- Я единственный в своем роде. Во всей Англии не найдешь другого парня с Ямайки и вообще из Вест-Индии, который не знал бы ничего о крикете.
- А как ты попал в Панаму? - спросил Вилли.
- Мой отец работал на Панамском канале.
- Это как Суэцкий? - о нем все еще писали в газетах.
- Наш строили перед Первой мировой.
По школьной привычке Вилли отыскал Панамский канал в библиотеке колледжа. Там, в старых энциклопедиях и ежегодниках, на зернистых, отретушированных, но все равно размытых фотографиях в черных рамках он увидел то, что ему было нужно: огромную стройку накануне Первой войны, сухие котлованы и толпы безликих чернокожих рабочих, возможно, с Ямайки. Один из этих черных людей вполне мог быть отцом Перси.
Как-то они с Перси сидели в комнате отдыха, и Вилли спросил:
- А что твой отец делал на Панамском канале?
- Работал писарем в конторе. Ты же знаешь, какой там народ. Ни писать, ни читать не умеют.
"Лжет он, - подумал Вилли. - Глупая сказка. Его отец копал землю. Наверняка он был в одной из тех толп - стоял, как другие, покорно опираясь на кирку, и ждал, пока его сфотографируют".
До сих пор Вилли не очень хорошо представлял себе, как относиться к человеку, который не имеет определенного места в мире и то ли считает себя негром, то ли нет. Когда Перси ощущал себя негром, он называл Вилли своим другом; когда его настроение менялось, он старался держать Вилли на расстоянии. Теперь, мысленно воссоздавая эту картину - как отец Перси стоит под жарким панамским солнцем, точно солдат после команды "вольно", положив обе руки на свою кирку, - Вилли почувствовал, что знает товарища немного лучше.
Рассказывая Перси о себе, Вилли всегда был очень осторожен, и теперь ему стало легче находиться в обществе этого полунегра. Убедившись, что он стоит на одну-две, а то и на много ступеней выше Перси, Вилли стал с большей охотой признавать за ним умение вращаться в обществе, согласился видеть в нем знатока Лондона и западного образа жизни. Перси был польщен и взялся поближе познакомить Вилли с городом.
Перси любил хорошо одеваться. Он всегда носил костюм с галстуком. Его воротнички всегда были чистыми и туго накрахмаленными, а туфли начищенными, новыми на вид, с крепкими, совсем не стоптанными каблуками. Перси разбирался в одежде и покрое костюмов и мог сразу определить, кому из прохожих шьют на заказ, а кому нет. Умение хорошо одеваться было в его глазах чуть ли не добродетелью: он уважал людей, которые уважали одежду.
Вилли ничего не знал об одежде. У него было пять белых рубашек, а поскольку прачечная колледжа открывалась раз в неделю, ему приходилось два или три дня подряд надевать одну и ту же рубашку. У него был один галстук хлопчатобумажный, бордовый, ценой в шесть шиллингов. Каждые три месяца Вилли покупал новый галстук и выбрасывал старый, страшно заляпанный и такой мятый, что он уже не завязывался. Пиджак у него тоже был один - светло-зеленый, он не очень хорошо сидел и не держал формы. Вилли купил его за три фунта на Стрэнде, на распродаже, где самая дорогая вещь стоила не больше пятидесяти шиллингов. Он не считал, что плохо одевается, и прошло некоторое время, прежде чем он заметил, что Перси придает одежде большое значение и любит поговорить о ней. В первое время эта особенность Перси удивляла его. Ему казалось, что беспокоиться о покрое и цвете своего платья пристало разве что женщинам (и где-то в дальнем, сейчас уже закрытом уголке его сознания маячила мысль о неполноценных, его родственниках с материнской стороны, и их любви к ярким цветам). Мужчина, если он не неженка и не лентяй, не должен уподобляться женщинам в этом отношении. Но теперь Вилли подумал, что он понимает, почему Перси любит одежду, а еще больше обувь. А потом он убедился, что был не прав, считая любовь к одежде позорящей мужчину. Однажды Перси сказал:
- В субботу ко мне придет подружка. - По выходным в комнаты студентов пускали женщин. - Не знаю, замечал ли ты это, Вилли, но по выходным весь колледж прямо трясется от е...
Вилли почувствовал волнение и ревность - особенно его восхитила та легкость и прямота, с которой говорил Перси. Он сказал:
- Я бы познакомился с твоей подружкой.
- Приходи в субботу, выпьем вместе, - предложил Перси.
И Вилли стал с нетерпением ждать субботы. Чуть позже он спросил у Перси:
- А как зовут твою подружку?
- Джун, - удивленно ответил тот.
Это имя звучало для Вилли непривычно и приятно. И потом, во время того же разговора, он спросил как можно небрежнее:
- И чем она занимается, эта Джун?
- Продает духи в "Дебнемз".
Духи, "Дебнемз" - эти слова взбудоражили Вилли. Перси заметил его интерес и, желая лишний раз подкрепить свою репутацию истинного знатока Лондона, пояснил:
- "Дебнемз" - это большой универмаг на Оксфорд-стрит.
Еще через некоторое время Вилли спросил:
- Значит, там ты и познакомился с Джун? В "Дебнемз", где продают духи?
- Да нет, в клубе.
- В клубе?
- В питейном заведении, где я работал. Вилли был потрясен, но постарался скрыть это.
- Понятно, - ответил он.
- Я работал там до того, как попал сюда, - сказал Перси. - Владелец этого клуба - мой приятель. Если хочешь, я тебя туда свожу.
Они поехали на станцию метро Марбл-Арч. Именно сюда Вилли приезжал много месяцев назад, чтобы посмотреть на Уголок ораторов, - тогда он и встретил в парке Кришну Менона. Но теперь, когда Вилли в обществе Перси направился к тихой узенькой улочке, огибающей сзади большую гостиницу на Оксфорд-стрит, у него на уме был совсем другой Лондон. Клуб - снаружи его можно было распознать лишь по крохотной вывеске - оказался маленькой, изолированной, очень темной комнаткой, в которую вела дверь из вестибюля. За стойкой стоял черный бармен, а на табурете перед ним сидела светловолосая женщина с очень светлой, перепудренной кожей и в светлом платье. Оба они поздоровались с Перси. Вилли был взволнован, но не красотой женщины - она не была красива и казалась тем старше, чем дольше он на нее с мотрел, - а ее вульгарным, вызывающим видом, тем, что она пришла сюда вечером, тщательно подготовившись, и явным ощущением того, что он воспринимал как порочность. Перси заказал им обоим виски, хотя ни он, ни Вилли не любили спиртного; они сели, не притронувшись к стаканчикам, и Перси заговорил.
- Я дежурил тут у дверей. С вежливыми обходился вежливо, а с грубыми грубо, - сказал он. - Это была единственная работа, которую я смог найти. В таком месте, как Лондон, парням вроде меня надо брать что дают. Однажды я подумал, а не попросить ли мне долю в этом бизнесе. Мой друг здорово разозлился. Тогда я решил уйти, чтобы сохранить с ним хорошие отношения. Мой друг - опасный человек. Сам увидишь. Я вас познакомлю.
- А Джун пришла сюда как-то из "Дебнемз", где она торгует духами? спросил Вилли.
- Да, это недалеко. Пешком два шага.
Хотя Вилли не знал, как выглядит Джун и где находится "Дебнемз", он много раз пытался представить себе, как она идет из своего магазина в клуб.
В субботу он увидел ее в колледже, в комнате Перги. Джун оказалась крупной девицей в юбке, тесно облегающей бедра. Маленькая комнатка была наполнена запахом ее духов. У себя в "Дебнемз", подумал Вилли, она может воспользоваться любыми духами, какие только там продаются, вот и не пожалела их.
Вилли никогда еще не встречал такого аромата - смешанного запаха экскрементов, пота и глубокой, пронзительной, какой-то многосоставной сладости неопределенного происхождения.
Они устроились вместе на маленьком диванчике, и он позволял себе все плотнее прижиматься к ней, вдыхая этот сложный аромат, глядя на ее выщипанные брови, ощущая прикосновение ее ног, чуть колючих после депиляции, - она сидела, подобрав их под себя.
Перси заметил это, но смолчал. Вилли счел его молчание проявлением дружеской снисходительности. И сама Джун была мягка и уступчива, даже в присутствии Перси. Вилли видел эту готовность и уступчивость на ее лице. Когда подошло время оставить Джун и Перси наедине, чтобы они могли заняться тем, ради чего встретились, он уже взвинтил себя. Он подумал, что ему надо найти проститутку. Как это делается, он не знал, но слышал, что проституток много на улочках рядом с Пиккадилли-серкус. И все же отправиться туда ему не хватило смелости.
В понедельник он пошел в "Дебнемз". Девушки в парфюмерном отделе испугались его, а он их - напудренных, каких-то ненастоящих, со странными ресницами и к тому же ощипанных и подбритых, точно курицы в магазине. Но потом он все-таки отыскал Джун. Среди этого стекла и блеска, на искусственном свету - именно такой необычайный Лондон искал он на улицах сразу после своего приезда - она выглядела высокой, мягкой, грубоватой и очень соблазнительной.
Увидев все, что так возбудило его в субботу, он едва мог выдержать это зрелище. Ее длинные ресницы под перламутровыми веками и черными линиями бровей взметнулись вверх. Она поздоровалась с ним без удивления. Ему сразу стало легче; не успел он обменяться с ней и десятью словами, как убедился, что она понимает его потребность и готова быть с ним ласковой. Но даже тогда он почувствовал, что не знает, как перейти к делу, какие слова здесь нужны. Единственным, что он смог сказать, было:
- Ты со мной не встретишься, Джун?
- Конечно, Вилли, - очень просто ответила она.
- Может, сегодня? Когда ты закончишь.
- Где мы встретимся?
- В клубе.
- Где раньше работал Перси? Но надо, чтобы тебя приняли в члены, знаешь?
Ближе к вечеру он пошел в клуб узнать, можно ли стать его членом. Оказалось - пожалуйста. Как ни странно, клуб опять был почти пуст, если не считать очень белой женщины на табурете и черного бармена. Бармен (наверное, в эти периоды затишья он занимался и тем, что прежде входило в обязанности Перси, - был груб с грубыми и вежлив с вежливыми) попросил Вилли заполнить анкету. Потом Вилли заплатил пять фунтов (он жил на семь фунтов в неделю), и бармен - нарисовав ручкой несколько крохотных кружков, прежде чем начать писать, точно штангист, который примеряется к тяжелой штанге, прежде чем попытаться взять вес, - старательно вывел имя Вилли на маленькой членской карточке.
Он начал следить за улицей задолго до назначенного часа, потому что не хотел прийти первым в клуб, где его, возможно, ждало разочарование; и все это время он представлял себе, как Джун под конец рабочего дня совершает необходимые манипуляции, а затем идет из "Дебнемз" в клуб, куда он ее пригласил. Когда она явилась, он встретил ее в дверях, и они вместе вошли в темный зал. Бармен знал ее, и женщина на табурете тоже, и Вилли порадовался тому, что очутился здесь с человеком, которого знают. Он купил коктейли дорогие, пятнадцать шиллингов на двоих, - и все время, пока они сидели в этой темной комнате, вдыхал запах духов Джун и прижимался к ней, не обращая внимания на то, что сам же ей говорил.
- Мы не можем пойти в колледж, - сказала она. - Перси это не понравится, и потом, девушек пускают туда только по выходным. - Чуть позже она сказала: - Ну ладно. Пойдем в другое место. Но надо будет взять такси.
Когда она дала таксисту адрес, тот скорчил недовольную мину. Они покинули чудесные окрестности Марбл-Арч и Бейсуотер-роуд. Потом повернули на север и очень скоро оказались в убогом районе, среди больших неряшливых домов без палисадников и оград; под их окнами стояли мусорные баки. У одного из таких домов машина затормозила. Вместе с чаевыми плата таксисту составила пять шиллингов.
Они поднялись по лестнице без перил к большой о6одранной двери - во многих местах на ней проглядывали слои старой краски. Эта дверь вела в широкий, темный коридор, где пахло застарелой грязью, а на стенах до сих пор висели газовые рожки. Обои под потолком были почти черные; линолеум на полу вытерся и стал почти бесцветным, только кое-где по краям уцелел первоначальный узор. Лестница в конце коридора была широкой, в старинном стиле, но на деревянных перилах лежал слой глубоко въевшейся грязи. На лестничной площадке, под немытым окном с трещиной, валялся мусор.
- Это не "Ритц", но народ здесь дружелюбный, - сказала Джун.
Вилли не был в этом так уж уверен. Большинство дверей были закрыты. Но пока они шли наверх - лестница становилась все уже и уже, - то там, то сям двери чуть приоткрывались, и Вилли видел в щелях хмурые, морщинистые, желтые лица каких-то древних старух. Отъехав совсем немного от Марбл-Арч, они словно очутились в другом городе, - словно другое солнце светило над колледжем, где учился Вилли, словно под парфюмерным прилавком в "Дебнемз" лежала другая земля.
Комната, которую отперла Джун, была маленькой; на ее дощатом полу, застеленном газетами, лежал про-стой матрац. Здесь были стул, полотенце, голая лампочка под потолком и мало что еще. Джун неторопливо разделась. Для Вилли это оказалось чересчур.
Он вряд ли даже успел что-то почувствовать. Буквально через несколько секунд для него все было кончено - после стольких дней подготовки, после всех затрат, - и он не знал, что сказать.
Позволив ему положить голову на свою пухлую руку, Джун сказала:
- Один мой приятель говорит, с индийцами так часто бывает. Это из-за того, что у вас браки планируют. Вроде как и стараться не нужно. Мой отец рассказывал, что его отец объяснял ему: "Сначала удовлетвори женщину. А потом уж думай о себе". Вряд ли кто-то говорил тебе что-нибудь в этом духе.
Впервые в жизни Вилли подумал о своем отце с состраданием.
- Дай мне попробовать снова, Джун, - сказал он. Он попробовал снова. Это длилось дольше, но
Джун ничего не сказала. А потом, как и в прошлый раз, все вдруг кончилось. Туалет был в конце грязного коридора. Высокий ржавый бачок покрывала мохнатая от пыли паутина; такие же клочья паутины висели, точно тряпки, на маленьком оконце под потолком. Джун, вернувшись оттуда, оделась очень тщательно; Вилли не смотрел на нее. Они спустились по лестнице молча. По дороге открылась одна дверь, и какая-то старуха пристально поглядела на них. Час назад Вилли смутился бы; теперь ему было все равно. На лестничной площадке они встретили маленького черного человечка в широкополой ямайской шляпе, почти закрывающей лицо. Его штаны - часть костюма "зут" - были сшиты из тонкого материала, предназначенного для более теплого климата, и напоминали завязанные на щиколотках мешки. Он посмотрел на них слишком долгим взглядом. Потом они прошли по убогим кварталам, где стояла мертвая тишина, мимо больших окон, наглухо закрытых провисшими занавесками и самодельными маркизами, к освещенным магазинам и обычным лондонским улицам с более или менее оживленным движением. Такси брать уже не стали. Джун села в автобус - она сказала, что доедет до Марбл-Арч, а оттуда, на другом автобусе, отправится в место под названием Криклвуд. Вилли поехал своим маршрутом. По дороге обратно в колледж, думая о том, как Джун возвращается домой, в какое-то место, которого он не мог себе даже представить, думая о Перси, Вилли почувствовал угрызения совести. Но это продолжалось недолго. Он отогнал их - как бы все ни сложилось дальше, в целом он был доволен собой. Сегодня он потрудился на славу. Стал, можно сказать, другим человеком. А с денежными проблемами он разберется потом.
Встретившись с Перси в следующий раз, он спросил:
- А какая у Джун семья?
- Не знаю. Я никогда не видел ее родных. По-моему, она их не любит.
Позже он пошел в библиотеку и взял там "Физиологию секса" - книгу в мягкой обложке из серии "Пеликан". Он и раньше видел эту книгу, но тогда его отпугнуло ее научное название. Маленький томик, изданный в военные годы, был прошит ржавыми металлическими скобками, кое-где мешавшими прочесть начала строчек. Вилли приходилось натягивать страницы и поворачивать книгу под разными углами. Наконец он нашел то, что искал. Он прочел, что в среднем мужчина способен продолжать сношение от десяти до пятнадцати минут. Это его огорчило. Но еще через несколько строчек обнаружилось кое-что похуже. Он прочитал, что "половой гигант" может с легкостью продлить время сношения до получаса. Легкомысленный, ехидный язык, который, на его взгляд, совсем не годился для серьезного издания, подействовал на него как удар. Он не поверил тому, что прочел, и отложил книгу.
Встретившись с Перси в следующий раз, он спросил:
- Как ты научился сексу, Перси?
- Надо начинать с малого, - ответил Перси. - Мы все начинали с малого. Тренировались на девочках помоложе. Не смотри на меня так возмущенно, малыш Вилли. Ты наверняка не знаешь всего, что творилось среди твоей же родни. Твоя беда, Вилли, в том, что ты чистюля. Люди глядят на тебя и не видят.
- Ты чище меня. Всегда в костюме и в красивой рубашке.
- Я заставляю женщин нервничать. Они меня боятся. Вот к чему надо стремиться, Вилли. Секс - жестокая вещь. Ты должен быть жестоким.
- И Джун тебя боится?
- До полусмерти. Спроси ее.
Вилли подумал, что нужно рассказать Перси о случившемся. Но он не знал, как это сделать. Ему пришла на память фраза из какого-то старого фильма, и он чуть было не сказал: "Перси, мы с Джун любим друг друга". Но эти слова ему не понравились, и он не нашел в себе сил их произнести.
Прошло около недели, и он порадовался тому, что ничего не сказал. Была суббота, и Перси, светская личность, взял его с собой на вечеринку в Ноттинг-хилле. Вилли не знал никого из собравшихся и держался поближе к Перси. Вскоре пришла и Джун. немного позже Перси сказал Вилли:
- Здесь адская скука. Мы с Джун пойдем обратно в колледж е...
Вилли посмотрел на Джун и спросил:
- Это правда?
- Да, Вилли, - ответила она в своей обычной пропой манере.
Если бы кто-нибудь спросил об этом, Вилли сказал бы, что Перси учит его английскому образу жизни. На самом же деле через Перси, не понимая, с чем именно его знакомят, Вилли приобщился к особому, преходящему жизненному укладу иммигрантской богемы Лондона пятидесятых годов. Это был свой маленький мирок, почти не соприкасающийся с традиционным миром богемы Сохо. Иммигранты - из Карибского бассейна, из белых африканских колоний, из Азии приехали сюда только что. Они казались еще новыми и экзотическими. Были здесь и коренные англичане как высокого, так и низкого происхождения, бросающие вызов социальным условностям и любящие порой вырваться куда-нибудь из Англии, и те, кто явился в Лондон из колоний и хотел вывернуть наизнанку колониальный кодекс поведения, - это были люди, готовые сойтись с самыми общительными и стильными из новоприбывших. Они встречались в Ноттинг-хилле, на нейтральной территории, в слабо освещенных меблированных квартирах обыкновенно в одном из кварталов, жители которых принадлежали к самым разным социальным слоям, то есть примерно там же, где Вилли недавно побывал с Джун, - и устраивали веселые кутежи. Но мало у кого из иммигрантов имелась надежная работа и хорошее жилье, куда можно было вернуться. Некоторые из них буквально ходили по краю, и это придавало их веселью особый оттенок.
Там был один человек, напугавший Вилли. Он был невысок, строен и хорошо сложен. Он был белым или казался белым. По его словам, он приехал из колоний; выговор у него был необычный. Издалека он выглядел безукоризненно, но если подойти ближе, это впечатление менялось: становилось заметно, что воротник рубашки у него грязный, пиджак потертый, зубы плохие и черные, а дыхание учащенное. Едва познакомившись с Вилли, он рассказал ему свою историю. Он был родом из богатой колониальной семьи, и перед войной отец отправил его в Лондон: он хотел, чтобы сын получил образование и приобрел светский лоск, который позволил бы ему войти в английское общество. У молодого человека был наставник-англичанин. Как-то раз, в процессе обучения, этот наставник спросил у него: "Если бы вы собирались пойти поужинать и у вас был выбор, куда вы отправились бы - в "Ритц" или в "Баркли"?" - "В "Ритц"", - ответил юноша из колоний. Наставник покачал головой и с казал: "Неправильно. Обычная ошибка. В "Баркли" кормят вкуснее. Никогда об этом не забывайте". После войны в семье произошла ссора, и вся прежняя жизнь кончилась. Он то ли писал об этом, то ли уже написал, и захотел, чтобы Вилли послушал часть одной главы. Вилли пришел к нему домой - этот человек снимал комнату в пансионе неподалеку - и стал слушать отрывок, в котором описывался визит героя к психиатру. Из того, что сказал сам психиатр, в этом отрывке почти ничего не было. Зато там подробно описывался вид из окна и ужимки кошки на ограде.
Слушая, Вилли стал понимать, что кабинет психиатра очень похож на комнату, где они сидят. И под конец, когда писатель спросил, какого мнения Вилли об услышанном, он сказал: "Мне хотелось больше узнать о пациенте и о враче". Писатель рассвирепел. Его черные глаза засверкали, он обнажил свои мелкие, почерневшие от табака зубы и закричал на Вилли: "Я не знаю, кто вы такой и откуда взялись и какой такой у вас, по-вашему, талант. Но один очень знаменитый человек сказал, что я открыл новое измерение в литературе". Вилли выбежал из комнаты, спасаясь от пришедшего в бешенство знакомого. Но когда они встретились в следующий раз, тот был уже спокоен. Он сказал: "Простите меня, дружище. Это все моя комната. Я ее ненавижу. Чувствую себя в ней, как в гробу. Привык-то я совсем к другому. Но я переезжаю. Вы уж меня простите. Пожалуйста, приходите и помогите мне переехать. Покажите, что вы не держите на меня зла". Вилли явился в пансион и постучал в дверь комнаты писателя. Из соседней двери вышла пожилая женщина и сказала: "Так это вы. Вчера он уехал, но предупредил, что пришлет кого-нибудь за вещами. Можете забрать его чемодан. Но сначала заплатите за жилье. Я покажу вам по книге. Он задолжал мне за двадцать недель. Итого шестьдесят шесть фунтов пятнадцать шиллингов". Вилли снова сбежал. Теперь, приходя с Перси на вечеринки, он высматривал этого невысокого человека с бородой. Довольно скоро он и впрямь увидел его: этот человек подошел к нему, прихлебывая из бокала белое вино, и сказал его дыхание отдавало сосиской и чесноком: "Извините, дружище. Но у нас в Южной Африке всегда говорили, что вы, индийцы, народ денежный, вот я и подумал, что вы согласитесь помочь".
Однажды на их вечеринке появился человек, не похожий на обычного прожигателя жизни. Он принес с собой бутылку шампанского и отдал ее Перси у двери. Ему было за пятьдесят; маленький, аккуратный, он был одет почти по стандартам Перси - в серый клетчатый костюм из материала, образующего на сгибах мягкие складки, с ручной вышивкой на лацканах пиджака. Перси познакомил нового гостя с Вилли и оставил их вдвоем.
Вилли, равнодушный к спиртному, но уже знающий, чего от него ждут, сказал:
- Шампанское!
- Охлажденное, - сказал гость удивительно мягким голосом; его выговор не был похож на выговор представителя свободной профессии. - Оно из "Рит-ца". Там всегда держат для меня бутылку наготове.
Вилли не был уверен, что это не шутка. Но глаза новоприбывшего смотрели холодно и спокойно, и Вилли решил, что ему не стоит над этим задумываться. Но надо же - опять "Ритц"! Как много он, оказывается, для них значит. С точки зрения Вилли, на родине которого гостиница считалась самой дешевой разновидностью кафе или закусочной, у лондонцев было странное понятие о роскоши - шикарный отель привлекал их сильнее, чем выпивка или развлечения, словно дополнительная цена означала дополнительное удовольствие.
Гость не собирался поддерживать разговор с Вилли, и Вилли понял, что ему придется приложить некоторые усилия.
- Вы работаете в Лондоне? - спросил он.
- Прямо здесь, - ответил гость. - Я застройщик. Разрабатываю этот район. Сейчас это мусорная куча. Но через двадцать лет все будет по-другому. Я готов подождать. Здесь очень много стариков, которые пользуются защитой государства и ничего не платят за свои квартиры в этих больших домах, хотя живут почти в центре Лондона. А на самом-то деле они бы хотели жить за городом. Где-нибудь на природе, в уютном сельском коттеджике. Я помогаю им туда переехать. Покупаю там дома и предлагаю здешним жителям обмен. Кто-то соглашается. Кто-то нет. Тогда я ломаю все вокруг них. В прежние времена я натравил бы на них Перси с его негритосами. - Он говорил мягко, без угрозы, просто делясь информацией, и Вилли ему поверил.
- Перси? - спросил он.
- Нашего бывшего лондонского домовладельца. А вы не знали? Он вам не говорил?
Позже в тот вечер Перси сказал Вилли:
- Значит, старикашка тебя прижал.
- Он сказал, что ты был домовладельцем.
- Чем я только не занимался, малыш Вилли. Ребят из Вест-Индии брали водить автобусы. Но где найти жилье? Никто не хочет сдавать черным. Сам знаешь. Поэтому кое-кто из островных чиновников помог людям вроде меня купить дома, чтобы мы могли селить в них своих земляков. Так это началось. И не подумай чего плохого. Дома, которые я покупал, были полны народу и стоили около полутора тысяч. Один обошелся в тысячу семьсот пятьдесят. Свободные комнаты я сдавал своим ребятам. И каждую пятницу, вечером, ходил собирать квартирную плату. У меня не было жильцов лучше барбадосцев. Они были здорово мне благодарны. В эти самые вечера по пятницам, как только кончится смена в автопарке, так каждый из них уже стоит в своей маленькой комнатке на коленях, чистый, умытый, и молится. С одной стороны Библия, открытая на Левите, а с другой - расчетная книжка с вложенными туда деньгами. И деньги высовываются. Старик прослышал обо мне и решил все у меня откупить. Я не мог ему отказать. Это были его владения. Он предложил мне работу в клубе. Обещал долю. А когда я про это напомнил, сказал, что я начинаю его утомлять. Я понял намек и добился стипендии в колледже. Но он по-прежнему хочет со мной дружить, а мне невыгодно с ним ссориться. Но это меня тревожит, Вилли. Он хочет, чтобы я снова на него работал. Это меня тревожит.
- А как ты попал в Панаму? - спросил Вилли.
- Мой отец работал на Панамском канале.
- Это как Суэцкий? - о нем все еще писали в газетах.
- Наш строили перед Первой мировой.
По школьной привычке Вилли отыскал Панамский канал в библиотеке колледжа. Там, в старых энциклопедиях и ежегодниках, на зернистых, отретушированных, но все равно размытых фотографиях в черных рамках он увидел то, что ему было нужно: огромную стройку накануне Первой войны, сухие котлованы и толпы безликих чернокожих рабочих, возможно, с Ямайки. Один из этих черных людей вполне мог быть отцом Перси.
Как-то они с Перси сидели в комнате отдыха, и Вилли спросил:
- А что твой отец делал на Панамском канале?
- Работал писарем в конторе. Ты же знаешь, какой там народ. Ни писать, ни читать не умеют.
"Лжет он, - подумал Вилли. - Глупая сказка. Его отец копал землю. Наверняка он был в одной из тех толп - стоял, как другие, покорно опираясь на кирку, и ждал, пока его сфотографируют".
До сих пор Вилли не очень хорошо представлял себе, как относиться к человеку, который не имеет определенного места в мире и то ли считает себя негром, то ли нет. Когда Перси ощущал себя негром, он называл Вилли своим другом; когда его настроение менялось, он старался держать Вилли на расстоянии. Теперь, мысленно воссоздавая эту картину - как отец Перси стоит под жарким панамским солнцем, точно солдат после команды "вольно", положив обе руки на свою кирку, - Вилли почувствовал, что знает товарища немного лучше.
Рассказывая Перси о себе, Вилли всегда был очень осторожен, и теперь ему стало легче находиться в обществе этого полунегра. Убедившись, что он стоит на одну-две, а то и на много ступеней выше Перси, Вилли стал с большей охотой признавать за ним умение вращаться в обществе, согласился видеть в нем знатока Лондона и западного образа жизни. Перси был польщен и взялся поближе познакомить Вилли с городом.
Перси любил хорошо одеваться. Он всегда носил костюм с галстуком. Его воротнички всегда были чистыми и туго накрахмаленными, а туфли начищенными, новыми на вид, с крепкими, совсем не стоптанными каблуками. Перси разбирался в одежде и покрое костюмов и мог сразу определить, кому из прохожих шьют на заказ, а кому нет. Умение хорошо одеваться было в его глазах чуть ли не добродетелью: он уважал людей, которые уважали одежду.
Вилли ничего не знал об одежде. У него было пять белых рубашек, а поскольку прачечная колледжа открывалась раз в неделю, ему приходилось два или три дня подряд надевать одну и ту же рубашку. У него был один галстук хлопчатобумажный, бордовый, ценой в шесть шиллингов. Каждые три месяца Вилли покупал новый галстук и выбрасывал старый, страшно заляпанный и такой мятый, что он уже не завязывался. Пиджак у него тоже был один - светло-зеленый, он не очень хорошо сидел и не держал формы. Вилли купил его за три фунта на Стрэнде, на распродаже, где самая дорогая вещь стоила не больше пятидесяти шиллингов. Он не считал, что плохо одевается, и прошло некоторое время, прежде чем он заметил, что Перси придает одежде большое значение и любит поговорить о ней. В первое время эта особенность Перси удивляла его. Ему казалось, что беспокоиться о покрое и цвете своего платья пристало разве что женщинам (и где-то в дальнем, сейчас уже закрытом уголке его сознания маячила мысль о неполноценных, его родственниках с материнской стороны, и их любви к ярким цветам). Мужчина, если он не неженка и не лентяй, не должен уподобляться женщинам в этом отношении. Но теперь Вилли подумал, что он понимает, почему Перси любит одежду, а еще больше обувь. А потом он убедился, что был не прав, считая любовь к одежде позорящей мужчину. Однажды Перси сказал:
- В субботу ко мне придет подружка. - По выходным в комнаты студентов пускали женщин. - Не знаю, замечал ли ты это, Вилли, но по выходным весь колледж прямо трясется от е...
Вилли почувствовал волнение и ревность - особенно его восхитила та легкость и прямота, с которой говорил Перси. Он сказал:
- Я бы познакомился с твоей подружкой.
- Приходи в субботу, выпьем вместе, - предложил Перси.
И Вилли стал с нетерпением ждать субботы. Чуть позже он спросил у Перси:
- А как зовут твою подружку?
- Джун, - удивленно ответил тот.
Это имя звучало для Вилли непривычно и приятно. И потом, во время того же разговора, он спросил как можно небрежнее:
- И чем она занимается, эта Джун?
- Продает духи в "Дебнемз".
Духи, "Дебнемз" - эти слова взбудоражили Вилли. Перси заметил его интерес и, желая лишний раз подкрепить свою репутацию истинного знатока Лондона, пояснил:
- "Дебнемз" - это большой универмаг на Оксфорд-стрит.
Еще через некоторое время Вилли спросил:
- Значит, там ты и познакомился с Джун? В "Дебнемз", где продают духи?
- Да нет, в клубе.
- В клубе?
- В питейном заведении, где я работал. Вилли был потрясен, но постарался скрыть это.
- Понятно, - ответил он.
- Я работал там до того, как попал сюда, - сказал Перси. - Владелец этого клуба - мой приятель. Если хочешь, я тебя туда свожу.
Они поехали на станцию метро Марбл-Арч. Именно сюда Вилли приезжал много месяцев назад, чтобы посмотреть на Уголок ораторов, - тогда он и встретил в парке Кришну Менона. Но теперь, когда Вилли в обществе Перси направился к тихой узенькой улочке, огибающей сзади большую гостиницу на Оксфорд-стрит, у него на уме был совсем другой Лондон. Клуб - снаружи его можно было распознать лишь по крохотной вывеске - оказался маленькой, изолированной, очень темной комнаткой, в которую вела дверь из вестибюля. За стойкой стоял черный бармен, а на табурете перед ним сидела светловолосая женщина с очень светлой, перепудренной кожей и в светлом платье. Оба они поздоровались с Перси. Вилли был взволнован, но не красотой женщины - она не была красива и казалась тем старше, чем дольше он на нее с мотрел, - а ее вульгарным, вызывающим видом, тем, что она пришла сюда вечером, тщательно подготовившись, и явным ощущением того, что он воспринимал как порочность. Перси заказал им обоим виски, хотя ни он, ни Вилли не любили спиртного; они сели, не притронувшись к стаканчикам, и Перси заговорил.
- Я дежурил тут у дверей. С вежливыми обходился вежливо, а с грубыми грубо, - сказал он. - Это была единственная работа, которую я смог найти. В таком месте, как Лондон, парням вроде меня надо брать что дают. Однажды я подумал, а не попросить ли мне долю в этом бизнесе. Мой друг здорово разозлился. Тогда я решил уйти, чтобы сохранить с ним хорошие отношения. Мой друг - опасный человек. Сам увидишь. Я вас познакомлю.
- А Джун пришла сюда как-то из "Дебнемз", где она торгует духами? спросил Вилли.
- Да, это недалеко. Пешком два шага.
Хотя Вилли не знал, как выглядит Джун и где находится "Дебнемз", он много раз пытался представить себе, как она идет из своего магазина в клуб.
В субботу он увидел ее в колледже, в комнате Перги. Джун оказалась крупной девицей в юбке, тесно облегающей бедра. Маленькая комнатка была наполнена запахом ее духов. У себя в "Дебнемз", подумал Вилли, она может воспользоваться любыми духами, какие только там продаются, вот и не пожалела их.
Вилли никогда еще не встречал такого аромата - смешанного запаха экскрементов, пота и глубокой, пронзительной, какой-то многосоставной сладости неопределенного происхождения.
Они устроились вместе на маленьком диванчике, и он позволял себе все плотнее прижиматься к ней, вдыхая этот сложный аромат, глядя на ее выщипанные брови, ощущая прикосновение ее ног, чуть колючих после депиляции, - она сидела, подобрав их под себя.
Перси заметил это, но смолчал. Вилли счел его молчание проявлением дружеской снисходительности. И сама Джун была мягка и уступчива, даже в присутствии Перси. Вилли видел эту готовность и уступчивость на ее лице. Когда подошло время оставить Джун и Перси наедине, чтобы они могли заняться тем, ради чего встретились, он уже взвинтил себя. Он подумал, что ему надо найти проститутку. Как это делается, он не знал, но слышал, что проституток много на улочках рядом с Пиккадилли-серкус. И все же отправиться туда ему не хватило смелости.
В понедельник он пошел в "Дебнемз". Девушки в парфюмерном отделе испугались его, а он их - напудренных, каких-то ненастоящих, со странными ресницами и к тому же ощипанных и подбритых, точно курицы в магазине. Но потом он все-таки отыскал Джун. Среди этого стекла и блеска, на искусственном свету - именно такой необычайный Лондон искал он на улицах сразу после своего приезда - она выглядела высокой, мягкой, грубоватой и очень соблазнительной.
Увидев все, что так возбудило его в субботу, он едва мог выдержать это зрелище. Ее длинные ресницы под перламутровыми веками и черными линиями бровей взметнулись вверх. Она поздоровалась с ним без удивления. Ему сразу стало легче; не успел он обменяться с ней и десятью словами, как убедился, что она понимает его потребность и готова быть с ним ласковой. Но даже тогда он почувствовал, что не знает, как перейти к делу, какие слова здесь нужны. Единственным, что он смог сказать, было:
- Ты со мной не встретишься, Джун?
- Конечно, Вилли, - очень просто ответила она.
- Может, сегодня? Когда ты закончишь.
- Где мы встретимся?
- В клубе.
- Где раньше работал Перси? Но надо, чтобы тебя приняли в члены, знаешь?
Ближе к вечеру он пошел в клуб узнать, можно ли стать его членом. Оказалось - пожалуйста. Как ни странно, клуб опять был почти пуст, если не считать очень белой женщины на табурете и черного бармена. Бармен (наверное, в эти периоды затишья он занимался и тем, что прежде входило в обязанности Перси, - был груб с грубыми и вежлив с вежливыми) попросил Вилли заполнить анкету. Потом Вилли заплатил пять фунтов (он жил на семь фунтов в неделю), и бармен - нарисовав ручкой несколько крохотных кружков, прежде чем начать писать, точно штангист, который примеряется к тяжелой штанге, прежде чем попытаться взять вес, - старательно вывел имя Вилли на маленькой членской карточке.
Он начал следить за улицей задолго до назначенного часа, потому что не хотел прийти первым в клуб, где его, возможно, ждало разочарование; и все это время он представлял себе, как Джун под конец рабочего дня совершает необходимые манипуляции, а затем идет из "Дебнемз" в клуб, куда он ее пригласил. Когда она явилась, он встретил ее в дверях, и они вместе вошли в темный зал. Бармен знал ее, и женщина на табурете тоже, и Вилли порадовался тому, что очутился здесь с человеком, которого знают. Он купил коктейли дорогие, пятнадцать шиллингов на двоих, - и все время, пока они сидели в этой темной комнате, вдыхал запах духов Джун и прижимался к ней, не обращая внимания на то, что сам же ей говорил.
- Мы не можем пойти в колледж, - сказала она. - Перси это не понравится, и потом, девушек пускают туда только по выходным. - Чуть позже она сказала: - Ну ладно. Пойдем в другое место. Но надо будет взять такси.
Когда она дала таксисту адрес, тот скорчил недовольную мину. Они покинули чудесные окрестности Марбл-Арч и Бейсуотер-роуд. Потом повернули на север и очень скоро оказались в убогом районе, среди больших неряшливых домов без палисадников и оград; под их окнами стояли мусорные баки. У одного из таких домов машина затормозила. Вместе с чаевыми плата таксисту составила пять шиллингов.
Они поднялись по лестнице без перил к большой о6одранной двери - во многих местах на ней проглядывали слои старой краски. Эта дверь вела в широкий, темный коридор, где пахло застарелой грязью, а на стенах до сих пор висели газовые рожки. Обои под потолком были почти черные; линолеум на полу вытерся и стал почти бесцветным, только кое-где по краям уцелел первоначальный узор. Лестница в конце коридора была широкой, в старинном стиле, но на деревянных перилах лежал слой глубоко въевшейся грязи. На лестничной площадке, под немытым окном с трещиной, валялся мусор.
- Это не "Ритц", но народ здесь дружелюбный, - сказала Джун.
Вилли не был в этом так уж уверен. Большинство дверей были закрыты. Но пока они шли наверх - лестница становилась все уже и уже, - то там, то сям двери чуть приоткрывались, и Вилли видел в щелях хмурые, морщинистые, желтые лица каких-то древних старух. Отъехав совсем немного от Марбл-Арч, они словно очутились в другом городе, - словно другое солнце светило над колледжем, где учился Вилли, словно под парфюмерным прилавком в "Дебнемз" лежала другая земля.
Комната, которую отперла Джун, была маленькой; на ее дощатом полу, застеленном газетами, лежал про-стой матрац. Здесь были стул, полотенце, голая лампочка под потолком и мало что еще. Джун неторопливо разделась. Для Вилли это оказалось чересчур.
Он вряд ли даже успел что-то почувствовать. Буквально через несколько секунд для него все было кончено - после стольких дней подготовки, после всех затрат, - и он не знал, что сказать.
Позволив ему положить голову на свою пухлую руку, Джун сказала:
- Один мой приятель говорит, с индийцами так часто бывает. Это из-за того, что у вас браки планируют. Вроде как и стараться не нужно. Мой отец рассказывал, что его отец объяснял ему: "Сначала удовлетвори женщину. А потом уж думай о себе". Вряд ли кто-то говорил тебе что-нибудь в этом духе.
Впервые в жизни Вилли подумал о своем отце с состраданием.
- Дай мне попробовать снова, Джун, - сказал он. Он попробовал снова. Это длилось дольше, но
Джун ничего не сказала. А потом, как и в прошлый раз, все вдруг кончилось. Туалет был в конце грязного коридора. Высокий ржавый бачок покрывала мохнатая от пыли паутина; такие же клочья паутины висели, точно тряпки, на маленьком оконце под потолком. Джун, вернувшись оттуда, оделась очень тщательно; Вилли не смотрел на нее. Они спустились по лестнице молча. По дороге открылась одна дверь, и какая-то старуха пристально поглядела на них. Час назад Вилли смутился бы; теперь ему было все равно. На лестничной площадке они встретили маленького черного человечка в широкополой ямайской шляпе, почти закрывающей лицо. Его штаны - часть костюма "зут" - были сшиты из тонкого материала, предназначенного для более теплого климата, и напоминали завязанные на щиколотках мешки. Он посмотрел на них слишком долгим взглядом. Потом они прошли по убогим кварталам, где стояла мертвая тишина, мимо больших окон, наглухо закрытых провисшими занавесками и самодельными маркизами, к освещенным магазинам и обычным лондонским улицам с более или менее оживленным движением. Такси брать уже не стали. Джун села в автобус - она сказала, что доедет до Марбл-Арч, а оттуда, на другом автобусе, отправится в место под названием Криклвуд. Вилли поехал своим маршрутом. По дороге обратно в колледж, думая о том, как Джун возвращается домой, в какое-то место, которого он не мог себе даже представить, думая о Перси, Вилли почувствовал угрызения совести. Но это продолжалось недолго. Он отогнал их - как бы все ни сложилось дальше, в целом он был доволен собой. Сегодня он потрудился на славу. Стал, можно сказать, другим человеком. А с денежными проблемами он разберется потом.
Встретившись с Перси в следующий раз, он спросил:
- А какая у Джун семья?
- Не знаю. Я никогда не видел ее родных. По-моему, она их не любит.
Позже он пошел в библиотеку и взял там "Физиологию секса" - книгу в мягкой обложке из серии "Пеликан". Он и раньше видел эту книгу, но тогда его отпугнуло ее научное название. Маленький томик, изданный в военные годы, был прошит ржавыми металлическими скобками, кое-где мешавшими прочесть начала строчек. Вилли приходилось натягивать страницы и поворачивать книгу под разными углами. Наконец он нашел то, что искал. Он прочел, что в среднем мужчина способен продолжать сношение от десяти до пятнадцати минут. Это его огорчило. Но еще через несколько строчек обнаружилось кое-что похуже. Он прочитал, что "половой гигант" может с легкостью продлить время сношения до получаса. Легкомысленный, ехидный язык, который, на его взгляд, совсем не годился для серьезного издания, подействовал на него как удар. Он не поверил тому, что прочел, и отложил книгу.
Встретившись с Перси в следующий раз, он спросил:
- Как ты научился сексу, Перси?
- Надо начинать с малого, - ответил Перси. - Мы все начинали с малого. Тренировались на девочках помоложе. Не смотри на меня так возмущенно, малыш Вилли. Ты наверняка не знаешь всего, что творилось среди твоей же родни. Твоя беда, Вилли, в том, что ты чистюля. Люди глядят на тебя и не видят.
- Ты чище меня. Всегда в костюме и в красивой рубашке.
- Я заставляю женщин нервничать. Они меня боятся. Вот к чему надо стремиться, Вилли. Секс - жестокая вещь. Ты должен быть жестоким.
- И Джун тебя боится?
- До полусмерти. Спроси ее.
Вилли подумал, что нужно рассказать Перси о случившемся. Но он не знал, как это сделать. Ему пришла на память фраза из какого-то старого фильма, и он чуть было не сказал: "Перси, мы с Джун любим друг друга". Но эти слова ему не понравились, и он не нашел в себе сил их произнести.
Прошло около недели, и он порадовался тому, что ничего не сказал. Была суббота, и Перси, светская личность, взял его с собой на вечеринку в Ноттинг-хилле. Вилли не знал никого из собравшихся и держался поближе к Перси. Вскоре пришла и Джун. немного позже Перси сказал Вилли:
- Здесь адская скука. Мы с Джун пойдем обратно в колледж е...
Вилли посмотрел на Джун и спросил:
- Это правда?
- Да, Вилли, - ответила она в своей обычной пропой манере.
Если бы кто-нибудь спросил об этом, Вилли сказал бы, что Перси учит его английскому образу жизни. На самом же деле через Перси, не понимая, с чем именно его знакомят, Вилли приобщился к особому, преходящему жизненному укладу иммигрантской богемы Лондона пятидесятых годов. Это был свой маленький мирок, почти не соприкасающийся с традиционным миром богемы Сохо. Иммигранты - из Карибского бассейна, из белых африканских колоний, из Азии приехали сюда только что. Они казались еще новыми и экзотическими. Были здесь и коренные англичане как высокого, так и низкого происхождения, бросающие вызов социальным условностям и любящие порой вырваться куда-нибудь из Англии, и те, кто явился в Лондон из колоний и хотел вывернуть наизнанку колониальный кодекс поведения, - это были люди, готовые сойтись с самыми общительными и стильными из новоприбывших. Они встречались в Ноттинг-хилле, на нейтральной территории, в слабо освещенных меблированных квартирах обыкновенно в одном из кварталов, жители которых принадлежали к самым разным социальным слоям, то есть примерно там же, где Вилли недавно побывал с Джун, - и устраивали веселые кутежи. Но мало у кого из иммигрантов имелась надежная работа и хорошее жилье, куда можно было вернуться. Некоторые из них буквально ходили по краю, и это придавало их веселью особый оттенок.
Там был один человек, напугавший Вилли. Он был невысок, строен и хорошо сложен. Он был белым или казался белым. По его словам, он приехал из колоний; выговор у него был необычный. Издалека он выглядел безукоризненно, но если подойти ближе, это впечатление менялось: становилось заметно, что воротник рубашки у него грязный, пиджак потертый, зубы плохие и черные, а дыхание учащенное. Едва познакомившись с Вилли, он рассказал ему свою историю. Он был родом из богатой колониальной семьи, и перед войной отец отправил его в Лондон: он хотел, чтобы сын получил образование и приобрел светский лоск, который позволил бы ему войти в английское общество. У молодого человека был наставник-англичанин. Как-то раз, в процессе обучения, этот наставник спросил у него: "Если бы вы собирались пойти поужинать и у вас был выбор, куда вы отправились бы - в "Ритц" или в "Баркли"?" - "В "Ритц"", - ответил юноша из колоний. Наставник покачал головой и с казал: "Неправильно. Обычная ошибка. В "Баркли" кормят вкуснее. Никогда об этом не забывайте". После войны в семье произошла ссора, и вся прежняя жизнь кончилась. Он то ли писал об этом, то ли уже написал, и захотел, чтобы Вилли послушал часть одной главы. Вилли пришел к нему домой - этот человек снимал комнату в пансионе неподалеку - и стал слушать отрывок, в котором описывался визит героя к психиатру. Из того, что сказал сам психиатр, в этом отрывке почти ничего не было. Зато там подробно описывался вид из окна и ужимки кошки на ограде.
Слушая, Вилли стал понимать, что кабинет психиатра очень похож на комнату, где они сидят. И под конец, когда писатель спросил, какого мнения Вилли об услышанном, он сказал: "Мне хотелось больше узнать о пациенте и о враче". Писатель рассвирепел. Его черные глаза засверкали, он обнажил свои мелкие, почерневшие от табака зубы и закричал на Вилли: "Я не знаю, кто вы такой и откуда взялись и какой такой у вас, по-вашему, талант. Но один очень знаменитый человек сказал, что я открыл новое измерение в литературе". Вилли выбежал из комнаты, спасаясь от пришедшего в бешенство знакомого. Но когда они встретились в следующий раз, тот был уже спокоен. Он сказал: "Простите меня, дружище. Это все моя комната. Я ее ненавижу. Чувствую себя в ней, как в гробу. Привык-то я совсем к другому. Но я переезжаю. Вы уж меня простите. Пожалуйста, приходите и помогите мне переехать. Покажите, что вы не держите на меня зла". Вилли явился в пансион и постучал в дверь комнаты писателя. Из соседней двери вышла пожилая женщина и сказала: "Так это вы. Вчера он уехал, но предупредил, что пришлет кого-нибудь за вещами. Можете забрать его чемодан. Но сначала заплатите за жилье. Я покажу вам по книге. Он задолжал мне за двадцать недель. Итого шестьдесят шесть фунтов пятнадцать шиллингов". Вилли снова сбежал. Теперь, приходя с Перси на вечеринки, он высматривал этого невысокого человека с бородой. Довольно скоро он и впрямь увидел его: этот человек подошел к нему, прихлебывая из бокала белое вино, и сказал его дыхание отдавало сосиской и чесноком: "Извините, дружище. Но у нас в Южной Африке всегда говорили, что вы, индийцы, народ денежный, вот я и подумал, что вы согласитесь помочь".
Однажды на их вечеринке появился человек, не похожий на обычного прожигателя жизни. Он принес с собой бутылку шампанского и отдал ее Перси у двери. Ему было за пятьдесят; маленький, аккуратный, он был одет почти по стандартам Перси - в серый клетчатый костюм из материала, образующего на сгибах мягкие складки, с ручной вышивкой на лацканах пиджака. Перси познакомил нового гостя с Вилли и оставил их вдвоем.
Вилли, равнодушный к спиртному, но уже знающий, чего от него ждут, сказал:
- Шампанское!
- Охлажденное, - сказал гость удивительно мягким голосом; его выговор не был похож на выговор представителя свободной профессии. - Оно из "Рит-ца". Там всегда держат для меня бутылку наготове.
Вилли не был уверен, что это не шутка. Но глаза новоприбывшего смотрели холодно и спокойно, и Вилли решил, что ему не стоит над этим задумываться. Но надо же - опять "Ритц"! Как много он, оказывается, для них значит. С точки зрения Вилли, на родине которого гостиница считалась самой дешевой разновидностью кафе или закусочной, у лондонцев было странное понятие о роскоши - шикарный отель привлекал их сильнее, чем выпивка или развлечения, словно дополнительная цена означала дополнительное удовольствие.
Гость не собирался поддерживать разговор с Вилли, и Вилли понял, что ему придется приложить некоторые усилия.
- Вы работаете в Лондоне? - спросил он.
- Прямо здесь, - ответил гость. - Я застройщик. Разрабатываю этот район. Сейчас это мусорная куча. Но через двадцать лет все будет по-другому. Я готов подождать. Здесь очень много стариков, которые пользуются защитой государства и ничего не платят за свои квартиры в этих больших домах, хотя живут почти в центре Лондона. А на самом-то деле они бы хотели жить за городом. Где-нибудь на природе, в уютном сельском коттеджике. Я помогаю им туда переехать. Покупаю там дома и предлагаю здешним жителям обмен. Кто-то соглашается. Кто-то нет. Тогда я ломаю все вокруг них. В прежние времена я натравил бы на них Перси с его негритосами. - Он говорил мягко, без угрозы, просто делясь информацией, и Вилли ему поверил.
- Перси? - спросил он.
- Нашего бывшего лондонского домовладельца. А вы не знали? Он вам не говорил?
Позже в тот вечер Перси сказал Вилли:
- Значит, старикашка тебя прижал.
- Он сказал, что ты был домовладельцем.
- Чем я только не занимался, малыш Вилли. Ребят из Вест-Индии брали водить автобусы. Но где найти жилье? Никто не хочет сдавать черным. Сам знаешь. Поэтому кое-кто из островных чиновников помог людям вроде меня купить дома, чтобы мы могли селить в них своих земляков. Так это началось. И не подумай чего плохого. Дома, которые я покупал, были полны народу и стоили около полутора тысяч. Один обошелся в тысячу семьсот пятьдесят. Свободные комнаты я сдавал своим ребятам. И каждую пятницу, вечером, ходил собирать квартирную плату. У меня не было жильцов лучше барбадосцев. Они были здорово мне благодарны. В эти самые вечера по пятницам, как только кончится смена в автопарке, так каждый из них уже стоит в своей маленькой комнатке на коленях, чистый, умытый, и молится. С одной стороны Библия, открытая на Левите, а с другой - расчетная книжка с вложенными туда деньгами. И деньги высовываются. Старик прослышал обо мне и решил все у меня откупить. Я не мог ему отказать. Это были его владения. Он предложил мне работу в клубе. Обещал долю. А когда я про это напомнил, сказал, что я начинаю его утомлять. Я понял намек и добился стипендии в колледже. Но он по-прежнему хочет со мной дружить, а мне невыгодно с ним ссориться. Но это меня тревожит, Вилли. Он хочет, чтобы я снова на него работал. Это меня тревожит.