Нагибин Юрий. Председатель

   - Не время сейчас, Паша...
   - А если мы сегодня все подчистую добьем?
   - Тогда что же... Я первый приду поздравить.
   - Ох и обрадуется мой старшой! Очень ему хотелось на моей свадьбе погулять.
   - Только помни, Паша: стог - шесть обхватов.
   В заношенном жакете, по брови повязанная платком, вышла Мотя; на плече старые, с кривыми зубьями, грабли.
   - Запозднились! - сказала она деловито. - А ну ходи веселей, бригадир!
   - Ступай в поле, - говорит Трубников. - Доней я сам займусь.
   Увидев входящего в дом Трубникова, Доня отпустила с рогача чугунок, лицо ее вспыхнуло гневом.
   - Зачем пришел? Семен в поле...
   - А ты приглашения ждешь?
   - Чего надумал! У меня груднята.
   - Не у тебя одной... Другие в поле малышей берут. А то и старушку для присмотра ставят...
   - Ну а у меня присматривать некому...
   - Я присмотрю.
   - Ты?.. Ты?.. - задохнулась Доня, приподняв рогач.
   - А что? - Трубников впился ей в глаза. - В поле я не гожусь, я и драться-то могу только одной рукой. А ты вон как ловко рогач держишь, будто вилы. Ну, хватит трепаться, давай быстро во вторую бригаду!
   Шмыгая носом, Доня скинула фартук, стянула шелковую кофточку, так что видны стали ее тяжело заполнившие лифчик груди.
   - Бесстыжая ты... - покачал головой Трубников.
   - А чего тебя стесняться? - натягивая через голову кацавейку, сказала Доня. - Ты же не мужик, ты нянька.
   - Эх, убила! Да я хоть чертом буду, только работайте!
   - Хорошую ролю выбрал - за писунами глядеть. Сказать кому - не поверят.
   Доня громко хлопнула дверью. Выйдя, она заглянула в окно.
   Трубников тихо покачивает зыбку. Лицо у него серьезное и кроткое.
   И будто впервые увидела Доня этого человека, которого считала врагом, и странная, задумчивая печаль мелькнула в ее глазах...
   Спорится на полях работа Ребятишки верхом на лошадях подтягивают волокушами копны к строящимся стогам.
   Молодые мужики и бабы, стоя в круг, подают сено вилами на стог, а те, что постарше и поопытнее, утаптывают его, подбирают с боков. Приплясывая на высокой горе почти сметанного стога, Константин Маркушев кричит брату:
   - Эй, братишка, велел бы пивка привезть, дюже жарко!
   - Высотникам хмельного не положено! - отзывается Маркушев. Сковырнешься - отвечай за тебя.
   - Не бойсь, бригадир! А сковырнусь - бабоньки в подол поймают!
   Павел глядит на небо, клубящееся по горизонту не то грозовой, не то пыльной тучей.
   - Друга, давай быстрей! - кричит он. - Никак гроза заходит...
   Доня возвращается домой и застает Трубникова на том же месте. Поскрипывает зыбка, малыши сладко спят.
   - Хорошие колхозники, выдержанные, - одобряет близнят Трубников. - Как там в поле?
   - Пашка икру мечет, загонял совсем... - Но похоже, что Доня не очень огорчена трудовой разминкой.
   Дело близится к вечеру. Над клеверищем гуляет ветер, раздувая подолы баб и рубахи мужиков. Тучи обложили все небо. Люди торопятся, стараясь обогнать грозу. Со своего разболтанного тарантаса спрыгивает Трубников.
   К нему направляется Павел Маркушев, глаза его красны, как у кролика, от ветра и сенной трухи.
   - Как дела, бабоньки? - спрашивает Трубников.
   - Спасибо, хорошо! - вразнобой кричат те.
   - Последний стог добиваем, Егор Иваныч, - улыбается через силу Павел.
   Из сенной трухи мелькнуло обветренное, обожженное солнцем улыбающееся лицо Лизы.
   - В шесть обхватов клали?
   - Проверьте! - машинально отвечает Маркушев. Трубников шагнул к стогу, вскинул левую руку и сам рассмеялся.
   - Ну, моих тут поболе десятка будет! - шутливо говорит он смущенному бригадиру. - Привет, товарищ сталевар! - кричит старшему Маркушеву. - Как самочувствие?
   - Отвык маленько, Егор Иваныч, - отвечает тот с верхушки стога. - Сталь варить вроде сподручней!
   Когда Трубников подъехал к другой бригаде, ветер задул с удвоенной силой. Он уложил траву и заклубил густую пыль на дороге.
   - Видишь, как вовремя кончили, - говорит Надежда Петровна, предупреждая вопрос мужа - А к Бутовской пустоши даже не приступали. Уж очень сено богатое, сроду такого не было.
   - Эх вы! А Маркушев все подчистую добил!
   - Не знаю, как он исхитрился! - разводит руками Надежда Петровна.
   Лицо ее темно от пыли, на щеках влажные черные полосы.
   Все нарастающий ветер, уже не размениваясь на мелочи, ломает сучья деревьев, мчит серые низкие тучи.
   От старой плакучей березы, что росла на бугре, отделился огромный сук, пал на землю и неуклюже потащился по полю.
   Отсюда, с бугра, Трубников видит клеверище. Над золотым ковром вновь отросшего низенького клевера носятся, будто ведьмины клочья волос, пучки сухого сена, вычесанного ветром из стерни. А в дальнем конце поля с перевальцем катится огромный шар, от которого тоже отделяются темные клочья и взмывают вверх. Трубников угадал, что это поверженный стог, лишь когда другой стог наклонился всем составом, рухнул и, покатившись с десяток метров, перестал существовать, растерзанный ветром. А затем повалился еще один стог, и еще, и еще. По дороге, направляясь к деревне, спешат люди.
   Стиснув зубы, глядит Трубников, как ураган уничтожает нелегкий труд людей.
   - Не горюй, Егор Иваныч, - слышится голос подошедшего сзади Игната Захарыча. - Бог даст, завтра ведро будет, мы клеверок обратно просушим и застогуем накрепко.
   - А коли дождь зарядит, сеногной!.. Пропал год... Опять бескормица, падеж, все сначала начинай...
   - Да хватит тебе!.. Раз буря - значит, скоро распогодится.
   - Твои-то не повалило?
   - Зачем? Стоят как вкопанные.
   - Вон за балкой тоже стоят.
   - Видать, поторопились нынче. Утоптали плохо, да и окружность не соблюли.
   - То-то и оно!.. Колхозное - чужое, а свое, кровное - свадьбу сыграть... - горько говорит Трубников, и тут страшный удар грома раскалывает небо.
   Яростно хлынул ливень.
   По окнам стекают последние капли дождя. Гроза прошла, снова светит солнце, июньский вечер еще светел, хотя солнце спустилось к горизонту.
   Трубников и Борька рассматривают наброски для стенда
   - Хорошо, - говорит Трубников. - Все в подробности, только башня тут зачем?
   - Это не башня, а голубятня.
   - Зачем?
   - Голубь-то - почтовая птица. Над почтой голубятник - в самый раз.
   - Идут!..- слышится взволнованный голос подошедшей к окну Надежды Петровны.
   К дому Трубникова приближается шумная толпа. Впереди шагает Павел Маркушев в темном костюме и белой сорочке, рядом с ним молодая в светлом длинном платье с фатой и ромашковым венком на голове. За ними выступают родня и гости, среди всех выделяется дородством старший брат Павла уральский сталевар.
   Люди идут, приплясывая, отбивая дробца. Из середины толпы вырывается пронзительное обращение:
   Ты воспой, ты воспой
   В саду соловейко...
   А раскатистый бас отвечает:
   Эх, я бы рад тебе воспевать.
   Эх, мово го-о-лосу не хвата-ат.
   Хаз-Булат удалой,
   Бедна сакля твоя...
   Одни слова путались с другими, все ухало, охало, ахало.
   - Видишь, ты не пришел, и свадьба сама тебе честь оказывает, - говорит Надежда Петровна.
   - Нужна мне такая честь! - зло отвечает Трубников. - Коль зарядят дожди - сеногной, все прахом пойдет!
   Свадьба приближается к дому.
   - Выйди на улицу, неудобно, - просит Надежда Петровна.
   - А ему удобно мне в лицо глядеть?
   - Нельзя так, Егор, надо быть добрым!..
   Трубников как-то странно - нежно и насмешливо - смотрит на жену.
   - Да, надо быть добрым... Ведь нам одной жизнью жить, верно? Со всеми свадьбами, родинами, крестинами, радостями, горестями... И сколько же, скажи, будет дрянного, нелепого, мешающего, если не быть хоть раз по-настоящему добрым!
   Он выходит на крыльцо, Надежда Петровна следует за ним.
   - Егор Иваныч, мы за вами! - В голосе Павла смущение, неуверенность и радость.
   Трубников молчит.
   - Такая незадача! - Павел делает грустное лицо, но против воли глаза его ликуют. - Прямо несчастный случай, да мы завтра наверстаем!
   Умоляюще и нежно смотрит на Трубникова невеста, с веселой надеждой брат-сталевар.
   - Мразь! - громко говорит Трубников Павлу Маркушеву. - Раз ты коллектив обманул, нет тебе ни в чем веры. Я бы подумал на твоем месте, - он глядит в помертвелое лицо молодой, - стоит ли с таким судьбу вязать. - И, повернувшись, возвращается в дом
   Он входит в дом и садится возле кухонного окошка, глядящего на огороды: верно, нелегко и непросто далась ему эта беспощадная доброта. Мягко ступая, к нему подходит Надежда Петровна.
   - Ох и одиноко тебе будет, Егор, - говорит она печально. Трубников молчит.
   - Может, это и сила в тебе, что ты так можешь... Только надо ли? Надо ли так с людьми? Ведь нонешний день им на всю жизнь запомнится.
   - Я и хочу, чтобы им он запомнился на всю жизнь, - тихо отвечает Трубников. - Ну, мать, раз нам свадебных пирогов не есть, собери-ка поужинать!
   В доме Маркушева негромко и невесело под "Милку дорогую" справляют свадьбу. Захмелевший Павел сидит за столом в палисаднике. К нему склонился Семен Трубников
   - Осрамили тебя на весь свет, - говорит он Павлу. - Разве это дозволено?
   - И за что? - с хмельной обидой бормочет Павел. - Ну, ошиблись, поправимся...
   - А ему люди - тьфу, лишь бы себя выставить!
   - Ладно брехать-то! - вмешивается скотница Прасковья. - Он обо всех нас думает.
   - Молчала бы, верная Личарда! Вот попомните, ему за ваш труд и пот новые награды выйдут, а вам - сказки о светлом будущем.
   - Мы так несогласные... - крутит головой Павел. - Я уйду... И Лизаху заберу... А коли она не того... я один...
   - Ладно чепуху молоть! - обрывает его старший брат.
   - Я серьезно... Он, гад, мне в душу наплевал!
   - Наш взводный тоже гад хороший был, - говорит сталевар. - А ведь мы не дезертировали и в атаку шли за этим взводным.
   - Молчи, блокнот-агитатор!
   Появляются захмелевшие бабы, волоча за собой Лизу.
   - Горько! - орут гости. - Горько-о!
   "Так будет" - эта крупная надпись венчает Борькин рисунок, набитый на доски и установленный против строящегося здания конторы.
   У стенда остановились две молоденькие колхозницы. Они рассматривают рисунок, переглядываются и прыскают. К стенду приближаются Трубников с Игнатом Захарычем
   - Видал, заинтересовались! - удовлетворенно говорит Трубников.
   Но тут и девушки заметили председателя. Смущенно, испуганно охнув, они пустились наутек.
   - Чего это они? - удивился Трубников. Но, подойдя к стенду, он краснеет от гнева.
   Через весь рисунок, который он частично загораживает своей фигурой, тянется другая надпись: "Когда рак свистнет... твою мать".
   - А каждую стеночку еще в особь изукрасили, похлеще иного забора, сокрушенно говорит Игнат Захарыч.
   - Да, выражено недвусмысленно...
   Трубников приходит домой, где застает Надежду Петровну.
   - Знаешь, как стенд испохабили?.. - начинает он. Надежда Петровна прикладывает палец к губам и кивает на закуток.
   - Плачет? - шепотом спрашивает Трубников.
   - Не знаю...
   Трубников проходит в закуток. Мальчик лежит плашмя на койке.
   - Ну, Борис, это не по-солдатски...
   Борька поднял измятое подушкой сухое, бледное лицо.
   - Чего вам, дядя Егор?
   - Прости, мне показалось, что ты того...
   - Нет... Я просто думаю.
   - О чем?
   - Почему люди такие злые? Ведь это же хорошо, что мы с вами придумали? И нарисовано хорошо, правда?
   - Хорошо, да только не ко времени. Поторопились мы...
   - Почему?
   - Дай голодному вместо хлеба букет цветов, он, пожалуй, тебя этим букетом по роже смажет... Еще дыры не залатаны, раны не залечены, а мы уже вон куда махнули. И у людей недоверие, злость - может, мы просто брехуны, обманщики... А люди не злые, не надо о них так думать.
   Входит Надежда Петровна, ставит на столик крынку с молоком
   - Попей холодненького, - говорит она сыну, затем Трубникову: - Ты хоть сыми завтра эту срамотищу.
   - Что? Да ни в жизнь! Если на такие плевки утираться, вся дисциплина к черту пойдет.
   - И кто же это сработал? - вздохнула Надежда Петровна.
   - Разве важно кто? Важно, что все это молча одобрили...
   Возле конторы собрались колхозники. Теперь видно, как за минувшие месяцы вырос людской состав колхоза. На бревнах и просто на земле удобно расположилось несколько десятков мужиков, баб, парней и девушек Отдельной группой держатся старики: Игнат Захарыч с женой, Самохины, скотница Прасковья. Кучно разместились недавно вернувшиеся в колхоз плотники. Их сразу заметно по городской одежде, легкой отчужденности и по любовно-преданным взглядам, какие бросают на них жены.
   Трубников стоит перед собравшимися, за его спиной картина светлого коньковского будущего со всеми комментариями.
   - ...Не за свое дело взялись, братцы, - говорит Трубников. - Вы что, думали меня удивить? Меня, который обкладывал целые батальоны? Я матом вышибал из людей страх и гнал под кинжальный огонь на гибель и победу! А ну, бабы, закрой слух! - гаркнул он.
   И женщины поспешно кто чем - ладонями, воротниками жакетов, платками прикрыли уши и словно обеззвучили мир. Мы видим лишь, как открывается и закрывается рот Трубникова. Но вот он замолчал, и мир снова стал слышим.
   - Ну, хватит, - сказал Трубников.
   Утирая слезу, бывший слепец Игнат Захарьи проговорил умиленным голосом:
   - Утешил, Егор Иваныч, почитай, полвека такой музыки не слыхивал!
   - Задушевная речь, - подтвердил Ширяев.
   - Ладно, товарищи, шутки в сторону! - продолжает Трубников. - Все, что нарисовано здесь, не блажь, а наш с вами завтрашний день, и вы его загадили, осрамили, опохабили. Это, коли проще говорить, наш строительный план. То, что вы, товарищи вновь прибывшие... - он повернулся в сторону артельщиков, должны будете строить...
   - К вам вопрос, товарищ председатель! - крикнула старуха Самохина. Когда, к примеру, все эти чудеса на постном масле ожидаются?
   - Это от нас самих зависит. Ну, скажем, лет через десять.
   - Вона! Да мне за седьмой десяток перевалит!
   - А Кланя, твоя внучка, если ее сопли не задушат, только в возраст войдет, как раз десятилетку кончит нашу, коньковскую.
   - Скажите, Егор Иваныч! - крикнула молодая колхозница Нина Васюкова. Мы правильно поняли, что с колоннами - этот клуб?
   - Правильно. Будущей весной заложим.
   - А напротив чего?
   - Общественная столовая. Не через год, не через два, а войдем в силу построим!
   - До чего у нас народ доверчивый! - раздался звонкий, насмешливый голос Полины Коршиковой. - Им сказки рассказывают, а они губы распустили!
   - Правда, что-то не верится! - поддержал кто-то.
   - А когда вам верилось? - говорит Трубников, и непонятно, горечь или насмешка в его тоне. - Говорил: подымем коров - не верили. Говорил: дадим аванс - не верили. Говорил: соберем народ в колхоз - не верили... Ты, Полина, про сказки плетешь, а давно ли тебе сказкой казалось, чтобы твой разлюбезный супруг Василий на колхозный кошт вернулся? Вот он, сидит на бревнах, новые штаны протирает. Вспомните-ка лучше, что тут весной было, а потом оглянитесь!
   - Верно, бабы! - крикнула скотница Прасковья. - Зачем зря говорить!
   - А чего раньше строить будут? - спросил кто-то.
   - Колхозный двор, инвентарный сарай, конюшню, птичник, мастерскую. Неделимый фонд - первая наша забота. И приступим мы к этому строительству, товарищи мастера, буквально завтра!
   Слышится взволнованный шум.
   Трубников находит глазами Надежду Петровну и Борьку и неприметно подмаргивает им: мол, разговор-таки состоялся.
   Они отвечают ему понимающей улыбкой.
   - Егор Иваныч, а что со стендом делать? - спрашивает кто-то.
   - Как - что? Пусть стоит как свидетельство нашей славы.
   - Неудобно! Ну-ка чужой кто увидит?
   - Так снимем...
   - Может, подчистить резинкой, ножичком соскоблить? - покраснев, предложил Павел Маркушев.
   - Добро! Вот ты этим и займись. Семена Трубникова привлеки, он днем свободный, - спокойно и благожелательно советует Трубников.
   ...Большая, жилистая крестьянская рука, сложенная в кулак, медленно разжимается: на ладони зерна ржи. Игнат Захарыч на крыльце новой конторы показывает эти зерна Трубникову. Тут же находится и Василий Коршиков, и кузнец Ширяев, и несколько молодых колхозников.
   За их фигурами - раскаленная зноем деревенская улица: бредет изнемогающий от зноя пес с высунутым потным языком, поникли пыльные ветви деревьев, стоят смуглые, сухие травы.
   - Еще несколько дней, - говорит Игнат Захарыч, - и зерно начнет гореть.
   - Точно! - подтвердил Ширяев. - Надо убирать.
   - Я звонил в район, - зло бросает Трубников, - говорят, нет указаний сверху.
   - Еще чего! - хмурится Игнат Захарыч. - Зерно само указывает. Заволыним с уборкой - пропадет урожай.
   - А нешто наверху не знают? - невесело усмехнулся Коршиков.
   - Бюрократизм! - резко говорит молчаливый кузнец Ширяев. - Он для земли страшнее засухи...
   - Поеду в МТС, - решительно говорит Трубников. - Или они начнут уборку, или расторгну договор к свиньям собачьим!
   - Верно, - говорит Ширяев. - Уберем вручную. Народу у нас много, справимся.
   - А по такому хлебу вручную даже лучше, - добавил Игнат Захарыч, меньше потерь будет.
   Кабинет директора МТС.
   - Брось, Егор Иванович, - говорит директор, вытирая платком потный лоб. - Небось не маленький, сам знаешь: раз нет команды - сиди и не рыпайся.
   - А урожай пусть гибнет?.. Короче, если ты завтра же не начнешь уборку, мы обойдемся без вас
   - Не пугай, мы уже пуганые, - усмехнулся директор МТС.
   Трубников поглядел на него, резко снял трубку телефона.
   - Колхоз "Труд" попрошу... Да-a!.. Игнат Захарыч, ты? Объяви людям: завтра начнем уборку... Что-о?!
   Трубников отстранился от трубки, провел рукой по сухим, растрескавшимся губам, повернулся к директору МТС.
   Тот, поняв, что уборку уже начали, ошалело глядит на Трубникова.
   Ржаное поле, залитое жгучим солнцем. Недвижимы плотные ряды колосьев. И, надвигаясь на них, широким фронтом идут косцы.
   Мелькают знакомые нам лица: Василий Коршиков, кузнец Ширяев, разящие колосья, как вражескую рать.
   Павел Маркушев.
   Колька-замочник.
   Алешка Трубников.
   Другое поле. Здесь женщины серпами жнут рожь.
   Заводилой в том трудовом согласье - Прасковья, у которой серп забирает колосья, что добрая коса Руки, трудовые женские руки... Молодые и старые, тонкие, покрытые первой загрубелостью, и темные, будто из ремней плетенные, повитые толстыми жилами, и все равно прекрасные человеческие руки, творцы всего доброго, что есть на земле!
   А вот чьи-то сильные, загорелые руки вдруг выпустили крепко схваченные в горсть колосья. Уронили на землю синеватый серп.
   Надежда Петровна стоит, прикрыв глаза, на лице ее странное выражение счастья и боли. Руку она положила под сердце.
   Прасковья заметила неладное. Она подошла к Надежде Петровне и, обняв за плечи, повела ее прочь с полосы.
   - Ступай, слышь, домой! Нашла чего - на жнитве ломаться...
   На другом конце поля, где, удаляясь к горизонту, размахивают косами мужики, слышен треск мотоцикла.
   Примчавшийся из райцентра Раменков взывает через кювет к Трубникову:
   - Да вы понимаете, что теперь будет?! Кто дал указание начинать уборку?! - кричит он, краснея мальчишеским лицом.
   - Зерно! - отвечает Трубников. - Самое высшее начальство!
   - А где же техника? - кричит Раменков. - Где машины?
   - Вы недооцениваете поэзию ручного труда! - с усмешкой отзывается Трубников и идет прочь.
   - Вам это так не пройдет! - кричит Раменков и остервенело жмет на педаль. - Анархия! Вы ответите за это партийным билетом!..
   Мотор, чихнув, тут же замолкает, Раменков жмет еще, еще и еще, но мотоцикл не заводится. Раменков с мученическим видом слезает с седла и толкает мотоцикл вперед.
   Райком партии. По лестнице подымается человек, показывает партбилет вахтеру и проходит в коридор, где на деревянном диване покуривают двое: председатели колхозов "Луч" и "Звезда".
   - Сергей Сергеич, привет! - окликают они вошедшего. - Как жизнь молодая?
   - Живем не тужим, ожидаем хуже... - с невеселой усмешкой отвечает Сергей Сергеич.
   - А что, и тебя тоже?
   - Ободрали как липку! - доканчивает председатель "Красного пути". - Все до зернышка сдал, на трудодни ноль целых хрен десятых, людям в глаза стыдно смотреть!
   - А мне скоро и стыдиться будет некого, - замечает председатель "Луча", - страсть как бежит народ.
   - План-то хоть выполнил?
   - Куда там! Погорело зерно...
   - Молодец Трубников! - с восторгом и завистью говорит председатель "Звезды". - Так, видать, и надо!
   - А что он? - спрашивает Сергей Сергеич.
   - Да, понимаешь, намочил носовой платок в спирте, рот обмазал, за голенище нож сунул - и к директору МТС. Глаза красные, сивухой дышит, я, говорит, контуженный и за себя не отвечаю: или начинай уборку, или расторгай договор!
   - Да брехня все это, легенда!
   - Ничего не брехня, - обиделся председатель "Луча", - люди видели.
   - Да ладно вам спорить! Дальше что?
   - А дальше - убрали они хлеб вручную. Решили, сколько сверх плана сдать. Засыпали семенной фонд, а остальное - на трудодни. Натуроплаты МТС им не платит - дай бог сколько вышло! А когда тут хватились, - председатель кивает на дверь, ведущую в секретарский кабинет, и понижает голос, - он уже чистенький!
   - Главное, что обидно? Он насамовольничал - и ему почет, а мы по указке действовали - и с нас же стружку снимать будут!
   Из кабинета высунулся Раменков.
   - Товарищи, прошу, начинаем!
   Председатели поспешно гасят папиросы и проходят в кабинет.
   У подъезда райкома остановился тарантас Трубникова. Это все тот же драндулет, но отлакированный до блеска, и сбруя и дуга на Копчике новые. Трубников выпрыгивает из тарантаса и быстро проходит в райком.
   Трубников входит в кабинет, где уже началось совещание, и слышит:
   - Наша страна испытывает могучий рост производительных сил и невиданный подъем в сельском хозяйстве. Мы стоим на пороге изобилия, товарищи. В этих условиях мы должны бороться за каждый колос, каждое зерно, чтобы еще умножить богатство и мощь нашей великой Родины. И мы не можем мириться с фактом недоперевыполнения плана колхозом "Труд", где председателем товарищ Трубников
   В дверь заглянула секретарша Клягина.
   - Товарищ Клягин, возьмите трубочку, вас обком вызывает.
   Клягин встает и берет трубку.
   - Клягин на проводе... Здравствуйте, товарищ Чернов... Не проходим мимо, товарищ Чернов, внушаем. Так точно. Квалифицируем... делаем соответственные, Николай Трофимович" - Положил трубку. И тут же продолжает: - Район не выполнил плана хлебосдачи. Засуха? Да! Но не только засуха Председатель колхоза "Труд" товарищ Трубников разбазарил урожай. Вместо того чтобы сдать весь хлеб государству...
   Из магазина выходит Алешка с новыми сапогами, перекинутыми через плечо.
   Кабинет, где происходит совещание.
   - Что скажете на это, товарищ Трубников? - спрашивает секретарь райкома Клягин.
   Трубников - он сидит у окна - поворачивает сухое, замкнутое лицо.
   - Колхозник должен жрать! - медленно и раздельно произносит он и вновь отворачивается к окну.
   Он видит, как на другой стороне площади, возле рынка, сходятся Коршиковы, гонящие только что купленную корову, и Алешка Трубников. Они хвастаются друг перед другом своими приобретениями: Коршиковы - коровой, Алешка - кирзовыми сапогами неходовых размеров.
   - Мы должны прежде всего о государстве думать, товарищ Трубников! говорит Клягин.
   - Да, о государстве! - Трубников снова смотрит на секретаря. - А разве колхозники - не государство? Выходит, от земли должны кормиться все, кроме тех, кто на ней вкалывает?
   Калягин стучит карандашом по столу.
   - Обожди, товарищ Трубников. - И председателям: - На сегодня, товарищи, вы свободны... Егор Иваныч, ты останься, - говорит Клягин.
   С шумом председатели покидают кабинет.
   - Видал, какой оборот! - шепчет председатель "Луча". - У нас-то задница чистая, а Трубников по уши влип!
   - Диалектика, брат! - хихикает председатель "Звезды".
   ...Кабинет секретаря. Тут же и Раменков.
   - Брось демагогию разводить, товарищ Трубников, - раздраженно говорит Клягин, - заладил "народ", "народ"! А народ тобой недоволен: и груб ты, самодурствуешь, и устав нарушаешь, ведешь себя вроде помещика... - Секретарь достал из ящика стола кипу писем и бросает их на стол. - Вон сколько сигналов поступило! Матом народ кроешь, с артелью какой-то мухлюешь, рукоприкладствуешь...
   Трубников сделал такое движение, будто хотел схватить пачку, но Клягин накрыл ее ладонью. Несколько мгновений они молча глядят друг другу в глаза
   - Может, все это одной рукой писано, - с трудом произносит наконец Трубников.
   - Как бы то ни было, мы обязаны прислушаться, - говорит Клягин. - И учти: мы тебя назначили, мы тебя... - Он все же не решился произнести слово "снимем".
   - И правда, назначили, - задумчиво говорит Трубников. - Разве это выборы были? Народ и не знал, за кого голосует... Ну что же... - устало вздохнул он, - коли у народа нет ко мне доверия - переизбирайте... - И он выходит из комнаты.
   - Подработать кандидатуру? - бодро спрашивает Раменков.
   - Кандидат у нас уже имеется - товарищ Раменков! - Значительно говорит Клягин.
   Раменков вздрогнул, и что-то омертвело в его карих доверчивых глазах.
   Мимо конторы, на двери которой висит объявление об отчетно-выборном собрании колхоза "Труд", к своему дому проходит Семен.
   - Все! - с торжеством говорит он, заходя в избу. - Накрылся Егор. Сколь веревочке ни виться, все кончику быть!
   Но это сообщение не вызвало особой радости.
   - Ты о перевыборах, что ли? - небрежно спрашивает Доня.
   - О чем же еще?
   - Так это как народ посмотрит...
   - Дурища! - надменно говорит Семен. - Тут главное, что начальство от него отступилось. А то бы хрена лысого эти перевыборы назначили.