Страница:
Поскольку мои соседи не знали всей подоплеки происходящего, то принимали подозрительных особ, наблюдающих денно и нощно за моим магазином и следующих за мной по пятам, за полицейских ищеек. Им даже не приходило в голову, что здесь замешаны профсоюзы.
— Что заставляет полицию следить за вашей дочерью? — интересовались они у моей матери.
Выслушивать это было нам очень неприятно.
Так вот и издевались надо мной, как бывает со слабыми, и это продолжалось изо дня в день, а я не знала даже, кому пожаловаться. К. и я почти не виделись, а когда созванивались, я старалась не обременять его подобными заботами. К тому же он вряд ли что-то мог предпринять, и поэтому я молчала.
Каждый день держал меня в страхе и напряжении, так что мне грозил нервный срыв. Но дела самого предприятия шли неплохо, а малыш понемногу мужал.
Нашелся человек, который ненавязчиво старался утешить меня и поднять мое настроение. По выходным он брал ребенка в парк с аттракционами То-симаэн или Кораку-эн и развлекал его. Этим человеком был фотограф Н.
Сам он был на десять лет моложе меня. Сегодня никого не удивляет, когда женщины выходят замуж за мужчин моложе себя, но тридцать пять лет назад редкий мужчина осмелился бы сочетаться узами брака с женщиной старше себя, да еще с ребенком.
К тому же ему было всего двадцать пять, сам еще холостой, да и впереди его ждало многообещающее будущее. Он мог бы найти себе красивую девушку.
Мой сын был, что называется, помешан на своем «старшем брате» и буквально прикипел к нему. В те дни, когда Н. не приходил к нам, он ходил подавленным и несказанно радовался, когда вновь видел его. Если я находилась, как говорят сегодня, в состоянии депрессии, Н. старался подбодрить меня, так что втайне я тоже ждала его прихода.
Будучи на десять лет старше его, я даже и не думала, что он может испытывать ко мне нечто большее, чем просто сострадание, и полагала, что его интересуют молодые девушки, Аико и Ёсико.
Хотя люди из издательства «Романсу» и подтрунивали над нами, я этому отказывалась верить. Я даже не помышляла о том, что он может в меня влюбиться… Я рассказывала ему о своем горьком положении. Никому другому я не жаловалась, но ему поверяла свои повседневные заботы.
— Давай поженимся, — тотчас предложил он. — Тогда ты навсегда избавишься от неприятностей.
Поскольку он знал, как достается мне от знакомства с К., я полагала, что он просто хочет мне помочь.
— Я не позволю, чтобы на мне женились из одного сострадания, — возразила я.
— До сих пор я молчал, но сейчас скажу, что люблю тебя. Дорог мне и твой малыш. Я был бы счастлив, если бы мы поженились, пусть даже ради ребенка.
Тут я не могла сдержать своих слез и решила во всем ему открыться, но он и после этого не отказался от намерения жениться.
Вероятно, воспротивятся его родители и братья с сестрами, полагала я, но он сумел настоять на своем. Мама и бабушка изрядно устали от истории с К. и были рады узнать, что я хочу порвать с ним. Но мое желание выйти замуж за неизвестного фотографа десятью годами моложе меня они посчитали неприемлемым и решительно воспротивились этому.
Поскольку мой дедушка оказался бонвиваном, бабушка с двадцати восьми лет фактически не жила с ним и, стараясь следовать идеалу добропорядочной супруги и матери, заботилась лишь о семейном очаге и даже пеклась о его наложнице.
Мой отец тоже был усыновлен ради моей матери, и та с двадцати шести лет фактически жила отдельно от него. Она совершенно в духе «Высшего наставления женщине» придерживалась мнения, что жена должна заботиться о семье и детях, отбросив всякие мысли о мужчинах. Вот почему мама и бабушка полагали, что у меня, пожалуй, не все в порядке с головой, коль скоро я состояла в связи с К., а теперь позволяю, чтобы меня «околпачил» (как они выражались) Н., если собираюсь выйти за него замуж. Им представлялось сущим безумием то, что я к тому же хочу сочетаться браком с мужчиной, который моложе меня на целых десять лет.
Меня с раннего возраста формировала любовь к мужчинам, и я всегда руководствовалась ею. От мужчин я также научилась как следует наслаждаться жизнью. (Об этом я подробно рассказывала в первой части. Сколь многое любовь этих мужчин определила во мне! Без этого наркотика я не могла бы жить. Ничего не изменилось и теперь.)
Моя мать и бабушка оставались непреклонными.
— Нам не нужны мужчины. Мы сами с двадцати лет видим перед собой одну задачу — воспитание детей. У тебя прекрасный сын. Обязанность и высшее счастье всякой женщины состоит в том, чтобы всю свою жизнь посвятить воспитанию ребенка. Нам непонятно, почему ты обязательно хочешь жить с мужчиной. А ведь самое лучшее то, чтобы мы жили все вчетвером — мирно и ладно. Ты ведь, к счастью, можешь прокормить нас своей работой. И мы так бы хорошо зажили вчетвером. Зачем тебе надо, чтобы здесь был еще один мужчина?
Что же такого замечательного в том, чтобы жить с двумя бабушками и ребенком и ради них работать? И какое это высшее счастье похоронить себя, избрав единственной целью своей жизни воспитание детей. Они вдвоем никогда бы меня не поняли. Сколько мы ни спорили, они неизменно твердили о моем «безумии». Тут уж действительно не до шуток. Должны ли эти две просвещенные старухи и воспитание ребенка стать моим единственным смыслом жизни? Тогда я бы точно обезумела… Мы совершенно не понимали друг друга.
Я решила в любом случае выйти замуж за Н.
К. я сказала, что он, если мы сейчас расстанемся, останется для меня прекрасным воспоминанием, ведь наше взаимное влечение и нежное чувство неминуемо угаснет. Если все будет продолжаться по-прежнему, то мы наверняка под давлением внешних обстоятельств однажды начнем ненавидеть друг друга. Вот чего я боюсь. Сейчас же мы могли бы достойно расстаться, но если мне придется и дальше все терпеть, это неизбежно закончится выяснением отношений. А теперь есть возможность расстаться по-хорошему. Я бы вновь вышла замуж, и ребенок обрел бы семью.
Дети самого К. также подрастали, и, похоже, он был согласен со мной, что сейчас пришло время расстаться (пусть это будет и тяжело, когда чувства еще живы, но это наилучший выход, считала я).
Итак, я продала свой магазин и построила для нас небольшой домик в районе Адзабу на улице Сан-гэнъя-тё. В этой связи мне следует упомянуть плотника Такахаси. Это был в высшей степени честный человек, и со своим братом они оказались очень добры ко мне, хотя у меня не было денег. Они построили довольно прочный и опрятный дом, потребовав лишь оплатить материалы.
Хотя Н. был еще достаточно молод, ему была близка японская традиция. Перед домом, скрывающимся за черным забором, мы посадили иву, которую было видно снаружи. Дом располагался на той же стороне улицы, что и парк Арисутава, и был хотя небольшим, но изящным.
Мы вполне обошлись бы скромной свадьбой в узком кругу, но для моего мужа это была первая свадьба. Хоть я и была невестой с ребенком, но он, двадцатипятилетний мужчина, обязан был устроить ради своих родителей и братьев с сестрами официальное свадебное торжество. И если у нас будет ребенок и мы не сможем позже показать ему нашу свадебную фотографию, это тоже было бы не очень хорошо. Так что мы устроили свадьбу в зале торжеств Мэйдзи.
Я венчалась, как принято, в белом свадебном кимоно, и поскольку по буддийскому календарю выпало счастливое воскресенье, то регистрация новоиспеченных супружеских пар была поставлена на поток. Это поразило меня.
Но мы заказали свадьбу по высшему разряду, с сопровождением музыки гагаку, звучали сё, род свирели из бамбука, ихилшршш, инструмент, который можно сравнить с продольной флейтой. Наши американские гости были в восторге.
Мои мать и бабушка отказались прийти, а других родственников у меня не было. И выглядело бы некрасиво, если бы со стороны невесты никого не было, поэтому я пригласила американских друзей: родителей полковника Ширра, которому будет суждено первому установить на Луне американский флаг (они очень любили моего сына), а также директора и завуча школы на Вашингтонских холмах и одного адвоката с супругой.
Пришла еще дочь моей старой приятельницы Коэйрё из Симбаси, вышедшая замуж за Янагия Кингоро. Мисако был тогда еще подростком. Среди прочих моих гостей значились ныне покойный маэстро Сэкисэкитэй Момотаро, его жена, иллюзио-нистка Сёкёкусай Киёко, и чревовещатель Хансима Сабуро. Поскольку выдался чудесный день, свадьбу праздновали в саду. Она получилась на славу благодаря стараниям присутствующих там артистов. Единственный неприятный момент пришлось пережить, когда моя горничная Фуми, указывая пальцем на одну даму в подвенечном наряде западного образца, громко воскликнула:
— В первый раз вы именно так были одеты, верно?
Я порой показывала альбом с фотографиями свадьбы со своим первым мужем, где на мне было подвенечное платье западного образца. Вот об этом и вспомнила Фуми.
Со стороны Н., как и полагается, собрались родители, братья с сестрами и многочисленные родственники, тогда как ко мне пришли лишь американцы и артисты, что хоть на первый взгляд придавало самому торжеству яркость и необычность, во мне пробуждало лишь чувство одиночества.
В отличие от свадеб, где все неподвижно сидели, держали длинные речи и скучали, у нас царила по-настоящему непринужденная атмосфера, что скорее свойственно свадьбам американского образца. Я далее хотела взять с собой сына, но мама и бабушка воспротивились, и поэтому пришлось оставить его дома.
После свадьбы мы въехали в наш новый дом. Детскую комнату мы устроили рядом с нашей спальней. К радости моего сына, Н. заказал шкаф, письменный стол и стул по его росту. Сыну изрядно надоело спать каждую ночь с бабушкой. А теперь наконец у него появилась своя комната. Мать и бабушка всегда были против детской комнаты, где он должен был спать один.
Пришлось потратиться, чтобы устроить в доме темную комнату, где я также участвовала в проявлении пленки и печатании снимков. Н. был очень доволен своим молодым старательным помощником Ямада Кадзуо.
Самым же счастливым среди нас был мой сын. Он бегал по пятам за своим папой и во всем подражал ему. Из «большого брата» тот стал папой.
Н. оказался настоящим семьянином, так что мы всегда ходили втроем купаться или гулять. Когда выпадал снег, мы втроем отправлялись в парк Сиба, чтобы полюбоваться снегом, а на Новый год традиционно посещали храм Мэйдзи. Если малыш, случалось, напроказничает, то незамедлительно получал по заднице. Затем они оба, как ни в чем не бывало, отправлялись в ванную, где терли друг другу спины. То было самое счастливое для нас с сыном время.
Постепенно в нашу слаженную жизнь втроем стали вторгаться мать и бабушка.
Мы построили им небольшой дом сразу позади нашего, наняли для нас всех одну прислугу, лишь бы они ни в чем не нуждались (у двух старых женщин не такое уж большое хозяйство), и определили ежемесячную сумму денег, чтобы они по возможности не испытывали неудобств.
Но мать и бабушка не могли вынести, что ребенок каждое утро должен сам собираться в школу, дома один занимается в своей комнате, а ночью тоже один спит.
Я сама до шестого класса спала с бабушкой. Она опекала меня настолько, что даже вынимала пинцетом кости из рыбы для меня. То же самое она хотела делать и для моего ребенка. Моей бабушке не давало покоя то, что мы так хорошо втроем ладим. Как бы ей хотелось, чтобы ребенок пришел к ней и пожаловался: «Ба, а папа с мамой не хотят, чтобы я был вместе с ними». Во всем, что касается воспитания моего сына, ее всегда что-либо не устраивало.
Наш дом был удачно расположен, и поэтому я открыла небольшой салон красоты.
Мне не хотелось в бедности содержать мать с бабушкой. Кроме того, Н. выразил желание иметь автомобиль, и я купила подержанный «Форд». В ту пору было редкостью, чтобы фотограф имел свой автомобиль.
Между тем его работа стала приносить плоды. Вместе с Сакагути Анго он объездил по заданию «Тюокорон» всю Японию. Сакагути писал каждый месяц очерк, а Н. делал снимки. Эта серия очерков имела успех, и Н. стал пользоваться все большей известностью.
Он обожал розы и посадил у нас в саду различные сорта, за которыми мы самозабвенно ухаживали.
Мой небольшой салон процветал, а поскольку там жили и работали двадцатилетняя Токуэ, двадцатичетырехлетняя Киёхара и обаятельные ученицы Омо и Пэко (обеим по четырнадцать лет), у нас всегда было оживленно и весело.
Мы все ходили вместе плавать, выезжали за город на автомобиле и просто чудесно проводили время.
Как я уже рассказывала вначале, нам во время эвакуации очень помогла подруга моей бабушки из Нумадзу. Ее внучка хотела пойти учиться в токийскую школу моды. Но в ту пору нельзя было и думать, чтобы девушка из добропорядочной семьи одна отправилась в Токио, и она смогла сделать это лишь при условии, что мы возьмем ее под свою опеку. Считалось неприличным, если незамужняя молодая девушка снимает номер в гостинице или комнату у кого-то.
Конечно, Н. не возражал, и мы с радостью взяли ее к себе. У нас уже жили молодые люди, и она могла учиться, находясь под нашим присмотром.
Кинуэ была семнадцатилетней девушкой, светловолосой, привлекательной, только что закончившей школу. Сейчас, спустя тридцать пять лет, это замужняя женщина, ее муж известный врач, и сама она уже мать четверых детей. Ей повезло с мужем, чудесным человеком, заведующим большой больницей. Обе ее старшие дочери также будущие врачи… И сегодня Кинуэ мне очень дорога. Сын даже ревновал к ней, настолько я была к ней привязана.
Кинуэ каждый день приходилось ездить в свою школу моды в район Мэгуро. В послевоенное время толкучка в поездах была огромная, и поэтому я постоянно волновалась за девочку, которая совсем не знала Токио. Обратно она могла вернуться со своей подругой, но утренние поездки беспокоили меня, и мне не хотелось отпускать ее одну. Н. предложил утром по пути на работу сопровождать ее до самых ворот школы. Это меня успокоило, и я настояла, чтобы он по утрам отвозил ее на машине. Родителям ее я написала, что те могут не волноваться.
Кинуэ то лее подружилась со своим «дядей», и в нашем доме установилась спокойная, дружеская атмосфера, ведь мы и ели все вместе.
Однажды утром меня позвали к себе мама с бабушкой обсудить нечто важное. Удивленная, я пошла к ним и узнала, что у тех была соседка и предупредила их, что, оказывается, все вокруг судачат обо мне, этой несчастной, что старше мужа, жене. Я не знала, ни о чем говорили, ни о ком, ни кто говорил.
— Муж, моложе ее десятью годами, каждое утро уезжает с юной девушкой. Поскольку сама жена очень порядочная особа, то безропотно терпит такое положение, и все соседи ей сочувствуют. Вы даже не можете себе представить, как несправедливо обходятся с той, что старше мужа, женой.
Поначалу я никак не могла сообразить, о чем они вообще говорят. Наконец до меня дошло. Соседи распинаются по поводу того, что Н. каждое утро отвозит на автомобиле малышку Кинуэ в школу.
Подобной мнительности у японцев вряд ли поубавилось за прошедшие тридцать пять лет. Каждый раз, приезжая в Японию из Нью-Йорка, я неизменно сталкиваюсь с этим. Конечно, я тогда не на шутку разволновалась. Ведь я сама попросила об этом Н. и была благодарна, что он берет ее с собой…
Я восприняла все это как предательство со стороны матери и бабушки, которые вызвали меня лишь для того, чтобы помучить меня.
Мне уже в Осаке, как и в самом Токио до и после войны, такого рода нездоровое любопытство и злословие, подобная атмосфера большой коммуналки глубоко опостылели. Жить в Японии становилось все невыносимей.
Истории квартала Симбаси
Кихару — ходатай за других
— Что заставляет полицию следить за вашей дочерью? — интересовались они у моей матери.
Выслушивать это было нам очень неприятно.
Так вот и издевались надо мной, как бывает со слабыми, и это продолжалось изо дня в день, а я не знала даже, кому пожаловаться. К. и я почти не виделись, а когда созванивались, я старалась не обременять его подобными заботами. К тому же он вряд ли что-то мог предпринять, и поэтому я молчала.
Каждый день держал меня в страхе и напряжении, так что мне грозил нервный срыв. Но дела самого предприятия шли неплохо, а малыш понемногу мужал.
Нашелся человек, который ненавязчиво старался утешить меня и поднять мое настроение. По выходным он брал ребенка в парк с аттракционами То-симаэн или Кораку-эн и развлекал его. Этим человеком был фотограф Н.
Сам он был на десять лет моложе меня. Сегодня никого не удивляет, когда женщины выходят замуж за мужчин моложе себя, но тридцать пять лет назад редкий мужчина осмелился бы сочетаться узами брака с женщиной старше себя, да еще с ребенком.
К тому же ему было всего двадцать пять, сам еще холостой, да и впереди его ждало многообещающее будущее. Он мог бы найти себе красивую девушку.
Мой сын был, что называется, помешан на своем «старшем брате» и буквально прикипел к нему. В те дни, когда Н. не приходил к нам, он ходил подавленным и несказанно радовался, когда вновь видел его. Если я находилась, как говорят сегодня, в состоянии депрессии, Н. старался подбодрить меня, так что втайне я тоже ждала его прихода.
Будучи на десять лет старше его, я даже и не думала, что он может испытывать ко мне нечто большее, чем просто сострадание, и полагала, что его интересуют молодые девушки, Аико и Ёсико.
Хотя люди из издательства «Романсу» и подтрунивали над нами, я этому отказывалась верить. Я даже не помышляла о том, что он может в меня влюбиться… Я рассказывала ему о своем горьком положении. Никому другому я не жаловалась, но ему поверяла свои повседневные заботы.
— Давай поженимся, — тотчас предложил он. — Тогда ты навсегда избавишься от неприятностей.
Поскольку он знал, как достается мне от знакомства с К., я полагала, что он просто хочет мне помочь.
— Я не позволю, чтобы на мне женились из одного сострадания, — возразила я.
— До сих пор я молчал, но сейчас скажу, что люблю тебя. Дорог мне и твой малыш. Я был бы счастлив, если бы мы поженились, пусть даже ради ребенка.
Тут я не могла сдержать своих слез и решила во всем ему открыться, но он и после этого не отказался от намерения жениться.
Вероятно, воспротивятся его родители и братья с сестрами, полагала я, но он сумел настоять на своем. Мама и бабушка изрядно устали от истории с К. и были рады узнать, что я хочу порвать с ним. Но мое желание выйти замуж за неизвестного фотографа десятью годами моложе меня они посчитали неприемлемым и решительно воспротивились этому.
Поскольку мой дедушка оказался бонвиваном, бабушка с двадцати восьми лет фактически не жила с ним и, стараясь следовать идеалу добропорядочной супруги и матери, заботилась лишь о семейном очаге и даже пеклась о его наложнице.
Мой отец тоже был усыновлен ради моей матери, и та с двадцати шести лет фактически жила отдельно от него. Она совершенно в духе «Высшего наставления женщине» придерживалась мнения, что жена должна заботиться о семье и детях, отбросив всякие мысли о мужчинах. Вот почему мама и бабушка полагали, что у меня, пожалуй, не все в порядке с головой, коль скоро я состояла в связи с К., а теперь позволяю, чтобы меня «околпачил» (как они выражались) Н., если собираюсь выйти за него замуж. Им представлялось сущим безумием то, что я к тому же хочу сочетаться браком с мужчиной, который моложе меня на целых десять лет.
Меня с раннего возраста формировала любовь к мужчинам, и я всегда руководствовалась ею. От мужчин я также научилась как следует наслаждаться жизнью. (Об этом я подробно рассказывала в первой части. Сколь многое любовь этих мужчин определила во мне! Без этого наркотика я не могла бы жить. Ничего не изменилось и теперь.)
Моя мать и бабушка оставались непреклонными.
— Нам не нужны мужчины. Мы сами с двадцати лет видим перед собой одну задачу — воспитание детей. У тебя прекрасный сын. Обязанность и высшее счастье всякой женщины состоит в том, чтобы всю свою жизнь посвятить воспитанию ребенка. Нам непонятно, почему ты обязательно хочешь жить с мужчиной. А ведь самое лучшее то, чтобы мы жили все вчетвером — мирно и ладно. Ты ведь, к счастью, можешь прокормить нас своей работой. И мы так бы хорошо зажили вчетвером. Зачем тебе надо, чтобы здесь был еще один мужчина?
Что же такого замечательного в том, чтобы жить с двумя бабушками и ребенком и ради них работать? И какое это высшее счастье похоронить себя, избрав единственной целью своей жизни воспитание детей. Они вдвоем никогда бы меня не поняли. Сколько мы ни спорили, они неизменно твердили о моем «безумии». Тут уж действительно не до шуток. Должны ли эти две просвещенные старухи и воспитание ребенка стать моим единственным смыслом жизни? Тогда я бы точно обезумела… Мы совершенно не понимали друг друга.
Я решила в любом случае выйти замуж за Н.
К. я сказала, что он, если мы сейчас расстанемся, останется для меня прекрасным воспоминанием, ведь наше взаимное влечение и нежное чувство неминуемо угаснет. Если все будет продолжаться по-прежнему, то мы наверняка под давлением внешних обстоятельств однажды начнем ненавидеть друг друга. Вот чего я боюсь. Сейчас же мы могли бы достойно расстаться, но если мне придется и дальше все терпеть, это неизбежно закончится выяснением отношений. А теперь есть возможность расстаться по-хорошему. Я бы вновь вышла замуж, и ребенок обрел бы семью.
Дети самого К. также подрастали, и, похоже, он был согласен со мной, что сейчас пришло время расстаться (пусть это будет и тяжело, когда чувства еще живы, но это наилучший выход, считала я).
Итак, я продала свой магазин и построила для нас небольшой домик в районе Адзабу на улице Сан-гэнъя-тё. В этой связи мне следует упомянуть плотника Такахаси. Это был в высшей степени честный человек, и со своим братом они оказались очень добры ко мне, хотя у меня не было денег. Они построили довольно прочный и опрятный дом, потребовав лишь оплатить материалы.
Хотя Н. был еще достаточно молод, ему была близка японская традиция. Перед домом, скрывающимся за черным забором, мы посадили иву, которую было видно снаружи. Дом располагался на той же стороне улицы, что и парк Арисутава, и был хотя небольшим, но изящным.
Мы вполне обошлись бы скромной свадьбой в узком кругу, но для моего мужа это была первая свадьба. Хоть я и была невестой с ребенком, но он, двадцатипятилетний мужчина, обязан был устроить ради своих родителей и братьев с сестрами официальное свадебное торжество. И если у нас будет ребенок и мы не сможем позже показать ему нашу свадебную фотографию, это тоже было бы не очень хорошо. Так что мы устроили свадьбу в зале торжеств Мэйдзи.
Я венчалась, как принято, в белом свадебном кимоно, и поскольку по буддийскому календарю выпало счастливое воскресенье, то регистрация новоиспеченных супружеских пар была поставлена на поток. Это поразило меня.
Но мы заказали свадьбу по высшему разряду, с сопровождением музыки гагаку, звучали сё, род свирели из бамбука, ихилшршш, инструмент, который можно сравнить с продольной флейтой. Наши американские гости были в восторге.
Мои мать и бабушка отказались прийти, а других родственников у меня не было. И выглядело бы некрасиво, если бы со стороны невесты никого не было, поэтому я пригласила американских друзей: родителей полковника Ширра, которому будет суждено первому установить на Луне американский флаг (они очень любили моего сына), а также директора и завуча школы на Вашингтонских холмах и одного адвоката с супругой.
Пришла еще дочь моей старой приятельницы Коэйрё из Симбаси, вышедшая замуж за Янагия Кингоро. Мисако был тогда еще подростком. Среди прочих моих гостей значились ныне покойный маэстро Сэкисэкитэй Момотаро, его жена, иллюзио-нистка Сёкёкусай Киёко, и чревовещатель Хансима Сабуро. Поскольку выдался чудесный день, свадьбу праздновали в саду. Она получилась на славу благодаря стараниям присутствующих там артистов. Единственный неприятный момент пришлось пережить, когда моя горничная Фуми, указывая пальцем на одну даму в подвенечном наряде западного образца, громко воскликнула:
— В первый раз вы именно так были одеты, верно?
Я порой показывала альбом с фотографиями свадьбы со своим первым мужем, где на мне было подвенечное платье западного образца. Вот об этом и вспомнила Фуми.
Со стороны Н., как и полагается, собрались родители, братья с сестрами и многочисленные родственники, тогда как ко мне пришли лишь американцы и артисты, что хоть на первый взгляд придавало самому торжеству яркость и необычность, во мне пробуждало лишь чувство одиночества.
В отличие от свадеб, где все неподвижно сидели, держали длинные речи и скучали, у нас царила по-настоящему непринужденная атмосфера, что скорее свойственно свадьбам американского образца. Я далее хотела взять с собой сына, но мама и бабушка воспротивились, и поэтому пришлось оставить его дома.
После свадьбы мы въехали в наш новый дом. Детскую комнату мы устроили рядом с нашей спальней. К радости моего сына, Н. заказал шкаф, письменный стол и стул по его росту. Сыну изрядно надоело спать каждую ночь с бабушкой. А теперь наконец у него появилась своя комната. Мать и бабушка всегда были против детской комнаты, где он должен был спать один.
Пришлось потратиться, чтобы устроить в доме темную комнату, где я также участвовала в проявлении пленки и печатании снимков. Н. был очень доволен своим молодым старательным помощником Ямада Кадзуо.
Самым же счастливым среди нас был мой сын. Он бегал по пятам за своим папой и во всем подражал ему. Из «большого брата» тот стал папой.
Н. оказался настоящим семьянином, так что мы всегда ходили втроем купаться или гулять. Когда выпадал снег, мы втроем отправлялись в парк Сиба, чтобы полюбоваться снегом, а на Новый год традиционно посещали храм Мэйдзи. Если малыш, случалось, напроказничает, то незамедлительно получал по заднице. Затем они оба, как ни в чем не бывало, отправлялись в ванную, где терли друг другу спины. То было самое счастливое для нас с сыном время.
Постепенно в нашу слаженную жизнь втроем стали вторгаться мать и бабушка.
Мы построили им небольшой дом сразу позади нашего, наняли для нас всех одну прислугу, лишь бы они ни в чем не нуждались (у двух старых женщин не такое уж большое хозяйство), и определили ежемесячную сумму денег, чтобы они по возможности не испытывали неудобств.
Но мать и бабушка не могли вынести, что ребенок каждое утро должен сам собираться в школу, дома один занимается в своей комнате, а ночью тоже один спит.
Я сама до шестого класса спала с бабушкой. Она опекала меня настолько, что даже вынимала пинцетом кости из рыбы для меня. То же самое она хотела делать и для моего ребенка. Моей бабушке не давало покоя то, что мы так хорошо втроем ладим. Как бы ей хотелось, чтобы ребенок пришел к ней и пожаловался: «Ба, а папа с мамой не хотят, чтобы я был вместе с ними». Во всем, что касается воспитания моего сына, ее всегда что-либо не устраивало.
Наш дом был удачно расположен, и поэтому я открыла небольшой салон красоты.
Мне не хотелось в бедности содержать мать с бабушкой. Кроме того, Н. выразил желание иметь автомобиль, и я купила подержанный «Форд». В ту пору было редкостью, чтобы фотограф имел свой автомобиль.
Между тем его работа стала приносить плоды. Вместе с Сакагути Анго он объездил по заданию «Тюокорон» всю Японию. Сакагути писал каждый месяц очерк, а Н. делал снимки. Эта серия очерков имела успех, и Н. стал пользоваться все большей известностью.
Он обожал розы и посадил у нас в саду различные сорта, за которыми мы самозабвенно ухаживали.
Мой небольшой салон процветал, а поскольку там жили и работали двадцатилетняя Токуэ, двадцатичетырехлетняя Киёхара и обаятельные ученицы Омо и Пэко (обеим по четырнадцать лет), у нас всегда было оживленно и весело.
Мы все ходили вместе плавать, выезжали за город на автомобиле и просто чудесно проводили время.
Как я уже рассказывала вначале, нам во время эвакуации очень помогла подруга моей бабушки из Нумадзу. Ее внучка хотела пойти учиться в токийскую школу моды. Но в ту пору нельзя было и думать, чтобы девушка из добропорядочной семьи одна отправилась в Токио, и она смогла сделать это лишь при условии, что мы возьмем ее под свою опеку. Считалось неприличным, если незамужняя молодая девушка снимает номер в гостинице или комнату у кого-то.
Конечно, Н. не возражал, и мы с радостью взяли ее к себе. У нас уже жили молодые люди, и она могла учиться, находясь под нашим присмотром.
Кинуэ была семнадцатилетней девушкой, светловолосой, привлекательной, только что закончившей школу. Сейчас, спустя тридцать пять лет, это замужняя женщина, ее муж известный врач, и сама она уже мать четверых детей. Ей повезло с мужем, чудесным человеком, заведующим большой больницей. Обе ее старшие дочери также будущие врачи… И сегодня Кинуэ мне очень дорога. Сын даже ревновал к ней, настолько я была к ней привязана.
Кинуэ каждый день приходилось ездить в свою школу моды в район Мэгуро. В послевоенное время толкучка в поездах была огромная, и поэтому я постоянно волновалась за девочку, которая совсем не знала Токио. Обратно она могла вернуться со своей подругой, но утренние поездки беспокоили меня, и мне не хотелось отпускать ее одну. Н. предложил утром по пути на работу сопровождать ее до самых ворот школы. Это меня успокоило, и я настояла, чтобы он по утрам отвозил ее на машине. Родителям ее я написала, что те могут не волноваться.
Кинуэ то лее подружилась со своим «дядей», и в нашем доме установилась спокойная, дружеская атмосфера, ведь мы и ели все вместе.
Однажды утром меня позвали к себе мама с бабушкой обсудить нечто важное. Удивленная, я пошла к ним и узнала, что у тех была соседка и предупредила их, что, оказывается, все вокруг судачат обо мне, этой несчастной, что старше мужа, жене. Я не знала, ни о чем говорили, ни о ком, ни кто говорил.
— Муж, моложе ее десятью годами, каждое утро уезжает с юной девушкой. Поскольку сама жена очень порядочная особа, то безропотно терпит такое положение, и все соседи ей сочувствуют. Вы даже не можете себе представить, как несправедливо обходятся с той, что старше мужа, женой.
Поначалу я никак не могла сообразить, о чем они вообще говорят. Наконец до меня дошло. Соседи распинаются по поводу того, что Н. каждое утро отвозит на автомобиле малышку Кинуэ в школу.
Подобной мнительности у японцев вряд ли поубавилось за прошедшие тридцать пять лет. Каждый раз, приезжая в Японию из Нью-Йорка, я неизменно сталкиваюсь с этим. Конечно, я тогда не на шутку разволновалась. Ведь я сама попросила об этом Н. и была благодарна, что он берет ее с собой…
Я восприняла все это как предательство со стороны матери и бабушки, которые вызвали меня лишь для того, чтобы помучить меня.
Мне уже в Осаке, как и в самом Токио до и после войны, такого рода нездоровое любопытство и злословие, подобная атмосфера большой коммуналки глубоко опостылели. Жить в Японии становилось все невыносимей.
Истории квартала Симбаси
Чем больше проходило времени со дня окончания войны, тем сильнее отдавался в душе народа печальный факт этого первого поражения Японии.
Каждый мог почувствовать страдание других, но, кроме сопереживания, мы мало что могли сделать друг для друга, ибо все большей частью были заняты тем, чтобы как-то прокормить самих себя.
У моей наперсницы К., к примеру, перед войной был покровитель, высокопоставленное лицо, которого она очень любила, и мне часто доводилось видеть эту счастливую пару в городах Атами и Хаконэ, когда изящная К., которая буквально светилась от счастья, семенила вслед за своим высокорослым покровителем.
Вскоре после войны он захворал. Знать, которая до войны жила, почти не соприкасаясь с реальностью, оказалась не в состоянии приспособиться к изменившимся условиям.
К. пользовалась большим успехом как танцовщица, и ей приходилось работать до изнеможения. Боясь, что неприлично посылать покровителю деньги, она часто посылала ему в его особняк рис, древесный уголь, сахар и прочую снедь. Ее действительно отличал дух симбаси-гейши. Как, должно быть, радовались все его домашние этим великодушным подношениям юной, красивой К.!
Я вспоминаю многих достойных сочувствия женщин. Однажды ко мне обратилась знакомая, супруга одного капитана:
— Речь идет о жене погибшего морского офицера. У нее два сына, которые ходят в среднюю школу, и поэтому ей необходима работа. Не могли бы вы подыскать ей где-нибудь место ?
Глядя на вдову, нельзя было предположить, что она мать уже двоих детей средних классов. Как было свойственно тому времени, она совершенно не красилась и одевалась в сшитые ей самой платья. Она выглядела не старше двадцати пяти лет и была очень красивой женщиной.
Зарплата делопроизводителя не позволяла прокормить и одеть двух подростков. Поэтому она хотела работать в каком-нибудь чайном заведении. Ей приходилось заботиться не только о детях, но и об отце своего погибшего мужа. По собственному опыту я понимала, как ей трудно, но где могла бы работать такая дама со столь изысканными манерами? Обычный чайный домик ей не подходил.
В ту пору в районе Ёцуя располагался известный ресторан. Я переговорила с оками-сан.
— Пришлите ее сюда. Наш ресторан посещает много солидных господ. Дама с изысканными манерами нам придется как нельзя кстати.
Вдова — ее звали Ёсико — не имела ни кимоно, ни оби, поскольку все добро ее сгорело. Я одолжила ей все, что полагается: нижнее белье к кимоно, нижнее кимоно, поддевочный пояс и шнур для оби — и отвела в ресторан. К ее большой радости, она была принята.
Через пять дней она пришла ко мне и сказала, что не подходит для такой работы. Это меня очень удивило, и я поспешила в ресторан.
— Хоть она и изысканна и мила, — со смехом стала объяснять мне оками-сан, — но она совершенно непривычна к светскому общению.
Как я сумела понять, Ёсико, когда кто-то из подвыпивших гостей клал руку ей на плечо и шептал на ухо нечто вроде: «Ты, милашка, похоже, новенькая здесь», прямо в лицо бросала ему, чтобы тот оставил подобные непристойности. Такие резкие одергивания были неприятны гостям и портили настроение, что, конечно, заботило оками-сан.
Разумеется, такое поведение объяснялось тем, что Ёсико была замужем за морским офицером. В ту пору жены из мещан не были привычны к подобному обхождению и считали оскорблением, если мужчина, не приходящийся им мужем, клал руку им на плечо. Впервые этот случай показал мне, что для подобной работы женщины подходят в разной степени.
Что, интересно, стало с этой дамой?
Она ведь вначале говорила, что работа делопроизводителя не дает нужных средств, чтобы прокормить семью. Далее сейчас, по прошествии тридцати с лишним лет, я порой думаю о ней.
Я никогда бы не могла представить, чтобы Сим-баси так изменился после войны. Только в одном этом районе было 1200 гейш, а осталась лишь десятая часть. Многие осели там, куда эвакуировались, или же подорвали свое здоровье, другие же в результате бомбежек лишились всего, и у них больше не было никакого желания работать. Долгое время даже не было возможности, как прежде, ходить с японской прической и в долгополом кимоно.
Хакоя, которых некогда насчитывалось свыше шестидесяти, война разбросала по свету, и понадобилось некоторое время после ее окончания, чтобы те стали понемногу возвращаться. Тогда они часто работали привратниками во вновь открытых чайных домиках.
Когда я вернулась в Симбаси, там, к счастью, уцелело от пожара несколько чайных заведений, которые опять стали работать. Так как хакоя Хан-тян, что работал до войны на меня, был привратником в «Юкимура», живя в том же районе, я чувствовала себя там в безопасности.
К 1948 году постепенно стали объявляться и музыканты (исполнители на сялшсэне, сказители и певчие), и танцовщицы. В театре танца «Симбаси» возобновились танцы адзума. Сразу после войны стали предприниматься попытки организовать представления с гейшами. И как в ту пору, когда над чайными домиками висела угроза закрытия и мы обратились в ставку верховного командования, благодаря заступничеству высокопоставленных чинов удалось добиться возобновления танцевальных представлений. В марте 1948 года впервые после войны были даны представления танцев адзума, пусть и длившиеся восемь дней.
Во всяком случае, для чайных домиков, ресторанов с гейшами и всех уцелевших заведений это было настоящим подарком. Все соскучились по работе, однако понадобилось время, чтобы появились постоянные помещения и настоящая одежда. Когда я в 1956 году перебиралась в Америку, восстановительные работы шли полным ходом.
Там я узнала, что канал Цукудзи был засыпан и на его месте построили скоростную трассу. До войны мы всегда на лодке добирались до Кототои, и у меня до сих пор звучат в ушах звуки, что извлекал маэстро Фукуда Рандо, играя на сякухати лунной ночью у крепости Синагава. В Нью-Йорке я все беспокоилась, как выглядит местность сейчас, когда засыпали канал. Вернувшись туда спустя двадцать девять лет, я увидела, что мои опасения оправдались — вид передо мной открылся совершенно унылый.
Когда я уезжала в Америку, в большом ходу было радио, и мама с бабушкой, забыв все на свете, слушали радиовикторины наподобие «Двадцати врат» или «Кладезя знаний». На площади перед вокзалом Симбаси можно было смотреть телевизионные передачи, и все ходили туда. Но для меня площадь располагалась не совсем удачно, да и времени не было. Так и не пришлось мне там побывать. В ту пору телевидение, конечно, было черно-белым.
В мае 1957 года я впервые сама выступила по телевидению в городе Атланта, штат Джорджия, и была поражена, сколь чудесно выглядело на экране светло-голубое кимоно. Я радовалась, когда немного погодя японские цветные телевизоры уже ни в чем не уступали американским аналогам.
Сразу после 1945 года оставалось еще много традиционных развлечений. Мне часто приходилось водить американских гостей в кабуки. Если пьеса была мне хорошо знакома, трудностей не возникало, но пьесу вроде «Истории восьми собак из дома Сатоми в Нансо», которая вновь пошла на сцене после тридцатисемилетнего перерыва, я не знала, поскольку мне самой было тридцать три года. В таких случаях я заранее просила Итикава Дандзюро подробно изложить мне каждое действие пьесы. Так я утвердилась в роли переводчицы кабуки. Фарс «Уцубо-дзару» и пьеса «Книга пожертвований» доводили американцев до слез.
В то время пьесы, которые считались реакционными и воинственными, как и те, где встречалось харакири или кровная месть, запрещались ставкой верховного командования. По этой причине театр кабуки не имел свободы действий, и нам часто приходилось бывать в ставке. Эксперт по кабуки в самой ставке, сам любивший этот вид искусства, очень помогал в наших хлопотах.
Каждый мог почувствовать страдание других, но, кроме сопереживания, мы мало что могли сделать друг для друга, ибо все большей частью были заняты тем, чтобы как-то прокормить самих себя.
У моей наперсницы К., к примеру, перед войной был покровитель, высокопоставленное лицо, которого она очень любила, и мне часто доводилось видеть эту счастливую пару в городах Атами и Хаконэ, когда изящная К., которая буквально светилась от счастья, семенила вслед за своим высокорослым покровителем.
Вскоре после войны он захворал. Знать, которая до войны жила, почти не соприкасаясь с реальностью, оказалась не в состоянии приспособиться к изменившимся условиям.
К. пользовалась большим успехом как танцовщица, и ей приходилось работать до изнеможения. Боясь, что неприлично посылать покровителю деньги, она часто посылала ему в его особняк рис, древесный уголь, сахар и прочую снедь. Ее действительно отличал дух симбаси-гейши. Как, должно быть, радовались все его домашние этим великодушным подношениям юной, красивой К.!
Я вспоминаю многих достойных сочувствия женщин. Однажды ко мне обратилась знакомая, супруга одного капитана:
— Речь идет о жене погибшего морского офицера. У нее два сына, которые ходят в среднюю школу, и поэтому ей необходима работа. Не могли бы вы подыскать ей где-нибудь место ?
Глядя на вдову, нельзя было предположить, что она мать уже двоих детей средних классов. Как было свойственно тому времени, она совершенно не красилась и одевалась в сшитые ей самой платья. Она выглядела не старше двадцати пяти лет и была очень красивой женщиной.
Зарплата делопроизводителя не позволяла прокормить и одеть двух подростков. Поэтому она хотела работать в каком-нибудь чайном заведении. Ей приходилось заботиться не только о детях, но и об отце своего погибшего мужа. По собственному опыту я понимала, как ей трудно, но где могла бы работать такая дама со столь изысканными манерами? Обычный чайный домик ей не подходил.
В ту пору в районе Ёцуя располагался известный ресторан. Я переговорила с оками-сан.
— Пришлите ее сюда. Наш ресторан посещает много солидных господ. Дама с изысканными манерами нам придется как нельзя кстати.
Вдова — ее звали Ёсико — не имела ни кимоно, ни оби, поскольку все добро ее сгорело. Я одолжила ей все, что полагается: нижнее белье к кимоно, нижнее кимоно, поддевочный пояс и шнур для оби — и отвела в ресторан. К ее большой радости, она была принята.
Через пять дней она пришла ко мне и сказала, что не подходит для такой работы. Это меня очень удивило, и я поспешила в ресторан.
— Хоть она и изысканна и мила, — со смехом стала объяснять мне оками-сан, — но она совершенно непривычна к светскому общению.
Как я сумела понять, Ёсико, когда кто-то из подвыпивших гостей клал руку ей на плечо и шептал на ухо нечто вроде: «Ты, милашка, похоже, новенькая здесь», прямо в лицо бросала ему, чтобы тот оставил подобные непристойности. Такие резкие одергивания были неприятны гостям и портили настроение, что, конечно, заботило оками-сан.
Разумеется, такое поведение объяснялось тем, что Ёсико была замужем за морским офицером. В ту пору жены из мещан не были привычны к подобному обхождению и считали оскорблением, если мужчина, не приходящийся им мужем, клал руку им на плечо. Впервые этот случай показал мне, что для подобной работы женщины подходят в разной степени.
Что, интересно, стало с этой дамой?
Она ведь вначале говорила, что работа делопроизводителя не дает нужных средств, чтобы прокормить семью. Далее сейчас, по прошествии тридцати с лишним лет, я порой думаю о ней.
Я никогда бы не могла представить, чтобы Сим-баси так изменился после войны. Только в одном этом районе было 1200 гейш, а осталась лишь десятая часть. Многие осели там, куда эвакуировались, или же подорвали свое здоровье, другие же в результате бомбежек лишились всего, и у них больше не было никакого желания работать. Долгое время даже не было возможности, как прежде, ходить с японской прической и в долгополом кимоно.
Хакоя, которых некогда насчитывалось свыше шестидесяти, война разбросала по свету, и понадобилось некоторое время после ее окончания, чтобы те стали понемногу возвращаться. Тогда они часто работали привратниками во вновь открытых чайных домиках.
Когда я вернулась в Симбаси, там, к счастью, уцелело от пожара несколько чайных заведений, которые опять стали работать. Так как хакоя Хан-тян, что работал до войны на меня, был привратником в «Юкимура», живя в том же районе, я чувствовала себя там в безопасности.
К 1948 году постепенно стали объявляться и музыканты (исполнители на сялшсэне, сказители и певчие), и танцовщицы. В театре танца «Симбаси» возобновились танцы адзума. Сразу после войны стали предприниматься попытки организовать представления с гейшами. И как в ту пору, когда над чайными домиками висела угроза закрытия и мы обратились в ставку верховного командования, благодаря заступничеству высокопоставленных чинов удалось добиться возобновления танцевальных представлений. В марте 1948 года впервые после войны были даны представления танцев адзума, пусть и длившиеся восемь дней.
Во всяком случае, для чайных домиков, ресторанов с гейшами и всех уцелевших заведений это было настоящим подарком. Все соскучились по работе, однако понадобилось время, чтобы появились постоянные помещения и настоящая одежда. Когда я в 1956 году перебиралась в Америку, восстановительные работы шли полным ходом.
Там я узнала, что канал Цукудзи был засыпан и на его месте построили скоростную трассу. До войны мы всегда на лодке добирались до Кототои, и у меня до сих пор звучат в ушах звуки, что извлекал маэстро Фукуда Рандо, играя на сякухати лунной ночью у крепости Синагава. В Нью-Йорке я все беспокоилась, как выглядит местность сейчас, когда засыпали канал. Вернувшись туда спустя двадцать девять лет, я увидела, что мои опасения оправдались — вид передо мной открылся совершенно унылый.
Когда я уезжала в Америку, в большом ходу было радио, и мама с бабушкой, забыв все на свете, слушали радиовикторины наподобие «Двадцати врат» или «Кладезя знаний». На площади перед вокзалом Симбаси можно было смотреть телевизионные передачи, и все ходили туда. Но для меня площадь располагалась не совсем удачно, да и времени не было. Так и не пришлось мне там побывать. В ту пору телевидение, конечно, было черно-белым.
В мае 1957 года я впервые сама выступила по телевидению в городе Атланта, штат Джорджия, и была поражена, сколь чудесно выглядело на экране светло-голубое кимоно. Я радовалась, когда немного погодя японские цветные телевизоры уже ни в чем не уступали американским аналогам.
Сразу после 1945 года оставалось еще много традиционных развлечений. Мне часто приходилось водить американских гостей в кабуки. Если пьеса была мне хорошо знакома, трудностей не возникало, но пьесу вроде «Истории восьми собак из дома Сатоми в Нансо», которая вновь пошла на сцене после тридцатисемилетнего перерыва, я не знала, поскольку мне самой было тридцать три года. В таких случаях я заранее просила Итикава Дандзюро подробно изложить мне каждое действие пьесы. Так я утвердилась в роли переводчицы кабуки. Фарс «Уцубо-дзару» и пьеса «Книга пожертвований» доводили американцев до слез.
В то время пьесы, которые считались реакционными и воинственными, как и те, где встречалось харакири или кровная месть, запрещались ставкой верховного командования. По этой причине театр кабуки не имел свободы действий, и нам часто приходилось бывать в ставке. Эксперт по кабуки в самой ставке, сам любивший этот вид искусства, очень помогал в наших хлопотах.
Кихару — ходатай за других
Когда Н. и я жили в Адзабу, у нас работала Киё-хара-сан. Сама она была родом из рыбацкой деревни близ Симода и отличалась порядочностью и немногословностью. С ее появлением я могла спокойно отдаться своей работе.
Это случилось жарким августовским днем.
— Моя двоюродная сестра и ее муж приезжают завтра в Токио и хотят непременно повидать меня, — сообщила накануне Киёхара-сан и все утро с нетерпением ждала свою сестру из деревни.
Ближе к полудню появилась молодая супружеская пара, тащившая с собой два больших ларя. В одном были свежие морские моллюски, а в другом овощи. Они были очень тяжелы. Хотя стояла жара, молодая женщина несла на спине малыша. Со всех пот катил градом.
— Снимите ребенка и примите душ. Бабушка, принеси-ка попить чего-нибудь холодного. — Я взяла у матери ребенка. Несмотря на полуденный зной — на дворе был август месяц, — малыша укутали в пелерину, откуда выглядывали одни чудные круглые глазки. Кожа ребенка была белой, как бумага. — Такая жара. Выпейте чего-нибудь холодного.
Малышку звали Митико, и ей было семь месяцев. Когда я взяла ребенка и хотела снять пелерину, молодая мама тотчас рванула ее к себе и начала было натягивать ее обратно. Я удивилась. Супруги печально переглянулись. Что-то здесь было не так.
— Ведь они приехали в Токио, чтобы положить малышку в больницу. Это уже третья попытка, — объяснила мне Киёхара-ссгн.
На мой вопрос, что с ребенком, мать молча дернула вниз накидку. У малышки не было губ. Под носом совершенно не было плоти, там зияла одна дыра. У меня непроизвольно вырвался крик.
Несмотря на столь чудные глазки, вид ее невольно вызывал слезы. У ребенка была тяжелейшая форма заячьей губы. При безобидной ее форме расщепленной бывает лишь верхняя губа, но здесь расщепленной оказалась и верхняя челюсть, и малышка была не в состоянии сосать молоко.
Это случилось жарким августовским днем.
— Моя двоюродная сестра и ее муж приезжают завтра в Токио и хотят непременно повидать меня, — сообщила накануне Киёхара-сан и все утро с нетерпением ждала свою сестру из деревни.
Ближе к полудню появилась молодая супружеская пара, тащившая с собой два больших ларя. В одном были свежие морские моллюски, а в другом овощи. Они были очень тяжелы. Хотя стояла жара, молодая женщина несла на спине малыша. Со всех пот катил градом.
— Снимите ребенка и примите душ. Бабушка, принеси-ка попить чего-нибудь холодного. — Я взяла у матери ребенка. Несмотря на полуденный зной — на дворе был август месяц, — малыша укутали в пелерину, откуда выглядывали одни чудные круглые глазки. Кожа ребенка была белой, как бумага. — Такая жара. Выпейте чего-нибудь холодного.
Малышку звали Митико, и ей было семь месяцев. Когда я взяла ребенка и хотела снять пелерину, молодая мама тотчас рванула ее к себе и начала было натягивать ее обратно. Я удивилась. Супруги печально переглянулись. Что-то здесь было не так.
— Ведь они приехали в Токио, чтобы положить малышку в больницу. Это уже третья попытка, — объяснила мне Киёхара-ссгн.
На мой вопрос, что с ребенком, мать молча дернула вниз накидку. У малышки не было губ. Под носом совершенно не было плоти, там зияла одна дыра. У меня непроизвольно вырвался крик.
Несмотря на столь чудные глазки, вид ее невольно вызывал слезы. У ребенка была тяжелейшая форма заячьей губы. При безобидной ее форме расщепленной бывает лишь верхняя губа, но здесь расщепленной оказалась и верхняя челюсть, и малышка была не в состоянии сосать молоко.