Страница:
У молодой женщины обнаружили опухоль мозга. После первой операции у нее оказалось нарушено чувство равновесия. Она больше не могла ходить, и мистеру Бланшу пришлось нанять сиделку. Через четырнадцать лет ее вновь оперировали. Все это время он денно и нощно ухаживал за ней. Миссис Филипп, всхлипывая, рассказывала, что о самоотверженности мистера Бланша говорили даже в больнице. Если не считать лекций, он почти все свое время посвящал жене.
Когда та умерла, он с облегчением сказал, что, наконец, кончились ее муки. Он не мог видеть ее мучений и часто желал взять их на себя. Его чудесная жена, бывшая танцовщица, скончалась после многих лет страданий.
После ее смерти все в доме, от настенных ковриков до подушек, напоминало ему о ней. Было тяжело видеть каждый день перед собой эти вещи. Как показали четыре месяца после ее смерти, он ничего не способен был делать, жил как во сне. Он печально поведал, что хочет продать участок вместе с домом, снять комнату в гостинице или мотеле и там прожить остаток жизни. (В Японии мотели как гостиницы пользуются скорее сомнительной славой, это своего рода ночлежки; в Америке же это приличные небольшие гостиницы.)
Читала ли я вчерашнюю газету, поинтересовался мистер Бланш. Там сообщалось следующее. В небольшом отеле в Нью-Джерси из одной комнаты несколько дней не появлялся жилец. Когда управляющий гостиницей открыл ее своим ключом, то обнаружил там труп семидесятилетнего старика, скончавшегося от сердечного приступа. Из-за неимоверной жары он весь разложился. Прочитав это, мистер Бланш не удержался от слез, так как боялся, что его ожидает та же участь. Он страшился одиночества, но не в состоянии был оставаться в доме, где все напоминало ему о жене…
Видя его полные слез глаза, я решила действовать. Еще в молодости меня называли «заботливой наседкой Кихару», ибо, когда что-то кого-то заботило, я обязательно начинала хлопотать над ним.
— Если вы продаете дом, но не хотите идти жить в гостиницу, почему бы вам не перебраться к нам? — предложила я ему.
У меня дома жили Роберт и слушательницы Академии художеств Нахо и Кино, а кроме того, по выходным нас навещало много японских студентов. Возможно, ему будет веселее, но в любом случае он не будет чувствовать себя одиноким. Я переговорю с другими, но уже сейчас уверена, что мистеру Блан-шу будут очень рады и никто не будет возражать. Лицо мистера Бланша просветлело, когда он услышал столь неожиданное предложение.
— Правда? Это, правда, возможно?
Я объяснила миссис Филипп, что у нас есть свободная комната, мы очень приятно проводим совместные трапезы, а девушки, живущие у меня, очень благожелательны. У Роберта есть автомобиль, и поэтому можно было бы помочь с переездом.
Чета Филипп обрадовалась, поскольку тогда они могли не беспокоиться за мистера Бланша.
Через три недели нашелся покупатель дома с участком. Роберт заехал за стариком, и тот с тремя огромными чемоданами перебрался к нам. Сумико, Нахо, Кино и другие любопытные наведались к нам, и мы вечером отпраздновали новоселье мистера Бланша со скияки.
Его глаза опять наполнились слезами, и он постоянно рассыпался в благодарностях. Затем объявил, что должен немедленно начать учить японский язык.
Когда мы утром садились завтракать, его приветствовали по-японски: О-хаё годзаимас, «Доброе утро» — и подавали кофе, гренки и фрукты. Он, в свою очередь, тоже учтиво произносил: О-хаё годзаимас — и на самом деле все больше начинал схватывать японский. За все он благодарил словами арига-то годзаимас — «большое спасибо».
Вначале я считала, что ему под семьдесят, но в действительности ему было лишь шестьдесят три года. Он стал лучше выглядеть, утратил прежний дряхлый вид.
Когда женилась одна знакомая венгерская пара, мистер Бланш и Нахо были свидетелями со стороны жениха, а мы с Робертом — со стороны невесты. Затем те пригласили нас на свадьбу. Кроме того, я старалась по возможности чаще брать его на званые вечера к своим знакомым, где он попадал в окружение молодежи. Случалось, что его разом осаждали девушки, начиная подтрунивать над его японским. Он тоже шутил с девушками, так что скучать ему было некогда.
Прошло полгода. Угрюмость сошла с лица мистера Бланша; он стал лучше выглядеть, словно помолодев лет на десять.
Однажды он захотел поговорить со мной с глазу на глаз.
— Я очень любил свою жену, но уход за ней последние двадцать лет подорвал мои силы. Я даже думал, что умру прежде нее. Так было тяжело смотреть на ее мучения. Физически я был крайне измотан. Часто думалось, что не доживу до следующего дня. И со смертью жены, несмотря на все горе, мне стало легче.
Теперь у меня есть время поразмыслить. Почти все последние двадцать лет я провел, ухаживая за своей женой. Теперь пришел мой черед. Мне хочется, чтобы то немногое отпущенное мне время обо мне кто-то заботился. Вот о чем я часто думаю последнее время. Мне очень хотелось бы жениться на какой-нибудь японке, — вот что, к моему большому удивлению, обстоятельно поведал господин Бланш. — У меня одна просьба. Это не должна быть японка из тех, что нас здесь часто посещают.
К нам часто заглядывали девушки, которые родились в семьях, живших уже во втором или третьем поколении в Америке. Хотя они внешне выглядели как настоящие японки, но говорили только по-английски. Собственно говоря, я полагала, что здесь как раз подошла бы рожденная в Америке девушка, поскольку тогда у обоих не было бы трудностей с языком.
— Хотелось бы выразить еще одно пожелание — было бы чудесно, если бы она, подобно вам, имела образование гейши.
— Зачем? — спросила я.
— Она должна по глазам угадывать мое желание, еще до того, как я его выскажу, и к тому же уметь грациозно двигаться. Во всяком случае, я с удовольствием женился бы на гейше. Но не на столь молодой особе, как вы. Здесь подошла бы женщина от сорока пяти до пятидесяти пяти лет. Я хочу, чтобы вы нашли мне гейшу постарше.
Даже теперь я лукавлю, сбавляя двадцать лет, и выдаю себя в Америке за пятидесятитрехлетнюю женщину. Тогда же все думали, что мне около тридцати.
Он хотел иметь жену сорока пяти — пятидесяти пяти лет, и это означало, что мне как свахе придется действовать несколько иначе, чем прежде. Поскольку самому жениху было уже шестьдесят три и он желал заполучить в жены гейшу постарше, дело принимало иной оборот, чем в случае с прежними сватовствами, когда я, для того чтобы свести молодые пары, посылала их со снедью на пикник в зоологический сад.
Весьма щекотливое дело — устраивать чье-либо счастье, так что нужно было все обдумать. Кого бы следовало брать здесь в расчет? Я провела мысленный смотр моих более взрослых наперсниц, которым было под пятьдесят.
Одна много пила… Другая выглядела недостаточно привлекательно. Опять же, еще одна хоть и красива, но немного ветрена, и ей было бы трудно вести жизнь степенной супруги.
После длительных раздумий я вдруг вспомнила об одной кандидатуре. Это была Тосиэ, лучшая исполнительница утадзава из Симбаси. Она в Японии жила напротив нас и совершенно не походила на женщину, чьим ремеслом было занятие гейши. Это была спокойная, отзывчивая женщина.
Мать и бабушка всегда хвалили Тосиэ как очень порядочную даму с весьма изысканной речью. У нее был чудный голос, а ее сольные выступления были неподражаемы, когда она во время танцев адзума своим чувственным, полнозвучным голосом пела утадзава.
Я была почти уверена, что это лучший выбор, но мы с ней давно не виделись, и я не знала, что за жизнь она ведет. Мне было лишь известно, что ее многолетний покровитель умер, когда я отправлялась в Америку.
Я написала ей очень вкрадчивое письмо:
«Прости, если это письмо тебя как-то оскорбит.
Один знакомый мне американский профессор ботаники хочет непременно взять в жены симбаси-гейшу, которая уже немолода, то есть которой под пятьдесят.
Я полагаю, что ты наилучшая кандидатура, но это сугубо мое мнение, которое я составила сама, не спрашивая тебя и не ведая о тебе уже долгое время. Поскольку я одна не могу здесь решать, пожалуйста, прочти это письмо и порекомендуй мне, если это тебя не заинтересует, подругу, которая была бы ровесница тебе и к тому же из Симбаси. И прошу, не сердись на меня за то, что посмела обратиться к тебе с подобным предложением».
Примерно через неделю пришел ответ. (Когда я думаю об этом, то все случившееся представляется мне перстом судьбы.)
«Премного тебе благодарна за твое предложение. После смерти моего покровителя я так и остаюсь одна. Как ты знаешь, здесь интересуются лишь молодыми гейшами, а клиенты, которые знали толк в нашем искусстве, теперь большая редкость. Гейш в моих летах теперь почти не приглашают. Моя дочь, которую я удочерила еще маленькой, завела с кем-то любовную интрижку и оставила меня. Поскольку я влачу одинокую и безрадостную жизнь, то с удовольствием познакомилась бы с ним, если кем-то вроде меня еще интересуются».
Она прислала две свои фотографии, где она снята в светло-фиолетовом кимоно перед храмом Мэйдзи.
Мистер Бланш радовался как ребенок, но, будучи человеком рассудительным, он постарался все взвесить:
— Даже если она мне нравится, может случиться, что я ей не придусь по вкусу. Поэтому мне нужно все обдумать. Я приглашу ее на всемирную выставку и пошлю ей авиабилет туда и обратно. Если я ей не понравлюсь, мы только посетим выставку, и она затем вернется к себе в Японию. Таким образом никто не будет в обиде. Я постараюсь по возможности больше познакомить ее с Америкой.
Он сразу же отправил ей приглашение и авиабилет. По мнению Нахо, было бы просто неучтиво с нашей стороны не послать фотографии, так как госпожа Тосиэ положила в письмо целых два своих снимка. Поэтому мы быстро позвали знакомого Роберту фотографа, чтобы тот сфотографировал мистера Бланша. Я посоветовала ему надеть цвета индиго, сине-фиолетовое кимоно, что я ему сшила на Рождество. Зрителей собралось много. Три девушки помогали с освещением.
— Слишком уж блестит его лысина.
— Следует покрепче завязать кимоно, — доносилось из задних рядов.
Но наш разошедшийся герой решил не ограничиваться одним снимком. Затем мы отослали билеты, приглашение и фотографии в Токио. (Туристическое бюро любезного мистера Стенли Окада, как когда-то в случае с моим сыном, взяло на себя все формальности.)
Наконец настал долгожданный день.
Мы, с мистером Бланшем во главе, страшно волновались, когда вечером встречали в аэропорту прилетающую в Нью-Йорк Тосиэ. Все хотели присутствовать при этом событии и как можно быстрее увидеть ее. Это было вполне в духе семейства Накамура — находиться в первых рядах.
В машине Роберта сидели принаряженный мистер Бланш, я и наш приятель господин Макино. Это был выдающийся инженер, и его отрядили из Японии в одну исследовательскую лабораторию, находившуюся поблизости от нас. Со временем он привязался к мистеру Бланшу и стал его другом. Больше никому не позволено было ехать (ведь стоит разрешить одному, как захотят все). Вот в таком составе мы и тронулись в путь.
Прибыв в аэропорт, мы узнали, что самолет прибудет с большим опозданием. Тем временем настала ночь.
Когда я увидела Тосиэ, которая в светло-голубом кимоно с изящным узором и бежевой куртке выходила из самолета, я была несказанно благодарна ей за то, что она приехала. Меня просто восхищало ее мужество решиться одной, не зная ни слова по-английски, прилететь в Нью-Йорк. Мистер Бланш непринужденно сопровождал ее к машине, словно проделывал это не один год.
По прибытии домой нам так многое хотелось рассказать друг другу. Но, поскольку Тосиэ в тот вечер очень устала, мы решили отложить разговор на завтра, и все отправились спать.
На следующее утро около половины восьмого мистер Бланш уже стоял под душем. Так как накануне вечером все были настолько вымотаны, им не удалось ни поговорить, ни рассмотреть друг друга как следует. Когда я встала, Тосиэ сидела уже вся наряженная.
Тут как раз сверху по лестнице спустился в юката мистер Бланш с порозовевшим от душа лицом.
— Да он вылитый Итимура.
В наше время актер Итимура Удзаэмон Пятнадцатый считался самым красивым мужчиной Японии, особенно в «мире цветов и ив». И мне подумалось, что у них все пойдет на лад. Такое сравнение было высшей похвалой мужчине.
— О-хаё годзаимас! — сказал мистер Бланш и улыбнулся. — Цукарэмасита ?
Выглянуло утреннее солнце, и Тосиэ в своем сизом крепдешиновом кимоно выглядела неотразимо.
Мистер Бланш хотел подстричь ногти и попросил у меня ножницы. Когда я подала ножницы, Тосиэ спросила, не могла бы она постричь ему ногти, и вынула из оби свою косметичку.
Гейша всегда носит с собой косметичку. Это небольшая сумочка из крепдешина, где находится семь миниатюрных предметов: небольшие ножницы, ножницы для ногтей, ухочистка, небольшая вилка, ножичек, пинцет и пилочка для ногтей (подобную сумочку семилетние девочки на празднике «семь-пять-три» и невесты на свадьбе носят в вырезе кимоно).
Она села рядом с мистером Бланшем и стала стричь ему ногти. Сцена получилась просто чудная — она походила на японскую картину, где все дышит согласием. На третий день они объявили, что решили пожениться. Это была любовь с первого взгляда.
Незадолго до этого мистер Бланш и я были свидетелями на свадьбе со стороны невесты венгерки Жанетт. Теперь Жанетт и ее муж были свидетелями жениха, тогда как Роберт и я представляли сторону невесты. Они венчались в церкви.
— В счастье и горести, покуда смерть не разлучит вас. — Священник говорил привычные слова, на которые новобрачные должны были ответить «да». Поскольку Тосиэ не понимала по-английски, она не могла знать, когда следует говорить «да». Поэтому Жанетт стояла сзади и должна была дернуть ее за рукав кимоно, когда священник будет спрашивать: «Согласны ли вы взять в мужья мистера Бланша?» Мы несколько раз репетировали этот момент.
В день свадьбы все прошло без сучка и задоринки, и жених с невестой отправились в свадебное путешествие на Ниагарский водопад. Хотя невеста была старше меня, но у меня было такое чувство, словно я выдавала замуж свою дочь. Счастливая пара отправилась проводить свой медовый месяц в традиционное для ньюйоркцев место, и я тоже была счастлива.
После возвращения из свадебного путешествия молодожены перебрались в небольшую двухкомнатную квартиру, и это жилье, конечно, отличалось от традиционного японского жилища.
Здесь, в Америке, комнаты значительно просторней. Там была вместительная кухня и чудесная, выложенная голубой плиткой ванная — все как в жилище состоятельной японской семьи.
Поскольку Тосиэ была крайне чистоплотной женщиной, она постоянно драила до блеска кухню. Каждое утро она готовила там еду, что муж брал с собой на работу. Коробка для завтраков представляла собой чашу вадзима, одну из тех, что в Японии берут на природу по случаю праздника любования цветением вишни. Тосиэ подбирала содержимое чаши в соответствии с красками. Мистер Бланш окрестил ее как Japanese Lunchbox1.
Каждый день мистер Бланш показывал свой чудный Lunchbox другим профессорам и коллегам, которые большей частью приносили в своих простеньких коричневых пакетах гамбургер или хот-дог и пили из банки кока-колу. Хотя у некоторых были самодельные сандвичи, но для этого они приносили с собой хлеб, сыр и ветчину, приготавливая сандвичи на месте. Поэтому изумительный Lunchbox мистера Бланша радовал их глаз.
— Все хотят видеть мой Lunchbox и познакомиться с Тосико, — говорил мистер Бланш.
Тосико было девичье имя госпожи Тосиэ.
— В следующую субботу я представлю им Тосико.
Итак, мистер Бланш пригласил своих приятелей на приготовленный Тосико обед и устроил небольшое торжество. Мы тоже там были… Тосико ловко со всем управлялась. Простая японская домохозяйка так бы не организовала прием. Даже не зная языка, Тосико, как подобает настоящей симбаси-гейше, заботилась о своих гостях. Неудивительно, что жены почти всех заметных политиков эпохи Мэйдзи вроде Ито Хиробуми, Иноуэ Каору, Мори Аринори, Муцу Мунэмицу, Курода Киётака и Оку-ма Сигэнобу были гейшами.
Во всяком случае, обоим не надоедало восторгаться друг другом.
— Тосико каждое утро провожает меня, говорит напутственно иттэрассяй — возвращайся поскорей — и машет мне вслед до тех пор, пока я не скроюсь из виду. Я самый счастливый мужчина во всей Америке, кого жена каждое утро провожает до машины, на прощание говорит: «Возвращайся поскорей» — и смотрит, покуда я не скроюсь. Когда я прихожу домой, она спешит в прихожую, чтобы встретить меня и сказать: «Добро пожаловать домой». Даже обыскав всю Америку, точно говорю, не найти мужчины, которому жена выказывала бы каждый день столько любви.
Конечно, все японцы прибегают к подобным словам, но, когда их переводишь на другой язык, они обретают особый подтекст. Чудесно, что мистер Бланш видит в них знаки любви.
Теперь настал черед похвалам Тосико.
— В субботу мы были у его матери.
Его еще крепкая восьмидесятипятилетняя старушка мать жила с семьей старшего из сыновей, которых у нее было трое, на самом севере штата Нью-Йорк.
— Я познакомилась с его родными и двоюродными, но мой муж выглядит лучше всех. Эту синюю рубашку я купила ему вчера. Ее цвет очень подходит к его голубым глазам.
— Да, да. Ваш муж самый красивый, — говорила Кино.
— Голубые глаза и лысина, — добавляла Нахо.
В этих насмешках сквозила зависть. Но Тосико не переставала хвалиться:
— Он так нежен. Когда я устаю, он заботится обо мне. И даже сам готовит спагетти, которые очень даже ничего. Они не идут ни в какое сравнение с ресторанными. Кроме того, он каждый вечер после еды моет посуду. Он такой внимательный.
— Да, да, нам это известно, — подтверждали все с готовностью. Когда они выходили на улицу, мистер Бланш обращался с изящной Тосико так, словно ему было доверено сокровище.
Тем временем минуло уже двадцать пять лет, и они по-прежнему души друг в друге не чают. После такого ошеломительного успеха я никоим образом не могла закрыть свою «брачную контору».
Гейша в Техасе
Когда та умерла, он с облегчением сказал, что, наконец, кончились ее муки. Он не мог видеть ее мучений и часто желал взять их на себя. Его чудесная жена, бывшая танцовщица, скончалась после многих лет страданий.
После ее смерти все в доме, от настенных ковриков до подушек, напоминало ему о ней. Было тяжело видеть каждый день перед собой эти вещи. Как показали четыре месяца после ее смерти, он ничего не способен был делать, жил как во сне. Он печально поведал, что хочет продать участок вместе с домом, снять комнату в гостинице или мотеле и там прожить остаток жизни. (В Японии мотели как гостиницы пользуются скорее сомнительной славой, это своего рода ночлежки; в Америке же это приличные небольшие гостиницы.)
Читала ли я вчерашнюю газету, поинтересовался мистер Бланш. Там сообщалось следующее. В небольшом отеле в Нью-Джерси из одной комнаты несколько дней не появлялся жилец. Когда управляющий гостиницей открыл ее своим ключом, то обнаружил там труп семидесятилетнего старика, скончавшегося от сердечного приступа. Из-за неимоверной жары он весь разложился. Прочитав это, мистер Бланш не удержался от слез, так как боялся, что его ожидает та же участь. Он страшился одиночества, но не в состоянии был оставаться в доме, где все напоминало ему о жене…
Видя его полные слез глаза, я решила действовать. Еще в молодости меня называли «заботливой наседкой Кихару», ибо, когда что-то кого-то заботило, я обязательно начинала хлопотать над ним.
— Если вы продаете дом, но не хотите идти жить в гостиницу, почему бы вам не перебраться к нам? — предложила я ему.
У меня дома жили Роберт и слушательницы Академии художеств Нахо и Кино, а кроме того, по выходным нас навещало много японских студентов. Возможно, ему будет веселее, но в любом случае он не будет чувствовать себя одиноким. Я переговорю с другими, но уже сейчас уверена, что мистеру Блан-шу будут очень рады и никто не будет возражать. Лицо мистера Бланша просветлело, когда он услышал столь неожиданное предложение.
— Правда? Это, правда, возможно?
Я объяснила миссис Филипп, что у нас есть свободная комната, мы очень приятно проводим совместные трапезы, а девушки, живущие у меня, очень благожелательны. У Роберта есть автомобиль, и поэтому можно было бы помочь с переездом.
Чета Филипп обрадовалась, поскольку тогда они могли не беспокоиться за мистера Бланша.
Через три недели нашелся покупатель дома с участком. Роберт заехал за стариком, и тот с тремя огромными чемоданами перебрался к нам. Сумико, Нахо, Кино и другие любопытные наведались к нам, и мы вечером отпраздновали новоселье мистера Бланша со скияки.
Его глаза опять наполнились слезами, и он постоянно рассыпался в благодарностях. Затем объявил, что должен немедленно начать учить японский язык.
Когда мы утром садились завтракать, его приветствовали по-японски: О-хаё годзаимас, «Доброе утро» — и подавали кофе, гренки и фрукты. Он, в свою очередь, тоже учтиво произносил: О-хаё годзаимас — и на самом деле все больше начинал схватывать японский. За все он благодарил словами арига-то годзаимас — «большое спасибо».
Вначале я считала, что ему под семьдесят, но в действительности ему было лишь шестьдесят три года. Он стал лучше выглядеть, утратил прежний дряхлый вид.
Когда женилась одна знакомая венгерская пара, мистер Бланш и Нахо были свидетелями со стороны жениха, а мы с Робертом — со стороны невесты. Затем те пригласили нас на свадьбу. Кроме того, я старалась по возможности чаще брать его на званые вечера к своим знакомым, где он попадал в окружение молодежи. Случалось, что его разом осаждали девушки, начиная подтрунивать над его японским. Он тоже шутил с девушками, так что скучать ему было некогда.
Прошло полгода. Угрюмость сошла с лица мистера Бланша; он стал лучше выглядеть, словно помолодев лет на десять.
Однажды он захотел поговорить со мной с глазу на глаз.
— Я очень любил свою жену, но уход за ней последние двадцать лет подорвал мои силы. Я даже думал, что умру прежде нее. Так было тяжело смотреть на ее мучения. Физически я был крайне измотан. Часто думалось, что не доживу до следующего дня. И со смертью жены, несмотря на все горе, мне стало легче.
Теперь у меня есть время поразмыслить. Почти все последние двадцать лет я провел, ухаживая за своей женой. Теперь пришел мой черед. Мне хочется, чтобы то немногое отпущенное мне время обо мне кто-то заботился. Вот о чем я часто думаю последнее время. Мне очень хотелось бы жениться на какой-нибудь японке, — вот что, к моему большому удивлению, обстоятельно поведал господин Бланш. — У меня одна просьба. Это не должна быть японка из тех, что нас здесь часто посещают.
К нам часто заглядывали девушки, которые родились в семьях, живших уже во втором или третьем поколении в Америке. Хотя они внешне выглядели как настоящие японки, но говорили только по-английски. Собственно говоря, я полагала, что здесь как раз подошла бы рожденная в Америке девушка, поскольку тогда у обоих не было бы трудностей с языком.
— Хотелось бы выразить еще одно пожелание — было бы чудесно, если бы она, подобно вам, имела образование гейши.
— Зачем? — спросила я.
— Она должна по глазам угадывать мое желание, еще до того, как я его выскажу, и к тому же уметь грациозно двигаться. Во всяком случае, я с удовольствием женился бы на гейше. Но не на столь молодой особе, как вы. Здесь подошла бы женщина от сорока пяти до пятидесяти пяти лет. Я хочу, чтобы вы нашли мне гейшу постарше.
Даже теперь я лукавлю, сбавляя двадцать лет, и выдаю себя в Америке за пятидесятитрехлетнюю женщину. Тогда же все думали, что мне около тридцати.
Он хотел иметь жену сорока пяти — пятидесяти пяти лет, и это означало, что мне как свахе придется действовать несколько иначе, чем прежде. Поскольку самому жениху было уже шестьдесят три и он желал заполучить в жены гейшу постарше, дело принимало иной оборот, чем в случае с прежними сватовствами, когда я, для того чтобы свести молодые пары, посылала их со снедью на пикник в зоологический сад.
Весьма щекотливое дело — устраивать чье-либо счастье, так что нужно было все обдумать. Кого бы следовало брать здесь в расчет? Я провела мысленный смотр моих более взрослых наперсниц, которым было под пятьдесят.
Одна много пила… Другая выглядела недостаточно привлекательно. Опять же, еще одна хоть и красива, но немного ветрена, и ей было бы трудно вести жизнь степенной супруги.
После длительных раздумий я вдруг вспомнила об одной кандидатуре. Это была Тосиэ, лучшая исполнительница утадзава из Симбаси. Она в Японии жила напротив нас и совершенно не походила на женщину, чьим ремеслом было занятие гейши. Это была спокойная, отзывчивая женщина.
Мать и бабушка всегда хвалили Тосиэ как очень порядочную даму с весьма изысканной речью. У нее был чудный голос, а ее сольные выступления были неподражаемы, когда она во время танцев адзума своим чувственным, полнозвучным голосом пела утадзава.
Я была почти уверена, что это лучший выбор, но мы с ней давно не виделись, и я не знала, что за жизнь она ведет. Мне было лишь известно, что ее многолетний покровитель умер, когда я отправлялась в Америку.
Я написала ей очень вкрадчивое письмо:
«Прости, если это письмо тебя как-то оскорбит.
Один знакомый мне американский профессор ботаники хочет непременно взять в жены симбаси-гейшу, которая уже немолода, то есть которой под пятьдесят.
Я полагаю, что ты наилучшая кандидатура, но это сугубо мое мнение, которое я составила сама, не спрашивая тебя и не ведая о тебе уже долгое время. Поскольку я одна не могу здесь решать, пожалуйста, прочти это письмо и порекомендуй мне, если это тебя не заинтересует, подругу, которая была бы ровесница тебе и к тому же из Симбаси. И прошу, не сердись на меня за то, что посмела обратиться к тебе с подобным предложением».
Примерно через неделю пришел ответ. (Когда я думаю об этом, то все случившееся представляется мне перстом судьбы.)
«Премного тебе благодарна за твое предложение. После смерти моего покровителя я так и остаюсь одна. Как ты знаешь, здесь интересуются лишь молодыми гейшами, а клиенты, которые знали толк в нашем искусстве, теперь большая редкость. Гейш в моих летах теперь почти не приглашают. Моя дочь, которую я удочерила еще маленькой, завела с кем-то любовную интрижку и оставила меня. Поскольку я влачу одинокую и безрадостную жизнь, то с удовольствием познакомилась бы с ним, если кем-то вроде меня еще интересуются».
Она прислала две свои фотографии, где она снята в светло-фиолетовом кимоно перед храмом Мэйдзи.
Мистер Бланш радовался как ребенок, но, будучи человеком рассудительным, он постарался все взвесить:
— Даже если она мне нравится, может случиться, что я ей не придусь по вкусу. Поэтому мне нужно все обдумать. Я приглашу ее на всемирную выставку и пошлю ей авиабилет туда и обратно. Если я ей не понравлюсь, мы только посетим выставку, и она затем вернется к себе в Японию. Таким образом никто не будет в обиде. Я постараюсь по возможности больше познакомить ее с Америкой.
Он сразу же отправил ей приглашение и авиабилет. По мнению Нахо, было бы просто неучтиво с нашей стороны не послать фотографии, так как госпожа Тосиэ положила в письмо целых два своих снимка. Поэтому мы быстро позвали знакомого Роберту фотографа, чтобы тот сфотографировал мистера Бланша. Я посоветовала ему надеть цвета индиго, сине-фиолетовое кимоно, что я ему сшила на Рождество. Зрителей собралось много. Три девушки помогали с освещением.
— Слишком уж блестит его лысина.
— Следует покрепче завязать кимоно, — доносилось из задних рядов.
Но наш разошедшийся герой решил не ограничиваться одним снимком. Затем мы отослали билеты, приглашение и фотографии в Токио. (Туристическое бюро любезного мистера Стенли Окада, как когда-то в случае с моим сыном, взяло на себя все формальности.)
Наконец настал долгожданный день.
Мы, с мистером Бланшем во главе, страшно волновались, когда вечером встречали в аэропорту прилетающую в Нью-Йорк Тосиэ. Все хотели присутствовать при этом событии и как можно быстрее увидеть ее. Это было вполне в духе семейства Накамура — находиться в первых рядах.
В машине Роберта сидели принаряженный мистер Бланш, я и наш приятель господин Макино. Это был выдающийся инженер, и его отрядили из Японии в одну исследовательскую лабораторию, находившуюся поблизости от нас. Со временем он привязался к мистеру Бланшу и стал его другом. Больше никому не позволено было ехать (ведь стоит разрешить одному, как захотят все). Вот в таком составе мы и тронулись в путь.
Прибыв в аэропорт, мы узнали, что самолет прибудет с большим опозданием. Тем временем настала ночь.
Когда я увидела Тосиэ, которая в светло-голубом кимоно с изящным узором и бежевой куртке выходила из самолета, я была несказанно благодарна ей за то, что она приехала. Меня просто восхищало ее мужество решиться одной, не зная ни слова по-английски, прилететь в Нью-Йорк. Мистер Бланш непринужденно сопровождал ее к машине, словно проделывал это не один год.
По прибытии домой нам так многое хотелось рассказать друг другу. Но, поскольку Тосиэ в тот вечер очень устала, мы решили отложить разговор на завтра, и все отправились спать.
На следующее утро около половины восьмого мистер Бланш уже стоял под душем. Так как накануне вечером все были настолько вымотаны, им не удалось ни поговорить, ни рассмотреть друг друга как следует. Когда я встала, Тосиэ сидела уже вся наряженная.
Тут как раз сверху по лестнице спустился в юката мистер Бланш с порозовевшим от душа лицом.
— Да он вылитый Итимура.
В наше время актер Итимура Удзаэмон Пятнадцатый считался самым красивым мужчиной Японии, особенно в «мире цветов и ив». И мне подумалось, что у них все пойдет на лад. Такое сравнение было высшей похвалой мужчине.
— О-хаё годзаимас! — сказал мистер Бланш и улыбнулся. — Цукарэмасита ?
Выглянуло утреннее солнце, и Тосиэ в своем сизом крепдешиновом кимоно выглядела неотразимо.
Мистер Бланш хотел подстричь ногти и попросил у меня ножницы. Когда я подала ножницы, Тосиэ спросила, не могла бы она постричь ему ногти, и вынула из оби свою косметичку.
Гейша всегда носит с собой косметичку. Это небольшая сумочка из крепдешина, где находится семь миниатюрных предметов: небольшие ножницы, ножницы для ногтей, ухочистка, небольшая вилка, ножичек, пинцет и пилочка для ногтей (подобную сумочку семилетние девочки на празднике «семь-пять-три» и невесты на свадьбе носят в вырезе кимоно).
Она села рядом с мистером Бланшем и стала стричь ему ногти. Сцена получилась просто чудная — она походила на японскую картину, где все дышит согласием. На третий день они объявили, что решили пожениться. Это была любовь с первого взгляда.
Незадолго до этого мистер Бланш и я были свидетелями на свадьбе со стороны невесты венгерки Жанетт. Теперь Жанетт и ее муж были свидетелями жениха, тогда как Роберт и я представляли сторону невесты. Они венчались в церкви.
— В счастье и горести, покуда смерть не разлучит вас. — Священник говорил привычные слова, на которые новобрачные должны были ответить «да». Поскольку Тосиэ не понимала по-английски, она не могла знать, когда следует говорить «да». Поэтому Жанетт стояла сзади и должна была дернуть ее за рукав кимоно, когда священник будет спрашивать: «Согласны ли вы взять в мужья мистера Бланша?» Мы несколько раз репетировали этот момент.
В день свадьбы все прошло без сучка и задоринки, и жених с невестой отправились в свадебное путешествие на Ниагарский водопад. Хотя невеста была старше меня, но у меня было такое чувство, словно я выдавала замуж свою дочь. Счастливая пара отправилась проводить свой медовый месяц в традиционное для ньюйоркцев место, и я тоже была счастлива.
После возвращения из свадебного путешествия молодожены перебрались в небольшую двухкомнатную квартиру, и это жилье, конечно, отличалось от традиционного японского жилища.
Здесь, в Америке, комнаты значительно просторней. Там была вместительная кухня и чудесная, выложенная голубой плиткой ванная — все как в жилище состоятельной японской семьи.
Поскольку Тосиэ была крайне чистоплотной женщиной, она постоянно драила до блеска кухню. Каждое утро она готовила там еду, что муж брал с собой на работу. Коробка для завтраков представляла собой чашу вадзима, одну из тех, что в Японии берут на природу по случаю праздника любования цветением вишни. Тосиэ подбирала содержимое чаши в соответствии с красками. Мистер Бланш окрестил ее как Japanese Lunchbox1.
Каждый день мистер Бланш показывал свой чудный Lunchbox другим профессорам и коллегам, которые большей частью приносили в своих простеньких коричневых пакетах гамбургер или хот-дог и пили из банки кока-колу. Хотя у некоторых были самодельные сандвичи, но для этого они приносили с собой хлеб, сыр и ветчину, приготавливая сандвичи на месте. Поэтому изумительный Lunchbox мистера Бланша радовал их глаз.
— Все хотят видеть мой Lunchbox и познакомиться с Тосико, — говорил мистер Бланш.
Тосико было девичье имя госпожи Тосиэ.
— В следующую субботу я представлю им Тосико.
Итак, мистер Бланш пригласил своих приятелей на приготовленный Тосико обед и устроил небольшое торжество. Мы тоже там были… Тосико ловко со всем управлялась. Простая японская домохозяйка так бы не организовала прием. Даже не зная языка, Тосико, как подобает настоящей симбаси-гейше, заботилась о своих гостях. Неудивительно, что жены почти всех заметных политиков эпохи Мэйдзи вроде Ито Хиробуми, Иноуэ Каору, Мори Аринори, Муцу Мунэмицу, Курода Киётака и Оку-ма Сигэнобу были гейшами.
Во всяком случае, обоим не надоедало восторгаться друг другом.
— Тосико каждое утро провожает меня, говорит напутственно иттэрассяй — возвращайся поскорей — и машет мне вслед до тех пор, пока я не скроюсь из виду. Я самый счастливый мужчина во всей Америке, кого жена каждое утро провожает до машины, на прощание говорит: «Возвращайся поскорей» — и смотрит, покуда я не скроюсь. Когда я прихожу домой, она спешит в прихожую, чтобы встретить меня и сказать: «Добро пожаловать домой». Даже обыскав всю Америку, точно говорю, не найти мужчины, которому жена выказывала бы каждый день столько любви.
Конечно, все японцы прибегают к подобным словам, но, когда их переводишь на другой язык, они обретают особый подтекст. Чудесно, что мистер Бланш видит в них знаки любви.
Теперь настал черед похвалам Тосико.
— В субботу мы были у его матери.
Его еще крепкая восьмидесятипятилетняя старушка мать жила с семьей старшего из сыновей, которых у нее было трое, на самом севере штата Нью-Йорк.
— Я познакомилась с его родными и двоюродными, но мой муж выглядит лучше всех. Эту синюю рубашку я купила ему вчера. Ее цвет очень подходит к его голубым глазам.
— Да, да. Ваш муж самый красивый, — говорила Кино.
— Голубые глаза и лысина, — добавляла Нахо.
В этих насмешках сквозила зависть. Но Тосико не переставала хвалиться:
— Он так нежен. Когда я устаю, он заботится обо мне. И даже сам готовит спагетти, которые очень даже ничего. Они не идут ни в какое сравнение с ресторанными. Кроме того, он каждый вечер после еды моет посуду. Он такой внимательный.
— Да, да, нам это известно, — подтверждали все с готовностью. Когда они выходили на улицу, мистер Бланш обращался с изящной Тосико так, словно ему было доверено сокровище.
Тем временем минуло уже двадцать пять лет, и они по-прежнему души друг в друге не чают. После такого ошеломительного успеха я никоим образом не могла закрыть свою «брачную контору».
Гейша в Техасе
Совершенно случайно мне довелось познакомиться с необычной английской четой Джеймс.
Мистер Джеймс был фотографом, а его жена фотомоделью. Они оба уже перешагнули пятидесятилетний рубеж. Миссис Джеймс была высокорослой, статной красавицей, с прямыми, длинными, с проседью волосами, завязанными сзади. Она все еще продолжала работать манекенщицей.
В качестве модели для показа меховых изделий пятидесятилетние женщины здесь в отличие от Японии пользовались большим спросом. В Японии предпочитали молодых манекенщиц, тогда как в Америке норковые шубы часто рекламировали женщины, которым перевалило за семьдесят.
Что меня особо привлекало в этой супружеской паре, так это их страсть к путешествиям. Разумеется, он был всемирно известным фотографом, да и она составила себе имя как манекенщица. Их образ жизни был своеобразен и совершенно невообразим для японцев.
Они жили в большом доме в Лондоне. Однако Лондон был им тесен. Двадцать лет назад они стали вести жизнь путешественников. За границей одного года жизни на одном месте им было мало, тогда как пять лет представлялись неимоверно долгими. Так что почти везде, куда бы их ни заносило, они жили три года. Многие люди путешествуют по миру, но единицы его обживают. Они хотели именно обживать мир. Три года они провели в Риме, три года в Венеции, три года в Швейцарии (в Люцерне), в Париже, в Мадриде и в Мехико, а вот теперь прибыли в Америку.
Свой выбор они остановили на деловом Нью-Йорке, являющемся известной плавильной печью для разноплеменных народов, которые там кишмя кишели, что давало самые любопытные сюжеты для съемок. В заключение им захотелось отправиться в сельскую глубинку, в Колорадо. Следующие три года они намеревались пройти по Великому шелковому пути, а через десять лет отправиться в Японию. Услышав их рассказы, я больше не могла спокойно сидеть на одном месте.
С той поры как со мной столь жестоко обошелся собственный сын, я находилась в подавленном состоянии. Беседы с этой четой позволили мне воспрять духом.
Право же, какой смысл предаваться унынию, сидя в Нью-Йорке? Как бы пасмурно ни было, солнце непременно появится. Работать можно везде. Находясь в такой огромной стране, я знала лишь один Нью-Йорк. Что до сих пор мне удалось сделать? Предаваясь таким раздумьям, я казалась себе столь ничтожной.
Определенно мне нужно куда-то отправиться и там поработать.
Недолго думая я продала свой магазин. Вначале я решила отправиться в Техас. Тогда Техас считался самым богатым штатом Америки. Там была нефть, и техасцы называли свой штат первым в Америке. Поэтому неудивительно, что меня туда тянуло.
Кроме того, Акико, одна молодая женщина, которую я очень любила и с которой охотно работала на выставках, вышла замуж за китайского священника и переехала с ним в Техас. Возможно, даже было письмо, где она приглашала меня навестить ее, что подогрело мою охоту к перемене мест.
Незадолго до этого был убит президент Кеннеди, и мир вокруг постепенно менялся. Перед моей лавкой постоянно сиживали пьяные негры (я бы обстоятельней обрисовала данную ситуацию, если бы не цензура), и белые посетители теперь с опаской обходили мой магазин. Стоило мне начать урезонивать их, как негры сразу начинали запугивать меня: «Вы разве забыли, что у нас равные права?» Тем временем район Бруклина, где находился мой магазин, стал заселяться исключительно неграми.
После продажи своего магазина я поехала к Акико и ее священнику. Когда я навестила их, те жили в небольшом жилом вагончике.
В Японии ничего подобного я не встречала. Такой вагончик-прицеп располагал всеми удобствами. В принципе в нем можно было перемещаться везде, где имелись места стоянки подобных жилых фургонов. Как правило, в вагончике три комнаты. Там есть все: кровати, шкафы, холодильник, ванная и кухня. Поскольку каждый вагончик представляет собой отдельный дом, его обитателям не приходится ругаться с соседями, и есть возможность, когда дети подрастают, перебраться в более просторный фургон. А так как каждому вагончику принадлежит небольшой кусок земли, некоторые выращивают там красивые цветы или огурцы с помидорами. Сама машина паркуется непосредственно позади фургона. Платить за стоянку приходится не больше, чем в случае найма жилья. Я даже позавидовала такой системе. Если бы нечто подобное было в Токио, это пришлось бы по вкусу и старым и молодым.
В новом жилище Акико по центру располагались кухня и ванная, слева находились гостиная со спальней, а в левом крыле была еще одна комната, где я и ночевала.
Тогда же я побывала в фургонах некоторых соседей. Большинство владельцев составляла молодежь. Впрочем, были неплохие образцы с двумя комнатами, например, для пожилых женщин, чьи мужья умерли и которым приходилось жить на маленькую пенсию.
Во всяком случае, здесь было больше простора для сферы личной жизни, нежели в городской квартире. В Нью-Джерси, во Флориде, в Мичигане — везде в Америке встречались такие поселения из жилых вагончиков.
Сами обитатели фургонов жили дружно с соседями. Молодые супружеские пары делали покупки для пожилых поселян, а вечерами, когда молодые уходили, старики присматривали за детьми, хоть друг другу были совершенно чужими людьми. В Японии подобное невозможно даже представить.
В Америке живут вместе люди разных национальностей, и поэтому царящая здесь взаимовыручка вполне естественна.
Акико и ее муж говорили между собой исключительно по-английски, она с японским, а он с китайским акцентом. Это была восхитительная пара. Они повсюду меня водили, так что мне захотелось работать в этом штате.
Наконец, у меня завязались связи с Южным методистским университетом (Southern Methodist University, SMU). На одной вечеринке я познакомилась с необыкновенным скульптором итальянского происхождения. Он преподавал в этом университете, и через его посредничество я стала читать там раз в неделю лекции по восточной философии. Профессор Винсент очень походил на актера Юла Бриннера и был к тому же привлекателен.
В те дни, когда я читала лекции, он заезжал за мной на машине. У него был исключительно красивый профиль, которым я неизменно любовалась, сидя рядом в машине. Когда намечалось какое-нибудь торжество, он брал меня с собой. Профессор Винсент преподавал на отделении искусства. Мои лекции проходили в достаточно удаленном от его места преподавания философском корпусе, и все же в обеденный перерыв мы постоянно вместе ходили в кафетерий.
Тогда я еще больше осознала, какая, однако, чудная страна Америка. В Японии все тотчас стали бы о нас судачить, тогда как в Америке, можно с кем-то пойти перекусить или позволить отвезти себя на машине. Никто не посчитает это предосудительным.
В Японии подобное невозможно. Почему, спрашивается?
Благодаря содействию профессора Винсента я теперь преподавала еще раз в неделю в Техасском государственном университете, но из этих доходов я не смогла бы выделять деньги для посылки в Японию.
Мистер Джеймс был фотографом, а его жена фотомоделью. Они оба уже перешагнули пятидесятилетний рубеж. Миссис Джеймс была высокорослой, статной красавицей, с прямыми, длинными, с проседью волосами, завязанными сзади. Она все еще продолжала работать манекенщицей.
В качестве модели для показа меховых изделий пятидесятилетние женщины здесь в отличие от Японии пользовались большим спросом. В Японии предпочитали молодых манекенщиц, тогда как в Америке норковые шубы часто рекламировали женщины, которым перевалило за семьдесят.
Что меня особо привлекало в этой супружеской паре, так это их страсть к путешествиям. Разумеется, он был всемирно известным фотографом, да и она составила себе имя как манекенщица. Их образ жизни был своеобразен и совершенно невообразим для японцев.
Они жили в большом доме в Лондоне. Однако Лондон был им тесен. Двадцать лет назад они стали вести жизнь путешественников. За границей одного года жизни на одном месте им было мало, тогда как пять лет представлялись неимоверно долгими. Так что почти везде, куда бы их ни заносило, они жили три года. Многие люди путешествуют по миру, но единицы его обживают. Они хотели именно обживать мир. Три года они провели в Риме, три года в Венеции, три года в Швейцарии (в Люцерне), в Париже, в Мадриде и в Мехико, а вот теперь прибыли в Америку.
Свой выбор они остановили на деловом Нью-Йорке, являющемся известной плавильной печью для разноплеменных народов, которые там кишмя кишели, что давало самые любопытные сюжеты для съемок. В заключение им захотелось отправиться в сельскую глубинку, в Колорадо. Следующие три года они намеревались пройти по Великому шелковому пути, а через десять лет отправиться в Японию. Услышав их рассказы, я больше не могла спокойно сидеть на одном месте.
С той поры как со мной столь жестоко обошелся собственный сын, я находилась в подавленном состоянии. Беседы с этой четой позволили мне воспрять духом.
Право же, какой смысл предаваться унынию, сидя в Нью-Йорке? Как бы пасмурно ни было, солнце непременно появится. Работать можно везде. Находясь в такой огромной стране, я знала лишь один Нью-Йорк. Что до сих пор мне удалось сделать? Предаваясь таким раздумьям, я казалась себе столь ничтожной.
Определенно мне нужно куда-то отправиться и там поработать.
Недолго думая я продала свой магазин. Вначале я решила отправиться в Техас. Тогда Техас считался самым богатым штатом Америки. Там была нефть, и техасцы называли свой штат первым в Америке. Поэтому неудивительно, что меня туда тянуло.
Кроме того, Акико, одна молодая женщина, которую я очень любила и с которой охотно работала на выставках, вышла замуж за китайского священника и переехала с ним в Техас. Возможно, даже было письмо, где она приглашала меня навестить ее, что подогрело мою охоту к перемене мест.
Незадолго до этого был убит президент Кеннеди, и мир вокруг постепенно менялся. Перед моей лавкой постоянно сиживали пьяные негры (я бы обстоятельней обрисовала данную ситуацию, если бы не цензура), и белые посетители теперь с опаской обходили мой магазин. Стоило мне начать урезонивать их, как негры сразу начинали запугивать меня: «Вы разве забыли, что у нас равные права?» Тем временем район Бруклина, где находился мой магазин, стал заселяться исключительно неграми.
После продажи своего магазина я поехала к Акико и ее священнику. Когда я навестила их, те жили в небольшом жилом вагончике.
В Японии ничего подобного я не встречала. Такой вагончик-прицеп располагал всеми удобствами. В принципе в нем можно было перемещаться везде, где имелись места стоянки подобных жилых фургонов. Как правило, в вагончике три комнаты. Там есть все: кровати, шкафы, холодильник, ванная и кухня. Поскольку каждый вагончик представляет собой отдельный дом, его обитателям не приходится ругаться с соседями, и есть возможность, когда дети подрастают, перебраться в более просторный фургон. А так как каждому вагончику принадлежит небольшой кусок земли, некоторые выращивают там красивые цветы или огурцы с помидорами. Сама машина паркуется непосредственно позади фургона. Платить за стоянку приходится не больше, чем в случае найма жилья. Я даже позавидовала такой системе. Если бы нечто подобное было в Токио, это пришлось бы по вкусу и старым и молодым.
В новом жилище Акико по центру располагались кухня и ванная, слева находились гостиная со спальней, а в левом крыле была еще одна комната, где я и ночевала.
Тогда же я побывала в фургонах некоторых соседей. Большинство владельцев составляла молодежь. Впрочем, были неплохие образцы с двумя комнатами, например, для пожилых женщин, чьи мужья умерли и которым приходилось жить на маленькую пенсию.
Во всяком случае, здесь было больше простора для сферы личной жизни, нежели в городской квартире. В Нью-Джерси, во Флориде, в Мичигане — везде в Америке встречались такие поселения из жилых вагончиков.
Сами обитатели фургонов жили дружно с соседями. Молодые супружеские пары делали покупки для пожилых поселян, а вечерами, когда молодые уходили, старики присматривали за детьми, хоть друг другу были совершенно чужими людьми. В Японии подобное невозможно даже представить.
В Америке живут вместе люди разных национальностей, и поэтому царящая здесь взаимовыручка вполне естественна.
Акико и ее муж говорили между собой исключительно по-английски, она с японским, а он с китайским акцентом. Это была восхитительная пара. Они повсюду меня водили, так что мне захотелось работать в этом штате.
Наконец, у меня завязались связи с Южным методистским университетом (Southern Methodist University, SMU). На одной вечеринке я познакомилась с необыкновенным скульптором итальянского происхождения. Он преподавал в этом университете, и через его посредничество я стала читать там раз в неделю лекции по восточной философии. Профессор Винсент очень походил на актера Юла Бриннера и был к тому же привлекателен.
В те дни, когда я читала лекции, он заезжал за мной на машине. У него был исключительно красивый профиль, которым я неизменно любовалась, сидя рядом в машине. Когда намечалось какое-нибудь торжество, он брал меня с собой. Профессор Винсент преподавал на отделении искусства. Мои лекции проходили в достаточно удаленном от его места преподавания философском корпусе, и все же в обеденный перерыв мы постоянно вместе ходили в кафетерий.
Тогда я еще больше осознала, какая, однако, чудная страна Америка. В Японии все тотчас стали бы о нас судачить, тогда как в Америке, можно с кем-то пойти перекусить или позволить отвезти себя на машине. Никто не посчитает это предосудительным.
В Японии подобное невозможно. Почему, спрашивается?
Благодаря содействию профессора Винсента я теперь преподавала еще раз в неделю в Техасском государственном университете, но из этих доходов я не смогла бы выделять деньги для посылки в Японию.