Аня очень боялась опять обидеть Соню, но все же решилась спросить:
   – Но я не понимаю, откуда же они черпали сироп.
   Тут заговорил Шляпник:
   – Воду можно черпать из обыкновенного колодца? Можно. Отчего же нельзя черпать сироп из колодца сиропового – а, глупая?
   – Но ведь они были в колодце, – обратилась она к Соне, пренебрегая последним замечанием.
   – Конечно, – ответил Соня, – на самом дне.
   Это так озадачило Аню, что она несколько минут не прерывала его.
   – Они учились черпать и чертить, – продолжал он, зевая и протирая глаза (ему начинало хотеться спать), – черпали и чертили всякие вещи, все, что начинается с буквы М.
   – Отчего именно с М.? – спросила Аня.
   – Отчего бы нет? – сказал Мартовский Заяц.
   Меж тем Соня закрыл глаза и незаметно задремал; когда же Шляпник его хорошенько ущипнул, он проснулся с тоненьким визгом и скороговоркой продолжал:
   – …с буквы М, как, например, мышеловки, месяц, и мысли, и маловатости… видели ли вы когда-нибудь чертеж маловатости?
   – Раз уж Вы меня спрашиваете, – ответила Аня, чрезвычайно озадаченная, – то я должна сознаться, что никогда.
   – В таком случае нечего перебивать, – сказал Шляпник.
   Такую грубость Аня уже вытерпеть не могла; она возмущенно встала и удалилась. Соня тотчас же заснул опять, а двое других не обратили никакого внимания на ее уход, хотя она несколько раз оборачивалась, почти надеясь, что они попросят ее остаться. Оглянувшись последний раз, она увидела, как Шляпник и Мартовский Заяц стараются втиснуть Соню в чайник.
   “Будет с меня! – думала Аня, пробираясь сквозь чащу. – Это был самый глупый чай, на котором я когда-либо присутствовала”.
   Говоря это, она вдруг заметила, что на одном стволе – дверь, ведущая внутрь. “Вот это странно! – подумала она. – Впрочем, все странно сегодня. Пожалуй, войду”.
   Сказано – сделано.
   И опять она оказалась в длинной зале, перед стеклянным столиком. “Теперь я устроюсь лучше”, – сказала она себе и начала с того, что взяла золотой ключик и открыла дверь, ведущую в сад. Затем съела сбереженный кусочек гриба и, уменьшившись, вошла в узенький проход; тогда она очутилась в чудесном саду среди цветов и прохладных фонтанов.

ГЛАВА 8

    КОРОЛЕВА ИГРАЕТ В КРОКЕТ
   Высокое розовое деревцо стояло у входа в сад. Розы на нем росли белые, но три садовника с озабоченным видом красили их в алый цвет. Это показалось Ане очень странным. Она приблизилась, чтобы лучше рассмотреть, и услыхала, как один из садовников говорил:
   – Будь осторожнее, Пятерка! Ты меня всего обрызгиваешь краской.
   – Я нечаянно, – ответил Пятерка кислым голосом. – Меня под локоть толкнула Семерка.
   Семерка поднял голову и пробормотал:
   – Так, так, Пятерка! Всегда сваливай вину на другого.
   – Ты уж лучше молчи, – сказал Пятерка. – Я еще вчера слышал, как Королева говорила, что недурно было бы тебя обезглавить.
   – За что? – полюбопытствовал тот, который заговорил первый.
   – Это во всяком случае, Двойка, не твое дело! – сказал Семерка.
   – Нет врешь, – воскликнул Пятерка, – я ему расскажу: это было за то, что Семерка принес в кухню тюльпановых луковиц вместо простого лука.
   Семерка в сердцах кинул кисть, но только он начал: “Это такая несправедливость…” – как взгляд его упал на Аню, смотревшую на него в упор, и он внезапно осекся. Остальные взглянули тоже, и все трое низко поклонились.
   – Объясните мне, пожалуйста, – робко спросила Аня, – отчего вы красите эти розы?
   Пятерка и Семерка ничего не ответили и поглядели на Двойку. Двойка заговорил тихим голосом:
   – Видите ли, в чем дело, барышня: тут должно быть деревцо красных роз, а мы по ошибке посадили белое; если Королева это заметит, то она, знаете, прикажет всем нам отрубить головы. Так что, видите, барышня, мы прилагаем все усилия, чтобы до ее прихода…
   Тут Пятерка, тревожно глядевший в глубину сада, крикнул:
   – Королева! – и все три садовника разом упали ничком. Близился шелест многих шагов, и Аня любопытными глазами стала искать Королеву.
   Впереди шли десять солдат с пиками на плечах. Они, как и садовники, были совсем плоские, прямоугольные, с руками и ногами по углам. За ними следовали десять придворных с клеверными листьями в петлицах и десять шутов с бубнами. Затем появились королевские дети. Их было тоже десять. Малютки шли парами, весело подпрыгивая, и на их одеждах были вышиты розовые сердца. За ними выступали гости (все больше короли и королевы) и между ними Аня заметила старого своего знакомого – Белого Кролика. Он что-то быстро-быстро лопотал, подергивал усиками, улыбался на все, что говорилось, и прошел мимо, не видя Ани. После гостей прошел Червонный Валет, несущий на пунцовой бархатной подушке рубиновую корону. И, наконец, замыкая величавое шествие, появились Король Червей со своей Королевой.
   Аня не знала, нужно ли ей пасть на лицо, как сделали садовники. Она не могла вспомнить такое правило. “Что толку в шествиях, – подумала она, – если люди должны ложиться ничком и, таким образом, ничего не видеть?” Поэтому она осталась неподвижно стоять, ожидая, что будет дальше.
   Когда шествие поравнялось с Аней, все остановились, глядя на нее, а Королева грозно спросила:
   – Кто это?
   Вопрос был задан Червонному Валету, который в ответ только поклонился с широкой улыбкой.
   – Болван! – сказала Королева, нетерпеливо мотнув головой, и обратилась к Ане: – Как тебя зовут, дитя?
   – Меня зовут Аней, Ваше Величество, – ответила Аня очень вежливо, а затем добавила про себя: “В конце концов все они – только колода карт. Бояться их нечего”.
   – А кто эти? – спросила Королева, указав на трех садовников, неподвижно лежащих вокруг дерева. Так как они лежали ничком, и так как крап на их спинах был точь-в-точь как на изнанке других карт, то Королева не могла узнать, кто они – садовники, солдаты, придворные или трое из ее же детей.
   – А я почем знаю? – сказала Аня, дивясь своей смелости. – Мне до этого никакого дела нет!
   Королева побагровела от ярости, выпучила на нее свои горящие волчьи глаза и рявкнула:
   – Отрубить ей голову! Отруб…
   – Ерунда! – промолвила Аня очень громко и решительно, и Королева замолкла.
   Король тронул ее за рукав и кротко сказал:
   – Рассуди, моя дорогая, ведь это же только ребенок.
   Королева сердито отдернула руку и крикнула Валету:
   – Переверни их!
   Валет сделал это очень осторожно носком одной ноги.
   – Встать! – взвизгнула Королева, и все три садовника мгновенно вскочили и стали кланяться направо и налево Королю, Королеве, их детям и всем остальным.
   – Перестать! – заревела Королева. – У меня от этого голова кружится.
   И, указав на розовое деревцо, она продолжала:
   – Чем вы тут занимались?
   – Ваше Величество, – сказал Двойка униженным голосом и опустился на одно колено, – Ваше Величество, мы пробовали…
   – Понимаю! – проговорила Королева, разглядывая розы. – Отрубить им головы!
   И шествие двинулось опять. Позади остались три солдата, которые должны были казнить садовников. Те подбежали к Ане, прося защиты.
   – Вы не будете обезглавлены! – сказала Аня и посадила их в большой цветочный горшок, стоящий рядом. Солдаты побродили, побродили, отыскивая осужденных, а затем спокойно догнали остальных.
   – Головы отрублены? – крикнула Королева.
   – Голов больше нет, ваше величество! – крикнули солдаты.
   – Превосходно! – крикнула Королева. – В крокет умеешь?
   Солдаты промолчали и обернулись к Ане, так как вопрос, очевидно, относился к ней.
   – Да! – откликнулась Аня.
   – Тогда иди! – грянула Королева, и Аня примкнула к шествию.
   – Погода… погода сегодня хорошая! – проговорил робкий голос. Это был Белый Кролик. Он шел рядом с Аней и тревожно заглядывал ей в лицо.
   – Очень хорошая, – согласилась Аня. – Где Герцогиня?
   – Тише, тише, – замахал на нее Кролик. И, оглянувшись, он встал на цыпочки, приложил рот к ее уху и шепнул: – Она приговорена к смерти.
   – За какую шалость? – осведомилась Аня.
   – Вы сказали: “Какая жалость”? – спросил Кролик.
   – Ничего подобного, – ответила Аня. – Мне вовсе не жалко. Я сказала: за что?
   – Она выдрала Королеву за уши, – начал Кролик. Аня покатилась со смеху.
   – Ах, тише, – испуганно шепнул Кролик. – Ведь Королева услышит! Герцогиня, видите ли, пришла довольно поздно, и Королева сказала…
   – По местам! – крикнула Королева громовым голосом, и мигом подчиненные разбежались во все стороны, наталкиваясь друг на друга и спотыкаясь. Вскоре порядок был налажен, и игра началась.
   Аня никогда в жизни не видела такой странной крокетной площадки: она была вся в ямках и в бороздах; шарами служили живые ежи, молотками – живые фламинго. Солдаты же, выгнув спины, стояли на четвереньках, изображая дужки.
   Аня не сразу научилась действовать своим фламинго. Ей, наконец, удалось взять его довольно удобно, так что тело его приходилось ей под мышку, а ноги болтались сзади. Но как только она выпрямляла ему шею и собиралась головой его стукнуть по свернутому ежу, – фламинго нет-нет, да и выгнется назад, глядя ей в лицо с таким недоуменьем, что нельзя было не расхохотаться. Когда же она опять нагибала ему голову и собиралась начать сызнова, то с досадой замечала, что еж развернулся и тихонько уползает.
   Кроме того, всякие рытвины мешали ежу катиться, солдаты же то и дело раскрючивались и меняли места. Так что Аня вскоре пришла к заключенью, что это игра необычайно трудная.
   Участники играли все сразу, не дожидаясь очереди, все время ссорились и дрались из-за ежей, и вскоре Королева была в неистовой ярости, металась, топала и не переставая орала: “Отрубить голову, отрубить…”
   Ане становилось страшновато: правда, она с Королевой еще не поссорилась, но ссора могла произойти каждую минуту. “Что тогда будет со мной? – подумала она. – Здесь так любят обезглавливать. Удивительно, что есть еще живые люди!”
   Она посмотрела кругом, ища спасенья и рассуждая, удастся ли ей уйти незаметно, как вдруг ее поразило некое явленье в воздухе. Вглядевшись, она поняла, что это не что иное, как широкая улыбка, и Аня подумала: “Масляничный Кот! Теперь у меня будет с кем потолковать”.
   – Как Ваши дела? – спросил Кот, как только рот его окончательно наметился.
   Аня выждала появленья глаз и тогда кивнула. “Смысла нет говорить с ним, пока еще нет у него ушей или по крайней мере одного из них”, – сказала она про себя. Еще мгновенье – и обозначилась вся голова, и тогда Аня, выпустив своего фламинго, стала рассказывать о ходе игры, очень довольная, что у нее есть слушатель. Кот решил, что он теперь достаточно на виду, и, кроме головы, ничего больше не появлялось.
   – Я не нахожу, что играют они честно, – стала жаловаться Аня. – И так они все спорят, что оглохнуть можно. И в игре никаких определенных правил нет, а если они и есть, то во всяком случае никто им не следует, и Вы не можете себе представить, какой происходит сумбур от того, что шары и все прочее – живые существа. Вот сейчас, например, та дуга, под которую нужно было пройти, разогнулась, и вон там прогуливается. Нужно было моим ежом ударить по ежу Королевы, а тот взял да и убежал, когда мой к нему подкатил.
   – Как вам нравится Королева? – тихо спросил Кот.
   – Очень не нравится, – ответила Аня. – Она так ужасно… (тут Аня заметила, что Королева подошла сздали и слушает)…хорошо играет, что не может быть сомненья в исходе игры.
   Королева улыбнулась и прошла дальше.
   – С кем это ты говоришь? – спросил Король, приблизившись в свою очередь к Ане и с большим любопытством разглядывая голову Кота.
   – Это один мой друг, Масляничный Кот, – объяснила Аня. – Позвольте его Вам представить.
   – Мне не нравится его улыбка, – сказал Король. – Впрочем, он, если хочет, может поцеловать мою руку.
   – Предпочитаю этого не делать, – заметил Кот.
   – Не груби! – воскликнул Король. – И не смотри на меня так! – Говоря это, он спрятался за Аню.
   – Смотреть всякий может, – возразил Кот.
   Король с решительным видом обратился к Королеве, которая как раз проходила мимо.
   – Мой друг, – сказал он, – прикажи, пожалуйста, убрать этого Кота.
   У Королевы был только один способ разрешать все затрудненья, великие и малые.
   – Отрубить ему голову! – сказала она, даже не оборачиваясь.
   – Я пойду сам за палачом, – с большой готовностью воскликнул Король и быстро удалился.
   Аня решила вернуться на крокетную площадку, чтобы посмотреть, как идет игра. Издали доносился голос Королевы, которая орала в яростном исступлении. Несколько игроков уже были присуждены к смерти за несоблюденье очереди, и стояла такая сумятица, что Аня не могла разобрать, кому играть следующим. Однако она пошла отыскивать своего ежа.
   Еж был занят тем, что дрался с другим ежом, и это показалось Ане отличным случаем, чтобы стукнуть одного об другого; но, к несчастью, ее молоток, то есть фламинго, перешел на другой конец сада, и Аня видела, как он, беспомощно хлопая крыльями, тщетно пробовал взлететь на деревцо.
   Когда же она поймала его и принесла обратно, драка была кончена, и оба ежа исчезли. “Впрочем, это неважно, – подумала Аня. – Все равно ушли все дуги с этой стороны площадки”. И ловко подоткнув птицу под мышку, так чтобы она не могла больше удрать, Аня пошла поговорить со своим другом.
   Вернувшись к тому месту, где появился Масляничный Кот, она с удивлением увидела, что вокруг него собралась большая толпа. Шел оживленный спор между палачом, Королем и Королевой, которые говорили все сразу. Остальные же были совершенно безмолвны и казались в некотором смущеньи.
   Как только Аня подошла, все трое обратились к ней с просьбой разрешить вопрос и повторили свои доводы, но так как они говорили все сразу, Аня нескоро могла понять, в чем дело.
   Довод палача был тот, что нельзя отрубить голову, если нет тела, с которого можно ее отрубить; что ему никогда в жизни не приходилось это делать и что он в свои годы не намерен за это приняться.
   Довод Короля был тот, что все, что имеет голову, может быть обезглавлено, и что “ты, мол, порешь чушь”.
   Довод Королевы был тот, что, если “сию, сию, сию, сию же минуту что-нибудь не будет сделано”, она прикажет казнить всех окружающих (это-то замечание и было причиной того, что у всех был такой унылый и тревожный вид).
   Аня могла ответить только одно:
   – Кот принадлежит Герцогине. Вы бы лучше ее спросили.
   – Она в тюрьме, – сказала Королева палачу. – Приведи ее сюда.
   И палач пустился стрелой.
   Тут голова Кота стала таять, и когда, наконец, привели Герцогиню, ничего уже не было видно. Король и палач еще долго носились взад и вперед, отыскивая приговоренного, остальные же пошли продолжать прерванную игру.

ГЛАВА 9

    ПОВЕСТЬ ЧЕПУПАХИ
   – Ты не можешь себе представить, как я рада видеть тебя, моя милая деточка! – сказала Герцогиня, ласково взяв Аню под руку.
   Ане было приятно найти ее в таком благодушном настроении. Она подумала, что это, вероятно, перец делал ее такой свирепой тогда, в кухне.
   “Когда я буду герцогиней, – сказала она про себя (не очень, впрочем, на это надеясь), – у меня в кухне перца вовсе не будет. Суп без перца и так хорош. Быть может, именно благодаря перцу люди становятся так вспыльчивы, – продолжала она, гордясь тем, что нашла новое правило. – А уксус заставляет людей острить, а лекарства оставляют в душе горечь, а сладости придают мягкость нраву. Ах, если б люди знали эту последнюю истину! Они стали бы щедрее в этом отношении…”
   Аня так размечталась, что совершенно забыла присутствие Герцогини и вздрогнула, когда около самого уха услыхала ее голос.
   – Ты о чем-то думаешь, моя милочка, и потому молчишь. Я сейчас не припомню, как мораль этого, но, вероятно, вспомню через минуточку.
   – Может быть, и нет морали, – заметила было Аня.
   – Стой, стой, деточка, – сказала Герцогиня, – у всякой вещи есть своя мораль – только нужно ее найти.
   И она, ластясь к Ане, плотнее прижалась к ее боку.
   Такая близость не очень нравилась Ане: во-первых, Герцогиня была чрезвычайно некрасива, а во-вторых, подбородок ее как раз приходился Ане к плечу, и это был острый, неудобный подбородок. Однако Ане не хотелось быть невежливой, и поэтому она решилась терпеть.
   – Игра идет теперь немного глаже, – сказала она, чтобы поддержать разговор.
   – Сие верно, – ответила Герцогиня, – и вот мораль этого: любовь, любовь, одна ты вертишь миром!
   – Кто-то говорил, – ехидно шепнула Аня, – что мир вертится тогда, когда каждый держится своего дела.
   – Ну что ж, значенье более или менее то же, – сказала Герцогиня, вдавливая свой остренький подбородок Ане в плечо. – И мораль этого: слова есть – значенье темно иль ничтожно.
   “И любит же она из всего извлекать мораль!” – подумала Аня.
   – Я чувствую, ты недоумеваешь, отчего это я не беру тебя за талию, – проговорила Герцогиня после молчанья. – Дело в том, что я не уверена в характере твоего фламинго. Произвести ли этот опыт?
   – Он может укусить, – осторожно ответила Аня, которой вовсе не хотелось, чтобы опыт был произведен.
   – Справедливо, – сказала Герцогиня, – фламинго и горчица – оба кусаются. Мораль: у всякой пташки свои замашки.
   – Но ведь горчица – не птица, – заметила Аня.
   – И то, – сказала Герцогиня. – Как ясно ты умеешь излагать мысли!
   – Горчица – ископаемое, кажется, – продолжала Аня.
   – Ну, конечно, – подхватила Герцогиня, которая, по-видимому, готова была согласиться с Аней, что бы та ни сказала. – Тут недалеко производятся горчичные раскопки. И мораль этого: не копайся!
   – Ах, знаю! – воскликнула Аня, не слушая. – Горчица – овощ. Не похожа на овощ, а все-таки овощ.
   – Я совершенно такого же мненья, – сказала Герцогиня. – Мораль: будь всегда сама собой. Или проще: не будь такой, какой ты кажешься таким, которым кажется, что такая, какой ты кажешься, когда кажешься не такой, какой была бы, если б была не такой.
   – Я бы лучше поняла, если б могла это записать, – вежливо проговорила Аня. – А так я не совсем услежу за смыслом Ваших слов.
   – Это ничто по сравнению с тем, что я могу сказать, – самодовольно ответила Герцогиня.
   – Ах, не трудитесь сказать длиннее! – воскликнула Аня.
   – Тут не может быть речи о труде, – сказала Герцогиня. – Дарю тебе все, что я до сих пор сказала.
   “Однако, подарок! – подумала Аня. – Хорошо, что на праздниках не дарят такой прелести”. Но это сказать громко она не решилась.
   – Мы опять задумались? – сказала Герцогиня, снова ткнув остреньким подбородком.
   – Я вправе думать, – резко ответила Аня, которая начинала чувствовать раздраженье.
   – Столько же вправе, сколько свиньи вправе лететь, и мор…
   Тут, к великому удивлению Ани, голос Герцогини замолк, оборвавшись на любимом слове, и рука, державшая ее под руку, стала дрожать. Аня подняла голову: перед ними стояла Королева и, скрестив руки, насупилась, как грозовая туча.
   – Прекрасная сегодня погодка, Ваше Величество, – заговорила Герцогиня тихим, слабым голосом.
   – Предупреждаю! – грянула Королева, топнув ногой. – Или ты, или твоя голова сию минуту должны исчезнуть. Выбирай!
   Герцогиня выбрала первое и мгновенно удалилась.
   – Давай продолжать игру, – сказала Королева, обратившись к Ане. И Аня была так перепугана, что безмолвно последовала за ней по направлению к крокетной площадке. Остальные гости, воспользовавшись отсутствием Королевы, отдыхали в тени деревьев. Однако как только она появилась, они поспешили вернуться к игре, причем Королева вскользь заметила, что, будь дальнейшая задержка, она их всех казнит.
   В продолжение всей игры Королева не переставая ссорилась то с одним, то с другим и орала: “Отрубить ему голову”. Приговоренного уводили солдаты, которые при этом должны были, конечно, переставать быть дугами, так что не прошло и полчаса, как на площадке не оставалось более ни одной дужки и уже все игроки, кроме королевской четы и Ани, были приговорены к смерти.
   Тогда, тяжело переводя дух, Королева обратилась к Ане:
   – Ты еще не была у Чепупахи?
   – Нет, – ответила Аня. – Я даже не знаю, что это.
   – Это то существо, из которого варится поддельный черепаховый суп, – объяснила Королева.
   – В первый раз слышу! – воскликнула Аня.
   – Так пойдем, – сказала Королева. – Чепупаха расскажет тебе свою повесть.
   Они вместе удалились, и Аня успела услышать, как Король говорил тихим голосом, обращаясь ко всем окружающим: “Вы все прощены”.
   “Вот это хорошо”, – подумала Аня. До этого ее очень угнетало огромное число предстоящих казней.
   Вскоре они набрели на Грифа, который спал на солнцепеке.
   – Встать, лежебока! – сказала Королева. – Изволь проводить барышню к Чепупахе, и пусть та расскажет ей свою повесть. Я должна вернуться, чтобы присутствовать при нескольких казнях, которые я приказала привести в исполнение немедленно.
   И она ушла, оставив Аню одну с Грифом.
   С виду животное это казалось пренеприятным, но Аня рассудила, что все равно, с кем быть – с ним или со свирепой Королевой.
   Гриф сел и протер глаза. Затем смотрел некоторое время вслед Королеве, пока та не скрылась, и тихо засмеялся.
   – Умора! – сказал Гриф не то про себя, не то обращаясь к Ане.
   – Что умора? – спросила Аня.
   – Да вот она, – ответил Гриф, потягиваясь. – Это, знаете ль, все ее воображенье: никого ведь не казнят. Пойдем!
   – Все тут говорят – пойдем! Никогда меня так не туркали, никогда!
   Спустя несколько минут ходьбы они увидели вдали Чепупаху, которая сидела грустная и одинокая на небольшой скале. А приблизившись, Аня расслышала ее глубокие, душу раздирающие вздохи. Ей стало очень жаль ее.
   – Какая у нее печаль? – спросила она у Грифа, и Гриф отвечал почти в тех же словах, что и раньше:
   – Это все ее воображенье. У нее, знаете, никакого и горя нет!
   Они подошли к Чепупахе, которая посмотрела на них большими телячьими глазами, полными слез, но не проронила ни слова.
   – Вот эта барышня, – сказал Гриф, – желает услышать твою повесть.
   – Я все ей расскажу, – ответила Чепупаха глубоким, гулким голосом. – Садитесь вы оба сюда и молчите, пока я не кончу.
   Сели они, и наступило довольно долгое молчанье. Аня подумала: “Я не вижу, как она может кончить, если не начнет”. Но решила терпеливо ждать.
   – Некогда, – заговорила наконец Чепупаха, глубоко вздохнув, – я была настоящая черепаха.
   Снова долгое молчанье, прерываемое изредка возгласами Грифа – хкрр, хкрр… – и тяжкими всхлипами Чепупахи.
   Аня была близка к тому, чтобы встать и сказать: “Спасибо, сударыня, за ваш занимательный рассказ”, но все же ей казалось, что должно же быть что-нибудь дальше, и потому она оставалась сидеть смирно и молча ждала.
   – Когда мы были маленькие, – соизволила продолжать Чепупаха, уже спокойнее, хотя все же всхлипывая по временам, – мы ходили в школу на дне моря. У нас был старый, строгий учитель, мы его звали Молодым Спрутом.
   – Почему же вы звали его молодым, если он был стар? – спросила Аня.
   – Мы его звали так потому, что он всегда был с прутиком, – сердито ответила Чепупаха. – Какая вы, право, тупая!
   – Да будет вам, стыдно задавать такие глупые вопросы! – добавил Гриф. И затем они оба молча уставились на бедняжку, которая готова была провалиться сквозь землю. Наконец Гриф сказал Чепупахе:
   – Валяй, старая! А то никогда не окончишь.
   И Чепупаха опять заговорила:
   – Мы ходили в школу на дне моря – верьте не верьте…
   – Я не говорила, что не верю, – перебила Аня.
   – Говорили, – сказала Чепупаха.
   – Прикуси язык, – добавил Гриф, не дав Ане возможности возразить. Чепупаха продолжала:
   – Мы получали самое лучшее образованье – мы ходили в школу ежедневно.
   – Я это тоже делала, – сказала Аня. – Нечего Вам гордиться этим.
   – А какие были у вас предметы? – спросила Чепупаха с легкой тревогой.
   – Да всякие, – ответила Аня, – география, французский…
   – И поведенье? – осведомилась Чепупаха.
   – Конечно, нет! – воскликнула Аня.
   – Ну так ваша школа была не такая хорошая, как наша, – сказала Чепупаха с видом огромного облегченья. – У нас, видите ли, на листке с отметками стояло между прочими предметами и “поведенье”.
   – И Вы прошли это? – спросила Аня.
   – Плата за этот предмет была особая, слишком дорогая для меня, – вздохнула Чепупаха. – Я проходила только обычный курс.
   – Чему же Вы учились? – полюбопытствовала Аня.
   – Сперва, конечно, – чесать и питать. Затем были четыре правила арифметики: служенье, выметанье, уморженье и пиленье.
   – Я никогда не слышала об уморженьи, – робко сказала Аня. – Что это такое?
   Гриф удивленно поднял лапы к небу.
   – Крота можно укротить? – спросил он.
   – Да… как будто можно, – ответила Аня неуверенно.
   – Ну так, значит, и моржа можно уморжить, – продолжал Гриф. – Если Вы этого не понимаете, Вы просто дурочка.
   Аня почувствовала, что лучше переменить разговор. Она снова обратилась к Чепупахе:
   – Какие же еще у вас были предметы?
   – Много еще, – ответила та. – Была, например, лукомория, древняя и новая, затем – арфография (это мы учились на арфе играть), затем делали мы гимнастику. Самое трудное было – язвительное наклонение.