Страница:
Одновременно повсюду разыгрывались совершенно невероятные трагедии. Одна женщина, оказавшись с четырьмя детьми на руках, считая, что муж ее погиб, вышла замуж за его младшего брата, и тут объявился похороненный было ее муж. Или же, наоборот, жена изо всех своих слабых сил тянула на себе не один год нелегкий воз, кормя родителей и детей и храня верность своему мужу, а тот возвращался с индонезийкой и прижитыми с нею двумя детьми. И такое было не редкостью.
Поскольку после капитуляции на первом месте оказался вопрос о хлебе насущном, упали нравы и не стало порядка. Можно было положиться лишь на самых близких друзей.
Повсюду происходили самые небывалые вещи.
Мне благодаря тяжкому труду удалось, наконец, забрать из деревни свою бабушку, маму и малыша в пригород Токио, Урава, и поэтому не нужно было больше ездить на небезопасных поездах. Я бы охотно взяла их в Токио, но из-за нехватки продовольствия доступ туда был по-прежнему ограничен. Но от Урава можно было добраться до Токио на электричке, что очень упрощало дело.
Позже благодаря заступничеству друзей мне удалось забрать семью в Токио, и я купила небольшой домик в Синагава, куда мы все и перебрались. Впервые после долгих лет мы смогли перевести дух.
Вскоре после того, как я забрала семью из Урава, неожиданно приходит письмо от моего свекра в Осаке, где он изъявляет желание увидеть своего внука. Я сразу же сообразила: значит, вот-вот должен вернуться мой муж, и было очень неприятно, что мой дорогой свекор всю войну не желал нас знать. Теперь же он хотел так все устроить, как будто проявлял заботу о своей невестке и внуке.
Тем не менее, я отправилась с малышом в Осаку. У младшей сестры моего мужа была маленькая дочь тех же лет, что и мой ребенок. Я не держала зла за прошлое и с нетерпением ждала возвращения мужа. Как ни странно, его родители совсем о нем не говорили.
И вот однажды, когда я читала газету, натолкнулась там на имя режиссера Наканиси Токэо, который работал в театре-варьете «Такарадзука». Его мать и моя бабушка были очень дружны, и, когда мне было двенадцать лет, эта старая женщина преподнесла мне весьма ценный сямисэн.
Когда я прочитала это имя, мне захотелось немедленно позвонить ему и справиться о самочувствии старой женщины. Кроме того, я хотела рассказать, что сама уже стала матерью. Чтобы позвонить, я пошла к соседям.
Если верить моему свекру, семья Ота очень состоятельная, тогда почему они никак не обзаведутся телефоном? Я понимаю, что после войны установить телефон непросто, но до войны сделать это было вполне возможно… Итак, я позвонила. Пришлось немного подождать, пока не позвали Наканиси.
К телефону подошел сам Такэо вместе с женой. У них тоже был малыш, чуть старше моего сына. Я узнала, что мать Такэо, которую я так любила, умерла незадолго до войны. Они пригласили нас к себе в гости и обещали встретить на вокзале. На следующий же день мы с сыном поехали к ним и чудесно провели там вторую половину дня.
Во время моего телефонного разговора хозяйка дома стояла у двери и все слышала. Поскольку это был не очень доверительный разговор, я без всякой задней мысли говорила о том, в котором часу мы должны встретиться на железнодорожной станции линии Ханкю.
Этот разговор по телефону повлек за собой неожиданные последствия.
Наконец вернулся мой долгожданный супруг.
Он направился не прямо домой, но остановился в отеле города Кобэ и лишь затем появился дома. Мне показалось это странным. Но вскоре все стало ясно. С ним, оказывается, была двадцатилетняя армянка, с которой он работал в генеральном консульстве в Бирме, и его две дочери (погодки и, естественно, полукровки).
Она была молода и красива. Он сказал ей, что наш сын (и наследник) приходится сыном его младшей сестре. Как полагается в фильмах обманутой жене, мне следовало бы рыдать. У меня же от испытанного потрясения даже не оказалось слез.
Я постоянно боялась, что муж мой погиб, ранен или болен. Но что он, пока я изо всех сил надрывалась, чтобы поднять на ноги нашего ребенка, приживет с молодой женщиной двоих детей и совершенно спокойно явится с ними домой — такого я не могла вообразить.
Какое разочарование! Я полагала, что я единственная, о ком он думал все это время. Мне представлялось, что он также мечтает о том дне, когда сможет заключить в свои объятья меня и сына.
Мужья, которые вернулись с чужбины с новыми женами, и причитания оставленных жен и детей составляли тему, которая не сходила со страниц газет. Возвращение мужа с женой-чужестранкой не было тогда редкостью. Но я даже в дурном сне не могла вообразить, что такое ждет и меня.
Я была не столь несчастна и разочарована, сколь потрясена случившимся.
— Чтобы не уронить нашего имени, ты, как жена нашего старшего сына, будешь здесь растить своего сына. Он ведь наш наследник. Кадзуо же будет жить в Кобэ и раз в неделю будет приходить сюда, чтобы повидать тебя и малыша. Та женщина белая и может повредить авторитету нашей семьи, если будет жить здесь, — объяснил мне отец моего мужа.
Мой свекор совершенно серьезно предлагал, чтобы мой муж ради доброго имени семьи жил со своей белой женой в Кобэ и раз в неделю навещал нас. Но было ли под силу моему мужу сразу по возвращении содержать две семьи? От своей свекрови я слышала, что у моего свекра из-за денежной реформы и налогов на недвижимость дела обстояли неважно.
— Как он собирается обеспечивать две семьи? Что ты можешь ответить на это, отец? — спросила я его.
— Смотри: ты же, к счастью, владеешь английским, не так ли? Но и в Осаке есть оккупационные войска. Ты ведь это не упустишь. Работай на американцев и расти здесь своего сына. Кадзуо позаботится о другой жене и детях. Это было бы самым простым решением. Мы должны побеспокоиться, чтобы для посторонних наша семья выглядела вполне благопристойной. Ты согласна?
Получалось, что мой муж будет жить в Кобэ, и я один раз в неделю смогу заимствовать его для себя. Кроме того, мне придется кормить свою семью, работая переводчицей. Какая удобная позиция! Я подумала: а не тронулся ли умом мой дорогой свекор ?
Свекровь же была достаточно благоразумной, чтобы не вмешиваться. Меня поразило, насколько еще крепки в Японии семейные узы между родителями, детьми и братьями с сестрами. Никто из них не подумал заступиться за меня. Свекровь, на которую я так полагалась, заняла сторону сына. Да и моей дорогой младшей свояченице собственный брат оказался дороже.
Я настояла на том, чтобы повидаться с Кадзуо. Я хотела с глазу на глаз поговорить с виновником создавшегося положения и вовсе не собиралась падать перед ним на колени и слезно о чем-то умолять. Мне просто было интересно видеть, как он поведет себя в моем присутствии.
Он был так влюблен в меня, что во время нашего пребывания в Индии даже мыл мне голову…
На следующий день появился Кадзуо. Он вел себя как нашкодивший ребенок, которого теперь ожидает взбучка.
Его отец тотчас примостился между нами. Я полагала, что мой свекор, проявляя учтивость, оставит нас наедине, но он уселся между нами, видно, для того, чтобы оберегать его от неприятностей.
В отличие от меня, чьи руки огрубели от тяжелой работы во время войны, муж мой имел здоровый, сытый и вполне счастливый вид.
Он смущенно улыбнулся:
— Хорошо выглядишь. Вдруг мне стало смешно.
— Только ты вот, похоже, наломал дров, — сказала я.
— Я слышал, что Токио полностью стерли с лица земли, и подумал, что ты и малыш погибли, — ответил тот невозмутимо.
Позже от людей, что находились в Бирме, я узнала, что его свадьба была сыграна вполне официально, с приглашением родственников и друзей, а невеста, как и полагается, была в белом платье со шлейфом.
Муж, говорящий, что был убежден в смерти жены и ребенка, и поэтому решивший вновь жениться, не наведя никаких справок, достоин презрения.
Вообще-то мне всегда везло с мужчинами, но в нем я совершенно разочаровалась. Он оказался единственным ничтожеством среди них.
Неожиданно я вскипела. Как нельзя кстати, рядом оказался мой свекор.
— С той поры как тебя отправили в Бирму, я ни гроша не получила от твоей семьи в Осаке. Я одна рожала ребенка и своими силами растила его.
— Тому виной тяжелое время. Я не посылал денег, потому что они все равно не дошли бы, — небрежно бросил свекор.
Я была просто ошеломлена. Никогда мне не было так плохо, и, ничего не понимая, я лишь переводила взгляд с одного на другого.
Мне казалось, что чувство между мужчиной и женщиной должно быть взаимным. Если мужчина меня больше не любит, я не буду настаивать. Мой муж только что вернулся и не хочет отказываться от меня, своей жены, но вместе с тем он не желает также расставаться со своей юной красавицей. Он думает только о себе.
Разумеется, я все понимаю, но до такой степени самоотверженной женщиной, которая бы по желанию своего свекра согласилась на посещение ее мужем раз в неделю и на то, чтобы одной кормить своих родных и сына, я не была. Кроме того, я никогда не была страстно влюблена в своего мужа.
Чем больше я говорила со свекром и мужем, тем больше мы не понимали друг друга, и все это лишь сильнее досаждало мне. К тому же у меня каждая минута была на счету.
— Для меня невозможно жить в Осаке, работать здесь и кормить всех и вдобавок видеть собственного мужа лишь раз в неделю, — воспротивилась я.
— Это замашки гейши. Поступай как подобает верной жене, оставайся в Осаке и расти потомство, — сказал свекор.
Ему даже не пришло в голову посочувствовать мне, той, которая столь долго и, оказывается, напрасно ждала его сына, проявившего подобную неверность.
Я была сыта по горло. Будучи не в состоянии больше находиться в такой семье, я через пару дней спешно вернулась в Токио, но без ребенка.
Вначале я подумала, не лучше ли будет сразу же забрать с собой сына. Но в Токио меня ждали неотложные дела и был назначен ряд встреч, которые я не могла пропустить.
Когда я объяснила, что возвращаюсь в Токио, свекор сказал:
— Ты можешь поступать как тебе вздумается. Но мы-то знаем, что ты сама здесь созванивалась с неким мужчиной и договаривалась о встрече.
Мой телефонный разговор с семьей Наканиси подслушала соседка, и, когда я сказала «встретимся в таком-то часу на станции линии Ханкю», та тотчас побежала к моему свекру и все ему донесла: «Ваша невестка звонила некоему мужчине и договорилась о встрече с ним». Я живо все это себе представила.
У меня не было никакого настроения оправдываться, так что я лишь сказала:
— Тогда я звонила одной женщине, которую знаю с самого детства, и мне сообщили, что она умерла. Я поехала к ее сыну, чтобы зажечь благовония в память о ней. Мне неведомо, в каких красках все это расписала вам соседка. Я не такая безнравственная, как ваш сын. И мне наплевать, что вы обо мне думаете, бог вам судья. Я все равно уезжаю.
Стоило мне представить, что за гнев и отчаяние вызовет история с моим мужем у моих родных, особенно бабушки, и друзей в Токио, у меня сжималось сердце. Да еще мой сын, который наверняка будет реветь из-за моего внезапного исчезновения…
Я уже упоминала, что моя свекровь за время всей этой склоки ни разу не появилась. Она проявила мудрость. У нее не нашлось бы сил возразить своему мужу. Не очень хорошо себя чувствуя, она решила вовсе не показываться на глаза. Все решал старик.
Мой муж хорошо ладил со своим отцом, который неизменно пекся о его благе.
Вернувшись в Токио, я так и не смогла никому рассказать о случившемся, поскольку меня мучил стыд. Тому, что мой муж вернулся с двадцатилетней красавицей и двумя девочками-полукровками, все равно никто не поверил бы. Поэтому с той поры я неизменно говорила, что мой муж погиб в Бирме… Я сама его похоронила.
Сегодня эта история представляется мне столь нелепой, что при мысли о ней меня тянет скорее смеяться, нежели плакать.
В любом случае сына я оставила в Осаке. Моя бабушка безутешно плакала целыми днями.
— Оставить маленького ребенка в такой бессердечной семье. Ты плохая мать, — упрекала она меня.
С самого его рождения моя бабушка не чаяла души в своем правнуке. Будучи уже старой женщиной, она не могла думать ни о чем ином, как о малыше. Она чуть было не умерла от ужаса, когда узнала, что мой муж вернулся с молодой белой женой и двумя детьми-полукровками. Поэтому можно было понять, почему меня, оставившую своего ребенка таким людям, она назвала плохой матерью.
Мы только что переехали в Урава, и наш быт еще не был налажен. Но, устав ежедневно слышать слова, что я плохая мать, мне пришлось забрать малыша из Осаки. Я опасалась, что там своего «наследника» так просто не отдадут. На этот случай я заранее продумала свои действия и была чуть ли не разочарована, когда те не возражали, чтобы я забрала ребенка в Токио. Похоже, старым супругам было тяжело присматривать за малышом, поскольку было видно, как они облегченно вздохнули.
Когда я возвратилась с ребенком домой, к постоянно хворающим маме и бабушке тотчас вернулись душевные и физические силы. Поскольку они вдвоем окружили его заботой, я могла спокойно и с утроенной силой вернуться к работе.
Позже я узнала, что армянку крайне разочаровала жизнь в Японии, ибо мой муж, оказывается, сказал ей, что он миллионер. Однако после войны едва хватало средств сводить концы с концами. Будучи типичной европейкой, она не была столь глупа, чтобы пожертвовать собой ради детей. В конце концов она вышла замуж за английского предпринимателя и позволила усыновить своих детей бездетным иностранным семьям. Затем она уехала в Лондон.
На счастье Ота Кадзуо, кроме госпожи Иида, меня и еще нескольких человек, никто не знал о его двоеженстве. Позже он стал ректором одного университета и несколько лет назад вышел в отставку. За преподавательскую работу ему дали орден, и я всегда удивлялась его удаче. Для своей бывшей жены и родного сына он палец о палец не ударил. Позже мой сын захотел повидать отца, но, так как у того была новая жена и дочь, от него постарались быстро избавиться. Так что отца он видел один раз в доме его младшей сестры. Хотя я ему советовала не навещать отца, мальчик все же хотел познакомиться с ним.
В любом случае это был самый бесхарактерный мужчина в моей жизни.
Учительница в школе на Вашингтонских холмах
Поскольку после капитуляции на первом месте оказался вопрос о хлебе насущном, упали нравы и не стало порядка. Можно было положиться лишь на самых близких друзей.
Повсюду происходили самые небывалые вещи.
Мне благодаря тяжкому труду удалось, наконец, забрать из деревни свою бабушку, маму и малыша в пригород Токио, Урава, и поэтому не нужно было больше ездить на небезопасных поездах. Я бы охотно взяла их в Токио, но из-за нехватки продовольствия доступ туда был по-прежнему ограничен. Но от Урава можно было добраться до Токио на электричке, что очень упрощало дело.
Позже благодаря заступничеству друзей мне удалось забрать семью в Токио, и я купила небольшой домик в Синагава, куда мы все и перебрались. Впервые после долгих лет мы смогли перевести дух.
Вскоре после того, как я забрала семью из Урава, неожиданно приходит письмо от моего свекра в Осаке, где он изъявляет желание увидеть своего внука. Я сразу же сообразила: значит, вот-вот должен вернуться мой муж, и было очень неприятно, что мой дорогой свекор всю войну не желал нас знать. Теперь же он хотел так все устроить, как будто проявлял заботу о своей невестке и внуке.
Тем не менее, я отправилась с малышом в Осаку. У младшей сестры моего мужа была маленькая дочь тех же лет, что и мой ребенок. Я не держала зла за прошлое и с нетерпением ждала возвращения мужа. Как ни странно, его родители совсем о нем не говорили.
И вот однажды, когда я читала газету, натолкнулась там на имя режиссера Наканиси Токэо, который работал в театре-варьете «Такарадзука». Его мать и моя бабушка были очень дружны, и, когда мне было двенадцать лет, эта старая женщина преподнесла мне весьма ценный сямисэн.
Когда я прочитала это имя, мне захотелось немедленно позвонить ему и справиться о самочувствии старой женщины. Кроме того, я хотела рассказать, что сама уже стала матерью. Чтобы позвонить, я пошла к соседям.
Если верить моему свекру, семья Ота очень состоятельная, тогда почему они никак не обзаведутся телефоном? Я понимаю, что после войны установить телефон непросто, но до войны сделать это было вполне возможно… Итак, я позвонила. Пришлось немного подождать, пока не позвали Наканиси.
К телефону подошел сам Такэо вместе с женой. У них тоже был малыш, чуть старше моего сына. Я узнала, что мать Такэо, которую я так любила, умерла незадолго до войны. Они пригласили нас к себе в гости и обещали встретить на вокзале. На следующий же день мы с сыном поехали к ним и чудесно провели там вторую половину дня.
Во время моего телефонного разговора хозяйка дома стояла у двери и все слышала. Поскольку это был не очень доверительный разговор, я без всякой задней мысли говорила о том, в котором часу мы должны встретиться на железнодорожной станции линии Ханкю.
Этот разговор по телефону повлек за собой неожиданные последствия.
Наконец вернулся мой долгожданный супруг.
Он направился не прямо домой, но остановился в отеле города Кобэ и лишь затем появился дома. Мне показалось это странным. Но вскоре все стало ясно. С ним, оказывается, была двадцатилетняя армянка, с которой он работал в генеральном консульстве в Бирме, и его две дочери (погодки и, естественно, полукровки).
Она была молода и красива. Он сказал ей, что наш сын (и наследник) приходится сыном его младшей сестре. Как полагается в фильмах обманутой жене, мне следовало бы рыдать. У меня же от испытанного потрясения даже не оказалось слез.
Я постоянно боялась, что муж мой погиб, ранен или болен. Но что он, пока я изо всех сил надрывалась, чтобы поднять на ноги нашего ребенка, приживет с молодой женщиной двоих детей и совершенно спокойно явится с ними домой — такого я не могла вообразить.
Какое разочарование! Я полагала, что я единственная, о ком он думал все это время. Мне представлялось, что он также мечтает о том дне, когда сможет заключить в свои объятья меня и сына.
Мужья, которые вернулись с чужбины с новыми женами, и причитания оставленных жен и детей составляли тему, которая не сходила со страниц газет. Возвращение мужа с женой-чужестранкой не было тогда редкостью. Но я даже в дурном сне не могла вообразить, что такое ждет и меня.
Я была не столь несчастна и разочарована, сколь потрясена случившимся.
— Чтобы не уронить нашего имени, ты, как жена нашего старшего сына, будешь здесь растить своего сына. Он ведь наш наследник. Кадзуо же будет жить в Кобэ и раз в неделю будет приходить сюда, чтобы повидать тебя и малыша. Та женщина белая и может повредить авторитету нашей семьи, если будет жить здесь, — объяснил мне отец моего мужа.
Мой свекор совершенно серьезно предлагал, чтобы мой муж ради доброго имени семьи жил со своей белой женой в Кобэ и раз в неделю навещал нас. Но было ли под силу моему мужу сразу по возвращении содержать две семьи? От своей свекрови я слышала, что у моего свекра из-за денежной реформы и налогов на недвижимость дела обстояли неважно.
— Как он собирается обеспечивать две семьи? Что ты можешь ответить на это, отец? — спросила я его.
— Смотри: ты же, к счастью, владеешь английским, не так ли? Но и в Осаке есть оккупационные войска. Ты ведь это не упустишь. Работай на американцев и расти здесь своего сына. Кадзуо позаботится о другой жене и детях. Это было бы самым простым решением. Мы должны побеспокоиться, чтобы для посторонних наша семья выглядела вполне благопристойной. Ты согласна?
Получалось, что мой муж будет жить в Кобэ, и я один раз в неделю смогу заимствовать его для себя. Кроме того, мне придется кормить свою семью, работая переводчицей. Какая удобная позиция! Я подумала: а не тронулся ли умом мой дорогой свекор ?
Свекровь же была достаточно благоразумной, чтобы не вмешиваться. Меня поразило, насколько еще крепки в Японии семейные узы между родителями, детьми и братьями с сестрами. Никто из них не подумал заступиться за меня. Свекровь, на которую я так полагалась, заняла сторону сына. Да и моей дорогой младшей свояченице собственный брат оказался дороже.
Я настояла на том, чтобы повидаться с Кадзуо. Я хотела с глазу на глаз поговорить с виновником создавшегося положения и вовсе не собиралась падать перед ним на колени и слезно о чем-то умолять. Мне просто было интересно видеть, как он поведет себя в моем присутствии.
Он был так влюблен в меня, что во время нашего пребывания в Индии даже мыл мне голову…
На следующий день появился Кадзуо. Он вел себя как нашкодивший ребенок, которого теперь ожидает взбучка.
Его отец тотчас примостился между нами. Я полагала, что мой свекор, проявляя учтивость, оставит нас наедине, но он уселся между нами, видно, для того, чтобы оберегать его от неприятностей.
В отличие от меня, чьи руки огрубели от тяжелой работы во время войны, муж мой имел здоровый, сытый и вполне счастливый вид.
Он смущенно улыбнулся:
— Хорошо выглядишь. Вдруг мне стало смешно.
— Только ты вот, похоже, наломал дров, — сказала я.
— Я слышал, что Токио полностью стерли с лица земли, и подумал, что ты и малыш погибли, — ответил тот невозмутимо.
Позже от людей, что находились в Бирме, я узнала, что его свадьба была сыграна вполне официально, с приглашением родственников и друзей, а невеста, как и полагается, была в белом платье со шлейфом.
Муж, говорящий, что был убежден в смерти жены и ребенка, и поэтому решивший вновь жениться, не наведя никаких справок, достоин презрения.
Вообще-то мне всегда везло с мужчинами, но в нем я совершенно разочаровалась. Он оказался единственным ничтожеством среди них.
Неожиданно я вскипела. Как нельзя кстати, рядом оказался мой свекор.
— С той поры как тебя отправили в Бирму, я ни гроша не получила от твоей семьи в Осаке. Я одна рожала ребенка и своими силами растила его.
— Тому виной тяжелое время. Я не посылал денег, потому что они все равно не дошли бы, — небрежно бросил свекор.
Я была просто ошеломлена. Никогда мне не было так плохо, и, ничего не понимая, я лишь переводила взгляд с одного на другого.
Мне казалось, что чувство между мужчиной и женщиной должно быть взаимным. Если мужчина меня больше не любит, я не буду настаивать. Мой муж только что вернулся и не хочет отказываться от меня, своей жены, но вместе с тем он не желает также расставаться со своей юной красавицей. Он думает только о себе.
Разумеется, я все понимаю, но до такой степени самоотверженной женщиной, которая бы по желанию своего свекра согласилась на посещение ее мужем раз в неделю и на то, чтобы одной кормить своих родных и сына, я не была. Кроме того, я никогда не была страстно влюблена в своего мужа.
Чем больше я говорила со свекром и мужем, тем больше мы не понимали друг друга, и все это лишь сильнее досаждало мне. К тому же у меня каждая минута была на счету.
— Для меня невозможно жить в Осаке, работать здесь и кормить всех и вдобавок видеть собственного мужа лишь раз в неделю, — воспротивилась я.
— Это замашки гейши. Поступай как подобает верной жене, оставайся в Осаке и расти потомство, — сказал свекор.
Ему даже не пришло в голову посочувствовать мне, той, которая столь долго и, оказывается, напрасно ждала его сына, проявившего подобную неверность.
Я была сыта по горло. Будучи не в состоянии больше находиться в такой семье, я через пару дней спешно вернулась в Токио, но без ребенка.
Вначале я подумала, не лучше ли будет сразу же забрать с собой сына. Но в Токио меня ждали неотложные дела и был назначен ряд встреч, которые я не могла пропустить.
Когда я объяснила, что возвращаюсь в Токио, свекор сказал:
— Ты можешь поступать как тебе вздумается. Но мы-то знаем, что ты сама здесь созванивалась с неким мужчиной и договаривалась о встрече.
Мой телефонный разговор с семьей Наканиси подслушала соседка, и, когда я сказала «встретимся в таком-то часу на станции линии Ханкю», та тотчас побежала к моему свекру и все ему донесла: «Ваша невестка звонила некоему мужчине и договорилась о встрече с ним». Я живо все это себе представила.
У меня не было никакого настроения оправдываться, так что я лишь сказала:
— Тогда я звонила одной женщине, которую знаю с самого детства, и мне сообщили, что она умерла. Я поехала к ее сыну, чтобы зажечь благовония в память о ней. Мне неведомо, в каких красках все это расписала вам соседка. Я не такая безнравственная, как ваш сын. И мне наплевать, что вы обо мне думаете, бог вам судья. Я все равно уезжаю.
Стоило мне представить, что за гнев и отчаяние вызовет история с моим мужем у моих родных, особенно бабушки, и друзей в Токио, у меня сжималось сердце. Да еще мой сын, который наверняка будет реветь из-за моего внезапного исчезновения…
Я уже упоминала, что моя свекровь за время всей этой склоки ни разу не появилась. Она проявила мудрость. У нее не нашлось бы сил возразить своему мужу. Не очень хорошо себя чувствуя, она решила вовсе не показываться на глаза. Все решал старик.
Мой муж хорошо ладил со своим отцом, который неизменно пекся о его благе.
Вернувшись в Токио, я так и не смогла никому рассказать о случившемся, поскольку меня мучил стыд. Тому, что мой муж вернулся с двадцатилетней красавицей и двумя девочками-полукровками, все равно никто не поверил бы. Поэтому с той поры я неизменно говорила, что мой муж погиб в Бирме… Я сама его похоронила.
Сегодня эта история представляется мне столь нелепой, что при мысли о ней меня тянет скорее смеяться, нежели плакать.
В любом случае сына я оставила в Осаке. Моя бабушка безутешно плакала целыми днями.
— Оставить маленького ребенка в такой бессердечной семье. Ты плохая мать, — упрекала она меня.
С самого его рождения моя бабушка не чаяла души в своем правнуке. Будучи уже старой женщиной, она не могла думать ни о чем ином, как о малыше. Она чуть было не умерла от ужаса, когда узнала, что мой муж вернулся с молодой белой женой и двумя детьми-полукровками. Поэтому можно было понять, почему меня, оставившую своего ребенка таким людям, она назвала плохой матерью.
Мы только что переехали в Урава, и наш быт еще не был налажен. Но, устав ежедневно слышать слова, что я плохая мать, мне пришлось забрать малыша из Осаки. Я опасалась, что там своего «наследника» так просто не отдадут. На этот случай я заранее продумала свои действия и была чуть ли не разочарована, когда те не возражали, чтобы я забрала ребенка в Токио. Похоже, старым супругам было тяжело присматривать за малышом, поскольку было видно, как они облегченно вздохнули.
Когда я возвратилась с ребенком домой, к постоянно хворающим маме и бабушке тотчас вернулись душевные и физические силы. Поскольку они вдвоем окружили его заботой, я могла спокойно и с утроенной силой вернуться к работе.
Позже я узнала, что армянку крайне разочаровала жизнь в Японии, ибо мой муж, оказывается, сказал ей, что он миллионер. Однако после войны едва хватало средств сводить концы с концами. Будучи типичной европейкой, она не была столь глупа, чтобы пожертвовать собой ради детей. В конце концов она вышла замуж за английского предпринимателя и позволила усыновить своих детей бездетным иностранным семьям. Затем она уехала в Лондон.
На счастье Ота Кадзуо, кроме госпожи Иида, меня и еще нескольких человек, никто не знал о его двоеженстве. Позже он стал ректором одного университета и несколько лет назад вышел в отставку. За преподавательскую работу ему дали орден, и я всегда удивлялась его удаче. Для своей бывшей жены и родного сына он палец о палец не ударил. Позже мой сын захотел повидать отца, но, так как у того была новая жена и дочь, от него постарались быстро избавиться. Так что отца он видел один раз в доме его младшей сестры. Хотя я ему советовала не навещать отца, мальчик все же хотел познакомиться с ним.
В любом случае это был самый бесхарактерный мужчина в моей жизни.
Учительница в школе на Вашингтонских холмах
На званом приеме, устроенном одним газетным издателем, меня представили некой изысканной даме средних лет. К тому же я познакомилась еще с двумя или тремя чинами из ставки верховного главнокомандования и двумя журналистами. Главным образом я находилась в распоряжении мисс Н. Если на каком-то торжестве присутствуют дамы, было принято, что гейши в первую очередь обслуживают именно их.
Мисс Н. была заведующей начальной школой на Вашингтонских холмах, располагавшейся близ домов, где жили офицеры со своими семьями.
Позже Вашингтонские холмы были обустроены под олимпийскую деревню. Этого мне не довелось застать, поскольку в то время я жила уже в Америке.
Раньше там находился учебный плац Ёёги, и сама местность была довольно обширная. Там возвели сотни одноквартирных домов для американских офицеров из ставки главного командования, поэтому сама школа была достаточно вместительная.
Раньше в Японии школьные руководительницы были редкостью. Кроме того, мисс Н. оказалась столь бойкой женщиной, которая совершенно не соответствовала японским представлениям о руководителе начальной школы. Это была красивая блондинка, которая носила сшитый со вкусом синий трикотажный костюм с подобранными по цвету, тоже синими, серьгами, браслетом и цепочкой, к тому же красила ногти.
На упомянутом приеме состоялось традиционное танцевальное представление, которое я разъясняла присутствующим.
Мисс Н. внимательно наблюдала за мной своими красивыми голубыми глазами. Поскольку японские танцы очень символичны и носят стилизованный характер, я подошла к ней и спросила, все ли та поняла. Да, ей все понятно. Она похвалила мой английский язык за четкость произношения, что редко встретишь среди японцев.
Затем она спросила, не соглашусь ли я преподавать в ее школе.
Я была поражена:
— Быть учительницей? Преподавать?
— Ведь вы работаете по вечерам? Занятия в школе начинаются с утра, так что самое позднее к трем часам вы были бы свободны.
— Но я ведь гейша.
— Ну и что с того ? — возразила та. Подобное отношение удивило меня, поскольку в данном плане у меня был довольно горький опыт, но американскую заведующую начальной школой это, похоже, совсем не волновало.
До войны я однажды преподавала в художественной школе (ныне это Государственная академия художеств). Преподаватели нихонга (т.е. японской живописи) Ивата Сэнтаро и Симура Тацуми, бывшие моими постоянными клиентами, упросили меня тогда кое-что показать в школе.
— Кихару, нынешние студенты ничтоже сумня-шеся изображают кимоно запахивающимся справа, а как выглядит хакама, они не имеют ни малейшего представления. Приди как-нибудь к нам и покажи им, на что похожа японская одежда.
Я захватила с собой наглядные пособия, куда входили коричневое кимоно осима, кимоно одзия из бумажного крепа и кимоно юки из тонкого шелка, рассказала о тогдашних способах пошива, показала, как носят отдельные предметы одежды, причем объяснила, что все они, как бы дороги ни были, относятся к повседневной одежде, а вовсе не к праздничным нарядам.
Во второй раз я позаимствовала несколько париков от Окаёнэ и рассказала, какие прически носят незамужние и семейные дамы, гейши, жены самураев и мещанки.
Показы устраивались раз в неделю. Начиная со второй демонстрации аудитория была переполнена слушателями. Однако ни с того ни с сего мои показы были запрещены. Похоже, женская часть студенчества и преподавательского состава решила, что само появление гейши на кафедре, где место профессорам, оскверняет эту святыню.
После окончания войны нечто подобное произошло в крупной больнице. Заместитель главного врача, ценивший мой особый способ преподавания, организовал для участников съезда врачей, который должен был состояться в следующем году, курсы разговорного английского языка. Но мне было отказано, поскольку больница посчитала, что будет лучше пригласить специалиста, нежели доверить эти курсы гейше.
Если бы заместитель главврача стал настаивать на моей методике, которая давала непосредственно навыки практического английского языка, там бы такое началось. Наверняка поползли бы слухи, что я его любовница.
Поскольку у себя в Японии, этой отягощенной предрассудками стране, мне особо доставалось от своих сородичей, приглашение от мисс Н. преподавать в ее школе меня глубоко порадовало. Я не ожидала, что мои сомнения она просто отметет словами: «Ну и что с того? » — и была растрогана до слез.
Моя работа в качестве преподавателя японской культуры в школе мисс Н. начиналась в девять утра и чаще всего длилась примерно до двух часов дня. Я учила оригами, икебане, изготовлению кукол и танцу. Так как мне платили в долларах, получалось довольно солидное жалованье.
На своих собраниях американские преподаватели сами заботились о кофе или чае. Но, воспитанная иначе, я не могла это вынести. Первым делом я приносила чай заведующей, затем ее заместителю, потом завучу. Молоко и сахар я тоже им разносила. Наконец, обслужив себя, я занимала свое место.
Госпожа заведующая благодарила за проявленную заботу и отметила то изящество, с каким я подавала чай. Ни одна американка не сможет так раскованно двигаться. Должно быть, это следствие полученных мною навыков в качестве Geisha Girl. Всем бы так научиться.
После собрания его участники сами открывали двери и бесцеремонно покидали помещение. Однако затем я стала открывать перед всеми дверь и, покидая последней помещение, тихо ее закрывала. И здесь это было отмечено как примерное образование, полученное мною в бытность Geisha Girl.
Мисс Н. также неизменно нравились мои кимоно. Привыкшая к надменному к себе обращению со стороны своих соотечественников, я была рада каждой звучащей в мой адрес похвале.
И я все чаще стала задаваться вопросом, а не сложится ли моя жизнь более счастливо в Америке. Во всяком случае, в обществе американцев я чувствовала себя раскованно и непринужденно. Мне было тяжело среди японцев, которые были склонны судить о человеке по его общественному положению. Здесь же и преподаватели, и ученики были очень сердечны, а мои успехи ценились. Я была рада, что сугубо японским совершенно невыносимым пересудам о том, кем человек был прежде, здесь не было места.
Я познакомилась с четой Митчелл на одной встрече и подружилась с ними. А так как их дочурка была одногодкой с моим сыном, я часто бывала у них. Они хвалили моего сына за то, что тот неплохо рисовал. Однажды они решили купить для него в гарнизонном магазине набор из двадцати четырех цветных карандашей и коробку красок. В ту пору о цветных карандашах и красках хорошего качества можно было только мечтать. И вот я, счастливая, условилась ждать их перед входом в гарнизонный магазин Гиндзы.
Один американский военный полицейский регулировал движение на перекрестке. Такое было внове для Японии. Он был одет в обычную американскую форму и, подобно балетному танцовщику, двигал широко руками, поворачивался, и получалось это у него удивительно грациозно. Мы часто там останавливались и любовались этим «танцем регулировщика».
В тот день супруги Митчелл собирались пригласить меня к себе обедать. Поскольку наши дети были в саду, я пришла немного пораньше и ждала их в своем розовом кимоно у перекрестка. Тут вышел господин Митчелл с рисовальными принадлежностями для моего сына и спросил меня, не могу ли я немного подождать, поскольку жене нужно сделать кое-какие покупки.
— Разумеется, — ответила я.
Пока мы стояли перед магазином, у нас зашел разговор о последнем школьном празднике, где дочурка Митчеллов исполняла детскую песенку «Разноцветный зонтик». В кимоно, с уложенными в японском стиле светлыми волосами и с зонтиком от солнца она выглядела особенно обворожительной.
Когда мы так стояли и беседовали, рядом с нами остановились два студента в форме со стоячим воротом университета Тодай и не сводили с нас глаз.
— Уличные девчонки нынче недурно одеваются, — громко сказал один из них.
— Они, должно быть, стоят перед гарнизонным магазином, чтобы подцепить американцев, — заметил другой.
— Простите, я сейчас, — обратилась я к господину Митчеллу и ухватила за руки этих студентов, которые уже хотели идти дальше. — Погодите немного.
Оба остановились как вкопанные.
— Ведь вы студенты университета Тодай, не так ли?
— Да. — Они недовольно смотрели на меня.
— Судя по вашим нашивкам, вы изучаете литературу. Должно быть, английскую литературу? — спросила я, и те утвердительно кивнули.
— Разве вы только что не говорили, что нынешние уличные девицы так недурно одеваются и перед гарнизонным магазином ждут, как бы им подцепить американцев? — продолжила я.
Речь моя была громкой, так что стали собираться люди. Ведь все происходило на самой Гиндзе.
— Будучи студентами английской литературы, вам следовало бы научиться различать английский говор уличных девиц от правильной английской речи. Кроме того, я беседовала с господином Митчеллом о школьном празднике его дочери. Вы уже стоите здесь достаточно долго и наверняка слышали наш разговор. Разве вы не в состоянии отличить уличный жаргон от правильной английской речи? Я не могу позволить, чтобы вы подобным образом здесь сплетничали. И это называется студенты университета Тодай. Немедленно извинитесь передо мной.
Я гневно смотрела на них. Тем временем собралось порядком людей вокруг, и те, краснея, извинились.
— Я обучаю дочь этого господина в начальной школе на Вашингтонских холмах. Поэтому не могу позволить, чтобы вы говорили, что я пытаюсь здесь подцепить американцев. И впредь старайтесь держать язык за зубами, чтобы не сболтнуть что-либо, не подумавши.
Оба студента-горемыки поспешно ретировались. Я же собиралась вернуться к господину Митчеллу, как тут со мной заговорил один прилично одетый господин:
— Извините, пожалуйста. Я наблюдал все с самого начала и нахожусь под большим впечатлением от того, что случилось. Хотя многим не нравятся подобные вещи, но почти ни у кого не хватает смелости поставить на место таких людей и заставить их извиниться. Несмотря на свою молодость, вы действительно отважная женщина.
— Мне просто мучительно видеть все это, — извинилась я.
Так я познакомилась с профессором Канамори, которому многим обязана. Просто диву даешься, каким образом случается людям сводить дружбу.
Несколькими днями позже мне позвонил профессор Канамори и сказал, что ректор университета Тодай господин Намбара Сигэру желает непременно со мной познакомиться. Мне не доставляло трудностей беседовать в обществе людей вроде ректора Намбара, но известие о том, что за мной будет послан автомобиль, который доставит меня к нему, меня напугало. Профессор Канамори успокоил меня:
— Я буду рядом.
На следующий день за мной приехал огромный старомодный черный лимузин, который имел вид автомобиля высокопоставленной особы эпохи Тай-сё, и доставил меня через красные университетские ворота к ректору. Перед старым зданием, к моему большому облегчению, стоял профессор Канамори.
Ректор Намбара был седовлас и производил очень благоприятное впечатление.
Мисс Н. была заведующей начальной школой на Вашингтонских холмах, располагавшейся близ домов, где жили офицеры со своими семьями.
Позже Вашингтонские холмы были обустроены под олимпийскую деревню. Этого мне не довелось застать, поскольку в то время я жила уже в Америке.
Раньше там находился учебный плац Ёёги, и сама местность была довольно обширная. Там возвели сотни одноквартирных домов для американских офицеров из ставки главного командования, поэтому сама школа была достаточно вместительная.
Раньше в Японии школьные руководительницы были редкостью. Кроме того, мисс Н. оказалась столь бойкой женщиной, которая совершенно не соответствовала японским представлениям о руководителе начальной школы. Это была красивая блондинка, которая носила сшитый со вкусом синий трикотажный костюм с подобранными по цвету, тоже синими, серьгами, браслетом и цепочкой, к тому же красила ногти.
На упомянутом приеме состоялось традиционное танцевальное представление, которое я разъясняла присутствующим.
Мисс Н. внимательно наблюдала за мной своими красивыми голубыми глазами. Поскольку японские танцы очень символичны и носят стилизованный характер, я подошла к ней и спросила, все ли та поняла. Да, ей все понятно. Она похвалила мой английский язык за четкость произношения, что редко встретишь среди японцев.
Затем она спросила, не соглашусь ли я преподавать в ее школе.
Я была поражена:
— Быть учительницей? Преподавать?
— Ведь вы работаете по вечерам? Занятия в школе начинаются с утра, так что самое позднее к трем часам вы были бы свободны.
— Но я ведь гейша.
— Ну и что с того ? — возразила та. Подобное отношение удивило меня, поскольку в данном плане у меня был довольно горький опыт, но американскую заведующую начальной школой это, похоже, совсем не волновало.
До войны я однажды преподавала в художественной школе (ныне это Государственная академия художеств). Преподаватели нихонга (т.е. японской живописи) Ивата Сэнтаро и Симура Тацуми, бывшие моими постоянными клиентами, упросили меня тогда кое-что показать в школе.
— Кихару, нынешние студенты ничтоже сумня-шеся изображают кимоно запахивающимся справа, а как выглядит хакама, они не имеют ни малейшего представления. Приди как-нибудь к нам и покажи им, на что похожа японская одежда.
Я захватила с собой наглядные пособия, куда входили коричневое кимоно осима, кимоно одзия из бумажного крепа и кимоно юки из тонкого шелка, рассказала о тогдашних способах пошива, показала, как носят отдельные предметы одежды, причем объяснила, что все они, как бы дороги ни были, относятся к повседневной одежде, а вовсе не к праздничным нарядам.
Во второй раз я позаимствовала несколько париков от Окаёнэ и рассказала, какие прически носят незамужние и семейные дамы, гейши, жены самураев и мещанки.
Показы устраивались раз в неделю. Начиная со второй демонстрации аудитория была переполнена слушателями. Однако ни с того ни с сего мои показы были запрещены. Похоже, женская часть студенчества и преподавательского состава решила, что само появление гейши на кафедре, где место профессорам, оскверняет эту святыню.
После окончания войны нечто подобное произошло в крупной больнице. Заместитель главного врача, ценивший мой особый способ преподавания, организовал для участников съезда врачей, который должен был состояться в следующем году, курсы разговорного английского языка. Но мне было отказано, поскольку больница посчитала, что будет лучше пригласить специалиста, нежели доверить эти курсы гейше.
Если бы заместитель главврача стал настаивать на моей методике, которая давала непосредственно навыки практического английского языка, там бы такое началось. Наверняка поползли бы слухи, что я его любовница.
Поскольку у себя в Японии, этой отягощенной предрассудками стране, мне особо доставалось от своих сородичей, приглашение от мисс Н. преподавать в ее школе меня глубоко порадовало. Я не ожидала, что мои сомнения она просто отметет словами: «Ну и что с того? » — и была растрогана до слез.
Моя работа в качестве преподавателя японской культуры в школе мисс Н. начиналась в девять утра и чаще всего длилась примерно до двух часов дня. Я учила оригами, икебане, изготовлению кукол и танцу. Так как мне платили в долларах, получалось довольно солидное жалованье.
На своих собраниях американские преподаватели сами заботились о кофе или чае. Но, воспитанная иначе, я не могла это вынести. Первым делом я приносила чай заведующей, затем ее заместителю, потом завучу. Молоко и сахар я тоже им разносила. Наконец, обслужив себя, я занимала свое место.
Госпожа заведующая благодарила за проявленную заботу и отметила то изящество, с каким я подавала чай. Ни одна американка не сможет так раскованно двигаться. Должно быть, это следствие полученных мною навыков в качестве Geisha Girl. Всем бы так научиться.
После собрания его участники сами открывали двери и бесцеремонно покидали помещение. Однако затем я стала открывать перед всеми дверь и, покидая последней помещение, тихо ее закрывала. И здесь это было отмечено как примерное образование, полученное мною в бытность Geisha Girl.
Мисс Н. также неизменно нравились мои кимоно. Привыкшая к надменному к себе обращению со стороны своих соотечественников, я была рада каждой звучащей в мой адрес похвале.
И я все чаще стала задаваться вопросом, а не сложится ли моя жизнь более счастливо в Америке. Во всяком случае, в обществе американцев я чувствовала себя раскованно и непринужденно. Мне было тяжело среди японцев, которые были склонны судить о человеке по его общественному положению. Здесь же и преподаватели, и ученики были очень сердечны, а мои успехи ценились. Я была рада, что сугубо японским совершенно невыносимым пересудам о том, кем человек был прежде, здесь не было места.
Я познакомилась с четой Митчелл на одной встрече и подружилась с ними. А так как их дочурка была одногодкой с моим сыном, я часто бывала у них. Они хвалили моего сына за то, что тот неплохо рисовал. Однажды они решили купить для него в гарнизонном магазине набор из двадцати четырех цветных карандашей и коробку красок. В ту пору о цветных карандашах и красках хорошего качества можно было только мечтать. И вот я, счастливая, условилась ждать их перед входом в гарнизонный магазин Гиндзы.
Один американский военный полицейский регулировал движение на перекрестке. Такое было внове для Японии. Он был одет в обычную американскую форму и, подобно балетному танцовщику, двигал широко руками, поворачивался, и получалось это у него удивительно грациозно. Мы часто там останавливались и любовались этим «танцем регулировщика».
В тот день супруги Митчелл собирались пригласить меня к себе обедать. Поскольку наши дети были в саду, я пришла немного пораньше и ждала их в своем розовом кимоно у перекрестка. Тут вышел господин Митчелл с рисовальными принадлежностями для моего сына и спросил меня, не могу ли я немного подождать, поскольку жене нужно сделать кое-какие покупки.
— Разумеется, — ответила я.
Пока мы стояли перед магазином, у нас зашел разговор о последнем школьном празднике, где дочурка Митчеллов исполняла детскую песенку «Разноцветный зонтик». В кимоно, с уложенными в японском стиле светлыми волосами и с зонтиком от солнца она выглядела особенно обворожительной.
Когда мы так стояли и беседовали, рядом с нами остановились два студента в форме со стоячим воротом университета Тодай и не сводили с нас глаз.
— Уличные девчонки нынче недурно одеваются, — громко сказал один из них.
— Они, должно быть, стоят перед гарнизонным магазином, чтобы подцепить американцев, — заметил другой.
— Простите, я сейчас, — обратилась я к господину Митчеллу и ухватила за руки этих студентов, которые уже хотели идти дальше. — Погодите немного.
Оба остановились как вкопанные.
— Ведь вы студенты университета Тодай, не так ли?
— Да. — Они недовольно смотрели на меня.
— Судя по вашим нашивкам, вы изучаете литературу. Должно быть, английскую литературу? — спросила я, и те утвердительно кивнули.
— Разве вы только что не говорили, что нынешние уличные девицы так недурно одеваются и перед гарнизонным магазином ждут, как бы им подцепить американцев? — продолжила я.
Речь моя была громкой, так что стали собираться люди. Ведь все происходило на самой Гиндзе.
— Будучи студентами английской литературы, вам следовало бы научиться различать английский говор уличных девиц от правильной английской речи. Кроме того, я беседовала с господином Митчеллом о школьном празднике его дочери. Вы уже стоите здесь достаточно долго и наверняка слышали наш разговор. Разве вы не в состоянии отличить уличный жаргон от правильной английской речи? Я не могу позволить, чтобы вы подобным образом здесь сплетничали. И это называется студенты университета Тодай. Немедленно извинитесь передо мной.
Я гневно смотрела на них. Тем временем собралось порядком людей вокруг, и те, краснея, извинились.
— Я обучаю дочь этого господина в начальной школе на Вашингтонских холмах. Поэтому не могу позволить, чтобы вы говорили, что я пытаюсь здесь подцепить американцев. И впредь старайтесь держать язык за зубами, чтобы не сболтнуть что-либо, не подумавши.
Оба студента-горемыки поспешно ретировались. Я же собиралась вернуться к господину Митчеллу, как тут со мной заговорил один прилично одетый господин:
— Извините, пожалуйста. Я наблюдал все с самого начала и нахожусь под большим впечатлением от того, что случилось. Хотя многим не нравятся подобные вещи, но почти ни у кого не хватает смелости поставить на место таких людей и заставить их извиниться. Несмотря на свою молодость, вы действительно отважная женщина.
— Мне просто мучительно видеть все это, — извинилась я.
Так я познакомилась с профессором Канамори, которому многим обязана. Просто диву даешься, каким образом случается людям сводить дружбу.
Несколькими днями позже мне позвонил профессор Канамори и сказал, что ректор университета Тодай господин Намбара Сигэру желает непременно со мной познакомиться. Мне не доставляло трудностей беседовать в обществе людей вроде ректора Намбара, но известие о том, что за мной будет послан автомобиль, который доставит меня к нему, меня напугало. Профессор Канамори успокоил меня:
— Я буду рядом.
На следующий день за мной приехал огромный старомодный черный лимузин, который имел вид автомобиля высокопоставленной особы эпохи Тай-сё, и доставил меня через красные университетские ворота к ректору. Перед старым зданием, к моему большому облегчению, стоял профессор Канамори.
Ректор Намбара был седовлас и производил очень благоприятное впечатление.