Страница:
Рядом с патетическим сентиментализмом Клопштока в Германии развивается сниженный вариант чувствительности, для которого типичны пассивная погруженность в личные переживания, в частную жизнь и повседневные конфликты. Между 1740 и 1780 годами этот вид сентиментализма определяет жанры семейно-бытового романа, "мещанской драмы", и "серьезной комедии", идиллии и анакреонтической поэзии. Несмотря на ничтожность объектов эмоции и мелкую, слащаво-слезливую форму ее проявления, эта литература сыграла заметную роль в утверждении ценности человеческой личности. С начала 60-х годов образцом для немецких сентименталистов становится Стерн.
Но, подражая Стерну, немцы не владеют его искусством объединения чувствительности и юмора, ибо еще безоговорочно верят в спасительность чувства. Из немецких современников Стерна наиболее близок ему Виланд, в творчестве которого получил отражение кризис сентиментализма.
Кристоф Мартин Виланд (Christoph Martin Wieland, 1733 - 1813) вступил в литературу в начале 50-х годов как эпигон Клопштока и ученик Бодмера, который в 1752 г. приглашает молодого поэта к себе в Цюрих. В Швейцарии Виланд пишет произведения, проникнутые христианским благочестием и религиозным мистицизмом. Однако уже в конце этого "серафического" периода (1752 - 1759) намечается перелом в его мировоззрении.
В 1760 г. Виланд возвращается на родину в город Биберах, где его ждет сугубо прозаическая служба чиновника магистрата. Стремясь вырваться из мещанского окружения, в котором он оказался, Виланд становится частым посетителем аристократического салона в соседнем замке Вартхаузен, где он впитывает скептический дух французского Просвещения. Разрыв между прекраснодушным идеалом сентиментализма и реальной действительностью порождает в его сознании острый идейный кризис, выход из которого он находит в учении английского философа Шефтсбери о гармонии духовного и чувственного начал в природе человека. Это учение он подвергает проверке в романе "История Агатона" (1767), который Лессинг называет "первым и единственным романом для мыслящего человека с классическим вкусом".
Местом действия "Истории Агатона" служит Древняя Греция с ее культурно-историческими реалиями и политическими конфликтами, с ее жрецами, философами и гетерами. Но идеи и чувства, волнующие героев и автора, принадлежат XVIII веку. Сюжетная канва романа вполне традиционна: в поисках возлюбленной Агатон попадает в различные города и страны, претерпевая многочисленные превратности судьбы. Принципиальная же новизна романа в том, что стремление к добродетели соединяется в сознании Агатона с эгоистическими чувствами, и все капризы судьбы раскрываются как импульсы развития его личности. Традиционному рассказу об испытаниях идеального и изначально не меняющегося героя Виланд противопоставляет историю становления "смешанного характера" под воздействием окружающей действительности. Тем самым он становится основоположником "романа воспитания", характернейшего явления немецкого Просвещения.
Своей задачей автор "Истории Агатона" провозглашает исследование нравственной природы человека, он хочет выяснить, "насколько способен преуспеть в добродетели смертный, подчиняющийся силам природы". Замысел романа был оптимистичен: наивному мечтателю предстояло стать добродетельным мудрецом. Однако к концу своей истории Агатон оказывается перед выбором между циническим гедонизмом и отречением от мира, а автор должен либо нарушить логику развития характера, либо отказаться от правдоподобия формирующих его обстоятельств. Заключительный эпизод, изображающий идеальное государство Тарент, переводит "правдивую историю" в утешительную утопию, которую сам автор сопровождает ироническим комментарием.
В 60-е годы Виланд нередко прерывает работу над "Агатоном" ради менее серьезных произведений, в которых он не так скован положительным идейным заданием. В романе "Дон Сильвио де Розальва, или Победа природы над мечтательностью" (1764), построенном по схеме "Дон Кихота", он исследует сознание фантазера, подменяющего объективную действительность сентиментальной иллюзией. В игривых "Комических рассказах" (1765) по мотивам Лукиана поэт с изящным лукавством представляет читателям скандальную хронику Олимпа, описывает любовные приключения античных богов и богинь, одетых в модные костюмы XVIII в. Поэма "Музарион, или Философия граций" (1768) рисует очаровательный идеал "приветливой добродетели", противопоставленный крайностям аскетизма и распущенности. В поэмах "Идрис и Ценида" (1768) и "Новый Амадис" (1771) Виланд обращается к волшебно-авантюрному сюжету: странствия рыцаря в поисках идеала превращаются в серию комически-фривольных эпизодов, снижающих образ добродетельного и чувствительного героя.
С этими произведениями Виланда связано понятие немецкого литературного рококо, течения, развивавшегося в сложном взаимодействии с сентиментализмом. К признакам этого течения относятся культ грации, легкости и изящества, эпикурейский идеал безмятежного наслаждения, интерес к жанрам пасторали и волшебной сказки, к стилизации и пародии. Основным стилистическим приемом поэзии рококо является фикция рассказчика, т. е автор не скрывается за своими героями, а вступает в личный контакт с читателем, давая то эмоционально-сочувственное, то ироническое освещение событиям рассказа. В романах и поэмах Виланда мир всегда раскрывается в двух аспектах - с позиций героя-идеалиста и стоящего рядом с ним автора, который сочувствует своему герою и одновременно над ним смеется, эмоционально удостоверяет идеальную картину мира и тут же опровергает ее при помощи иронии.
Такой же скептической двойственностью отмечены общественно-политические взгляды Виланда. Полемизируя с Руссо, он защищает теорию общественного прогресса и просвещенной монархии. Но красноречивые доказательства и яркие художественные иллюстрации этой теории неизменно сопровождаются у него недоверчивой усмешкой по поводу человеколюбивых гипотез, которые никогда не подтверждаются историей, и благородных утопий, которые никогда не становятся реальностью. Шах Гебаль из романа "Золотое зерцало" (1772) безмятежно засыпает в самых патетических местах поучительной истории своего царства, а противоречивые комментарии бесчисленных переводчиков этой истории окончательно превращают ее в ироническую игру. Лишь непримиримая критика феодального произвола и религиозного фанатизма свидетельствует о твердости просветительских позиций Виланда.
В 1769 - 1771 гг. Виланд - профессор философии и изящных искусств в Эрфуртском университете. Политический роман "Золотое зерцало" привлек к нему внимание веймарской герцогини Анны-Амалии, которая в 1772 г. пригласила знаменитого поэта воспитателем будущего герцога. С этих пор Виланд до конца своих дней живет в Веймаре в дружеском общении с Гете, Шиллером и Гердером, способствуя вместе с ними превращению этого города в культурную столицу Германии. Однако и в годы "Бури и натиска", и в период "веймарского классицизма" Виланд сохраняет идейную и эстетическую независимость - в немецком Просвещении он представляет линию скептической критики идеализма. Главными произведениями Виланда веймарского периода являются сатирический роман "История абдеритов" (1774) и волшебно-авантюрная поэма "Оберон" (1780).
"История абдеритов" - блестящий образец остросоциальной антимещанской сатиры, перерастающей в обличение феодальных и религиозных предрассудков. Абдерой назывался легендарный античный город глупцов наподобие немецкой Шильды или русского Пошехонья. Виланд строит роман на контрасте разума и неразумия, как столкновение философа Демокрита, переживающего в Абдере своеобразное "горе от ума", и абдеритов - воплощения глупости и предрассудков, поданных в гротескном аспекте. Главный источник комизма заключается в несоответствии подлинного облика абдерита его высоким представлениям о себе и о порядках, царящих в Абдере. Сквозь античный фасад явственно проступает та немецкая действительность, которая служит подлинным объектом сатиры Виланда. Он создает собирательный образ немецкого мещанина, благоденствующего в мире пошлости и беззакония.
Лучшим поэтическим произведением Виланда является поэма "Оберон". Написанная легкими, звучными стансами, она вобрала все богатство красок и настроений, присущих виландовскому рококо. Содержание поэмы составляет повествование об испытаниях любви, верности и душевного благородства, которым подвергает влюбленных царь эльфов Оберон, усомнившись в человеческой добродетели. Виланд раскрывает это содержание путем виртуозной стилизации разнообразных литературных источников, главным из которых является рыцарский роман. Лирический пафос, утверждающий просветительскую веру в человека, он объединяет с намеренным заострением сказочного неправдоподобия и идейной ограниченности, свойственных его средневековому источнику. Так, игра элементами средневекового и просвещенного сознания становится для Виланда выражением коренного противоречия идеального и реального. Высокое поэтическое мастерство и своеобразное сочетание красочной фантазии с лиризмом и юмором ставит "Оберона" в один ряд с "Неистовым Роландом" Ариосто и "Русланом и Людмилой" Пушкина.
В Веймаре Виланд на протяжении многих лет издает журнал "Немецкий Меркурий", один из самых популярных и влиятельных журналов своего времени. В годы Французской революции Виланд печатает в нем свои политические статьи и диалоги, в которых отражены колебания автора между признанием исторической закономерности революции и страхом за судьбу гуманистической культуры века Просвещения. Фанатизму обеих борющихся сторон он противопоставляет скептицизм мудреца, ставящего превыше всего духовную независимость личности.
----------------------------------------------------------------------
[1] Гегель. Эстетика: В 4 т. М., 1971. Т. 3. С. 536.
ГЛАВА 20.
ГЕРДЕР И ДВИЖЕНИЕ "БУРИ И НАТИСКА"
На пороге 1770-х годов немецкая литература вступает в новую фазу развития. Возросшее общественное и нравственное самосознание немецкого бюргерства, нарастающий социальный протест против приниженности и бесправия, косности и провинциализма культурной жизни вылились в кратковременное, но интенсивное и плодотворное движение, представленное молодым поколением. Оно получило название "Буря и натиск" ("Sturm und Drang") по заглавию драмы Ф. М. Клингера, одной из самых ярких фигур этого течения.
Движение "Бури и натиска" составляет неотъемлемую част эпохи Просвещения. Оно вырастает на основе просветительский идеологии и органически связано с ее идеалами эмансипации личности от политического и духовного гнета. Вместе с тем в нем появляются качественно новые моменты. Прежде всего это отказ от последовательно рационалистического подхода к общественным, нравственным и эстетическим проблемам, который господствовал в Просвещении ранее. Следуя идеям европейского сентиментализма, писатели-штюрмеры (от слова "Sturm" - буря) восстают против диктата разума и "здравого смысла", прагматической рассудочности, в которой они видят проявление мещанской ограниченности и эгоизма. В качестве альтернативы они выдвигают культ сердца, чувства, страсти. Обезличивающему влиянию цивилизации с ее условностями, приличиями и обязательным этикетом поведения они противопоставляют спонтанное, ничем не скованное проявление неповторимо индивидуальной "сильной" личности. В духе идей Руссо они ратуют за простую, неискаженную человеческую природу против искусственности современного уклада жизни. Но, восприняв нравственный аспект учения Руссо, его критику прогресса и цивилизации, штюрмеры остались далеки от его радикальных политических и социальных идей, подхваченных впоследствии Великой французской революцией. Для судьбы немецкого руссоизма характерно применение импульсов, полученных от Руссо, к сфере эстетической - прежде всего открытие фольклора как проявления простой и "естественной" сущности человеческой натуры.
Теоретическим вождем нового литературного движения был Иоганн Готфрид Гердер (Johann Gottfried Herder, 1744 - 1803), оказавший влияние на все поколение 1770-х годов, прежде всего на молодого Гете. Жизненный путь Гердера типичен для судьбы немецкого интеллигента той эпохи. Он родился в маленьком местечке Морунген в Восточной Пруссии в семье бедного звонаря и причетника местной церкви, одновременно и сельского учителя. Талантливому и любознательному юноше удалось получить доступ к высшему образованию. Он поступил на богословский факультет Кенигсбергского университета, но гораздо больше его увлекала философия и литература. Ему посчастливилось слушать лекции Канта, впервые познакомившего его с идеями Руссо. Немалое влияние оказал на него философ-интуитивист И. Г. Гаман (1730 - 1788), представлявший и по своим взглядам, и по форме их изложения полную противоположность традиционной академической науке рационалистического толка. Экстатический "пророческий" стиль Гамана наложил свой отпечаток и на манеру письма самого Гердера и некоторых его последователей. По окончании университета Гердер получил место пастора в Риге, где провел пять лет (1764 - 1769). В этом городе, входившем в состав Российской империи, ему вскоре удалось обратить на себя внимание своими необычными проповедями, смелыми по содержанию, блестящими по форме и лишь весьма отдаленно отвечавшими своему прямому назначению. И здесь, и в дальнейшем Гердер использовал церковную кафедру в истинно просветительских целях, раскрывая перед слушателями свое понимание истории, философии, морали и религии. К этому времени он уже обратил на себя внимание и как автор двух книг: "Фрагменты о новейшей немецкой литературе" (1767) и "Критические леса" (1769), в которых полемически развивал некоторые идеи Лессинга.
К этому времени ему уже удалось сделать церковную карьеру, но он внезапно бросил все и отправился в путешествие, вскоре прервавшееся из-за безденежья. В 1770 г. он оказался в Страсбурге, где произошла его встреча с юным Гете, студентом Страсбургского университета. Завязавшаяся между ними дружба продолжалась и после того, как Гердер покинул Страсбург и отправился в качестве проповедника ко двору ландграфа Бюкебургского. Здесь он написал ряд крупных работ, определивших его основополагающую роль в изучении литературы, языка, философии истории, фольклора. В 1776 г. Гете, незадолго до того переехавший в Веймар, выхлопотал Гердеру приглашение на должность главы церковного ведомства, и отныне до конца своих дней Гердер жил в Веймаре, совмещая свои официальные обязанности с широкой программой по реорганизации просвещения и с литературной и научной деятельностью.
Ключом к пониманию новаторской роли Гердера является переворот, совершенный им в философии истории. На фоне двух полярных концепций прогресса - прямолинейно положительной, как у большинства просветителей, и резко отрицательной, как у Руссо, позиция Гердера предстает гораздо более диалектичной и во многом предвосхищает философию истории великих мыслителей следующего поколения - Вильгельма Гумбольдта и Гегеля.
Гердер признает поступательное движение человеческой цивилизации и его благотворные последствия для рода человеческого - не только материальные, но и духовные, нравственные. Это сближает его с просветителями предшествующего периода. Но прогрессивное развитие, по его мысли, не означает безусловного отрицания пройденных этапов (в особенности в области культуры). Каждая ступень в развитии человечества отличается своим неповторимым своеобразием и своей ценностью, которые невосполнимо утрачиваются на следующей ступени. Движение происходит как отталкивание, неприятие ушедшей культурной эпохи со стороны той, которая пришла ей на смену. В этом принципе борьбы противоречий и противоположностей как основы поступательного развития - величайшее диалектическое прозрение Гердера-историка. Он далек от безоговорочной идеализации патриархальной старины в учении Руссо, но призывает бережно сохранять ее следы, прежде всего народную поэзию, простую и безыскусную, выражающую в естественной, не искаженной книжной ученостью форме народные чаяния, строй чувств и отношений, исчезнувших или исчезающих в условиях современной цивилизации. "Предназначение рода людского - в смене сцен, культуры и нравов. Горе человеку, если ему не по душе та сцена, где он должен выступать, но горе и тому философу, изучающему человечество и нравы, которому его сцена кажется единственной, а каждая предшествующая непременно представляется плохой!" - пишет он в статье "Извлечения из переписки об Оссиане и о песнях древних народов" (1773). Из этой позиции Гердера вытекает несколько основополагающих выводов.
Прежде всего единство исторического развития человечества как поступательного движения включает все многообразие социальных и культурных эпох, разных народов, больших и малых, цивилизованных и "диких". Гердер отвергает традиционное иерархическое деление, признающее культурный авторитет и "совершенство" только за классической древностью и ее современными подражателями - французами, итальянцами и другими просвещенными европейскими народами. Малые народы и племена также создали свою неповторимую, своеобразную поэзию - зачастую устную, бесписьменную, фольклорную, которую необходимо собрать, записать, сделать доступной культурному сознанию европейцев.
И в самой Европе, по мнению Гердера, немало неизведанных сокровищ народной поэзии. Лишь с конца 1750-х годов стали известны песни скандинавской "Эдды", вслед за ними - английские и шотландские народные песни и баллады, совсем еще не собраны и не изучены немецкие. Гердер призывает своих соотечественников последовать примеру англичан (сборник Перси "Памятники старой английской поэзии", 1765) - записывать и издавать песни и предания старины, пока еще живут в глухих уголках их носители, ибо нивелирующее влияние обезличенной салонной и книжной ("буквенной") культуры проникает и туда, поглощая и вытесняя подлинную поэзию, рожденную в недрах народной жизни.
Эти призывы Гердер подкрепил собственной практикой, издав в 1778 - 1779 гг. обширный сборник "Народные песни" (после его смерти он многократно издавался под названием "Голоса народов в песнях"). Он включил туда кроме немецких английские, итальянские, испанские, скандинавские, сербские, эстонские, литовские, латышские, лапландские, индейские и другие образцы народной поэзии в своем переводе. Многочисленные работы Гердера о народной поэзии заложили основы будущей фольклористики. Его поэтические переводы и соображения о том, как нужно переводить стихи, положили начало новым принципам перевода, которые были развиты немецкими романтиками, а позднее восприняты В. А. Жуковским. Гердер, в частности, впервые потребовал от переводчика поэзии безупречного сохранения звуковой стороны оригинала соблюдения ритма, характера рифмовки, звукописи, строфики, всего того, что составляет национальное своеобразие стиха.
Настаивая на индивидуально-неповторимой ценности каждой культурной эпохи, Гердер тем самым отвергает нормативный подход, утвердившийся в эстетике классицизма, ориентацию на абсолютный художественный идеал, обычно связываемый с античностью. По мысли Гердера, нормативный подход к искусству опровергается относительностью обычаев, нравов, жизненного уклада, которая явственно выступает при сопоставлении цивилизованных и "диких" народов. Народ создает поэзию сообразно своим потребностям и сам выступает ее судьей и ценителем. Эти идеи впоследствии получат развитие в книге Стендаля "Расин и Шекспир" (1823) - в одном из манифестов романтической школы во Франции. Национальное и историческое своеобразие исключает вневременной, вненациональный, всеобщий идеал красоты, который утверждала эстетика классицизма. Таким образом, Гердер в своей критике французского классицизма идет дальше Лессинга.
Историзм Гердера имеет прямым следствием реабилитацию средневековой культуры, полностью отвергавшейся на предшествующих этапах Просвещения. И в этом вопросе, как и во многих других, концепция Гердера дала толчок идеям романтиков.
Важное значение имела статья Гердера "Шекспир", напечатанная вместе со статьей об Оссиане в сборнике "О немецком характере и искусстве" (1773). Этот сборник, в который вошла также и работа Гете "О немецком зодчестве", стал манифестом "Бури и натиска". Сопоставляя драму Шекспира с греческой, Гердер приходит к выводу, что у них нет ничего общего, кроме названия: каждая порождена своими особенными условиями жизни, характером общества и государства, сложностью человеческой личности и отношений между людьми. Значительно более простая в своей основе жизнь древних греков естественно воплощалась в простой структуре их драм и столь же естественно отражалась в аристотелевских правилах. Иначе обстояло дело на севере Европы в эпоху Шекспира: "Перед Шекспиром, вокруг него были отечественные обычаи, деяния, склонности, исторические традиции, которым менее всего была присуща простота, составляющая основу греческой драмы". Отсюда - усложненность созданных им ситуаций и характеров, композиций и фабулы, протяженность действия во времени и насыщенность этого времени событиями, частая смена места, всегда конкретно связанного с обстоя, о 1ьствами и характером события.
Особое внимание Гердер уделяет вопросу о месте и времени. Он впервые поднимает проблему несоответствия художественного времени и бытового, астрономического. Проблема эта сохраняет свою теоретическую остроту и в наши дни. В статье о Шекспире противопоставлены две великие, но в корне разные драматические системы: античная и шекспировская (в отличие от Лессинга, который подтверждал величие Шекспира его близостью к древним). С другой же стороны, Шекспир противопоставлен французской классической трагедии, которую Гердер считает вторичной, подражательной. Это типологическое противопоставление французской трагедии и Шекспира будет также впоследствии развито романтиками.
Новое слово сказал Гердер и в вопросе о языке. В трактате "О происхождении языка" (1770), написанном на конкурсную тему Прусской академии, Гердер впервые приближается к диалектическому решению этого вопроса, занимавшего многих его современников. Полемизируя с теологической идеей "божественного происхождения" языка, а также и с некоторыми представлениями просветителей (Кондильяка, Руссо), он связывает происхождение языка с развитием мышления. В "Фрагментах о новейшей немецкой литературе", в этюде "О возрастах языка" Гердер называет язык поэзии юностью, изящной прозы - зрелостью, науки - старостью языка. Именно в такой последовательности сменяют они друг друга в процессе исторического развития. В противовес рационалистической концепции Готшеда, в любом случае требовавшего от языка ясности и правильности, Гердер подчеркивает специфику поэтического языка - образность и метафоричность, богатство синонимов, которых старательно избегает язык науки, свободу инверсий и грамматических связей.
Все эти идеи, взаимосвязанные и дополняющие друг друга, были изложены преимущественно в работах начала 1770-х годов. В сочинениях 1780-х и 1790-х годов Гердер продолжает их разработку ("Идеи о философии истории", "Письма для поощрения гуманности"), но полемическая заостренность здесь смягчается, и во многих вопросах заметно сближение с общепросветительскими позициями которые ранее оспаривались Гердером.
Истинно просветительская позиция Гердера проявилась в его подходе к проблеме национального характера в искусстве: впервые выдвинув идею национального своеобразия, отстаивая ценность немецкой национальной культуры (прежде всего фольклора), Гердер был решительным противником всякой национальной ограниченности и высокомерия.
Принципиально новый подход Гердера к литературе сказался и на форме его критических статей, для которых характерно эмоционально взволнованное "вживание" в предмет. Гердер - противник систематического анализа, которым с таким мастерством владел Лессинг. Он намеренно фрагментарен, изложение материала у него представляет собой непринужденный, порою запальчивый диалог с читателем.
Поколение писателей, вступивших в литературу в начале 1770-х годов, стоит под знаком влияния идей Гердера и творчества молодого Гете. Их объединяет возросшее национальное самосознание, поиски самостоятельного пути, освобождения от нормативной поэтики французского классицизма, в ряде случаев - пересмотр отношения к античному наследию, обращение к конкретной действительности и ее социальным и нравственным конфликтам. Руссоистское требование возвращения к природе приводит к отрицанию "искусства" (эта антитеза присутствовала и в статьях Гердера), а в художественной практике нередко к нарочитому огрублению ситуаций, характеров и языка. Это была закономерная реакция на условность, изящную сглаженность и благопристойность французских образцов. Вместе с тем литература "Бури и натиска" при всем своем стремлении приблизиться к природе, показать человека и жизнь, каковы они на самом деле, без прикрас, была неспособна дать объективную картину действительности - слишком доминировала субъективная авторская точка зрения, слишком часто герои драм и романов были просто сколком личности и переживаний самого автора. Отсюда проистекает и противоречивое сочетание полярных стилевых принципов - нарочитой сниженности и аффектации, просторечия и возвышенной, сугубо "литературной" патетики. Обе крайности преследовали одну цель - усилить индивидуальную экспрессивность языка.
Но, подражая Стерну, немцы не владеют его искусством объединения чувствительности и юмора, ибо еще безоговорочно верят в спасительность чувства. Из немецких современников Стерна наиболее близок ему Виланд, в творчестве которого получил отражение кризис сентиментализма.
Кристоф Мартин Виланд (Christoph Martin Wieland, 1733 - 1813) вступил в литературу в начале 50-х годов как эпигон Клопштока и ученик Бодмера, который в 1752 г. приглашает молодого поэта к себе в Цюрих. В Швейцарии Виланд пишет произведения, проникнутые христианским благочестием и религиозным мистицизмом. Однако уже в конце этого "серафического" периода (1752 - 1759) намечается перелом в его мировоззрении.
В 1760 г. Виланд возвращается на родину в город Биберах, где его ждет сугубо прозаическая служба чиновника магистрата. Стремясь вырваться из мещанского окружения, в котором он оказался, Виланд становится частым посетителем аристократического салона в соседнем замке Вартхаузен, где он впитывает скептический дух французского Просвещения. Разрыв между прекраснодушным идеалом сентиментализма и реальной действительностью порождает в его сознании острый идейный кризис, выход из которого он находит в учении английского философа Шефтсбери о гармонии духовного и чувственного начал в природе человека. Это учение он подвергает проверке в романе "История Агатона" (1767), который Лессинг называет "первым и единственным романом для мыслящего человека с классическим вкусом".
Местом действия "Истории Агатона" служит Древняя Греция с ее культурно-историческими реалиями и политическими конфликтами, с ее жрецами, философами и гетерами. Но идеи и чувства, волнующие героев и автора, принадлежат XVIII веку. Сюжетная канва романа вполне традиционна: в поисках возлюбленной Агатон попадает в различные города и страны, претерпевая многочисленные превратности судьбы. Принципиальная же новизна романа в том, что стремление к добродетели соединяется в сознании Агатона с эгоистическими чувствами, и все капризы судьбы раскрываются как импульсы развития его личности. Традиционному рассказу об испытаниях идеального и изначально не меняющегося героя Виланд противопоставляет историю становления "смешанного характера" под воздействием окружающей действительности. Тем самым он становится основоположником "романа воспитания", характернейшего явления немецкого Просвещения.
Своей задачей автор "Истории Агатона" провозглашает исследование нравственной природы человека, он хочет выяснить, "насколько способен преуспеть в добродетели смертный, подчиняющийся силам природы". Замысел романа был оптимистичен: наивному мечтателю предстояло стать добродетельным мудрецом. Однако к концу своей истории Агатон оказывается перед выбором между циническим гедонизмом и отречением от мира, а автор должен либо нарушить логику развития характера, либо отказаться от правдоподобия формирующих его обстоятельств. Заключительный эпизод, изображающий идеальное государство Тарент, переводит "правдивую историю" в утешительную утопию, которую сам автор сопровождает ироническим комментарием.
В 60-е годы Виланд нередко прерывает работу над "Агатоном" ради менее серьезных произведений, в которых он не так скован положительным идейным заданием. В романе "Дон Сильвио де Розальва, или Победа природы над мечтательностью" (1764), построенном по схеме "Дон Кихота", он исследует сознание фантазера, подменяющего объективную действительность сентиментальной иллюзией. В игривых "Комических рассказах" (1765) по мотивам Лукиана поэт с изящным лукавством представляет читателям скандальную хронику Олимпа, описывает любовные приключения античных богов и богинь, одетых в модные костюмы XVIII в. Поэма "Музарион, или Философия граций" (1768) рисует очаровательный идеал "приветливой добродетели", противопоставленный крайностям аскетизма и распущенности. В поэмах "Идрис и Ценида" (1768) и "Новый Амадис" (1771) Виланд обращается к волшебно-авантюрному сюжету: странствия рыцаря в поисках идеала превращаются в серию комически-фривольных эпизодов, снижающих образ добродетельного и чувствительного героя.
С этими произведениями Виланда связано понятие немецкого литературного рококо, течения, развивавшегося в сложном взаимодействии с сентиментализмом. К признакам этого течения относятся культ грации, легкости и изящества, эпикурейский идеал безмятежного наслаждения, интерес к жанрам пасторали и волшебной сказки, к стилизации и пародии. Основным стилистическим приемом поэзии рококо является фикция рассказчика, т. е автор не скрывается за своими героями, а вступает в личный контакт с читателем, давая то эмоционально-сочувственное, то ироническое освещение событиям рассказа. В романах и поэмах Виланда мир всегда раскрывается в двух аспектах - с позиций героя-идеалиста и стоящего рядом с ним автора, который сочувствует своему герою и одновременно над ним смеется, эмоционально удостоверяет идеальную картину мира и тут же опровергает ее при помощи иронии.
Такой же скептической двойственностью отмечены общественно-политические взгляды Виланда. Полемизируя с Руссо, он защищает теорию общественного прогресса и просвещенной монархии. Но красноречивые доказательства и яркие художественные иллюстрации этой теории неизменно сопровождаются у него недоверчивой усмешкой по поводу человеколюбивых гипотез, которые никогда не подтверждаются историей, и благородных утопий, которые никогда не становятся реальностью. Шах Гебаль из романа "Золотое зерцало" (1772) безмятежно засыпает в самых патетических местах поучительной истории своего царства, а противоречивые комментарии бесчисленных переводчиков этой истории окончательно превращают ее в ироническую игру. Лишь непримиримая критика феодального произвола и религиозного фанатизма свидетельствует о твердости просветительских позиций Виланда.
В 1769 - 1771 гг. Виланд - профессор философии и изящных искусств в Эрфуртском университете. Политический роман "Золотое зерцало" привлек к нему внимание веймарской герцогини Анны-Амалии, которая в 1772 г. пригласила знаменитого поэта воспитателем будущего герцога. С этих пор Виланд до конца своих дней живет в Веймаре в дружеском общении с Гете, Шиллером и Гердером, способствуя вместе с ними превращению этого города в культурную столицу Германии. Однако и в годы "Бури и натиска", и в период "веймарского классицизма" Виланд сохраняет идейную и эстетическую независимость - в немецком Просвещении он представляет линию скептической критики идеализма. Главными произведениями Виланда веймарского периода являются сатирический роман "История абдеритов" (1774) и волшебно-авантюрная поэма "Оберон" (1780).
"История абдеритов" - блестящий образец остросоциальной антимещанской сатиры, перерастающей в обличение феодальных и религиозных предрассудков. Абдерой назывался легендарный античный город глупцов наподобие немецкой Шильды или русского Пошехонья. Виланд строит роман на контрасте разума и неразумия, как столкновение философа Демокрита, переживающего в Абдере своеобразное "горе от ума", и абдеритов - воплощения глупости и предрассудков, поданных в гротескном аспекте. Главный источник комизма заключается в несоответствии подлинного облика абдерита его высоким представлениям о себе и о порядках, царящих в Абдере. Сквозь античный фасад явственно проступает та немецкая действительность, которая служит подлинным объектом сатиры Виланда. Он создает собирательный образ немецкого мещанина, благоденствующего в мире пошлости и беззакония.
Лучшим поэтическим произведением Виланда является поэма "Оберон". Написанная легкими, звучными стансами, она вобрала все богатство красок и настроений, присущих виландовскому рококо. Содержание поэмы составляет повествование об испытаниях любви, верности и душевного благородства, которым подвергает влюбленных царь эльфов Оберон, усомнившись в человеческой добродетели. Виланд раскрывает это содержание путем виртуозной стилизации разнообразных литературных источников, главным из которых является рыцарский роман. Лирический пафос, утверждающий просветительскую веру в человека, он объединяет с намеренным заострением сказочного неправдоподобия и идейной ограниченности, свойственных его средневековому источнику. Так, игра элементами средневекового и просвещенного сознания становится для Виланда выражением коренного противоречия идеального и реального. Высокое поэтическое мастерство и своеобразное сочетание красочной фантазии с лиризмом и юмором ставит "Оберона" в один ряд с "Неистовым Роландом" Ариосто и "Русланом и Людмилой" Пушкина.
В Веймаре Виланд на протяжении многих лет издает журнал "Немецкий Меркурий", один из самых популярных и влиятельных журналов своего времени. В годы Французской революции Виланд печатает в нем свои политические статьи и диалоги, в которых отражены колебания автора между признанием исторической закономерности революции и страхом за судьбу гуманистической культуры века Просвещения. Фанатизму обеих борющихся сторон он противопоставляет скептицизм мудреца, ставящего превыше всего духовную независимость личности.
----------------------------------------------------------------------
[1] Гегель. Эстетика: В 4 т. М., 1971. Т. 3. С. 536.
ГЛАВА 20.
ГЕРДЕР И ДВИЖЕНИЕ "БУРИ И НАТИСКА"
На пороге 1770-х годов немецкая литература вступает в новую фазу развития. Возросшее общественное и нравственное самосознание немецкого бюргерства, нарастающий социальный протест против приниженности и бесправия, косности и провинциализма культурной жизни вылились в кратковременное, но интенсивное и плодотворное движение, представленное молодым поколением. Оно получило название "Буря и натиск" ("Sturm und Drang") по заглавию драмы Ф. М. Клингера, одной из самых ярких фигур этого течения.
Движение "Бури и натиска" составляет неотъемлемую част эпохи Просвещения. Оно вырастает на основе просветительский идеологии и органически связано с ее идеалами эмансипации личности от политического и духовного гнета. Вместе с тем в нем появляются качественно новые моменты. Прежде всего это отказ от последовательно рационалистического подхода к общественным, нравственным и эстетическим проблемам, который господствовал в Просвещении ранее. Следуя идеям европейского сентиментализма, писатели-штюрмеры (от слова "Sturm" - буря) восстают против диктата разума и "здравого смысла", прагматической рассудочности, в которой они видят проявление мещанской ограниченности и эгоизма. В качестве альтернативы они выдвигают культ сердца, чувства, страсти. Обезличивающему влиянию цивилизации с ее условностями, приличиями и обязательным этикетом поведения они противопоставляют спонтанное, ничем не скованное проявление неповторимо индивидуальной "сильной" личности. В духе идей Руссо они ратуют за простую, неискаженную человеческую природу против искусственности современного уклада жизни. Но, восприняв нравственный аспект учения Руссо, его критику прогресса и цивилизации, штюрмеры остались далеки от его радикальных политических и социальных идей, подхваченных впоследствии Великой французской революцией. Для судьбы немецкого руссоизма характерно применение импульсов, полученных от Руссо, к сфере эстетической - прежде всего открытие фольклора как проявления простой и "естественной" сущности человеческой натуры.
Теоретическим вождем нового литературного движения был Иоганн Готфрид Гердер (Johann Gottfried Herder, 1744 - 1803), оказавший влияние на все поколение 1770-х годов, прежде всего на молодого Гете. Жизненный путь Гердера типичен для судьбы немецкого интеллигента той эпохи. Он родился в маленьком местечке Морунген в Восточной Пруссии в семье бедного звонаря и причетника местной церкви, одновременно и сельского учителя. Талантливому и любознательному юноше удалось получить доступ к высшему образованию. Он поступил на богословский факультет Кенигсбергского университета, но гораздо больше его увлекала философия и литература. Ему посчастливилось слушать лекции Канта, впервые познакомившего его с идеями Руссо. Немалое влияние оказал на него философ-интуитивист И. Г. Гаман (1730 - 1788), представлявший и по своим взглядам, и по форме их изложения полную противоположность традиционной академической науке рационалистического толка. Экстатический "пророческий" стиль Гамана наложил свой отпечаток и на манеру письма самого Гердера и некоторых его последователей. По окончании университета Гердер получил место пастора в Риге, где провел пять лет (1764 - 1769). В этом городе, входившем в состав Российской империи, ему вскоре удалось обратить на себя внимание своими необычными проповедями, смелыми по содержанию, блестящими по форме и лишь весьма отдаленно отвечавшими своему прямому назначению. И здесь, и в дальнейшем Гердер использовал церковную кафедру в истинно просветительских целях, раскрывая перед слушателями свое понимание истории, философии, морали и религии. К этому времени он уже обратил на себя внимание и как автор двух книг: "Фрагменты о новейшей немецкой литературе" (1767) и "Критические леса" (1769), в которых полемически развивал некоторые идеи Лессинга.
К этому времени ему уже удалось сделать церковную карьеру, но он внезапно бросил все и отправился в путешествие, вскоре прервавшееся из-за безденежья. В 1770 г. он оказался в Страсбурге, где произошла его встреча с юным Гете, студентом Страсбургского университета. Завязавшаяся между ними дружба продолжалась и после того, как Гердер покинул Страсбург и отправился в качестве проповедника ко двору ландграфа Бюкебургского. Здесь он написал ряд крупных работ, определивших его основополагающую роль в изучении литературы, языка, философии истории, фольклора. В 1776 г. Гете, незадолго до того переехавший в Веймар, выхлопотал Гердеру приглашение на должность главы церковного ведомства, и отныне до конца своих дней Гердер жил в Веймаре, совмещая свои официальные обязанности с широкой программой по реорганизации просвещения и с литературной и научной деятельностью.
Ключом к пониманию новаторской роли Гердера является переворот, совершенный им в философии истории. На фоне двух полярных концепций прогресса - прямолинейно положительной, как у большинства просветителей, и резко отрицательной, как у Руссо, позиция Гердера предстает гораздо более диалектичной и во многом предвосхищает философию истории великих мыслителей следующего поколения - Вильгельма Гумбольдта и Гегеля.
Гердер признает поступательное движение человеческой цивилизации и его благотворные последствия для рода человеческого - не только материальные, но и духовные, нравственные. Это сближает его с просветителями предшествующего периода. Но прогрессивное развитие, по его мысли, не означает безусловного отрицания пройденных этапов (в особенности в области культуры). Каждая ступень в развитии человечества отличается своим неповторимым своеобразием и своей ценностью, которые невосполнимо утрачиваются на следующей ступени. Движение происходит как отталкивание, неприятие ушедшей культурной эпохи со стороны той, которая пришла ей на смену. В этом принципе борьбы противоречий и противоположностей как основы поступательного развития - величайшее диалектическое прозрение Гердера-историка. Он далек от безоговорочной идеализации патриархальной старины в учении Руссо, но призывает бережно сохранять ее следы, прежде всего народную поэзию, простую и безыскусную, выражающую в естественной, не искаженной книжной ученостью форме народные чаяния, строй чувств и отношений, исчезнувших или исчезающих в условиях современной цивилизации. "Предназначение рода людского - в смене сцен, культуры и нравов. Горе человеку, если ему не по душе та сцена, где он должен выступать, но горе и тому философу, изучающему человечество и нравы, которому его сцена кажется единственной, а каждая предшествующая непременно представляется плохой!" - пишет он в статье "Извлечения из переписки об Оссиане и о песнях древних народов" (1773). Из этой позиции Гердера вытекает несколько основополагающих выводов.
Прежде всего единство исторического развития человечества как поступательного движения включает все многообразие социальных и культурных эпох, разных народов, больших и малых, цивилизованных и "диких". Гердер отвергает традиционное иерархическое деление, признающее культурный авторитет и "совершенство" только за классической древностью и ее современными подражателями - французами, итальянцами и другими просвещенными европейскими народами. Малые народы и племена также создали свою неповторимую, своеобразную поэзию - зачастую устную, бесписьменную, фольклорную, которую необходимо собрать, записать, сделать доступной культурному сознанию европейцев.
И в самой Европе, по мнению Гердера, немало неизведанных сокровищ народной поэзии. Лишь с конца 1750-х годов стали известны песни скандинавской "Эдды", вслед за ними - английские и шотландские народные песни и баллады, совсем еще не собраны и не изучены немецкие. Гердер призывает своих соотечественников последовать примеру англичан (сборник Перси "Памятники старой английской поэзии", 1765) - записывать и издавать песни и предания старины, пока еще живут в глухих уголках их носители, ибо нивелирующее влияние обезличенной салонной и книжной ("буквенной") культуры проникает и туда, поглощая и вытесняя подлинную поэзию, рожденную в недрах народной жизни.
Эти призывы Гердер подкрепил собственной практикой, издав в 1778 - 1779 гг. обширный сборник "Народные песни" (после его смерти он многократно издавался под названием "Голоса народов в песнях"). Он включил туда кроме немецких английские, итальянские, испанские, скандинавские, сербские, эстонские, литовские, латышские, лапландские, индейские и другие образцы народной поэзии в своем переводе. Многочисленные работы Гердера о народной поэзии заложили основы будущей фольклористики. Его поэтические переводы и соображения о том, как нужно переводить стихи, положили начало новым принципам перевода, которые были развиты немецкими романтиками, а позднее восприняты В. А. Жуковским. Гердер, в частности, впервые потребовал от переводчика поэзии безупречного сохранения звуковой стороны оригинала соблюдения ритма, характера рифмовки, звукописи, строфики, всего того, что составляет национальное своеобразие стиха.
Настаивая на индивидуально-неповторимой ценности каждой культурной эпохи, Гердер тем самым отвергает нормативный подход, утвердившийся в эстетике классицизма, ориентацию на абсолютный художественный идеал, обычно связываемый с античностью. По мысли Гердера, нормативный подход к искусству опровергается относительностью обычаев, нравов, жизненного уклада, которая явственно выступает при сопоставлении цивилизованных и "диких" народов. Народ создает поэзию сообразно своим потребностям и сам выступает ее судьей и ценителем. Эти идеи впоследствии получат развитие в книге Стендаля "Расин и Шекспир" (1823) - в одном из манифестов романтической школы во Франции. Национальное и историческое своеобразие исключает вневременной, вненациональный, всеобщий идеал красоты, который утверждала эстетика классицизма. Таким образом, Гердер в своей критике французского классицизма идет дальше Лессинга.
Историзм Гердера имеет прямым следствием реабилитацию средневековой культуры, полностью отвергавшейся на предшествующих этапах Просвещения. И в этом вопросе, как и во многих других, концепция Гердера дала толчок идеям романтиков.
Важное значение имела статья Гердера "Шекспир", напечатанная вместе со статьей об Оссиане в сборнике "О немецком характере и искусстве" (1773). Этот сборник, в который вошла также и работа Гете "О немецком зодчестве", стал манифестом "Бури и натиска". Сопоставляя драму Шекспира с греческой, Гердер приходит к выводу, что у них нет ничего общего, кроме названия: каждая порождена своими особенными условиями жизни, характером общества и государства, сложностью человеческой личности и отношений между людьми. Значительно более простая в своей основе жизнь древних греков естественно воплощалась в простой структуре их драм и столь же естественно отражалась в аристотелевских правилах. Иначе обстояло дело на севере Европы в эпоху Шекспира: "Перед Шекспиром, вокруг него были отечественные обычаи, деяния, склонности, исторические традиции, которым менее всего была присуща простота, составляющая основу греческой драмы". Отсюда - усложненность созданных им ситуаций и характеров, композиций и фабулы, протяженность действия во времени и насыщенность этого времени событиями, частая смена места, всегда конкретно связанного с обстоя, о 1ьствами и характером события.
Особое внимание Гердер уделяет вопросу о месте и времени. Он впервые поднимает проблему несоответствия художественного времени и бытового, астрономического. Проблема эта сохраняет свою теоретическую остроту и в наши дни. В статье о Шекспире противопоставлены две великие, но в корне разные драматические системы: античная и шекспировская (в отличие от Лессинга, который подтверждал величие Шекспира его близостью к древним). С другой же стороны, Шекспир противопоставлен французской классической трагедии, которую Гердер считает вторичной, подражательной. Это типологическое противопоставление французской трагедии и Шекспира будет также впоследствии развито романтиками.
Новое слово сказал Гердер и в вопросе о языке. В трактате "О происхождении языка" (1770), написанном на конкурсную тему Прусской академии, Гердер впервые приближается к диалектическому решению этого вопроса, занимавшего многих его современников. Полемизируя с теологической идеей "божественного происхождения" языка, а также и с некоторыми представлениями просветителей (Кондильяка, Руссо), он связывает происхождение языка с развитием мышления. В "Фрагментах о новейшей немецкой литературе", в этюде "О возрастах языка" Гердер называет язык поэзии юностью, изящной прозы - зрелостью, науки - старостью языка. Именно в такой последовательности сменяют они друг друга в процессе исторического развития. В противовес рационалистической концепции Готшеда, в любом случае требовавшего от языка ясности и правильности, Гердер подчеркивает специфику поэтического языка - образность и метафоричность, богатство синонимов, которых старательно избегает язык науки, свободу инверсий и грамматических связей.
Все эти идеи, взаимосвязанные и дополняющие друг друга, были изложены преимущественно в работах начала 1770-х годов. В сочинениях 1780-х и 1790-х годов Гердер продолжает их разработку ("Идеи о философии истории", "Письма для поощрения гуманности"), но полемическая заостренность здесь смягчается, и во многих вопросах заметно сближение с общепросветительскими позициями которые ранее оспаривались Гердером.
Истинно просветительская позиция Гердера проявилась в его подходе к проблеме национального характера в искусстве: впервые выдвинув идею национального своеобразия, отстаивая ценность немецкой национальной культуры (прежде всего фольклора), Гердер был решительным противником всякой национальной ограниченности и высокомерия.
Принципиально новый подход Гердера к литературе сказался и на форме его критических статей, для которых характерно эмоционально взволнованное "вживание" в предмет. Гердер - противник систематического анализа, которым с таким мастерством владел Лессинг. Он намеренно фрагментарен, изложение материала у него представляет собой непринужденный, порою запальчивый диалог с читателем.
Поколение писателей, вступивших в литературу в начале 1770-х годов, стоит под знаком влияния идей Гердера и творчества молодого Гете. Их объединяет возросшее национальное самосознание, поиски самостоятельного пути, освобождения от нормативной поэтики французского классицизма, в ряде случаев - пересмотр отношения к античному наследию, обращение к конкретной действительности и ее социальным и нравственным конфликтам. Руссоистское требование возвращения к природе приводит к отрицанию "искусства" (эта антитеза присутствовала и в статьях Гердера), а в художественной практике нередко к нарочитому огрублению ситуаций, характеров и языка. Это была закономерная реакция на условность, изящную сглаженность и благопристойность французских образцов. Вместе с тем литература "Бури и натиска" при всем своем стремлении приблизиться к природе, показать человека и жизнь, каковы они на самом деле, без прикрас, была неспособна дать объективную картину действительности - слишком доминировала субъективная авторская точка зрения, слишком часто герои драм и романов были просто сколком личности и переживаний самого автора. Отсюда проистекает и противоречивое сочетание полярных стилевых принципов - нарочитой сниженности и аффектации, просторечия и возвышенной, сугубо "литературной" патетики. Обе крайности преследовали одну цель - усилить индивидуальную экспрессивность языка.