Страница:
С Крайском соединили необычно быстро. Миронов удивился, услышав в трубке голос Луганова.
— Василий Николаевич, ты? Когда вернулся из Воронежа? Как успехи? Как это ты оказался у аппарата?
— Что значит «оказался у аппарата»? Я же тебя вызываю, поэтому и у аппарата. — Сами того не замечая, они перешли на «ты». — Ты когда намерен вернуться в Крайск?
— Ты меня вызывал? Ничего не понимаю. Это я звонил в Крайск. А в чем дело, что стряслось?
— Беда, Андрей Иванович. Тяжело ранен Савельев. Говорят, при смерти…
С первым же самолетом Миронов вылетел в Крайск.
Глава 10
Глава 11
— Василий Николаевич, ты? Когда вернулся из Воронежа? Как успехи? Как это ты оказался у аппарата?
— Что значит «оказался у аппарата»? Я же тебя вызываю, поэтому и у аппарата. — Сами того не замечая, они перешли на «ты». — Ты когда намерен вернуться в Крайск?
— Ты меня вызывал? Ничего не понимаю. Это я звонил в Крайск. А в чем дело, что стряслось?
— Беда, Андрей Иванович. Тяжело ранен Савельев. Говорят, при смерти…
С первым же самолетом Миронов вылетел в Крайск.
Глава 10
Дела Сергея Савельева были плохи, очень плохи. За те трое суток, что Сергей находился в больнице, сознание не возвращалось к нему ни разу. Жизнь едва теплилась. По мнению врачей, надежды не было почти никакой. Если чему и можно было удивляться, так только тому, что он все еще был жив. Каждая из двух страшных ран, полученных Савельевым, могла привести к смертельному исходу. А сколько он потерял крови? Трудно было точно определить, когда именно он был ранен, сколько часов пролежал под проливным дождем, истекая кровью.
Нашел Сергея дежурный милиционер, старшина, на одной из окраин города. Дело было под утро. Шедший всю ночь дождь перестал. Начало светать. Хмурое осеннее небо посерело. Старшина заканчивал ночной обход своего района. Напоследок он решил заглянуть в узенький, глухой переулок, выходивший на обширный пустырь, который круто сбегал к реке.
Не успел старшина сделать по переулку и нескольких шагов, как его наметанный глаз приметил в призрачных предутренних сумерках фигуру, лежавшую лицом вниз в глубокой водосточной канаве. «Ну вот, — с тоской подумал старшина, — опять пьяный. И что я за везучий такой? Как мое дежурство, так возись с пьяницами, таскай их в вытрезвитель».
Неспешной походкой направился старшина к лежащему без движения человеку, но едва он к нему приблизился, как тихо присвистнул и ускорил шаги. Нет, это был не пьяный, тут было что-то не то. Неестественная поза человека, выкинутая вперед рука, сжимавшая в судорожно скрюченных пальцах куст чертополоха, вызвали у старшины чувство глубокой тревоги. Присев на корточки, он отвел в сторону густо разросшийся в канаве бурьян, наполовину скрывавший лежащего, и внимательно вгляделся в распростертое тело. Сомнения не было: перед ним была жертва преступления. Затылок лежащего был размозжен. Кровь на ране запеклась. Судя по тому, что рубашка на спине убитого (а старшина ни минуты не сомневался, что перед ним был труп) была разорвана и залита кровью, еще одна рана была нанесена в спину.
Через мгновение чуткую предутреннюю тишину погруженного в сон переулка пронзила звонкая трель милицейского свистка. Еще свисток, еще, и вот послышался топот сапог. К старшине спешил его товарищ, другой милиционер. Минут пятнадцать — двадцать спустя появилась оперативная группа уголовного розыска со служебной собакой. Почти одновременно с оперативной группой прибыла и машина «скорой помощи». Милицейский врач и врач «скорой помощи» внимательно осмотрели и выслушали лежащего. По тому как по мере осмотра прояснялись поначалу сумрачные, угрюмые лица врачей, стало понятно: лежавший в канаве человек жив. Санитары быстро подхватили бесчувственное тело на носилки, и машина «скорой помощи» умчалась. Оперативная группа приступила к работе.
Сантиметр за сантиметром был исследован участок канавы, где старшина обнаружил раненого. Шагах в десяти — пятнадцати от места происшествия нашли пустой, вывернутый наизнанку бумажник, а чуть подальше сначала комсомольский билет, затем удостоверение сотрудника Крайского управления КГБ на имя младшего лейтенанта Сергея Савельева. Больше обнаружить ничего не удалось. Не помогла и собака: она не смогла взять след преступника (он был смыт шедшим всю ночь дождем, затоптан толпой).
Закончив осмотр, работники оперативной группы отправились в больницу, куда отвезли Савельева. Там уже находились заместитель начальника Управления КГБ (Скворецкого в Крайске не было, он находился в отъезде, в командировке) и дежурный по управлению, которых известили по телефону о происшествии. Здесь, в больнице, тщательно осмотрели одежду Сергея. Ничего, что могло бы помочь раскрытию преступления, осмотр не дал. В карманах брюк Савельева было пусто, если не считать небольшой записочки, найденной в карманчике для часов. Записка была какая-то странная. На небольшом клочке бумаги рукой Савельева было написано:
За то время, что работники Управления КГБ и уголовного розыска исследовали вещи Сергея, консилиум врачей закончил осмотр и составил свое заключение. Все участники консилиума сошлись на том, что нападение на Савельева было совершено за несколько часов до того, как старшина нашел его тело в канаве, вероятнее всего, между десятью и двенадцатью часами ночи. Действовал нападавший исподтишка, сзади. Сначала он нанес удар каким-то тяжелым предметом по затылку, оглушив Сергея, затем ударил ножом, скорее всего финкой, в спину. Судя по характеру этой последней раны, нападавший был левша. Ничего больше сообщить оперативным работникам врачи не могли.
Состояние раненого врачи считали крайне тяжелым. Все, на что способна медицина, конечно, делается, и все же надежды было мало. Правда, у медицины есть союзники: возраст раненого, его крепкий, молодой организм.
Выслушав заключение врачей и сопоставив все данные, работники КГБ и уголовного розыска пришли к выводу, что Савельев стал жертвой ограбления. Об этом, в частности, говорило исчезновение пальто, пиджака, часов и, конечно, вывороченный бумажник, из которого были похищены все деньги, тогда как документы преступник выбросил.
Тут же, не теряя ни минуты, все силы были брошены на розыск преступника, но результатов не было…
Прошел день, второй, третий… Так обстояло дело, когда из Энска вернулся Миронов.
Внимательно выслушав Луганова, поспешившего ввести его в курс дела, Миронов задумался. Ограбление? Нет, тут не ограблением пахло, хотя все внешние признаки и подтверждали такую версию. Но разве можно упускать из виду, чем занимался Савельев, когда на него было совершено нападение? Исключить возможность связи между нападением на Савельева и той работой, которую он вел, нельзя. Да, исключить такую возможность нельзя. И все же… Все же это только возможность. Не больше. Вот и пойди разберись, была она, эта связь, или нет? Новая загадка, и опять не из легких…
— Хорошо, — рассуждал вслух Миронов. — Допустим, такая связь была. Тогда кому помешал Савельев, кто решил его убрать? Те, кому нужен Черняев, кто опутывает его все новыми и новыми сетями или… или сам Черняев? Как, Василий Николаевич, что скажешь?
Луганов пожал плечами:
— Не знаю, Андрей Иванович, сложная история. Однако согласиться с тем, что это дело рук Черняева, не могу. Ну, посуди сам: надо же быть круглым идиотом, чтобы позволить безнаказанно напасть на тебя человеку, который сам находится в поле твоего зрения. Сергей отнюдь не из дураков, да и силой, ловкостью не обижен.
Спортсмен, самбист. Нет, что-то тут не то. Разве что у Черняева были сообщники? Но уж это, знаешь ли, ни в какие рамки не укладывается: Черняев коммунист, крупный работник и вдруг — сообщник убийц. Сам убийца. Нет, не может этого быть. Ты меня извини, но такая версия больше чем сомнительна — она абсурдна.
Миронов вздохнул:
— Да, в логике тебе не откажешь. А все же я бы не прочь и эту версию, как ты говоришь, проверить.
— Проверить, конечно, следует, — согласился Луганов. — Лишняя проверка никогда не помешает. Только как тут проверишь?
Миронов с минуту помолчал, потом задумчиво сказал:
— Вот если бы узнать, как вел себя Черняев в этот день, в этот вечер, следующим утром, тогда кое-что можно было бы определить. Если он хоть как-то причастен к нападению на Савельева, тогда это не могло хоть чем-нибудь не сказаться на его поведении. Но попробуй узнай, как он себя вел?
— Что ж, — неторопливо сказал Луганов, — это, пожалуй, можно попытаться узнать. Ольга Зеленко…
— Зеленко? — встрепенулся Андрей. — Что ж, это мысль! Можно потолковать и с Зеленко. Если она видела Черняева в тот вечер, то кое-что могла и заметить, если было, конечно, что замечать… Ладно! Попытка — не пытка, попробуем побеседовать с Зеленко. Одно плохо: вряд ли вся эта возня приблизит нас к Корнильевой, а главное — Корнильева…
Луганов, угрюмо уставившись в пол, молчал. Не дождавшись от него ни слова, Миронов предложил:
— Давай сделаем так: ты организуй сейчас вызов Зеленко, а как с ней побеседуем, сядем с тобой и пораскинем мозгами, что же нам дальше делать. Должна же, в конце концов, где-то находиться эта несчастная Корнильева. Есть, между прочим, у меня одно соображение, но я тебе выскажу его потом, позже…
Луганов оживился:
— Давай, давай, Андрей Иванович, если что надумал, выкладывай. Зачем темнить?
— Я и не темню. Просто мысль пока еще незрелая, надо обдумать.
— А все-таки?
Миронов видел, что его недомолвка задела Луганова, и все же сказал:
— После, Василий Николаевич, после. Вызывай Зеленко, а там и потолкуем.
Когда Луганов ушел, Андрей связался по телефону с начальником Крайского уголовного розыска и, получив согласие полковника, направился к нему.
В кабинете начальника угрозыска он не пробыл и десяти минут, затем вернулся к себе и стал изучать рапорты, которые Савельев составлял ежедневно, вплоть до дня своего ранения.
Миронову важно было узнать, что выяснил за время его отсутствия Савельев, но не только это, — сейчас больше всего занимало Андрея другое: он надеялся найти в рапортах ответ, обнаружил ли Черняев, что возле него постоянно кто-то находится. Если Черняев что-либо обнаружил, то Сергей должен был это заметить и отразить в рапорте, а такой факт был чрезвычайно важен для Андрея. Однако, сколько Миронов ни читал, сколько ни перечитывал рапорты, в них не было ни слова, ни намека, которые дали бы основание предположить, что Черняев что-либо обнаружил.
Андрей задумался. Что же все-таки произошло в ту ночь с Савельевым? Кто на него напал? С какой целью? Мысли Миронова прервал телефонный звонок. Звонил Луганов. Зеленко была уже у него.
Убрав документы в сейф, Андрей поспешил к Луганову. Зеленко встретила его как доброго знакомого.
— Ну, как дела, — поздоровался Андрей, — как поживает Виктор?
Ольга чуть покраснела.
— Я как раз об этом рассказываю Василию Николаевичу. — Она кивком указала на Луганова. — Он тоже первым делом спросил про Кузнецова. Никогда бы не поверила, что органы государственной безопасности… — Зеленко на мгновение смешалась, но тут же поправилась: — Что вот вы с Василием Николаевичем занимаетесь урегулированием конфликтов между такими, как мы с Виктором. Вы меня затем и пригласили, чтобы узнать, чем кончилось у нас недоразумение? Так вот: мы помирились…
— Отлично, — сказал Миронов. — Отлично. Рад за вас… Только вот побеспокоили мы вас совсем по другому поводу. Нам нужна ваша помощь. Видите ли, нам очень важно знать, как ведет себя последние дни Капитон Илларионович: не нервничает ли, не проявляет ли излишнего возбуждения? Скажите, пожалуйста, вы ничего не замечали? Ничто вам не бросилось в глаза?
Ольга с недоумением пожала плечами:
— Да ведь я его если и видела, так мельком, ну что я могла заметить? Нет, по-моему, в его поведении ничто не изменилось. Ручаться я, конечно, не могу, но, как мне кажется, ведет он себя как всегда, как обычно.
— А вы вспомните получше, пообстоятельнее, — попросил Луганов.
Слегка наморщив лоб, Зеленко задумалась, но зря: ровно ничего интересного припомнить она не могла.
— Нет, — сказала она наконец, — ничего, ну решительно ничего не могу вспомнить. Капитон Илларионович вел себя как всегда. Да и вообще не только последние дни он ведет себя спокойно — похоже, что и не вспоминает Ольгу Николаевну. Странное? Необычное? Нет, ничего такого я не замечала. Вот разве тогда, когда уехала Ольга Николаевна, разве тогда… — Зеленко запнулась и на мгновение замолкла. — Я вам не рассказывала?..
— О чем? Что вы имеете в виду? — спросили в один голос Луганов и Миронов.
— В прошлый раз я уже говорила, — начала Зеленко, — что первое время после отъезда Ольги Николаевны Капитон Илларионович был спокоен. Месяца полтора-два прошло, не меньше, пока он не сказал, что она уехала навсегда, что они разошлись. К поведению Капитона Илларионовича я, как вы понимаете, не присматривалась. Но вот теперь, когда вы спрашиваете, вспомнилась мне одна странная история. Примерно через день или два, после того как уехала Ольга Николаевна, я вечером зашла к Капитону Илларионовичу — вернуть журнал, который брала еще у Ольги Николаевны. Так вот, стучала я к нему, стучала (а я видела, что Капитон Илларионович вернулся домой), пока он наконец открыл дверь. А когда открыл, смотрю, лицо у него какое-то странное, глаза сердитое, взгляд настороженный. Я даже чуть струхнула. Увидел он меня, улыбнулся, словно бы с облегчением. «Ах, говорит, это вы, Оленька? А я что-то прихворнул. Знобит».
Я, конечно, спросила, не надо ли ему чем помочь, но он поблагодарил: сказал, что ничего не надо. Лягу, мол, сейчас, отлежусь, и все пройдет…
А я, как к нему вошла, вижу — печка топится, а ведь июнь на носу, жарища. Зачем печку топить? Но спрашивать Капитона Илларионовича не стала, уж больно он в тот вечер неприветлив был. Вот, собственно говоря, и все. На следующий день Капитон Илларионович вроде был уже здоров — уехал на работу. Но печка? Придет же человеку блажь в такую пору печку топить? Хотя, правда, болен был.
— Да, конечно, конечно, болен… болен… — задумчиво проговорил Миронов. — Вы уж извините, Ольга Ивановна, что отняли у вас время! Приходится иногда в нашем деле беспокоить людей… Всего хорошего. Василий Николаевич вас проводит.
Когда Луганов, проводив Зеленко до выхода из управления, вернулся, он застал Миронова взволнованно расхаживающим из угла в угол.
— Понимаешь, — сказал, продолжая ходить, Андрей, — не выходит у меня Черняев из головы. Вот не выходит, и все тут. Ничего с собой не могу поделать. Дело не в нападении на Савельева — к этому он вряд ли причастен, но все же странностей вокруг него накапливается все больше и больше. Подумай сам: сначала эта малообъяснимая история с письмом Кузнецова. Тебе она ясна? Нет? Признаюсь, мне тоже. В самом деле: ну зачем, с какой целью понадобилось Корнильевой выдавать чужое письмо за свое? Зачем она подсунула его своему мужу? Почему, для чего Черняев хранил это письмо? Почему, наконец, так не хотел оставить его у нас? Сплошной туман!
— Да, — согласился Луганов. — История с письмом и мне не нравится. Странная история.
— Вот видишь! — подхватил Миронов. — Но если бы этим и кончались странности вокруг Черняева, а это ведь начало, только начало…
— То есть? — спросил Луганов.
— Вспомни рассказ Черняева об обстоятельствах его знакомства с Корнильевой в Сочи и сопоставь с рассказом Садовского о том же. Тут что ни факт, то сплошные противоречия. Кто же говорит правду — Садовский или Черняев, Черняев или Садовский? Кто из двух путает? С какой целью? Если хочешь знать мое мнение, я больше верю Садовскому.
— Ну, а если я скажу, что отдаю предпочтение Черняеву, что считаю его рассказ более достоверным, ты найдешь, что возразить? — усмехнулся Луганов. — Не найдешь? То-то. Уж очень тут все зыбко.
— Зыбко, согласен, — сказал Миронов. — И все же столь значительные расхождения в изложении Черняевым и Садовским одних и тех же событий — странность, и странность немалая, что ты там ни говори. Проходить мимо нее мы просто не имеем права. Но это еще не все. Вернемся к эпопее с распродажей вещей Корнильевой. Ведь Черняев клянется и божится, будто безумно любил свою жену, будто продолжает любить ее и поныне, а сам спокойно, хладнокровно вручает все ее вещи, все, что от нее осталось, какой-то случайной спекулянтке для перепродажи. И не только для продажи. Помнишь его слова: «Я, мол, вещей своей бывшей жены не разбирал, этим занималась Самойловская. Что можно было продать, она должна была продать, остальное я ей отдал в качестве вознаграждения». Это вещи-то любимой женщины! Разве не странно?
Какие, между прочим, вещи? Одни — кофточки, бельишко — куплены у Рыжикова; другие — украшения — получены от Навроцкой. Заметь, ни Рыжикова, ни Навроцкую Черняев не упоминает. Знать, мол, не знаю, откуда у моей бывшей жены взялись эти вещи. Действительно не знает? Никогда не пытался узнать? Ты ему веришь? Нет, что ни говори, опять странность. А теперь еще эта печка!..
— Сдаюсь! — шутливо поднял обе руки вверх Луганов. — Уговорил. Странностей вокруг Черняева полно. Только хотелось бы знать, какие ты отсюда делаешь выводы, куда клонишь? Что, наконец, из всего этого следует?
— А то и следует, — сердито сказал Андрей, — что, занявшись розыском Корнильевой, разъезжая в Куйбышев, Воронеж, к черту на кулички, мы, боюсь, не вполне правильно оценили Черняева, не достаточно активно им занимались. Я далек от того, чтобы предположить, что Черняев сам в чем-нибудь замешан, но…
— Что значит «не достаточно активно»? — с раздражением возразил Луганов. — А что еще можно было сделать? Что? Да и на каком основании? Не говоря уж о задании Савельеву. Что, в конце концов, ты предлагаешь? Может, прикажешь бросить розыск Корнильевой и начать плясать вокруг Черняева?
Миронов поморщился:
— Зря ты так, Василий Николаевич. Я говорю всерьез. Корнильева, конечно, главное. Розыск ее — первоочередная задача, однако наряду с розыском пора и Черняевым заняться всерьез. На, например, полюбуйся.
Миронов взял со стола папку с рапортами Савельева, раскрыл ее на одной из сделанных им ранее закладок и протянул Луганову. Василий Николаевич внимательно прочитал отчеркнутые красным карандашом строки рапорта за воскресенье — последний день, за который Савельев представил рапорт. Там говорилось, что часа в три пополудни Черняев отправился на вокзал и сдал там в камеру хранения объемистый коричневый чемодан.
— Н-да, — процедил сквозь зубы Луганов. — Новая история! И зачем ему понадобилось сдавать собственный чемодан на хранение? А может, это чужой чемодан?
— Не знаю, — сказал Миронов. — Не знаю. Но как прочитал рапорт, так не выходит у меня этот чемодан из головы. Думаю, неспроста отнес его Черняев в камеру хранения. Следовало бы, пожалуй, выяснить, на чье имя он сдал чемодан?
— А ты предполагаешь, что не на свое?
— Все может быть, Василий Николаевич. Поведение Черняева день ото дня кажется мне все более странным. Я ничего не исключаю.
— Но зачем, ради какого дьявола, ему сдавать свой чемодан, если только это его вещь, на чужое имя?
— Представь себе на минутку, что человек хочет избавиться от каких-то вещей…
— Понял. Ну, так я съезжу на вокзал и все выясню: на свое, на чужое…
— Вот и договорились. Но это еще не все.
Миронов поднялся из-за стола, достал из сейфа записочку, что была найдена в кармане Савельева, и зачитал вслух:
Тот в задумчивости поскреб подбородок:
— Пожалуй, по тексту похоже на объявление…
— Объявление, — подхватил Миронов. — Конечно же, объявление. И я так считаю. Но вот почему, зачем Савельев его записал, с какой стати оно ему понадобилось? Думаю, объяснение тут может быть только одно: это объявление как-то связано с Черняевым. Но как? Хорошо бы узнать, кто и когда сдавал это объявление, где? Как, сможешь выяснить?
— Что ж, — сказал Луганов, — это задача не из трудных. Можно провести проверку по всем бюро объявлений, по редакциям газет, не сдавал ли кто объявления с таким текстом. Время, конечно, потребуется, но, глядишь, что-нибудь и выясним.
— Правильно, — согласился Андрей. — Теперь вернемся к началу нашего разговора, к Корнильевой. Так вот: где мы до сих пор искали Корнильеву? Везде, кроме как в Крайске. А что, если она из Крайска не уезжала?
— Как — не уезжала? — вскинулся Луганов. — Да ты, Андрей Иванович, в уме?
— Пока еще да, — усмехнулся Миронов. — Так мне, во всяком случае, кажется. Думаю, ты со мной сейчас согласишься. Поставим вопрос так: а можно ли исключить возможность несчастного случая? На вокзале, в поезде после отъезда, не знаю где? Раньше, согласен, такая мысль не могла прийти нам в голову: не было оснований. И действительно, почему было усомниться в ее отъезде? Имелся ряд вариантов касательно места, куда она могла уехать. Но теперь, когда все варианты проверены, когда все отпали… Одним словом, теперь такая мысль пришла мне в голову, и, полагая, что проверка этой версии нам не повредит, я не позже как сегодня связался с начальником Крайского уголовного розыска и просил подготовить нам справку обо всех несчастных случаях, имевших место в городе, на железнодорожных путях, в поездах в последних числах мая сего года, жертвами которых были женщины тридцати — тридцати пяти лет…
Миронова прервал телефонный звонок. Он снял трубку. По его коротким репликам Луганов понял, что звонит начальник уголовного розыска.
— Так, — говорил в трубку Миронов, и брови его хмурились. — Так… Ясно, товарищ полковник… Хорошо, сейчас зайдем… Ну, Василий Николаевич, вот тебе и ответ, — сказал Миронов, кладя трубку и поднимаясь из-за стола. — Пошли в уголовный розыск.
Нашел Сергея дежурный милиционер, старшина, на одной из окраин города. Дело было под утро. Шедший всю ночь дождь перестал. Начало светать. Хмурое осеннее небо посерело. Старшина заканчивал ночной обход своего района. Напоследок он решил заглянуть в узенький, глухой переулок, выходивший на обширный пустырь, который круто сбегал к реке.
Не успел старшина сделать по переулку и нескольких шагов, как его наметанный глаз приметил в призрачных предутренних сумерках фигуру, лежавшую лицом вниз в глубокой водосточной канаве. «Ну вот, — с тоской подумал старшина, — опять пьяный. И что я за везучий такой? Как мое дежурство, так возись с пьяницами, таскай их в вытрезвитель».
Неспешной походкой направился старшина к лежащему без движения человеку, но едва он к нему приблизился, как тихо присвистнул и ускорил шаги. Нет, это был не пьяный, тут было что-то не то. Неестественная поза человека, выкинутая вперед рука, сжимавшая в судорожно скрюченных пальцах куст чертополоха, вызвали у старшины чувство глубокой тревоги. Присев на корточки, он отвел в сторону густо разросшийся в канаве бурьян, наполовину скрывавший лежащего, и внимательно вгляделся в распростертое тело. Сомнения не было: перед ним была жертва преступления. Затылок лежащего был размозжен. Кровь на ране запеклась. Судя по тому, что рубашка на спине убитого (а старшина ни минуты не сомневался, что перед ним был труп) была разорвана и залита кровью, еще одна рана была нанесена в спину.
Через мгновение чуткую предутреннюю тишину погруженного в сон переулка пронзила звонкая трель милицейского свистка. Еще свисток, еще, и вот послышался топот сапог. К старшине спешил его товарищ, другой милиционер. Минут пятнадцать — двадцать спустя появилась оперативная группа уголовного розыска со служебной собакой. Почти одновременно с оперативной группой прибыла и машина «скорой помощи». Милицейский врач и врач «скорой помощи» внимательно осмотрели и выслушали лежащего. По тому как по мере осмотра прояснялись поначалу сумрачные, угрюмые лица врачей, стало понятно: лежавший в канаве человек жив. Санитары быстро подхватили бесчувственное тело на носилки, и машина «скорой помощи» умчалась. Оперативная группа приступила к работе.
Закончив осмотр, работники оперативной группы отправились в больницу, куда отвезли Савельева. Там уже находились заместитель начальника Управления КГБ (Скворецкого в Крайске не было, он находился в отъезде, в командировке) и дежурный по управлению, которых известили по телефону о происшествии. Здесь, в больнице, тщательно осмотрели одежду Сергея. Ничего, что могло бы помочь раскрытию преступления, осмотр не дал. В карманах брюк Савельева было пусто, если не считать небольшой записочки, найденной в карманчике для часов. Записка была какая-то странная. На небольшом клочке бумаги рукой Савельева было написано:
Строительной организации требуются кульманы и чертежные столы. С предложением обращаться по адресу: почтовый ящик № 12 487.Что означала эта записка? Зачем, кому писал ее Сергей? Ответить на эти вопросы мог только сам Савельев, но как раз он-то и не мог сейчас дать никакого ответа.
За то время, что работники Управления КГБ и уголовного розыска исследовали вещи Сергея, консилиум врачей закончил осмотр и составил свое заключение. Все участники консилиума сошлись на том, что нападение на Савельева было совершено за несколько часов до того, как старшина нашел его тело в канаве, вероятнее всего, между десятью и двенадцатью часами ночи. Действовал нападавший исподтишка, сзади. Сначала он нанес удар каким-то тяжелым предметом по затылку, оглушив Сергея, затем ударил ножом, скорее всего финкой, в спину. Судя по характеру этой последней раны, нападавший был левша. Ничего больше сообщить оперативным работникам врачи не могли.
Состояние раненого врачи считали крайне тяжелым. Все, на что способна медицина, конечно, делается, и все же надежды было мало. Правда, у медицины есть союзники: возраст раненого, его крепкий, молодой организм.
Выслушав заключение врачей и сопоставив все данные, работники КГБ и уголовного розыска пришли к выводу, что Савельев стал жертвой ограбления. Об этом, в частности, говорило исчезновение пальто, пиджака, часов и, конечно, вывороченный бумажник, из которого были похищены все деньги, тогда как документы преступник выбросил.
Тут же, не теряя ни минуты, все силы были брошены на розыск преступника, но результатов не было…
Прошел день, второй, третий… Так обстояло дело, когда из Энска вернулся Миронов.
Внимательно выслушав Луганова, поспешившего ввести его в курс дела, Миронов задумался. Ограбление? Нет, тут не ограблением пахло, хотя все внешние признаки и подтверждали такую версию. Но разве можно упускать из виду, чем занимался Савельев, когда на него было совершено нападение? Исключить возможность связи между нападением на Савельева и той работой, которую он вел, нельзя. Да, исключить такую возможность нельзя. И все же… Все же это только возможность. Не больше. Вот и пойди разберись, была она, эта связь, или нет? Новая загадка, и опять не из легких…
— Хорошо, — рассуждал вслух Миронов. — Допустим, такая связь была. Тогда кому помешал Савельев, кто решил его убрать? Те, кому нужен Черняев, кто опутывает его все новыми и новыми сетями или… или сам Черняев? Как, Василий Николаевич, что скажешь?
Луганов пожал плечами:
— Не знаю, Андрей Иванович, сложная история. Однако согласиться с тем, что это дело рук Черняева, не могу. Ну, посуди сам: надо же быть круглым идиотом, чтобы позволить безнаказанно напасть на тебя человеку, который сам находится в поле твоего зрения. Сергей отнюдь не из дураков, да и силой, ловкостью не обижен.
Спортсмен, самбист. Нет, что-то тут не то. Разве что у Черняева были сообщники? Но уж это, знаешь ли, ни в какие рамки не укладывается: Черняев коммунист, крупный работник и вдруг — сообщник убийц. Сам убийца. Нет, не может этого быть. Ты меня извини, но такая версия больше чем сомнительна — она абсурдна.
Миронов вздохнул:
— Да, в логике тебе не откажешь. А все же я бы не прочь и эту версию, как ты говоришь, проверить.
— Проверить, конечно, следует, — согласился Луганов. — Лишняя проверка никогда не помешает. Только как тут проверишь?
Миронов с минуту помолчал, потом задумчиво сказал:
— Вот если бы узнать, как вел себя Черняев в этот день, в этот вечер, следующим утром, тогда кое-что можно было бы определить. Если он хоть как-то причастен к нападению на Савельева, тогда это не могло хоть чем-нибудь не сказаться на его поведении. Но попробуй узнай, как он себя вел?
— Что ж, — неторопливо сказал Луганов, — это, пожалуй, можно попытаться узнать. Ольга Зеленко…
— Зеленко? — встрепенулся Андрей. — Что ж, это мысль! Можно потолковать и с Зеленко. Если она видела Черняева в тот вечер, то кое-что могла и заметить, если было, конечно, что замечать… Ладно! Попытка — не пытка, попробуем побеседовать с Зеленко. Одно плохо: вряд ли вся эта возня приблизит нас к Корнильевой, а главное — Корнильева…
Луганов, угрюмо уставившись в пол, молчал. Не дождавшись от него ни слова, Миронов предложил:
— Давай сделаем так: ты организуй сейчас вызов Зеленко, а как с ней побеседуем, сядем с тобой и пораскинем мозгами, что же нам дальше делать. Должна же, в конце концов, где-то находиться эта несчастная Корнильева. Есть, между прочим, у меня одно соображение, но я тебе выскажу его потом, позже…
Луганов оживился:
— Давай, давай, Андрей Иванович, если что надумал, выкладывай. Зачем темнить?
— Я и не темню. Просто мысль пока еще незрелая, надо обдумать.
— А все-таки?
Миронов видел, что его недомолвка задела Луганова, и все же сказал:
— После, Василий Николаевич, после. Вызывай Зеленко, а там и потолкуем.
Когда Луганов ушел, Андрей связался по телефону с начальником Крайского уголовного розыска и, получив согласие полковника, направился к нему.
В кабинете начальника угрозыска он не пробыл и десяти минут, затем вернулся к себе и стал изучать рапорты, которые Савельев составлял ежедневно, вплоть до дня своего ранения.
Миронову важно было узнать, что выяснил за время его отсутствия Савельев, но не только это, — сейчас больше всего занимало Андрея другое: он надеялся найти в рапортах ответ, обнаружил ли Черняев, что возле него постоянно кто-то находится. Если Черняев что-либо обнаружил, то Сергей должен был это заметить и отразить в рапорте, а такой факт был чрезвычайно важен для Андрея. Однако, сколько Миронов ни читал, сколько ни перечитывал рапорты, в них не было ни слова, ни намека, которые дали бы основание предположить, что Черняев что-либо обнаружил.
Андрей задумался. Что же все-таки произошло в ту ночь с Савельевым? Кто на него напал? С какой целью? Мысли Миронова прервал телефонный звонок. Звонил Луганов. Зеленко была уже у него.
Убрав документы в сейф, Андрей поспешил к Луганову. Зеленко встретила его как доброго знакомого.
— Ну, как дела, — поздоровался Андрей, — как поживает Виктор?
Ольга чуть покраснела.
— Я как раз об этом рассказываю Василию Николаевичу. — Она кивком указала на Луганова. — Он тоже первым делом спросил про Кузнецова. Никогда бы не поверила, что органы государственной безопасности… — Зеленко на мгновение смешалась, но тут же поправилась: — Что вот вы с Василием Николаевичем занимаетесь урегулированием конфликтов между такими, как мы с Виктором. Вы меня затем и пригласили, чтобы узнать, чем кончилось у нас недоразумение? Так вот: мы помирились…
— Отлично, — сказал Миронов. — Отлично. Рад за вас… Только вот побеспокоили мы вас совсем по другому поводу. Нам нужна ваша помощь. Видите ли, нам очень важно знать, как ведет себя последние дни Капитон Илларионович: не нервничает ли, не проявляет ли излишнего возбуждения? Скажите, пожалуйста, вы ничего не замечали? Ничто вам не бросилось в глаза?
Ольга с недоумением пожала плечами:
— Да ведь я его если и видела, так мельком, ну что я могла заметить? Нет, по-моему, в его поведении ничто не изменилось. Ручаться я, конечно, не могу, но, как мне кажется, ведет он себя как всегда, как обычно.
— А вы вспомните получше, пообстоятельнее, — попросил Луганов.
Слегка наморщив лоб, Зеленко задумалась, но зря: ровно ничего интересного припомнить она не могла.
— Нет, — сказала она наконец, — ничего, ну решительно ничего не могу вспомнить. Капитон Илларионович вел себя как всегда. Да и вообще не только последние дни он ведет себя спокойно — похоже, что и не вспоминает Ольгу Николаевну. Странное? Необычное? Нет, ничего такого я не замечала. Вот разве тогда, когда уехала Ольга Николаевна, разве тогда… — Зеленко запнулась и на мгновение замолкла. — Я вам не рассказывала?..
— О чем? Что вы имеете в виду? — спросили в один голос Луганов и Миронов.
— В прошлый раз я уже говорила, — начала Зеленко, — что первое время после отъезда Ольги Николаевны Капитон Илларионович был спокоен. Месяца полтора-два прошло, не меньше, пока он не сказал, что она уехала навсегда, что они разошлись. К поведению Капитона Илларионовича я, как вы понимаете, не присматривалась. Но вот теперь, когда вы спрашиваете, вспомнилась мне одна странная история. Примерно через день или два, после того как уехала Ольга Николаевна, я вечером зашла к Капитону Илларионовичу — вернуть журнал, который брала еще у Ольги Николаевны. Так вот, стучала я к нему, стучала (а я видела, что Капитон Илларионович вернулся домой), пока он наконец открыл дверь. А когда открыл, смотрю, лицо у него какое-то странное, глаза сердитое, взгляд настороженный. Я даже чуть струхнула. Увидел он меня, улыбнулся, словно бы с облегчением. «Ах, говорит, это вы, Оленька? А я что-то прихворнул. Знобит».
Я, конечно, спросила, не надо ли ему чем помочь, но он поблагодарил: сказал, что ничего не надо. Лягу, мол, сейчас, отлежусь, и все пройдет…
А я, как к нему вошла, вижу — печка топится, а ведь июнь на носу, жарища. Зачем печку топить? Но спрашивать Капитона Илларионовича не стала, уж больно он в тот вечер неприветлив был. Вот, собственно говоря, и все. На следующий день Капитон Илларионович вроде был уже здоров — уехал на работу. Но печка? Придет же человеку блажь в такую пору печку топить? Хотя, правда, болен был.
— Да, конечно, конечно, болен… болен… — задумчиво проговорил Миронов. — Вы уж извините, Ольга Ивановна, что отняли у вас время! Приходится иногда в нашем деле беспокоить людей… Всего хорошего. Василий Николаевич вас проводит.
Когда Луганов, проводив Зеленко до выхода из управления, вернулся, он застал Миронова взволнованно расхаживающим из угла в угол.
— Понимаешь, — сказал, продолжая ходить, Андрей, — не выходит у меня Черняев из головы. Вот не выходит, и все тут. Ничего с собой не могу поделать. Дело не в нападении на Савельева — к этому он вряд ли причастен, но все же странностей вокруг него накапливается все больше и больше. Подумай сам: сначала эта малообъяснимая история с письмом Кузнецова. Тебе она ясна? Нет? Признаюсь, мне тоже. В самом деле: ну зачем, с какой целью понадобилось Корнильевой выдавать чужое письмо за свое? Зачем она подсунула его своему мужу? Почему, для чего Черняев хранил это письмо? Почему, наконец, так не хотел оставить его у нас? Сплошной туман!
— Да, — согласился Луганов. — История с письмом и мне не нравится. Странная история.
— Вот видишь! — подхватил Миронов. — Но если бы этим и кончались странности вокруг Черняева, а это ведь начало, только начало…
— То есть? — спросил Луганов.
— Вспомни рассказ Черняева об обстоятельствах его знакомства с Корнильевой в Сочи и сопоставь с рассказом Садовского о том же. Тут что ни факт, то сплошные противоречия. Кто же говорит правду — Садовский или Черняев, Черняев или Садовский? Кто из двух путает? С какой целью? Если хочешь знать мое мнение, я больше верю Садовскому.
— Ну, а если я скажу, что отдаю предпочтение Черняеву, что считаю его рассказ более достоверным, ты найдешь, что возразить? — усмехнулся Луганов. — Не найдешь? То-то. Уж очень тут все зыбко.
— Зыбко, согласен, — сказал Миронов. — И все же столь значительные расхождения в изложении Черняевым и Садовским одних и тех же событий — странность, и странность немалая, что ты там ни говори. Проходить мимо нее мы просто не имеем права. Но это еще не все. Вернемся к эпопее с распродажей вещей Корнильевой. Ведь Черняев клянется и божится, будто безумно любил свою жену, будто продолжает любить ее и поныне, а сам спокойно, хладнокровно вручает все ее вещи, все, что от нее осталось, какой-то случайной спекулянтке для перепродажи. И не только для продажи. Помнишь его слова: «Я, мол, вещей своей бывшей жены не разбирал, этим занималась Самойловская. Что можно было продать, она должна была продать, остальное я ей отдал в качестве вознаграждения». Это вещи-то любимой женщины! Разве не странно?
Какие, между прочим, вещи? Одни — кофточки, бельишко — куплены у Рыжикова; другие — украшения — получены от Навроцкой. Заметь, ни Рыжикова, ни Навроцкую Черняев не упоминает. Знать, мол, не знаю, откуда у моей бывшей жены взялись эти вещи. Действительно не знает? Никогда не пытался узнать? Ты ему веришь? Нет, что ни говори, опять странность. А теперь еще эта печка!..
— Сдаюсь! — шутливо поднял обе руки вверх Луганов. — Уговорил. Странностей вокруг Черняева полно. Только хотелось бы знать, какие ты отсюда делаешь выводы, куда клонишь? Что, наконец, из всего этого следует?
— А то и следует, — сердито сказал Андрей, — что, занявшись розыском Корнильевой, разъезжая в Куйбышев, Воронеж, к черту на кулички, мы, боюсь, не вполне правильно оценили Черняева, не достаточно активно им занимались. Я далек от того, чтобы предположить, что Черняев сам в чем-нибудь замешан, но…
— Что значит «не достаточно активно»? — с раздражением возразил Луганов. — А что еще можно было сделать? Что? Да и на каком основании? Не говоря уж о задании Савельеву. Что, в конце концов, ты предлагаешь? Может, прикажешь бросить розыск Корнильевой и начать плясать вокруг Черняева?
Миронов поморщился:
— Зря ты так, Василий Николаевич. Я говорю всерьез. Корнильева, конечно, главное. Розыск ее — первоочередная задача, однако наряду с розыском пора и Черняевым заняться всерьез. На, например, полюбуйся.
Миронов взял со стола папку с рапортами Савельева, раскрыл ее на одной из сделанных им ранее закладок и протянул Луганову. Василий Николаевич внимательно прочитал отчеркнутые красным карандашом строки рапорта за воскресенье — последний день, за который Савельев представил рапорт. Там говорилось, что часа в три пополудни Черняев отправился на вокзал и сдал там в камеру хранения объемистый коричневый чемодан.
— Н-да, — процедил сквозь зубы Луганов. — Новая история! И зачем ему понадобилось сдавать собственный чемодан на хранение? А может, это чужой чемодан?
— Не знаю, — сказал Миронов. — Не знаю. Но как прочитал рапорт, так не выходит у меня этот чемодан из головы. Думаю, неспроста отнес его Черняев в камеру хранения. Следовало бы, пожалуй, выяснить, на чье имя он сдал чемодан?
— А ты предполагаешь, что не на свое?
— Все может быть, Василий Николаевич. Поведение Черняева день ото дня кажется мне все более странным. Я ничего не исключаю.
— Но зачем, ради какого дьявола, ему сдавать свой чемодан, если только это его вещь, на чужое имя?
— Представь себе на минутку, что человек хочет избавиться от каких-то вещей…
— Понял. Ну, так я съезжу на вокзал и все выясню: на свое, на чужое…
— Вот и договорились. Но это еще не все.
Миронов поднялся из-за стола, достал из сейфа записочку, что была найдена в кармане Савельева, и зачитал вслух:
Строительной организации требуются кульманы и чертежные столы. С предложением обращаться по адресу: почтовый ящик № 12 487.— Как по-твоему, — спросил он Луганова, — что бы это могло значить?
Тот в задумчивости поскреб подбородок:
— Пожалуй, по тексту похоже на объявление…
— Объявление, — подхватил Миронов. — Конечно же, объявление. И я так считаю. Но вот почему, зачем Савельев его записал, с какой стати оно ему понадобилось? Думаю, объяснение тут может быть только одно: это объявление как-то связано с Черняевым. Но как? Хорошо бы узнать, кто и когда сдавал это объявление, где? Как, сможешь выяснить?
— Что ж, — сказал Луганов, — это задача не из трудных. Можно провести проверку по всем бюро объявлений, по редакциям газет, не сдавал ли кто объявления с таким текстом. Время, конечно, потребуется, но, глядишь, что-нибудь и выясним.
— Правильно, — согласился Андрей. — Теперь вернемся к началу нашего разговора, к Корнильевой. Так вот: где мы до сих пор искали Корнильеву? Везде, кроме как в Крайске. А что, если она из Крайска не уезжала?
— Как — не уезжала? — вскинулся Луганов. — Да ты, Андрей Иванович, в уме?
— Пока еще да, — усмехнулся Миронов. — Так мне, во всяком случае, кажется. Думаю, ты со мной сейчас согласишься. Поставим вопрос так: а можно ли исключить возможность несчастного случая? На вокзале, в поезде после отъезда, не знаю где? Раньше, согласен, такая мысль не могла прийти нам в голову: не было оснований. И действительно, почему было усомниться в ее отъезде? Имелся ряд вариантов касательно места, куда она могла уехать. Но теперь, когда все варианты проверены, когда все отпали… Одним словом, теперь такая мысль пришла мне в голову, и, полагая, что проверка этой версии нам не повредит, я не позже как сегодня связался с начальником Крайского уголовного розыска и просил подготовить нам справку обо всех несчастных случаях, имевших место в городе, на железнодорожных путях, в поездах в последних числах мая сего года, жертвами которых были женщины тридцати — тридцати пяти лет…
Миронова прервал телефонный звонок. Он снял трубку. По его коротким репликам Луганов понял, что звонит начальник уголовного розыска.
— Так, — говорил в трубку Миронов, и брови его хмурились. — Так… Ясно, товарищ полковник… Хорошо, сейчас зайдем… Ну, Василий Николаевич, вот тебе и ответ, — сказал Миронов, кладя трубку и поднимаясь из-за стола. — Пошли в уголовный розыск.
Глава 11
Начальник Крайского уголовного розыска полковник Петров ждал Миронова и Луганова. Едва они вошли, едва уселись, как он приступил к делу.
— Вот, — отрывисто произнес полковник, протягивая Миронову тощую папку в серой ледериновой обложке. — Убийство. Убита женщина лет этак тридцати — тридцати пяти. Личность не установлена. Двадцать восьмого мая. Вас, помнится, интересовала именно эта дата?
Миронов быстро перелистал подшитые в папку документы и зачитал вслух имевшуюся в деле справку. В ней говорилось, что двадцать девятого мая, в шестом часу утра, на пустыре на окраине города был обнаружен женский труп, завернутый в клеенку, обернутую сверху мешковиной.
— Полюбуйтесь, — сказал полковник, когда Андрей кончил читать справку, — убийство, да еще какое! Мы в Крайске и забыли, когда такое случалось. Там, дальше, заключение экспертизы. Ознакомьтесь.
В акте судебно-медицинской экспертизы указывалось, что причиной смерти убитой послужил удар, нанесенный каким-то тупым орудием. Смерть наступила мгновенно. Произошло это часов за семь до обнаружения трупа, то есть около десяти часов вечера двадцать восьмого мая. По заключению экспертов, убитой было от роду лет тридцать — тридцать пять. Больше ничего существенного в акте экспертизы не было.
Из дальнейших материалов следовало, что труп убитой был помещен в городской морг для опознания. Находился там неделю, но без результатов, после чего был захоронен на пригородном кладбище. Убитую никто не опознал. Впрочем, странного в этом ничего не было: лицо ее было настолько изуродовано, что складывалось впечатление, будто преступники преднамеренно уничтожили малейшие признаки, по которым можно было бы опознать их жертву. Странно было другое — ни в те дни, пока труп был выставлен в морге, ни позднее не поступало ни одного заявления об исчезновении кого-либо из жительниц Крайска. Отсюда милиция сделала вывод, что убитая оказалась в Крайске случайно, проездом. Но кем она была, зачем сюда приезжала, кто, наконец, были ее убийцы и почему, по какой причине было совершено столь жуткое преступление, установить так и не удалось.
— Вот где сидит у меня это дело, — угрюмо сказал полковник, с раздражением хлопнув себя по шее возле затылка, — вот где сидит. Судите сами: такое преступление — и по сию пору не раскрыто. У нас, в нашем городе, вообще нераскрытых преступлений почти нет, а тут не раскрыто, да еще такое…
— Что же, — спросил Миронов, — и следов никаких? Ничего не обнаружили?
— Никаких. Ничего, — отрубил полковник. — На место с оперативной группой выезжал я сам. Без толку. Труп нашел дворник. Поднял шум. Сбежались любопытные. Мы приехали — толпа. Все затоптано, захватано. Какие тут следы, какие отпечатки пальцев?! Ничего. Организовали розыск. Вот уже месяца четыре ищем, даже с лишком, а толку чуть…
В разговор вмешался Луганов:
— Разрешите, товарищ полковник? Андрей Иванович, ты что же, полагаешь, что… что это Корнильева?
— Какая еще Корнильева? — встрепенулся полковник.
— Ольга Николаевна Корнильева, — сказал Миронов, — это бывшая жена Черняева.
— Жена Черняева? — живо переспросил полковник. — Черт побери! Это мысль! Насколько мне известно, ваш розыск пока ничего не дал. Я не ошибся? А что, если… — Полковник умолк, не закончив фразы.
— Право, затрудняюсь сказать что-либо определенное, — задумчиво проговорил Миронов. — Я предполагал возможность несчастного случая. Мысль об убийстве мне в голову не приходила. А тут убийство, да еще такое. Корнильева? Но кому нужно было уничтожать Корнильеву? Кому она мешала? Не возьму в толк. Нет, не думаю, чтобы это была Ольга Николаевна. Однако проверку этой версии провести все же следует, даты-то совпадают. Только как? Лицо изуродовано, труп захоронен. Прошло несколько месяцев… Как тут определишь, Корнильева это или нет? Разве что эксгумация?
— Вот, — отрывисто произнес полковник, протягивая Миронову тощую папку в серой ледериновой обложке. — Убийство. Убита женщина лет этак тридцати — тридцати пяти. Личность не установлена. Двадцать восьмого мая. Вас, помнится, интересовала именно эта дата?
Миронов быстро перелистал подшитые в папку документы и зачитал вслух имевшуюся в деле справку. В ней говорилось, что двадцать девятого мая, в шестом часу утра, на пустыре на окраине города был обнаружен женский труп, завернутый в клеенку, обернутую сверху мешковиной.
— Полюбуйтесь, — сказал полковник, когда Андрей кончил читать справку, — убийство, да еще какое! Мы в Крайске и забыли, когда такое случалось. Там, дальше, заключение экспертизы. Ознакомьтесь.
В акте судебно-медицинской экспертизы указывалось, что причиной смерти убитой послужил удар, нанесенный каким-то тупым орудием. Смерть наступила мгновенно. Произошло это часов за семь до обнаружения трупа, то есть около десяти часов вечера двадцать восьмого мая. По заключению экспертов, убитой было от роду лет тридцать — тридцать пять. Больше ничего существенного в акте экспертизы не было.
Из дальнейших материалов следовало, что труп убитой был помещен в городской морг для опознания. Находился там неделю, но без результатов, после чего был захоронен на пригородном кладбище. Убитую никто не опознал. Впрочем, странного в этом ничего не было: лицо ее было настолько изуродовано, что складывалось впечатление, будто преступники преднамеренно уничтожили малейшие признаки, по которым можно было бы опознать их жертву. Странно было другое — ни в те дни, пока труп был выставлен в морге, ни позднее не поступало ни одного заявления об исчезновении кого-либо из жительниц Крайска. Отсюда милиция сделала вывод, что убитая оказалась в Крайске случайно, проездом. Но кем она была, зачем сюда приезжала, кто, наконец, были ее убийцы и почему, по какой причине было совершено столь жуткое преступление, установить так и не удалось.
— Вот где сидит у меня это дело, — угрюмо сказал полковник, с раздражением хлопнув себя по шее возле затылка, — вот где сидит. Судите сами: такое преступление — и по сию пору не раскрыто. У нас, в нашем городе, вообще нераскрытых преступлений почти нет, а тут не раскрыто, да еще такое…
— Что же, — спросил Миронов, — и следов никаких? Ничего не обнаружили?
— Никаких. Ничего, — отрубил полковник. — На место с оперативной группой выезжал я сам. Без толку. Труп нашел дворник. Поднял шум. Сбежались любопытные. Мы приехали — толпа. Все затоптано, захватано. Какие тут следы, какие отпечатки пальцев?! Ничего. Организовали розыск. Вот уже месяца четыре ищем, даже с лишком, а толку чуть…
В разговор вмешался Луганов:
— Разрешите, товарищ полковник? Андрей Иванович, ты что же, полагаешь, что… что это Корнильева?
— Какая еще Корнильева? — встрепенулся полковник.
— Ольга Николаевна Корнильева, — сказал Миронов, — это бывшая жена Черняева.
— Жена Черняева? — живо переспросил полковник. — Черт побери! Это мысль! Насколько мне известно, ваш розыск пока ничего не дал. Я не ошибся? А что, если… — Полковник умолк, не закончив фразы.
— Право, затрудняюсь сказать что-либо определенное, — задумчиво проговорил Миронов. — Я предполагал возможность несчастного случая. Мысль об убийстве мне в голову не приходила. А тут убийство, да еще такое. Корнильева? Но кому нужно было уничтожать Корнильеву? Кому она мешала? Не возьму в толк. Нет, не думаю, чтобы это была Ольга Николаевна. Однако проверку этой версии провести все же следует, даты-то совпадают. Только как? Лицо изуродовано, труп захоронен. Прошло несколько месяцев… Как тут определишь, Корнильева это или нет? Разве что эксгумация?