Набоков Владимир Владимирович. Перевод : ЛЬЮИС КЭРРОЛЛ "АНЯ В СТРАНЕ ЧУДЕС"

   – На что это было похоже? – спросила Аня.
   – Я не могу сама показать, – сказала Чепупаха. – Суставы мои утратили свою гибкость. А Гриф никогда этому не учился.
   – Некогда было, – сказал Гриф. – Я ходил к другому учителю – к Карпу Карповичу.
   – Я никогда у него не училась, – вздохнула Чепупаха. – Он, говорят, преподавал Ангельский язык.
   – Именно так, именно так, – проговорил Гриф, в свою очередь вздохнув. И оба зверя закрылись лапками.
   – А сколько в день у вас было уроков? – спросила Аня, спеша переменить разговор.
   – У нас были не уроки, а укоры, – ответила Чепупаха. – Десять укоров первый день, девять – в следующий и так далее.
   – Какое странное распределенье! – воскликнула Аня.
   – Поэтому они и назывались укорами – укорачивались, понимаете? – заметил Гриф.
   Аня подумала над этим. Потом сказала:
   – Значит, одиннадцатый день был свободный?
   – Разумеется, – ответила Чепупаха.
   – А как же вы делали потом, в двенадцатый день? – с любопытством спросила Аня.
   – Ну, довольно об этом! – решительным тоном перебил Гриф. – Расскажи ей теперь о своих играх.

ГЛАВА 10

    ОМАРОВАЯ КАДРИЛЬ
   Чепупаха глубоко вздохнула и плавником стерла слезу. Она посмотрела на Аню и попыталась говорить, но в продолжение двух-трех минут ее душили рыданья.
   – Совсем будто костью подавилась! – заметил Гриф, принимаясь ее трясти и хлопать по спине. Наконец к Чепупахе вернулся голос. И, обливаясь слезами, она стала рассказывать.
   – Может быть, Вы никогда не жили на дне моря (“Не жила”, – сказала Аня) и, может быть, Вас никогда даже не представляли Омару. (Аня начала было: “Я как-то попроб…” – но осеклась к сказала: “Нет, никогда!”) Поэтому Вы просто не можете себе вообразить, что это за чудесная штука – Омаровая Кадриль.
   – Да, никак не могу, – ответила Аня. – Скажите, что это за танец?
   – Очень просто, – заметил Гриф. – Вы, значит, сперва становитесь в ряд на морском берегу…
   – В два ряда! – крикнула Чепупаха. – Моржи, черепахи и так далее. Затем, очистив место от медуз (“Это берет некоторое время”, – вставил Гриф), вы делаете два шага вперед…
   – Под руку с омаром, – крикнул Гриф.
   – Конечно, – сказала Чепупаха.
   – Два шага вперед, кланяетесь, меняетесь омарами и назад в том же порядке, – продолжал Гриф.
   – Затем, знаете, – сказала Чепупаха, – вы закидываете…
   – Омаров, – крикнул Гриф, высоко подпрыгнув.
   – Как можно дальше в море…
   – Плаваете за ними, – взревел Гриф.
   – Вертитесь кувырком в море, – взвизгнула Чепупаха, неистово скача.
   – Меняетесь омарами опять, – грянул Гриф.
   – И назад к берегу – и это первая фигура, – сказала Чепупаха упавшим голосом, и оба зверя, все время прыгавшие как сумасшедшие, сели опять очень печально и тихо и взглянули на Аню.
   – Это, должно быть, весьма красивый танец, – робко проговорила Аня.
   – Хотели ли бы вы посмотреть? – спросила Чепупаха.
   – С большим удовольствием, – сказала Аня.
   – Иди, давай попробуем первую фигуру, – обратилась Чепупаха к Грифу. – Мы ведь можем обойтись без омаров. Кто будет петь?
   – Ты пой, – сказал Гриф. – Я не помню слов.
   И вот они начали торжественно плясать вокруг Ани, изредка наступая ей на ноги, когда подходили слишком близко, и отбивая такт огромными лапами, между тем как Чепупаха пела очень медленно и уныло:

 
“Ты не можешь скорей подвигаться? –
Обратилась к Улитке Треска. –
Каракатица катится сзади,
Наступая на хвост мне слегка.
Увлекли черепахи омаров
И пошли выкрутасы писать.
Мы у моря тебя ожидаем,
Приходи же и ты поплясать.
Ты не хочешь, скажи, ты не хочешь,
Ты не хочешь, скажи, поплясать?
Ты ведь хочешь, скажи, ты ведь хочешь,
Ты ведь хочешь, скажи, поплясать?”
“Ты не знаешь, как будет приятно,
Ах, приятно! – когда в вышину
Нас подкинут с омарами вместе
И – бултых! – в голубую волну!
Далеко, – отвечает Улитка, –
Далеко ведь нас будут бросать.
Польщена, говорит, предложеньем,
Но прости, мол, не тянет плясать.
Не хочу, не могу, не хочу я,
Не могу, не хочу я плясать.
Не могу, не хочу, не могу я,
Не хочу, не могу я плясать”.
Но чешуйчатый друг возражает:
“Отчего ж не предаться волне?
Этот берег ты любишь, я знаю,
Но другой есть – на той стороне.
Чем от берега этого дальше,
Тем мы ближе к тому, так сказать,
Не бледней, дорогая Улитка,
И скорей приходи поплясать.
Ты не хочешь, скажи, ты не хочешь,
Ты не хочешь, скажи, поплясать?
Ты ведь хочешь, скажи, ты ведь хочешь,
Ты ведь хочешь, скажи, поплясать?”
 

   – Спасибо, мне этот танец очень понравился, – сказала Аня, довольная, что представленье кончено. – И как забавна эта песнь о треске.
   – Кстати, начет трески, – сказала Чепупаха. – Вы, конечно, знаете, что это такое.
   – Да, – ответила Аня, – я ее часто видела во время обеда.
   – В таком случае, если вы так часто с ней обедали, то Вы знаете, как она выглядит? – продолжала Чепупаха.
   – Кажется, знаю, – проговорила Аня, задумчиво. – Она держит хвост во рту и вся облеплена крошками.
   – Нет, крошки тут ни при чем, – возразила Чепупаха. – Крошки смыла бы вода. Но, действительно, хвост у нее во рту, и вот почему, – тут Чепупаха зевнула и прикрыла глаза. – Объясни ей причину и все такое, – обратилась она к Грифу.
   – Причина следующая, – сказал Гриф. – Треска нет-нет да и пойдет танцевать с омарами. Ну и закинули ее в море. А падать было далеко. А хвост застрял у нее во рту. Ну и не могла его вынуть. Вот и все.
   Аня поблагодарила:
   – Это очень интересно. Я никогда не знала так много о треске.
   – Я могу Вам еще кое-что рассказать, если хотите, – предложил Гриф. – Знаете ли Вы, например, откуда происходит ее названье?
   – Никогда об этом не думала, – сказала Аня. – Откуда?
   – Она трещит и трескается, – глубокомысленно ответил Гриф.
   Аня была окончательно озадачена.
   – Трескается, – повторила она удивленно. – Почему?
   – Потому что она слишком много трещит, – объяснил Гриф.
   – Я думала, что рыбы немые, – шепнула Аня.
   – Как бы не так, – воскликнул Гриф. – Вот есть, например, белуга. Та прямо ревет. Оглушительно.
   – Раки тоже кричат, – добавила Чепупаха. – Особенно, когда им показывают, где зимовать. При этом устраиваются призрачные гонки.
   – Отчего призрачные? – спросила Аня.
   – Оттого, что приз рак выигрывает, – ответила Чепупаха.
   Аня собиралась еще спросить что-то, но тут вмешался Гриф.
   – Расскажите-ка нам о Ваших приключеньях”, – сказал он.
   – Я могу вам рассказать о том, что случилось со мной сегодня, – начала Аня. – О вчерашнем же нечего говорить, так как вчера я была другим человеком.
   – Объяснитесь! – сказала Чепупаха.
   – Нет, нет! Сперва приключенья, – нетерпеливо воскликнул Гриф. – Объясненья всегда занимают столько времени.
   И Аня стала рассказывать о всем, что она испытала с того времени, как встретила Белого Кролика. Сперва ей было страшновато – оба зверя придвигались так близко, выпучив глаза и широко разинув рты, – но потом она набралась смелости. Слушатели ее сидели совершенно безмолвно, и только когда она дошла до того, как Гусеница заставила ее прочитать “Скажи-ка, дядя” и как вышло совсем не то, – только тогда Чепупаха со свистом втянула воздух и проговорила:
   – Как это странно!
   – Прямо скажу – странно, – подхватил Гриф.
   – Я бы хотела, чтобы она и теперь прочитала что-нибудь наизусть. Скажи ей начать!
   И Чепупаха взглянула на Грифа, словно она считала, что ему дана известная власть над Аней.
   – Встаньте и прочитайте “Как ныне сбирается”, – сказал Гриф.
   “Как все они любят приказывать и заставлять повторять уроки! – подумала Аня. – Не хуже, чем в школе!”
   Однако она встала и стала читать наизусть, но голова ее была так полна Омаровой Кадрилью, что она едва знала, что говорить, и слова были весьма любопытны:

 
Как дыня, вздувается вещий Омар.
“Меня, – говорит он, – ты бросила в жар;
Ты кудри мои вырываешь и ешь,
Осыплю я перцем багровую плешь”.
Омар! Ты порою смеешься, как еж,
Акулу акулькой с презреньем зовешь;
Когда же и вправду завидишь акул,
Ложишься ничком под коралловый стул.
 

   – Это звучит иначе, чем то, что я учил в детстве, – сказал Гриф.
   – А я вообще никогда ничего подобного не слышала, – добавила Чепупаха. – Мне кажется, это необыкновенная ерунда.
   Аня сидела молча. Она закрыла лицо руками и спрашивала себя, станет ли жизнь когда-нибудь снова простой и понятной.
   – Я требую объясненья, – заявила Чепупаха.
   – Она объяснить не может, – поспешно вставил Гриф и обратился к Ане: – Продолжай!
   – Но как же это он прячется под стул, – настаивала Чепупаха. – Его же все равно было бы видно между ножками стула.
   – Я ничего не знаю, – ответила Аня. Она вконец запуталась и жаждала переменить разговор.
   – Продолжай! – повторил Гриф. – Следующая строфа начинается так: “Скажи мне, кудесник…”
   Аня не посмела ослушаться, хотя была уверена, что опять слова окажутся не те, и продолжала дрожащим голосом:

 
“Я видел, – сказал он, – как, выбрав лужок,
Сова и пантера делили пирог:
Пантера за тесто, рыча, принялась,
Сове же на долю тарелка пришлась.
Окончился пир – и сове, так и быть,
Позволили ложку в карман положить.
Пантере же дали и вилку, и нож.
Она зарычала и съела – кого ж?”
 

   – Что толку повторять такую белиберду? – перебила Чепупаха. – Как же я могу знать, кого съела пантера, если мне не объясняют. Это головоломка какая-то!
   – Да, Вы уж лучше перестаньте, – заметил Гриф, к великой радости Ани.
   – Не показать ли вам вторую фигуру Омаровой Кадрили? – продолжал он. – Или же Вы хотели бы, чтобы Чепупаха вам что-нибудь спела?
   – Пожалуйста, спойте, любезная Чепупаха, – взмолилась Аня так горячо, что Гриф даже обиделся.
   – Гм! У всякого свой вкус! Спой-ка ей, матушка, “Черепаховый суп”.
   Чепупаха глубоко вздохнула и, задыхаясь от слез, начала петь следующее:

 
Сказочный суп – ты зелен и прян.
Тобой наполнен горячий лохан!
Кто не отведает? Кто так глуп?
Суп мой вечерний, сказочный суп,
Суп мой вечерний, сказочный суп!
Ска-азочный су-уп,
Ска-азочный су-уп,
Су-уп мой вечерний,
Ска-азочный, ска-азочный суп!
Сказочный суп – вот общий клич!
Кто предпочтет рыбу или дичь?
Если б не ты, то, право, насуп-
Ился бы мир, о, сказочный суп!
Сбился бы мир, о, сказочный суп!
Ска-азочный су-уп,
Ска-азочный су-уп,
Су-уп, мой вечерний,
Ска-азочный, ска-азочный СУП!
 

   – Снова припев! – грянул Гриф, и Чепупаха принялась опять петь, как вдруг издали донесся крик: “Суд начинается!”
   – Скорей! – взвизгнул Гриф и, схватив Аню за руку, понесся по направлению крика, не дожидаясь конца песни.
   – Кого судят? – впопыхах спрашивала Аня, но Гриф только повторял: “Скорей!” – и все набавлял ходу. И все тише и тише звучали где-то позади обрывки унылого припева:
   Су-уп мой вечерний,

 
Ска-азочный, ска-азочный суп!
 
 
 

ГЛАВА 11

    КТО УКРАЛ ПИРОЖКИ?
   Король Червей и его Королева уж восседали на тронах, когда они добежали. Кругом теснилась громадная толпа – всякого рода звери и птицы, а также и вся колода карт: впереди выделялся Валет, в цепях, оберегаемый двумя солдатами, а рядом с Королем стоял Белый Кролик, держа в одной руке тонкую трубу, а в другой пергаментный свиток. Посредине залы суда был стол, а на нем большая тарелка с пирожками: они казались такими вкусными, что, глядя на них, Аня ощущала острый голод. “Поскорее кончилось бы, – подумала она, – поскорее бы начали раздавать угощенье”. Но конец, по-видимому, был не близок, и Аня от нечего делать стала глядеть по сторонам.
   Ей никогда раньше не приходилось бывать на суде, но она кое-что знала о нем по книжкам, и теперь ей было приятно, что она может назвать различные должности присутствующих.
   “Это судья, – сказала она про себя, – он в мантии и парике”.
   Судьей, кстати сказать, был Король, и так как он надел корону свою на парик (посмотрите на картинку, если хотите знать, как он ухитрился это сделать), то, видимо, ему было чрезвычайно неудобно, а уж как ему это шло – посудите сами.
   Рядом с Аней на скамеечке сидела кучка зверьков и птичек.
   “Это скамейка присяжников”, – решила она. Слово это она повторила про себя два-три раза с большой гордостью. Еще бы! Немногие девочки ее лет знают столько о суде, сколько она знала. Впрочем, лучше было бы сказать: “скамья присяжных”.
   Все двенадцать присяжников деловито писали что-то на грифельных досках.
   – Что они делают? – шепотом спросила Аня у Грифа. – Ведь суд еще не начался, записывать нечего.
   – Они записывают свои имена, – шепнул в ответ Гриф, – боятся, что забудут их до конца заседания.
   – Вот глупые! – громко воскликнула Аня и хотела в возмущеньи добавить что-то, но тут Белый Кролик провозгласил: “Соблюдайте молчанье”, и Король напялил очки и тревожно поглядел кругом, чтобы увидеть, кто говорит.
   Аня, стоя за присяжниками, заметила, что все они пишут на своих досках: “Вот глупые!” Крайний не знал, как пишется “глупые”, и обратился к соседу, испуганно хлопая глазами.
   “В хорошеньком виде будут у них доски по окончании дела!” – подумала Аня.
   У одного из присяжников скрипел карандаш. Переносить это Аня, конечно, не могла, и, улучив минуту, она протянула руку через его плечо и выдернула у него карандаш. Движенье это было настолько быстро, что бедный маленький присяжник (не кто иной, как Яша-Ящерица) никак не мог понять, куда карандаш делся. Он тщетно искал его – и наконец был принужден писать пальцем. А это было ни к чему, так как никакого следа на доске не оставалось.
   – Глашатай, прочти обвиненье! – приказал Король.
   Тогда Белый Кролик протрубил трижды и, развернув свой пергаментный список, прочел следующее:
   Дама Червей для сердечных гостей
   В летний день напекла пирожков.
   Но пришел Валет, и теперь их нет:
   Он – хвать – и был таков!
   – Обсудите приговор, – сказал Король, обращаясь к присяжникам.
   – Не сейчас, не сейчас! – поспешно перебил Кролик. – Еще есть многое, что нужно до этого сделать.
   – Вызови первого свидетеля, – сказал Король. И Белый Кролик трижды протрубил и провозгласил:
   – Первый свидетель!
   Первым свидетелем оказался Шляпник. Он явился с чашкой чая в одной руке, с куском хлеба в другой и робко заговорил:
   – Прошу прощенья у Вашего Величества за то, что я принес это сюда, но дело в том, что я еще не кончил пить чай, когда меня позвали.
   – Пора было кончить, – сказал Король. – Когда ты начал?
   Тот посмотрел на Мартовского Зайца, который под руку с Соней тоже вошел в зал.
   – Четырнадцатого Мартобря, кажется, – ответил он.
   – Четырнадцатого, – подтвердил Мартовский Заяц.
   – Шестнадцатого, – пробормотал Соня.
   – Отметьте, – обратился Король к присяжникам, и те с радостью записали все три ответа один под другим, потом сложили их и вышло: 44 копейки.
   – Сними свою шляпу! – сказал Король Шляпнику.
   – Это не моя, – ответил Шляпник.
   – Украл! – воскликнул Король, и присяжники мгновенно отметили это.
   – Я шляпы держу для продажи, – добавил Шляпник в виде объяснения. – Своих у меня вовсе нет. Я – шляпник.
   Тут Королева надела очки и стала в упор смотреть на свидетеля, который побледнел и заерзал.
   – Дай свои показанья, – сказал Король, – и не ерзай, а то я прикажу казнить тебя тут же.
   Это не очень подбодрило Шляпника. Он продолжал переступать с ноги на ногу, тревожно поглядывая на Королеву. В своем смущеньи он откусил большой кусок чашки вместо хлеба.
   В ту же минуту Аню охватило странное ощущенье, которое сначала ее очень озадачило. И вдруг она поняла, в чем дело: она снова начала расти. Ей пришло в голову, что лучше покинуть зал, но потом она решила остаться, пока хватит места.
   – Ух, Вы меня совсем придавили, – пробурчал Соня, сидящий рядом с ней. – Я еле могу дышать.
   – Не моя вина, – кротко ответила Аня. – Я, видите ли, расту.
   – Вы не имеете права расти здесь, – сказал Соня.
   – Ерунда! – перебила Аня, набравшись смелости. – Вы небось тоже растете.
   – Да, но разумным образом, – возразил Соня, – не раздуваюсь, как Вы.
   И он сердито встал и перешел на другой конец залы.
   Все это время Королева не переставала глазеть на Шляпника, и вдруг она сказала, обращаясь к одному из стражников:
   – Принеси-ка мне список певцов, выступавших на последнем концерте. Шляпник так задрожал, что скинул оба башмака.
   – Дай свои показанья, – грозно повторил Король, – иначе будешь казнен, несмотря на твое волненье.
   – Я бедный человек, Ваше Величество, – залепетал Шляпник. – Только что я начал пить чай, а тут хлеб, так сказать, тоньше делается, да и в голове стало сыро.
   – Можно обойтись без сыра, – перебил Король.
   – А тут стало еще сырее, так сказать, – продолжал Шляпник, заикаясь.
   – Ну и скажи так! – крикнул Король. – За дурака, что ли, ты меня принимаешь!
   – Я бедный человек, – повторил Шляпник. – И в голове еще не то случалось, но тут Мартовский Заяц сказал, что…
   – Я этого не говорил, – поспешно перебил Мартовский Заяц.
   – Говорил! – настаивал Шляпник.
   – Я отрицаю это! – воскликнул Мартовский Заяц.
   – Он отрицает, – проговорил Король, – выпусти это место.
   – Во всяком случае, Соня сказал, что… – И тут Шляпник с тревогой посмотрел на товарища, не станет ли и он отрицать. Но Соня не отрицал ничего, ибо спал крепким сном. – После этого, – продолжал Шляпник, – я нарезал себе еще хлеба.
   – Но что же Соня сказал? – спросил один из присяжников.
   – То-то и есть, что не могу вспомнить, – ответил Шляпник.
   – Ты должен вспомнить, – заметил Король, – иначе будешь обезглавлен.
   Несчастный Шляпник уронил свою чашку и хлеб и опустился на одно колено.
   – Я бедный человек, Ваше Величество, – начал он.
   – У тебя язык беден, – сказал Король.
   Тут одна из морских свинок восторженно зашумела и тотчас была подавлена стражниками. (Делалось это так: у стражников были большие холщевые мешки, отверстия которых стягивались веревкой. В один из них они и сунули вниз головой морскую свинку, а затем на нее сели.)
   “Я рада, что видела, как это делается, – подумала Аня. – Я так часто читала в газете после описания суда: были некоторые попытки выразить ободрение, но они были сразу же подавлены. До сих пор я не понимала, что это значит”.
   – Если тебе больше нечего сказать, – продолжал Король, – можешь встать на ноги.
   – Я и так стою, только одна из них согнута, – робко заметил Шляпник.
   – В таком случае встань на голову, – отвечал Король.
   Тут заликовала вторая морская свинка и была подавлена.
   – Ну вот, с морскими свинками покончено, теперь дело пойдет глаже.
   – Я предпочитаю допить свой чай, – проговорил Шляпник, неуверенно взглянув на Королеву, которая углубилась в список певцов.
   – Можешь идти, – сказал Король.
   Шляпник торопливо покинул залу, оставив башмаки.
   – И обезглавьте его при выходе, – добавила Королева, обращаясь к одному из стражников; но Шляпник уже был далеко.
   – Позвать следующего свидетеля, – сказал Король. Выступила Кухарка Герцогини. Она в руке держала перечницу, так что Аня сразу ее узнала. Впрочем, можно было угадать ее присутствие и раньше: публика зачихала, как только открылась дверь.
   – Дай свое показанье, – сказал Король.
   – Не дам! – отрезала Кухарка.
   Король в нерешительности посмотрел на Кролика; тот тихо проговорил: “Ваше Величество должно непременно ее допросить”.
   – Надо так надо, – уныло сказал Король, и, скрестив руки, он угрюмо уставился на Кухарку, так насупившись, что глаза его почти исчезли. Наконец он спросил глубоким голосом: – Из чего делают пирожки?
   – Из перца главным образом, – ответила Кухарка.
   – Из сиропа, – раздался чей-то сонный голос.
   – За шиворот его! – заорала Королева. – Обезглавить его! Вышвырнуть его отсюда! Подавить! Защипать! Отрезать ему уши!
   В продолжение нескольких минут зал был в полном смятении: выпроваживали Соню. Когда же его вывели, и все затихли снова, оказалось, что Кухарка исчезла.
   – Это ничего, – сказал Король с видом огромного облегчения. – Позвать следующего свидетеля.
   И он добавил шепотом, обращаясь к Королеве: “Знаешь, милая, ты бы теперь занялась этим. У меня просто лоб заболел”.
   Аня с любопытством следила за Кроликом. “Кто же следующий свидетель? – думала она. – До сих пор допрос ни к чему не привел”.
   Каково же было ее удивление, когда Кролик провозгласил высоким, резким голосом:
   – Аня!

ГЛАВА 12

    ПОКАЗАНИЕ АНИ
   – Я здесь! – крикнула Аня, и, совершенно забыв в своем волнении о том, какая она стала большая за эти несколько минут, она вскочила так поспешно, что смахнула юбкой скамейку с присяжниками, которые покатились кувырком вниз, прямо в толпу, и там, на полу, стали извиваться, что напомнило Ане стеклянный сосуд с золотыми рыбками, опрокинутый ею как-то на прошлой неделе.
   – Ах, простите меня! – воскликнула она с искренним огорчением и стала подбирать маленьких присяжников, очень при этом торопясь, так как у нее в голове мелькало воспоминанье о случае с золотыми рыбками. И теперь ей смутно казалось, что если не посадить обратно на скамеечку всех этих вздрагивающих существ, то они непременно умрут.
   – Суд не может продолжаться, – сказал Король проникновенным голосом, – пока все присяжные не будут на своих местах. Все, – повторил он и значительно взглянул на Аню.
   Аня посмотрела на скамейку присяжников и увидела, что она впопыхах втиснула Яшу-Ящерицу вниз головой между двух Апрельских Уточек, и бедное маленькое существо только грустно поводило хвостиком, сознавая свою беспомощность.
   Аня поспешила его вытащить и посадить правильно. “Впрочем, это имеет мало значенья, – сказала она про себя. – Так ли он торчит или иначе – все равно особой пользы он не приносит”.
   Как только присяжники немного успокоились после пережитого волнения и как только их доски и карандаши были найдены и поданы им, они принялись очень усердно записывать историю несчастья – все, кроме Яши, который, казалось, слишком потрясен, чтобы что-либо делать, и мог только глядеть в потолок, неподвижно разинув рот.
   – Что ты знаешь о преступленьи? – спросил Король у Ани.
   – Ничего, – ответила Аня.
   – Решительно ничего? – настаивал Король.
   – Решительно ничего, – сказала Аня.
   – Это очень важно, – проговорил Король, обернувшись к присяжникам. Те было начали заносить сказанное, но тут вмешался Кролик.
   – Неважно – хотите сказать, Ваше Величество? – произнес он чрезвычайно почтительным голосом, но с недобрым выражением на лице.
   – Неважно, да, да, конечно, – быстро поправился Король и стал повторять про себя: “Важно – неважно, неважно – важно”, – словно он старался решить, какое слово звучит лучше.
   Некоторые из присяжников записали “важно”, другие – “неважно”. Аня могла заметить это, так как видела их доски. “Но это не имеет никакого значенья”, – решила она про себя.
   В эту минуту Король, который только что торопливо занес что-то в свою записную книжку, крикнул: “Молчанье!” – и прочел из этой же книжки следующее: “Закон сорок четвертый. Все лица, чей рост превышает одну версту, обязаны удалиться из залы суда”.
   Все уставились на Аню.
   – Превышаешь! – молвил Король.
   – И многим, – добавила Королева.
   – Во всяком случае, я не намерена уходить, – сказала Аня. – А кроме того, это закон не установленный, Вы сейчас его выдумали.
   – Это старейший закон в книге, – возразил Король.
   – Тогда он должен быть законом номер первый, а не сорок четвертый, – сказала Аня.
   Король побледнел и захлопнул записную книжку.
   – Обсудите приговор, – обратился он к присяжникам, и голос его был тих и трепетен.
   – Есть еще одна улика, – воскликнул Белый Кролик, поспешно вскочив. – Только что подобрали вот эту бумажку.
   – Что на ней написано? – полюбопытствовала Королева.
   – Я еще не развернул ее, – ответил Кролик. – Но, по-видимому, это письмо, написанное подсудимым… к… к кому-то.
   – Так оно и должно быть, – сказал Король. – Разве только, если оно написано к никому, что было бы безграмотно, – не правда ли?
   – А как адрес? – спросил один из присяжников.
   – Адреса никакого нет, – сказал Кролик. – Да и вообще ничего на внешней стороне не написано. – Он развернул листок и добавил: – Это, оказывается, вовсе не письмо, а стихи.
   – А почерк чей, подсудимого? – спросил вдруг один из присяжников.
   – В том-то и дело, что нет, – ответил Кролик. – Это-то и есть самое странное.
   Присяжники все казались озадаченными.
   – Он, должно быть, подделался под чужой почерк, – решил Король. Присяжники все просветлели.
   – Ваше Величество, – воскликнул Валет, – я не писал этого, и они не могут доказать, что писал я: подписи нет.
   – То, что ты не подписал, ухудшает дело, – изрек Король. – У тебя, наверное, совесть была нечиста, иначе ты бы поставил в конце свое имя, как делают все честные люди!
   Тут раздались общие рукоплесканья: это была первая действительно умная вещь, которую Король сказал за весь день.
   – Это доказывает его виновность, конечно, – проговорила Королева. – Итак, отруб…
   – Это ровно ничего не доказывает, – перебила Аня. – Вы же даже не знаете, о чем говорится в этих стихах.