Нагибин Юрий. Председатель

   - Надо же, какой человек, - слышится насмешливый женский голос. - Вот и кончились наши страдания!.. - Это Полина Коршикова, средних лет, но еще миловидная женщина.
   По собранию прокатывается невеселый смешок. Трубников, возвращаясь на свое место, тоже странно, медленно усмехается.
   - Слово предоставляется товарищу Трубникову, - говорит Ширяев.
   Тот повернулся к собранию лицом и вдруг увидел, что в дверях появилась женщина в белом платке. Они сталкиваются взглядами, и по-давешнему вспыхивают свежие скулы женщины.
   По собранию проходит нетерпеливый шум - Трубников слишком затянул паузу.
   - Я сперва отвечу Поле Коршиковой, - говорит Трубников тихим, спокойным голосом.
   - Неужто узнал? - насмешливо и смущенно вскинулась Поля.
   - Узнал... Ты всегда побузить любила. Так вот, Полина крикнула, что кончились, мол, ваши страдания... Нет, товарищи колхозники, ваши страдания только начинаются. Вы развратились в нужде и безделье, с этим будет покончено. Десятичасовой рабочий день в полеводстве, двенадцатичасовой - на фермах...
   Раменков что-то торопливо пишет на бумажке и подвигает Трубникову. Тот читает. "Не то. Зачем запугивать?"
   - Вам будет трудно, - продолжает Трубников. - Особенно поначалу. Ничего не поделаешь, спасение одно: воинская дисциплина. Дружная семья и у Бога крадет!
   - Товарищ Трубников, конечно, преувеличивает... - с неловкой усмешкой начал Раменков, но осекся под тяжелым взглядом Трубникова Он смешался, нагнул голову.
   - Вот чего я хочу, - продолжает Трубников. - Сделать колхоз экономически выгодным и для государства и для самих колхозников. Нечего врать, что это легко. Семь шкур сползет, семь потов стечет, пока мы этого достигнем. Первая и ближайшая задача: колхозник должен получать за свой труд столько, чтобы он мог на это жить - конечно, с помощью приусадебного участка и личной коровы.
   - Постой, милок! - крикнула старая колхозница Самохина. - Ври, да не завирайся. Ты где это личных коров видел?
   - Во сне, бабка, мне приснилось, что через год у всех коровы будут, а мои сны сбываются.
   - Вопросы можно задавать? - спрашивает молоденькая сероглазая бабенка Мотя Постникова.
   - Валяйте.
   - Вы, товарищ орденоносец, в сельском хозяйстве чего понимаете?
   - Да! Знаю, на чем колбаса растет, отчего у свиньи хвостик вьется и почему булки с неба падают. Хватит?
   Снова по собранию прокатывается невеселый смешок.
   - Вы холостой или женатый, товарищ председатель? - кричит та же сероглазая бабенка.
   - Товарищи, это к делу не относится! - пробует вмешаться Раменков.
   - Почему же? - прерывает его Трубников. - Женатый.
   - А чего вы жену с собой не взяли?
   - Я-то брал, да она не поехала.
   - Это отчего же? - интересуется Мотя.
   - Охота ей бросать Москву, отдельную квартиру и ехать сюда навоз месить!
   - Вы-то поехали! - это сказала женщина в белом платке
   - Я как был дураком, так дураком и умру.
   Раменков схватился за голову, а по собранию прокатился негромкий добрый смешок.
   - Нешто это семья: муж в деревне, жена в городе? - спрашивает Полина Коршикова
   - Нет! - с силой произносит Трубников и смотрит на нее. Вот я и считаю, что потерял семью, и глядите, товарищи женщины, как бы многим из вас не оказаться замужними вдовами. Война кончилась два года назад, а где ваши мужики?
   - С плотницкими артелями ходят! - кричит скотница Прасковья.
   - Аж до Сибири добрались! - добавляет парень на деревяшке.
   - Полинкин Василий вовсе в райцентре дворником! - едко замечает Самохина.
   - А твой помойщиком! - огрызнулась Полина.
   - Ври больше! Он в конторе утильсырья! - с достоинством парирует Самохина.
   Трубников поглядел на женщину в вязаном платке... Но та не принимает участия в споре, эти дела ее не касаются.
   - Тише! - Трубников хлопнул по столу рукой, - У кого мужья на стороне рубль ищут, отзывайте домой, дело всем найдется, и заработки будут, аванс гарантирую в ближайшее время.
   - Это верно!.. Давно пора!.. Избалуются мужики! - слышится со всех сторон.
   И снова Трубников, давно уже ставший единовластным хозяином собрания, наводит тишину.
   - Вот что, товарищи, всего сразу не переговоришь, завтра вставать рано. Ставлю на голосование свою кандидатуру. Кто "за" - поднимите руки...
   - Ты что, спишь, бабка?
   Бабка встрепенулась, подняла руку.
   - Так. Против?.. Нет. Воздержавшихся?.. Нету... Теперь пеняйте на себя.
   Семен ест пшенник из алюминиевой миски, запивая молоком. За столом сидит и старший сын Семена, Алешка.
   Прислонившись к печке, стоит Трубников. Похоже, что его не пригласили к столу.
   - Раз у Доньки грудняки, не имеешь права ее на работу гнать, прежде ясли построй, - говорит Семен, снимая с ложки волос.
   - Придет время - построим.
   Входит Доня с охапкой березовых чурок и сваливает их у печки, чуть не на ногу Егору. Снова выходит.
   - А тебе тоже младенцев титькой кормить? - спрашивает Семена Трубников.
   Рука Семена задрожала, выбив дробь по краю миски. Семен отложил ложку и стал торопливо расстегивать нагрудный карман старого френча.
   - Як тяжелой работе не способный. Меня потому и в армию не взяли. Могу справки предъявить...
   - Калымить и барахолить ты здоров, а в поле работать больной? Ладно, найдем тебе работу полегче.
   - Не буду я работать, - тихо говорит Семен.
   - Будешь! Иначе пеняй на себя.
   Трубников сказал это негромко, обычным голосом, и сразу после его слов в избу ворвалась Доня с красным, перекошенным злобой лицом - знать, подслушивала в сенях.
   - Так-то вы за хлеб-соль благодарите! Спасибо, Егор Иванович, уважили! Спасибо! - говорит она, отвешивая Трубникову поясные поклоны. - От детишек, племянничков ваших, спасибо!
   - Хватит дурочку строить, - холодно говорит Трубников. - Какая тебя работа устраивает? - спрашивает он Семена.
   Семен молчит, потупив голову.
   - Может, нам и дом прикажете освободить? - ядовито-вкрадчиво спрашивает Доня.
   - Дом тут ни при чем, - поморщился Егор. - Никто на него не претендует.
   - Я в ночные сторожа пойду, - разбитым голосом говорит Семен.
   - Ладно, будешь сторожем. По твоим преклонным годам самая подходящая должность.
   - Ты насчет дома правду сказал? - тем же больным голосом спрашивает Семен.
   - Конечно, - пожимает плечами Трубников.
   - Тогда, - глаза Семена окровенились бешенством, - катись отсюдова к чертовой матери, чтобы духу твоего поганого не было!
   - Ловко, братуша, - одобряет Трубников, - молодцом! - Он берет с лавки вещевой мешок. - Племянник мой старший пусть завтра вовремя на работу выйдет, иначе штраф. - И захлопывает за собой дверь.
   На улице темно, но не так, как в прошлую ночь, когда Трубников впервые ступил в Коньково. На западе дотлевает закат, небо в еле видных звездах еще не набрало черноты.
   Трубников медленно бредет по улице. Отделившись от плетня, с придавленным нутряным рычанием на него кинулась собака. Но вдруг, слышно поведя носом, завиляла хвостом.
   - Неужто признала? - ласково говорит ей Трубников. Он идет дальше. Собака, будто привязанная, тоже идет за ним.
   Во всех уцелевших домах горят коптилки, керосиновые лампы, люди ужинают.
   Трубников неуверенно поглядывает на освещенные окна.С мятым, ржавым листом железа под мышкой ковыляет парень на деревяшке.
   - Слушай, кавалер, это ты замочным делом промышляешь? - осененный внезапной идеей, спрашивает Трубников.
   - Ну, я! - с вызовом отвечает парень. - Нешто запрещено?
   - Если я тебя железом обеспечу, сколько ты можешь за день вышибать?
   - Да уж не меньше двух сотенных, - удивленно говорит парень.
   - Хочешь так - сотню тебе, сотню колхозу?
   - Пойдет!
   - А там, глядишь, артельку оформим...
   - Заметано! - Парень сворачивает в свой двор, а Трубников идет дальше.
   - Егор Иваныч! - слышится из темноты низковатый, грудной женский голос.
   На крыльце дома под новой тесовой крышей, светлеющей в сумраке, стоит женщина, придерживая у горла белый, тоже будто светящийся вязаный платок.
   - Добрый вечер, - говорит Трубников, направляясь к крыльцу.
   - Манька!.. Девка!.. - слышится старушечий голос. - Иди спать, гулена!
   На соседнем участке старуха Самохина пытается загнать козу в закуток. Коза не дается старухе. Она ловко выпрыгивает на крышу сараюшки и оттуда смотрит на старуху. Та озирается в поисках камня и замечает Трубникова с соседкой. Коза забыта, старуха жадно прислушивается к их разговору.
   - Поздно гулять собрались, Егор Иваныч, - говорит женщина.
   - А что мне? Человек я молодой, вольный.
   - Да вы никак с вещмешком? В поход будто собрались!
   - Переезжаю, - усмехается Трубников. - У Семена тесно стало.
   - Вот что... - протяжно сказала женщина и вдруг решительно, по-хозяйски: - Заходите в избу, Егор Иваныч!
   И Трубников, не колеблясь, будто с самого начала знал, куда ведет его путь, поднимается на крыльцо и мимо женщины проходит в дом. Собака было пошла следом, но на первой же ступеньке остановилась, села поудобнее, надолго.
   Старуха радостно улыбается и подается за ворота: поделиться новостью.
   По деревне пошел собачий перебрех.
   В доме Надежды Петровны Трубников ужинает за накрытым столом. Достатка в доме, видать, куда меньше, чем у Семена: лишь под стаканом Трубникова было блюдечко, единственную чайную ложку вдова прислонила к сахарнице, вилка вставлена в самодельный черенок, самовар помят, облупился, в горнице пусто стол, табурет, две лавки, постель на козлах. Но такая на всем лежит чистота, опрятность, что дом кажется уютным. Стол до бледноты выскоблен ножом, дешевые граненые стаканы сверкают, как хрустальные, на окнах занавески, полы крыты исхоженными, но чистыми веревочными половиками, на стенах цветные фотографии, вырезанные из журналов, вперемешку с рисунками каких-то зданий и много-много букетов травы "слезки". Дом поделен фанерными перегородками на три части: кухню, горницу и закуток, где спит Борька Вход в закуток задернут ситцевой занавеской.
   Звучит голос Надежды Петровны:
   - Замуж вышла... Там ребенок нашелся... Сюда-то мы перед самой войной приехали. Мрк садоводом был. В первую же зиму погиб... А мы с Борькой при немцах у партизан скрывались...
   Рассказывая, женщина легко и сильно двигалась по горнице. Черная шелковая юбка металась вокруг крепких голых ног в мягких чувяках. Смуглое и румяное ее лицо усеяно маленькими темными родинками.
   Из-за занавески слышится тихий, томительный стон. Трубников вопросительно смотрит на Надежду Петровну.
   - Борька, - говорит она. - Во сне.
   - Воюет?
   - Нет, смирный, ему бы все картинки рисовать.
   Трубников обводит глазами стены, увешанные рисунками: дома, дома, большие и маленькие, простые и вычурные, с колоннами, куполами...
   - А чего он одни дома рисует?
   - Не знаю. Его отец раз в Москву взял на Сельскохозяйственную выставку, с той поры он и приспособился дома рисовать.
   - Любопытно... - задумчиво говорит Трубников. - В школу ходит?
   - Ходит, в Турганово. Из-за войны два года потерял. - И, заметив, что Трубников отставил стакан и утирает вспотевшее лицо, добавила: - Ступайте умойтесь, Егор Иваныч, я постель постелю.
   Трубников посмотрел ей вслед.
   - Сплетен не боитесь? Обернувшись, она слабо улыбнулась.
   - Мне что! А вас молва все равно повяжет не с одной, так с другой.
   - Я не о себе. Я о вас думаю.
   Женщина не ответила. Взяв светильник, она повесила его на гвозде в дверном вырезе между горницей и кухней. Трубников поднялся из-за стола и прошел в кухню.
   Он сел на лавку и по-давешнему стал стягивать сапог. Но, видно, сбилась неловко накрученная портянка, сапог намертво прилип к ноге. Он уперся рукой в подъем, носком другого сапога - в пятку, сосредоточив в этих двух точках всю силу, какая в нем оставалась. Лицо затекло кровью. Носок соскользнул с пятки, и Трубникова сильно качнуло.
   - Постой, горе мое! - Надежда Петровна села перед ним на корточки, крепко ухватила сапог, грязная подметка уперлась в натянувшийся между колен подол шелковой юбки. - Держись за лавку.
   - Я сам!
   - Молчал бы уж, непутевый!.. - Она коротко, сильно и ловко рванула сапог и легко стянула его с ноги. Затем сняла второй сапог, размотала заскорузлые портянки и швырнула их к печке.
   - Потом постираю.
   - У меня другие есть.
   - И хорошо.
   - Юбку испачкали.
   - Не беда.
   Она достала с печи цинковую шайку, опорожнила туда полведра, унесла шайку в горницу, а когда вернулась, от воды шел теплый пар.
   - Помойте ноги. - Она протянула ему обмылок, мочалку.
   С трудом задрав узкие трубы военных брюк, Трубников стал намыливать ноги. Обмылок то и дело выскальзывал из неумелой левой руки. Трубников нашаривал его на дне шайки и снова принимался втирать скользкий, немылкий кругляш в кожу, и снова упускал.
   Вошла Надежда Петровна, в старом платьице, волосы повязаны косынкой.
   - Давай-ка сюда! - забрала у него мочалку, поймала скользнувший из пальцев обмылок и заработала так, что вода в шайке враз вспенилась.
   Она насухо вытерла ему ноги суровым полотенцем, слила мыльную воду в поганое ведро.
   - Ступайте, - сказала Надежда Петровна. - Я скоро.
   - Я тут лягу, на лавках...
   - Нельзя гостю на лавках. - Она откинула локтем выпавшую из-под косынки на лоб прядь.
   В странном смятении Трубников потупился. А Надежда Петровна вдруг приблизила к нему лицо с ярко вспыхнувшими скулами и сказала тихим, проникновенным голосом:
   - Вы меня не стесняйтесь... жалкий мой...
   По деревне идет "улица" - одни девки и молодые бабы. Тут и молоденькая Лиза, и дородная Мотя Постникова, и даже сорокалетняя Полина, и многие другие. Полина играет на гармони, с некоторой неловкостью разводя широкие мехи. За женским поголовьем следуют, как положено, "кавалеры" - мальчишки от десяти до пятнадцати лет. Среди них шестнадцатилетний Алешка Трубников выглядит принцем. Девушки поют частушки, от одиночества не без злости и горечи.
   Все дальше пиликает гармонь, все тише голоса.
   Закинутая вверх печальная коровья морда.Долгое тоскливое "му-у!" уносится к бледно-голубому утреннему небу. Это одна из наших знакомок то ли Белянка, то ли Ягодка, то ли Ветка. Не много тела нагуляла себе на раннем весеннем выпасе бедная коровенка, но уже ей приходится отдавать этот скудный нагул в непосильной работе.
   А выше, расчерчивая небесное пространство белыми полосами, оглушая ревом землю, проносятся одно за другим звенья самолетов.
   Парная коровья упряжка тянет однолемешный плуг.
   На ручки плуга навалилась всем телом Полина Коршикова. По лицу ее катится черный пот. Ее напарница - двадцатилетняя Лиза - помогает коровам дотянуть борозду. Мука в кротких глазах животных, смертельная усталость в глазах женщин.
   За дорогой виднеются еще две коровьи упряжки.
   Двор районной МТС. Трое парней "раздевают" трактор. Снятые с него детали перетаскивают к другому трактору, который, судя по колесам, облепленным свежей землей, недавно подавал признаки жизни. Весь двор загроможден останками сельскохозяйственной техники: мертвыми тракторами, ржавыми плугами, сеялками, разбитыми молотилками.
   Алешка Трубников, прикрываясь видом безразличного ко всему человека, старается незаметно протащить мимо слесарей несколько листов гнутого железа. Но те заметили его.
   Парень помоложе показал Алешке здоровенный гаечный ключ.
   - Вот это видал?.. А ну, тащи на место!
   С тем же равнодушным лицом Алешка круто развернулся на все сто восемьдесят градусов.
   С крыльца МТС на машинный двор спускается директор станции. За ним следует задыхающийся от бешенства Трубников.
   - Бабы... Девчонки... В ярме со скотиной!.. - Он затряс кулаком. - За такое - морду в кровь!
   - Бейте, - со спокойным отчаянием говорит директор МТС. - Не на чем нам пахать. Сами видите: из двух тракторов один собираем...
   - Вы срываете!.. Директор поднял руку.
   - Все знаю. Дальше пойдет про партийный билет, суд и тюрьму...
   - Но что же нам делать? - как-то совсем просто и тихо спрашивает Трубников.
   - Продолжать пахоту, - будто сам удивляясь своему ответу, произносит директор.
   Вгрызается лемех плуга в землю, надуваются жилы на женских руках.
   По дороге медленно бредет чета слепцов: старик и старуха. На старике армяк, шапка-гречишник, лапти и онучи, на старухе - плюшевая шубейка и черный монашеский платок. За спиной слепцов висят набитые подаянием котомки. Медленно проплывают по полю длинные, узкие тени.
   Будто в томительном сне влачится коровья упряжка по полю, и возникает жалобная тоскующая песня:
   Я бы улетел туда,
   Где нет скорбей труда,
   Ближе, мой Бог, к тебе,
   Ближе к тебе!..
   Ближе, мой Бог, к тебе,
   Ближе к тебе!..
   Посреди деревенской улицы, неподалеку от скотного двора, поют слепцы.
   Возле коровника приметно большое оживление. Несколько пожилых женщин и подростков занимаются расчисткой его смрадных недр. А Прасковья, взгромоздившись на конек совсем ободранной крыши, прилаживает тесину. Часть крыши уже залатана свежим, желтым тесом.
   Пение слепцов отвлекло тружеников. Первой поддалась старуха Самохина. Бросив тачку с гнилой соломой, она пошла к слепцам, вытирая руки о фартук. За ней потянулись и другие бабы. Не выдержала и Прасковья - она скатилась с крыши, достала из ватника, висящего на воротах, кусок хлеба. Слепцы тянут свое божественное:
   Ближе, мой Бог, к тебе,
   Ближе к тебе!..
   О, кто бы на земле
   Крылья дал мне!
   Я бы улетел туда,
   Где нет скорбей труда,
   Ближе, мой Бог, к тебе,
   Ближе к тебе!..
   Хриплый старушечий дискант вплетается в сильный, глубокий, бочковый бас старика. Все больше коньковцев окружает нищих. Подходит Семен Трубников, подает старикам какую-то мелочь.
   Катит по деревне тарантас Трубникова, набитый до отказа старым железом, звеньями штакетника.
   В воротах своего дома покуривает, прислушиваясь к божественному пению, инвалид-замочник. Трубников скидывает железо с тарантаса.
   - В МТС подобрали, - говорит он в ответ на удивленный взгляд парня. - С паршивой овцы хоть шерсти клок.
   Трубников подкатывает к коровнику, но все так поглощены слепцами, что приезд председателя остается незамеченным. С помощью Алешки Трубников сгружает штакетник. Тронув Прасковью за локоть, он кивает на привезенный им дефицитный стройматериал. Лицо Прасковьи озаряется радостью. Она тут же вернулась к дому. А Трубников заинтересовался слепцами. Взгромоздившись на сиденье тарантаса, он с интересом наблюдает за рослым и статным слепцом.
   Из-под ворот появляется большой индюк: хвост веером, голубая маленькая голова с фиолетовыми обводьями глаз гордо вскинута, с клюва свисает бледно-розовая сопля, алеет борода над перламутровым зобом. Индюк заметил слепцов. Шея его удлинилась, хвост сложился, сопля подобралась в крошечный рог над клювом. Удивление индюка сменяется гневом: он угрожающе раздулся, голова, шея и набухший толстыми узлами зоб затекли кроваво-красным, он встопорщил перо и кинулся на слепую старуху. Не миновать бы ей беды, да старик махнул ненароком посохом и угодил индюку прямо по клюву. Индюк съежился, как лопнувший воздушный шар, и побежал прочь, кидая землю суковатыми ногами.
   Трубников приподнялся в тарантасе и поманил слепца рукой. Он поманил еще и еще и досадливо нахмурил брови.
   Слепцы продолжали петь, то уносясь в небо, то возвращаясь к земной юдоли, но окружающие их коньковцы заметили странные жесты своего председателя. Они недоуменно переглядываются, решив, что Трубников подзывает кого-то из них.
   - Да не вас! - кричит Трубников и снова призывно машет старику.
   - Стыда у тебя нет, Егор Иваныч! - укоряет его старуха Самохина
   - Привык над людьми издеваться! - подначивает Семен. - Ему наши слезы заместо лимонада.
   Трубников, будто не слыша, продолжает энергично призывать слепца.
   Видимо, слепцы ощутили какое-то беспокойство, пение оборвалось.
   - Эй, дед, не видишь, что ль, тебя зовут! - орет Трубников.
   - Креста на тебе нет! - возмущается Самохина - Нешто слепой может видеть?!
   - А ему что слепой, что зрячий - лишь бы нрав свой показать! злобствует Семен.
   - Сейчас он у меня прозреет. Иди ко мне, дед, а то хуже будет.
   - Что можешь ты сделать убогому, солнечного света не зрящему?вопрошает слепец, проводя пустым взором по небу и верхушкам деревьев, словно Трубников был скворцом.
   - Собак спущу, разорву, как тюльку.
   - За решетку сядешь, - спокойно отзывается старик.
   - Не сяду. Я контуженный, мне все спишется.
   - И правда, дедушка! - затараторили взволнованно, сочувственно женщины. - С ним лучше не связываться!..
   - Спускай собак, - твердо говорит слепец.
   - Мы все в свидетели пойдем, - подзуживает Семен.
   - И спустил бы, - с улыбкой говорит Трубников. - Да старуху твою жалко. Эй, Алешка! - крикнул он племяннику. - Давай сюда...Свезем этих бродяг в район и сдадим в милицию. Ну, живо!
   - Стой! - с тем же твердым достоинством говорит старик. - Иду, непотребный ты человек!
   - Иди, иди, да только без посоха.И нечего бельмы таращить, ты мне глаза покажи. - И Трубников слезает с тарантаса.
   Старик опускает свою косо задранную к небу голову, и под седыми нависшими бровями засияли два голубых озерца, два живых, острых, не поблекших с годами глаза. Он подал руку старухе и повел ее за собой, твердо и крепко ступая по земле лаптями.
   Обманутые женщины принимаются поносить странников.
   - Ловко нас Егор Иваныч поддел! - утирая старческую слезу, со смехом говорит старуха Самохина - А мыто губы распустили!
   - Дядь Сень, ну как, пойдешь в свидетели? - ехидно подзадоривает Егора Трубникова Мотя Постникова.
   Семен со злобой глядит на женщин, затем медленно бредет прочь.
   Трубников подсаживает стариков в латаный-перелатаный тарантас. В тарантас впряжен тоже старый, костлявый, с глубокими яминами над глазами, некогда каурый, а теперь грязно-желтый мерин Копчик.
   - Давай в интендантство, - тихо говорит Трубников Алешке.
   Поднатужившись, Копчик захромал по дороге.
   "Выезд" подкатывает к длинному полусгнившему сараю. Возле сарая колхозники - среди них Надежда Петровна - складывают в штабеля брикеты назема
   - Сколько привезли? - подъехав, спросил Трубников жену.
   - Как обещано, десять тонн, - ответила Надежда Петровна, с любопытством присматриваясь к старикам.
   - Ну, как навоз, дед? - спрашивает Трубников. Старик, хмурясь, нагнулся с сиденья, взял из штабеля брикет, покрутил, швырнул назад и вытер руку полой армяка.
   - Дерьмо навоз, - сказал он медленно.
   - Почему?
   - Дерьма мало, одни опилки.
   - Можно на подкормку пустить?
   - Вреда не будет.
   - А польза?
   - Кой-какая.
   - Ясно! Поехали. Давай, Алеша, на Гостилово.
   ...Тарантас шибко катит задами деревни мимо полей, реденьких зеленей, котловин, полных мутноватой воды, мимо березовых перелесков в темных кулях вороньих гнезд.
   Рука захватила горсть земли.
   - Пора овес сеять? - спрашивает Трубников, разминая землю.
   Трубников со стариком стоит на краю поля, возделанного под овес. Что-то небрежное, важное до высокомерия и вместе серьезное, глубокое появляется во взгляде, во всем выражении худого, темного лица старика...
   - Да уж дней с десять пора было!
   - Ты не путаешь?
   - Овес ранний сев любит, кидай меня в грязь, буду князь.
   - Как ты сказал?
   - Не я - народ говорит.
   И тут совсем рядом раздается песня:
   На столе стоит
   Каша ячневая,
   Хороша любовь,
   Да внебрачная!..
   - выкрикивает женский голос. Трубников с любопытством прислушивается.
   На столе стоит
   Каша пшенная,
   Хороша любовь
   Запрещенная!..
   - поет молодой чистый голос.
   Раздвинув кусты орешника, Трубников выходит к ложбинке, где полдничают женщины-пахари. Перед ними на земле котелок с кашей, толсто нарезанный хлеб, несколько луковиц, крупная соль в тряпочке. Чуть поодаль пасутся коровы.
   - Хлеб-соль! - говорит Трубников. - Как поживаете?
   - Цветем и пахнем! - вызывающе отвечает Полина Коршикова - Присаживайся председатель! Не каша - разлука!
   - Спасибо, я сытый.
   - Брезгуете? - поддевает Трубникова Лиза
   - Небось балованный! - замечает третья женщина - К колбасе приучен!
   - Слышь, председатель, - говорит, поднимаясь с земли, четвертая женщина, - когда же твои обещания сбудутся? То нам авансом грозился, а то...
   - Ихние авансы поют романсы, - перебивает Полина. - Там одна ухватка: сначала пообещают, а потом шиш винтом... Что стоишь моргаешь?
   - Хватит воду качать! - поморщился Трубников. - Будет вам и белка, будет и свисток. Лучше скажите, как ваши орлы - едут до дома, до хаты?
   На столе стоит
   Каша гречневая,
   Хороша любовь,
   Да не вечная!..
   - пропела Лиза
   - Мы этим больше не интересуемся, - зло отвечает Полина.
   - Это как понимать? - Трубников присел на землю.
   - Зачем нам мужики? Мы же не бабы!
   - А кто же вы?
   - Му-у!.. - мычит Полина - Му-у! Вот мы кто. Только комолые. Му-у!..
   - Му-у!.. - подхватывает Лиза, упираясь в землю руками и будто целя в Трубникова воображаемыми рогами, а в глазах у нее слезы.
   Сурово сдвинув брови, следит из тарантаса бывший слепец за этой сценой.
   - Будет вам! - прикрикнула на товарок женщина постарше и шлепнула Лизку по заду. - Разошлись, бесстыдницы!
   Трубников смотрит на женщин, затем молча поворачивается и идет к тарантасу.
   На столе стоит
   Каша манная,
   Хороша любовь,
   Да обманная!..
   Тарантас круто разворачивается в сторону Конькова
   - Скоро ты нас в милицию поведешь? - сердито спрашивает старик.
   - Не спеши на тот свет, там кабаков нет, - отзывается Трубников.
   Изба Надежды Петровны. На столе самовар. "Слепец" Игнат Захарыч отодвигает чашку, переворачивает ее кверху донцем и кладет обсосочек сахара Трубников, расхаживая по горнице, убеждает старика