Страница:
— Как вам будет угодно, — ответил Черняев и, сухо кивнув, вышел.
— Ну-с, что скажете? — спросил Андрей, когда дверь за Черняевым закрылась.
Луганов недоуменно вскинул брови:
— А что тут скажешь? Для меня лично ничего особенно нового в рассказе Черняева нет, если исключить всякие романтические подробности.
— А письмо? Письмо он вам в прошлый раз показывал?
— Насчет письма — правильно. Письма он не показывал. Но я и его отношу к числу романтических подробностей. Суть-то от этого не меняется.
— Занятная подробность, — задумчиво заметил Миронов.
— Чем, собственно говоря?
— Да многим. Ну, например, зачем он хранит это письмо, которое, казалось бы, должно жечь ему руки? Зачем носит с собой? Зачем показал нам? Почему, уходя, не хотел его оставить?
— Не знаю, — возразил Луганов, — чем вас заинтересовало это письмо. Давайте, кстати, хоть прочитаем его.
Взяв письмо, Луганов вслух прочел:
— «Ольга, любимая! Судя по твоим письмам, ты теперь совсем другая, или это только на бумаге? Если бы ты знала, как хочу я видеть тебя, как жду встречи! Расставаясь, я хотел многое тебе сказать, но… не решился. Я так и не рискнул просить тебя быть моей, моей навсегда. Но ведь только об этом я мечтаю, только этим живу. Жду тебя с нетерпением на старом месте в конце мая. Я опять получил туда направление. Знаю, верю, мы встретимся, чтобы никогда больше не расставаться. Верно?!
Твой В…»
Закончив чтение, Луганов взглянул на Миронова:
— Да, определеннее не скажешь. Нетрудно понять Черняева. Переживает он, видно, основательно. Мне, во всяком случае, рассказ его показался искренним.
— Согласен, — кивнул головой Андрей, — сомневаться в его искренности оснований нет. Но вот письмо… История с письмом мне определенно не нравится. Что же касается сути дела, то ни один из вопросов пока не выяснен. И без Ольги Николаевны Величко нам ничего не выяснить. Вот давайте и подумаем, как будем ее искать.
Договорившись, что основное свое внимание Луганов сосредоточит на розыске Величко и поисках образца ее почерка, а Миронов займется изучением окружения Черняева, они разошлись. В качестве одной из первых мер по розыску Величко было решено разослать запросы в Кисловодск и по всем местам, где, судя по имеющимся данным, бывала раньше Величко: в Саратов, где жили Черняевы до переезда в Крайск, в Куйбышев, где находился прежний муж Величко, а так же в Чернигов, невдалеке от которого родилась и выросла Ольга Николаевна. Чем черт не шутит: а вдруг там и до сих пор живет кто-нибудь из ее родственников? Вдруг она сама туда укатила?
Между тем Черняев, выйдя из управления милиции, медленно побрел в сторону своего дома. Не пройдя, однако, и половины пути, он остановился, с минуту постоял, о чем-то раздумывая, затем круто повернул и энергично зашагал к центру города. Поравнявшись со зданием, в котором помещался городской комитет партии, Черняев вошел в подъезд и по широкой лестнице поднялся на второй этаж, в кабинет секретаря горкома КПСС.
Соколов, секретарь горкома, разбирал бумаги, когда, уверенно постучав в дверь, на пороге его кабинета появился Черняев.
— Ну, входите, входите, Капитон Илларионович, уж коли пришли, — подавляя легкое раздражение, пригласил его Соколов. — В кои-то веки доберешься до бумаг, так и тут от строителей покоя нет, — продолжал он, заметно окая, пытаясь прикрыть ироническим смешком свое недовольство. — Что там у вас стряслось, с чем пожаловали?
— Я по личному вопросу, Петр Иванович, — угрюмо сказал Черняев, исподлобья глядя на Соколова, Было заметно, что он сильно волнуется.
— Ну, слушаю, слушаю, — подбодрил его секретарь горкома, плотнее усаживаясь в кресло.
— Петр Иванович! Я прошу горком расследовать мое поведение, и если заслужил, то наказать меня, но оградить от преследований, которым я начал подвергаться со стороны милиции. Не знаю, известно вам или нет, но за последние месяцы на мои плечи свалилось немало переживаний. От меня ушла жена… А тут эти допросы, бесконечное копание в мелочах… На каком основании? Я не мальчик…
— Ты что?.. — перебил его Соколов. — Эту историю со спекулянткой имеешь в виду? Наслышан я о ней, начальник милиции докладывал. Так на кого же тебе жаловаться? Ну, жена бросила — это, конечно, нелегко, но кой черт тебя дернул со всякой швалью вроде этой самой спекулянтки связываться? Барахлом торговать? Некрасиво все это получается, не к лицу тебе, коммунисту, да еще ответственному работнику!
— Тут, конечно, я свалял дурака, — уныло согласился Черняев, — готов нести за это ответственность. Заслужил — так накажите, хотя никакого преступления, ей-ей, не совершал. Но нельзя же дергать без конца, таскать на унизительные допросы…
— А чего же ты хочешь? — возразил секретарь горкома. — Сам спутался со спекулянткой — и в кусты? Разбираются пусть другие? Так, что ли? Насколько я знаю, тебя вызывали в милицию именно для того, чтобы ты помог распутать эту грязную историю. На что же ты обижаешься? Или, быть может, они там, в милиции, начали тебе провокационные вопросы ставить, путают в такие дела, в которых ты не виноват? Если так — давай факты, за это мы их по головке не погладим.
— Нет, — возразил Черняев, — провокационных вопросов мне никто не задавал. Когда меня вызвали в первый раз, я нисколько не возражал, прекрасно понимая, что должен помочь милиции. Но за первым вызовом последовал второй, за первым допросом — другой, всё об одном и том же. Это копание в мелочах, в моих личных переживаниях, которые, в конце концов, никого не касаются. Вот о чем разговор. Повторяю, виноват — накажите, но дергать без конца нечего.
— Ну, раз ты сам понимаешь, что поступил неправильно, чего тут разбирать? А урок тебе на всю жизнь. Насчет излишних допросов, копанья, как ты говоришь, в мелочах я с милицией поговорю. Все?
Соколов придвинул к себе отложенные было в сторону бумаги, давая понять, что разговор окончен. Черняев поднялся и, попрощавшись, вышел. Когда дверь за ним закрылась, секретарь горкома снял трубку и соединился с начальником управления городской милиции. Расспросив его, зачем понадобился повторный вызов Черняева, он позвонил Скворецкому, Разговор с начальником Крайского управления КГБ, по-видимому, удовлетворил секретаря горкома. Во всяком случае, закончив разговор со Скворецким, он тут же взялся за бумаги и спокойно продолжал работу.
Глава 4
Глава 5
— Ну-с, что скажете? — спросил Андрей, когда дверь за Черняевым закрылась.
Луганов недоуменно вскинул брови:
— А что тут скажешь? Для меня лично ничего особенно нового в рассказе Черняева нет, если исключить всякие романтические подробности.
— А письмо? Письмо он вам в прошлый раз показывал?
— Насчет письма — правильно. Письма он не показывал. Но я и его отношу к числу романтических подробностей. Суть-то от этого не меняется.
— Занятная подробность, — задумчиво заметил Миронов.
— Чем, собственно говоря?
— Да многим. Ну, например, зачем он хранит это письмо, которое, казалось бы, должно жечь ему руки? Зачем носит с собой? Зачем показал нам? Почему, уходя, не хотел его оставить?
— Не знаю, — возразил Луганов, — чем вас заинтересовало это письмо. Давайте, кстати, хоть прочитаем его.
Взяв письмо, Луганов вслух прочел:
— «Ольга, любимая! Судя по твоим письмам, ты теперь совсем другая, или это только на бумаге? Если бы ты знала, как хочу я видеть тебя, как жду встречи! Расставаясь, я хотел многое тебе сказать, но… не решился. Я так и не рискнул просить тебя быть моей, моей навсегда. Но ведь только об этом я мечтаю, только этим живу. Жду тебя с нетерпением на старом месте в конце мая. Я опять получил туда направление. Знаю, верю, мы встретимся, чтобы никогда больше не расставаться. Верно?!
Твой В…»
Закончив чтение, Луганов взглянул на Миронова:
— Да, определеннее не скажешь. Нетрудно понять Черняева. Переживает он, видно, основательно. Мне, во всяком случае, рассказ его показался искренним.
— Согласен, — кивнул головой Андрей, — сомневаться в его искренности оснований нет. Но вот письмо… История с письмом мне определенно не нравится. Что же касается сути дела, то ни один из вопросов пока не выяснен. И без Ольги Николаевны Величко нам ничего не выяснить. Вот давайте и подумаем, как будем ее искать.
Договорившись, что основное свое внимание Луганов сосредоточит на розыске Величко и поисках образца ее почерка, а Миронов займется изучением окружения Черняева, они разошлись. В качестве одной из первых мер по розыску Величко было решено разослать запросы в Кисловодск и по всем местам, где, судя по имеющимся данным, бывала раньше Величко: в Саратов, где жили Черняевы до переезда в Крайск, в Куйбышев, где находился прежний муж Величко, а так же в Чернигов, невдалеке от которого родилась и выросла Ольга Николаевна. Чем черт не шутит: а вдруг там и до сих пор живет кто-нибудь из ее родственников? Вдруг она сама туда укатила?
Между тем Черняев, выйдя из управления милиции, медленно побрел в сторону своего дома. Не пройдя, однако, и половины пути, он остановился, с минуту постоял, о чем-то раздумывая, затем круто повернул и энергично зашагал к центру города. Поравнявшись со зданием, в котором помещался городской комитет партии, Черняев вошел в подъезд и по широкой лестнице поднялся на второй этаж, в кабинет секретаря горкома КПСС.
Соколов, секретарь горкома, разбирал бумаги, когда, уверенно постучав в дверь, на пороге его кабинета появился Черняев.
— Ну, входите, входите, Капитон Илларионович, уж коли пришли, — подавляя легкое раздражение, пригласил его Соколов. — В кои-то веки доберешься до бумаг, так и тут от строителей покоя нет, — продолжал он, заметно окая, пытаясь прикрыть ироническим смешком свое недовольство. — Что там у вас стряслось, с чем пожаловали?
— Я по личному вопросу, Петр Иванович, — угрюмо сказал Черняев, исподлобья глядя на Соколова, Было заметно, что он сильно волнуется.
— Ну, слушаю, слушаю, — подбодрил его секретарь горкома, плотнее усаживаясь в кресло.
— Петр Иванович! Я прошу горком расследовать мое поведение, и если заслужил, то наказать меня, но оградить от преследований, которым я начал подвергаться со стороны милиции. Не знаю, известно вам или нет, но за последние месяцы на мои плечи свалилось немало переживаний. От меня ушла жена… А тут эти допросы, бесконечное копание в мелочах… На каком основании? Я не мальчик…
— Ты что?.. — перебил его Соколов. — Эту историю со спекулянткой имеешь в виду? Наслышан я о ней, начальник милиции докладывал. Так на кого же тебе жаловаться? Ну, жена бросила — это, конечно, нелегко, но кой черт тебя дернул со всякой швалью вроде этой самой спекулянтки связываться? Барахлом торговать? Некрасиво все это получается, не к лицу тебе, коммунисту, да еще ответственному работнику!
— Тут, конечно, я свалял дурака, — уныло согласился Черняев, — готов нести за это ответственность. Заслужил — так накажите, хотя никакого преступления, ей-ей, не совершал. Но нельзя же дергать без конца, таскать на унизительные допросы…
— А чего же ты хочешь? — возразил секретарь горкома. — Сам спутался со спекулянткой — и в кусты? Разбираются пусть другие? Так, что ли? Насколько я знаю, тебя вызывали в милицию именно для того, чтобы ты помог распутать эту грязную историю. На что же ты обижаешься? Или, быть может, они там, в милиции, начали тебе провокационные вопросы ставить, путают в такие дела, в которых ты не виноват? Если так — давай факты, за это мы их по головке не погладим.
— Нет, — возразил Черняев, — провокационных вопросов мне никто не задавал. Когда меня вызвали в первый раз, я нисколько не возражал, прекрасно понимая, что должен помочь милиции. Но за первым вызовом последовал второй, за первым допросом — другой, всё об одном и том же. Это копание в мелочах, в моих личных переживаниях, которые, в конце концов, никого не касаются. Вот о чем разговор. Повторяю, виноват — накажите, но дергать без конца нечего.
— Ну, раз ты сам понимаешь, что поступил неправильно, чего тут разбирать? А урок тебе на всю жизнь. Насчет излишних допросов, копанья, как ты говоришь, в мелочах я с милицией поговорю. Все?
Соколов придвинул к себе отложенные было в сторону бумаги, давая понять, что разговор окончен. Черняев поднялся и, попрощавшись, вышел. Когда дверь за ним закрылась, секретарь горкома снял трубку и соединился с начальником управления городской милиции. Расспросив его, зачем понадобился повторный вызов Черняева, он позвонил Скворецкому, Разговор с начальником Крайского управления КГБ, по-видимому, удовлетворил секретаря горкома. Во всяком случае, закончив разговор со Скворецким, он тут же взялся за бумаги и спокойно продолжал работу.
Глава 4
Первые дни после беседы с Черняевым были заполнены у Миронова и Луганова делами и беготней до отказа. Пока не поступил ответ из Кисловодска и не было установлено местонахождение Величко-Черняевой, они все время тратили на поиски знакомых и друзей Величко в Крайске. А для этого требовалось не только время, но и… ноги. Да, ноги. Побегать пришлось немало!
Прежде всего Луганов побывал в доме, где жил Черняев. В беседах с жильцами соседних квартир и работниками домоуправления он выяснил кое-какие подробности, проливавшие некоторый свет на быт Черняева. Так, в частности, ему удалось выяснить, что в одной квартире с Черняевым, в маленькой комнате, проживала молодая девушка — Зеленко, работавшая медсестрой в больнице. Зеленко будто бы была дружна с Ольгой Николаевной Величко. Луганов также узнал, что семью Черняевых, а теперь одного Капитона Илларионовича обслуживает приходящая домработница Стефа Левкович, работающая постоянно уборщицей в одной из гостиниц Крайска. С ней, очевидно, стоило побеседовать пообстоятельнее. За это дело взялся Миронов. Придумав благовидный предлог, он в тот же вечер отправился к ней на дом.
Стефа Левкович оказалась, на счастье, женщиной общительной, любящей поговорить.
— Как живу? — охотно отвечала она на расспросы Андрея. — Да ничего, не жалуюсь. Какое-никакое, а жалованье получаю. В гостинице. Еще и прирабатываю. Убираю тут одну квартиру. Черняева Капитона Илларионовича. Не знаете такого? Ну как же? Серьезный человек, солидный. Правда, на деньги жаден — это да. Попросит что купить, сдачу до копейки пересчитает. Уж так прижимист, так прижимист, не дай бог. А так — ничего. Самостоятельный.
Когда речь зашла об Ольге Николаевне Величко, бывшей жене Черняева, Стефа развела руками:
— Что о ней сказать? Ольга Николаевна казалась уж такой хорошей, а вышло — с ветерком в голове. Как Капитон Илларионович ее лелеял, как лелеял, а она возьми да и брось его. Со стороны посмотришь — такая уж она милая, такая симпатичная, скромная, а что на деле получилось? Не говорю уж как с мужем, таким солидным человеком, поступила: бросила, слова не сказав. Но я-то ведь и раньше кое-что замечала. Вот, к примеру, перед самым ее отъездом один молодой мужчина к ней заходил. Пришел, кофе напился и все сидит, сидит. А она-то, Ольга Николаевна, как на иголках… Да-а. А этот, гость, братом назвался. Двоюродным. Только на брата не очень-то похож. Я почему его запомнила? Потому, как день спустя в гостинице встретила. Видать, у нас останавливался.
— Так он что, не здешний? — заинтересовался Миронов, внимательно слушавший болтовню Левкович.
— Он-то? Конечно, не из здешних. Приезжий. Потому и в гостинице останавливался.
— А из каких мест приезжал, не запомнили?
— Почему же не помнить? — удивилась Левкович. — Очень даже помню. Интересовалась. Как-никак не чужому человеку он братом назвался — Ольге Николаевне, моей хозяйке…
— Так откуда же он? — повторил свой вопрос Миронов.
— Из этого, как его…
Левкович назвала крупный портовый город Энск, вблизи которого, как то хорошо было известно Миронову, находились некоторые заводы, изготовлявшие сверхсекретную продукцию, точного назначения которой Андрей не знал. «Уж не на одном ли из этих заводов работает этот „братец“? — подумал Андрей. — Этого только недоставало!»
— Вот я и говорю, — продолжала между тем Левкович, — что в коридоре его встретила, он из номера выходил…
— А из какого номера, не помните? — поинтересовался Андрей.
— И это помню! В пятнадцатом он останавливался… — Левкович внезапно запнулась. — Хотя нет… В двадцать пятом. Ой, вру. В двадцать первом. Точно, в двадцать первом.
Ничего заслуживающего внимания Левкович больше не сообщила, и Андрей поспешил закончить затянувшуюся беседу.
Вечером того же дня в конторе гостиницы появились Миронов и Луганов. Их интересовали регистрационные книги постояльцев. Особый интерес вызвали у них те, кто останавливался в гостинице весной текущего года. Внимание Миронова привлек Антон Владимирович Рыжиков, тридцати трех лет, инженер-радист, который, как значилось в книге, прибыл из Энска. В апреле месяце он несколько дней прожил в гостинице, но не в пятнадцатом и не в двадцать первом номере, а в восемнадцатом. Как было указано, в Крайск Рыжиков приезжал в командировку.
В ту же ночь в Энск был направлен запрос о Рыжикове, месте его работы и целях поездки в Крайск. А на следующее утро Луганову удалось наконец раздобыть образец почерка Ольги Величко. Сомнения не было: странная запись на клочке бумаги была сделана ее рукой. Тем с большим нетерпением ждали Луганов и Миронов ответа из Кисловодска.
Продолжал Миронов заниматься и Черняевым: тщательно изучал его окружение. Андрей посоветовался с Кириллом Петровичем и попросил его поручить кому-нибудь из сотрудников Крайского управления КГБ постоянно находиться поблизости от Черняева, чтобы уберечь его от возможных неожиданностей. Да и к его окружению следовало присмотреться.
На следующий день в кабинет Миронова вошел молодой офицер:
— Разрешите доложить, товарищ майор! Младший лейтенант Савельев. Явился в ваше распоряжение.
Андрей внимательно приглядывался к своему новому помощнику. Шел тому двадцать четвертый год, но выглядел он совсем юнцом, и многие в управлении, особенно девушки-машинистки, секретари, стенографистки, звали его Сереженькой. В органах КГБ Сергей Савельев работал всего второй год, но уже успел зарекомендовать себя с самой лучшей стороны: он был смел, предприимчив, энергичен, очень дисциплинирован. Тут, очевидно, сказывалась служба на флоте, откуда Савельев пришел в органы. Сергею уже приходилось участвовать в нескольких сложных операциях, и действовал он каждый раз успешно, однако под непосредственным руководством представителя центрального аппарата КГБ он никогда не работал и был рад и горд оказанным ему доверием.
Миронов не спеша, обстоятельно растолковал Савельеву стоявшие перед ним задачи.
— Вам, — говорил он, — поручается Капитон Илларионович Черняев, инженер-подполковник запаса, руководящий работник крупного строительства специального назначения. По имеющимся у нас данным, есть основания предполагать, что в окружение Черняева проникли люди, стремящиеся скомпрометировать инженер-подполковника и затем воспользоваться этим в преступных целях. Чтобы в этом разобраться, надо как следует присмотреться к Черняеву, выяснить, кто его окружает, нет ли среди его близких каких-нибудь подозрительных лиц. Вам ясно?
— Понятно, товарищ майор, — кивнул внимательно слушавший Савельев.
— Растолковывать вам в деталях, как вести работу, думаю, — продолжал Миронов, — нет нужды. Опыт у вас есть. О результатах будете докладывать мне. Ежевечерне. Специальным рапортом. Вот, пожалуй, и все.
— Слушаю, товарищ майор. — Савельев поспешно встал. — Разрешите выполнять?
Не прошло и часа, как Сергей был уже на строительстве, где работал Черняев…
Вскоре после ухода Савельева в кабинет Миронова неожиданно ворвался Луганов. Плюхнувшись в кресло, он выхватил из кармана сложенный вчетверо телеграфный бланк и кинул его через стол Андрею.
— Вот, Андрей Иванович, телеграмма. Из Кисловодска. Читайте. Нет, вы только прочтите, что они пишут!
Миронов спокойно взял телеграмму, развернул ее и молча проглядел. Брови у него нахмурились, на лице появилось выражение недоумения, и он вновь слово за словом перечитал весь текст.
Луганов, пристально следивший за выражением его лица, увидев, что тот кончил читать, воскликнул:
— Каково? Нет, что вы скажете, каково? Не при-езжа-ла!
— Н-да-а, — хмыкнул Миронов. — Закавыка!
Андрей, конечно, не думал, что Ольга Величко-Черняева все еще в Кисловодске. Вряд ли станет она жить на курорте несколько месяцев. Да и на какие средства? Но он полагал, что работники кисловодской милиции сообщат, когда и куда она выехала. Все эти вопросы Луганов просил выяснить в своем запросе. Но то, что содержалось в телеграмме, явилось для Миронова полной неожиданностью.
Текст телеграммы гласил, что никто под фамилией Величко или Черняевой в Кисловодске не проживает, что вообще женщина с таким именем, отчеством и фамилией в течение текущего года в Кисловодск не приезжала, ни в одной из гостиниц или санаториев не останавливалась.
«Как же так? — думал Андрей. — Ведь Черняев сам проводил ее на вокзал, сам усадил в поезд. Правда, прямых поездов до Кисловодска из Крайска нет, ехать надо с пересадкой. Так неужели Величко по дороге сошла, не доехала до места? Но почему? Или и тут обман, и тут она не сказала Черняеву правду: поехала не в Кисловодск, а в другое место. Но зачем ей было обманывать, с какой целью?»
— Андрей Иванович, а что будем делать со студентами? — прервал размышления Миронова Луганов.
— Со студентами? — спохватился Андрей.
Он вновь взял телеграмму и прочел, что в прошедшем и текущем годах в районе Бештау работало две геологические изыскательские партии. В одной из них, разновременно, проходило практику несколько студентов, в том числе и студенты из Ленинграда. Фамилии их были указаны. В самом Кисловодске и его окрестностях никаких геологических поисков не велось, и данными о пребывании здесь ленинградских студентов кисловодская милиция не располагала.
Внимательно перечитав эту часть телеграммы, Андрей предложил:
— А что, Василий Николаевич, если вам слетать в Ленинград, поискать там самому автора письма, а с его помощью и Величко? Это надежнее да и быстрее, чем писать запросы и ждать ответа.
Тут же Миронов изложил Луганову свои соображения: коль скоро известно, кто именно и из каких вузов Ленинграда был в тех краях на практике (а таких было не так много), будет нетрудно выяснить, кто же является автором письма к Величко. Дальше проще простого: надо будет с ним побеседовать и узнать, где Величко находится сейчас. Ему это, надо полагать, известно.
Луганов выехал в Ленинград следующим утром. Сразу же по прибытии с помощью сотрудников Ленинградского управления КГБ он быстро установил, что автором письма, найденного Черняевым у своей бывшей жены Ольги Николаевны Величко, является Виктор Сергеевич Кузнецов, студент пятого курса геологического факультета Ленинградского университета. Луганов, не мешкая, пригласил его на беседу, которую решил провести в помещении милиции.
Когда Кузнецов вошел в кабинет, было заметно, что он волнуется. Оно и понятно: впервые в жизни Виктор Кузнецов был вызван в милицию, да еще неизвестно зачем.
Чтобы успокоить разволновавшегося студента, придать беседе непринужденный характер, Луганов начал расспрашивать его об учебе, о поездках на практику в составе геологических партий, в частности на Кавказ, в район Минеральных Вод.
Кузнецов с увлечением рассказывал о поездках. Сразу было видно, что он влюблен в свою будущую профессию. Он сообщил, что успел побывать в Сибири, а последние два года летом выезжал в составе изыскательских партий на Северный Кавказ, в район Бештау. В Кисловодске, по его словам, он бывал всего несколько раз, наездами, в качестве экскурсанта.
— А знакомств в Кисловодске вы никаких не заводили? — как бы невзначай поинтересовался Луганов.
— Знакомств? — удивился Кузнецов. — Каких знакомств? Что вы имеете в виду?
Луганов молча выдвинул ящик письменного стола, достал оттуда несколько фотографий молодых женщин, снятых в профиль и анфас, среди которых была и фотография Ольги Николаевны Величко, и веером раскинул их по столу:
— Кого из изображенных здесь лиц вы знаете?
— Можно? — робко спросил Кузнецов, протягивая руку к фотографиям.
Пока он рассматривал фотографии, Луганов пристально следил за выражением его лица, но ровным счетом ничего, кроме самого искреннего, самого неподдельного недоумения, не уловил.
— Н-нет, — неуверенно проговорил наконец Кузнецов, перебрав и внимательно пересмотрев одну за одной все фотографии и возвращая их Луганову. — Я тут никого не знаю…
— Так уж и никого? — не без иронии спросил Луганов. — А вы присмотритесь повнимательнее.
— Зачем? — уже твердо сказал Кузнецов. — Я же вам говорю, что ни одной из этих женщин не знаю.
Луганов начал терять терпение. Это ещё что за новость? Зачем понадобилось Кузнецову отрицать очевидное: свое знакомство с Величко?
— Помилуйте, — сказал он резко. — Вы что, не знаете Ольгу Николаевну Величко, или Черняеву, как вам будет угодно? Полноте!
— Величко? Черняеву? В первый раз слышу!
Луганов рассердился не на шутку: и чего он запирается, этот студент? С какой стати? Может, за этим что кроется?
— Нехорошо, Виктор Сергеевич, нехорошо. Так дело у нас не пойдет. Может, вы и этого не знаете? Может, не вы это писали? — Луганов широким жестом бросил на стол письмо Кузнецова Ольге Величко.
Увидев письмо, Кузнецов на мгновение опешил, затем стремительно вскочил, чуть не уронив стул, на котором сидел. На его лице сквозь загар проступил кирпично-красный румянец. От былой растерянности не осталось и следа.
— Письмо! Мое письмо! Как оно к вам попало?
— Прежде всего сядьте, успокойтесь, — с легкой усмешкой сказал Луганов. — Вот так. Ну, а теперь расскажите всю правду об этом письме, а так же о той, кому оно адресовано. Только — правду, и со всеми подробностями.
Кузнецов глубоко, судорожно вздохнул.
— Это письмо… мое письмо… оно написано Зеленко. Ольге Ивановне Зеленко… Ольга… — Кузнецов чуть замялся, затем решительно продолжал: — Ольга — моя невеста. Правда, на это письмо она не ответила. Почему, не знаю, не могу понять… Да, а как мое письмо попало к вам? Почему?..
Теперь пришел черед краснеть Луганову. Он притворно закашлялся, стремясь выиграть время, собраться с мыслями. Беседа приняла неожиданный, непредвиденный и, как это стало очевидно Василию Николаевичу, не очень приятный для него оборот.
Зеленко? Зеленко? Эта фамилия была знакома Луганову. Да, сомнения не было. Он вспомнил: Ольга Зеленко — соседка Черняева по квартире. Но как письмо, адресованное Зеленко, попало к Величко? Почему жена Черняева хранила его, зачем прятала? Почему, наконец, увидев это письмо в руках мужа, видя, какую оно у него вызвало реакцию, Ольга Николаевна не разъяснила недоразумения, не сказала, что письмо это не имеет к ней никакого отношения?
Да, тут было над чем поломать голову. Луганову вспомнились многочисленные «зачем» и «почему», которые возникали в связи с этим злосчастным письмом у Миронова после их беседы с Черняевым.
«А ведь прав, пожалуй, был Андрей Иванович, обратив такое внимание на это письмо, — подумал Луганов. — Кузнецов? С Кузнецовым все ясно, больше беседовать с ним не о чем. Зря, выходит, я на парня накинулся. Он-то тут ни при чем. Извинившись и объяснив Кузнецову, что вышло недоразумение, Луганов попросил разрешения оставить письмо у себя.
— Вот именно из-за этого недоразумения, которое надо рассеять, — сказал он, — письмо может понадобиться. Не возражаете?
Кузнецов вынужден был согласиться, после чего они распрощались, и Луганов тут же связался по телефону с Крайском, с Мироновым. Выслушав его краткий доклад, Андрей Иванович предложил ему немедленно возвращаться в Крайск, заметив, что в связи с этой «странной историей» у него возникли немаловажные соображения.
Прежде всего Луганов побывал в доме, где жил Черняев. В беседах с жильцами соседних квартир и работниками домоуправления он выяснил кое-какие подробности, проливавшие некоторый свет на быт Черняева. Так, в частности, ему удалось выяснить, что в одной квартире с Черняевым, в маленькой комнате, проживала молодая девушка — Зеленко, работавшая медсестрой в больнице. Зеленко будто бы была дружна с Ольгой Николаевной Величко. Луганов также узнал, что семью Черняевых, а теперь одного Капитона Илларионовича обслуживает приходящая домработница Стефа Левкович, работающая постоянно уборщицей в одной из гостиниц Крайска. С ней, очевидно, стоило побеседовать пообстоятельнее. За это дело взялся Миронов. Придумав благовидный предлог, он в тот же вечер отправился к ней на дом.
Стефа Левкович оказалась, на счастье, женщиной общительной, любящей поговорить.
— Как живу? — охотно отвечала она на расспросы Андрея. — Да ничего, не жалуюсь. Какое-никакое, а жалованье получаю. В гостинице. Еще и прирабатываю. Убираю тут одну квартиру. Черняева Капитона Илларионовича. Не знаете такого? Ну как же? Серьезный человек, солидный. Правда, на деньги жаден — это да. Попросит что купить, сдачу до копейки пересчитает. Уж так прижимист, так прижимист, не дай бог. А так — ничего. Самостоятельный.
Когда речь зашла об Ольге Николаевне Величко, бывшей жене Черняева, Стефа развела руками:
— Что о ней сказать? Ольга Николаевна казалась уж такой хорошей, а вышло — с ветерком в голове. Как Капитон Илларионович ее лелеял, как лелеял, а она возьми да и брось его. Со стороны посмотришь — такая уж она милая, такая симпатичная, скромная, а что на деле получилось? Не говорю уж как с мужем, таким солидным человеком, поступила: бросила, слова не сказав. Но я-то ведь и раньше кое-что замечала. Вот, к примеру, перед самым ее отъездом один молодой мужчина к ней заходил. Пришел, кофе напился и все сидит, сидит. А она-то, Ольга Николаевна, как на иголках… Да-а. А этот, гость, братом назвался. Двоюродным. Только на брата не очень-то похож. Я почему его запомнила? Потому, как день спустя в гостинице встретила. Видать, у нас останавливался.
— Так он что, не здешний? — заинтересовался Миронов, внимательно слушавший болтовню Левкович.
— Он-то? Конечно, не из здешних. Приезжий. Потому и в гостинице останавливался.
— А из каких мест приезжал, не запомнили?
— Почему же не помнить? — удивилась Левкович. — Очень даже помню. Интересовалась. Как-никак не чужому человеку он братом назвался — Ольге Николаевне, моей хозяйке…
— Так откуда же он? — повторил свой вопрос Миронов.
— Из этого, как его…
Левкович назвала крупный портовый город Энск, вблизи которого, как то хорошо было известно Миронову, находились некоторые заводы, изготовлявшие сверхсекретную продукцию, точного назначения которой Андрей не знал. «Уж не на одном ли из этих заводов работает этот „братец“? — подумал Андрей. — Этого только недоставало!»
— Вот я и говорю, — продолжала между тем Левкович, — что в коридоре его встретила, он из номера выходил…
— А из какого номера, не помните? — поинтересовался Андрей.
— И это помню! В пятнадцатом он останавливался… — Левкович внезапно запнулась. — Хотя нет… В двадцать пятом. Ой, вру. В двадцать первом. Точно, в двадцать первом.
Ничего заслуживающего внимания Левкович больше не сообщила, и Андрей поспешил закончить затянувшуюся беседу.
Вечером того же дня в конторе гостиницы появились Миронов и Луганов. Их интересовали регистрационные книги постояльцев. Особый интерес вызвали у них те, кто останавливался в гостинице весной текущего года. Внимание Миронова привлек Антон Владимирович Рыжиков, тридцати трех лет, инженер-радист, который, как значилось в книге, прибыл из Энска. В апреле месяце он несколько дней прожил в гостинице, но не в пятнадцатом и не в двадцать первом номере, а в восемнадцатом. Как было указано, в Крайск Рыжиков приезжал в командировку.
В ту же ночь в Энск был направлен запрос о Рыжикове, месте его работы и целях поездки в Крайск. А на следующее утро Луганову удалось наконец раздобыть образец почерка Ольги Величко. Сомнения не было: странная запись на клочке бумаги была сделана ее рукой. Тем с большим нетерпением ждали Луганов и Миронов ответа из Кисловодска.
Продолжал Миронов заниматься и Черняевым: тщательно изучал его окружение. Андрей посоветовался с Кириллом Петровичем и попросил его поручить кому-нибудь из сотрудников Крайского управления КГБ постоянно находиться поблизости от Черняева, чтобы уберечь его от возможных неожиданностей. Да и к его окружению следовало присмотреться.
На следующий день в кабинет Миронова вошел молодой офицер:
— Разрешите доложить, товарищ майор! Младший лейтенант Савельев. Явился в ваше распоряжение.
Андрей внимательно приглядывался к своему новому помощнику. Шел тому двадцать четвертый год, но выглядел он совсем юнцом, и многие в управлении, особенно девушки-машинистки, секретари, стенографистки, звали его Сереженькой. В органах КГБ Сергей Савельев работал всего второй год, но уже успел зарекомендовать себя с самой лучшей стороны: он был смел, предприимчив, энергичен, очень дисциплинирован. Тут, очевидно, сказывалась служба на флоте, откуда Савельев пришел в органы. Сергею уже приходилось участвовать в нескольких сложных операциях, и действовал он каждый раз успешно, однако под непосредственным руководством представителя центрального аппарата КГБ он никогда не работал и был рад и горд оказанным ему доверием.
Миронов не спеша, обстоятельно растолковал Савельеву стоявшие перед ним задачи.
— Вам, — говорил он, — поручается Капитон Илларионович Черняев, инженер-подполковник запаса, руководящий работник крупного строительства специального назначения. По имеющимся у нас данным, есть основания предполагать, что в окружение Черняева проникли люди, стремящиеся скомпрометировать инженер-подполковника и затем воспользоваться этим в преступных целях. Чтобы в этом разобраться, надо как следует присмотреться к Черняеву, выяснить, кто его окружает, нет ли среди его близких каких-нибудь подозрительных лиц. Вам ясно?
— Понятно, товарищ майор, — кивнул внимательно слушавший Савельев.
— Растолковывать вам в деталях, как вести работу, думаю, — продолжал Миронов, — нет нужды. Опыт у вас есть. О результатах будете докладывать мне. Ежевечерне. Специальным рапортом. Вот, пожалуй, и все.
— Слушаю, товарищ майор. — Савельев поспешно встал. — Разрешите выполнять?
Не прошло и часа, как Сергей был уже на строительстве, где работал Черняев…
Вскоре после ухода Савельева в кабинет Миронова неожиданно ворвался Луганов. Плюхнувшись в кресло, он выхватил из кармана сложенный вчетверо телеграфный бланк и кинул его через стол Андрею.
— Вот, Андрей Иванович, телеграмма. Из Кисловодска. Читайте. Нет, вы только прочтите, что они пишут!
Миронов спокойно взял телеграмму, развернул ее и молча проглядел. Брови у него нахмурились, на лице появилось выражение недоумения, и он вновь слово за словом перечитал весь текст.
Луганов, пристально следивший за выражением его лица, увидев, что тот кончил читать, воскликнул:
— Каково? Нет, что вы скажете, каково? Не при-езжа-ла!
— Н-да-а, — хмыкнул Миронов. — Закавыка!
Андрей, конечно, не думал, что Ольга Величко-Черняева все еще в Кисловодске. Вряд ли станет она жить на курорте несколько месяцев. Да и на какие средства? Но он полагал, что работники кисловодской милиции сообщат, когда и куда она выехала. Все эти вопросы Луганов просил выяснить в своем запросе. Но то, что содержалось в телеграмме, явилось для Миронова полной неожиданностью.
Текст телеграммы гласил, что никто под фамилией Величко или Черняевой в Кисловодске не проживает, что вообще женщина с таким именем, отчеством и фамилией в течение текущего года в Кисловодск не приезжала, ни в одной из гостиниц или санаториев не останавливалась.
«Как же так? — думал Андрей. — Ведь Черняев сам проводил ее на вокзал, сам усадил в поезд. Правда, прямых поездов до Кисловодска из Крайска нет, ехать надо с пересадкой. Так неужели Величко по дороге сошла, не доехала до места? Но почему? Или и тут обман, и тут она не сказала Черняеву правду: поехала не в Кисловодск, а в другое место. Но зачем ей было обманывать, с какой целью?»
— Андрей Иванович, а что будем делать со студентами? — прервал размышления Миронова Луганов.
— Со студентами? — спохватился Андрей.
Он вновь взял телеграмму и прочел, что в прошедшем и текущем годах в районе Бештау работало две геологические изыскательские партии. В одной из них, разновременно, проходило практику несколько студентов, в том числе и студенты из Ленинграда. Фамилии их были указаны. В самом Кисловодске и его окрестностях никаких геологических поисков не велось, и данными о пребывании здесь ленинградских студентов кисловодская милиция не располагала.
Внимательно перечитав эту часть телеграммы, Андрей предложил:
— А что, Василий Николаевич, если вам слетать в Ленинград, поискать там самому автора письма, а с его помощью и Величко? Это надежнее да и быстрее, чем писать запросы и ждать ответа.
Тут же Миронов изложил Луганову свои соображения: коль скоро известно, кто именно и из каких вузов Ленинграда был в тех краях на практике (а таких было не так много), будет нетрудно выяснить, кто же является автором письма к Величко. Дальше проще простого: надо будет с ним побеседовать и узнать, где Величко находится сейчас. Ему это, надо полагать, известно.
Луганов выехал в Ленинград следующим утром. Сразу же по прибытии с помощью сотрудников Ленинградского управления КГБ он быстро установил, что автором письма, найденного Черняевым у своей бывшей жены Ольги Николаевны Величко, является Виктор Сергеевич Кузнецов, студент пятого курса геологического факультета Ленинградского университета. Луганов, не мешкая, пригласил его на беседу, которую решил провести в помещении милиции.
Когда Кузнецов вошел в кабинет, было заметно, что он волнуется. Оно и понятно: впервые в жизни Виктор Кузнецов был вызван в милицию, да еще неизвестно зачем.
Чтобы успокоить разволновавшегося студента, придать беседе непринужденный характер, Луганов начал расспрашивать его об учебе, о поездках на практику в составе геологических партий, в частности на Кавказ, в район Минеральных Вод.
Кузнецов с увлечением рассказывал о поездках. Сразу было видно, что он влюблен в свою будущую профессию. Он сообщил, что успел побывать в Сибири, а последние два года летом выезжал в составе изыскательских партий на Северный Кавказ, в район Бештау. В Кисловодске, по его словам, он бывал всего несколько раз, наездами, в качестве экскурсанта.
— А знакомств в Кисловодске вы никаких не заводили? — как бы невзначай поинтересовался Луганов.
— Знакомств? — удивился Кузнецов. — Каких знакомств? Что вы имеете в виду?
Луганов молча выдвинул ящик письменного стола, достал оттуда несколько фотографий молодых женщин, снятых в профиль и анфас, среди которых была и фотография Ольги Николаевны Величко, и веером раскинул их по столу:
— Кого из изображенных здесь лиц вы знаете?
— Можно? — робко спросил Кузнецов, протягивая руку к фотографиям.
Пока он рассматривал фотографии, Луганов пристально следил за выражением его лица, но ровным счетом ничего, кроме самого искреннего, самого неподдельного недоумения, не уловил.
— Н-нет, — неуверенно проговорил наконец Кузнецов, перебрав и внимательно пересмотрев одну за одной все фотографии и возвращая их Луганову. — Я тут никого не знаю…
— Так уж и никого? — не без иронии спросил Луганов. — А вы присмотритесь повнимательнее.
— Зачем? — уже твердо сказал Кузнецов. — Я же вам говорю, что ни одной из этих женщин не знаю.
Луганов начал терять терпение. Это ещё что за новость? Зачем понадобилось Кузнецову отрицать очевидное: свое знакомство с Величко?
— Помилуйте, — сказал он резко. — Вы что, не знаете Ольгу Николаевну Величко, или Черняеву, как вам будет угодно? Полноте!
— Величко? Черняеву? В первый раз слышу!
Луганов рассердился не на шутку: и чего он запирается, этот студент? С какой стати? Может, за этим что кроется?
— Нехорошо, Виктор Сергеевич, нехорошо. Так дело у нас не пойдет. Может, вы и этого не знаете? Может, не вы это писали? — Луганов широким жестом бросил на стол письмо Кузнецова Ольге Величко.
Увидев письмо, Кузнецов на мгновение опешил, затем стремительно вскочил, чуть не уронив стул, на котором сидел. На его лице сквозь загар проступил кирпично-красный румянец. От былой растерянности не осталось и следа.
— Письмо! Мое письмо! Как оно к вам попало?
— Прежде всего сядьте, успокойтесь, — с легкой усмешкой сказал Луганов. — Вот так. Ну, а теперь расскажите всю правду об этом письме, а так же о той, кому оно адресовано. Только — правду, и со всеми подробностями.
Кузнецов глубоко, судорожно вздохнул.
— Это письмо… мое письмо… оно написано Зеленко. Ольге Ивановне Зеленко… Ольга… — Кузнецов чуть замялся, затем решительно продолжал: — Ольга — моя невеста. Правда, на это письмо она не ответила. Почему, не знаю, не могу понять… Да, а как мое письмо попало к вам? Почему?..
Теперь пришел черед краснеть Луганову. Он притворно закашлялся, стремясь выиграть время, собраться с мыслями. Беседа приняла неожиданный, непредвиденный и, как это стало очевидно Василию Николаевичу, не очень приятный для него оборот.
Зеленко? Зеленко? Эта фамилия была знакома Луганову. Да, сомнения не было. Он вспомнил: Ольга Зеленко — соседка Черняева по квартире. Но как письмо, адресованное Зеленко, попало к Величко? Почему жена Черняева хранила его, зачем прятала? Почему, наконец, увидев это письмо в руках мужа, видя, какую оно у него вызвало реакцию, Ольга Николаевна не разъяснила недоразумения, не сказала, что письмо это не имеет к ней никакого отношения?
Да, тут было над чем поломать голову. Луганову вспомнились многочисленные «зачем» и «почему», которые возникали в связи с этим злосчастным письмом у Миронова после их беседы с Черняевым.
«А ведь прав, пожалуй, был Андрей Иванович, обратив такое внимание на это письмо, — подумал Луганов. — Кузнецов? С Кузнецовым все ясно, больше беседовать с ним не о чем. Зря, выходит, я на парня накинулся. Он-то тут ни при чем. Извинившись и объяснив Кузнецову, что вышло недоразумение, Луганов попросил разрешения оставить письмо у себя.
— Вот именно из-за этого недоразумения, которое надо рассеять, — сказал он, — письмо может понадобиться. Не возражаете?
Кузнецов вынужден был согласиться, после чего они распрощались, и Луганов тут же связался по телефону с Крайском, с Мироновым. Выслушав его краткий доклад, Андрей Иванович предложил ему немедленно возвращаться в Крайск, заметив, что в связи с этой «странной историей» у него возникли немаловажные соображения.
Глава 5
Сразу же по возвращении в Крайск, прямо с аэродрома Луганов отправился к Миронову. Едва он успел закончить доклад о встрече с Кузнецовым, как Миронов предложил:
— Давайте-ка вызовем Ольгу Зеленко и поговорим с ней начистоту. Судя по имеющимся характеристикам, дивчина она серьезная, честная, не болтушка, А рассказать, прожив два года в непосредственном соседстве с Черняевым, кое-что, надо полагать, может.
Луганов согласился. День спустя они беседовали с Ольгой Зеленко.
Миронов начал с объяснения причин ее вызова. Произошло, говорил он, недоразумение, которое надо рассеять. Какое, он скажет потом.
— Прежде всего, — подчеркнул Миронов, — надо условиться, что разговор, который мы будем вести, останется между нами.
Зеленко, хотя и взглянула на него с недоумением, молча кивнула в знак согласия.
— Вы живете, — продолжал Миронов, — по соседству с Черняевыми, в одной квартире. Нам нужно знать об этой семье все, что знаете вы. Поверьте, это очень важно.
Выражение лица Ольги становилось все более и более удивленным.
— Черняевы? — переспросила она. — Капитон Илларионович? Но что он мог сделать плохого? И что я о нем знаю? А семьи у него нет. Ольга Николаевна уехала. Навсегда.
— Меньше всего нас интересует Капитон Илларионович, — возразил Миронов. — Я ведь вас спросил не о нем, а о его семье. Если хотите, уточню: как раз Ольгой Николаевной мы и интересуемся. Поверьте, к тому есть основания. Может быть, вы знаете, как и откуда добывала жена Черняева различные заграничные вещи, которые у нас, в частности в Крайске, в магазинах не бывают. Вот мы и надеемся, что вы сможете нам помочь, поскольку живете по соседству с Черняевыми и были дружны с Ольгой Николаевной. Интересуют нас и взаимоотношения супругов Черняевых, наиболее близкие из их друзей. Так что вы скажете?
— Я… — смущенно запнулась Зеленко. — Я рада вам помочь, но смогу ли?
Нервно теребя платочек, Зеленко начала рассказывать. Говорила она, заметно волнуясь, подыскивая выражения, вспоминая те или иные факты, подробности. По ее словам, Ольга Николаевна Величко интересовалась нарядами не больше, чем любая красивая женщина, а она была очень красивой, очень.
Была ли Величко жадной? Нет, этого Ольга за ней не замечала. Потерянная она какая-то, что ли, была — это да. То сидит целый день у себя, носа не кажет, то часами у нее, Зеленко. Тормошит Ольгу, шутит, смеется, только не весело, с надрывом… Со странностями, одним словом, была, но человек, судя по всему, хороший, добрый.
Откуда у нее были заграничные вещи и старинные украшения, Зеленко не знала. Она никогда Ольгу Николаевну не спрашивала, а та не рассказывала. Не замечала Зеленко у Величко и особого пристрастия к беготне по магазинам или по портнихам: никогда Ольга Николаевна с ней об этом не говорила. Впрочем, она и вообще-то, скорее, была скрытная, все о чем-то своем думала.
Какие были у Величко отношения с мужем? Трудно сказать. Вроде бы неплохие, но и особой нежности между ними Ольга не замечала. Пожалуй, Капитон Илларионович относился к жене лучше, чем она к нему. Он всегда держался с ней спокойно, ровно, а она из-за пустяков чуть не истерики закатывала, не стесняясь ее, Ольги.
Рассказывая о взаимоотношениях супругов Черняевых, Ольга Зеленко вдруг смутилась.
— Да, вы знаете, — сказала она, — ведь у нее, у Ольги Николаевны, был другой муж, совсем старый… Я его видала.
— Видали? — заинтересовался Миронов. — Где? Когда? Расскажите поподробнее.
— Когда? Да прошлой зимой, в самом начале. Вернулась я днем с дежурства (я ведь медицинской сестрой работаю: когда дежуришь в ночь, когда днем), слышу у Черняевых какой-то шум, не то крик — не разберешь. Что, думаю, такое? Ведь Ольга Николаевна должна быть дома одна. Капитон Илларионович в это время всегда на работе. Тут Ольга Николаевна как закричит, да так пронзительно, что я через дверь услышала. Ну, я, конечно, давай стучать. Может, думаю, случилось что, плохо ей, помочь надо?
— Давайте-ка вызовем Ольгу Зеленко и поговорим с ней начистоту. Судя по имеющимся характеристикам, дивчина она серьезная, честная, не болтушка, А рассказать, прожив два года в непосредственном соседстве с Черняевым, кое-что, надо полагать, может.
Луганов согласился. День спустя они беседовали с Ольгой Зеленко.
Миронов начал с объяснения причин ее вызова. Произошло, говорил он, недоразумение, которое надо рассеять. Какое, он скажет потом.
— Прежде всего, — подчеркнул Миронов, — надо условиться, что разговор, который мы будем вести, останется между нами.
Зеленко, хотя и взглянула на него с недоумением, молча кивнула в знак согласия.
— Вы живете, — продолжал Миронов, — по соседству с Черняевыми, в одной квартире. Нам нужно знать об этой семье все, что знаете вы. Поверьте, это очень важно.
Выражение лица Ольги становилось все более и более удивленным.
— Черняевы? — переспросила она. — Капитон Илларионович? Но что он мог сделать плохого? И что я о нем знаю? А семьи у него нет. Ольга Николаевна уехала. Навсегда.
— Меньше всего нас интересует Капитон Илларионович, — возразил Миронов. — Я ведь вас спросил не о нем, а о его семье. Если хотите, уточню: как раз Ольгой Николаевной мы и интересуемся. Поверьте, к тому есть основания. Может быть, вы знаете, как и откуда добывала жена Черняева различные заграничные вещи, которые у нас, в частности в Крайске, в магазинах не бывают. Вот мы и надеемся, что вы сможете нам помочь, поскольку живете по соседству с Черняевыми и были дружны с Ольгой Николаевной. Интересуют нас и взаимоотношения супругов Черняевых, наиболее близкие из их друзей. Так что вы скажете?
— Я… — смущенно запнулась Зеленко. — Я рада вам помочь, но смогу ли?
Нервно теребя платочек, Зеленко начала рассказывать. Говорила она, заметно волнуясь, подыскивая выражения, вспоминая те или иные факты, подробности. По ее словам, Ольга Николаевна Величко интересовалась нарядами не больше, чем любая красивая женщина, а она была очень красивой, очень.
Была ли Величко жадной? Нет, этого Ольга за ней не замечала. Потерянная она какая-то, что ли, была — это да. То сидит целый день у себя, носа не кажет, то часами у нее, Зеленко. Тормошит Ольгу, шутит, смеется, только не весело, с надрывом… Со странностями, одним словом, была, но человек, судя по всему, хороший, добрый.
Откуда у нее были заграничные вещи и старинные украшения, Зеленко не знала. Она никогда Ольгу Николаевну не спрашивала, а та не рассказывала. Не замечала Зеленко у Величко и особого пристрастия к беготне по магазинам или по портнихам: никогда Ольга Николаевна с ней об этом не говорила. Впрочем, она и вообще-то, скорее, была скрытная, все о чем-то своем думала.
Какие были у Величко отношения с мужем? Трудно сказать. Вроде бы неплохие, но и особой нежности между ними Ольга не замечала. Пожалуй, Капитон Илларионович относился к жене лучше, чем она к нему. Он всегда держался с ней спокойно, ровно, а она из-за пустяков чуть не истерики закатывала, не стесняясь ее, Ольги.
Рассказывая о взаимоотношениях супругов Черняевых, Ольга Зеленко вдруг смутилась.
— Да, вы знаете, — сказала она, — ведь у нее, у Ольги Николаевны, был другой муж, совсем старый… Я его видала.
— Видали? — заинтересовался Миронов. — Где? Когда? Расскажите поподробнее.
— Когда? Да прошлой зимой, в самом начале. Вернулась я днем с дежурства (я ведь медицинской сестрой работаю: когда дежуришь в ночь, когда днем), слышу у Черняевых какой-то шум, не то крик — не разберешь. Что, думаю, такое? Ведь Ольга Николаевна должна быть дома одна. Капитон Илларионович в это время всегда на работе. Тут Ольга Николаевна как закричит, да так пронзительно, что я через дверь услышала. Ну, я, конечно, давай стучать. Может, думаю, случилось что, плохо ей, помочь надо?