ранним утром опасно. Азбучная истина: низкое солнце дает густую, длинную --
заметную тень. К тому же Отто вообще не должен был подвергать себя какой бы
то ни было опасности. "Как 'глупы люди в своих привычках и обязанностях! --
усмехнулся Отто про себя. -- Стоило заползти сюда, и я начинаю подчиняться
обстоятельствам!"
В блиндаже, когда он плотно прикрыл дверь, стало совсем темно, и Отто
торопливо включил фонарь: тьма ему сегодня не нравилась. Блиндаж был тесный,
продолговатый, с отвесными гладкими стенками и перекрыт белесой бетонной
плитой. Оглядывая убежище, Отто нашел его прочным, можно было только
радоваться, но вид блиндажа и особенно холодная плита наверху, похожая на
могильную, раздражали.
Отто распахнул дверь. Солнце, слава богу, уже всходило. В углу блиндажа
на двух кирпичах стоял телефонный аппарат. Отто приподнял трубку, и в ней
сразу послышался торопливый голос:
-- Господин капитан?
-- Все хорошо, -- сказал Отто и положил трубку. Хунд все-таки
обязательный человек: связь с минометной батареей установлена прямая. Отто
достал из саквояжа флейту, задумчиво прошелся по ее податливым клапанам
пальцами. Почему он стал не флейтистом, а стрелком? Ведь у него находили
отличный слух, недюжинные способности... Собственно, он и в цирк попал
благодаря увлечению музыкой.
С русской стороны послышался винтовочный выстрел. Отто насторожился:
стрелдди слишком близко.
Схватив винтовку, сумку с патронами, перископ, Отто снова полез в
боевой окоп. Прильнув к окуляру перископа, он медленно, не спеша, осмотрел
близлежащие холмы, по их вершинам проходили вражеские позиции. Солнце едва
вылезло оттуда, и сбегающие под гору синие полоски теней четко указывали на
неровности почвы. Напротив себя вверху Отто увидел несколько свежих минных
воронок, это был след вечерней пристрелки участка тяжелыми минометами. Скаты
холма правее были усыпаны камнями -- они торчали из-под снега, словно головы
убитых. Один камень метрах в пятидесяти от окопа, огромный серый валун,
похожий на согнувшегося медведя, мог вполне быть укрытием стрелявшего.
Поворачивая перископ то в одну, то в другую сторону, Отто снова и снова
возвращался к "серому медведю". Когда солнце поднялось немного и тень от
камня сместилась, он увидел в снегу у основания камня темное углубление.
"Похоже на амбразуру", -- встревожился Отто.
Отто опустил перископ и пополз в блиндаж, к телефону. И не успел он
возвратиться в окоп, как минометчики уже обрушились на указанную цель.
Теперь, когда дело было сделано, следовало уйти в блиндаж и спокойно
отсиживаться до вечера. Подозрения Отто оправдались: за серым валуном у
русских был блиндаж. Был. Теперь его нет: прямое попадание мины вывернуло
из-под снега черные бревна перекрытия, и уже более получаса наблюдает Отто,
не обнаруживая там никаких признаков жизни. Хорошее оружие -- тяжелый
миномет! Оказывается, иногда убивать противника таким образом отнюдь не
менее приятно, чем собственной рукой...
Опуская перископ, Отто услышал справа частую очередь пулемета. Что
такое?
По склону холма к разрушенному русскому блиндажу бежала женщина. На
левую руку ее был намотан ремень от брезентовой сумки, женщина перепрыгивала
через камни, и сумка раскачивалась. Отто заметил на сумке блеклый красный
крест. "Санитарка!" -- догадался он. Пулеметчики, стрелявшие из-за "Вольты",
пытались взять ее на прицел, но, вероятно, торопились, потому что пули то
опаздывали, то падали впереди бегущей.
Что-то знакомое было в этой женщине, Отто словно уже видел именно эту
небольшую русскую в неуклюжем стеганом пиджаке и лохматой серой шапке.
Конечно, все они одеваются так и похожи друг на друга... Когда же санитарка
сбежала со склона и остановилась, оглядываясь, Отто вспомнил: он стрелял в
нее несколько дней назад с "Вольты" и прибавил к счету убитых за
полчеловека! Значит, промахнулся? И согласно примете этой русской предстоит
прожить еще сто лет? Нет, на сей раз промаха не будет. Если ее не
раскромсают сейчас пулеметчики, это сделает он. До разрушенного блиндажа,
куда спешила санитарка, -- и надо отдать должное ее фанатической храбрости,
-- оставалось шагов тридцать -- слишком большое расстояние, чтобы уцелеть,
попав под прицел Отто Бабуке.
В перископ хорошо было видно ее лицо. "Мой бог, она удивительно хороша,
эта большевичка!" -- поразился Отто. Он отбросил перископ, вскинул винтовку
и выстрелил. В оптический прицел Отто успел заметить, как исказилось лицо
девушки. И ему показалось, что глаза их встретились.
-- Мыкола Якыч, а Мыкола Якыч, -- послышался из-под нар жалостливый
голос Морозюка.
-- Цел? -- встрепенулся Игнатьев. Взрывная волна отбросила его в угол к
стене, рухнувшие шпалы уперлись в нее, и это спасло Игнатьева.
Игнатьев, стараясь не задеть балки --'..как бы не рухнули, -- стал
вылеаать из своего угла. От контузии в ушах звенело, голова была тяжелая,
ватная. Он напрягся, выпростал тело из-под, комьев земли и щебня, огляделся.
Перекрытие обвалилось только у одной стены, и в образовавшуюся дыру светило
солнце. Игнатьев сообразил: сторона блиндажа, обращенная к немцам, уцелела,
значит, можно двигаться, не опасаясь, что заметят. Он подобрался к Морозюку
с Мамедом, Прижатые упавшими под тяжестью нескольких шпал нарами, они лежали
друг на друге. Мамед лицом к стене, Морозюк -- к Игнатьеву.
-- Потерпите, -- сказал Игнатьев. Он нашел среди балок поломанную
слегу, осторожно вытащил ее, всу< пул перед головой Морозюка под нары. --
Я поднимать буду, вы тоже толкайте, -- сказал он.
Встав на четвереньки, Игнатьев подлез под слегу, натужился и, дрожа от
напряжения, стал подниматься. Упираясь руками, ему помогали Морозюк и Мамед.
Нары затрещали, балки на них подались наконец, и вначале Мамед, потом
Морозюк выскользнули из западни. Втроем они тихо, чтобы не поднимать пыли,
опустили обломки и потом долго сидели на полу, обессиленные: шпалы были
тяжелые.
-- Шо робить будемо, Мыкола Якыч? -- первым пришел в себя Морозюк.
-- Ты, брат, -- сказал Игнатьев, -- откапывай вход. Руками, сверху и
укромно, тишком. Нам надо наших видеть, знак им подать, что живы.
Морозюк сразу полез к выходу, заворочался там.
-- Мамед, -- сказал Игнатьев, -- я винтовки откопаю, ты патроны ищи.
Только с балками осторожно, не нарушь, увидят немцы...
Оптический прицел игнатьевской винтовки был раздавлен, у винтовки
Морозюка перебило ложу. Игнатьев снял с нее прицел для своей.
От входа вывалился Морозюк, в глазах его было смятение.
-- Тамочки, тамочки! -- шептал он, показывал назад. До них донеслись
выстрелы, крики. Игнатьев сунулся к выходу и в узкой щели, проделанной
Морозюком, увидел сбегающую с холма Зину и снежный вихрь от пуль у ее ног,
между камней...
Зина сама вползла в лаз, который они втроем, срывая ногти и сдирая
пальцы, успели откопать. Правое плечо ее телогрейки было разорвано в клочья
и почернело от крови.
-- Господи, живой! -- прошептала она, увидев Игнатьева, и затихла.
Игнатьев рванул, не расстегивая, крышку Зининой сумки, она отлетела, он
выхватил вату, бинты и, едва Морозюк, разорвав на Зине гимнастерку, обнажил
ее плечо, стал плотно перевязывать рваную синевато-красную рану.
Зина подняла веки, глаза были сухие, подернутые сизой пленкой.
-- Зачем вы так? Под пулемет? -- тихо сказал Игнатьев.
-- Какой пулемет?.. -- повела она глазами. -- Это не пулемет. Это он...
Я видела... Опять он.
-- Кто?
-- Немец, снайпер... Он вылез из снега, тут, на горке, -- ресницы ее
дрогнули.-- Я видела его...
-- Морозюк, -- сказал Игнатьев, -- я посмотрю, а ты шапку на винтовку
надень, в дыру ему покажи, понял?
-- Ясно, -- подтвердил Морозюк. Игнатьев полез по балкам к люку.
-- Давай, -- кивнул он Морозюку, подтянулся, собираясь выглянуть, но
доска, в которую Игнатьев вцепился, вывернулась, и он полетел вниз.
Морозюк, однако, успел приподнять над блиндажом винтовку с шапкой. И,
едва сделал это, все услышали недалекий выстрел. В шапку ударила пуля, и
она, сорвавшись со ствола винтовки, отлетела.
-- Була у солдата добра шапка, -- сказал Морозток. Зине становилось
хуже. Она шептала бессвязно и жарко.
-- Хлопчики, -- разобрал Игнатьев, -- умру я...
Мысль Игнатьева работала теперь четко. Рассчитывать на помощь
Тайницкого пока не приходится, идти на жертвы было бы для комбата
преступлением. Са"йое большее, что мог предпринять сейчас Тайницкий, -- это
вызвать огонь артиллерии по немецким пулеметам, чтобы безопаснее было
выбираться из блиндажа. Но разве знает Тайницкий, кто уцелел в блиндаже?
Не окажись Зины в блиндаже, они сидели бы тут и до вечера, и хоть до
следующего утра. Теперь ожидание становилось недопустимым. В соперничество с
Игнатьевым вступила сама смерть, она неумолимо и непрерывно подкрадывалась к
раненой, и он обязан, он должен если и не опередить, то сделать все, что
может и даже не может для этого. Но что? Что?
Внезапно Игнатьеву живо и ясно, как в озарении, представилась вся
картина происходящего -- и ближайшие окрестности со всеми перепадами высот и
ни-.чнн, и позиции противников с их дзотами и дотами, хо-дами сообщений,
ячейками, окопами, и сами немцы, прильнувшие к оружию, стереотрубам и
биноклям для того, чтобы не оказаться застигнутыми врасплох и остаться в
живых.
Как он мог, как он посмел забыть о длинной гряде, закрывающей этот
блиндаж от немцев? Недавняя слабость и бессмысленность этой позиции
обернулись вдруг совсем иной -- сильной, разумной, спасительной стороною,
сот он, выход из положения! Соломинка, за которую надо цепляться, последний
шанс, единственная надежда!
Игнатьев мысленно обежал взглядом эту гряду --, так же, как и на
рассвете: слева направо и справа налево, и раз, и два, и еще раз. Да, она
достаточно высока, и можно, если только быстро, уйти. Вот кинуться направо,
и она укроет, спрячет, защитит, она выведет к соседнему полку, к его
ближайшей траншее!
Остается этот снайпер... Он, конечно, тут, на гряде. И его не сбросишь
со счетов: два выстрела со вскидки и два попадания, это не Морозюк, у
которого из двух два не всегда получаются. Видно, снайпер что надо Неужели
опять qtto Бабуке?
А если он там не один?.. Соломинка...
-- Морозюк, -- сказал Игнатьев, вытягивая из-под капюшона свою шапку,
-- повтори, теперь от входа и когда я сигнал дам.
-- Ясно, -- сказал Морозюк. Игнатьев снова полез к амбразуре.
Рыскать^биноклем по длинной, с километр, глубоко заснеженной гряде --
пустое дело, быстрей на иголку в стоге^ сена наткнешься, чем тут хоть малый
подозрительный след обнаружишь. Игнатьев решил начать с середины гряды. В
момент выстрела Зина заметила снайпера перед блиндажом, на гребне, и, упав
за камень, потеряла его из виду. Пока что задачка простая: осмотреть как
следует этот участок.
Игнатьев подтянул к себе винтовку, сунул патрон в патронник, установил
прицел на дальность, благо утром пристреляв это проклятое место, и,
устроившись по удобнее чтобы сызнова не грохнуться ненароком вниз, стал
наблюдать. Главное -- не медлить, но и не спешить. Не спешить и не медлить.
Разберись-ка! Игнатьев старался настроить себя на спокойный лад, психоз --
плохой помощник. Когда действуешь легко, непринужденно, вроде бы с
настроением -- все лучше по лучается.
Внизу опять застонала Зина,
Игнатьев старался отвлечься, чтобы не слышать ее стоны, но они
всплывали оттуда, снизу, отдаваясь в нем состраданием и жалостью.
На гряде росли кусты -- редкие, жидкие, за такими не спрячешься,
конечно. Ничеиная. Как-никак, а зацепка. Ориентиры. Игнатьев поделил
взглядом избранный отрезок гряды на узкие вертикальные полосы, сосчитал
кусты: может, пригодится... В одной полосе одиннадцать, в другой тринадцать,
рядом -- шесть... Двадцать четыре и шесть, итого ровно тридцать, вишь ты:
ровно!
Донесся стон, и Игнатьев стал торопливо гадать, что за кусты там, на
гряде? Волчья ягода? Ракитник? Бузина? Эка хватил, Игнатьев: кусты корявые,
будто старушечьи пальцы, искореженные ревматизмом, -- где ты видывал такой
ракитник?
Зина застонала, Игнатьев зажмурился, начал честить батальонного
старшину: ведь просил, черта, достань защитные очки, на снегу и на солнце
смотреть больно! Не достал...
Перед закрытыми глазами Игнатьева плыла гряда, только снег был, как на
фотонегативе, черный, а кусты -- белые. Вишь, какие они все узловатые,
кривые... Э, все, да не все!. Один вон как палка обструганная торчит... --
засек Игнатьев и... и от внезапной догадки широко открыл глаза.
Бинокль побежал от куста к куету. Где эта палка, черт ее побери? Не
видно... Игнатьев пересчитал кусты. Что такое? Теперь их было только
двадцать девять. Он пересчитал вновь, по полосам: одиннадцать, тринадцать,
пять... Но ведь тут было шесть! Или он ошибся? Нет, пять. Может, ошибся в
тот раз?
Он опять сосчитал и замер: в последней полосе было по-прежнему шесть
кустов. И этот, шестой, похожий на ровную палку, находился на самом гребне
гряды. Перископ! Что это со мной сегодня? Отупел, факт! Как я мог не
сообразить, что немец, стреляющий навскидку, должен пользоваться или
стереотрубой, или перископом!
-- Петрович, -- нетерпеливо позвал он Морозю-ка, -- давай, Петрович...
-- Добре, -- отозвался тот.
Игнатьев увидел, как шевельнулась трубка перископа, поворачиваясь,
потом вздрогнула, остановилась и медленно поползла вниз, Игнатьев схватил
винтовку, прицелился. На перекрестии оптического прибора был ярко виден
опускающийся стержень перископа.
Но снайпер не показывался. Игнатьев, готовый выстрелить, ждал пять
минут, десять -- никого.
-- Отставить, Петрович, -- сказал Игнатьев и спрыгнул к Зине. Она была
без сознания. Лицо потемнело. Мамед до шеи укутал Зину своей шинелью и стоял
возле на коленях в расстегнутом ватнике.
-- Ребята, -- сказал Игнатьев, -- я нашел его. Он -- один. Один!
Порядок. Кладите ее на шинель. Вас укроет гряда! Вы только быстро! Пять
шагов -- и точка! Там траншеи у соседей...
-- А немец? -- прошептал Мамед, не поднимая от Зины глаз. -- Нам успеть
надо. А ей жить надо...
-- Я нашел его, ребята, -- сказал Игнатьев. -- Он не успеет. Она будет
жить, ребята.
-- Мыкола Якыч, мы пийшлы, -- донеслось до Игнатьева.
-- Давайте.
Игнатьев слышал, как, кряхтя и чертыхаясь, выполз из блиндажа Морозюк.
Потом они, слышал Игнатьев, вытащили на шинели Зину. Видно, Мамед,
выбиравшийся последним, замешкался, потому что Игнатьев услышал голос
Морозюка: "Скорийше!"
Больше Игнатьев уже ничего слышать не мог. На гребне гряды появилась
черточка перископа. "Ну..." -- вздохнул Игнатьев. И в этом вздохе он был
весь.
<!--
Борис РЕОКОВ, Константин ТЕНЯКШЕВ
Но кромке огня
Перед вами повесть о мужественном и находчивом человеке. В
напряженнейший период истории, накануне второй мировой войны, действует он
по заданию советского командования в одной из сопредельных с нами восточных
страл, ведет невидимое, полное опасностей сражение с резидентом фашистской
Германии, которая всячески стремилась создать дополнительный плацдарм против
СССР с юга, прибегая для этого к провокациям у границы.
Дверь в караульное помещение с треском распахнулась, и перед сержантом
Селимом Мавджуди предстал солдат-первогодок Мехти. Он поморгал серыми от
пыли ресницами, неуклюже переступил тонкими ногами в больших ботинках и
сказал:
-- Он все еще идет, сержант-эффенди...
-- Хвала аллаху! -- откликнулся сержант. Не вставая с супы, он достал
из нагрудного кармана круглое зеркальце и глянул в него, щелчками распушил
кончики великолепных усов. -- Тот, кто идет, непременно куда-нибудь
прибудет. Какой мудрец сказал это? а", Мехти-батыр?
-- Он правда идет, сержант-эффенди, -- растерянно повторил солдат и на
всякий случай вытер рукавом нос.
Бережным прикосновением сержант привел усы в горизонтальное положение,
облизал полные губы и лениво произнес;
-- Иди!
Солдат пошел к выходу, но у порога остановился, повернул к сержанту
несчастное лицо и спросил, запинаясь:
-- А что с ним делать, если он подойдет близко?
* Сокращенный вариант. Г) Приключения-76
-->
заметную тень. К тому же Отто вообще не должен был подвергать себя какой бы
то ни было опасности. "Как 'глупы люди в своих привычках и обязанностях! --
усмехнулся Отто про себя. -- Стоило заползти сюда, и я начинаю подчиняться
обстоятельствам!"
В блиндаже, когда он плотно прикрыл дверь, стало совсем темно, и Отто
торопливо включил фонарь: тьма ему сегодня не нравилась. Блиндаж был тесный,
продолговатый, с отвесными гладкими стенками и перекрыт белесой бетонной
плитой. Оглядывая убежище, Отто нашел его прочным, можно было только
радоваться, но вид блиндажа и особенно холодная плита наверху, похожая на
могильную, раздражали.
Отто распахнул дверь. Солнце, слава богу, уже всходило. В углу блиндажа
на двух кирпичах стоял телефонный аппарат. Отто приподнял трубку, и в ней
сразу послышался торопливый голос:
-- Господин капитан?
-- Все хорошо, -- сказал Отто и положил трубку. Хунд все-таки
обязательный человек: связь с минометной батареей установлена прямая. Отто
достал из саквояжа флейту, задумчиво прошелся по ее податливым клапанам
пальцами. Почему он стал не флейтистом, а стрелком? Ведь у него находили
отличный слух, недюжинные способности... Собственно, он и в цирк попал
благодаря увлечению музыкой.
С русской стороны послышался винтовочный выстрел. Отто насторожился:
стрелдди слишком близко.
Схватив винтовку, сумку с патронами, перископ, Отто снова полез в
боевой окоп. Прильнув к окуляру перископа, он медленно, не спеша, осмотрел
близлежащие холмы, по их вершинам проходили вражеские позиции. Солнце едва
вылезло оттуда, и сбегающие под гору синие полоски теней четко указывали на
неровности почвы. Напротив себя вверху Отто увидел несколько свежих минных
воронок, это был след вечерней пристрелки участка тяжелыми минометами. Скаты
холма правее были усыпаны камнями -- они торчали из-под снега, словно головы
убитых. Один камень метрах в пятидесяти от окопа, огромный серый валун,
похожий на согнувшегося медведя, мог вполне быть укрытием стрелявшего.
Поворачивая перископ то в одну, то в другую сторону, Отто снова и снова
возвращался к "серому медведю". Когда солнце поднялось немного и тень от
камня сместилась, он увидел в снегу у основания камня темное углубление.
"Похоже на амбразуру", -- встревожился Отто.
Отто опустил перископ и пополз в блиндаж, к телефону. И не успел он
возвратиться в окоп, как минометчики уже обрушились на указанную цель.
Теперь, когда дело было сделано, следовало уйти в блиндаж и спокойно
отсиживаться до вечера. Подозрения Отто оправдались: за серым валуном у
русских был блиндаж. Был. Теперь его нет: прямое попадание мины вывернуло
из-под снега черные бревна перекрытия, и уже более получаса наблюдает Отто,
не обнаруживая там никаких признаков жизни. Хорошее оружие -- тяжелый
миномет! Оказывается, иногда убивать противника таким образом отнюдь не
менее приятно, чем собственной рукой...
Опуская перископ, Отто услышал справа частую очередь пулемета. Что
такое?
По склону холма к разрушенному русскому блиндажу бежала женщина. На
левую руку ее был намотан ремень от брезентовой сумки, женщина перепрыгивала
через камни, и сумка раскачивалась. Отто заметил на сумке блеклый красный
крест. "Санитарка!" -- догадался он. Пулеметчики, стрелявшие из-за "Вольты",
пытались взять ее на прицел, но, вероятно, торопились, потому что пули то
опаздывали, то падали впереди бегущей.
Что-то знакомое было в этой женщине, Отто словно уже видел именно эту
небольшую русскую в неуклюжем стеганом пиджаке и лохматой серой шапке.
Конечно, все они одеваются так и похожи друг на друга... Когда же санитарка
сбежала со склона и остановилась, оглядываясь, Отто вспомнил: он стрелял в
нее несколько дней назад с "Вольты" и прибавил к счету убитых за
полчеловека! Значит, промахнулся? И согласно примете этой русской предстоит
прожить еще сто лет? Нет, на сей раз промаха не будет. Если ее не
раскромсают сейчас пулеметчики, это сделает он. До разрушенного блиндажа,
куда спешила санитарка, -- и надо отдать должное ее фанатической храбрости,
-- оставалось шагов тридцать -- слишком большое расстояние, чтобы уцелеть,
попав под прицел Отто Бабуке.
В перископ хорошо было видно ее лицо. "Мой бог, она удивительно хороша,
эта большевичка!" -- поразился Отто. Он отбросил перископ, вскинул винтовку
и выстрелил. В оптический прицел Отто успел заметить, как исказилось лицо
девушки. И ему показалось, что глаза их встретились.
-- Мыкола Якыч, а Мыкола Якыч, -- послышался из-под нар жалостливый
голос Морозюка.
-- Цел? -- встрепенулся Игнатьев. Взрывная волна отбросила его в угол к
стене, рухнувшие шпалы уперлись в нее, и это спасло Игнатьева.
Игнатьев, стараясь не задеть балки --'..как бы не рухнули, -- стал
вылеаать из своего угла. От контузии в ушах звенело, голова была тяжелая,
ватная. Он напрягся, выпростал тело из-под, комьев земли и щебня, огляделся.
Перекрытие обвалилось только у одной стены, и в образовавшуюся дыру светило
солнце. Игнатьев сообразил: сторона блиндажа, обращенная к немцам, уцелела,
значит, можно двигаться, не опасаясь, что заметят. Он подобрался к Морозюку
с Мамедом, Прижатые упавшими под тяжестью нескольких шпал нарами, они лежали
друг на друге. Мамед лицом к стене, Морозюк -- к Игнатьеву.
-- Потерпите, -- сказал Игнатьев. Он нашел среди балок поломанную
слегу, осторожно вытащил ее, всу< пул перед головой Морозюка под нары. --
Я поднимать буду, вы тоже толкайте, -- сказал он.
Встав на четвереньки, Игнатьев подлез под слегу, натужился и, дрожа от
напряжения, стал подниматься. Упираясь руками, ему помогали Морозюк и Мамед.
Нары затрещали, балки на них подались наконец, и вначале Мамед, потом
Морозюк выскользнули из западни. Втроем они тихо, чтобы не поднимать пыли,
опустили обломки и потом долго сидели на полу, обессиленные: шпалы были
тяжелые.
-- Шо робить будемо, Мыкола Якыч? -- первым пришел в себя Морозюк.
-- Ты, брат, -- сказал Игнатьев, -- откапывай вход. Руками, сверху и
укромно, тишком. Нам надо наших видеть, знак им подать, что живы.
Морозюк сразу полез к выходу, заворочался там.
-- Мамед, -- сказал Игнатьев, -- я винтовки откопаю, ты патроны ищи.
Только с балками осторожно, не нарушь, увидят немцы...
Оптический прицел игнатьевской винтовки был раздавлен, у винтовки
Морозюка перебило ложу. Игнатьев снял с нее прицел для своей.
От входа вывалился Морозюк, в глазах его было смятение.
-- Тамочки, тамочки! -- шептал он, показывал назад. До них донеслись
выстрелы, крики. Игнатьев сунулся к выходу и в узкой щели, проделанной
Морозюком, увидел сбегающую с холма Зину и снежный вихрь от пуль у ее ног,
между камней...
Зина сама вползла в лаз, который они втроем, срывая ногти и сдирая
пальцы, успели откопать. Правое плечо ее телогрейки было разорвано в клочья
и почернело от крови.
-- Господи, живой! -- прошептала она, увидев Игнатьева, и затихла.
Игнатьев рванул, не расстегивая, крышку Зининой сумки, она отлетела, он
выхватил вату, бинты и, едва Морозюк, разорвав на Зине гимнастерку, обнажил
ее плечо, стал плотно перевязывать рваную синевато-красную рану.
Зина подняла веки, глаза были сухие, подернутые сизой пленкой.
-- Зачем вы так? Под пулемет? -- тихо сказал Игнатьев.
-- Какой пулемет?.. -- повела она глазами. -- Это не пулемет. Это он...
Я видела... Опять он.
-- Кто?
-- Немец, снайпер... Он вылез из снега, тут, на горке, -- ресницы ее
дрогнули.-- Я видела его...
-- Морозюк, -- сказал Игнатьев, -- я посмотрю, а ты шапку на винтовку
надень, в дыру ему покажи, понял?
-- Ясно, -- подтвердил Морозюк. Игнатьев полез по балкам к люку.
-- Давай, -- кивнул он Морозюку, подтянулся, собираясь выглянуть, но
доска, в которую Игнатьев вцепился, вывернулась, и он полетел вниз.
Морозюк, однако, успел приподнять над блиндажом винтовку с шапкой. И,
едва сделал это, все услышали недалекий выстрел. В шапку ударила пуля, и
она, сорвавшись со ствола винтовки, отлетела.
-- Була у солдата добра шапка, -- сказал Морозток. Зине становилось
хуже. Она шептала бессвязно и жарко.
-- Хлопчики, -- разобрал Игнатьев, -- умру я...
Мысль Игнатьева работала теперь четко. Рассчитывать на помощь
Тайницкого пока не приходится, идти на жертвы было бы для комбата
преступлением. Са"йое большее, что мог предпринять сейчас Тайницкий, -- это
вызвать огонь артиллерии по немецким пулеметам, чтобы безопаснее было
выбираться из блиндажа. Но разве знает Тайницкий, кто уцелел в блиндаже?
Не окажись Зины в блиндаже, они сидели бы тут и до вечера, и хоть до
следующего утра. Теперь ожидание становилось недопустимым. В соперничество с
Игнатьевым вступила сама смерть, она неумолимо и непрерывно подкрадывалась к
раненой, и он обязан, он должен если и не опередить, то сделать все, что
может и даже не может для этого. Но что? Что?
Внезапно Игнатьеву живо и ясно, как в озарении, представилась вся
картина происходящего -- и ближайшие окрестности со всеми перепадами высот и
ни-.чнн, и позиции противников с их дзотами и дотами, хо-дами сообщений,
ячейками, окопами, и сами немцы, прильнувшие к оружию, стереотрубам и
биноклям для того, чтобы не оказаться застигнутыми врасплох и остаться в
живых.
Как он мог, как он посмел забыть о длинной гряде, закрывающей этот
блиндаж от немцев? Недавняя слабость и бессмысленность этой позиции
обернулись вдруг совсем иной -- сильной, разумной, спасительной стороною,
сот он, выход из положения! Соломинка, за которую надо цепляться, последний
шанс, единственная надежда!
Игнатьев мысленно обежал взглядом эту гряду --, так же, как и на
рассвете: слева направо и справа налево, и раз, и два, и еще раз. Да, она
достаточно высока, и можно, если только быстро, уйти. Вот кинуться направо,
и она укроет, спрячет, защитит, она выведет к соседнему полку, к его
ближайшей траншее!
Остается этот снайпер... Он, конечно, тут, на гряде. И его не сбросишь
со счетов: два выстрела со вскидки и два попадания, это не Морозюк, у
которого из двух два не всегда получаются. Видно, снайпер что надо Неужели
опять qtto Бабуке?
А если он там не один?.. Соломинка...
-- Морозюк, -- сказал Игнатьев, вытягивая из-под капюшона свою шапку,
-- повтори, теперь от входа и когда я сигнал дам.
-- Ясно, -- сказал Морозюк. Игнатьев снова полез к амбразуре.
Рыскать^биноклем по длинной, с километр, глубоко заснеженной гряде --
пустое дело, быстрей на иголку в стоге^ сена наткнешься, чем тут хоть малый
подозрительный след обнаружишь. Игнатьев решил начать с середины гряды. В
момент выстрела Зина заметила снайпера перед блиндажом, на гребне, и, упав
за камень, потеряла его из виду. Пока что задачка простая: осмотреть как
следует этот участок.
Игнатьев подтянул к себе винтовку, сунул патрон в патронник, установил
прицел на дальность, благо утром пристреляв это проклятое место, и,
устроившись по удобнее чтобы сызнова не грохнуться ненароком вниз, стал
наблюдать. Главное -- не медлить, но и не спешить. Не спешить и не медлить.
Разберись-ка! Игнатьев старался настроить себя на спокойный лад, психоз --
плохой помощник. Когда действуешь легко, непринужденно, вроде бы с
настроением -- все лучше по лучается.
Внизу опять застонала Зина,
Игнатьев старался отвлечься, чтобы не слышать ее стоны, но они
всплывали оттуда, снизу, отдаваясь в нем состраданием и жалостью.
На гряде росли кусты -- редкие, жидкие, за такими не спрячешься,
конечно. Ничеиная. Как-никак, а зацепка. Ориентиры. Игнатьев поделил
взглядом избранный отрезок гряды на узкие вертикальные полосы, сосчитал
кусты: может, пригодится... В одной полосе одиннадцать, в другой тринадцать,
рядом -- шесть... Двадцать четыре и шесть, итого ровно тридцать, вишь ты:
ровно!
Донесся стон, и Игнатьев стал торопливо гадать, что за кусты там, на
гряде? Волчья ягода? Ракитник? Бузина? Эка хватил, Игнатьев: кусты корявые,
будто старушечьи пальцы, искореженные ревматизмом, -- где ты видывал такой
ракитник?
Зина застонала, Игнатьев зажмурился, начал честить батальонного
старшину: ведь просил, черта, достань защитные очки, на снегу и на солнце
смотреть больно! Не достал...
Перед закрытыми глазами Игнатьева плыла гряда, только снег был, как на
фотонегативе, черный, а кусты -- белые. Вишь, какие они все узловатые,
кривые... Э, все, да не все!. Один вон как палка обструганная торчит... --
засек Игнатьев и... и от внезапной догадки широко открыл глаза.
Бинокль побежал от куста к куету. Где эта палка, черт ее побери? Не
видно... Игнатьев пересчитал кусты. Что такое? Теперь их было только
двадцать девять. Он пересчитал вновь, по полосам: одиннадцать, тринадцать,
пять... Но ведь тут было шесть! Или он ошибся? Нет, пять. Может, ошибся в
тот раз?
Он опять сосчитал и замер: в последней полосе было по-прежнему шесть
кустов. И этот, шестой, похожий на ровную палку, находился на самом гребне
гряды. Перископ! Что это со мной сегодня? Отупел, факт! Как я мог не
сообразить, что немец, стреляющий навскидку, должен пользоваться или
стереотрубой, или перископом!
-- Петрович, -- нетерпеливо позвал он Морозю-ка, -- давай, Петрович...
-- Добре, -- отозвался тот.
Игнатьев увидел, как шевельнулась трубка перископа, поворачиваясь,
потом вздрогнула, остановилась и медленно поползла вниз, Игнатьев схватил
винтовку, прицелился. На перекрестии оптического прибора был ярко виден
опускающийся стержень перископа.
Но снайпер не показывался. Игнатьев, готовый выстрелить, ждал пять
минут, десять -- никого.
-- Отставить, Петрович, -- сказал Игнатьев и спрыгнул к Зине. Она была
без сознания. Лицо потемнело. Мамед до шеи укутал Зину своей шинелью и стоял
возле на коленях в расстегнутом ватнике.
-- Ребята, -- сказал Игнатьев, -- я нашел его. Он -- один. Один!
Порядок. Кладите ее на шинель. Вас укроет гряда! Вы только быстро! Пять
шагов -- и точка! Там траншеи у соседей...
-- А немец? -- прошептал Мамед, не поднимая от Зины глаз. -- Нам успеть
надо. А ей жить надо...
-- Я нашел его, ребята, -- сказал Игнатьев. -- Он не успеет. Она будет
жить, ребята.
-- Мыкола Якыч, мы пийшлы, -- донеслось до Игнатьева.
-- Давайте.
Игнатьев слышал, как, кряхтя и чертыхаясь, выполз из блиндажа Морозюк.
Потом они, слышал Игнатьев, вытащили на шинели Зину. Видно, Мамед,
выбиравшийся последним, замешкался, потому что Игнатьев услышал голос
Морозюка: "Скорийше!"
Больше Игнатьев уже ничего слышать не мог. На гребне гряды появилась
черточка перископа. "Ну..." -- вздохнул Игнатьев. И в этом вздохе он был
весь.
<!--
Борис РЕОКОВ, Константин ТЕНЯКШЕВ
Но кромке огня
Перед вами повесть о мужественном и находчивом человеке. В
напряженнейший период истории, накануне второй мировой войны, действует он
по заданию советского командования в одной из сопредельных с нами восточных
страл, ведет невидимое, полное опасностей сражение с резидентом фашистской
Германии, которая всячески стремилась создать дополнительный плацдарм против
СССР с юга, прибегая для этого к провокациям у границы.
Дверь в караульное помещение с треском распахнулась, и перед сержантом
Селимом Мавджуди предстал солдат-первогодок Мехти. Он поморгал серыми от
пыли ресницами, неуклюже переступил тонкими ногами в больших ботинках и
сказал:
-- Он все еще идет, сержант-эффенди...
-- Хвала аллаху! -- откликнулся сержант. Не вставая с супы, он достал
из нагрудного кармана круглое зеркальце и глянул в него, щелчками распушил
кончики великолепных усов. -- Тот, кто идет, непременно куда-нибудь
прибудет. Какой мудрец сказал это? а", Мехти-батыр?
-- Он правда идет, сержант-эффенди, -- растерянно повторил солдат и на
всякий случай вытер рукавом нос.
Бережным прикосновением сержант привел усы в горизонтальное положение,
облизал полные губы и лениво произнес;
-- Иди!
Солдат пошел к выходу, но у порога остановился, повернул к сержанту
несчастное лицо и спросил, запинаясь:
-- А что с ним делать, если он подойдет близко?
* Сокращенный вариант. Г) Приключения-76
-->