Страница:
Наступила короткая пауза. Миронов, ожидая вопросов, остановился и посмотрел на Скворецкого, но тот молча кивнул головой: давай, мол, продолжай. Послушаем, что-то ты дальше скажешь?
— Достаточно ли оснований утверждать, что убийцей является именно Черняев? — задал сам себе вопрос Миронов и тут же твердо, решительно ответил: — Да. Достаточно. Корнильева, как свидетельствует экспертиза, была убита около десяти часов вечера двадцать восьмого мая, то есть примерно через час после того, как она вышла из своей квартиры и отправилась на вокзал. Что нам известно об этом часе, последнем в жизни Корнильевой? Из квартиры она вышла не одна, а вместе с Черняевым, который, между прочим, нес ее чемодан. Это видела Зеленко. (Заметим, кстати, чемодан — деталь существенная. К нему мы еще вернемся.) Затем Корнильева села в машину. Опять вместе с Черняевым. Шофер Кругляков довез их до вокзала, он рассказал об этом. Значит, и тут все ясно. Показания Зеленко и Круглякова полностью совпадают, да и сам Черняев рассказал то же самое.
Таким образом, можно считать установленным, что за полчаса-час до убийства Корнильева находилась вместе с Черняевым, с ним не разлучалась, что на вокзал ее отвез не кто другой, как Черняев, что и на вокзале какое-то время (по словам Черняева, вплоть до отхода московского поезда) она снова была с Черняевым. Все это можно считать установленным.
Что же было потом, позже? Тут фактов у нас не так много, но попробуем аналитически воссоздать весь ход событий. Данных для этого куда как достаточно. Итак, Кругляков высадил Корнильеву и Черняева у вокзала примерно в пятнадцать — двадцать минут десятого. Не позже. Это нам известно. Московский поезд отходит в двадцать один пятьдесят пять — тоже известно. Черняев утверждает, что он посадил Ольгу Николаевну в этот поезд и она уехала. Но вот это как раз и не так. Ни в московский, ни в какой другой поезд Корнильева не села — сесть не могла. Не выходит по времени, не получается: в то самое время, когда отошел московский поезд, Корнильева была убита. Ну, может быть, не совсем в то время — полчаса или час спустя, не больше. Как видите, я учитываю возможность ошибки экспертов на один-два часа. В данном случае это роли не играет, ибо первую остановку после Крайска московский поезд делает через два часа десять минут по отправлении, в ноль часов пять минут, то есть тогда, когда Корнильевой уже не было в живых…
— Логично, — заметил Скворецкий. — Вполне логично. Какой же вывод отсюда следует?
— Вывод? — переспросил Миронов. — Так вывод же очевиден! Черняев лжет, утверждая, будто Корнильева уехала. Лжет сознательно. Он находился все время вместе с Корнильевой и не мог не знать, что на поезд она не села. Зачем же ему понадобилась эта ложь? Объяснение может быть только одно: Черняев знает об убийстве Корнильевой и, стремясь скрыть это убийство, создал версию об ее отъезде. Таков, по-моему, единственный вывод, такова логика.
— Вот видишь, — с затаенной усмешкой возразил Скворецкий, — из области фактов ты перешел к логике, к умозаключениям, а для того чтобы обвинить человека в убийстве, чтобы ставить вопрос об аресте, этого мало — нужны факты. Что скажешь?
— Согласен! — воскликнул Андрей. — Нужны факты. Но разве фактов, разве доказательств не достаточно? А письмо Кузнецова Зеленко, подсунутое нам Черняевым, — не факт? Факт. Попробуем его объяснить. Совершенно очевидно, что письмо это попало к Черняеву не от Корнильевой. Ей-то зачем оно могло понадобиться? Письмо похитил Черняев, он сам и использовал это письмо в качестве доказательства, подтверждающего созданную им версию отъезда Ольги Николаевны. Именно поэтому, сознавая шаткость этого доказательства измены его бывшей жены, Черняев, показав нам письмо, так не хотел его у нас оставить. Ну, да не в письме дело. А чемодан? Чемодан с вещами якобы уехавшей Корнильевой? Тот самый чемодан, который Черняев собственной персоной отвез на вокзал и, если верить его словам, погрузил в поезд, провожая жену. Как этот чемодан оказался вновь у него, каким путем вернулся к нему? Вот уж это факт, весьма и весьма весомый. Этот факт замыкает цепь доказательств, служит неопровержимой уликой, изобличающей Черняева в том, что он явился по меньшей мере соучастником убийства, если не прямым убийцей Ольги Николаевны Корнильевой.
— М-да, — согласился Скворецкий. — В фактах ты разобрался. Картина ясная. Но меня, по совести говоря, волнует другое. Что Черняев убийца — это очевидно. Если не как прямого убийцу, то по меньшей мере как соучастника убийства его можно арестовать хоть сейчас, сию минуту. Ну, а как быть с объявлением, что он сдавал в бюро, с нападением на Савельева? Признаться, теперь я почти уверен, что и в этом последнем случае не обошлось без Черняева. Знать же об этом мы пока ничего не знаем. Вот и представьте себе: арестуем мы Черняева, изобличим в убийстве Корнильевой, он признается (тут деваться ему некуда), а дальше что? Ни тпру ни ну. Что будем делать? А водосточная труба, а Войцеховская — кто такая, откуда взялась? Вот и рассудите, как вести следствие? Нет, рано, ребятки, надо бы еще поработать над Черняевым…
— Надо, ой как надо! — подхватил Миронов. — Сам понимаю. Останься Черняев в Крайске, я бы, возможно, первым возражал против немедленного ареста. Но что делать, если он уезжает, и, судя по сообщению Левкович (вспомните его сборы), не очень-то будет торопиться с возвращением. Да и вернется ли вообще? Сомнительно. Нет, Кирилл Петрович, как хотите, но сам Черняев не оставляет нам выбора: предоставить ему возможность уехать, скрыться мы не вправе…
— И это верно, — согласился Скворецкий. — Брать его необходимо, то-то и оно, хоть и надо бы еще поработать. Ну, да ничего не попишешь, рассуждать больше нечего. Будем брать. Только вот что: здесь, в городе, как мы уже говорили, брать Черняева нельзя. Вы это учли?
Миронов и Луганов кивнули, как по команде.
— Учли, товарищ полковник, — сказал молчавший до этого Луганов. — Разрешите доложить план операции?
— Ну что ж, давайте послушаем.
Обсуждение плана не заняло много времени: начальник управления, уточнив некоторые детали и внеся кое-какие коррективы, одобрил план, намеченный Мироновым и Лугановым.
— Ты вот что, Андрей Иванович, — заметил Скворецкий, когда разговор был окончен и Миронов с Лугановым собрались уходить, — подготовь материалы на Черняева. Поеду в горком, доложу. Надо секретаря горкома поставить в известность, что из себя представляет этот самый инженер-подполковник, и получить санкцию на арест.
— Готово, Кирилл Петрович, — ответил Миронов. — Справка печатается.
— Ну и добро. Как закончат, заноси.
В то время как Миронов и Луганов находились у полковника Скворецкого, события на пустыре возле Федосьевской рощи разворачивались своим чередом. Переулок, пустынный ночью, начал оживать. То там, то здесь хлопали двери, появлялись первые пешеходы. Потом стало и вовсе людно. Однако в сторону пустыря никто не сворачивал, и сотрудники Управления КГБ ничего подозрительного не замечали. Часов около одиннадцати тот из сотрудников, который замаскировался в полуразрушенной сторожке в конце переулка, у входа на пустырь, увидел, как мимо него прошмыгнул мальчонка лет девяти-десяти. Вероятно, он не обратил бы на мальчугана внимания, если бы тот, направляясь к лабазу, не петлял из стороны в сторону, не оглядывался бы то и дело воровато по сторонам.
«Что за чертовщина, — подумал оперативный работник, — чего этот парнишка так странно себя ведет?» Теперь он уже не спускал с него глаз.
Между тем мальчишка, добравшись до лабаза, еще раз осмотрелся вокруг и нырнул за угол, мгновенно пропав из виду. Однако не прошло и минуты, как он вновь появился. На этот раз он стремительно мчался через пустырь напрямик, держа правый кулак прижатым к груди. Почти одновременно на опушке рощи, откуда была видна стена лабаза с водосточной трубой, появился второй оперативный работник, подававший условный знак.
«Ясно, — сообразил оперативный работник, находившийся в сторожке, — значит, вот кто пришел за спичечным коробком, Хитро придумано», Не теряя времени, он вышел из своего укрытия и с независимым видом, чуть вразвалку зашагал по переулку. Как оно и должно было быть, мальчишка рысью промчался мимо него, направляясь к противоположному концу переулка. Оперативный работник ускорил шаг. За спиной у себя он услышал чье-то учащенное дыхание и, на мгновение обернувшись, увидел второго работника, который, перебежав пустырь, шел теперь за ним следом. Мальчишка был в нескольких десятках шагов впереди. Миновав переулок, он выскочил на улицу и повернул направо, сбавив шаг. Невдалеке от угла спокойно прогуливалась молодая, хорошо одетая женщина. Мальчишка направился прямо к ней и передал ей тот предмет, который принес с пустыря. Она быстро опустила его в сумочку, потрепала паренька по щеке, протянула ему что-то (Деньги? Шоколадку?) и быстро зашагала по улице, к центру города.
— Она! Она самая… — прошептал сотрудник, ранее дежуривший у доски объявлений.
— Кто — она? — не понял его товарищ. — Ты о чем?
— Женщина. Которая вчера была у витрины.
— Ясно. Ты давай беги в управление к майору Миронову, а я останусь…
Выслушав оперативного работника, Миронов сразу же принял решение:
— Василий Николаевич, берите машину и быстро в аэропорт. Надо полагать, это и есть Войцеховская, и, конечно же, она не замедлит явиться за саквояжем. Где мы найдем лучшую возможность разузнать, кто она такая, как не там?..
Андрей оказался прав. Едва Луганов и оперативный работник успели приехать в аэропорт, как возле камеры хранения появилась женщина, которая час тому назад была возле переулка, а за день до этого — у витрины объявлений.
Сразу же, как только обладательница квитанции получила саквояж, Луганов в камере хранения выяснил, что фамилия ее Войцеховская, зовут Анна Казимировна. Прямо из аэропорта Луганов направился в городской адресный стол и вскоре получил справку: Войцеховская, Анна Казимировна, украинка, 1926 года рождения, беспартийная, незамужняя, работает преподавателем английского языка в средней школе. В Крайск прибыла из Харькова около двух лет назад.
Теперь Луганову не составило труда раздобыть биографию Войцеховской. Биография была не из заурядных, кое над чем можно было задуматься, но ничего порочащего она не содержала. Не было, судя по всему, у Войцеховской и никаких точек соприкосновения с Черняевым. Впрочем, в этот день ни Миронов, ни Луганов не были расположены ломать голову над ее прошлым, над ее биографией. Им просто было не до того. Оба они были по горло заняты подготовкой предстоящей операции.
Сдав полковнику Скворецкому материалы, изобличающие Черняева в убийстве своей бывшей жены, с которыми начальник управления отправился в горком партии, Миронов стал инструктировать сотрудников, выделенных ему и Луганову в помощь для проведения операции.
Как было известно, Капитон Илларионович в этот день задержался дома дольше обычного, поехал на строительство только в двенадцатом часу. Очевидно, готовясь к отъезду, он закончил основные дела еще вчера и сейчас заехал на строительство ненадолго, оформить командировку и дать последние распоряжения. Пробыв на работе час-полтора, вернулся домой.
Часов около четырех пополудни к подъезду лихо подкатил Кругляков и, оставив машину, поднялся в квартиру Черняева. К этому времени группа оперативных работников, возглавляемая Лугановым, выехала на вокзал. До отхода поезда, с которым должен был уехать Черняев, оставалось менее часа.
Дождавшись, когда Черняев приехал на вокзал и вошел в вагон, оперативные работники поспешили занять свои места: двое расположились в вагонах, соседних с тем, в котором ехал Черняев, а Луганов вошел в тот же вагон, но остался в тамбуре.
Настала очередь и Миронова. Он вышел из управления, сел в ожидавшую его машину и на предельной скорости помчался к той станции, где поезд делал первую после Крайска остановку. Несколько раньше на ту же станцию ушла другая машина, оперативная.
Приехав на станцию минут за десять до прибытия поезда, Андрей вышел на перрон и занял удобную для наблюдения позицию, возле газетного киоска. Он не должен был, согласно плану, непосредственно вмешиваться в ход операции.
Мысленно Миронов вновь перебрал все детали операции, которую предстояло провести: все ли продумано? Предусмотрено? Учтено? Да, пожалуй, все. Даже больше, чем все. Ведь, говоря по совести, задержать Черняева мог и он сам, один, мог Луганов. Но бывают случайности, могут возникнуть непредвиденные осложнения, и тогда одному-двум справиться с задачей будет трудно. А рисковать нельзя… Теперь же предусмотрено все: в поезде трое, а в резерве еще он, Миронов. Нет, все должно пройти гладко, без сучка и задоринки! Да и дело-то не хитрое, не впервой!..
Вдалеке послышался низкий протяжный гудок электровоза. Андрей машинально взглянул на часы: восемнадцать тридцать пять. Пока все вроде бы идет по расписанию, все идет правильно…
Миронов не ошибся. Все действительно шло как по расписанию. Минут за пятнадцать до прибытия поезда на станцию Луганов, находившийся уже в коридоре вагона, в котором ехал Черняев, увидел, как дверь купе открылась и Капитон Илларионович вышел в коридор. Расположившись у окна, он не спеша стал закуривать.
Спокойно, улыбаясь самым приветливым образом, Луганов направился к Черняеву (с обоих концов коридора появились оперативные работники, они перекрыли оба выхода).
— Капитон Илларионович, здравствуйте. Рад вас видеть в добром здравии.
Черняев чуть приметно вздрогнул и быстро, исподлобья взглянул на подошедшего Луганова.
— Товарищ Луганов, насколько я запомнил вашу фамилию? Какими судьбами? Выходит, попутчики? — Черняев изобразил на своей физиономии подобие улыбки.
— Никак нет, Капитон Илларионович, не совсем. Я — за вами, — доверительным тоном, будто сообщая нечто весьма приятное, сказал Луганов.
— За мной? — вскинулся Черняев. — Что вы еще городите? Что за ерунда?
— Нет, почему же ерунда? Совсем не ерунда. Просто возникла неотложная необходимость с вами побеседовать, вот мне и поручили предложить вам прервать поездку и вернуться в Крайск. Безотлагательно…
— Это что, — спокойно спросил Черняев, — арест? Будьте любезны в таком случае предъявить ордер, иначе я с вами никуда не поеду.
— Я, кажется, об аресте не говорил, — возразил Луганов. — Повторяю, нам необходимо выяснить с вами некоторые вопросы. Без вас никак нельзя. Что же касается ордера, то, смею вас заверить, если потребуется, предъявим и ордер. Во всяком случае, вопрос о вашем задержании — можете мое предложение вернуться в Крайск рассматривать пока так — согласован и с горкомом партии, и во всех надлежащих инстанциях. Уж можете мне поверить.
В ту же секунду Черняев чуть пригнулся, напружился, словно изготовившись к прыжку. Не будь у Луганова его опыта, он, пожалуй, ничего бы и не заметил. Но Луганов все видел, все понимал, был настороже. Зорко следя за малейшим движением Черняева, за каждым его жестом, внутренне подобравшись, Луганов пристально посмотрел ему в глаза и спокойно, не повышая голоса, произнес:
— Не надо, Капитон Илларионович, не устраивайте спектакля, не стоит. Ничего хорошего из этого для вас не получится, ручаюсь вам.
В тот же момент, бросив по сторонам быстрый взгляд и угадав в приближающихся к нему по коридору людях оперативных работников, Черняев выпрямился, расправил плечи и презрительно сказал:
— Эт-то безобразие, произвол. Зарубите себе на носу, так это вам не пройдет. Я подчиняюсь силе, но буду жаловаться. Вы еще меня попомните…
Поезд, замедляя ход, как раз подходил к станции. Андрей из-за своего киоска отлично видел, как в тот момент, когда поезд остановился, со ступенек одного из вагонов спрыгнул оперативный работник, за ним не спеша сошел Черняев в сопровождении Луганова, следом еще один оперативный работник. Миновав станционное здание, они вышли на привокзальную площадь, где их ждала оперативная машина, сразу рванувшаяся с места, как только Черняев и его спутники уселись. Минуту спустя сел в свою машину и Миронов, дав знак шоферу следовать за оперативной машиной.
Глава 15
— Достаточно ли оснований утверждать, что убийцей является именно Черняев? — задал сам себе вопрос Миронов и тут же твердо, решительно ответил: — Да. Достаточно. Корнильева, как свидетельствует экспертиза, была убита около десяти часов вечера двадцать восьмого мая, то есть примерно через час после того, как она вышла из своей квартиры и отправилась на вокзал. Что нам известно об этом часе, последнем в жизни Корнильевой? Из квартиры она вышла не одна, а вместе с Черняевым, который, между прочим, нес ее чемодан. Это видела Зеленко. (Заметим, кстати, чемодан — деталь существенная. К нему мы еще вернемся.) Затем Корнильева села в машину. Опять вместе с Черняевым. Шофер Кругляков довез их до вокзала, он рассказал об этом. Значит, и тут все ясно. Показания Зеленко и Круглякова полностью совпадают, да и сам Черняев рассказал то же самое.
Таким образом, можно считать установленным, что за полчаса-час до убийства Корнильева находилась вместе с Черняевым, с ним не разлучалась, что на вокзал ее отвез не кто другой, как Черняев, что и на вокзале какое-то время (по словам Черняева, вплоть до отхода московского поезда) она снова была с Черняевым. Все это можно считать установленным.
Что же было потом, позже? Тут фактов у нас не так много, но попробуем аналитически воссоздать весь ход событий. Данных для этого куда как достаточно. Итак, Кругляков высадил Корнильеву и Черняева у вокзала примерно в пятнадцать — двадцать минут десятого. Не позже. Это нам известно. Московский поезд отходит в двадцать один пятьдесят пять — тоже известно. Черняев утверждает, что он посадил Ольгу Николаевну в этот поезд и она уехала. Но вот это как раз и не так. Ни в московский, ни в какой другой поезд Корнильева не села — сесть не могла. Не выходит по времени, не получается: в то самое время, когда отошел московский поезд, Корнильева была убита. Ну, может быть, не совсем в то время — полчаса или час спустя, не больше. Как видите, я учитываю возможность ошибки экспертов на один-два часа. В данном случае это роли не играет, ибо первую остановку после Крайска московский поезд делает через два часа десять минут по отправлении, в ноль часов пять минут, то есть тогда, когда Корнильевой уже не было в живых…
— Логично, — заметил Скворецкий. — Вполне логично. Какой же вывод отсюда следует?
— Вывод? — переспросил Миронов. — Так вывод же очевиден! Черняев лжет, утверждая, будто Корнильева уехала. Лжет сознательно. Он находился все время вместе с Корнильевой и не мог не знать, что на поезд она не села. Зачем же ему понадобилась эта ложь? Объяснение может быть только одно: Черняев знает об убийстве Корнильевой и, стремясь скрыть это убийство, создал версию об ее отъезде. Таков, по-моему, единственный вывод, такова логика.
— Вот видишь, — с затаенной усмешкой возразил Скворецкий, — из области фактов ты перешел к логике, к умозаключениям, а для того чтобы обвинить человека в убийстве, чтобы ставить вопрос об аресте, этого мало — нужны факты. Что скажешь?
— Согласен! — воскликнул Андрей. — Нужны факты. Но разве фактов, разве доказательств не достаточно? А письмо Кузнецова Зеленко, подсунутое нам Черняевым, — не факт? Факт. Попробуем его объяснить. Совершенно очевидно, что письмо это попало к Черняеву не от Корнильевой. Ей-то зачем оно могло понадобиться? Письмо похитил Черняев, он сам и использовал это письмо в качестве доказательства, подтверждающего созданную им версию отъезда Ольги Николаевны. Именно поэтому, сознавая шаткость этого доказательства измены его бывшей жены, Черняев, показав нам письмо, так не хотел его у нас оставить. Ну, да не в письме дело. А чемодан? Чемодан с вещами якобы уехавшей Корнильевой? Тот самый чемодан, который Черняев собственной персоной отвез на вокзал и, если верить его словам, погрузил в поезд, провожая жену. Как этот чемодан оказался вновь у него, каким путем вернулся к нему? Вот уж это факт, весьма и весьма весомый. Этот факт замыкает цепь доказательств, служит неопровержимой уликой, изобличающей Черняева в том, что он явился по меньшей мере соучастником убийства, если не прямым убийцей Ольги Николаевны Корнильевой.
— М-да, — согласился Скворецкий. — В фактах ты разобрался. Картина ясная. Но меня, по совести говоря, волнует другое. Что Черняев убийца — это очевидно. Если не как прямого убийцу, то по меньшей мере как соучастника убийства его можно арестовать хоть сейчас, сию минуту. Ну, а как быть с объявлением, что он сдавал в бюро, с нападением на Савельева? Признаться, теперь я почти уверен, что и в этом последнем случае не обошлось без Черняева. Знать же об этом мы пока ничего не знаем. Вот и представьте себе: арестуем мы Черняева, изобличим в убийстве Корнильевой, он признается (тут деваться ему некуда), а дальше что? Ни тпру ни ну. Что будем делать? А водосточная труба, а Войцеховская — кто такая, откуда взялась? Вот и рассудите, как вести следствие? Нет, рано, ребятки, надо бы еще поработать над Черняевым…
— Надо, ой как надо! — подхватил Миронов. — Сам понимаю. Останься Черняев в Крайске, я бы, возможно, первым возражал против немедленного ареста. Но что делать, если он уезжает, и, судя по сообщению Левкович (вспомните его сборы), не очень-то будет торопиться с возвращением. Да и вернется ли вообще? Сомнительно. Нет, Кирилл Петрович, как хотите, но сам Черняев не оставляет нам выбора: предоставить ему возможность уехать, скрыться мы не вправе…
— И это верно, — согласился Скворецкий. — Брать его необходимо, то-то и оно, хоть и надо бы еще поработать. Ну, да ничего не попишешь, рассуждать больше нечего. Будем брать. Только вот что: здесь, в городе, как мы уже говорили, брать Черняева нельзя. Вы это учли?
Миронов и Луганов кивнули, как по команде.
— Учли, товарищ полковник, — сказал молчавший до этого Луганов. — Разрешите доложить план операции?
— Ну что ж, давайте послушаем.
Обсуждение плана не заняло много времени: начальник управления, уточнив некоторые детали и внеся кое-какие коррективы, одобрил план, намеченный Мироновым и Лугановым.
— Ты вот что, Андрей Иванович, — заметил Скворецкий, когда разговор был окончен и Миронов с Лугановым собрались уходить, — подготовь материалы на Черняева. Поеду в горком, доложу. Надо секретаря горкома поставить в известность, что из себя представляет этот самый инженер-подполковник, и получить санкцию на арест.
— Готово, Кирилл Петрович, — ответил Миронов. — Справка печатается.
— Ну и добро. Как закончат, заноси.
В то время как Миронов и Луганов находились у полковника Скворецкого, события на пустыре возле Федосьевской рощи разворачивались своим чередом. Переулок, пустынный ночью, начал оживать. То там, то здесь хлопали двери, появлялись первые пешеходы. Потом стало и вовсе людно. Однако в сторону пустыря никто не сворачивал, и сотрудники Управления КГБ ничего подозрительного не замечали. Часов около одиннадцати тот из сотрудников, который замаскировался в полуразрушенной сторожке в конце переулка, у входа на пустырь, увидел, как мимо него прошмыгнул мальчонка лет девяти-десяти. Вероятно, он не обратил бы на мальчугана внимания, если бы тот, направляясь к лабазу, не петлял из стороны в сторону, не оглядывался бы то и дело воровато по сторонам.
«Что за чертовщина, — подумал оперативный работник, — чего этот парнишка так странно себя ведет?» Теперь он уже не спускал с него глаз.
Между тем мальчишка, добравшись до лабаза, еще раз осмотрелся вокруг и нырнул за угол, мгновенно пропав из виду. Однако не прошло и минуты, как он вновь появился. На этот раз он стремительно мчался через пустырь напрямик, держа правый кулак прижатым к груди. Почти одновременно на опушке рощи, откуда была видна стена лабаза с водосточной трубой, появился второй оперативный работник, подававший условный знак.
«Ясно, — сообразил оперативный работник, находившийся в сторожке, — значит, вот кто пришел за спичечным коробком, Хитро придумано», Не теряя времени, он вышел из своего укрытия и с независимым видом, чуть вразвалку зашагал по переулку. Как оно и должно было быть, мальчишка рысью промчался мимо него, направляясь к противоположному концу переулка. Оперативный работник ускорил шаг. За спиной у себя он услышал чье-то учащенное дыхание и, на мгновение обернувшись, увидел второго работника, который, перебежав пустырь, шел теперь за ним следом. Мальчишка был в нескольких десятках шагов впереди. Миновав переулок, он выскочил на улицу и повернул направо, сбавив шаг. Невдалеке от угла спокойно прогуливалась молодая, хорошо одетая женщина. Мальчишка направился прямо к ней и передал ей тот предмет, который принес с пустыря. Она быстро опустила его в сумочку, потрепала паренька по щеке, протянула ему что-то (Деньги? Шоколадку?) и быстро зашагала по улице, к центру города.
— Она! Она самая… — прошептал сотрудник, ранее дежуривший у доски объявлений.
— Кто — она? — не понял его товарищ. — Ты о чем?
— Женщина. Которая вчера была у витрины.
— Ясно. Ты давай беги в управление к майору Миронову, а я останусь…
Выслушав оперативного работника, Миронов сразу же принял решение:
— Василий Николаевич, берите машину и быстро в аэропорт. Надо полагать, это и есть Войцеховская, и, конечно же, она не замедлит явиться за саквояжем. Где мы найдем лучшую возможность разузнать, кто она такая, как не там?..
Андрей оказался прав. Едва Луганов и оперативный работник успели приехать в аэропорт, как возле камеры хранения появилась женщина, которая час тому назад была возле переулка, а за день до этого — у витрины объявлений.
Сразу же, как только обладательница квитанции получила саквояж, Луганов в камере хранения выяснил, что фамилия ее Войцеховская, зовут Анна Казимировна. Прямо из аэропорта Луганов направился в городской адресный стол и вскоре получил справку: Войцеховская, Анна Казимировна, украинка, 1926 года рождения, беспартийная, незамужняя, работает преподавателем английского языка в средней школе. В Крайск прибыла из Харькова около двух лет назад.
Теперь Луганову не составило труда раздобыть биографию Войцеховской. Биография была не из заурядных, кое над чем можно было задуматься, но ничего порочащего она не содержала. Не было, судя по всему, у Войцеховской и никаких точек соприкосновения с Черняевым. Впрочем, в этот день ни Миронов, ни Луганов не были расположены ломать голову над ее прошлым, над ее биографией. Им просто было не до того. Оба они были по горло заняты подготовкой предстоящей операции.
Сдав полковнику Скворецкому материалы, изобличающие Черняева в убийстве своей бывшей жены, с которыми начальник управления отправился в горком партии, Миронов стал инструктировать сотрудников, выделенных ему и Луганову в помощь для проведения операции.
Как было известно, Капитон Илларионович в этот день задержался дома дольше обычного, поехал на строительство только в двенадцатом часу. Очевидно, готовясь к отъезду, он закончил основные дела еще вчера и сейчас заехал на строительство ненадолго, оформить командировку и дать последние распоряжения. Пробыв на работе час-полтора, вернулся домой.
Часов около четырех пополудни к подъезду лихо подкатил Кругляков и, оставив машину, поднялся в квартиру Черняева. К этому времени группа оперативных работников, возглавляемая Лугановым, выехала на вокзал. До отхода поезда, с которым должен был уехать Черняев, оставалось менее часа.
Дождавшись, когда Черняев приехал на вокзал и вошел в вагон, оперативные работники поспешили занять свои места: двое расположились в вагонах, соседних с тем, в котором ехал Черняев, а Луганов вошел в тот же вагон, но остался в тамбуре.
Настала очередь и Миронова. Он вышел из управления, сел в ожидавшую его машину и на предельной скорости помчался к той станции, где поезд делал первую после Крайска остановку. Несколько раньше на ту же станцию ушла другая машина, оперативная.
Приехав на станцию минут за десять до прибытия поезда, Андрей вышел на перрон и занял удобную для наблюдения позицию, возле газетного киоска. Он не должен был, согласно плану, непосредственно вмешиваться в ход операции.
Мысленно Миронов вновь перебрал все детали операции, которую предстояло провести: все ли продумано? Предусмотрено? Учтено? Да, пожалуй, все. Даже больше, чем все. Ведь, говоря по совести, задержать Черняева мог и он сам, один, мог Луганов. Но бывают случайности, могут возникнуть непредвиденные осложнения, и тогда одному-двум справиться с задачей будет трудно. А рисковать нельзя… Теперь же предусмотрено все: в поезде трое, а в резерве еще он, Миронов. Нет, все должно пройти гладко, без сучка и задоринки! Да и дело-то не хитрое, не впервой!..
Вдалеке послышался низкий протяжный гудок электровоза. Андрей машинально взглянул на часы: восемнадцать тридцать пять. Пока все вроде бы идет по расписанию, все идет правильно…
Миронов не ошибся. Все действительно шло как по расписанию. Минут за пятнадцать до прибытия поезда на станцию Луганов, находившийся уже в коридоре вагона, в котором ехал Черняев, увидел, как дверь купе открылась и Капитон Илларионович вышел в коридор. Расположившись у окна, он не спеша стал закуривать.
Спокойно, улыбаясь самым приветливым образом, Луганов направился к Черняеву (с обоих концов коридора появились оперативные работники, они перекрыли оба выхода).
— Капитон Илларионович, здравствуйте. Рад вас видеть в добром здравии.
Черняев чуть приметно вздрогнул и быстро, исподлобья взглянул на подошедшего Луганова.
— Товарищ Луганов, насколько я запомнил вашу фамилию? Какими судьбами? Выходит, попутчики? — Черняев изобразил на своей физиономии подобие улыбки.
— Никак нет, Капитон Илларионович, не совсем. Я — за вами, — доверительным тоном, будто сообщая нечто весьма приятное, сказал Луганов.
— За мной? — вскинулся Черняев. — Что вы еще городите? Что за ерунда?
— Нет, почему же ерунда? Совсем не ерунда. Просто возникла неотложная необходимость с вами побеседовать, вот мне и поручили предложить вам прервать поездку и вернуться в Крайск. Безотлагательно…
— Это что, — спокойно спросил Черняев, — арест? Будьте любезны в таком случае предъявить ордер, иначе я с вами никуда не поеду.
— Я, кажется, об аресте не говорил, — возразил Луганов. — Повторяю, нам необходимо выяснить с вами некоторые вопросы. Без вас никак нельзя. Что же касается ордера, то, смею вас заверить, если потребуется, предъявим и ордер. Во всяком случае, вопрос о вашем задержании — можете мое предложение вернуться в Крайск рассматривать пока так — согласован и с горкомом партии, и во всех надлежащих инстанциях. Уж можете мне поверить.
В ту же секунду Черняев чуть пригнулся, напружился, словно изготовившись к прыжку. Не будь у Луганова его опыта, он, пожалуй, ничего бы и не заметил. Но Луганов все видел, все понимал, был настороже. Зорко следя за малейшим движением Черняева, за каждым его жестом, внутренне подобравшись, Луганов пристально посмотрел ему в глаза и спокойно, не повышая голоса, произнес:
— Не надо, Капитон Илларионович, не устраивайте спектакля, не стоит. Ничего хорошего из этого для вас не получится, ручаюсь вам.
В тот же момент, бросив по сторонам быстрый взгляд и угадав в приближающихся к нему по коридору людях оперативных работников, Черняев выпрямился, расправил плечи и презрительно сказал:
— Эт-то безобразие, произвол. Зарубите себе на носу, так это вам не пройдет. Я подчиняюсь силе, но буду жаловаться. Вы еще меня попомните…
Поезд, замедляя ход, как раз подходил к станции. Андрей из-за своего киоска отлично видел, как в тот момент, когда поезд остановился, со ступенек одного из вагонов спрыгнул оперативный работник, за ним не спеша сошел Черняев в сопровождении Луганова, следом еще один оперативный работник. Миновав станционное здание, они вышли на привокзальную площадь, где их ждала оперативная машина, сразу рванувшаяся с места, как только Черняев и его спутники уселись. Минуту спустя сел в свою машину и Миронов, дав знак шоферу следовать за оперативной машиной.
Глава 15
В пути машина Миронова обогнала, как было условлено заранее, оперативную машину, и он вернулся в Крайск раньше, чем Луганов с Черняевым. Первый допрос было решено провести в управлении милиции, поскольку ранее с Черняевым беседовали именно там, в милиции. Ждать пришлось недолго. Прошло каких-нибудь десять — пятнадцать минут, и на пороге появился Черняев в сопровождении Луганова.
Пристально вглядываясь в его лицо, Миронов не заметил на нем ни тени волнения, никакой растерянности. Черняев вел себя самоуверенно, вызывающе. Каждый его жест, каждое движение свидетельствовали, что ничего иного, кроме возмущения тем произволом, который допустили в отношении его работники милиции, Черняев не испытывает. Твердой, решительной походкой подошел он к креслу, стоявшему против стола, за которым сидел Миронов, грузно уселся, ни у кого не спрашивая разрешения, и, уставившись тяжелым взглядом прямо в лицо расположившегося напротив Луганова, резко спросил:
— Может быть, теперь вы потрудитесь объяснить свои действия?
Миронов, на которого Черняев не обращал внимания, будто того и не было в комнате, каким-то будничным тоном, как нечто само собой разумеющееся, сказал:
— Капитон Илларионович, прошу запомнить, отныне вопросы будем задавать мы, и только мы, а ваше дело отвечать.
— Что-о? — круто повернулся к нему Черняев. — Эт-то еще что такое?
Бросив на Миронова пренебрежительный взгляд, Черняев вновь обратился к Луганову:
— Я, кажется, вас, товарищ Луганов, да, да, именно вас спрашиваю и вовсе не намерен выслушивать замечания вашего помощника.
Луганов чуть повел плечами: дескать, я тут вмешиваться никак не могу, а Миронов все так же спокойно, ничуть не меняя тона, заметил;
— Прошу вас запомнить: мы с товарищем Лугановым поменялись ролями: теперь он будет мне помогать, и отвечать вам придется прежде всего на мои вопросы, независимо от того, нравится вам это или нет.
— Ах так! — воскликнул Черняев, шутовски кланяясь Миронову. — Может быть, тогда вы — не изволю знать, как вас звать-величать, — потрудитесь мне объяснить, что здесь происходит?
— Зовут меня Андрей Иванович, если это вас интересует, а что здесь происходит, думаю, вам понятно. Впрочем, могу пояснить — допрос. Самый обыкновенный допрос. Надеюсь, вы знаете, что это такое?
— Как же! — усмехнулся Черняев. — Наслышан. Итак, что вам от меня угодно и на каком основании, по какому праву вы сначала меня задержали, а теперь еще и допрашиваете? Повторяю, за свои незаконные действия вы ответите.
— Что касается до оснований, которые послужили причиной вашего приглашения сюда, — возразил Миронов, — так их больше чем достаточно. Вам это превосходно известно. Ну, а право на ваш допрос нам дает закон, советский закон, представителями которого мы являемся. Это вам тоже известно. Надеюсь, мы превосходно понимаем друг друга. Так что не будем терять времени и перейдем к делу. Попрошу вас еще раз рассказать, как, при каких обстоятельствах выехала из Крайска ваша бывшая жена Ольга Николаевна. Только точно. Предупреждаю: малейшее уклонение от истины сослужит вам плохую службу.
Черняев, рассеянно слушавший Миронова, небрежно развалился в кресле, опять-таки никого не спрашивая, закурил и неторопливо, как бы нехотя ответил:
— Я вас не понимаю. Все, что связано с отъездом моей бывшей жены из Крайска, — мое личное дело. Кроме того, я всю эту историю уже рассказывал здесь же, в этой комнате. Дважды. Что вам еще надо?
— Гражданин Черняев, — сухо и отрывисто бросил Миронов, — прежде всего, потрудитесь сесть, как следует. Будьте любезны отвечать на вопросы, которые вам ставят, и в первую очередь на вопрос: как и при каких обстоятельствах выехала из Крайска ваша бывшая жена Ольга Николаевна?.. — Миронов на мгновение запнулся, а затем внезапно, в упор спросил: — Как, кстати, ее фамилия?
Черняев, услышав, как изменился тон Миронова, с иронической ухмылкой изменил свою позу, но, когда прозвучал последний вопрос, чуть заметно вздрогнул.
— Фамилия моей бывшей жены? — переспросил он. — Ее фамилия Величко. Вам это отлично известно.
— Величко? А еще какую фамилию она носила?
— Я вас не понимаю. Никакой другой фамилии у Ольги Николаевны не было. Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.
— А точнее? Другой фамилии не было или, возможно, была, но вы этого не знаете?
С секунду поколебавшись, Черняев ответил:
— Утверждать я, конечно, не берусь. Ведь прошлым Ольги я никогда не интересовался. Насколько мне известно, ее фамилия Величко. Другой я не знаю. Разве она что от меня скрывала? Но зачем, с какой целью?
— Ну что ж. Так и запишем. Василий Николаевич, — обратился Миронов к Луганову, — окажите любезность, ведите, пожалуйста, протокол допроса… Итак, Капитон Илларионович, — вновь повернулся Миронов к Черняеву, — я повторяю свой вопрос: что вы можете сообщить об обстоятельствах отъезда Ольги Николаевны… Величко из Крайска? Только поточнее.
Надменно вздернув голову и подчеркивая всем своим видом, что он говорит только потому, что его к этому принуждают, Черняев коротко, без подробностей повторил то, что рассказывал при предыдущей встрече.
Так, мол, и так: когда он, Черняев, узнал, что его бывшая жена ему изменяет, дальнейшая совместная жизнь стала невозможной. По обоюдному согласию они решили не поднимать шума, и под предлогом поездки на курорт Ольга Николаевна уехала, уехала навсегда. Кто он, этот человек, к которому уехала Ольга, Черняев не знает и знать не желает. Вот, собственно говоря, и все, больше добавить ему нечего.
Говорил Черняев спокойно, не спеша, с насмешливой улыбкой, не скрывая своего пренебрежения.
— Значит, насколько я вас понял, вы местопребыванием вашей бывшей жены после ее, как вы говорите, отъезда из Крайска не интересовались?
— Нет, не интересовался.
— Хорошо. И это запишем. Успеваете, Василий Николаевич? Попрошу теперь уточнить некоторые детали. Прежде всего попрошу разъяснить, откуда вам стало известно, что у вашей бывшей жены появился, как вы говорите, другой человек, что она вам изменяет? Только точно…
— Ну знаете ли, — возмутился Черняев, — уж это вас не касается. Впрочем, если вас так донимает любопытство, могу пояснить: надо быть круглым идиотом, чтобы такого не заметить. Кроме того, у меня были доказательства, прямые доказательства.
— Вы имеете в виду письмо? — быстро спросил Миронов, нисколько не терявший самообладания, как ни пытался Черняев вывести его из себя.
— Письмо? Да, конечно, и письмо. Именно оно, это письмо, и открыло мне глаза…
— Это письмо? — Миронов вынул из стола письмо Кузнецова Зеленко и показал его Черняеву.
Тот утвердительно кивнул головой.
— Кстати, — спросил Миронов, — почему в прошлый раз вы так не хотели его у нас оставить? Может, тому были причины? Вас не затруднит их сообщить?
— Не хотел оставить у вас письмо? Разве? — пренебрежительно повел плечами Черняев и снисходительно усмехнулся. — Вы в этом твердо уверены? Я, например, что-то ничего такого не припоминаю.
По-прежнему Черняев говорил с открытой издевкой, словно провоцируя следователей, преднамеренно пытаясь вывести их из себя, но они оставались невозмутимыми, нисколько не отступая от намеченного плана допроса.
— Значит, не припоминаете? — все так же спокойно, ничуть не повышая голоса, спросил Миронов. — А если мы вас попросим припомнить?
На этот раз Черняев ухмыльнулся с откровенной наглостью:
— Я вам сказал, что не помню, значит, не помню. Да и что вам далось это письмо? Хотел я его оставить у вас или нет — это мое дело, да и роли никакой не играет. Не так ли?
— Нет, не так, — отрезал Миронов. — Роль это играет, и немалую. Вам это превосходно известно. Нам — тоже. И что вы не хотели оставить письмо — факт, от которого вам не уйти. Но не об этом сейчас разговор. Вас не затруднит сообщить, кому адресовано это письмо?
— То есть как — кому? — взорвался Черняев. — Да что это, в конце концов, такое, игра в бирюльки? Письмо адресовано Ольге. Там же ясно сказано, моей жене.
Глядя на Черняева со стороны, можно было подумать, что возмущен он самым искренним образом.
— Адресовано-то оно действительно Ольге, — спокойно сказал Миронов, — только Ольге Зеленко, а не Величко; вашей соседке, а не жене. Какое же это доказательство? Да и вообще не ясно, как это письмо очутилось у вас. Пора бы вам и об этом рассказать.
— Зеленко? — повторил Черняев, в недоумении потирая лоб. — Зеленко? Ничего не понимаю. При чем здесь Зеленко? Письмо же адресовано Ольге, моей жене…
— Ладно, — перебил его Миронов, — продолжаете настаивать на том, что говорили раньше? Пожалуйста. И это запишем. Смотрите только, чтобы потом каяться не пришлось, — поздно будет. Так как?
— Чего вы мне угрожаете? — грубо сказал Черняев. — «Каяться»! В чем каяться? Вы эти штучки бросьте!
— Дело ваше. Ответ ваш уже записан. А угрозы — какая же это угроза? Просто совет: говорите правду. Пойдем, однако, дальше. Как я понял из вашего рассказа, вы проводили Ольгу Николаевну… Величко на вокзал и сами, лично, посадили ее в московский поезд, который отправляется из Крайска в двадцать один пятьдесят пять по местному времени. Так?
Пристально вглядываясь в его лицо, Миронов не заметил на нем ни тени волнения, никакой растерянности. Черняев вел себя самоуверенно, вызывающе. Каждый его жест, каждое движение свидетельствовали, что ничего иного, кроме возмущения тем произволом, который допустили в отношении его работники милиции, Черняев не испытывает. Твердой, решительной походкой подошел он к креслу, стоявшему против стола, за которым сидел Миронов, грузно уселся, ни у кого не спрашивая разрешения, и, уставившись тяжелым взглядом прямо в лицо расположившегося напротив Луганова, резко спросил:
— Может быть, теперь вы потрудитесь объяснить свои действия?
Миронов, на которого Черняев не обращал внимания, будто того и не было в комнате, каким-то будничным тоном, как нечто само собой разумеющееся, сказал:
— Капитон Илларионович, прошу запомнить, отныне вопросы будем задавать мы, и только мы, а ваше дело отвечать.
— Что-о? — круто повернулся к нему Черняев. — Эт-то еще что такое?
Бросив на Миронова пренебрежительный взгляд, Черняев вновь обратился к Луганову:
— Я, кажется, вас, товарищ Луганов, да, да, именно вас спрашиваю и вовсе не намерен выслушивать замечания вашего помощника.
Луганов чуть повел плечами: дескать, я тут вмешиваться никак не могу, а Миронов все так же спокойно, ничуть не меняя тона, заметил;
— Прошу вас запомнить: мы с товарищем Лугановым поменялись ролями: теперь он будет мне помогать, и отвечать вам придется прежде всего на мои вопросы, независимо от того, нравится вам это или нет.
— Ах так! — воскликнул Черняев, шутовски кланяясь Миронову. — Может быть, тогда вы — не изволю знать, как вас звать-величать, — потрудитесь мне объяснить, что здесь происходит?
— Зовут меня Андрей Иванович, если это вас интересует, а что здесь происходит, думаю, вам понятно. Впрочем, могу пояснить — допрос. Самый обыкновенный допрос. Надеюсь, вы знаете, что это такое?
— Как же! — усмехнулся Черняев. — Наслышан. Итак, что вам от меня угодно и на каком основании, по какому праву вы сначала меня задержали, а теперь еще и допрашиваете? Повторяю, за свои незаконные действия вы ответите.
— Что касается до оснований, которые послужили причиной вашего приглашения сюда, — возразил Миронов, — так их больше чем достаточно. Вам это превосходно известно. Ну, а право на ваш допрос нам дает закон, советский закон, представителями которого мы являемся. Это вам тоже известно. Надеюсь, мы превосходно понимаем друг друга. Так что не будем терять времени и перейдем к делу. Попрошу вас еще раз рассказать, как, при каких обстоятельствах выехала из Крайска ваша бывшая жена Ольга Николаевна. Только точно. Предупреждаю: малейшее уклонение от истины сослужит вам плохую службу.
Черняев, рассеянно слушавший Миронова, небрежно развалился в кресле, опять-таки никого не спрашивая, закурил и неторопливо, как бы нехотя ответил:
— Я вас не понимаю. Все, что связано с отъездом моей бывшей жены из Крайска, — мое личное дело. Кроме того, я всю эту историю уже рассказывал здесь же, в этой комнате. Дважды. Что вам еще надо?
— Гражданин Черняев, — сухо и отрывисто бросил Миронов, — прежде всего, потрудитесь сесть, как следует. Будьте любезны отвечать на вопросы, которые вам ставят, и в первую очередь на вопрос: как и при каких обстоятельствах выехала из Крайска ваша бывшая жена Ольга Николаевна?.. — Миронов на мгновение запнулся, а затем внезапно, в упор спросил: — Как, кстати, ее фамилия?
Черняев, услышав, как изменился тон Миронова, с иронической ухмылкой изменил свою позу, но, когда прозвучал последний вопрос, чуть заметно вздрогнул.
— Фамилия моей бывшей жены? — переспросил он. — Ее фамилия Величко. Вам это отлично известно.
— Величко? А еще какую фамилию она носила?
— Я вас не понимаю. Никакой другой фамилии у Ольги Николаевны не было. Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.
— А точнее? Другой фамилии не было или, возможно, была, но вы этого не знаете?
С секунду поколебавшись, Черняев ответил:
— Утверждать я, конечно, не берусь. Ведь прошлым Ольги я никогда не интересовался. Насколько мне известно, ее фамилия Величко. Другой я не знаю. Разве она что от меня скрывала? Но зачем, с какой целью?
— Ну что ж. Так и запишем. Василий Николаевич, — обратился Миронов к Луганову, — окажите любезность, ведите, пожалуйста, протокол допроса… Итак, Капитон Илларионович, — вновь повернулся Миронов к Черняеву, — я повторяю свой вопрос: что вы можете сообщить об обстоятельствах отъезда Ольги Николаевны… Величко из Крайска? Только поточнее.
Надменно вздернув голову и подчеркивая всем своим видом, что он говорит только потому, что его к этому принуждают, Черняев коротко, без подробностей повторил то, что рассказывал при предыдущей встрече.
Так, мол, и так: когда он, Черняев, узнал, что его бывшая жена ему изменяет, дальнейшая совместная жизнь стала невозможной. По обоюдному согласию они решили не поднимать шума, и под предлогом поездки на курорт Ольга Николаевна уехала, уехала навсегда. Кто он, этот человек, к которому уехала Ольга, Черняев не знает и знать не желает. Вот, собственно говоря, и все, больше добавить ему нечего.
Говорил Черняев спокойно, не спеша, с насмешливой улыбкой, не скрывая своего пренебрежения.
— Значит, насколько я вас понял, вы местопребыванием вашей бывшей жены после ее, как вы говорите, отъезда из Крайска не интересовались?
— Нет, не интересовался.
— Хорошо. И это запишем. Успеваете, Василий Николаевич? Попрошу теперь уточнить некоторые детали. Прежде всего попрошу разъяснить, откуда вам стало известно, что у вашей бывшей жены появился, как вы говорите, другой человек, что она вам изменяет? Только точно…
— Ну знаете ли, — возмутился Черняев, — уж это вас не касается. Впрочем, если вас так донимает любопытство, могу пояснить: надо быть круглым идиотом, чтобы такого не заметить. Кроме того, у меня были доказательства, прямые доказательства.
— Вы имеете в виду письмо? — быстро спросил Миронов, нисколько не терявший самообладания, как ни пытался Черняев вывести его из себя.
— Письмо? Да, конечно, и письмо. Именно оно, это письмо, и открыло мне глаза…
— Это письмо? — Миронов вынул из стола письмо Кузнецова Зеленко и показал его Черняеву.
Тот утвердительно кивнул головой.
— Кстати, — спросил Миронов, — почему в прошлый раз вы так не хотели его у нас оставить? Может, тому были причины? Вас не затруднит их сообщить?
— Не хотел оставить у вас письмо? Разве? — пренебрежительно повел плечами Черняев и снисходительно усмехнулся. — Вы в этом твердо уверены? Я, например, что-то ничего такого не припоминаю.
По-прежнему Черняев говорил с открытой издевкой, словно провоцируя следователей, преднамеренно пытаясь вывести их из себя, но они оставались невозмутимыми, нисколько не отступая от намеченного плана допроса.
— Значит, не припоминаете? — все так же спокойно, ничуть не повышая голоса, спросил Миронов. — А если мы вас попросим припомнить?
На этот раз Черняев ухмыльнулся с откровенной наглостью:
— Я вам сказал, что не помню, значит, не помню. Да и что вам далось это письмо? Хотел я его оставить у вас или нет — это мое дело, да и роли никакой не играет. Не так ли?
— Нет, не так, — отрезал Миронов. — Роль это играет, и немалую. Вам это превосходно известно. Нам — тоже. И что вы не хотели оставить письмо — факт, от которого вам не уйти. Но не об этом сейчас разговор. Вас не затруднит сообщить, кому адресовано это письмо?
— То есть как — кому? — взорвался Черняев. — Да что это, в конце концов, такое, игра в бирюльки? Письмо адресовано Ольге. Там же ясно сказано, моей жене.
Глядя на Черняева со стороны, можно было подумать, что возмущен он самым искренним образом.
— Адресовано-то оно действительно Ольге, — спокойно сказал Миронов, — только Ольге Зеленко, а не Величко; вашей соседке, а не жене. Какое же это доказательство? Да и вообще не ясно, как это письмо очутилось у вас. Пора бы вам и об этом рассказать.
— Зеленко? — повторил Черняев, в недоумении потирая лоб. — Зеленко? Ничего не понимаю. При чем здесь Зеленко? Письмо же адресовано Ольге, моей жене…
— Ладно, — перебил его Миронов, — продолжаете настаивать на том, что говорили раньше? Пожалуйста. И это запишем. Смотрите только, чтобы потом каяться не пришлось, — поздно будет. Так как?
— Чего вы мне угрожаете? — грубо сказал Черняев. — «Каяться»! В чем каяться? Вы эти штучки бросьте!
— Дело ваше. Ответ ваш уже записан. А угрозы — какая же это угроза? Просто совет: говорите правду. Пойдем, однако, дальше. Как я понял из вашего рассказа, вы проводили Ольгу Николаевну… Величко на вокзал и сами, лично, посадили ее в московский поезд, который отправляется из Крайска в двадцать один пятьдесят пять по местному времени. Так?