, сокровище?
И с этими словами удалился. Но перед тем не забыл ещё прихватить у меня из сумочки банкноту в десять гульденов, которую молниеносно сунул в карман. Дело было сделано. Я сидела там как громом поражённая. Мне хотелось задушить Франца. Если он теперь донесёт на меня, то меня упрячут за решётку, и потом я снова опущусь до уровня мелкой пригородной проститутки со штрафным ярлыком в полиции. Чтобы хоть немного отвлечься, я попыталась читать, однако буквы плыли и плясали у меня перед глазами. Тут Франц снова проскользнул мимо моего столика и прошептал:
– Дождись меня! Я заканчиваю в одиннадцать!
Вся вторая половина дня и вечер тянулись для меня бесконечно долго и муторно как никогда. Я сидела за своим столиком воплощеньем несчастья. Украдкой немного всплакнула. Наконец, когда погасили газовые лампы, ко мне подошёл Франц, уже в сюртуке и грубо сказал:
– Пойдём!
Я в полной растерянности и совершенно подавленная поплелась рядом с ним, всю дорогу он не проронил ни слова и только насвистывал сквозь зубы. Через несколько минут, длившихся ужасно долго, он очень спокойно, язвительно и небрежно проговорил:
– Ну, как же обрадуется завтра господин Штюрмер, когда получит обратно свой любимый подвесок!
– Господин… господин… Франц! Вы не можете так мучить меня! Я же не делала этого, клянусь душой перед богом!
– Уже лучше! Мне хорошо известно, что тебе эта побрякушка ни к чему! Но, может, такая дорогая печатка пригодится твоему сутенёру! Давай вместе к нему отправимся! Что ты на это скажешь?
– У меня нет сутенера. И вам не к лицу так поступать! Как вы не поперхнётесь своим враньём! Вы негодяй!
Я горько заплакала, однако Франц грубо заметил:
– Ах, так у тебя, значит, совсем нет «защитничка»? Ну, об этом следовало бы сразу сказать! Иди-ка сюда!
И плечом затолкнув меня в какую-то подворотню, точно железным брусом вдавил меня в угол между воротами и кирпичной стеной и так тесно прижался ко мне, что полами своего просторного, расстёгнутого сюртука почти скрыл нас обоих. Неподалеку от нас светился фонарь.
Я беззвучно плакала, потому что сейчас он меня насиловал, ибо как иначе можно было назвать то, что он совершал со мной, и мне было жутко от его близости. Но что я могла поделать в сложившейся ситуации? Я только, всхлипывая, прижимала к груди свою сумочку и чувствовала, как моим ногам становится холодно, когда Франц, прорычав проклятие, рванул вверх мою юбку. Потом он разорвал мне панталоны, потому что те никак не хотели быстро спускаться. Я стиснула ляжки хотя и понимала, что предпринятая мера самозащиты была напрасной. Грязно выругавшись, он вонзил в меня член, который походил на холодный кусок железа, и я вскрикнула от боли. Тут он с таким остервенением впился мне в предплечья, что у меня синие круги поплыли перед глазами, и прошипел:
– Цыц! Стой тихо! Или я тебя придушу.
Потом принялся сношать меня быстрыми, короткими ударами, непрерывно при этом оскорбляя меня, скрежетал зубами и метал на меня злобные взгляды. Эта долбёжка причиняла мне боль, впервые в жизни мне стало стыдно, что меня трахают. Встречных толчков я этому жалкому мерзавцу не возвращала, стояла как деревянная кукла, а он всё продолжал брюзжать:
– Так-то, заносчивая стерва… я тебе покажу… теперь ты узнаешь… теперь узнаешь… те-перь уз-на-ешь… ха-а-а-а-а-х…
Он набрызгал мне полную смокву, я почувствовала, как у меня потекло вниз по чулкам. Затем он с сатанинским смехом отпустил меня, сплюнул и сказал:
– А теперь пошли!
Я в полном отчаянии последовала за ним, заливаясь слезами, у меня всё болело, и на душе было тошно. Лишь у следующего угла он снова заговорил, очень высокомерно и покровительственно:
– Коль так, то мы об этой идиотской побрякушке вспоминать больше не будем. Завтра Штюрмер её получит, я скажу, что нашёл её под столом и баста! Однако ты, красотка, отныне будешь общаться с клиентами в отдельном кабинете ресторана, чтобы зарабатывать больше! Но будь прилежна, иначе… – Он сделал жест рукой, от которого я вся похолодела. – Завтра явишься в кафе ровно в девять часов. Старший официант ресторана мой давний приятель, его зовут Рудольф. Он присылает мне записку, если кто-то из гостей желает поужинать наедине с кем-нибудь их вашего отребья. Тогда я тебя и пошлю! Только не осрами меня! Так, вот я уже и дома, отныне помни, что ты у меня в ежовых рукавицах, скотина! До завтра в девять!
Больше не оборачиваясь, Франц исчез в дверях подъезда, а я печально пустилась в дальнюю дорогу обратно домой. Редко когда ещё спала я так скверно, как тогда, всю ночь мне снились ужасные кошмары. На следующее утро я отправилась к Штеффи и излила ей всё, что скопилось у меня на душе. Выслушав меня, Штеффи сказала, что история, хотя, конечно, и неприятная, однако в целом до подлинного отчаяния ещё далеко и для паники никаких оснований нет. Мне следует приспособиться к Францу, принять условия его игры, потому что, каким бы мерзким сутенёром он ни был, у него имелись обширные и разнообразные связи. Я же должна сосредоточить свои усилия на том, чтобы зарабатывать как можно больше. Тогда мне удастся со временем кое-что накопить и в один прекрасный день окончательно порвать с Францем.
– Знаешь, – заключила она, – девушка, которую иногда стегают кнутом, всегда зарабатывает больше. До поры до времени тебе следует смириться со сложившейся ситуацией!
Однако вечером я в глубокой печали отправилась-таки в кафе. Франц с лицемерной радостью подмигнул мне, поставил передо мной на столик бокал «тёмного» и прошептал:
– Сейчас пока пей, а в полдесятого пойдёшь в ресторан. Рудольф ещё не знает тебя, поэтому скажешь, что пришла от Франца! И чтобы обязательно что-нибудь домой принесла!
И удалился, а я глубоко вздохнула, потому что он снова навалил на мои плечи тяжкую ношу. Я выпила, немного припудрила в туалете лицо, ещё хранившее следы пролитых слёз, и поплелась на противоположную сторону улицы, где находился боковой вход в большой ресторан. Заведение это было сборным пунктом всех прожигателей жизни, оно располагалось в спокойном районе, лежало в стороне от шумных и оживлённых проспектов, однако славилось наличием отдельных кабинетов. Снаружи здание выглядело очень тихим и почтенным. Старший официант, который был таким же сутенером, как и мой Франц, оказался лысоголовым низеньким субъектом с лишёнными бровей горящими глазками. Лицо у него было похоже на беличью мордочку, или нечто подобное. При виде меня он хитровато подмигнул. Когда я запинаясь сказала ему, что явилась от Франца, он лишь удовлетворённо кивнул и повёл меня по узкому, почти тёмному коридору, отодвинул в сторону тяжёлую, тёмно-красную портьеру и быстро отворил дверь с матовыми стёклами.
– Прошу разрешения, господин фон Штайнхагер, дама уже здесь!
В маленьком кабинете царил мягкий полумрак. Застланный белоснежной скатертью небольшой стол был сервирован на две персоны и сплошь уставлен массой всевозможных бокалов, рюмок, и завален множеством ножей и вилок. Кресла отсутствовали, зато имелась неширокая, обитая красным бархатом, софа, на которой в случае надобности могли уместиться два человека, если они, конечно, тесно прижмутся друг к другу.
Однако господин «фон» Штайнхагер, который, как я вскоре выяснила, на самом деле никакого отношения к этой аристократической приставке не имел, повёл себя со мной очень любезно и почти как кавалер. Он даже поцеловал мне руку, помог снять пальто, уселся рядом со мной, однако не слишком близко, и при этом пальцем меня не коснулся. Он очень оживлённо и весело болтал о всякой всячине, расспрашивал о том, чем я обычно занимаюсь, коренная ли я жительница Вены и поведал мне в свою очередь, что ему весьма по сердцу блондинки. У него было весёлое, смуглое, овальное лицо и пенсне, говорил он очень быстро и очень много, и, похоже, был при деньгах. Затем подали ужин, какой я даже у Ксандля встречала не часто. Только некоторые блюда были на мой вкус излишне остры. Зато Рудольф, с непроницаемым выражением лица появлявшийся в кабинете, чуть не каждую минуту приносил новую бутылку вина. Я пила мало, а вот в господина Штайнхагера лилось как в порожнюю бочку. Я совершенно не поспевала за тостами, следовавшими один за другим. Вино терпкое сменялось сладким, красное – белым, и хотя я едва пригубливала его, вскоре перед моими глазами уже всё начало плыть и кружиться. А тут Рудольф принёс ещё и бутылку шампанского. Он с хлопком откупорил её, поставил в ведёрко со льдом, улыбнулся, отвесил поклон и исчез.
Теперь Штайнхагер запер комнату изнутри и взял меня на колени:
– Сейчас я должен немножко подкормить тебя. До сих пор ты клевала как птичка по зёрнышку.
Он поднёс мне ко рту целое бедро куропатки и не успокоился до тех пор, пока я его полностью не обглодала. После этого он «нафаршировал» меня шоколадным тортом. Я была уже по горло сыта, меня охватила сонливая вялость, а мне требовалось, тем не менее, взять себя в руки и собраться с силами для своей основной работы. Однако дальнейшее действие развивалось по иному сценарию. Когда он, наконец, бережно уложил меня на софу, я сама приподняла платье повыше, затем закрыла глаза и притворилась спящей. Но тут он сказал:
– Нет, не так, маленькая. Я придумал кое-что поинтереснее.
С этими словами он подоткнул мне платье, нежно раздвинул мне ноги и ложкой сбитых сливок намазал мое лоно. Затем продел ладони под мою попу и принялся, медленно и с наслаждением, вылизывать сбитые сливки. В этом он оказался виртуозом. Его язык проникал повсюду, в каждую мелкую щелочку, в самый последний уголок, в каждую складку. При этом он то был огненно горячим, то приятно прохладным, то твёрдым и острым, то совершенно сухим, затем снова влажным, совсем мягким и широким. И гибким точно змея. Он лизал то быстрыми, короткими ударами языка, то делал это размеренно, раздольно и едка касаясь снаружи, то проникал глубоко внутрь, то начинал ласкать мой клитор. У меня озноб пробежал по телу от удовольствия, редко что ёще в жизни так радовало меня, а он иногда постанывал, потому что сбитые сливки и чаша, на которой они были поданы, уж больно приходились ему по вкусу. Однако он слишком много внимания уделял моему удовольствию, что крайне редко наблюдается у мужчин. Он очень легонько покачивал мою попку в ладонях из стороны в сторону, целовал мои ляжки, щекотал расщелину между ягодицами и только время от времени распрямлялся, чтобы добавить в «вазу» новую порцию сбитых сливок. Я предпочла бы уже не вставать, настолько блаженно себя чувствовала, и мы, вероятно, целый час провели за этим сказочно-чудесным баловством. Наконец он остановился, поцеловал мои кудрявые заросли и подал мне мою сумочку. Затем отпил глоток вина. Его хвост во всё это время на виду так и не появился. Когда я хотела, было, из благодарности погладить его по ширинке, он очень мягко уклонился от этого, подал мне руку и проводил до двери. Забавным, однако, и милым парнем он оказался. В сумочке я обнаружила двадцать крон, стало быть, щедрым он тоже был. Кто ж он был таков, этот господин Штайнхагер? В узком полутёмном коридоре подкарауливал лысоголовый Рудольф.
– Ну, фрейлейн Пепи, вы остались довольны? Да, вы должны быть благодарны Францу. И Рудольфу, разумеется, тоже. Никогда не забывайте обо мне, тогда и я вас не позабуду! – С этими словами он протянул мне открытую ладонь. – Сколько же у вас получилось в итоге?
– Вас это не касается. И вообще, деньги я должна передать Францу.
Он тихонько присвистнул и произнёс:
– Ах, вот значит как? Ну, с Францем я уж как-нибудь сам разберусь. Но всё-таки маленькое одолжение мне… вам оказать придётся.
При этом он уселся в кресло, наполовину скрытое складками шторы и привлёк меня к себе на колени. Я успела только подумать про себя: «Стало быть, ещё раз задаром». Его ширинка, видимо, была расстёгнута загодя, потому что не успела я сесть, как его хвост уже оказался у меня внутри. Рудольф держал меня в «седле» и дал немного «прокатиться верхом». При этом он шептал мне:
– Вот так-то, прекрасная Пеперль, сейчас мы немножко поскачем верхом как во Фройденау.
Он крепче сжал мои груди, запустил руку в декольте и, возбуждая, тёр мне соски. Я скакала довольно охотно, у Рудольфа оказался отменный хобот, а я была приятно взбудоражена восхитительным лизанием. Но в то же время я не могла отделаться от мысли о том, как часто один человек должен платить за то, что другому достаётся бесплатно. Всё энергичнее подбрасывая меня «на скаку», Рудольф запел едва слышным фальцетом:
– Гоп-ля, гоп-ля, мимо проплыли поля… скачка всаднику не в труд… часть пути проедем тут… а потом во Фройденау… твою плюшку доконаю… нравится… нравится с девками мне париться… ху-ху-у… ох… ох… много-то на свете блох.
Рудольф на мгновение затих, и я почувствовала, как он снизу сервирует меня «шампанским». Потом он поцеловал меня в затылок, дал подняться на ноги и быстро одёрнул сзади платье.
– Ты уже когда-нибудь бывала на скачках во Фройденау? Нет, про такое Франц даже не ведает! Знаешь что? В пятницу у меня выходной день, давай-ка съездим туда вместе. А теперь целую ручку и спасибо за чаевые!
Очень усталая, но довольная я воротилась в кафе. Без чаевых и шагу не ступишь, а у хорошей бабы самые лучшие чаевые находятся между ног. Этим любого мужика можно задобрить, кельнеров, домоправителей и постовых полицейских тоже. Только богачи должны платить, но зато они и имеют больше.
В ту пору, когда Франц каждый вечер посылал меня в отдельный кабинет ресторана, я переживала замечательное время. Я чувствовала себя в общем уверенно, зарабатывала много денег и выглядела всё более симпатичной, хотя и стала, правда, несколько нервной, ибо мужчины, которых я должна была ублажать в кабинете, нередко оказывались весьма, если так можно выразиться, своеобразными, избалованными и взыскательными. Но сам Франц больше к моей складке не подходил. Он был калачом очень тёртым, и никто не разглядел бы в этом низеньком, толстеньком человечке в поношенном фраке то, чем он являлся в действительности: прошедшим огонь и воду сутенёром, сдирающим с людей кожу. Он имел тайный сговор со всеми полицейскими чинами в округе, давал, кому следует взятки, устраивал тысячи рандеву и знакомств, ссужал небольшие суммы под грабительские проценты, приторговывал скотской порнографией, картинками скабрезного содержания и запрещёнными книжками, он посылал ещё много девушек, кроме меня, «прокатиться рысью» и повсюду имел своих шпиков и соглядатаев. Тупым, как обыкновенный блудливый кот, Франц, разумеется, не был. Он понимал, что девушка, которая встречается с элегантными мужчинами, не может выглядеть заурядной простушкой, поэтому у меня было кружевное бельё, шёлковые чулки всевозможных расцветок, по меньшей мере, с полдюжины нарядных платьев, и всё для туалета, а также духи, преимущественно «Майский ландыш» или «Пачули». Франц всегда забирал у меня львиную долю заработанных денег, приговаривая при этом, что он-де хочет лишь «поддержать» меня, а то я, дескать, их «промотаю». И таким образом мне приходилось обращаться к нему за каждым крейцером. Тогда он часами допытывался у меня, зачем да почему понадобились мне деньги, и часто после такого рода препирательств я уходила от него в полном изнеможении. Франц был неотёсанным и вульгарным мужиком, даже если прямо и не прибегал к физической силе. Он позволил себе ударить меня лишь один-единственный раз. Но на протяжении всего времени он изводил меня настоятельными и занудными требованиями переехать к нему на квартиру, однако я предпочла бы скорее выброситься из окна. Я утешала себя тем, что рано или поздно отделаюсь от него, но по поры до времени он был мне нужен, потому что у него были хорошие «связи», а, кроме того, он постоянно шантажировал меня этой мерзкой историей с пропавшей печаткой. До полудня Франц дрых в своём кабинете, расположенном в пригороде, а во второй половине дня с трёх до двенадцати часов ночи нёс свою службу в кафе «Оберлехнер», однако, каким бы занятым ни был, он всегда находился в курсе того, что я в данный момент делаю, чёрт его знает, откуда. Ему были наперечёт известны все «кабаки», все притоны, все места тайных встреч и пикантных рандеву в Вене и он всегда обо всём проведывал. Какую-то помощь в ту пору я получала только от двух человек. От Штеффи, доброй души девчонки, и от старшего официанта Рудольфа из фешенебельного ресторана, где меня однажды, помнится, так замечательно вылизали. Штеффи была из тех, кто за словом в карман не лезет, язык у неё работал, что твой пулемёт, ей, похоже, было кое-что известно о Франце, которого она уже не первый год знала. Она неизменно брала меня под защиту и, вступая с ним из-за меня в ожесточённую перепалку, настолько хорошо угадывала его намерения, что тот совершенно терялся. Она намекала ему, что у него-де рыльце в пушку, и стоило ей только упомянуть имя «Лени», как Франц покрывался смертельной бледностью, тут же переходил на примирительный тон и затыкал хайло. Было видно, что он ужасно досадует и чего-то боится. И даже лучше, если бы моим любовником и сутенёром был маленький плешивый старший официант Рудольф. Он был таким же великим пройдохой как Франц, прекрасно ориентировался в делах подобного рода и всегда помогал мне, когда я хотела утаить для себя немного из заработанных денег. Если Франц потом спрашивал его, сколько же я получила, он всегда называл именно ту сумму, которую я Францу и передавала. Тот, правда, не очень этому верил, однако вынужден был делать хорошую мину при плохой игре, поскольку не мог позволить себе портить отношения с Рудольфом. Вообще-то два этих негодяя всегда чрезвычайно страшились друг друга! Но Франц всё-таки был и мучителем. Когда он, чаще всего после двенадцати часов ночи, поднимался ко мне в квартиру, чтобы забрать дневную выручку, разгорался настоящий скандал, потому что я никогда не переносила, чтобы мною командовали!
Я испытывала к нему отвращение, но, не знаю уж почему, немного и побаивалась его. Но он, по-видимому, был незлопамятным, потому что уже на следующий день организовал мне двух клиентов. Толстых, совсем не молодых уже мужчин, которые часто посещали кафе и оттянули по очереди уже всех здешних девиц. Один был похож на разбогатевшего бакалейщика, другой выглядел неотёсанным увальнем, как будто только что прикатил из деревни, да и разговаривал он на крестьянский манер. Втроём мы сняли номер в гостинице, где этих двух толстяков, похоже, все хорошо знали, потому что когда я хотела проскользнуть в номер вслед за своими гостями, симпатичная горничная, которую один из них только что ущипнул за грудь, весело подмигнула мне и шепнула:
– Поздравляю, барышня, это непыльная работёнка!
Оказавшись в номере, эта парочка расположилась со всеми удобствами, сняла сюртуки, развязала галстуки и уселась тяжёлыми задницами на софе рядом друг с другом. Пива было заказано более чем достаточно, они обстоятельно раскурили длинные виргинские сигары из светлого табака, затем каждый из них взял свой бокал, после чего один – звали его Алоиз – скомандовал мне:
– Итак, барышня, покажи теперь на что ты способна и тоже чувствуй себя как дома!
Я собралась, было, приступить к делу и начала расстёгивать блузку, когда второй остановил меня, воскликнув своему приятелю:
– Но Лоизль, пару-другую титек мы с тобой уже не раз видели, куда интереснее то, что пониже!
Таким образом, я только подняла подол и заправила края юбки за пояс, так что вокруг талии у меня образовался широкий валик. Затем стянула розовые кружевные панталоны и представила на суд зрителей свои гладкие, упругие и белые ляжки с симпатичным кустиком густых волос между ними. Два ночных гуляки облизнули лихие усы, и Лоизль снова сказал:
– Действуй, красавица, тут у нас есть ещё пара ценителей, которые с удовольствием за этим понаблюдают!
Я с интригующей неторопливостью начала пуговица за пуговицей расстёгивать брюки у этой парочки и извлекла на свет божий их молодцеватые хвосты, которые в алчном нетерпении уже приняли стойку, будто в любой момент готовые наброситься на добычу.
– А сейчас потанцуй немножко, нам такое нравится!
Я сделала несколько вальсирующих па, попеременно показывая то свою красивую лицевую сторону, то округлую, крепкую белую попу, но тут они вдруг в один голос закричали:
– Да не вертись ты так, у нас голова сейчас закружится. Потанцуй своей сладкой дырочкой!
Тогда я встала перед софой с широко раздвинутыми ногами, немного согнула колени и потёрла кудряшки на раковине, отчего они зашуршали. Оба господина податливо и уютно захрюкали и начали медленно полировать свои хвосты, устраивая при этом, однако, время от времени перерывы, чтобы на них слишком быстро не накатило. Я же продолжила «танцевать» своей малышкой, растягивала срамные губы в стороны, предоставляя своим обожателям возможность взглянуть непосредственно на ведущую в грот дорожку, периодически вставляла внутрь пальцы, вытягивала свою малышку то в ширину, то в длину и демонстрировала, когда находила уместным, свой маленький розовый клитор. Толстяки были просто в восторге и подзадоривали меня:
– Браво! Браво! От такой картины с ума спятить можно! Ну что за славная плюшечка, пальчики оближешь, а какая искусница! Своё дело знает! Миленькая дырочка уже сегодня что-нибудь получала? Ну да нам всё едино, пусть ещё попрыгает! На такое каждый день можно любоваться!
В конце концов, раззадоренная своей собственной игрой, я вставила внутрь мизинец и умелым манёвром довела себя до оргазма. Мои толстяки так и застыли от изумления с высунутыми языками. По мелкой дроби моих зубов они заметили, что на меня накатило, и тут точно с цепи сорвались:
– Поди сюда, дай понюхать!
Я с готовностью протянула им палец, липкий от сока, и они жадно схватили и облизали его. Хвосты их к этому моменту уже раскалились до красноты и, похоже, только с нетерпением ждали приглашения.
– Теперь приступаем мы. Подойди чуть поближе!
И они поднялись с софы, взяли меня в середину и осторожно потёрлись хвостами о мой усталый маленький барабанчик и по складке между ягодицами. Но глубже ни один их них не проник, поскольку сделать это в стоячем положении им мешал огромный живот. Внезапно тот, что находился у меня за спиной, крикнул:
– Теперь! Быстро! Приподнимай!
Тогда стоявший передо мной кавалер ухватил меня за плечи и немного пригнул, так что моя попа подалась вверх, и Алоиз брызнул мне в расщелину между ягодицами. Потом он, ещё стонавший под впечатлением исторгнутого заряда, обхватил меня со спины за груди и отклонил назад, так что я выгнулась лоном вперед, и другой брызнул мне несколько капель в срамные волосы.
– Прирождённая танцовщица! Жаль, что с этим номером ты не можешь выступать в театре!
Они с подвыванием загоготали было над своей остроумной шуткой, когда вдруг Алоиз ужасно выругался. Он потерял маленькую золотую печатку с красным камнем, что висела на часовой цепочке. И хотя вещица стоила не бог весть каких денег, для Лоизля она была дорога как память. Они чертыхались, потели, с огромными брюхами пытались протиснуться под софу, рылись за шкафом, где уже целую вечность не вытиралась пыль, и ругались всё больше. Они обстоятельно перетрясли ковёр, однако печатка пропала.
– А ты, девушка, её случаем не видела?
При этих словах Лоизль заговорщицки подмигнул своему приятелю «не разлей вода». Я от негодования и гнева, что они могут меня в чём-то подозревать, покраснела до корней волос, однако не захотела портить отношений с ними. Только вытряхнула всё из сумочки перед ними на стол, однако печатки там, естественно, не было. Оба крайне сконфузились, и, пытаясь сгладить впечатление, похлопали меня по плечу, а один из них присовокупил:
– Ну-ну, не обижайся на нас, пожалуйста, мы ведь знаем, что ты славная и честная!
Мало-помалу они успокоились и, чтобы разрядить огорчение, отправились выпить «четвертинку». Я же немного расстроенная и раздосадованная таким финалом, вернулась обратно в кафе «Оберлехнер», где Франц по своему обыкновению тут же проскользнул к моему столику, чтобы получить причитающиеся ему чаевые.
– Ну, старый Франц о вас позаботился? Разве я не хорошо всё организовал для вас? Два уважаемых кавалера, да и работа нетрудная!
При этом он без церемоний схватил мою сумочку. Я хотела, было, отпихнуть его руку, но тут он тихонько присвистнул сквозь зубы и с вопросительным видом протянул мне маленькую золотую печатку.
– Ах, ты погляди только, да это же вещица господина Штюрмера!
От ужаса я, должно быть, побледнела как полотно, из глаз потекли слёзы, и меня точно обухом по черепу треснули. Я совершенно точно знала, что проклятого брелока в моей сумочке не было, наверняка этот старый мошенник, Франц, сам прежде стащивший его у Штюрмера, теперь ловко подложил его в сумочку. И сейчас я, таким образом, оказалась в его руках, ибо кто станет верить какой-то там проститутке? А тем временем мелкий прохиндей сузил глазки до щелочек и очень вежливо и сочувственно произнёс, сукин сын:
– Ай-ай-ай, и что же за этим последует, стоит мне только завтра вернуть печатку хозяину. Наверно, произошла ошибка. Человеку свойственно ошибаться, не так ли, сокровище?
И с этими словами удалился. Но перед тем не забыл ещё прихватить у меня из сумочки банкноту в десять гульденов, которую молниеносно сунул в карман. Дело было сделано. Я сидела там как громом поражённая. Мне хотелось задушить Франца. Если он теперь донесёт на меня, то меня упрячут за решётку, и потом я снова опущусь до уровня мелкой пригородной проститутки со штрафным ярлыком в полиции. Чтобы хоть немного отвлечься, я попыталась читать, однако буквы плыли и плясали у меня перед глазами. Тут Франц снова проскользнул мимо моего столика и прошептал:
– Дождись меня! Я заканчиваю в одиннадцать!
Вся вторая половина дня и вечер тянулись для меня бесконечно долго и муторно как никогда. Я сидела за своим столиком воплощеньем несчастья. Украдкой немного всплакнула. Наконец, когда погасили газовые лампы, ко мне подошёл Франц, уже в сюртуке и грубо сказал:
– Пойдём!
Я в полной растерянности и совершенно подавленная поплелась рядом с ним, всю дорогу он не проронил ни слова и только насвистывал сквозь зубы. Через несколько минут, длившихся ужасно долго, он очень спокойно, язвительно и небрежно проговорил:
– Ну, как же обрадуется завтра господин Штюрмер, когда получит обратно свой любимый подвесок!
– Господин… господин… Франц! Вы не можете так мучить меня! Я же не делала этого, клянусь душой перед богом!
– Уже лучше! Мне хорошо известно, что тебе эта побрякушка ни к чему! Но, может, такая дорогая печатка пригодится твоему сутенёру! Давай вместе к нему отправимся! Что ты на это скажешь?
– У меня нет сутенера. И вам не к лицу так поступать! Как вы не поперхнётесь своим враньём! Вы негодяй!
Я горько заплакала, однако Франц грубо заметил:
– Ах, так у тебя, значит, совсем нет «защитничка»? Ну, об этом следовало бы сразу сказать! Иди-ка сюда!
И плечом затолкнув меня в какую-то подворотню, точно железным брусом вдавил меня в угол между воротами и кирпичной стеной и так тесно прижался ко мне, что полами своего просторного, расстёгнутого сюртука почти скрыл нас обоих. Неподалеку от нас светился фонарь.
Я беззвучно плакала, потому что сейчас он меня насиловал, ибо как иначе можно было назвать то, что он совершал со мной, и мне было жутко от его близости. Но что я могла поделать в сложившейся ситуации? Я только, всхлипывая, прижимала к груди свою сумочку и чувствовала, как моим ногам становится холодно, когда Франц, прорычав проклятие, рванул вверх мою юбку. Потом он разорвал мне панталоны, потому что те никак не хотели быстро спускаться. Я стиснула ляжки хотя и понимала, что предпринятая мера самозащиты была напрасной. Грязно выругавшись, он вонзил в меня член, который походил на холодный кусок железа, и я вскрикнула от боли. Тут он с таким остервенением впился мне в предплечья, что у меня синие круги поплыли перед глазами, и прошипел:
– Цыц! Стой тихо! Или я тебя придушу.
Потом принялся сношать меня быстрыми, короткими ударами, непрерывно при этом оскорбляя меня, скрежетал зубами и метал на меня злобные взгляды. Эта долбёжка причиняла мне боль, впервые в жизни мне стало стыдно, что меня трахают. Встречных толчков я этому жалкому мерзавцу не возвращала, стояла как деревянная кукла, а он всё продолжал брюзжать:
– Так-то, заносчивая стерва… я тебе покажу… теперь ты узнаешь… теперь узнаешь… те-перь уз-на-ешь… ха-а-а-а-а-х…
Он набрызгал мне полную смокву, я почувствовала, как у меня потекло вниз по чулкам. Затем он с сатанинским смехом отпустил меня, сплюнул и сказал:
– А теперь пошли!
Я в полном отчаянии последовала за ним, заливаясь слезами, у меня всё болело, и на душе было тошно. Лишь у следующего угла он снова заговорил, очень высокомерно и покровительственно:
– Коль так, то мы об этой идиотской побрякушке вспоминать больше не будем. Завтра Штюрмер её получит, я скажу, что нашёл её под столом и баста! Однако ты, красотка, отныне будешь общаться с клиентами в отдельном кабинете ресторана, чтобы зарабатывать больше! Но будь прилежна, иначе… – Он сделал жест рукой, от которого я вся похолодела. – Завтра явишься в кафе ровно в девять часов. Старший официант ресторана мой давний приятель, его зовут Рудольф. Он присылает мне записку, если кто-то из гостей желает поужинать наедине с кем-нибудь их вашего отребья. Тогда я тебя и пошлю! Только не осрами меня! Так, вот я уже и дома, отныне помни, что ты у меня в ежовых рукавицах, скотина! До завтра в девять!
Больше не оборачиваясь, Франц исчез в дверях подъезда, а я печально пустилась в дальнюю дорогу обратно домой. Редко когда ещё спала я так скверно, как тогда, всю ночь мне снились ужасные кошмары. На следующее утро я отправилась к Штеффи и излила ей всё, что скопилось у меня на душе. Выслушав меня, Штеффи сказала, что история, хотя, конечно, и неприятная, однако в целом до подлинного отчаяния ещё далеко и для паники никаких оснований нет. Мне следует приспособиться к Францу, принять условия его игры, потому что, каким бы мерзким сутенёром он ни был, у него имелись обширные и разнообразные связи. Я же должна сосредоточить свои усилия на том, чтобы зарабатывать как можно больше. Тогда мне удастся со временем кое-что накопить и в один прекрасный день окончательно порвать с Францем.
– Знаешь, – заключила она, – девушка, которую иногда стегают кнутом, всегда зарабатывает больше. До поры до времени тебе следует смириться со сложившейся ситуацией!
Однако вечером я в глубокой печали отправилась-таки в кафе. Франц с лицемерной радостью подмигнул мне, поставил передо мной на столик бокал «тёмного» и прошептал:
– Сейчас пока пей, а в полдесятого пойдёшь в ресторан. Рудольф ещё не знает тебя, поэтому скажешь, что пришла от Франца! И чтобы обязательно что-нибудь домой принесла!
И удалился, а я глубоко вздохнула, потому что он снова навалил на мои плечи тяжкую ношу. Я выпила, немного припудрила в туалете лицо, ещё хранившее следы пролитых слёз, и поплелась на противоположную сторону улицы, где находился боковой вход в большой ресторан. Заведение это было сборным пунктом всех прожигателей жизни, оно располагалось в спокойном районе, лежало в стороне от шумных и оживлённых проспектов, однако славилось наличием отдельных кабинетов. Снаружи здание выглядело очень тихим и почтенным. Старший официант, который был таким же сутенером, как и мой Франц, оказался лысоголовым низеньким субъектом с лишёнными бровей горящими глазками. Лицо у него было похоже на беличью мордочку, или нечто подобное. При виде меня он хитровато подмигнул. Когда я запинаясь сказала ему, что явилась от Франца, он лишь удовлетворённо кивнул и повёл меня по узкому, почти тёмному коридору, отодвинул в сторону тяжёлую, тёмно-красную портьеру и быстро отворил дверь с матовыми стёклами.
– Прошу разрешения, господин фон Штайнхагер, дама уже здесь!
В маленьком кабинете царил мягкий полумрак. Застланный белоснежной скатертью небольшой стол был сервирован на две персоны и сплошь уставлен массой всевозможных бокалов, рюмок, и завален множеством ножей и вилок. Кресла отсутствовали, зато имелась неширокая, обитая красным бархатом, софа, на которой в случае надобности могли уместиться два человека, если они, конечно, тесно прижмутся друг к другу.
Однако господин «фон» Штайнхагер, который, как я вскоре выяснила, на самом деле никакого отношения к этой аристократической приставке не имел, повёл себя со мной очень любезно и почти как кавалер. Он даже поцеловал мне руку, помог снять пальто, уселся рядом со мной, однако не слишком близко, и при этом пальцем меня не коснулся. Он очень оживлённо и весело болтал о всякой всячине, расспрашивал о том, чем я обычно занимаюсь, коренная ли я жительница Вены и поведал мне в свою очередь, что ему весьма по сердцу блондинки. У него было весёлое, смуглое, овальное лицо и пенсне, говорил он очень быстро и очень много, и, похоже, был при деньгах. Затем подали ужин, какой я даже у Ксандля встречала не часто. Только некоторые блюда были на мой вкус излишне остры. Зато Рудольф, с непроницаемым выражением лица появлявшийся в кабинете, чуть не каждую минуту приносил новую бутылку вина. Я пила мало, а вот в господина Штайнхагера лилось как в порожнюю бочку. Я совершенно не поспевала за тостами, следовавшими один за другим. Вино терпкое сменялось сладким, красное – белым, и хотя я едва пригубливала его, вскоре перед моими глазами уже всё начало плыть и кружиться. А тут Рудольф принёс ещё и бутылку шампанского. Он с хлопком откупорил её, поставил в ведёрко со льдом, улыбнулся, отвесил поклон и исчез.
Теперь Штайнхагер запер комнату изнутри и взял меня на колени:
– Сейчас я должен немножко подкормить тебя. До сих пор ты клевала как птичка по зёрнышку.
Он поднёс мне ко рту целое бедро куропатки и не успокоился до тех пор, пока я его полностью не обглодала. После этого он «нафаршировал» меня шоколадным тортом. Я была уже по горло сыта, меня охватила сонливая вялость, а мне требовалось, тем не менее, взять себя в руки и собраться с силами для своей основной работы. Однако дальнейшее действие развивалось по иному сценарию. Когда он, наконец, бережно уложил меня на софу, я сама приподняла платье повыше, затем закрыла глаза и притворилась спящей. Но тут он сказал:
– Нет, не так, маленькая. Я придумал кое-что поинтереснее.
С этими словами он подоткнул мне платье, нежно раздвинул мне ноги и ложкой сбитых сливок намазал мое лоно. Затем продел ладони под мою попу и принялся, медленно и с наслаждением, вылизывать сбитые сливки. В этом он оказался виртуозом. Его язык проникал повсюду, в каждую мелкую щелочку, в самый последний уголок, в каждую складку. При этом он то был огненно горячим, то приятно прохладным, то твёрдым и острым, то совершенно сухим, затем снова влажным, совсем мягким и широким. И гибким точно змея. Он лизал то быстрыми, короткими ударами языка, то делал это размеренно, раздольно и едка касаясь снаружи, то проникал глубоко внутрь, то начинал ласкать мой клитор. У меня озноб пробежал по телу от удовольствия, редко что ёще в жизни так радовало меня, а он иногда постанывал, потому что сбитые сливки и чаша, на которой они были поданы, уж больно приходились ему по вкусу. Однако он слишком много внимания уделял моему удовольствию, что крайне редко наблюдается у мужчин. Он очень легонько покачивал мою попку в ладонях из стороны в сторону, целовал мои ляжки, щекотал расщелину между ягодицами и только время от времени распрямлялся, чтобы добавить в «вазу» новую порцию сбитых сливок. Я предпочла бы уже не вставать, настолько блаженно себя чувствовала, и мы, вероятно, целый час провели за этим сказочно-чудесным баловством. Наконец он остановился, поцеловал мои кудрявые заросли и подал мне мою сумочку. Затем отпил глоток вина. Его хвост во всё это время на виду так и не появился. Когда я хотела, было, из благодарности погладить его по ширинке, он очень мягко уклонился от этого, подал мне руку и проводил до двери. Забавным, однако, и милым парнем он оказался. В сумочке я обнаружила двадцать крон, стало быть, щедрым он тоже был. Кто ж он был таков, этот господин Штайнхагер? В узком полутёмном коридоре подкарауливал лысоголовый Рудольф.
– Ну, фрейлейн Пепи, вы остались довольны? Да, вы должны быть благодарны Францу. И Рудольфу, разумеется, тоже. Никогда не забывайте обо мне, тогда и я вас не позабуду! – С этими словами он протянул мне открытую ладонь. – Сколько же у вас получилось в итоге?
– Вас это не касается. И вообще, деньги я должна передать Францу.
Он тихонько присвистнул и произнёс:
– Ах, вот значит как? Ну, с Францем я уж как-нибудь сам разберусь. Но всё-таки маленькое одолжение мне… вам оказать придётся.
При этом он уселся в кресло, наполовину скрытое складками шторы и привлёк меня к себе на колени. Я успела только подумать про себя: «Стало быть, ещё раз задаром». Его ширинка, видимо, была расстёгнута загодя, потому что не успела я сесть, как его хвост уже оказался у меня внутри. Рудольф держал меня в «седле» и дал немного «прокатиться верхом». При этом он шептал мне:
– Вот так-то, прекрасная Пеперль, сейчас мы немножко поскачем верхом как во Фройденау.
Он крепче сжал мои груди, запустил руку в декольте и, возбуждая, тёр мне соски. Я скакала довольно охотно, у Рудольфа оказался отменный хобот, а я была приятно взбудоражена восхитительным лизанием. Но в то же время я не могла отделаться от мысли о том, как часто один человек должен платить за то, что другому достаётся бесплатно. Всё энергичнее подбрасывая меня «на скаку», Рудольф запел едва слышным фальцетом:
– Гоп-ля, гоп-ля, мимо проплыли поля… скачка всаднику не в труд… часть пути проедем тут… а потом во Фройденау… твою плюшку доконаю… нравится… нравится с девками мне париться… ху-ху-у… ох… ох… много-то на свете блох.
Рудольф на мгновение затих, и я почувствовала, как он снизу сервирует меня «шампанским». Потом он поцеловал меня в затылок, дал подняться на ноги и быстро одёрнул сзади платье.
– Ты уже когда-нибудь бывала на скачках во Фройденау? Нет, про такое Франц даже не ведает! Знаешь что? В пятницу у меня выходной день, давай-ка съездим туда вместе. А теперь целую ручку и спасибо за чаевые!
Очень усталая, но довольная я воротилась в кафе. Без чаевых и шагу не ступишь, а у хорошей бабы самые лучшие чаевые находятся между ног. Этим любого мужика можно задобрить, кельнеров, домоправителей и постовых полицейских тоже. Только богачи должны платить, но зато они и имеют больше.
В ту пору, когда Франц каждый вечер посылал меня в отдельный кабинет ресторана, я переживала замечательное время. Я чувствовала себя в общем уверенно, зарабатывала много денег и выглядела всё более симпатичной, хотя и стала, правда, несколько нервной, ибо мужчины, которых я должна была ублажать в кабинете, нередко оказывались весьма, если так можно выразиться, своеобразными, избалованными и взыскательными. Но сам Франц больше к моей складке не подходил. Он был калачом очень тёртым, и никто не разглядел бы в этом низеньком, толстеньком человечке в поношенном фраке то, чем он являлся в действительности: прошедшим огонь и воду сутенёром, сдирающим с людей кожу. Он имел тайный сговор со всеми полицейскими чинами в округе, давал, кому следует взятки, устраивал тысячи рандеву и знакомств, ссужал небольшие суммы под грабительские проценты, приторговывал скотской порнографией, картинками скабрезного содержания и запрещёнными книжками, он посылал ещё много девушек, кроме меня, «прокатиться рысью» и повсюду имел своих шпиков и соглядатаев. Тупым, как обыкновенный блудливый кот, Франц, разумеется, не был. Он понимал, что девушка, которая встречается с элегантными мужчинами, не может выглядеть заурядной простушкой, поэтому у меня было кружевное бельё, шёлковые чулки всевозможных расцветок, по меньшей мере, с полдюжины нарядных платьев, и всё для туалета, а также духи, преимущественно «Майский ландыш» или «Пачули». Франц всегда забирал у меня львиную долю заработанных денег, приговаривая при этом, что он-де хочет лишь «поддержать» меня, а то я, дескать, их «промотаю». И таким образом мне приходилось обращаться к нему за каждым крейцером. Тогда он часами допытывался у меня, зачем да почему понадобились мне деньги, и часто после такого рода препирательств я уходила от него в полном изнеможении. Франц был неотёсанным и вульгарным мужиком, даже если прямо и не прибегал к физической силе. Он позволил себе ударить меня лишь один-единственный раз. Но на протяжении всего времени он изводил меня настоятельными и занудными требованиями переехать к нему на квартиру, однако я предпочла бы скорее выброситься из окна. Я утешала себя тем, что рано или поздно отделаюсь от него, но по поры до времени он был мне нужен, потому что у него были хорошие «связи», а, кроме того, он постоянно шантажировал меня этой мерзкой историей с пропавшей печаткой. До полудня Франц дрых в своём кабинете, расположенном в пригороде, а во второй половине дня с трёх до двенадцати часов ночи нёс свою службу в кафе «Оберлехнер», однако, каким бы занятым ни был, он всегда находился в курсе того, что я в данный момент делаю, чёрт его знает, откуда. Ему были наперечёт известны все «кабаки», все притоны, все места тайных встреч и пикантных рандеву в Вене и он всегда обо всём проведывал. Какую-то помощь в ту пору я получала только от двух человек. От Штеффи, доброй души девчонки, и от старшего официанта Рудольфа из фешенебельного ресторана, где меня однажды, помнится, так замечательно вылизали. Штеффи была из тех, кто за словом в карман не лезет, язык у неё работал, что твой пулемёт, ей, похоже, было кое-что известно о Франце, которого она уже не первый год знала. Она неизменно брала меня под защиту и, вступая с ним из-за меня в ожесточённую перепалку, настолько хорошо угадывала его намерения, что тот совершенно терялся. Она намекала ему, что у него-де рыльце в пушку, и стоило ей только упомянуть имя «Лени», как Франц покрывался смертельной бледностью, тут же переходил на примирительный тон и затыкал хайло. Было видно, что он ужасно досадует и чего-то боится. И даже лучше, если бы моим любовником и сутенёром был маленький плешивый старший официант Рудольф. Он был таким же великим пройдохой как Франц, прекрасно ориентировался в делах подобного рода и всегда помогал мне, когда я хотела утаить для себя немного из заработанных денег. Если Франц потом спрашивал его, сколько же я получила, он всегда называл именно ту сумму, которую я Францу и передавала. Тот, правда, не очень этому верил, однако вынужден был делать хорошую мину при плохой игре, поскольку не мог позволить себе портить отношения с Рудольфом. Вообще-то два этих негодяя всегда чрезвычайно страшились друг друга! Но Франц всё-таки был и мучителем. Когда он, чаще всего после двенадцати часов ночи, поднимался ко мне в квартиру, чтобы забрать дневную выручку, разгорался настоящий скандал, потому что я никогда не переносила, чтобы мною командовали!