Страница:
Нет, ребята, если сейчас что-нибудь и случится, то врасплох нас со Степаном Федоровичем не застать! На минуту я прикрыл глаза, стараясь сосредоточиться. Потом прочитал заклинание Убойного Толчка и вытянул перед собой ладонь. Когда я открыл глаза, на пальцах лежал толстый слой сероватой пыли. Я принялся пыль эту медленно скатывать в шарик, время от времени отвлекаясь для того, чтобы взглянуть на сцену.
— Трусы! — вскрикивал на сцене, тряся косой челкой, вступивший в игру Гитлер. — Ублюдки, недостойные называться истинными арийцами! Ну, на кого мне положиться?! Где тот единственный преданный мне соратник?! Кто подставит мне крепкое плечо в трудную минуту?!
— Неплохо! — верещал Михалыч. — Только больше экспрессии! Умоляю — больше экспрессии! Зычнее голос! Шире жест!
Фюрер, покраснев от натуги, диким ревом проревел фразу про крепкое плечо и смолк, озираясь. Повисла зловещая тишина.
— Вы что, меня в гроб вогнать хотите? — спросил Михалыч, положив обе ладони на левую сторону груди. — Смерти моей желаете? У меня в сценарии русским языком написано: «Входит Штирлиц». Где? Где Штирлиц, я вас спрашиваю? Где этот недоделанный народный артист?
— Михалыч… — несмело проговорил Геббельс — Шапкин снова того…
— Чего — того?
— Геринг… тьфу, Вовка в выходные именины справлял, — нервно поправив челку, пояснил Гитлер, — ну, собрались — святое дело все-таки. И Штирлиц… то есть Шапкин приперся. Главное, никто ведь не приглашал…
— Ну и?..
— Загудел он, — сокрушенно поник головой Паулюс, — как трансформаторная будка. Третьи сутки квасит.
— У меня сто баксов занял, — наябедничал Гитлер.
— Домой звонить! — взвизгнул Михалыч.
— Его теперь по пивным надо искать, — сказал Паулюс, — дома он — самое малое — в конце недели объявится.
— Я его уволю, — снова схватившись за сердце, слабым голосом проговорил режиссер, — нет, я его застрелю… Это что же такое, а?..
Пыль с моих пальцев утрамбовалась в небольшой плотный шарик. Я сжал шарик в ладони. Голубая искра пробежала по моим венам, а тем временем враждебная энергия в зале сгустилась до консистенции киселя. Странное это было ощущение. Я чувствовал, как дрожит в напряжении каждое волоконце в древесине кресел, паркета и дощатого настила сцены. Ни актеры, ни режиссер, ни сам Степан Федорович, конечно, ничего не замечали, а мне даже дышать стало трудно; и тревожно сжалась грудь.
«Дурак я все-таки, — мысленно сказал я себе, стараясь успокоиться, — обязался с честью справиться с заданием. Договор дал подписать… Айвенго, блин… »
А прямо под сценой Михалыч отбирал у Степана Федоровича швабру. Степан Федорович робко сопротивлялся.
— Вы кто? — кричал режиссер. — Новый уборщик? Отлично! Звать как? Степан? Прекрасно! Федорович? Великолепно! Ничего не бойтесь, слушайтесь меня, и все будет отлично! Грим наложим прямо здесь и сейчас! По фактуре вы подходите, так что опасаться нечего. У нас генеральная репетиция через неделю, а главный герой по пивным ночует! Сценарий пропадает, и какой сценарий! Конфетка, а не сценарий! Я его сам написал…
Набежавшие откуда-то гримеры ловко стащили с моего клиента застиранную робу и облачили его в мундир штандартенфюрера. Степан Федорович смущенно топтался на месте, гремя подкованными сапо-гами. Михалыч с воплем: «Стойте здесь и никуда не уходите! Я принесу вам парабеллум! » — выбежал из зала.
Дверь захлопнулась за режиссером, и тут же раздался тяжкий удар и глухой стук упавшего тела. Дверь мгновенно распахнулась снова. В зал влетел крепенький паренек неестественно маленького роста, одетый в какую-то оранжевую тогу. Голова паренька была совершенно голой: нос, занимавший добрую половину круглого лица, дерзко торчал вперед и вверх. Ротового отверстия не было. Зато во лбу красным светом горел единственный глаз — огромный и яркий, как запрещающий сигнал светофора.
Я только привстать успел — слишком уж быстро все произошло. Шарик в моей ладони запульсировал.
— Всем оставаться на своих местах! — истошно затрубил носом коротышка. — Не двигаться! — грозно добавил он, хотя все и так застыли с открытыми ртами.
Он запустил руку под тогу и вытащил жуткого вида кинжал с искривленным лезвием. Одним прыжком подскочил к обомлевшему Степану Федоровичу и, поднимая кинжал, заголосил:
— Именем Вселенского Порядка!
— Стой!
Коротышка вздрогнул. Рискуя сломать себе шею, я полетел по спинкам кресел вниз.
— Стой, кому говорят! Назад! Степан Федорович, пригнитесь!
Степан Федорович, не сводя наполненных ужасом глаз с коротышки, попятился. А тот, перехватив кинжал обеими руками, повернулся ко мне:
— Ты… не такой, как они… Ты… Исчадие преисподней!
— На себя посмотри! — предложил я, отводя руку с шариком для броска. — Тоже мне Ален Делон… Отойди от моего клиента!
— Не отойду! Сам отойди!
— А вот это видел? — Я подбросил на ладони шарик, изрядно распухший и покрывшийся сетью красных прожилок.
Коротышка настороженно задергал носом:
— Ты не понимаешь! Этот человек смертельно опасен! Он несет в себе гибель всему человечеству! Чтобы предупредить глобальную катастрофу, необходимо немедленно зарезать его! Он не должен оставаться в живых!
Степан Федорович, оседая на пол, часто-часто заморгал.
— Это он-то опасен? — удивился я. — Более безобидного существа я в жизни не видел. Если здесь кто-то и опасный, так это ты! Положи ножик! Кстати, хотелось бы узнать — с кем имею честь?..
— Нет времени на церемонии! Неужели ты не чувствуешь, бес?..
— Позвольте! — рявкнул со сцены Гитлер. — Что здесь происходит? Гражданин, что вы себе позволяете? Врывается посреди репетиции, ломает всю работу… Кто вы такой?
— Он, наверное, из кукольного театра, — предположил Геббельс, — только грим какой-то странный…
— Я не из какого не из театра! — завизжал и затопал коротышка. — Не сбивайте меня с толку! Я представитель древней и могущественной расы циклопов! Испокон веков циклопы охраняли человечество от нарушителей Вселенского Равновесия, за что и получили почетное звание Хранителей!
— Стоп-стоп-стоп! Какое человечество? Какие нарушители? Да Степана Федоровича самого нужно ох-ранять от каждой консервной банки! Чем я, собственно, и занимаюсь по роду службы. И потом — насколько я помню, циклопы, они такие здоровенные великаны, а ты…
— Ну, я в детстве упал и ударился копчиком… — кашлянув, пояснил коротышка.
— Адольф! — позвал Степан Федорович. — А сторож был-таки прав… Что мне делать? Можно, я от греха подальше лишусь чувств?
— Валяй, — разрешил я, — падай на пол и не маячь в поле прицела. Сейчас я этому выродку прямо в носяру залеплю!
— Ты не понимаешь, бес! — схватился за голову коротышка. — Он грубо нарушил закон Вселенского Равновесия! За короткий период он стянул на себя все духовные и материальные блага, которых хватило бы населению небольшой страны на сто с лишним лет! И теперь…
— Знаю, знаю! Огребет от Космического Баланса по самое «не хочу»…
— И теперь он практически всемогущ! — неожиданно закончил одноглазый коротышка. — Хотя и сам об этом не подозревает! И никак не может управлять собственным могуществом! В нем одном сконцентрировано неслыханное количество отрицательной внеземной энергии, вполне достаточной для слома реальности. Ты представляешь, что это значит — слом реальности?
— Н-ну… Довольно смутно… — признался я, опуская руку.
— Это глобальная катастрофа! Это исковерканные судьбы народов! Это разрушенные города! Затонувшие континенты! Эпидемии! Голод! Войны! Горы трупов и море крови! — Циклоп мотнул носом и трагически заломил руки.
— Во дает! — толкнул Гитлер Геринга локтем. — Какой типаж, а? Какой драматический талант! Вот кому Штирлица играть, а не этому пропойце Шапкину!
— Каждые несколько миллионов лет на Земле появляется человек, которому от роду выпало стать Нарушителем Вселенского Равновесия! От них и только от них все беды человеческие! Это они притягивают из Космоса чудовищные силы, способные уничтожить планету, переломить ход истории…
— Чего ты брешешь? Какие каждые миллионы лет? Человечеству от силы… ну, в общем, гораздо меньше…
— Знаешь, каков был итог деятельности первого Нарушителя Закона? — очень тихо спросил одноглазый и сам ответил: — Космическая Кара явилась в образе гигантского метеорита… От удара его о Землю сместились полюса и начался…
— Ледниковый период, — догадался я.
— Степан Федорович — второй Нарушитель в истории человечества, — заключил циклоп.
— Однако… — пробормотал я. — Всего-навсего два нарушителя. Вы, Хранители, не были особо обременены заботой о человечестве. Раз в миллион лет выходить на смену — просто мечта…
Внезапно я призадумался. Сверхъестественное невезение моего клиента оборачивалось какой-то новой, еще более ужасной стороной. Если предположить, что удары Космоса по бедному Степану Федоровичу будут становиться все сильнее и сильнее, пока не достигнут самого пика… Все эти летучие змеи и оживающие предметы — просто ерунда. Это всего-навсего легкая пристрелка. А ну как на бедного уборщика рухнет атомная бомба в полтонны весом? Тут уж и я ничем не смогу помочь… Да что там бомба! Бомба — слишком приземленно, банально… Что там плел этот недомерок о сломе реальности?
— Бред какой-то, — отогнав страшные мысли, сказал я. — Никогда ни о каких Хранителях я не слышал. Ни в какой методической литературе не читал. Ни на профсоюзных собраниях, ни на курсах повышения квалификации о вас ничего не говорили. Не верю я тебе!
— Естественно! Наша раса действует под покровом тайны! Бес, послушай! Отступись! Во имя жизни на нашей планете — отступись! Дай мне прикончить этого несчастного! Дай восстановить баланс!
— Погоди, погоди! Слушай, как все просто у тебя — ворвался сюда с ножиком, зарезал ни в чем не повинного человека — и готово! Расскажи все толком, может быть, можно решить проблему другим способом?
— Нет времени! — завопил коротышка. — Нет времени! Неужели ты не чувствуешь, бес?! Катастрофа уже близко! Еще минута — и она станет неотвратимой! Хватит разговоров!
Издав варварский боевой клич, он вдруг рванул вперед. Степан Федорович слабо вякнул, закатил глаза и повалился навзничь — кинжал блеснул над его увенчанной форменной фуражкой головой.
— От винта! — заорал я, размахиваясь.
— Бес, опомнись!
Я метнул шарик. Циклоп попытался было увернуться, но не успел. Шарик угодил ему точно в глаз. Заклинание Убойного Толчка сработало на совесть — посреди зала шарахнул оглушительный взрыв. Зазвенели выбитые взрывной волной стекла. Прожекторы и софиты бомбами посыпались на пол. Занавес вспыхнул и сгорел дотла. Кресла затрещали, переворачиваясь вверх тормашками…
На том месте, где секунду назад стоял коротышка-циклоп, образовалась обугленная яма. Самого Хра-нителя вынесло в коридор вместе с дверью и доброй частью стены. Из коридора полыхнуло пламенем в последний раз — и все стихло…
Но только на мгновение! Не успел я перевести дух, как за окнами театрального зала потемнело, потом вспыхнуло, потом снова потемнело. Пол подо мной затрясся. Актеры на сцене повалились, как кегли. Бесчувственный Степан Федорович подпрыгивал на паркете, словно на кровати-вибромассажере. А за окнами то темнело, то вспыхивало, то темнело, то вспыхивало… пол дрожал — будто здание драматического театра превратилось в гигантский поезд, несущийся по невиданному железнодорожному полотну.. .
Что это?
Тряхануло так, что огромная люстра, сорвавшись с крюка, грохнулась вниз и разлетелась хрустальными брызгами.
И опять все стихло. На этот раз — уже окончательно.
ГЛАВА 3
— Уже все? — подняв голову, осведомился Степан Федорович.
— Вроде бы да, — ответил я.
— А что это было?
Что это было? Хороший вопрос. Хотелось бы и мне знать, что это было и как это все понимать.
— Не знаю.. . — промычал я.
— Господа! — донеслось со сцены. — Продолжаем! Генералы поднялись на ноги, отряхнулись и снова склонились над картами. Завидное хладнокровие! Вот что значит — настоящие профессионалы. Театр едва не рухнул, словно песочный замок, а они почистили перышки и как ни в чем не бывало продолжают репетицию.
— Так, что вы мне хотели сообщить, господа? — поинтересовался Гитлер, кокетливо поправляя челку.
— Мой фюрер! — с готовностью отозвался Геббельс — Положение дел под Сталинградом требует неусыпного контроля и мобилизации всех наших сил! Следует задать вопрос уважаемому Герингу.. . Кстати, где он?
К столу подошел толстый Геринг. Хромал он очень натурально.
— А что Геринг? Почему Геринг? Вот всегда так — как что, так сразу Геринг! Я крайний, да? Мой фюрер, позвольте доложить о своем подозрении! Третий рейх разлагается! Некоторые несознательные элементы, вместо того чтобы заниматься борьбой против коммунизма, плетут интриги, тем самым пороча святое дело завоевания мира для высшей арийской нации. И это в то время, когда русские уже бомбардируют Берлин! Вон, поглядите, все стекла повышибали, люстру обрушили.. . Гарью по всему рейхстагу воняет!
«Молодцы, — подумал я, доставая из заднего кармана джинсов сигареты, — импровизируют-то как! Вот бы Михалыч порадовался. А где он, между прочим? »
Гарью действительно воняло мерзостно. Но зато я больше не чувствовал в зале сгущения энергии. Сквозь выбитые окна веяло прохладным ветерком, доносились с улицы звуки бравого марша.
— И вообще, мой фюрер, — отдуваясь, закончил рейхсмаршал, — если так пойдет и дальше, то я боюсь, что…
— Боитесь?! — взревел Гитлер, тряхнув челкой. — Все вы боитесь! Трусливые овцы! Когда у вас еще есть силы бороться, вы начинаете говорить мне о поражении! Мое войско непобедимо! С ним я разрушу свиной хлев мировой истории! Орды недочеловеков сложат оружие у моих ног! А те, кто не сложат оружие, сложат головы! Вот так! И вы еще смеете сомневаться в могуществе германской нации! Овцы! Овцы! Ублюдки, недостойные называться истинными арийцами! Мне уже вот где ваша нерешительность! — Он постучал ребром ладони под выпуклым кадыком. — Всюду предательство и ложь! Проект «Черный легион» бездарно провалился! Проект «Машина смерти», благодаря вашей несознательности, все никак не завершится! Ну на кого мне положиться?! Где тот единственный преданный мне соратник?! Кто подставит мне крепкое плечо в трудную минуту?!
На минуту действо прервалось. «Входит Штирлиц», — вспомнил я зачитанную режиссером ремарку.
— Штирлиц! — зашипел Паулюс — Какого черта вы там валяетесь?
— Штирлиц! — стерев пену с усиков, рявкнул Гитлер. — Вы ранены?
— Никак нет, — пробормотал Степан Федорович, поднимаясь. — То есть да… Немножко.
— Штирлиц ранен! — ахнул фюрер. — Чего вы стоите, овцы?! Приведите его ко мне! Только осторожно. Санитаров! Санитаров! Обергофдоктора ко мне!
Генералы горохом посыпались со сцены. Заботливо поднятый на ноги Степан Федорович смущенно мялся и от недостатка актерского мастерства мучительно краснел. Сквозь пролом в стене вбежали санитары с носилками. Обергофдоктор, сгибающийся под тяжестью аксельбантов и блях, с красным крестом на одном рукаве и свастикой — на другом, поспешно обстукал и обслушал моего клиента.
— Легкая контузия! — объявил он. — Кроме того, язва желудка, гипертония, невроз и стальной штырь в ноге вместо кости.
— О, мой бедный друг, — слезливо сморщился фюрер. — Источен болезнями, но держится! Держится! Беззаветно трудится над гениальным проектом «Машина смерти»! Днями и ночами только и думает о том, чтобы с помощью этого проекта спасти нацию! И не паникует, как некоторые! Да! Вот пример истинного арийца! Вот с кого мы будем лепить людей будущего! Слабый костяной скелет заменим стальной конструкцией! Трусливую копошащуюся кашу в черепе заменим гордым разумом сверхчеловека!
Усмехнувшись, я подошел к окну. Постоял немного, разминая сигарету, глядя на глухую стену, расписанную привычными для среднероссийского города лозунгами с призывами вешать и резать представителей еврейской, армянской, чеченской, азербайджанской и прочих наций. Потом вспомнил о потерянной зажигалке и высунулся в окно к первому попавшемуся прохожему:
— Друг, дай огоньку!
Прохожий, приостановившись, чиркнул спичкой. Я прикурил. И долго смотрел ему вслед. Странный это был какой-то прохожий, неожиданный какой-то. Угрюмый детина в коричневом кителе с закатанными рукавами; на плече нашита свастика, а диагоналевые брюки заправлены в короткие рыжие сапоги. И нож в кожаных ножнах на боку.
«Тоже статист какой-нибудь, — стукнуло у меня в голове, — за пивом, наверное, пошел, пока главреж отсутствует.. . Или скинхеды окончательно оборзели.. . »
— Фридрих! Паулюс! — бесчинствовал на сцене Гитлер — аж у меня в ушах звенело. — Я к вам обращаюсь, генерал-фельдмаршал! Вы меня слушаете или нет? С чем это вы там играетесь? Что это за бирюлька?
— Я не играюсь.. . То есть.. . — ответствовал растерянный голос — Это не бирюлька. Это сувенир. Называется — Орден Подвязки. Мне Штирлиц подарил.
— Дайте-ка посмотреть…
— Пожалуйста, мой фюрер.
— Дурак! Овца! Вор! Лжец! Это не орден! Это и есть подвязка! Да еще какая! Я ее узнал! Теперь понятно, почему у Евы постоянно падает правый чулок! Вор! Вор! Извращенец!
— Да я не.. . Мне Штирлиц…
— Лжец! Лжей! Мое терпение лопнуло! Поедете под Сталинград, Паулюс! Там посмотрим, способны ли вы воевать еще с кем-нибудь, кроме слабых женщин! Овца!
— Мой фюрер, не.. . не.. . не надо под Сталинград! Я нужен своему фюреру здесь…
— Вон с глаз моих!
Затянувшись, я выпустил вверх синюю дымную струю. И тут же закашлялся, выплюнув сигарету: в широком проеме недлинной подворотни напротив виднелась застекленная витрина магазина с изображением жизнерадостной полногрудой мадам в переднике, на котором раскинул символические крылья орел, а над орлом чернела надпись: «Бундесвер». Вывеска гласила: «У фрау Мюллер» Только свежее молоко от настоящих арийских коров! »
— Это уж слишком.. . — пробормотал я и больше ничего пробормотать не успел, потому что за моей спиной что-то грохнуло, стукнуло и завизжало.
Я рывком обернулся. В малом зале царил полный кавардак. Секретные карты парили в воздухе, словно гигантские бабочки. Высший командный состав прятался за перевернутым столом, только Гитлер, без фуражки, бледный, с растрепавшейся челкой, визжал, отмахивая рукой:
— Огонь! Огонь! Солдаты, огонь!
Автоматчики, сбежавшиеся в зал в количестве просто немереном, припав на колено, строчили из автоматов по обугленному пролому в стене, откуда, при-крываясь массивными четырехугольными щитами, надвигался небольшой отряд противника. Пули били в щиты, высекая искры, плющась и рикошетя.
— Вражеская вылазка! — орал фюрер. — Десант на рейхстаг! Опять партизаны! Замучили, сволочи!
Между щитами просунулось узкое жерло дискового пулемета. Гитлер, ахнув, нырнул под стол. Автоматчики засуетились, на время прекратив бесполезную пальбу.
— Друже! — гаркнул из-за стены щитов тот самый, встреченный нами в коридоре бородатый тип в кольчуге и остроконечном шлеме. — Сокрушим злого ворога! Пли!
— Спасайте Штирлица! — завопил фюрер, прячась под стол.
Пулемет оглушительно затрещал. Пули, веером рассыпавшиеся по пространству зала, с хрустом вырывали из стен куски штукатурки, крошили в щепки деревянные панели, рвали портьеры и опрокидывали кресла.
«Вот так постановка.. . — подумал я, инстинктивно пригибаясь. — Какой потрясающий реализм! Фантасмагория, смешения эпох, но — реализм.. . Постойте.. . — вдруг словно искрой меня прошибла чудовищная догадка. — Ай да Михалыч, ай да.. . Сукин сын, что же он наделал? »
— В атаку! — заорал бородатый, как только пулемет стих. — Бей идолище поганое!
«Идолище» явно было адресовано лично Гитлеру, потому что фюрер немедленно обиделся, высунулся из своего укрытия и яростно погрозил кулаком бородатому:
— Сам дурак! Взять его!
— Ура! — завопил бородатый.
— Ура-а-а! — ответил ему многоголосый рев.
— В наступление! — потрясая кулаками, рявкнул фюрер.
Щиты рухнули. Не менее двух десятков тяжеловооруженных воинов, гремя секирами, мечами и булавами, ринулись на автоматчиков. Мгновенно стихли выстрелы (в такой свалке не постреляешь), зал наполнился звоном металла, стонами, свистом, тяжким уханьем — будто сотня соскучившихся по своему ремеслу дровосеков врубилась в лесную чащу. Гитлеровцы отмахивались автоматами, штык-ножами, вывороченными с корнем креслами, но ни о каком наступлении не могло быть и речи. Ратники уверенно теснили солдат в коричневых мундирах к сцене, откуда укрывавшийся под опрокинутым столом фюрер тоскливо взывал:
— Штирлиц! Где ты, верный друг?! Где он? Потеряли его, овцы? Всех перевешаю!
В самом деле — где Штирлиц? Стряхнув с себя оторопь, я отлепился от подоконника. Договор есть договор, я обязался охранять жизнь своего клиента и должен выполнять обязательства, что бы ни случилось. В конце концов, если Степана Федоровича сейчас нашинкуют секирами, кто мне командировочный лист будет подписывать?
Из пролома перло подкрепление — десятка три здоровенных детин с черепами на фуражках и нашивками «СС» на рукавах, размахивая автоматами, как дубинами, стремились переломить ход сражения. И наверняка переломили бы, если б не оставшийся в арьергарде отрок в лаптях и простой домотканой рубахе. Огненно рыжеволосый, высоченный, крепко сбитый, он с деловитостью вовсе не отроческой аккуратными апперкотами укладывал ворога в штабеля, умело прикрывался от ударов, бил руками, ногами, локтями, коленями, не забывая при этом использовать помимо физиче-ского оружия еще и психологическое — устрашающе рычал, скалился, плевался и вопил:
— Попомните, вороги, богатыря Микулу!
В общем, с первого взгляда было понятно — продержится отрок еще долго, и на подкрепление фюреру в ближайшее время рассчитывать нечего. Видимо, и сам Гитлер это понимал — поминутно поправляя челку, он стегал стеком генералов и оглушительно верещал:
— Жрите карты, болваны! Стратегические сведения не должны попасть в руки противника! Старайтесь, идиоты!
Идиоты старались. А на том месте, где недавно стоял окруженный врачами Степан Федорович, кипел настоящий водоворот. Нападающие с диким азартом рвали последние рубежи на пути к укрытию высшего командного состава, автоматчики яростно сопротивлялись. Вцепившиеся друг в друга противники, спрессовавшись в плотный ком, напоминали многоголовую, многорукую, многоногую гидру, бьющуюся в эпилептическом припадке. Клочья одежды парили над бойней, как черные вороны. Долго раздумывать было некогда, и я нырнул в людскую кашу как в омут.
Адовы глубины! Будто оказался в кузове бетономешалки. Меня мгновенно втянуло на самое дно; кто-то пробежался по моей спине подкованными сапогами, кто-то рванул за волосы, кто-то впился зубами в лодыжку. Приклад автомата уперся в мои ребра с левой стороны, булава впечаталась в тело — с правой. Я отчаянно заорал, лягаясь, стряхивая с себя мощные челюсти, наугад двинул кулаком и радостно выдохнул, услышав вопль:
— Жуб выбили, окаянные!
Однако тут же мне наступили на голову лаптем, и радость моя несколько утихла.
Зато взметнулась злость. Ух, я разозлился! Да что же это такое?! Почему другим бесам достаются нормальные клиенты, заказывающие всякую ерунду вроде вечной молодости или несметного богатства, а мне приходится сопротивляться Космической Каре? За что?! Если бы какая-то сволочь в следующую секунду не прервала мои горестные мысли тем, что зарядила в ухо древком от секиры, возможно, я бы и удовлетворился парой тумаков, спокойно вытащил бы из свалки потрепанного Степана Федоровича и с достоинством удалился, но…
Короче говоря, я разозлился. А злить беса, даже рядового оперативного сотрудника, не рекомендуется никому. В первую очередь я перевернулся на спину, задрал копыта и выбил ими дробь на груди первого попавшегося автоматчика. Потом отобрал булаву у слишком ретивого ратника, почему-то вознамерившегося во что бы то ни стало проломить мне голову, самого ратника вышвырнул в окно, а булаву пустил в дело. Вот тут-то людишкам и сообразить бы, что не между собой им надо драться, а для начала всем гуртом обезвредить беса в джинсах и рубашке без знаков отличия, но никому из присутствующих в зале соображать было явно некогда. Как, впрочем, и мне.
Покончив с бесцеремонным расшвыриванием в разные стороны драчунов, я подобрал с пола изрядно потоптанного Степана Федоровича и понесся к пролому, удачно миновав увлеченно крушившего подкрепление рыжего отрока.
— Что происходит? — замычал, медленно приходя в себя, мой клиент. — Они что — все с ума посходили? Эти.. . которые с секирами, должны в большом зале репетировать. Пьеску «Гей, славяне! » Что они, не могут поделить зал для репетиций? Я и не думал, что в самом культурном городском заведении такие нравы.. .
— Где здесь выход?!
— Выход?.. Я что-то.. . не узнаю помещение.. . какие-то.. . коридоры стали другие.. .
Коридоры стали другие.. . Хвост Люцифера!
— Еще бы! — невольно воскликнул я.
— Что значит — «еще бы»?
Из-за угла вывернул отряд эсэсовцев численностью человек в пятьдесят. Завидев нас, они как-то нехорошо обрадовались и заклацали затворами автоматов. Мне не оставалось ничего другого, как спасаться бегством по лестнице, круто уходящей вверх.
— Трусы! — вскрикивал на сцене, тряся косой челкой, вступивший в игру Гитлер. — Ублюдки, недостойные называться истинными арийцами! Ну, на кого мне положиться?! Где тот единственный преданный мне соратник?! Кто подставит мне крепкое плечо в трудную минуту?!
— Неплохо! — верещал Михалыч. — Только больше экспрессии! Умоляю — больше экспрессии! Зычнее голос! Шире жест!
Фюрер, покраснев от натуги, диким ревом проревел фразу про крепкое плечо и смолк, озираясь. Повисла зловещая тишина.
— Вы что, меня в гроб вогнать хотите? — спросил Михалыч, положив обе ладони на левую сторону груди. — Смерти моей желаете? У меня в сценарии русским языком написано: «Входит Штирлиц». Где? Где Штирлиц, я вас спрашиваю? Где этот недоделанный народный артист?
— Михалыч… — несмело проговорил Геббельс — Шапкин снова того…
— Чего — того?
— Геринг… тьфу, Вовка в выходные именины справлял, — нервно поправив челку, пояснил Гитлер, — ну, собрались — святое дело все-таки. И Штирлиц… то есть Шапкин приперся. Главное, никто ведь не приглашал…
— Ну и?..
— Загудел он, — сокрушенно поник головой Паулюс, — как трансформаторная будка. Третьи сутки квасит.
— У меня сто баксов занял, — наябедничал Гитлер.
— Домой звонить! — взвизгнул Михалыч.
— Его теперь по пивным надо искать, — сказал Паулюс, — дома он — самое малое — в конце недели объявится.
— Я его уволю, — снова схватившись за сердце, слабым голосом проговорил режиссер, — нет, я его застрелю… Это что же такое, а?..
Пыль с моих пальцев утрамбовалась в небольшой плотный шарик. Я сжал шарик в ладони. Голубая искра пробежала по моим венам, а тем временем враждебная энергия в зале сгустилась до консистенции киселя. Странное это было ощущение. Я чувствовал, как дрожит в напряжении каждое волоконце в древесине кресел, паркета и дощатого настила сцены. Ни актеры, ни режиссер, ни сам Степан Федорович, конечно, ничего не замечали, а мне даже дышать стало трудно; и тревожно сжалась грудь.
«Дурак я все-таки, — мысленно сказал я себе, стараясь успокоиться, — обязался с честью справиться с заданием. Договор дал подписать… Айвенго, блин… »
А прямо под сценой Михалыч отбирал у Степана Федоровича швабру. Степан Федорович робко сопротивлялся.
— Вы кто? — кричал режиссер. — Новый уборщик? Отлично! Звать как? Степан? Прекрасно! Федорович? Великолепно! Ничего не бойтесь, слушайтесь меня, и все будет отлично! Грим наложим прямо здесь и сейчас! По фактуре вы подходите, так что опасаться нечего. У нас генеральная репетиция через неделю, а главный герой по пивным ночует! Сценарий пропадает, и какой сценарий! Конфетка, а не сценарий! Я его сам написал…
Набежавшие откуда-то гримеры ловко стащили с моего клиента застиранную робу и облачили его в мундир штандартенфюрера. Степан Федорович смущенно топтался на месте, гремя подкованными сапо-гами. Михалыч с воплем: «Стойте здесь и никуда не уходите! Я принесу вам парабеллум! » — выбежал из зала.
Дверь захлопнулась за режиссером, и тут же раздался тяжкий удар и глухой стук упавшего тела. Дверь мгновенно распахнулась снова. В зал влетел крепенький паренек неестественно маленького роста, одетый в какую-то оранжевую тогу. Голова паренька была совершенно голой: нос, занимавший добрую половину круглого лица, дерзко торчал вперед и вверх. Ротового отверстия не было. Зато во лбу красным светом горел единственный глаз — огромный и яркий, как запрещающий сигнал светофора.
Я только привстать успел — слишком уж быстро все произошло. Шарик в моей ладони запульсировал.
— Всем оставаться на своих местах! — истошно затрубил носом коротышка. — Не двигаться! — грозно добавил он, хотя все и так застыли с открытыми ртами.
Он запустил руку под тогу и вытащил жуткого вида кинжал с искривленным лезвием. Одним прыжком подскочил к обомлевшему Степану Федоровичу и, поднимая кинжал, заголосил:
— Именем Вселенского Порядка!
— Стой!
Коротышка вздрогнул. Рискуя сломать себе шею, я полетел по спинкам кресел вниз.
— Стой, кому говорят! Назад! Степан Федорович, пригнитесь!
Степан Федорович, не сводя наполненных ужасом глаз с коротышки, попятился. А тот, перехватив кинжал обеими руками, повернулся ко мне:
— Ты… не такой, как они… Ты… Исчадие преисподней!
— На себя посмотри! — предложил я, отводя руку с шариком для броска. — Тоже мне Ален Делон… Отойди от моего клиента!
— Не отойду! Сам отойди!
— А вот это видел? — Я подбросил на ладони шарик, изрядно распухший и покрывшийся сетью красных прожилок.
Коротышка настороженно задергал носом:
— Ты не понимаешь! Этот человек смертельно опасен! Он несет в себе гибель всему человечеству! Чтобы предупредить глобальную катастрофу, необходимо немедленно зарезать его! Он не должен оставаться в живых!
Степан Федорович, оседая на пол, часто-часто заморгал.
— Это он-то опасен? — удивился я. — Более безобидного существа я в жизни не видел. Если здесь кто-то и опасный, так это ты! Положи ножик! Кстати, хотелось бы узнать — с кем имею честь?..
— Нет времени на церемонии! Неужели ты не чувствуешь, бес?..
— Позвольте! — рявкнул со сцены Гитлер. — Что здесь происходит? Гражданин, что вы себе позволяете? Врывается посреди репетиции, ломает всю работу… Кто вы такой?
— Он, наверное, из кукольного театра, — предположил Геббельс, — только грим какой-то странный…
— Я не из какого не из театра! — завизжал и затопал коротышка. — Не сбивайте меня с толку! Я представитель древней и могущественной расы циклопов! Испокон веков циклопы охраняли человечество от нарушителей Вселенского Равновесия, за что и получили почетное звание Хранителей!
— Стоп-стоп-стоп! Какое человечество? Какие нарушители? Да Степана Федоровича самого нужно ох-ранять от каждой консервной банки! Чем я, собственно, и занимаюсь по роду службы. И потом — насколько я помню, циклопы, они такие здоровенные великаны, а ты…
— Ну, я в детстве упал и ударился копчиком… — кашлянув, пояснил коротышка.
— Адольф! — позвал Степан Федорович. — А сторож был-таки прав… Что мне делать? Можно, я от греха подальше лишусь чувств?
— Валяй, — разрешил я, — падай на пол и не маячь в поле прицела. Сейчас я этому выродку прямо в носяру залеплю!
— Ты не понимаешь, бес! — схватился за голову коротышка. — Он грубо нарушил закон Вселенского Равновесия! За короткий период он стянул на себя все духовные и материальные блага, которых хватило бы населению небольшой страны на сто с лишним лет! И теперь…
— Знаю, знаю! Огребет от Космического Баланса по самое «не хочу»…
— И теперь он практически всемогущ! — неожиданно закончил одноглазый коротышка. — Хотя и сам об этом не подозревает! И никак не может управлять собственным могуществом! В нем одном сконцентрировано неслыханное количество отрицательной внеземной энергии, вполне достаточной для слома реальности. Ты представляешь, что это значит — слом реальности?
— Н-ну… Довольно смутно… — признался я, опуская руку.
— Это глобальная катастрофа! Это исковерканные судьбы народов! Это разрушенные города! Затонувшие континенты! Эпидемии! Голод! Войны! Горы трупов и море крови! — Циклоп мотнул носом и трагически заломил руки.
— Во дает! — толкнул Гитлер Геринга локтем. — Какой типаж, а? Какой драматический талант! Вот кому Штирлица играть, а не этому пропойце Шапкину!
— Каждые несколько миллионов лет на Земле появляется человек, которому от роду выпало стать Нарушителем Вселенского Равновесия! От них и только от них все беды человеческие! Это они притягивают из Космоса чудовищные силы, способные уничтожить планету, переломить ход истории…
— Чего ты брешешь? Какие каждые миллионы лет? Человечеству от силы… ну, в общем, гораздо меньше…
— Знаешь, каков был итог деятельности первого Нарушителя Закона? — очень тихо спросил одноглазый и сам ответил: — Космическая Кара явилась в образе гигантского метеорита… От удара его о Землю сместились полюса и начался…
— Ледниковый период, — догадался я.
— Степан Федорович — второй Нарушитель в истории человечества, — заключил циклоп.
— Однако… — пробормотал я. — Всего-навсего два нарушителя. Вы, Хранители, не были особо обременены заботой о человечестве. Раз в миллион лет выходить на смену — просто мечта…
Внезапно я призадумался. Сверхъестественное невезение моего клиента оборачивалось какой-то новой, еще более ужасной стороной. Если предположить, что удары Космоса по бедному Степану Федоровичу будут становиться все сильнее и сильнее, пока не достигнут самого пика… Все эти летучие змеи и оживающие предметы — просто ерунда. Это всего-навсего легкая пристрелка. А ну как на бедного уборщика рухнет атомная бомба в полтонны весом? Тут уж и я ничем не смогу помочь… Да что там бомба! Бомба — слишком приземленно, банально… Что там плел этот недомерок о сломе реальности?
— Бред какой-то, — отогнав страшные мысли, сказал я. — Никогда ни о каких Хранителях я не слышал. Ни в какой методической литературе не читал. Ни на профсоюзных собраниях, ни на курсах повышения квалификации о вас ничего не говорили. Не верю я тебе!
— Естественно! Наша раса действует под покровом тайны! Бес, послушай! Отступись! Во имя жизни на нашей планете — отступись! Дай мне прикончить этого несчастного! Дай восстановить баланс!
— Погоди, погоди! Слушай, как все просто у тебя — ворвался сюда с ножиком, зарезал ни в чем не повинного человека — и готово! Расскажи все толком, может быть, можно решить проблему другим способом?
— Нет времени! — завопил коротышка. — Нет времени! Неужели ты не чувствуешь, бес?! Катастрофа уже близко! Еще минута — и она станет неотвратимой! Хватит разговоров!
Издав варварский боевой клич, он вдруг рванул вперед. Степан Федорович слабо вякнул, закатил глаза и повалился навзничь — кинжал блеснул над его увенчанной форменной фуражкой головой.
— От винта! — заорал я, размахиваясь.
— Бес, опомнись!
Я метнул шарик. Циклоп попытался было увернуться, но не успел. Шарик угодил ему точно в глаз. Заклинание Убойного Толчка сработало на совесть — посреди зала шарахнул оглушительный взрыв. Зазвенели выбитые взрывной волной стекла. Прожекторы и софиты бомбами посыпались на пол. Занавес вспыхнул и сгорел дотла. Кресла затрещали, переворачиваясь вверх тормашками…
На том месте, где секунду назад стоял коротышка-циклоп, образовалась обугленная яма. Самого Хра-нителя вынесло в коридор вместе с дверью и доброй частью стены. Из коридора полыхнуло пламенем в последний раз — и все стихло…
Но только на мгновение! Не успел я перевести дух, как за окнами театрального зала потемнело, потом вспыхнуло, потом снова потемнело. Пол подо мной затрясся. Актеры на сцене повалились, как кегли. Бесчувственный Степан Федорович подпрыгивал на паркете, словно на кровати-вибромассажере. А за окнами то темнело, то вспыхивало, то темнело, то вспыхивало… пол дрожал — будто здание драматического театра превратилось в гигантский поезд, несущийся по невиданному железнодорожному полотну.. .
Что это?
Тряхануло так, что огромная люстра, сорвавшись с крюка, грохнулась вниз и разлетелась хрустальными брызгами.
И опять все стихло. На этот раз — уже окончательно.
ГЛАВА 3
— Уже все? — подняв голову, осведомился Степан Федорович.
— Вроде бы да, — ответил я.
— А что это было?
Что это было? Хороший вопрос. Хотелось бы и мне знать, что это было и как это все понимать.
— Не знаю.. . — промычал я.
— Господа! — донеслось со сцены. — Продолжаем! Генералы поднялись на ноги, отряхнулись и снова склонились над картами. Завидное хладнокровие! Вот что значит — настоящие профессионалы. Театр едва не рухнул, словно песочный замок, а они почистили перышки и как ни в чем не бывало продолжают репетицию.
— Так, что вы мне хотели сообщить, господа? — поинтересовался Гитлер, кокетливо поправляя челку.
— Мой фюрер! — с готовностью отозвался Геббельс — Положение дел под Сталинградом требует неусыпного контроля и мобилизации всех наших сил! Следует задать вопрос уважаемому Герингу.. . Кстати, где он?
К столу подошел толстый Геринг. Хромал он очень натурально.
— А что Геринг? Почему Геринг? Вот всегда так — как что, так сразу Геринг! Я крайний, да? Мой фюрер, позвольте доложить о своем подозрении! Третий рейх разлагается! Некоторые несознательные элементы, вместо того чтобы заниматься борьбой против коммунизма, плетут интриги, тем самым пороча святое дело завоевания мира для высшей арийской нации. И это в то время, когда русские уже бомбардируют Берлин! Вон, поглядите, все стекла повышибали, люстру обрушили.. . Гарью по всему рейхстагу воняет!
«Молодцы, — подумал я, доставая из заднего кармана джинсов сигареты, — импровизируют-то как! Вот бы Михалыч порадовался. А где он, между прочим? »
Гарью действительно воняло мерзостно. Но зато я больше не чувствовал в зале сгущения энергии. Сквозь выбитые окна веяло прохладным ветерком, доносились с улицы звуки бравого марша.
— И вообще, мой фюрер, — отдуваясь, закончил рейхсмаршал, — если так пойдет и дальше, то я боюсь, что…
— Боитесь?! — взревел Гитлер, тряхнув челкой. — Все вы боитесь! Трусливые овцы! Когда у вас еще есть силы бороться, вы начинаете говорить мне о поражении! Мое войско непобедимо! С ним я разрушу свиной хлев мировой истории! Орды недочеловеков сложат оружие у моих ног! А те, кто не сложат оружие, сложат головы! Вот так! И вы еще смеете сомневаться в могуществе германской нации! Овцы! Овцы! Ублюдки, недостойные называться истинными арийцами! Мне уже вот где ваша нерешительность! — Он постучал ребром ладони под выпуклым кадыком. — Всюду предательство и ложь! Проект «Черный легион» бездарно провалился! Проект «Машина смерти», благодаря вашей несознательности, все никак не завершится! Ну на кого мне положиться?! Где тот единственный преданный мне соратник?! Кто подставит мне крепкое плечо в трудную минуту?!
На минуту действо прервалось. «Входит Штирлиц», — вспомнил я зачитанную режиссером ремарку.
— Штирлиц! — зашипел Паулюс — Какого черта вы там валяетесь?
— Штирлиц! — стерев пену с усиков, рявкнул Гитлер. — Вы ранены?
— Никак нет, — пробормотал Степан Федорович, поднимаясь. — То есть да… Немножко.
— Штирлиц ранен! — ахнул фюрер. — Чего вы стоите, овцы?! Приведите его ко мне! Только осторожно. Санитаров! Санитаров! Обергофдоктора ко мне!
Генералы горохом посыпались со сцены. Заботливо поднятый на ноги Степан Федорович смущенно мялся и от недостатка актерского мастерства мучительно краснел. Сквозь пролом в стене вбежали санитары с носилками. Обергофдоктор, сгибающийся под тяжестью аксельбантов и блях, с красным крестом на одном рукаве и свастикой — на другом, поспешно обстукал и обслушал моего клиента.
— Легкая контузия! — объявил он. — Кроме того, язва желудка, гипертония, невроз и стальной штырь в ноге вместо кости.
— О, мой бедный друг, — слезливо сморщился фюрер. — Источен болезнями, но держится! Держится! Беззаветно трудится над гениальным проектом «Машина смерти»! Днями и ночами только и думает о том, чтобы с помощью этого проекта спасти нацию! И не паникует, как некоторые! Да! Вот пример истинного арийца! Вот с кого мы будем лепить людей будущего! Слабый костяной скелет заменим стальной конструкцией! Трусливую копошащуюся кашу в черепе заменим гордым разумом сверхчеловека!
Усмехнувшись, я подошел к окну. Постоял немного, разминая сигарету, глядя на глухую стену, расписанную привычными для среднероссийского города лозунгами с призывами вешать и резать представителей еврейской, армянской, чеченской, азербайджанской и прочих наций. Потом вспомнил о потерянной зажигалке и высунулся в окно к первому попавшемуся прохожему:
— Друг, дай огоньку!
Прохожий, приостановившись, чиркнул спичкой. Я прикурил. И долго смотрел ему вслед. Странный это был какой-то прохожий, неожиданный какой-то. Угрюмый детина в коричневом кителе с закатанными рукавами; на плече нашита свастика, а диагоналевые брюки заправлены в короткие рыжие сапоги. И нож в кожаных ножнах на боку.
«Тоже статист какой-нибудь, — стукнуло у меня в голове, — за пивом, наверное, пошел, пока главреж отсутствует.. . Или скинхеды окончательно оборзели.. . »
— Фридрих! Паулюс! — бесчинствовал на сцене Гитлер — аж у меня в ушах звенело. — Я к вам обращаюсь, генерал-фельдмаршал! Вы меня слушаете или нет? С чем это вы там играетесь? Что это за бирюлька?
— Я не играюсь.. . То есть.. . — ответствовал растерянный голос — Это не бирюлька. Это сувенир. Называется — Орден Подвязки. Мне Штирлиц подарил.
— Дайте-ка посмотреть…
— Пожалуйста, мой фюрер.
— Дурак! Овца! Вор! Лжец! Это не орден! Это и есть подвязка! Да еще какая! Я ее узнал! Теперь понятно, почему у Евы постоянно падает правый чулок! Вор! Вор! Извращенец!
— Да я не.. . Мне Штирлиц…
— Лжец! Лжей! Мое терпение лопнуло! Поедете под Сталинград, Паулюс! Там посмотрим, способны ли вы воевать еще с кем-нибудь, кроме слабых женщин! Овца!
— Мой фюрер, не.. . не.. . не надо под Сталинград! Я нужен своему фюреру здесь…
— Вон с глаз моих!
Затянувшись, я выпустил вверх синюю дымную струю. И тут же закашлялся, выплюнув сигарету: в широком проеме недлинной подворотни напротив виднелась застекленная витрина магазина с изображением жизнерадостной полногрудой мадам в переднике, на котором раскинул символические крылья орел, а над орлом чернела надпись: «Бундесвер». Вывеска гласила: «У фрау Мюллер» Только свежее молоко от настоящих арийских коров! »
— Это уж слишком.. . — пробормотал я и больше ничего пробормотать не успел, потому что за моей спиной что-то грохнуло, стукнуло и завизжало.
Я рывком обернулся. В малом зале царил полный кавардак. Секретные карты парили в воздухе, словно гигантские бабочки. Высший командный состав прятался за перевернутым столом, только Гитлер, без фуражки, бледный, с растрепавшейся челкой, визжал, отмахивая рукой:
— Огонь! Огонь! Солдаты, огонь!
Автоматчики, сбежавшиеся в зал в количестве просто немереном, припав на колено, строчили из автоматов по обугленному пролому в стене, откуда, при-крываясь массивными четырехугольными щитами, надвигался небольшой отряд противника. Пули били в щиты, высекая искры, плющась и рикошетя.
— Вражеская вылазка! — орал фюрер. — Десант на рейхстаг! Опять партизаны! Замучили, сволочи!
Между щитами просунулось узкое жерло дискового пулемета. Гитлер, ахнув, нырнул под стол. Автоматчики засуетились, на время прекратив бесполезную пальбу.
— Друже! — гаркнул из-за стены щитов тот самый, встреченный нами в коридоре бородатый тип в кольчуге и остроконечном шлеме. — Сокрушим злого ворога! Пли!
— Спасайте Штирлица! — завопил фюрер, прячась под стол.
Пулемет оглушительно затрещал. Пули, веером рассыпавшиеся по пространству зала, с хрустом вырывали из стен куски штукатурки, крошили в щепки деревянные панели, рвали портьеры и опрокидывали кресла.
«Вот так постановка.. . — подумал я, инстинктивно пригибаясь. — Какой потрясающий реализм! Фантасмагория, смешения эпох, но — реализм.. . Постойте.. . — вдруг словно искрой меня прошибла чудовищная догадка. — Ай да Михалыч, ай да.. . Сукин сын, что же он наделал? »
— В атаку! — заорал бородатый, как только пулемет стих. — Бей идолище поганое!
«Идолище» явно было адресовано лично Гитлеру, потому что фюрер немедленно обиделся, высунулся из своего укрытия и яростно погрозил кулаком бородатому:
— Сам дурак! Взять его!
— Ура! — завопил бородатый.
— Ура-а-а! — ответил ему многоголосый рев.
— В наступление! — потрясая кулаками, рявкнул фюрер.
Щиты рухнули. Не менее двух десятков тяжеловооруженных воинов, гремя секирами, мечами и булавами, ринулись на автоматчиков. Мгновенно стихли выстрелы (в такой свалке не постреляешь), зал наполнился звоном металла, стонами, свистом, тяжким уханьем — будто сотня соскучившихся по своему ремеслу дровосеков врубилась в лесную чащу. Гитлеровцы отмахивались автоматами, штык-ножами, вывороченными с корнем креслами, но ни о каком наступлении не могло быть и речи. Ратники уверенно теснили солдат в коричневых мундирах к сцене, откуда укрывавшийся под опрокинутым столом фюрер тоскливо взывал:
— Штирлиц! Где ты, верный друг?! Где он? Потеряли его, овцы? Всех перевешаю!
В самом деле — где Штирлиц? Стряхнув с себя оторопь, я отлепился от подоконника. Договор есть договор, я обязался охранять жизнь своего клиента и должен выполнять обязательства, что бы ни случилось. В конце концов, если Степана Федоровича сейчас нашинкуют секирами, кто мне командировочный лист будет подписывать?
Из пролома перло подкрепление — десятка три здоровенных детин с черепами на фуражках и нашивками «СС» на рукавах, размахивая автоматами, как дубинами, стремились переломить ход сражения. И наверняка переломили бы, если б не оставшийся в арьергарде отрок в лаптях и простой домотканой рубахе. Огненно рыжеволосый, высоченный, крепко сбитый, он с деловитостью вовсе не отроческой аккуратными апперкотами укладывал ворога в штабеля, умело прикрывался от ударов, бил руками, ногами, локтями, коленями, не забывая при этом использовать помимо физиче-ского оружия еще и психологическое — устрашающе рычал, скалился, плевался и вопил:
— Попомните, вороги, богатыря Микулу!
В общем, с первого взгляда было понятно — продержится отрок еще долго, и на подкрепление фюреру в ближайшее время рассчитывать нечего. Видимо, и сам Гитлер это понимал — поминутно поправляя челку, он стегал стеком генералов и оглушительно верещал:
— Жрите карты, болваны! Стратегические сведения не должны попасть в руки противника! Старайтесь, идиоты!
Идиоты старались. А на том месте, где недавно стоял окруженный врачами Степан Федорович, кипел настоящий водоворот. Нападающие с диким азартом рвали последние рубежи на пути к укрытию высшего командного состава, автоматчики яростно сопротивлялись. Вцепившиеся друг в друга противники, спрессовавшись в плотный ком, напоминали многоголовую, многорукую, многоногую гидру, бьющуюся в эпилептическом припадке. Клочья одежды парили над бойней, как черные вороны. Долго раздумывать было некогда, и я нырнул в людскую кашу как в омут.
Адовы глубины! Будто оказался в кузове бетономешалки. Меня мгновенно втянуло на самое дно; кто-то пробежался по моей спине подкованными сапогами, кто-то рванул за волосы, кто-то впился зубами в лодыжку. Приклад автомата уперся в мои ребра с левой стороны, булава впечаталась в тело — с правой. Я отчаянно заорал, лягаясь, стряхивая с себя мощные челюсти, наугад двинул кулаком и радостно выдохнул, услышав вопль:
— Жуб выбили, окаянные!
Однако тут же мне наступили на голову лаптем, и радость моя несколько утихла.
Зато взметнулась злость. Ух, я разозлился! Да что же это такое?! Почему другим бесам достаются нормальные клиенты, заказывающие всякую ерунду вроде вечной молодости или несметного богатства, а мне приходится сопротивляться Космической Каре? За что?! Если бы какая-то сволочь в следующую секунду не прервала мои горестные мысли тем, что зарядила в ухо древком от секиры, возможно, я бы и удовлетворился парой тумаков, спокойно вытащил бы из свалки потрепанного Степана Федоровича и с достоинством удалился, но…
Короче говоря, я разозлился. А злить беса, даже рядового оперативного сотрудника, не рекомендуется никому. В первую очередь я перевернулся на спину, задрал копыта и выбил ими дробь на груди первого попавшегося автоматчика. Потом отобрал булаву у слишком ретивого ратника, почему-то вознамерившегося во что бы то ни стало проломить мне голову, самого ратника вышвырнул в окно, а булаву пустил в дело. Вот тут-то людишкам и сообразить бы, что не между собой им надо драться, а для начала всем гуртом обезвредить беса в джинсах и рубашке без знаков отличия, но никому из присутствующих в зале соображать было явно некогда. Как, впрочем, и мне.
Покончив с бесцеремонным расшвыриванием в разные стороны драчунов, я подобрал с пола изрядно потоптанного Степана Федоровича и понесся к пролому, удачно миновав увлеченно крушившего подкрепление рыжего отрока.
— Что происходит? — замычал, медленно приходя в себя, мой клиент. — Они что — все с ума посходили? Эти.. . которые с секирами, должны в большом зале репетировать. Пьеску «Гей, славяне! » Что они, не могут поделить зал для репетиций? Я и не думал, что в самом культурном городском заведении такие нравы.. .
— Где здесь выход?!
— Выход?.. Я что-то.. . не узнаю помещение.. . какие-то.. . коридоры стали другие.. .
Коридоры стали другие.. . Хвост Люцифера!
— Еще бы! — невольно воскликнул я.
— Что значит — «еще бы»?
Из-за угла вывернул отряд эсэсовцев численностью человек в пятьдесят. Завидев нас, они как-то нехорошо обрадовались и заклацали затворами автоматов. Мне не оставалось ничего другого, как спасаться бегством по лестнице, круто уходящей вверх.