Страница:
– Все выиграли и все должны получить призы.
– Но кто будет призы раздавать? – спросил целый хор голосов.
– Она, конечно, – сказал Дронт, ткнув пальцем на Аню. И все тесно ее обступили, смутно гудя и выкрикивая:
– Призы, призы!
Аня не знала, как ей быть. Она в отчаянии сунула руку в карман и вытащила коробку конфет, до которых соленая вода, к счастью, не добралась. Конфеты она и раздала в виде призов всем участникам. На долю каждого пришлось как раз по одной штуке.
– Но она и сама, должна получить награду, – заметила Мышь.
– Конечно, – ответил Дронт очень торжественно.
– Что еще есть у Вас в карманах? – продолжал он, обернувшись к Ане.
– Только наперсток, – сказала она с грустью.
– Давайте-ка его сюда! – воскликнул Дронт.
Тогда они все опять столпились вокруг нее, и напыщенный Дронт представил ее к награде:
– Мы имеем честь просить вас принять сей изящный наперсток, – сказал он, и по окончании его короткой речи все стали рукоплескать.
Это преподношение казалось Ане ужасной чепухой, но у всех был такой важный, сосредоточенный вид, что она не посмела рассмеяться. И так как она ничего не могла придумать, что сказать, она просто поклонилась и взяла из рук Дронта наперсток, стараясь выглядеть как можно торжественнее.
Теперь надлежало съесть конфеты, что вызвало немало шума и волнения. Крупные птицы жаловались, что не могли разобрать вкуса конфеты, а те, которые были поменьше, давились, и приходилось хлопать их по спине. Наконец все было кончено, и они опять сели в кружок и попросили Мышь рассказать им еще что-нибудь.
– Помните, Вы рассказ обещали, – сказала Аня. – Вы хотели объяснить, почему так ненавидите С. и К., – добавила она шепотом, полубоясь, что опять Мышь обидится.
– Мой рассказ прост, печален и длинен, – со вздохом сказала Мышь, обращаясь к Ане.
– Да, он, несомненно, очень длинный, – заметила Аня, которой послышалось не “прост”, а “хвост”. – Но почему вы его называете печальным?
Она стала ломать себе голову, с недоумением глядя на хвост Мыши, и потому все, что стала та говорить, представлялось ей в таком виде:
– Простите, – кротко пролепетала Аня, – Вы, кажется, дошли до пятого погиба?
– Ничего подобного, никто не погиб! – не на шутку рассердилась Мышь. – Никто. Вот вы теперь меня спутали.
– Ах, дайте я распутаю… Где узел? – воскликнула услужливо Аня, глядя на хвост Мыши.
– Ничего вам не дам, – сказала та и, встав, стала уходить. – Вы меня оскорбляете тем, что говорите такую чушь!
– Я не хотела! Простите меня, – жалобно протянула Аня. – Но вы так легко обижаетесь!
Мышь только зарычала в ответ.
– Ну, пожалуйста, вернитесь и доскажите ваш рассказ, – вслед ей крикнула Аня. И все остальные присоединились хором:
– Да, пожалуйста!
Но Мышь только покачала головой нетерпеливо и прибавила шагу.
– Как жаль, что она не захотела остаться! – вздохнул Лори, как только Мышь скрылась из виду; и старая Рачиха воспользовалась случаем, чтобы сказать своей дочери:
– Вот, милая, учись! Видишь, как дурно сердиться!
– Закуси язык, мать, – огрызнулась та. – С тобой и устрица из себя выйдет.
– Ах, если бы Дина была здесь, – громко воскликнула Аня, ни к кому в частности не обращаясь. – Дина живо притащила бы ее обратно!
– Простите за нескромный вопрос, – сказал Лори, – но скажите, кто это – Дина?
На это Аня ответила с радостью, так как всегда готова была говорить о своей любимице.
– Дина – наша кошка. Как она чудно ловит мышей – я просто сказать вам не могу! Или вот еще – птичек. Птичка только сядет, а она ее мигом цап-царап!
Эти слова произвели совершенно исключительное впечатление на окружающих. Некоторые из них тотчас же поспешили прочь. Дряхлая Сорока принялась очень тщательно закутываться, говоря: “Я, правда, должна бежать домой: ночной воздух очень вреден для моего горла”. А канарейка дрожащим голосом стала скликать своих детей: “Пойдемте, родные! Вам уже давно пора быть в постельке!” Так все они под разными предлогами удалились, и Аня вскоре осталась одна.
“Напрасно, напрасно я упомянула про Дину! – уныло сказала она про себя. – Никто, по-видимому, ее здесь не любит, я же убеждена, что она лучшая кошка на свете. Бедная моя Дина! Неужели я тебя никогда больше не увижу!” И тут Аня снова заплакала, чувствуя себя очень угнетенной и одинокой. Через несколько минут, однако, она услышала шуршанье легких шагов и быстро подняла голову, смутно надеясь, что Мышь решила все-таки вернуться, чтобы докончить свой рассказ.
ГЛАВА 4
ГЛАВА 5
– Но кто будет призы раздавать? – спросил целый хор голосов.
– Она, конечно, – сказал Дронт, ткнув пальцем на Аню. И все тесно ее обступили, смутно гудя и выкрикивая:
– Призы, призы!
Аня не знала, как ей быть. Она в отчаянии сунула руку в карман и вытащила коробку конфет, до которых соленая вода, к счастью, не добралась. Конфеты она и раздала в виде призов всем участникам. На долю каждого пришлось как раз по одной штуке.
– Но она и сама, должна получить награду, – заметила Мышь.
– Конечно, – ответил Дронт очень торжественно.
– Что еще есть у Вас в карманах? – продолжал он, обернувшись к Ане.
– Только наперсток, – сказала она с грустью.
– Давайте-ка его сюда! – воскликнул Дронт.
Тогда они все опять столпились вокруг нее, и напыщенный Дронт представил ее к награде:
– Мы имеем честь просить вас принять сей изящный наперсток, – сказал он, и по окончании его короткой речи все стали рукоплескать.
Это преподношение казалось Ане ужасной чепухой, но у всех был такой важный, сосредоточенный вид, что она не посмела рассмеяться. И так как она ничего не могла придумать, что сказать, она просто поклонилась и взяла из рук Дронта наперсток, стараясь выглядеть как можно торжественнее.
Теперь надлежало съесть конфеты, что вызвало немало шума и волнения. Крупные птицы жаловались, что не могли разобрать вкуса конфеты, а те, которые были поменьше, давились, и приходилось хлопать их по спине. Наконец все было кончено, и они опять сели в кружок и попросили Мышь рассказать им еще что-нибудь.
– Помните, Вы рассказ обещали, – сказала Аня. – Вы хотели объяснить, почему так ненавидите С. и К., – добавила она шепотом, полубоясь, что опять Мышь обидится.
– Мой рассказ прост, печален и длинен, – со вздохом сказала Мышь, обращаясь к Ане.
– Да, он, несомненно, очень длинный, – заметила Аня, которой послышалось не “прост”, а “хвост”. – Но почему вы его называете печальным?
Она стала ломать себе голову, с недоумением глядя на хвост Мыши, и потому все, что стала та говорить, представлялось ей в таком виде:
– Вы не слушаете, – грозно сказала Мышь, взглянув на Аню. – О чем вы сейчас думаете?
В темной комнате,
с мышью остав-
шись вдвоем, хит-
рый пес объявил:
“Мы судиться пой-
дем! Я скучаю
сегодня: чем вре-
мя занять? Так
пойдем же: я
буду тебя об-
винять!” “Без
присяжных, – вос-
кликнула мышь, –
без судьи! Кто
же взвесит
тогда оправ-
данья мои?”
“И судью, и
присяжных
я сам заме-
ню”, – хитрый
пес объя-
вил. – “И
тебя
я каз-
ню!”
– Простите, – кротко пролепетала Аня, – Вы, кажется, дошли до пятого погиба?
– Ничего подобного, никто не погиб! – не на шутку рассердилась Мышь. – Никто. Вот вы теперь меня спутали.
– Ах, дайте я распутаю… Где узел? – воскликнула услужливо Аня, глядя на хвост Мыши.
– Ничего вам не дам, – сказала та и, встав, стала уходить. – Вы меня оскорбляете тем, что говорите такую чушь!
– Я не хотела! Простите меня, – жалобно протянула Аня. – Но вы так легко обижаетесь!
Мышь только зарычала в ответ.
– Ну, пожалуйста, вернитесь и доскажите ваш рассказ, – вслед ей крикнула Аня. И все остальные присоединились хором:
– Да, пожалуйста!
Но Мышь только покачала головой нетерпеливо и прибавила шагу.
– Как жаль, что она не захотела остаться! – вздохнул Лори, как только Мышь скрылась из виду; и старая Рачиха воспользовалась случаем, чтобы сказать своей дочери:
– Вот, милая, учись! Видишь, как дурно сердиться!
– Закуси язык, мать, – огрызнулась та. – С тобой и устрица из себя выйдет.
– Ах, если бы Дина была здесь, – громко воскликнула Аня, ни к кому в частности не обращаясь. – Дина живо притащила бы ее обратно!
– Простите за нескромный вопрос, – сказал Лори, – но скажите, кто это – Дина?
На это Аня ответила с радостью, так как всегда готова была говорить о своей любимице.
– Дина – наша кошка. Как она чудно ловит мышей – я просто сказать вам не могу! Или вот еще – птичек. Птичка только сядет, а она ее мигом цап-царап!
Эти слова произвели совершенно исключительное впечатление на окружающих. Некоторые из них тотчас же поспешили прочь. Дряхлая Сорока принялась очень тщательно закутываться, говоря: “Я, правда, должна бежать домой: ночной воздух очень вреден для моего горла”. А канарейка дрожащим голосом стала скликать своих детей: “Пойдемте, родные! Вам уже давно пора быть в постельке!” Так все они под разными предлогами удалились, и Аня вскоре осталась одна.
“Напрасно, напрасно я упомянула про Дину! – уныло сказала она про себя. – Никто, по-видимому, ее здесь не любит, я же убеждена, что она лучшая кошка на свете. Бедная моя Дина! Неужели я тебя никогда больше не увижу!” И тут Аня снова заплакала, чувствуя себя очень угнетенной и одинокой. Через несколько минут, однако, она услышала шуршанье легких шагов и быстро подняла голову, смутно надеясь, что Мышь решила все-таки вернуться, чтобы докончить свой рассказ.
ГЛАВА 4
КТО-ТО ЛЕТИТ В ТРУБУ
Это был Белый Кролик, который тихо семенил назад, тревожно поглядывая по сторонам, словно искал чего-то. И Аня расслышала, как он бормотал про себя: “Ах, герцогиня, герцогиня! Ах, мои бедные лапки! Ах, моя шкурка и усики! Она меня казнит, это ясно, как капуста! Где же я мог их уронить?” Аня сразу сообразила, что он говорит о веере и о паре белых перчаток, и она добродушно стала искать их вокруг себя, но их нигде не было видно – да и вообще все как-то изменилось с тех пор, как она выкупалась в луже, – и огромный зал, и дверца, и стеклянный столик исчезли совершенно.
Вскоре Кролик заметил хлопочущую Аню и сердито ей крикнул: “Маша, что ты тут делаешь? Сию же минуту сбегай домой и принеси мне пару белых перчаток и веер! Живо!” И Аня так перепугалась, что тотчас же, не пытаясь объяснить ошибку, метнулась по направлению, в которое Кролик указал дрожащей от гнева лапкой.
“Он принял меня за свою горничную, – думала она, пока бежала. – Как же он будет удивлен, когда узнает, кто я в действительности. Но я так и быть принесу ему перчатки и веер – если, конечно, я их найду”.
В эту минуту она увидела перед собой веселый чистенький домик, на двери которого была блестящая медная дощечка со словами: ДВОРЯНИН КРОЛИК ТРУСИКОВ. Аня вошла не стуча и взбежала по лестнице очень поспешно, так как боялась встретить настоящую Машу, которая, вероятно, тут же выгнала бы ее, не дав ей найти веер и перчатки.
“Как это все дико, – говорила Аня про себя, – быть на побегушках у Кролика! Того и гляди, моя Дина станет посылать меня с порученьями”. И она представила себе, как это будет: “Барышня, идите одеваться к прогулке!” – “Сейчас, няня, сейчас! Мне Дина приказала понаблюдать за этой щелкой в полу, чтобы мышь оттуда не выбежала!” “Но только я не думаю, – добавила Аня, – что Дине позволят оставаться в доме, если она будет так людей гонять!”
Взбежав по лестнице, она пробралась в пустую комнату, светлую, с голубенькими обоями, и на столе у окна увидела (как и надеялась) веер и две-три пары перчаток. Она уже собралась бежать обратно, как вдруг взгляд ее упал на какую-то бутылочку, стоящую у зеркала. На этот раз никакой пометки на бутылочке не было, но она все-таки откупорила ее и приложила к губам. “Я уверена, что что-то должно случиться, – сказала она. – Стоит только съесть или выпить что-нибудь; отчего же не посмотреть, как действует содержимое этой бутылочки. Надеюсь, что оно заставит меня опять вырасти, мне так надоело быть такой малюсенькой!”
Так оно и случилось – и куда быстрее, чем она ожидала: полбутылки еще не было выпито, как уже ее голова оказалась прижатой к потолку, и она принуждена была нагнуться, чтобы не сломалась шея. Она поспешно поставила на место бутылочку. “Будет! – сказала она про себя. – Будет! Я надеюсь, что больше не вырасту… Я и так уж не могу пройти в дверь. Ах, если бы я не так много выпила!”
Увы! Поздно было сожалеть! Она продолжала увеличиваться и очень скоро должна была встать на колени. А через минуту и для этого ей не хватало места. И она попыталась лечь, вся скрючившись, упираясь левым локтем в дверь, а правую руку обвив вокруг головы. И все-таки она продолжала расти. Тогда, в виде последнего средства, Аня просунула руку в окно и ногу в трубу, чувствуя, что уж больше ничего сделать нельзя.
К счастью для Ани действие волшебной бутылочки окончилось: она больше не увеличивалась. Однако очень ей было неудобно, и так как все равно из комнаты невозможно было выйти, она чувствовала себя очень несчастной.
“Куда лучше было дома! – думала бедная Аня. – Никогда я там не растягивалась и не уменьшалась, никогда на меня не кричали мыши да кролики. Я почти жалею, что нырнула в норку, а все же, а все же – жизнь эта как-то забавна! Что же это со мной случилось? Когда я читала волшебные сказки, мне казалось, что таких вещей на свете не бывает, а вот я теперь оказалась в середине самой что ни есть волшебной сказки! Хорошо бы, если б книжку написали обо мне, – право, хорошо бы! Когда я буду большой, я сама напишу; впрочем, – добавила Аня с грустью, – я уже и так большая: во всяком случае, тут мне не хватит места еще вырасти.
Что ж это такое? – думала Аня. – Неужели я никогда не стану старше? Это утешительно в одном смысле: я никогда не буду старухой… Но зато, зато… всю жизнь придется долбить уроки! Ох, уж мне эти уроки!
Глупая, глупая Аня, – оборвала она самое себя, – как же можно тут учиться? Едва-едва хватит места для тебя самой! Какие уж тут учебники!”
И она продолжала в том же духе, принимая то одну сторону, то другую и создавая из этого целый разговор; но внезапно снаружи раздался чей-то голос, и она замолчала, прислушиваясь.
“Маша! А, Маша! – выкрикнул голос. – Сейчас же принеси мне мои перчатки!” За этим последовал легкий стук шажков вверх по лестнице.
Аня поняла, что это пришел за ней Кролик, и так стала дрожать, что ходуном заходил весь дом. А между тем она была в тысячу раз больше Кролика, и потому ей нечего было его бояться.
Вскоре Кролик добрался до двери и попробовал ее открыть: но так как дверь открывалась внутрь, а в нее крепко упирался Анин локоть, то попытка эта окончилась неудачей. Аня тогда услыхала, как он сказал про себя: “В таком случае я обойду дом и влезу через окно!”
“Нет, этого не будет!” – подумала Аня и, подождав до тех пор, пока ей показалось, что Кролик под самым окном, вдруг вытянула руку, растопырив пальцы. Ей ничего не удалось схватить, но она услыхала маленький взвизг, звук паденья и звонкий треск разбитого стекла, из чего она заключила, что Кролик, по всей вероятности, угодил в парник для огурцов.
Затем послышался гневный окрик Кролика:
– Петька, Петька! Где ты?
И откликнулся голос, которого она еще не слыхала:
– Известно где! Выкапываю яблоки, Ваше Благородие!
– Знаю твои яблоки! – сердито фыркнул Кролик. – Лучше пойди-ка сюда и помоги мне выбраться из этой дряни. – (Опять звон разбитого стекла.)
– Теперь скажи мне, Петька, что это там в окне?
– Известно, Ваше Благородие, – ручища! – (Он произнес это так: рчище.)
– Ручища? Осел! Кто когда видел руку такой величины? Ведь она же все окно заполняет!
– Известно, Ваше Благородие, заполняет. Но это рука, уж как хотите.
– Все равно, ей там не место, пойди и убери ее!
Затем долгое молчанье. Аня могла различить только шепот и тихие восклицания, вроде: “Что говорить, не ндравится мне она, Ваше Благородие, не ндравится!” – “Делай, как я тебе приказываю, трус этакий!” Наконец она опять выбросила руку, и на этот раз раздались два маленьких взвизга и снова зазвенело стекло.
“Однако, сколько у них там парников! – подумала Аня. – Что же они теперь предпримут! Я только была бы благодарна, если бы им удалось вытащить меня отсюда. Я-то не очень хочу здесь оставаться!”
Она прислушалась. Некоторое время длилось молчанье. Наконец послышалось поскрипыванье тележных колес и гам голосов, говорящих все сразу.
“Где другая лестница?” – “Не лезь, мне было велено одну принести, Яшка прет с другой”. – “Яшка! Тащи ее сюда, малый!” – “Ну-ка, приставь их сюда, к стенке!” – “Стой, привяжи их одну к другой!” – “Да они того – не достают до верха”. – “Ничего, и так ладно, нечего деликатничать”. – “Эй, Яшка, лови веревку!” – “А крыша-то выдержит?” – “Смотри-ка, черепица шатается”. – “Сейчас обвалится, берегись!” – (Грох!) – “Кто это сделал?” – “Да уж Яшка, конечно”. – “Кто по трубе спустится?” – “Уволь, братцы, не я!” – “Сам лезь!” – “Врешь, не полезу!” – “Пусть Яшка попробует”. – “Эй, Яшка, барин говорит, что ты должен спуститься по трубе”.
“Вот оно что! Значит, Яшка должен по трубе спуститься, – сказала про себя Аня. – Они, видно, все на Яшку валят. Ни за что я не хотела бы быть на его месте; камин узок, конечно, но все-таки, мне кажется, я могу дать ему пинок”.
Она продвинула ногу как можно дальше в трубу и стала выжидать. Вскоре она услышала, как какой-то зверек (она не могла угадать его породу) скребется и возится в трубе. Тогда, сказав себе: “Это Яшка!” – она дала резкий пинок и стала ждать, что будет дальше.
Первое, что она услыхала, было общий крик голосов:
– Яшка летит!
Потом, отдельно, голос Кролика:
– Эй, ловите его, вы, там, у плетня!
Затем молчанье и снова смутный гам:
“Подними ему голову. Воды!” – “Тише, захлебнется!” – “Как это было, дружище?” – “Что случилось?” – “Расскажи-ка подробно!”
Наконец раздался слабый, скрипучий голосок. (“Это Яшка”, – подумала Аня): “Я уж не знаю, что было… Спасибо, спасибо… Мне лучше… Но я слишком взволнован, чтобы рассказывать. Знаю только одно – что-то ухнуло в меня, и взлетел я, как ракета”.
– Так оно и было, дружище! – подхватили остальные.
– Мы должны сжечь дом, – сказал голос Кролика. И Аня крикнула изо всех сил:
– Если вы это сделаете, я напущу Дину на вас!
Сразу – мертвое молчанье. Аня подумала: “Что они теперь будут делать? Смекалки у них не хватит, чтобы снять крышу”.
Через две-три минуты они опять задвигались и прозвучал голос Кролика:
– Сперва одного мешка будет достаточно.
– Мешка чего? – спросила Аня. Но недолго она оставалась в неизвестности: в следующий миг стучащий дождь мелких камушков хлынул в окно, и некоторые из них попали ей в лоб.
“Я положу конец этому!” – подумала Аня и громко крикнула: “Советую вам перестать!” Что вызвало опять мертвое молчанье.
Аня заметила не без удивленья, что камушки, лежащие на полу, один за другим превращались в крохотные пирожки, – и блестящая мысль осенила ее. “Что, если я съем один из этих пирожков! – подумала она. – Очень возможно, что он как-нибудь изменит мой рост. И так как я увеличиваться все равно больше не могу, то полагаю, что стану меньше”.
Сказано – сделано. И Аня, проглотив пирожок, с радостью заметила, что тотчас рост ее стал убавляться.
Как только она настолько уменьшилась, что была в состоянии пройти в дверь, она сбежала по лестнице и, выйдя наружу, увидела перед домом целое сборище зверьков и птичек. Посредине был бедненький Яшка-Ящерица, поддерживаемый двумя морскими свинками, которые что-то вливали ему в рот из бутылочки. Все они мгновенно бросились к Ане, но она проскочила и пустилась бежать со всех ног, пока не очутилась в спасительной глубине частого леса.
“Первое, что нужно мне сделать, – это вернуться к своему настоящему росту; а второе – пробраться в тот чудесный сад. Вот, кажется, лучший план”.
План был, что и говорить, великолепный – очень стройный и простой. Единственной заторой было то, что она не имела ни малейшего представления, как привести его в исполнение; и пока она тревожно вглядывалась в просветы между стволов, резкое тявканье заставило ее поспешно поднять голову.
Исполинский щенок глядел на нее сверху огромными круглыми глазами и, осторожно протягивая лапу, старался дотронуться до ее платья. “Ах, ты мой бедненький!” – проговорила Аня ласковым голосом и попыталась было засвистеть. Но ей все время ужасно страшно было, что он, может быть, проголодался и в таком случае не преминет съесть ее, несмотря на всю ее ласковость.
Едва зная, что делает, Аня подняла с земли какую-то палочку и протянула ее щенку. Тот с радостным взвизгом подпрыгнул на воздух, подняв сразу все четыре лапы, и игриво кинулся на палочку, делая вид, что хочет ее помять. Тогда Аня, опасаясь быть раздавленной, юркнула под защиту огромного чертополоха, но только она высунулась с другой стороны, как щенок опять кинулся на палочку и полетел кувырком от слишком большой поспешности. Ане казалось, что это игра с бегемотом, который может каждую минуту ее растоптать. Она опять обежала чертополох, и тут щенок разыгрался вовсю: он перебирал лапами вправо и влево, предпринимал ряд коротких нападений, всякий раз немного приближаясь и очень далеко отбегая, и все время хрипло полаивал, пока, наконец, не устал. Тогда он сел поодаль, трудно дыша, высунув длинный малиновый язык и полузакрыв огромные глаза.
Это для Ани и послужило выходом: она кинулась бежать и неслась до тех пор, пока лай щенка не замер в отдалении.
“А все же, какой это был душка!” – сказала Аня, в изнеможении прислоняясь к лютику и обмахиваясь одним из его листков.
– Как хорошо, если бы я могла научить его всяким штукам, но только вот – я слишком мала! Боже мой! Я и забыла, что не выросла снова! Рассудим, как бы достигнуть этого? Полагаю, что нужно что-либо съесть или выпить. Но что именно – вот вопрос.
Аня посмотрела вокруг себя – на цветы, на стебли трав. Ничего не было такого, что можно было бы съесть или выпить. Вблизи был большой гриб, приблизительно одного роста с ней; и после того, как она посмотрела под ним и с боков, ей пришла мысль, что можно посмотреть, не находится ли что-либо наверху.
Она, встав на цыпочки, вытянула шею и тотчас же встретилась глазами с громадной голубой гусеницей, которая, скрестив руки, сидела на шапке гриба и преспокойно курила длинный кальян, не обращая ни малейшего внимания ни на Аню, ни на что другое.
Это был Белый Кролик, который тихо семенил назад, тревожно поглядывая по сторонам, словно искал чего-то. И Аня расслышала, как он бормотал про себя: “Ах, герцогиня, герцогиня! Ах, мои бедные лапки! Ах, моя шкурка и усики! Она меня казнит, это ясно, как капуста! Где же я мог их уронить?” Аня сразу сообразила, что он говорит о веере и о паре белых перчаток, и она добродушно стала искать их вокруг себя, но их нигде не было видно – да и вообще все как-то изменилось с тех пор, как она выкупалась в луже, – и огромный зал, и дверца, и стеклянный столик исчезли совершенно.
Вскоре Кролик заметил хлопочущую Аню и сердито ей крикнул: “Маша, что ты тут делаешь? Сию же минуту сбегай домой и принеси мне пару белых перчаток и веер! Живо!” И Аня так перепугалась, что тотчас же, не пытаясь объяснить ошибку, метнулась по направлению, в которое Кролик указал дрожащей от гнева лапкой.
“Он принял меня за свою горничную, – думала она, пока бежала. – Как же он будет удивлен, когда узнает, кто я в действительности. Но я так и быть принесу ему перчатки и веер – если, конечно, я их найду”.
В эту минуту она увидела перед собой веселый чистенький домик, на двери которого была блестящая медная дощечка со словами: ДВОРЯНИН КРОЛИК ТРУСИКОВ. Аня вошла не стуча и взбежала по лестнице очень поспешно, так как боялась встретить настоящую Машу, которая, вероятно, тут же выгнала бы ее, не дав ей найти веер и перчатки.
“Как это все дико, – говорила Аня про себя, – быть на побегушках у Кролика! Того и гляди, моя Дина станет посылать меня с порученьями”. И она представила себе, как это будет: “Барышня, идите одеваться к прогулке!” – “Сейчас, няня, сейчас! Мне Дина приказала понаблюдать за этой щелкой в полу, чтобы мышь оттуда не выбежала!” “Но только я не думаю, – добавила Аня, – что Дине позволят оставаться в доме, если она будет так людей гонять!”
Взбежав по лестнице, она пробралась в пустую комнату, светлую, с голубенькими обоями, и на столе у окна увидела (как и надеялась) веер и две-три пары перчаток. Она уже собралась бежать обратно, как вдруг взгляд ее упал на какую-то бутылочку, стоящую у зеркала. На этот раз никакой пометки на бутылочке не было, но она все-таки откупорила ее и приложила к губам. “Я уверена, что что-то должно случиться, – сказала она. – Стоит только съесть или выпить что-нибудь; отчего же не посмотреть, как действует содержимое этой бутылочки. Надеюсь, что оно заставит меня опять вырасти, мне так надоело быть такой малюсенькой!”
Так оно и случилось – и куда быстрее, чем она ожидала: полбутылки еще не было выпито, как уже ее голова оказалась прижатой к потолку, и она принуждена была нагнуться, чтобы не сломалась шея. Она поспешно поставила на место бутылочку. “Будет! – сказала она про себя. – Будет! Я надеюсь, что больше не вырасту… Я и так уж не могу пройти в дверь. Ах, если бы я не так много выпила!”
Увы! Поздно было сожалеть! Она продолжала увеличиваться и очень скоро должна была встать на колени. А через минуту и для этого ей не хватало места. И она попыталась лечь, вся скрючившись, упираясь левым локтем в дверь, а правую руку обвив вокруг головы. И все-таки она продолжала расти. Тогда, в виде последнего средства, Аня просунула руку в окно и ногу в трубу, чувствуя, что уж больше ничего сделать нельзя.
К счастью для Ани действие волшебной бутылочки окончилось: она больше не увеличивалась. Однако очень ей было неудобно, и так как все равно из комнаты невозможно было выйти, она чувствовала себя очень несчастной.
“Куда лучше было дома! – думала бедная Аня. – Никогда я там не растягивалась и не уменьшалась, никогда на меня не кричали мыши да кролики. Я почти жалею, что нырнула в норку, а все же, а все же – жизнь эта как-то забавна! Что же это со мной случилось? Когда я читала волшебные сказки, мне казалось, что таких вещей на свете не бывает, а вот я теперь оказалась в середине самой что ни есть волшебной сказки! Хорошо бы, если б книжку написали обо мне, – право, хорошо бы! Когда я буду большой, я сама напишу; впрочем, – добавила Аня с грустью, – я уже и так большая: во всяком случае, тут мне не хватит места еще вырасти.
Что ж это такое? – думала Аня. – Неужели я никогда не стану старше? Это утешительно в одном смысле: я никогда не буду старухой… Но зато, зато… всю жизнь придется долбить уроки! Ох, уж мне эти уроки!
Глупая, глупая Аня, – оборвала она самое себя, – как же можно тут учиться? Едва-едва хватит места для тебя самой! Какие уж тут учебники!”
И она продолжала в том же духе, принимая то одну сторону, то другую и создавая из этого целый разговор; но внезапно снаружи раздался чей-то голос, и она замолчала, прислушиваясь.
“Маша! А, Маша! – выкрикнул голос. – Сейчас же принеси мне мои перчатки!” За этим последовал легкий стук шажков вверх по лестнице.
Аня поняла, что это пришел за ней Кролик, и так стала дрожать, что ходуном заходил весь дом. А между тем она была в тысячу раз больше Кролика, и потому ей нечего было его бояться.
Вскоре Кролик добрался до двери и попробовал ее открыть: но так как дверь открывалась внутрь, а в нее крепко упирался Анин локоть, то попытка эта окончилась неудачей. Аня тогда услыхала, как он сказал про себя: “В таком случае я обойду дом и влезу через окно!”
“Нет, этого не будет!” – подумала Аня и, подождав до тех пор, пока ей показалось, что Кролик под самым окном, вдруг вытянула руку, растопырив пальцы. Ей ничего не удалось схватить, но она услыхала маленький взвизг, звук паденья и звонкий треск разбитого стекла, из чего она заключила, что Кролик, по всей вероятности, угодил в парник для огурцов.
Затем послышался гневный окрик Кролика:
– Петька, Петька! Где ты?
И откликнулся голос, которого она еще не слыхала:
– Известно где! Выкапываю яблоки, Ваше Благородие!
– Знаю твои яблоки! – сердито фыркнул Кролик. – Лучше пойди-ка сюда и помоги мне выбраться из этой дряни. – (Опять звон разбитого стекла.)
– Теперь скажи мне, Петька, что это там в окне?
– Известно, Ваше Благородие, – ручища! – (Он произнес это так: рчище.)
– Ручища? Осел! Кто когда видел руку такой величины? Ведь она же все окно заполняет!
– Известно, Ваше Благородие, заполняет. Но это рука, уж как хотите.
– Все равно, ей там не место, пойди и убери ее!
Затем долгое молчанье. Аня могла различить только шепот и тихие восклицания, вроде: “Что говорить, не ндравится мне она, Ваше Благородие, не ндравится!” – “Делай, как я тебе приказываю, трус этакий!” Наконец она опять выбросила руку, и на этот раз раздались два маленьких взвизга и снова зазвенело стекло.
“Однако, сколько у них там парников! – подумала Аня. – Что же они теперь предпримут! Я только была бы благодарна, если бы им удалось вытащить меня отсюда. Я-то не очень хочу здесь оставаться!”
Она прислушалась. Некоторое время длилось молчанье. Наконец послышалось поскрипыванье тележных колес и гам голосов, говорящих все сразу.
“Где другая лестница?” – “Не лезь, мне было велено одну принести, Яшка прет с другой”. – “Яшка! Тащи ее сюда, малый!” – “Ну-ка, приставь их сюда, к стенке!” – “Стой, привяжи их одну к другой!” – “Да они того – не достают до верха”. – “Ничего, и так ладно, нечего деликатничать”. – “Эй, Яшка, лови веревку!” – “А крыша-то выдержит?” – “Смотри-ка, черепица шатается”. – “Сейчас обвалится, берегись!” – (Грох!) – “Кто это сделал?” – “Да уж Яшка, конечно”. – “Кто по трубе спустится?” – “Уволь, братцы, не я!” – “Сам лезь!” – “Врешь, не полезу!” – “Пусть Яшка попробует”. – “Эй, Яшка, барин говорит, что ты должен спуститься по трубе”.
“Вот оно что! Значит, Яшка должен по трубе спуститься, – сказала про себя Аня. – Они, видно, все на Яшку валят. Ни за что я не хотела бы быть на его месте; камин узок, конечно, но все-таки, мне кажется, я могу дать ему пинок”.
Она продвинула ногу как можно дальше в трубу и стала выжидать. Вскоре она услышала, как какой-то зверек (она не могла угадать его породу) скребется и возится в трубе. Тогда, сказав себе: “Это Яшка!” – она дала резкий пинок и стала ждать, что будет дальше.
Первое, что она услыхала, было общий крик голосов:
– Яшка летит!
Потом, отдельно, голос Кролика:
– Эй, ловите его, вы, там, у плетня!
Затем молчанье и снова смутный гам:
“Подними ему голову. Воды!” – “Тише, захлебнется!” – “Как это было, дружище?” – “Что случилось?” – “Расскажи-ка подробно!”
Наконец раздался слабый, скрипучий голосок. (“Это Яшка”, – подумала Аня): “Я уж не знаю, что было… Спасибо, спасибо… Мне лучше… Но я слишком взволнован, чтобы рассказывать. Знаю только одно – что-то ухнуло в меня, и взлетел я, как ракета”.
– Так оно и было, дружище! – подхватили остальные.
– Мы должны сжечь дом, – сказал голос Кролика. И Аня крикнула изо всех сил:
– Если вы это сделаете, я напущу Дину на вас!
Сразу – мертвое молчанье. Аня подумала: “Что они теперь будут делать? Смекалки у них не хватит, чтобы снять крышу”.
Через две-три минуты они опять задвигались и прозвучал голос Кролика:
– Сперва одного мешка будет достаточно.
– Мешка чего? – спросила Аня. Но недолго она оставалась в неизвестности: в следующий миг стучащий дождь мелких камушков хлынул в окно, и некоторые из них попали ей в лоб.
“Я положу конец этому!” – подумала Аня и громко крикнула: “Советую вам перестать!” Что вызвало опять мертвое молчанье.
Аня заметила не без удивленья, что камушки, лежащие на полу, один за другим превращались в крохотные пирожки, – и блестящая мысль осенила ее. “Что, если я съем один из этих пирожков! – подумала она. – Очень возможно, что он как-нибудь изменит мой рост. И так как я увеличиваться все равно больше не могу, то полагаю, что стану меньше”.
Сказано – сделано. И Аня, проглотив пирожок, с радостью заметила, что тотчас рост ее стал убавляться.
Как только она настолько уменьшилась, что была в состоянии пройти в дверь, она сбежала по лестнице и, выйдя наружу, увидела перед домом целое сборище зверьков и птичек. Посредине был бедненький Яшка-Ящерица, поддерживаемый двумя морскими свинками, которые что-то вливали ему в рот из бутылочки. Все они мгновенно бросились к Ане, но она проскочила и пустилась бежать со всех ног, пока не очутилась в спасительной глубине частого леса.
“Первое, что нужно мне сделать, – это вернуться к своему настоящему росту; а второе – пробраться в тот чудесный сад. Вот, кажется, лучший план”.
План был, что и говорить, великолепный – очень стройный и простой. Единственной заторой было то, что она не имела ни малейшего представления, как привести его в исполнение; и пока она тревожно вглядывалась в просветы между стволов, резкое тявканье заставило ее поспешно поднять голову.
Исполинский щенок глядел на нее сверху огромными круглыми глазами и, осторожно протягивая лапу, старался дотронуться до ее платья. “Ах, ты мой бедненький!” – проговорила Аня ласковым голосом и попыталась было засвистеть. Но ей все время ужасно страшно было, что он, может быть, проголодался и в таком случае не преминет съесть ее, несмотря на всю ее ласковость.
Едва зная, что делает, Аня подняла с земли какую-то палочку и протянула ее щенку. Тот с радостным взвизгом подпрыгнул на воздух, подняв сразу все четыре лапы, и игриво кинулся на палочку, делая вид, что хочет ее помять. Тогда Аня, опасаясь быть раздавленной, юркнула под защиту огромного чертополоха, но только она высунулась с другой стороны, как щенок опять кинулся на палочку и полетел кувырком от слишком большой поспешности. Ане казалось, что это игра с бегемотом, который может каждую минуту ее растоптать. Она опять обежала чертополох, и тут щенок разыгрался вовсю: он перебирал лапами вправо и влево, предпринимал ряд коротких нападений, всякий раз немного приближаясь и очень далеко отбегая, и все время хрипло полаивал, пока, наконец, не устал. Тогда он сел поодаль, трудно дыша, высунув длинный малиновый язык и полузакрыв огромные глаза.
Это для Ани и послужило выходом: она кинулась бежать и неслась до тех пор, пока лай щенка не замер в отдалении.
“А все же, какой это был душка!” – сказала Аня, в изнеможении прислоняясь к лютику и обмахиваясь одним из его листков.
– Как хорошо, если бы я могла научить его всяким штукам, но только вот – я слишком мала! Боже мой! Я и забыла, что не выросла снова! Рассудим, как бы достигнуть этого? Полагаю, что нужно что-либо съесть или выпить. Но что именно – вот вопрос.
Аня посмотрела вокруг себя – на цветы, на стебли трав. Ничего не было такого, что можно было бы съесть или выпить. Вблизи был большой гриб, приблизительно одного роста с ней; и после того, как она посмотрела под ним и с боков, ей пришла мысль, что можно посмотреть, не находится ли что-либо наверху.
Она, встав на цыпочки, вытянула шею и тотчас же встретилась глазами с громадной голубой гусеницей, которая, скрестив руки, сидела на шапке гриба и преспокойно курила длинный кальян, не обращая ни малейшего внимания ни на Аню, ни на что другое.
ГЛАВА 5
СОВЕТ ГУСЕНИЦЫ
Гусеница и Аня долго смотрели друг на друга молча.
Наконец Гусеница вынула кальян изо рта и обратилась к Ане томным, сонным голосом.
– Кто ты? – спросила Гусеница.
Это было не особенно подбадривающим началом для разговора. Аня отвечала несколько застенчиво:
– Я… я не совсем точно знаю, кем я была, когда встала утром, а кроме того, с тех пор я несколько раз “менялась”.
– Что ты хочешь сказать этим? – сердито отчеканила Гусеница. – Объяснись!
– В том-то и дело, что мне трудно себя объяснить, – отвечала Аня, – потому что, видите ли, я – не я.
– Я не вижу, – сухо сказала Гусеница.
– Я боюсь, что не могу выразиться яснее, – очень вежливо ответила Аня. – Начать с того, что я сама ничего не понимаю: это так сложно и неприятно – менять свой рост по нескольку раз в день.
– Не нахожу, – молвила Гусеница.
– Может быть, Вы этого сейчас не находите, – сказала Аня, – но когда Вам придется превратиться в куколку – а это, Вы знаете, неизбежно, – а после в бабочку, то Вы, наверное, почувствуете себя скверно.
– Ничуть, – ответила Гусеница.
– Ну, тогда у Вас, вероятно, другой характер, – подхватила Аня. – Знаю одно: мне бы это показалось чрезвычайно странным.
– Тебе? – презрительно проговорила Гусеница. – Кто ты?
И разговор таким образом обратился в сказку про белого бычка.
Аню немного раздражало то, что Гусеница так скупа на слова, и, выпрямившись, она твердо сказала:
– Мне кажется, Вы сперва должны были бы сказать мне, кто Вы.
– Почему? – спросила Гусеница.
Опять – затруднительный вопрос. Аня не могла придумать ни одной уважительной причины, и так как Гусеница казалась в чрезвычайно дурном расположении духа, то она пошла прочь.
– Стой! – крикнула Гусеница. – У меня есть нечто важное тебе сообщить.
Это звучало соблазнительно. Аня воротилась.
– Владей собой, – молвила Гусеница.
– Это все? – спросила Аня, с трудом сдерживая негодование.
– Нет, – сказала Гусеница.
Аня решила, что она может подождать, благо ей нечего делать: может быть, она услышит что-нибудь любопытное. В продолжение нескольких минут Гусеница молчаливо попыхивала, но наконец раскрестила руки, опять вынула изо рта кальян и сказала:
– Значит, ты считаешь, что ты изменилась, не так ли?
– Так, – подтвердила Аня. – Я не могу вспомнить вещи, которые всегда знала, и меняю свой рост каждые десять минут.
– Какие вещи? – спросила Гусеница.
– Вот, например, я попробовала прочесть наизусть: “Птичка божия не знает”, а вышло совсем не то, – с грустью сказала Аня.
– Прочитай-ка “Скажи-ка, дядя, ведь не даром”, – приказала Гусеница.
Аня сложила руки на коленях и начала:
– Не совсем правильно, я боюсь, – робко отвечала Аня, – некоторые слова как будто изменились.
– Неправильно с начала до конца, – решила Гусеница, и за этим последовало молчанье.
Гусеница первая заговорила:
– Какого роста ты желаешь быть? – спросила она.
– Ах, это мне более или менее все равно, – ответила Аня поспешно. – Но только, знаете ли, неприятно меняться так часто.
– Я не знаю, – сказала Гусеница.
Аня промолчала: никто никогда не перечил ей так и она чувствовала, что теряет терпенье.
– А сейчас Вы довольны? – осведомилась Гусеница.
– Да как Вам сказать? Мне хотелось бы быть чуточку побольше, – сказала Аня. – Три дюйма – это такой глупый рост!
– Это чрезвычайно достойный рост! – гневно воскликнула Гусеница, взвиваясь на дыбы (она была как раз вышиной в три дюйма.)
– Но я к этому не привыкла! – жалобно протянула бедная Аня. И она подумала про себя: “Ах, если б эти твари не были так обидчивы!”
– Со временем привыкнешь! – сказала Гусеница и опять сунула в рот кальянную трубку и принялась курить.
Аня терпеливо ждала, чтобы она вновь заговорила. Через несколько минут Гусеница вынула трубку, раз, два зевнула и потянулась. Затем она мягко слезла с гриба и уползла в траву. “Один край заставит тебя вырасти, другой – уменьшиться”, – коротко сказала она, не оглядываясь.
“Один край чего? Другой край чего?” – подумала Аня.
– Грибной шапки, – ответила Гусеница, словно вопрос задан был громко, – и в следующий миг она скрылась из виду.
Аня осталась глядеть задумчиво на гриб, стараясь уяснить себе, какая левая сторона и какая правая. И так как шапка была совершенно круглая, вопрос представлялся нелегкий. Наконец она протянула руки, насколько могла, обхватила шапку гриба и отломила обеими руками по одному кусочку с того и другого края.
“Какой же из них заставит меня вырасти?” – сказала она про себя и погрызла кусочек в правой руке, чтобы узнать последствие. Тотчас же она почувствовала сильный удар в подбородок и в ногу – они столкнулись!
Внезапность этой перемены очень ее испугала. Нельзя было терять времени – она быстро таяла. Тогда она принялась за другой кусочек. Подбородок ее был так твердо прижат к ноге, что нелегко было открыть рот. Но наконец ей это удалось, и она стала грызть кусочек, отломанный с левого края…
“Слава Богу, голова моя освободилась!” – радостно воскликнула Аня, но тотчас же тревожно смолкла, заметив, что плечи ее исчезли из вида. Все, что она могла различить, глядя вниз, была длиннейшая шея, взвивающаяся из моря зелени.
“Что это зеленое? – спросила себя Аня. – И куда же исчезли мои бедные плечи? И как же это я не могу рассмотреть мои бедные руки?” Она двигала ими, говоря это, но вызывала только легкое колебанье в листве, зеленеющей далеко внизу.
Так как невозможно было поднять руки к лицу, она попробовала опустить голову к рукам и с удовольствием заметила, что шея ее, как змея, легко сгибается в любую сторону. Она обратила ее в изящную извилину и уже собиралась нырнуть в зелень (которая оказалась не чем иным, как верхушками тех самых деревьев, под которыми она недавно бродила) – но вдруг резкое шипенье заставило ее откинуться: крупный голубь, налетев на нее, яростно бил ее крыльями по щекам.
Гусеница и Аня долго смотрели друг на друга молча.
Наконец Гусеница вынула кальян изо рта и обратилась к Ане томным, сонным голосом.
– Кто ты? – спросила Гусеница.
Это было не особенно подбадривающим началом для разговора. Аня отвечала несколько застенчиво:
– Я… я не совсем точно знаю, кем я была, когда встала утром, а кроме того, с тех пор я несколько раз “менялась”.
– Что ты хочешь сказать этим? – сердито отчеканила Гусеница. – Объяснись!
– В том-то и дело, что мне трудно себя объяснить, – отвечала Аня, – потому что, видите ли, я – не я.
– Я не вижу, – сухо сказала Гусеница.
– Я боюсь, что не могу выразиться яснее, – очень вежливо ответила Аня. – Начать с того, что я сама ничего не понимаю: это так сложно и неприятно – менять свой рост по нескольку раз в день.
– Не нахожу, – молвила Гусеница.
– Может быть, Вы этого сейчас не находите, – сказала Аня, – но когда Вам придется превратиться в куколку – а это, Вы знаете, неизбежно, – а после в бабочку, то Вы, наверное, почувствуете себя скверно.
– Ничуть, – ответила Гусеница.
– Ну, тогда у Вас, вероятно, другой характер, – подхватила Аня. – Знаю одно: мне бы это показалось чрезвычайно странным.
– Тебе? – презрительно проговорила Гусеница. – Кто ты?
И разговор таким образом обратился в сказку про белого бычка.
Аню немного раздражало то, что Гусеница так скупа на слова, и, выпрямившись, она твердо сказала:
– Мне кажется, Вы сперва должны были бы сказать мне, кто Вы.
– Почему? – спросила Гусеница.
Опять – затруднительный вопрос. Аня не могла придумать ни одной уважительной причины, и так как Гусеница казалась в чрезвычайно дурном расположении духа, то она пошла прочь.
– Стой! – крикнула Гусеница. – У меня есть нечто важное тебе сообщить.
Это звучало соблазнительно. Аня воротилась.
– Владей собой, – молвила Гусеница.
– Это все? – спросила Аня, с трудом сдерживая негодование.
– Нет, – сказала Гусеница.
Аня решила, что она может подождать, благо ей нечего делать: может быть, она услышит что-нибудь любопытное. В продолжение нескольких минут Гусеница молчаливо попыхивала, но наконец раскрестила руки, опять вынула изо рта кальян и сказала:
– Значит, ты считаешь, что ты изменилась, не так ли?
– Так, – подтвердила Аня. – Я не могу вспомнить вещи, которые всегда знала, и меняю свой рост каждые десять минут.
– Какие вещи? – спросила Гусеница.
– Вот, например, я попробовала прочесть наизусть: “Птичка божия не знает”, а вышло совсем не то, – с грустью сказала Аня.
– Прочитай-ка “Скажи-ка, дядя, ведь не даром”, – приказала Гусеница.
Аня сложила руки на коленях и начала:
– Это неправильно, – сказала Гусеница.
“Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Тебя считают очень старым:
Ведь, право же, ты сед
И располнел ты несказанно.
Зачем же ходишь постоянно
На голове? Ведь, право ж, странно
Шалить на склоне лет!”
И молвил он: “В былое время
Держал, как дорогое бремя,
Я голову свою…
Теперь же, скажем откровенно,
Мозгов лишен я совершенно
И с легким сердцем, вдохновенно
На голове стою”.
“Ах, дядя, повторяю снова:
Достиг ты возраста честного,
Ты – с весом, ты – с брюшком…
В такие годы ходят плавно,
А ты, о старец своенравный,
Влетел ты в комнату недавно
Возможно ль? – кувырком!”
“Учись, юнец, – мудрец ответил. –
Ты, вижу, с завистью приметил,
Как легок мой прыжок.
Я с детства маслом мазал ножки,
Глотал целебные лепешки
Из гуттаперчи и морошки –
Попробуй-ка, дружок!”
“Ах, дядя, дядя, да скажи же,
Ты стар иль нет? Одною жижей
Питаться бы пора!
А съел ты гуся – да какого!
Съел жадно, тщательно, толково,
И не осталось от жаркого
Ни одного ребра!”
“Я как-то раз, – ответил дядя,
Живот величественно гладя, –
Решал с женой моей
Вопрос научный, очень спорный,
И спор наш длился так упорно,
Что отразился благотворно
На силе челюстей”.
“Еще одно позволь мне слово:
Сажаешь ты угря живого
На угреватый нос.
Его подкинешь два-три раза,
Поймаешь… Дядя, жду рассказа:
Как приобрел ты верность глаза?
Волнующий вопрос!”
“И совершенно неуместный, –
Заметил старец. – Друг мой, честно
Ответил я на три
Твои вопроса. Это много”.
И он пошел своей дорогой,
Шепнув загадочно и строго:
“Ты у меня смотри!”
– Не совсем правильно, я боюсь, – робко отвечала Аня, – некоторые слова как будто изменились.
– Неправильно с начала до конца, – решила Гусеница, и за этим последовало молчанье.
Гусеница первая заговорила:
– Какого роста ты желаешь быть? – спросила она.
– Ах, это мне более или менее все равно, – ответила Аня поспешно. – Но только, знаете ли, неприятно меняться так часто.
– Я не знаю, – сказала Гусеница.
Аня промолчала: никто никогда не перечил ей так и она чувствовала, что теряет терпенье.
– А сейчас Вы довольны? – осведомилась Гусеница.
– Да как Вам сказать? Мне хотелось бы быть чуточку побольше, – сказала Аня. – Три дюйма – это такой глупый рост!
– Это чрезвычайно достойный рост! – гневно воскликнула Гусеница, взвиваясь на дыбы (она была как раз вышиной в три дюйма.)
– Но я к этому не привыкла! – жалобно протянула бедная Аня. И она подумала про себя: “Ах, если б эти твари не были так обидчивы!”
– Со временем привыкнешь! – сказала Гусеница и опять сунула в рот кальянную трубку и принялась курить.
Аня терпеливо ждала, чтобы она вновь заговорила. Через несколько минут Гусеница вынула трубку, раз, два зевнула и потянулась. Затем она мягко слезла с гриба и уползла в траву. “Один край заставит тебя вырасти, другой – уменьшиться”, – коротко сказала она, не оглядываясь.
“Один край чего? Другой край чего?” – подумала Аня.
– Грибной шапки, – ответила Гусеница, словно вопрос задан был громко, – и в следующий миг она скрылась из виду.
Аня осталась глядеть задумчиво на гриб, стараясь уяснить себе, какая левая сторона и какая правая. И так как шапка была совершенно круглая, вопрос представлялся нелегкий. Наконец она протянула руки, насколько могла, обхватила шапку гриба и отломила обеими руками по одному кусочку с того и другого края.
“Какой же из них заставит меня вырасти?” – сказала она про себя и погрызла кусочек в правой руке, чтобы узнать последствие. Тотчас же она почувствовала сильный удар в подбородок и в ногу – они столкнулись!
Внезапность этой перемены очень ее испугала. Нельзя было терять времени – она быстро таяла. Тогда она принялась за другой кусочек. Подбородок ее был так твердо прижат к ноге, что нелегко было открыть рот. Но наконец ей это удалось, и она стала грызть кусочек, отломанный с левого края…
“Слава Богу, голова моя освободилась!” – радостно воскликнула Аня, но тотчас же тревожно смолкла, заметив, что плечи ее исчезли из вида. Все, что она могла различить, глядя вниз, была длиннейшая шея, взвивающаяся из моря зелени.
“Что это зеленое? – спросила себя Аня. – И куда же исчезли мои бедные плечи? И как же это я не могу рассмотреть мои бедные руки?” Она двигала ими, говоря это, но вызывала только легкое колебанье в листве, зеленеющей далеко внизу.
Так как невозможно было поднять руки к лицу, она попробовала опустить голову к рукам и с удовольствием заметила, что шея ее, как змея, легко сгибается в любую сторону. Она обратила ее в изящную извилину и уже собиралась нырнуть в зелень (которая оказалась не чем иным, как верхушками тех самых деревьев, под которыми она недавно бродила) – но вдруг резкое шипенье заставило ее откинуться: крупный голубь, налетев на нее, яростно бил ее крыльями по щекам.