Страница:
— Все это очень хорошо, — вмешался Скворецкий. — Рассуждаешь ты дельно, но выводы, где выводы?
— Вам нужны выводы? Извольте. Как раз к выводам я и подошел. Итак, происхождение Войцеховской, ее прошлое вряд ли полностью соответствуют тому, что она пишет в автобиографии. Думаю, правильнее считать, что ни происхождение, ни прошлое Войцеховской, вплоть до Варшавского восстания, нам неизвестны. Следовательно, неясно, что она делала, где была почти всю войну, до сентября 1944 года. Если мы подойдем к делу с такой оценкой, то неплохо бы вспомнить…
— Лондонское произношение? — быстро спросил Скворецкий.
— Да, лондонское произношение, — твердо, решительно сказал Миронов.
— Гм, — процедил сквозь зубы полковник, задумчиво потирая бритую голову. — Лондонское произношение… Вот и я, как прочел львовское сообщение, об этом подумал… Только уж слишком этого мало, так мало…
— Не согласен, Кирилл Петрович, не так уж мало, особенно если к этому кое-что добавить.
— Например? — живо заинтересовался полковник.
— Отношение Войцеховской к польской литературе, польским писателям.
— Не понимаю. Какое отношение? Что-то ты мне об этом ничего не докладывал.
— Да, — сдержанно ответил Миронов, — не докладывал. Это моя вина. Но до сегодняшнего дня, до получения данных из Львова, я и сам над этим не очень задумывался. Поэтому и не доложил.
— «Доложил», «не доложил», «не задумывался»! — начал сердиться Скворецкий. — Что ты на одном месте топчешься? Скажи толком, о чем речь, при чем здесь польские писатели?
— Польские писатели, конечно, ни при чем, зато отношение к ним Войцеховской весьма любопытно. Должен признаться, я в польской литературе не очень силен, но кое-что читал. Во всяком случае, мне ясно, что Войцеховская знает и любит писателей старой Польши: Жеромского, Пруса, Крашевского, не говоря уж о Сенкевиче. Этот, последний, ее кумир. Зато современных польских писателей она не ставит ни во что. Не знает и не хочет знать. Случайно ли это?
— Допустим, не случайно, — согласился Скворецкий. — Но опять-таки где выводы? Какие ты делаешь отсюда выводы и какая тут связь с ее произношением?
— Связь, по-моему, такая… — осторожно начал Андрей. — Речь идет о том, где, в какой стране, в каких условиях росла Войцеховская, как складывалось ее мировоззрение, взгляды, убеждения…
— Ну, ну? — торопил полковник.
— Короче: проверку прошлого Войцеховской надо начинать наново, круто повернуть, проводить под иным углом зрения, чем мы проводили до сих пор.
По выражению лица Скворецкого было видно, что именно такого ответа он и ожидал.
— Конкретно? Что ты предлагаешь конкретно? — спросил полковник, пытливо поглядывая на Миронова.
— Мне кажется, что фокус проверки надо направить на Лондон, точнее — на польскую эмиграцию в Лондоне в годы войны. Полагаю, что у польских товарищей есть в этом отношении возможности. Следует, как я думаю, направить в Польшу новый запрос с просьбой покопаться среди тех, кто окружал Сосновского, Андерса, Миколайчика и прочих воротил польской эмиграции в Лондоне в годы войны. Не исключаю, что именно там и обреталось семейство Войцеховских. Отсюда у Анны Казимировны и лондонское произношение и — как бы это выразиться? — ну, своеобразный, что ли, подход к польской литературе.
— Так. Это все?
— Нет, Кирилл Петрович, не все. Считаю, что надо исследовать материалы всяких там Народовы силы збройны, «Неподлеглость», или «Не», как она называлась, — одним словом, националистических реакционно-террористических организаций, орудовавших на территории Польши в годы войны. Хорошо бы поинтересоваться так же и тем, кто окружал главарей польского националистического подполья. Я имею в виду, в первую очередь, окружение таких лиц, как генерал Бур-Коморовский, Окулицкий. Вдруг да там и обнаружатся следы «милейшей», выражаясь вашими словами, Анны Казимировны. Тут нам могут помочь опять-таки польские товарищи: есть же у них какие-то архивы да и из людей, наверное, кое-кто уцелел, а также Москва. Ведь судили-то Окулицкого в Москве. Вот теперь, пожалуй, все.
— Так, — сказал Скворецкий, поднимаясь со своего места. — Так. — Он вышел из-за стола и, заложив руки за спину, несколько раз прошелся взад-вперед по комнате, взвешивая и обдумывая слова Андрея. — Ну что ж, — махнул наконец полковник рукой, — игра стоит свеч! Готовь запросы. И в Польшу, и в Москву. Авось те, кому придется их исполнять, нас не осудят. Только фотографию Войцеховской приложи. Хоть и много лет прошло, но, может, ее кто из бывших андерсовцев или приспешников Бур-Коморовского и опознает. Выглядит-то она еще молодо — не очень, видать, изменилась.
Миронов встал и направился было к двери.
— Обожди, — остановил его Скворецкий. — Запросы запросами, а как насчет ресторана? «Роман» твой с Анной Казимировной пока не окончен. Тем более, что даже если что из прошлого Войцеховской и прояснится, то вопрос о связи ее с Черняевым по-прежнему остается открытым. Учитываешь?
— Учитываю, — вздохнул Андрей и вышел из кабинета начальника управления.
Глава 21
— Вам нужны выводы? Извольте. Как раз к выводам я и подошел. Итак, происхождение Войцеховской, ее прошлое вряд ли полностью соответствуют тому, что она пишет в автобиографии. Думаю, правильнее считать, что ни происхождение, ни прошлое Войцеховской, вплоть до Варшавского восстания, нам неизвестны. Следовательно, неясно, что она делала, где была почти всю войну, до сентября 1944 года. Если мы подойдем к делу с такой оценкой, то неплохо бы вспомнить…
— Лондонское произношение? — быстро спросил Скворецкий.
— Да, лондонское произношение, — твердо, решительно сказал Миронов.
— Гм, — процедил сквозь зубы полковник, задумчиво потирая бритую голову. — Лондонское произношение… Вот и я, как прочел львовское сообщение, об этом подумал… Только уж слишком этого мало, так мало…
— Не согласен, Кирилл Петрович, не так уж мало, особенно если к этому кое-что добавить.
— Например? — живо заинтересовался полковник.
— Отношение Войцеховской к польской литературе, польским писателям.
— Не понимаю. Какое отношение? Что-то ты мне об этом ничего не докладывал.
— Да, — сдержанно ответил Миронов, — не докладывал. Это моя вина. Но до сегодняшнего дня, до получения данных из Львова, я и сам над этим не очень задумывался. Поэтому и не доложил.
— «Доложил», «не доложил», «не задумывался»! — начал сердиться Скворецкий. — Что ты на одном месте топчешься? Скажи толком, о чем речь, при чем здесь польские писатели?
— Польские писатели, конечно, ни при чем, зато отношение к ним Войцеховской весьма любопытно. Должен признаться, я в польской литературе не очень силен, но кое-что читал. Во всяком случае, мне ясно, что Войцеховская знает и любит писателей старой Польши: Жеромского, Пруса, Крашевского, не говоря уж о Сенкевиче. Этот, последний, ее кумир. Зато современных польских писателей она не ставит ни во что. Не знает и не хочет знать. Случайно ли это?
— Допустим, не случайно, — согласился Скворецкий. — Но опять-таки где выводы? Какие ты делаешь отсюда выводы и какая тут связь с ее произношением?
— Связь, по-моему, такая… — осторожно начал Андрей. — Речь идет о том, где, в какой стране, в каких условиях росла Войцеховская, как складывалось ее мировоззрение, взгляды, убеждения…
— Ну, ну? — торопил полковник.
— Короче: проверку прошлого Войцеховской надо начинать наново, круто повернуть, проводить под иным углом зрения, чем мы проводили до сих пор.
По выражению лица Скворецкого было видно, что именно такого ответа он и ожидал.
— Конкретно? Что ты предлагаешь конкретно? — спросил полковник, пытливо поглядывая на Миронова.
— Мне кажется, что фокус проверки надо направить на Лондон, точнее — на польскую эмиграцию в Лондоне в годы войны. Полагаю, что у польских товарищей есть в этом отношении возможности. Следует, как я думаю, направить в Польшу новый запрос с просьбой покопаться среди тех, кто окружал Сосновского, Андерса, Миколайчика и прочих воротил польской эмиграции в Лондоне в годы войны. Не исключаю, что именно там и обреталось семейство Войцеховских. Отсюда у Анны Казимировны и лондонское произношение и — как бы это выразиться? — ну, своеобразный, что ли, подход к польской литературе.
— Так. Это все?
— Нет, Кирилл Петрович, не все. Считаю, что надо исследовать материалы всяких там Народовы силы збройны, «Неподлеглость», или «Не», как она называлась, — одним словом, националистических реакционно-террористических организаций, орудовавших на территории Польши в годы войны. Хорошо бы поинтересоваться так же и тем, кто окружал главарей польского националистического подполья. Я имею в виду, в первую очередь, окружение таких лиц, как генерал Бур-Коморовский, Окулицкий. Вдруг да там и обнаружатся следы «милейшей», выражаясь вашими словами, Анны Казимировны. Тут нам могут помочь опять-таки польские товарищи: есть же у них какие-то архивы да и из людей, наверное, кое-кто уцелел, а также Москва. Ведь судили-то Окулицкого в Москве. Вот теперь, пожалуй, все.
— Так, — сказал Скворецкий, поднимаясь со своего места. — Так. — Он вышел из-за стола и, заложив руки за спину, несколько раз прошелся взад-вперед по комнате, взвешивая и обдумывая слова Андрея. — Ну что ж, — махнул наконец полковник рукой, — игра стоит свеч! Готовь запросы. И в Польшу, и в Москву. Авось те, кому придется их исполнять, нас не осудят. Только фотографию Войцеховской приложи. Хоть и много лет прошло, но, может, ее кто из бывших андерсовцев или приспешников Бур-Коморовского и опознает. Выглядит-то она еще молодо — не очень, видать, изменилась.
Миронов встал и направился было к двери.
— Обожди, — остановил его Скворецкий. — Запросы запросами, а как насчет ресторана? «Роман» твой с Анной Казимировной пока не окончен. Тем более, что даже если что из прошлого Войцеховской и прояснится, то вопрос о связи ее с Черняевым по-прежнему остается открытым. Учитываешь?
— Учитываю, — вздохнул Андрей и вышел из кабинета начальника управления.
Глава 21
В этот вечер, гуляя с Войцеховской по опустевшим аллеям городского парка, Миронов повел на Анну Казимировну такое решительное наступление, подобного которому не предпринимал еще ни разу.
— Анна Казимировна, дорогая, — говорил Андрей, — вы только подумайте! Какой-нибудь день-два — и мы расстанемся! Больше задерживаться в Крайске я не могу, мне и так давно пора уезжать. Если бы не вы… А, да что об этом говорить! Так вот: я не хочу, не могу подумать, что мы больше не встретимся. Мы должны, обязательно должны встретиться. Когда это будет — не знаю, но будет, будет непременно. Неужели вы в это не верите? Неужели будете настолько жестоки, что не захотите закрепить наши отношения, побывать вместе со мной в ресторане? А расставание? Разве его не надо отметить? Нет, нет, не отказывайте мне на этот раз…
Войцеховская, однако, не соглашалась.
— Почему бы, — возразила она, — нам не провести эти проводы у меня дома? Или вам наскучила моя тихая комната, мое общество? Вам милее ресторанный шум, толпа?
— Помилуйте, — воскликнул Миронов, — как мне могло наскучить ваше общество! Опомнитесь! Я ведь с вами, именно с вами хочу провести вечер. Но так нельзя: все вечера я ваш гость, и опять ваш гость, вы же моей гостьей не были ни разу. Я хочу, наконец, и сам быть хозяином. Хозяином, а не гостем! Неужели вы не понимаете?
Войцеховская весело рассмеялась:
— Ой, ой, ой, Андрей Иванович, как вы заговорили! Хозяином хотите стать? Хозяином? А как это понимать? Да и всерьез ли вы хотите хоть на один вечер стать хозяином? Если это шутка, то скверная.
— А если не шутка, если всерьез? — тихо, строго, пристально глядя Войцеховской прямо в глаза, сказал Андрей. — Если всерьез?
Про себя он подумал: «Да будь ты неладна, чертова кукла, пропади ты пропадом!»
Войцеховская заметно колебалась. Действительно, что, в конце концов, могла она возразить против приглашения Андрея? Разве в этом приглашении было что-либо необычное, ставящее ее в неудобное положение, как-то компрометирующее? Нет. Ровно ничего такого в предложении Андрея не было. Исчерпав все малоубедительные доводы, которые она все еще пыталась выдвинуть против посещения ресторана, Анна Казимировна вынуждена была в конце концов уступить. Да, говоря по совести, и портить отношения с инспектором ей не хотелось: как-никак инспектор! Фигура. Глядишь, и пригодится.
— Хорошо, Андрей Иванович, — сказала наконец Войцеховская, — будь по-вашему. Только уговор: ненадолго. Ну, час-полтора. А потом ко мне… Согласны?
Миронов поспешил изобразить на своем лице выражение полнейшего восторга:
— Еще бы не согласен, Анна Казимировна! Ненадолго так ненадолго. Итак, разрешите быть вашим кавалером. Прошу следовать за мной.
— Ого! — кокетливо усмехнулась Войцеховская. — Однако вы, оказывается, не намерены терять времени даром. Только так не годится. Ну куда, в какой ресторан я пойду в таком виде? Нет уж, если идти — так по-человечески. Я должна как следует одеться, собраться. Давайте завтра, а? Часиков этак в семь, в полвосьмого? Не возражаете?
Миронову ничего не оставалось другого, как согласиться.
Провожая Войцеховскую до ее дома, Андрей сказал, что сегодня к ней в гости он не напрашивается: ему придется весь вечер, а то и ночь посидеть в гостинице, поработать — хочешь не хочешь, а отчет о постановке преподавания английского языка в средних школах Крайска писать надо. Но зато завтра… Ах, поскорее бы наступило это желанное завтра!
Следующим утром Миронов пришел в школу, где преподавала Войцеховская, пораньше, до начала уроков. Перехватив ее в коридоре, Андрей сказал, что целый день будет бегать по другим школам и освободится только к вечеру. Они условились, что часов около семи он зайдет за ней прямо на квартиру, и Анна Казимировна отправилась на урок, а Миронов действительно пустился в обход других школ: нужно было доиграть роль инспектора до конца.
Только во второй половине дня, худо ли, хорошо покончив дела в школах, Миронов попал в управление. Первым, кого он встретил, был Луганов.
— Василий Николаевич, — обрадовался Андрей, крепко пожимая ему руку, — вернулся? Только что с аэродрома? Вот молодец! Пойдем ко мне. Расскажешь, как съездил, а я введу тебя в курс наших дел.
Луганов, тоже обрадованный встречей, ответил, однако, категорическим отказом:
— Нет, Андрей Иванович, не могу. И рад бы к тебе, да никак не могу. Спешу к начальнику управления. Звонил ему из аэропорта, так полковник приказал прямо к нему, не задерживаясь. Ты, кстати, не знаешь, с чего бы такая спешка?
Миронов отрицательно покачал головой:
— Нет, я не в курсе дела.
— А что, Андрей Иванович, — сказал Луганов, — может, вместе пойдем к полковнику?
Миронов согласился. Он и сам собирался к нему.
Доклад Луганова начальнику Управления КГБ был кратким: к тому, что Василий Николаевич уже сообщил по телефону, добавить было почти нечего. Разве что перед самым отъездом из Алма-Аты он заручился обещанием тамошних работников КГБ поставить Крайск в известность, как только Корнильев появится в Алма-Ате.
Выслушав доклад, Скворецкий повернулся к Миронову:
— Ну, а ты с чем пришел? Как с рестораном?
— Все в порядке, — ответил Андрей. — Сегодня. В девятнадцать тридцать. Намереваюсь «кутнуть» в «Дарьяле».
Луганов с недоумением посматривал то на Андрея, то на начальника управления: Миронов — и вдруг собирается кутить в ресторане? Что за оказия?
— Фу ты, — сообразил Андрей. — Извини, пожалуйста, Василий Николаевич. Я совсем упустил из виду, что ты отстал от наших дел. Сейчас я все растолкую. Разрешите, Кирилл Петрович?
Однако Скворецкий внезапно ответил отказом.
— Потом, — сказал полковник. — Вот отпущу вас, тогда все и расскажешь. А сейчас прошу извинить. Времени у меня в обрез…
— Разрешите идти? — в один голос спросили Миронов и Луганов, поднимаясь со своих мест.
— Минуточку, — задержал их Скворецкий, — может, я до вечера не освобожусь, так слушайте. Я тебя почему торопил, Василий Николаевич, с аэродрома? Есть дело. Сегодня Андрей Иванович дает прощальный ужин Войцеховской. В «Дарьяле». Ты уже слышал. Подробности он тебе расскажет. Твоя задача: с семи вечера быть в ресторане и смотреть в оба. С собой захватишь двух-трех сотрудников милиции. Можно в форме. Только чтобы оделись рядовыми милиционерами. С милицейским начальством я договорился — помогут. Когда Миронов с Войцеховской уйдут из ресторана, глаз с них все равно не спускать. Находиться невдалеке от Миронова до самого конца, пока он не вернется в гостиницу. Благополучно вернется. — Слово «благополучно» полковник подчеркнул. — Ясно?
Андрей во все глаза смотрел на полковника.
— Кирилл Петрович, в чем дело? Зачем? Думаете, если случится что непредвиденное, так я сам не справлюсь? — В его голосе послышалась обида.
— Ну, ну, ты свое геройство брось! — прикрикнул полковник. — Мы тут не шутки шутим, страховка в таком деле необходима. Итак… — Полковник запнулся. — Одним словом, с меня и одного Савельева хватит. Кроме того, ресторан есть ресторан, там всякое может случиться. Иметь в случае чего подмогу не помешает. Короче говоря, товарищ Луганов, вам задача ясна?
— Так точно, товарищ полковник. Все ясно. Разрешите быть свободным?..
— Да. Желаю успеха.
Миронов и Луганов пошли в кабинет Андрея, где задержались до вечера, обсуждая дела.
Соображения Миронова о новом направлении проверки Войцеховской Луганову понравились.
— А что? — говорил он. — Вдруг Войцеховская действительно никакая не украинка, а… полька! Да, да, полька, и не просто полька, а из лондонских. Что скажешь? Смотри, окажется еще эта самая Войцеховская штучкой почище Корнильевой!
Одно огорчало Луганова: каков бы ни был результат проверки, ничего нового о взаимоотношениях Войцеховской с Черняевым он не даст, следовательно, ниточка, которая находилась в руках следствия, так и останется оборванной, тем более если учесть сумасшествие Черняева.
— Кстати, Андрей Иванович, уже пять часов, — спохватился Луганов. — Ты учти, «Дарьял» — ты ведь туда собираешься? — самый модный из ресторанов Крайска. Попасть туда вечером не так-то просто — очередь. Лучше всего подъехать заранее, подобрать столики: тебе и мне. Остальное — моя забота…
Не теряя больше времени, Луганов вызвал оперативных работников угрозыска, которые по просьбе Скворецкого уже были выделены ему в помощь, и все они вместе отправились в «Дарьял», «сориентироваться на месте», как выразился Миронов.
Когда все дела в ресторане были закончены, время подходило к семи, Луганов вместе с одним из сотрудников угрозыска в штатском занял место за столиком в углу. Двое других оперработников уголовного розыска, одетых в милицейскую форму, расположились один в вестибюле, другой на улице, невдалеке от входа в ресторан. Миронов отправился к Войцеховской.
Анна Казимировна не собиралась нарушать данное ею слово и ждала Андрея.
В этот вечер она была особенно хороша. Когда она об руку с Мироновым пересекала, направляясь к «забронированному» столику, заполненный до отказа зал «Дарьяла», многие на нее оборачивались: кто — с восхищением, кто — с трудом скрывая зависть.
Судя по тому, с какой быстротой Войцеховская ориентировалась в сложном ресторанном меню, как уверенно разговаривала с официантом, Миронов понял, что рестораны ей не в диковинку. В то же время, как подметил Андрей, Анна Казимировна держалась настороже, словно чего-то опасаясь. Правда, неискушенным глазом заметить это было трудно. Ну, кажется, что особенного было в том, что она излишне часто смотрелась в зеркальце, то поправляя прическу, то чуть прикасаясь к разрумянившемуся лицу пуховкой, которую доставала из миниатюрной пудреницы. (Поди определи, что в этот момент она внимательно вглядывалась в то, что происходило у нее за спиной.) Не было ничего странного и в том, что она нет-нет, а бросала испытующие взгляды вокруг, присматриваясь к тому, что делалось за другими столиками. Но если малоискушенный человек и не заметил бы в ее поведении ничего странного, то для такого опытного разведчика, каким был Миронов, нервных жестов Войцеховской и мимолетных взглядов по сторонам было достаточно. Диагноз он поставил без труда: Анна Казимировна чего-то ждет, чего-то или кого-то опасается…
Пригубляя терпкое, чуть вяжущее саперави, ведя с Анной Казимировной легкий, игривый разговор, Андрей исподтишка следил за выражением ее лица, за каждым ее жестом, каждым движением. Одновременно он ухитрялся не упускать из поля зрения и всего зала: что тут кроется, что может произойти?
На какое-то мгновение Андрей утратил контроль над собой и слишком пристально, слишком откровенно и испытующе взглянул на Войцеховскую, которая в этот момент — какой уже раз! — смотрелась в зеркальце. В своей неосторожности ему пришлось тут же раскаяться.
— Что с вами, — в упор спросила Войцеховская, быстро убирая зеркальце и чуть заметно щурясь, — что вы на меня так смотрите?
— Как, — не сразу нашелся Андрей, — как смотрю?
— А вот так: словно на подопытного кролика.
Миронов деланно рассмеялся.
— На подопытного кролика?! И придет же такое в голову! Чего доброго, вы еще скажете, что я смотрю так, как будто собираюсь вас проглотить!
— Проглотить? А вы знаете, что сталось с ослом, который проглотил ежа, приняв его за куст чертополоха?
— Нет, не знаю, хотя и догадываюсь. Но… неужели я похож на осла?
— Как сказать? Думаю, столько же, сколько я на ежа. — Анна Казимировна расхохоталась.
«Уф, кажется, на этот раз пронесло, — с облегчением подумал Миронов. — Однако ухо надо держать востро, ей пальца в рот не клади».
Внезапно выражение лица Войцеховской изменилось: губы искривились, глаза сузились, на лоб набежали морщинки. Никогда еще Миронов не видел, чтобы ее лицо было таким холодным, таким злобно-презрительным. Но смотрела она не на него, а куда-то в сторону, чуть правее его плеча. Проследив за направлением ее взгляда, Андрей заметил коренастого, крепко сбитого молодого человека в форме военного летчика, но без погон, который, пристально глядя на него, Миронова, упорно прокладывал себе дорогу к их столику.
«Так, — молниеносно пронеслось в мозгу Миронова, — начинается. Кажется, сейчас я узнаю, чего она опасалась, но не без скандала. Этого еще не хватало!»
В тот же момент Андрей заметил, как Луганов и его помощник быстро поднялись со своих мест. Луганов направился к их столику, а помощник к выходу из зала. «Ну, что за старик! — подумал Миронов о Скворецком. — Предусмотрел самое непредвиденное. Нет, пожалуй, обойдется без скандала».
Между тем летчик наконец пробрался к своей цели. Он уперся обеими руками в край стола и, тяжело дыша, глядел то на Андрея, то на Анну Казимировну. Его курносое мальчишеское лицо исказилось злобой.
Войцеховская и бровью не повела, только губы ее искривились еще больше, еще глубже стали морщинки.
— Степан, ты почему здесь? — процедила она сквозь зубы ледяным тоном. — Тебе что было сказано? Вон отсюда! Убирайся…
Летчик съежился, словно под ударом хлыста, вобрал голову в плечи, но не уходил.
— Ну! Чего стоишь? — чуть повысила голос Войцеховская. — Слышишь, что тебе сказано? Пошевеливайся…
— Я уйду, — сиплым баском пробубнил летчик. — Уйду. Только вот он, этот самый… — летчик ткнул пальцем в сторону Миронова, — пусть пойдет со мной. Да, да, мы вместе уйдем. Вот именно. Вместе…
— Хорошо, — спокойно сказал Андрей, медленно поднимаясь, — пойдемте.
— Нет! — Войцеховская цепко ухватила его за рукав пиджака. — Вы никуда не пойдете. А ты… ты… — яростно повернулась она к летчику, — ты немедленно уберешься. Слышал?
Но летчик и не думал уходить: он, пытаясь не глядеть в глаза Войцеховской, топтался на месте, с пьяным упрямством твердя свое. Скандал становился неизбежным: минута-другая — и он разразится. Сидевшие за соседними столиками уже смотрели на них во все глаза; те, кто был подальше, поворачивали головы. Краешком глаза Миронов заметил Луганова, решительно шагнувшего к летчику, в дверях показались оперработники: один в штатском, другой в форме милиционера. Но их вмешательство казалось Миронову нежелательным: что может подумать Войцеховская? Медлить было нельзя.
Мягким, но решительным жестом Андрей освободил свою руку, которую все еще держала Войцеховская.
— Не волнуйтесь, Анна Казимировна, — сказал он с улыбкой. — Ничего страшного не случится. Я провожу этого гражданина и сейчас же вернусь.
— Ну, это мы посмотрим, как ты вернешься! — злобно прошипел летчик.
— Если так, — вскочила Войцеховская, — я иду с вами. И не вздумайте спорить!..
— Никоим образом, — твердо сказал Андрей. — Это было бы просто глупо. Заверяю вас, я тотчас вернусь. Пошли, — бросил он летчику, жестко беря его за локоть.
Летчик и не подумал сопротивляться. Все так же тяжело сопя, он направился бок о бок с Мироновым к выходу, и со стороны могло казаться, что это идут добрые друзья. Скандал в зале был предотвращен.
Едва Миронов вывел летчика в вестибюль, как тот яростно вырвал у него свой локоть и круто повернулся.
— Ну, ты, как там тебя?.. — дохнул он на Андрея водочным перегаром и грязно выругался. — Что тебе нужно от Анны Казимировны? Пшел отсюда, а то так изуродую, что мама родная не узнает.
— Вот что, гражданин хороший, — с невозмутимым видом сказал Миронов, — считайте, что я вас не слышал. Шагайте-ка отсюда подобру-поздорову. Так будет лучше. Вы сейчас не в себе, вам следует выспаться.
— Т-ты… т-ты еще учить меня вздумал! — взревел летчик, и его тугой кулак молниеносно мелькнул в воздухе снизу вверх, целясь в челюсть Миронова.
Но, как ни стремителен был удар, он не достиг цели. Миронов действовал еще быстрее. Мгновение — и рука летчика, схваченная на лету Андреем, была вывернута за спину и сжата железной хваткой. Лицо летчика исказилось от бессильной ярости и боли.
— Ну как? — спокойно спросил Миронов, не выпуская его руки. — Сами пойдете или вас проводить?
Летчик не отвечал. Он бешено рвался из рук Миронова, стараясь освободиться. Видя, что ему не урезонить вконец потерявшего голову человека, Миронов чуть повернул его руку так, что тот взвыл от боли, и толкнул его к выходу из ресторана. В этот момент около них выросли фигуры оперативных работников уголовного розыска, появился Луганов.
— Ай, ай, ай, — укоризненно сказал, обращаясь к летчику, тот, что был в милицейской форме. — Нехорошо, гражданин Савин, нехорошо. Опять безобразничаете? — Этот работник постоянно имел дело с «Дарьялом» и знал его завсегдатаев. — Придется проследовать в отделение.
— Что, старшина, — уныло спросил летчик, буйство с которого при появлении милиционера как рукой сняло, — опять пятнадцать суток припаяешь?
— Сколько положено, столько и припаяют, — миролюбиво ответил сотрудник уголовного розыска, выступавший в роли старшины милиции, — давайте пройдем…
Летчик, руку которого Миронов выпустил, как только появился «милиционер», направился было к выходу, но у самой двери внезапно заартачился:
— Позволь, старшина, позволь. А его? — Он указал на Миронова. — Его тоже бери. Ехать в отделение, так вместе. Веселее будет…
— А уж это, гражданин Савин, мы сами разберемся, кому куда ехать, — непреклонно сказал «старшина», легонько подталкивая летчика к выходу. — Вас, гражданин, — обернулся он к Миронову, — попрошу задержаться.
Как только входная дверь за летчиком и «старшиной» захлопнулась, Миронов поспешил в зал, к Войцеховской. Проходя мимо стоявшего со скучающим видом Луганова, он чуть замедлил шаги и тихо обронил:
— Надо немедленно выяснить, что представляет собой этот самый Савин, собрать о нем все данные.
Луганов усмехнулся и чуть заметно кивнул: сам, мол, знаю — не маленький.
Войцеховская сидела на своем месте, внешне сохраняя спокойствие. Только приглядевшись к ней и заметив, как она нервно покусывает губы, можно было определить, что Анна Казимировна взволнована. Быстрое возвращение инспектора ее заметно обрадовало, но и, по-видимому, удивило. Очевидно, она не рассчитывала, что инспектору удастся так быстро и, судя по его виду, по выражению лица, так легко отделаться от пьяного скандалиста.
— Андрей Иванович, дорогой! — радостно воскликнула она, едва Миронов уселся на свое место. — Вы избавились от него, от этого ужасного типа? Как я боялась за вас, как волновалась! Но он сюда больше не вернется?
— Думаю, не вернется, — пожал плечами Миронов. — Его забрал милиционер. Там, в вестибюле. Кто он такой, кстати, откуда взялся?
— Ах, не спрашивайте, Андрей Иванович. Это ужасный человек! Я же говорила вам, говорила, что незачем идти в ресторан. Видите, что получилось.
— Ну, допустим, ничего особо страшного не произошло, могло быть хуже. Представьте себе, поднял бы он скандал, затеял драку — что с пьяного возьмешь? А там шум, огласка… Однако что же это все-таки за ужасный человек, откуда вас знает?
— Знает меня? Нисколько. И я его не знаю… Вернее, почти не знаю. Но почему вы спрашиваете? Воображаю, что он там наговорил вам спьяну! — Войцеховская бросила на Андрея испытующий взгляд.
— Наговорить-то он ничего не наговорил. Не успел. Но вы же сами сказали, что это «ужасный человек», поэтому я и решил, что он вам известен. Да и он, судя по всему, вас знает. Иначе зачем ему было затевать этот скандал? Впрочем, если я ошибся, прошу извинить, — сухо сказал Миронов.
— Андрей Иванович, ну зачем же так? — жалобно сказала Войцеховская. — Ведь все проще простого. Этот человек — Савин его фамилия, он летчик — преследует меня уже целый год, если не больше. Но я-то при чем? Чем я виновата? Прошлой осенью он привязался ко мне на улице, когда я возвращалась домой из школы. Был он тогда трезв и вел себя вполне прилично. Он сказал, что уже месяц, как ходит за мной по пятам, но все не решается подойти, заговорить. А вот теперь решился. Заявил, что я — его судьба, что без меня он не может жить, одним словом, наговорил целый короб глупостей. Я не стала его слушать и потребовала, чтобы он оставил меня в покое. Он ушел, но через день-два все повторилось. С тех пор он беспрестанно преследует меня, хотя я не давала ему к этому никакого повода. Повторяю, в чем же моя вина? Судите меня, если находите нужным, но будьте же хоть чуточку справедливы…
— Анна Казимировна, дорогая, — говорил Андрей, — вы только подумайте! Какой-нибудь день-два — и мы расстанемся! Больше задерживаться в Крайске я не могу, мне и так давно пора уезжать. Если бы не вы… А, да что об этом говорить! Так вот: я не хочу, не могу подумать, что мы больше не встретимся. Мы должны, обязательно должны встретиться. Когда это будет — не знаю, но будет, будет непременно. Неужели вы в это не верите? Неужели будете настолько жестоки, что не захотите закрепить наши отношения, побывать вместе со мной в ресторане? А расставание? Разве его не надо отметить? Нет, нет, не отказывайте мне на этот раз…
Войцеховская, однако, не соглашалась.
— Почему бы, — возразила она, — нам не провести эти проводы у меня дома? Или вам наскучила моя тихая комната, мое общество? Вам милее ресторанный шум, толпа?
— Помилуйте, — воскликнул Миронов, — как мне могло наскучить ваше общество! Опомнитесь! Я ведь с вами, именно с вами хочу провести вечер. Но так нельзя: все вечера я ваш гость, и опять ваш гость, вы же моей гостьей не были ни разу. Я хочу, наконец, и сам быть хозяином. Хозяином, а не гостем! Неужели вы не понимаете?
Войцеховская весело рассмеялась:
— Ой, ой, ой, Андрей Иванович, как вы заговорили! Хозяином хотите стать? Хозяином? А как это понимать? Да и всерьез ли вы хотите хоть на один вечер стать хозяином? Если это шутка, то скверная.
— А если не шутка, если всерьез? — тихо, строго, пристально глядя Войцеховской прямо в глаза, сказал Андрей. — Если всерьез?
Про себя он подумал: «Да будь ты неладна, чертова кукла, пропади ты пропадом!»
Войцеховская заметно колебалась. Действительно, что, в конце концов, могла она возразить против приглашения Андрея? Разве в этом приглашении было что-либо необычное, ставящее ее в неудобное положение, как-то компрометирующее? Нет. Ровно ничего такого в предложении Андрея не было. Исчерпав все малоубедительные доводы, которые она все еще пыталась выдвинуть против посещения ресторана, Анна Казимировна вынуждена была в конце концов уступить. Да, говоря по совести, и портить отношения с инспектором ей не хотелось: как-никак инспектор! Фигура. Глядишь, и пригодится.
— Хорошо, Андрей Иванович, — сказала наконец Войцеховская, — будь по-вашему. Только уговор: ненадолго. Ну, час-полтора. А потом ко мне… Согласны?
Миронов поспешил изобразить на своем лице выражение полнейшего восторга:
— Еще бы не согласен, Анна Казимировна! Ненадолго так ненадолго. Итак, разрешите быть вашим кавалером. Прошу следовать за мной.
— Ого! — кокетливо усмехнулась Войцеховская. — Однако вы, оказывается, не намерены терять времени даром. Только так не годится. Ну куда, в какой ресторан я пойду в таком виде? Нет уж, если идти — так по-человечески. Я должна как следует одеться, собраться. Давайте завтра, а? Часиков этак в семь, в полвосьмого? Не возражаете?
Миронову ничего не оставалось другого, как согласиться.
Провожая Войцеховскую до ее дома, Андрей сказал, что сегодня к ней в гости он не напрашивается: ему придется весь вечер, а то и ночь посидеть в гостинице, поработать — хочешь не хочешь, а отчет о постановке преподавания английского языка в средних школах Крайска писать надо. Но зато завтра… Ах, поскорее бы наступило это желанное завтра!
Следующим утром Миронов пришел в школу, где преподавала Войцеховская, пораньше, до начала уроков. Перехватив ее в коридоре, Андрей сказал, что целый день будет бегать по другим школам и освободится только к вечеру. Они условились, что часов около семи он зайдет за ней прямо на квартиру, и Анна Казимировна отправилась на урок, а Миронов действительно пустился в обход других школ: нужно было доиграть роль инспектора до конца.
Только во второй половине дня, худо ли, хорошо покончив дела в школах, Миронов попал в управление. Первым, кого он встретил, был Луганов.
— Василий Николаевич, — обрадовался Андрей, крепко пожимая ему руку, — вернулся? Только что с аэродрома? Вот молодец! Пойдем ко мне. Расскажешь, как съездил, а я введу тебя в курс наших дел.
Луганов, тоже обрадованный встречей, ответил, однако, категорическим отказом:
— Нет, Андрей Иванович, не могу. И рад бы к тебе, да никак не могу. Спешу к начальнику управления. Звонил ему из аэропорта, так полковник приказал прямо к нему, не задерживаясь. Ты, кстати, не знаешь, с чего бы такая спешка?
Миронов отрицательно покачал головой:
— Нет, я не в курсе дела.
— А что, Андрей Иванович, — сказал Луганов, — может, вместе пойдем к полковнику?
Миронов согласился. Он и сам собирался к нему.
Доклад Луганова начальнику Управления КГБ был кратким: к тому, что Василий Николаевич уже сообщил по телефону, добавить было почти нечего. Разве что перед самым отъездом из Алма-Аты он заручился обещанием тамошних работников КГБ поставить Крайск в известность, как только Корнильев появится в Алма-Ате.
Выслушав доклад, Скворецкий повернулся к Миронову:
— Ну, а ты с чем пришел? Как с рестораном?
— Все в порядке, — ответил Андрей. — Сегодня. В девятнадцать тридцать. Намереваюсь «кутнуть» в «Дарьяле».
Луганов с недоумением посматривал то на Андрея, то на начальника управления: Миронов — и вдруг собирается кутить в ресторане? Что за оказия?
— Фу ты, — сообразил Андрей. — Извини, пожалуйста, Василий Николаевич. Я совсем упустил из виду, что ты отстал от наших дел. Сейчас я все растолкую. Разрешите, Кирилл Петрович?
Однако Скворецкий внезапно ответил отказом.
— Потом, — сказал полковник. — Вот отпущу вас, тогда все и расскажешь. А сейчас прошу извинить. Времени у меня в обрез…
— Разрешите идти? — в один голос спросили Миронов и Луганов, поднимаясь со своих мест.
— Минуточку, — задержал их Скворецкий, — может, я до вечера не освобожусь, так слушайте. Я тебя почему торопил, Василий Николаевич, с аэродрома? Есть дело. Сегодня Андрей Иванович дает прощальный ужин Войцеховской. В «Дарьяле». Ты уже слышал. Подробности он тебе расскажет. Твоя задача: с семи вечера быть в ресторане и смотреть в оба. С собой захватишь двух-трех сотрудников милиции. Можно в форме. Только чтобы оделись рядовыми милиционерами. С милицейским начальством я договорился — помогут. Когда Миронов с Войцеховской уйдут из ресторана, глаз с них все равно не спускать. Находиться невдалеке от Миронова до самого конца, пока он не вернется в гостиницу. Благополучно вернется. — Слово «благополучно» полковник подчеркнул. — Ясно?
Андрей во все глаза смотрел на полковника.
— Кирилл Петрович, в чем дело? Зачем? Думаете, если случится что непредвиденное, так я сам не справлюсь? — В его голосе послышалась обида.
— Ну, ну, ты свое геройство брось! — прикрикнул полковник. — Мы тут не шутки шутим, страховка в таком деле необходима. Итак… — Полковник запнулся. — Одним словом, с меня и одного Савельева хватит. Кроме того, ресторан есть ресторан, там всякое может случиться. Иметь в случае чего подмогу не помешает. Короче говоря, товарищ Луганов, вам задача ясна?
— Так точно, товарищ полковник. Все ясно. Разрешите быть свободным?..
— Да. Желаю успеха.
Миронов и Луганов пошли в кабинет Андрея, где задержались до вечера, обсуждая дела.
Соображения Миронова о новом направлении проверки Войцеховской Луганову понравились.
— А что? — говорил он. — Вдруг Войцеховская действительно никакая не украинка, а… полька! Да, да, полька, и не просто полька, а из лондонских. Что скажешь? Смотри, окажется еще эта самая Войцеховская штучкой почище Корнильевой!
Одно огорчало Луганова: каков бы ни был результат проверки, ничего нового о взаимоотношениях Войцеховской с Черняевым он не даст, следовательно, ниточка, которая находилась в руках следствия, так и останется оборванной, тем более если учесть сумасшествие Черняева.
— Кстати, Андрей Иванович, уже пять часов, — спохватился Луганов. — Ты учти, «Дарьял» — ты ведь туда собираешься? — самый модный из ресторанов Крайска. Попасть туда вечером не так-то просто — очередь. Лучше всего подъехать заранее, подобрать столики: тебе и мне. Остальное — моя забота…
Не теряя больше времени, Луганов вызвал оперативных работников угрозыска, которые по просьбе Скворецкого уже были выделены ему в помощь, и все они вместе отправились в «Дарьял», «сориентироваться на месте», как выразился Миронов.
Когда все дела в ресторане были закончены, время подходило к семи, Луганов вместе с одним из сотрудников угрозыска в штатском занял место за столиком в углу. Двое других оперработников уголовного розыска, одетых в милицейскую форму, расположились один в вестибюле, другой на улице, невдалеке от входа в ресторан. Миронов отправился к Войцеховской.
Анна Казимировна не собиралась нарушать данное ею слово и ждала Андрея.
В этот вечер она была особенно хороша. Когда она об руку с Мироновым пересекала, направляясь к «забронированному» столику, заполненный до отказа зал «Дарьяла», многие на нее оборачивались: кто — с восхищением, кто — с трудом скрывая зависть.
Судя по тому, с какой быстротой Войцеховская ориентировалась в сложном ресторанном меню, как уверенно разговаривала с официантом, Миронов понял, что рестораны ей не в диковинку. В то же время, как подметил Андрей, Анна Казимировна держалась настороже, словно чего-то опасаясь. Правда, неискушенным глазом заметить это было трудно. Ну, кажется, что особенного было в том, что она излишне часто смотрелась в зеркальце, то поправляя прическу, то чуть прикасаясь к разрумянившемуся лицу пуховкой, которую доставала из миниатюрной пудреницы. (Поди определи, что в этот момент она внимательно вглядывалась в то, что происходило у нее за спиной.) Не было ничего странного и в том, что она нет-нет, а бросала испытующие взгляды вокруг, присматриваясь к тому, что делалось за другими столиками. Но если малоискушенный человек и не заметил бы в ее поведении ничего странного, то для такого опытного разведчика, каким был Миронов, нервных жестов Войцеховской и мимолетных взглядов по сторонам было достаточно. Диагноз он поставил без труда: Анна Казимировна чего-то ждет, чего-то или кого-то опасается…
Пригубляя терпкое, чуть вяжущее саперави, ведя с Анной Казимировной легкий, игривый разговор, Андрей исподтишка следил за выражением ее лица, за каждым ее жестом, каждым движением. Одновременно он ухитрялся не упускать из поля зрения и всего зала: что тут кроется, что может произойти?
На какое-то мгновение Андрей утратил контроль над собой и слишком пристально, слишком откровенно и испытующе взглянул на Войцеховскую, которая в этот момент — какой уже раз! — смотрелась в зеркальце. В своей неосторожности ему пришлось тут же раскаяться.
— Что с вами, — в упор спросила Войцеховская, быстро убирая зеркальце и чуть заметно щурясь, — что вы на меня так смотрите?
— Как, — не сразу нашелся Андрей, — как смотрю?
— А вот так: словно на подопытного кролика.
Миронов деланно рассмеялся.
— На подопытного кролика?! И придет же такое в голову! Чего доброго, вы еще скажете, что я смотрю так, как будто собираюсь вас проглотить!
— Проглотить? А вы знаете, что сталось с ослом, который проглотил ежа, приняв его за куст чертополоха?
— Нет, не знаю, хотя и догадываюсь. Но… неужели я похож на осла?
— Как сказать? Думаю, столько же, сколько я на ежа. — Анна Казимировна расхохоталась.
«Уф, кажется, на этот раз пронесло, — с облегчением подумал Миронов. — Однако ухо надо держать востро, ей пальца в рот не клади».
Внезапно выражение лица Войцеховской изменилось: губы искривились, глаза сузились, на лоб набежали морщинки. Никогда еще Миронов не видел, чтобы ее лицо было таким холодным, таким злобно-презрительным. Но смотрела она не на него, а куда-то в сторону, чуть правее его плеча. Проследив за направлением ее взгляда, Андрей заметил коренастого, крепко сбитого молодого человека в форме военного летчика, но без погон, который, пристально глядя на него, Миронова, упорно прокладывал себе дорогу к их столику.
«Так, — молниеносно пронеслось в мозгу Миронова, — начинается. Кажется, сейчас я узнаю, чего она опасалась, но не без скандала. Этого еще не хватало!»
В тот же момент Андрей заметил, как Луганов и его помощник быстро поднялись со своих мест. Луганов направился к их столику, а помощник к выходу из зала. «Ну, что за старик! — подумал Миронов о Скворецком. — Предусмотрел самое непредвиденное. Нет, пожалуй, обойдется без скандала».
Между тем летчик наконец пробрался к своей цели. Он уперся обеими руками в край стола и, тяжело дыша, глядел то на Андрея, то на Анну Казимировну. Его курносое мальчишеское лицо исказилось злобой.
Войцеховская и бровью не повела, только губы ее искривились еще больше, еще глубже стали морщинки.
— Степан, ты почему здесь? — процедила она сквозь зубы ледяным тоном. — Тебе что было сказано? Вон отсюда! Убирайся…
Летчик съежился, словно под ударом хлыста, вобрал голову в плечи, но не уходил.
— Ну! Чего стоишь? — чуть повысила голос Войцеховская. — Слышишь, что тебе сказано? Пошевеливайся…
— Я уйду, — сиплым баском пробубнил летчик. — Уйду. Только вот он, этот самый… — летчик ткнул пальцем в сторону Миронова, — пусть пойдет со мной. Да, да, мы вместе уйдем. Вот именно. Вместе…
— Нет! — Войцеховская цепко ухватила его за рукав пиджака. — Вы никуда не пойдете. А ты… ты… — яростно повернулась она к летчику, — ты немедленно уберешься. Слышал?
Но летчик и не думал уходить: он, пытаясь не глядеть в глаза Войцеховской, топтался на месте, с пьяным упрямством твердя свое. Скандал становился неизбежным: минута-другая — и он разразится. Сидевшие за соседними столиками уже смотрели на них во все глаза; те, кто был подальше, поворачивали головы. Краешком глаза Миронов заметил Луганова, решительно шагнувшего к летчику, в дверях показались оперработники: один в штатском, другой в форме милиционера. Но их вмешательство казалось Миронову нежелательным: что может подумать Войцеховская? Медлить было нельзя.
Мягким, но решительным жестом Андрей освободил свою руку, которую все еще держала Войцеховская.
— Не волнуйтесь, Анна Казимировна, — сказал он с улыбкой. — Ничего страшного не случится. Я провожу этого гражданина и сейчас же вернусь.
— Ну, это мы посмотрим, как ты вернешься! — злобно прошипел летчик.
— Если так, — вскочила Войцеховская, — я иду с вами. И не вздумайте спорить!..
— Никоим образом, — твердо сказал Андрей. — Это было бы просто глупо. Заверяю вас, я тотчас вернусь. Пошли, — бросил он летчику, жестко беря его за локоть.
Летчик и не подумал сопротивляться. Все так же тяжело сопя, он направился бок о бок с Мироновым к выходу, и со стороны могло казаться, что это идут добрые друзья. Скандал в зале был предотвращен.
Едва Миронов вывел летчика в вестибюль, как тот яростно вырвал у него свой локоть и круто повернулся.
— Ну, ты, как там тебя?.. — дохнул он на Андрея водочным перегаром и грязно выругался. — Что тебе нужно от Анны Казимировны? Пшел отсюда, а то так изуродую, что мама родная не узнает.
— Вот что, гражданин хороший, — с невозмутимым видом сказал Миронов, — считайте, что я вас не слышал. Шагайте-ка отсюда подобру-поздорову. Так будет лучше. Вы сейчас не в себе, вам следует выспаться.
— Т-ты… т-ты еще учить меня вздумал! — взревел летчик, и его тугой кулак молниеносно мелькнул в воздухе снизу вверх, целясь в челюсть Миронова.
Но, как ни стремителен был удар, он не достиг цели. Миронов действовал еще быстрее. Мгновение — и рука летчика, схваченная на лету Андреем, была вывернута за спину и сжата железной хваткой. Лицо летчика исказилось от бессильной ярости и боли.
— Ну как? — спокойно спросил Миронов, не выпуская его руки. — Сами пойдете или вас проводить?
Летчик не отвечал. Он бешено рвался из рук Миронова, стараясь освободиться. Видя, что ему не урезонить вконец потерявшего голову человека, Миронов чуть повернул его руку так, что тот взвыл от боли, и толкнул его к выходу из ресторана. В этот момент около них выросли фигуры оперативных работников уголовного розыска, появился Луганов.
— Ай, ай, ай, — укоризненно сказал, обращаясь к летчику, тот, что был в милицейской форме. — Нехорошо, гражданин Савин, нехорошо. Опять безобразничаете? — Этот работник постоянно имел дело с «Дарьялом» и знал его завсегдатаев. — Придется проследовать в отделение.
— Что, старшина, — уныло спросил летчик, буйство с которого при появлении милиционера как рукой сняло, — опять пятнадцать суток припаяешь?
— Сколько положено, столько и припаяют, — миролюбиво ответил сотрудник уголовного розыска, выступавший в роли старшины милиции, — давайте пройдем…
Летчик, руку которого Миронов выпустил, как только появился «милиционер», направился было к выходу, но у самой двери внезапно заартачился:
— Позволь, старшина, позволь. А его? — Он указал на Миронова. — Его тоже бери. Ехать в отделение, так вместе. Веселее будет…
— А уж это, гражданин Савин, мы сами разберемся, кому куда ехать, — непреклонно сказал «старшина», легонько подталкивая летчика к выходу. — Вас, гражданин, — обернулся он к Миронову, — попрошу задержаться.
Как только входная дверь за летчиком и «старшиной» захлопнулась, Миронов поспешил в зал, к Войцеховской. Проходя мимо стоявшего со скучающим видом Луганова, он чуть замедлил шаги и тихо обронил:
— Надо немедленно выяснить, что представляет собой этот самый Савин, собрать о нем все данные.
Луганов усмехнулся и чуть заметно кивнул: сам, мол, знаю — не маленький.
Войцеховская сидела на своем месте, внешне сохраняя спокойствие. Только приглядевшись к ней и заметив, как она нервно покусывает губы, можно было определить, что Анна Казимировна взволнована. Быстрое возвращение инспектора ее заметно обрадовало, но и, по-видимому, удивило. Очевидно, она не рассчитывала, что инспектору удастся так быстро и, судя по его виду, по выражению лица, так легко отделаться от пьяного скандалиста.
— Андрей Иванович, дорогой! — радостно воскликнула она, едва Миронов уселся на свое место. — Вы избавились от него, от этого ужасного типа? Как я боялась за вас, как волновалась! Но он сюда больше не вернется?
— Думаю, не вернется, — пожал плечами Миронов. — Его забрал милиционер. Там, в вестибюле. Кто он такой, кстати, откуда взялся?
— Ах, не спрашивайте, Андрей Иванович. Это ужасный человек! Я же говорила вам, говорила, что незачем идти в ресторан. Видите, что получилось.
— Ну, допустим, ничего особо страшного не произошло, могло быть хуже. Представьте себе, поднял бы он скандал, затеял драку — что с пьяного возьмешь? А там шум, огласка… Однако что же это все-таки за ужасный человек, откуда вас знает?
— Знает меня? Нисколько. И я его не знаю… Вернее, почти не знаю. Но почему вы спрашиваете? Воображаю, что он там наговорил вам спьяну! — Войцеховская бросила на Андрея испытующий взгляд.
— Наговорить-то он ничего не наговорил. Не успел. Но вы же сами сказали, что это «ужасный человек», поэтому я и решил, что он вам известен. Да и он, судя по всему, вас знает. Иначе зачем ему было затевать этот скандал? Впрочем, если я ошибся, прошу извинить, — сухо сказал Миронов.
— Андрей Иванович, ну зачем же так? — жалобно сказала Войцеховская. — Ведь все проще простого. Этот человек — Савин его фамилия, он летчик — преследует меня уже целый год, если не больше. Но я-то при чем? Чем я виновата? Прошлой осенью он привязался ко мне на улице, когда я возвращалась домой из школы. Был он тогда трезв и вел себя вполне прилично. Он сказал, что уже месяц, как ходит за мной по пятам, но все не решается подойти, заговорить. А вот теперь решился. Заявил, что я — его судьба, что без меня он не может жить, одним словом, наговорил целый короб глупостей. Я не стала его слушать и потребовала, чтобы он оставил меня в покое. Он ушел, но через день-два все повторилось. С тех пор он беспрестанно преследует меня, хотя я не давала ему к этому никакого повода. Повторяю, в чем же моя вина? Судите меня, если находите нужным, но будьте же хоть чуточку справедливы…