Неизвестен Автор. От Советского Информбюро - 1941-1945 (Сборник)

   Сколько несжатых полос осталось на этих плодородных полях осенью 1941 года! На следующее лето здесь росла рожь-падалица, а ныне ее окончательно заглушило бурное цветение сорняков, которые земля взрастила с напрасной и горькой щедростью. Земля у деревни Никитинка не знает деления на желтые, черные, иссиня-зеленые квадраты и полосы - верный признак многополья, радующий глаз хлебопашца. Забыт кружащий голову запах свежего сена. Луга стояли нетронутые и в те дни, на которые некогда приходилась страдная пора сенокоса.
   Но пусть заброшены луга, пашни и огороды - природа в этих местах по-прежнему великолепна в своей извечной красоте, она бесконечно мила и дорога русскому человеку. Крутые овраги, поросшие кустарником, дубравы, речки, неторопливо текущие по сочным лугам, перелески, березовые рощи - вот он, полный очарования, неумирающий орловский пейзаж, который благодаря Тургеневу стал классическим русским пейзажем. Недалеко от этих мест, а может быть, по той самой дубраве, синеющей к северу от деревни, по тому оврагу, по той рощице бродил с ягдташем и собакой Иван Сергеевич Тургенев. Отсюда родом Хорь и Калиныч, Касьян с Красивой Мечи и ребята с Бежина луга, все знакомцы, попутчики и компаньоны Тургенева в его охотничьих скитаниях...
   Еще сегодня утром на поле гремел жестокий бой. Десятки немецких танков ступали по этой траве тяжелой железной походкой и вели огонь с места и с ходу. Они пытались остановить продвижение наших полков.
   Но наступающие обрушили на врага все средства борьбы с танками - от авиабомб до зажигательных бутылок, и безымянный холм возле деревни Никитинка, южнее реки Жиздры, стал просторным и обширным кладбищем для немецких танков. Здесь была разгромлена пятая танковая дивизия немцев.
   "О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?.."
   Нетрудно угадать, какая сила могла перевернуть вверх тормашками тяжелый танк 619 и швырнуть его на край глубокой воронки. Конечно, это работа могучей бомбы, ударившей рядом с танком.
   У танка 624 башня вместе с орудием оторвана от стального туловища и отброшена в сторону. Орудие ткнулось в землю с такой силой, что пламегасителя совсем не видна Очевидно, в танк угодил снаряд, произошел взрыв, и силой этого взрыва танк разорвало, как картонную коробку.
   Танк 616, несомненно, стал добычей бронебойщиков. В его бортовой броне - две небольшие дырки, следы пуль противотанкового ружья. Танк долго крутился на одной гусенице и вспахал ею глубокую борозду. По всей вероятности, вначале танк 616 был подбит, а уже затем подожжен. Крышка верхнего люка открыта, и через край его свесился по пояс убитый танкист: Чья-то меткая пуля настигла его, когда он хотел выпрыгнуть из горящей машины.
   Другой танкист валяется на траве. Как все здешние мертвецы, он в черной куртке с розовым кантом на погонах и на петлицах, с серебряными черепами - форма немецких танкистов. Куртка надета на один рукав, она наполовину сгорела. Судя по всему, танкист пытался сорвать с себя горящую одежду и не успел этого сделать.
   В его солдатскую книжку с чисто немецкой пунктуальностью занесены всевозможные сведения. Курт Мауэр, командир машины 616, пятой танковой дивизии. Рост 171 сантиметр. Глаза серые. Волосы темно-русые. Жалованье за июнь 1943 года получено. В лазарете был дважды. Кровь группы "А". Противогаз третьего размера. Отправил из России семь посылок. Шлем четвертого размера. Женат. Родился в 1914 году в Мюнхене.
   Ну а где и когда Курт Мауэр окончил свое существование, было ясно еще до того, как я взял в руки пожелтевшую от огня, обугленную с угла солдатскую книжку.
   Соседний танк 626 лежит на боку, один борт изрядно помят, он хранит следы страшного удара. Кто же опрокинул набок эту железную махину? Воронки поблизости нет, значит, - не бомба. Вмятая внутрь бортовая броня окончательно убеждает в мысли, что здесь имел место танковый таран.
   Танк 722 сгорел дотла, насколько может сгореть танк. Мы прилежно обследуем его бронированную шкуру, покрытую сажей и окалиной, и не можем найти ни одной пробоины от снаряда, от бронебойной пули. Но вскоре загадку удается разгадать: по соседству с танком на обугленном дерне поблескивают осколки разбитой бутылки.
   Поблизости - свежий могильный холмик. Мы подходим и снимаем каски. На табличке, прикрепленной к шесту, воткнутому в холмик, написано чернильным карандашом: "Пал смертью храбрых в неравном бою против фашистских танков гвардии лейтенант Рассказов М. И. Героически вел своих бойцов в бой за Родину, не давал врагу передышки. Слава герою!"
   На могильном холмике - осиротевшая каска героя и триплекс, вынутый из смотровой щели немецкого танка. Тяжелый брусок стекла в латунной оправе хранит следы пуль. Пули не пробили толстенного стекла, но покрыли его густой сеткой морщин и трещин, сделали стекло незрячим. Может быть, сам Рассказов вел огонь по смотровой щели танка, подожженного зажигательной бутылкой? Немецкий триплекс положен на могилу как знак доблести пехотинца, который вышел на поединок с танком, поджег и ослепил его.
   Так постепенно, шаг за шагом, нам удается установить, кто усеял мертвыми костями это поле.
   Линия фронта ушла за этот день на юго-запад, и здесь, на видавшем виды холме, царит строгая кладбищенская тишина.
   На площади в несколько квадратных километров можно насчитать свыше трех десятков немецких танков, преимущественно типа Т-IV.
   Внимание привлекает огромный "тигр".
   Подобно "тигру", большинство танков вокруг сгорело. Обугленные трупы машин, кажется, еще сохранили зной пожара. Трава вокруг них выгорела до корней, обнажив черную землю, удобренную свежей золой. Из нутра танков несет мертвечиной - они стали могилами экипажей.
   Но попадаются машины (613, 621, 723, 627) в полном порядке. Гусеничные траки отполированы землей до блеска, как лемеха плуга в дни пахоты; сталь еще не успела потускнеть. Танки полны нерасстрелянных снарядов и пулеметных лент, в баках - бензин, аккумуляторы заряжены. Эти целехонькие танки брошены экипажами.
   Трофеи - машины, оружие, боеприпасы - могут многое рассказать тому, кто хочет и умеет их слушать. В иных случаях показания пленных танков даже ценнее сведений, которые дают на допросе пленные танкисты: машины, по крайней мере, не лгут, не виляют, ничего не скрывают и не заискивают угодливо и мерзко...
   Все немецкие танки выкрашены под цвет лета. Все они пятнистой серо-зеленой окраски, которая хорошо прячет машину в кустарнике, на фоне леса, за пригорком, в высокой траве. Это совсем новенькие танки. Немцы готовили их к своему наступлению на Орловско-Курской дуге, но уничтожены эти танки нашими частями южнее реки Жиздры, севернее железной дороги Орел-Карачев-Брянск.
   Еще несколько дней назад пятая танковая немецкая дивизия стояла в районе Орла Но удар гвардейских дивизий генерала Баграмяна во фланг орловско-курской группировки немцев заставил их снять дивизию с направления предполагавшегося главного удара и бросить танки на защиту своего левого фланга...
   Невольно приходят на память немецкие танки, которые я впервые увидел летом 1941 года на Смоленщине. Вымазанные зловещей черной краской, с кричащими белыми крестами на башнях, с номерами, огромными, как на афише, танки перли напролом, уверенные в своей неуязвимости и безнаказанности.
   Немецкие танки лета 1943 года сильно изменили свои повадки и свою внешность. Они тщательно камуфлированы под цвет летнего пейзажа. Белые кресты помельчали, присмирели, цифры тоже стали менее заметными - как бы не нарушить маскировки, не попасться на глаза нашему бронебойщику, наблюдателю батареи, штурману бомбардировщика, наводчику орудия, бьющего из засады.
   Залезаю в танк 613. Экипаж бросил машину из-за неисправного мотора. Внутренние стенки танка, механизмы, пушка окрашены в нежно-кремовый цвет в такой цвет красят детские кроватки. Цвет этот кажется крайне неуместным внутри танка. Меня интересует возраст этой машины, его можно установить без труда по заводской табличке - июнь 1943. Видимо, фашисты очень нуждаются в танках и велики их потери, если прямо от заводских ворот гонят их сюда, на орловскую землю.
   Никогда раньше немецкие танки не таскали на себе столько запасных траков и катков, как сейчас. На броне танка 613 восемь новеньких катков, еще не бывших в работе. Этой боязливой запасливости научили фашистов наши бойцы, метко бьющие по гусеницам, по ходовой части.
   Углы новых машин перекрашены в черный цвет. Дело в том, что сверху они представляются летчику квадратами, а если перекрасить углы, они теряют свою характерную конфигурацию и могут ввести в заблуждение даже опытного воздушного разведчика.
   Некоторые танки (616, 722, 621, 703) несут на себе дополнительные бронещиты. Броня опоясывает башни, прикрывает моторы и даже гусеницы. К этой осторожности вынудили фашистов наши артиллеристы, бронебойщики.
   Немецкие конструкторы усилили бронезащиту танков T-III. Т-IV, но, как показывает обследование, стальные заплаты на броне не спасают положения.
   Попадаются машины, у которых броня покрыта шершавой огнеупорной обмазкой из асбеста - немцы все больше боятся наших термитных снарядов.
   Мы уходим с кладбища немецких танков, и радостное ощущение добытого превосходства над врагом не покидает нас. Наши бойцы и офицеры встречают сегодня фашистские танки спокойно и деловито, бьют их уверенно и умело.
   В сущности говоря, здесь, на холме близ деревни Никитинка, нечаянно открылась маленькая выставка трофеев, хотя сюда и не нужно покупать входных билетов, здесь нет экскурсоводов и не продают газированную воду.
   Пройдет время, вездесущая ржавчина покроет и стальные лохмотья, и невредимую броню, и внутренности машин. Трупный запах перестанет мешать аромату полевых цветов. Истоптанная трава распрямит свои стебли, примется расти в свежих черных воронках. На могиле гвардии лейтенанта М.И.Рассказова встанет траурный обелиск, увенчанный звездочкой.
   А немецкие танки, пока не пойдут в лом, будут стоять здесь памятником доблести и воинского мастерства наших "охотников": они не позволили "тиграм" разгуливать по орловской земле.
   Июль 1943 года
   Андрей Платонов
   Никодим Максимов
   Максимов шел с поста на отдых. Их часть отвели во второй эшелон, и теперь бойцы расположились на временное Жительство в людной деревне.
   В одной избе плакали дети сразу в три голоса, и мать-крестьянка, измученная своим многодетством, шумела на них:
   - А ну замолчите, а то сейчас всех в Германию отправлю - вон немец за вами летит!
   Дети приумолкли. Никодим Максимов улыбнулся: стоял-стоял свет и достоялся, люди государствами детей пугают.
   Максимов вошел в свою избу, в которой он был на постое.
   Полуденное солнце вышло из-за дыма горящего леса и осветило через окно теплым светом внутреннее убранство русской избы: печь, стол и две лавки, красный угол, большое изображение Ленина, затем картинки над сундуком на бревенчатой тесаной стене - портреты петербургских красавиц девятнадцатого века, страницу из детского журнала со стихотворением "Корова Прова", несколько желтых фотографий родных и знакомых старого крестьянина - хозяина избы, - житейскую обыденную утварь возле печи, - это было обыкновенное жилище, в котором рождались, проводили детство и проживали жизнь в старину почти все русские крестьяне. Все здесь было знакомо, просто, но мило и привычно сердцу.
   Максимов снял с себя солдатскую оснастку, разулся, сел и вздохнул, радуя покоем уставшее тело.
   В избу постепенно набирались красноармейцы разных подразделений, хотя на постое в этой избе стоял всего один человек - Никодим Максимов. Они здоровались с хозяином и молча сидели некоторое время, поглядывая на старого крестьянина, на ясный свет неба в окне, медленно осматривая внутренность избы. Видимо, тут им было хорошо, в них оживало здесь тихое чувство своего оставленного дома, отца и матери, всего прошлого. Эта изба, пропахшая хлебом и семейством, воскрешала в них ощущение родного жилища, и они внимательно разглядывали старика, может быть угадывая в нем схожесть с отцом, и тем утешали себя. Потом, вздохнув и погасив цигарки, они прощались и уходили, но приходили другие, придумывая иногда ложные пустяки, чтобы видно было, что они явились не зря, а с причиной.
   Старый крестьянин хорошо понимал душевное расположение красноармейцев, и он приглашал каждого сидеть и курить, пока им еще не вышло время идти на занятия или в бой.
   Хозяин смотрел на своих гостей красноармейцев с гордостью и тайной завистью, которую он укрощал в себе тем, что он и сам непременно был бы бойцом, будь он помоложе.
   - Эх, будь бы я теперь при силе, я воевал бы с жадностью, - высказался старик. - Кто сейчас не солдат, тот и не человек... Хоть ты со штыком ходи, хоть в кузнице балдой бей, а действуй в одно. Так оно и быть должно, а то как же иначе! Земле не пропадать, а народу не помирать...
   - Народу не помирать, - согласился Максимов и тихо добавил: - А трудно, папаша, бывает нашему брату, который солдат...
   Иван Ефимович с уважением уставился на Максимова -человека уже пожилого на вид, но не от возраста, а от великих тягот войны.
   - Да то, нешто не трудно! Разве к тому привыкнешь -надо ведь от самого себя отказаться да в огонь идти?
   - Привыкнешь, Иван Ефимович, - сказал Максимов. - Я вот два года на войне и привык, а сперва тоже - все, бывало, сердце по дому плачет...
   - Да как же ему не плакать, ведь и ты небось человек, а дома у тебя семейство, - оправдал Максимова Иван Ефимович.
   - Нет, - сказал Максимов. - Кто на войне домашней тоскою живет, тот не солдат. Солдат начинается с думы об отечестве.
   Иван Ефимович удивился и обрадовался этим словам.
   - И то! - воскликнул он. - Вот ведь правда твоя: одно слово, а что оно значит! Где, стало быть, обо всем народе и отечестве есть дума такая, оттуда солдат начинается... Где ж ты сообразил правду такую или услыхал, что ль, от кого ее?..
   - На войне, Иван Ефимович, ученье скорое бывает... Я ведь не особый какой человек, а так - живу и думаю...
   - На кухню, что ль, за обедом пойдешь иль дома варить чего будешь? спросил Иван Ефимович.
   - Давай дома кашу погуще сварим - у нас крупа есть, сала положим, поедим да отдохнем, а то завтра на передовую нужно, там части замена будет, наш черед немцев держать...
   - Должно, здорово они на нас прут?..
   - Да что ж они прут! Прут, а в нас упираются и на месте стоят. Немецкое время прошло, Иван Ефимович. Соседи наши уж вперед на него пошли, и мы, должно, на него тронемся.
   - Ну, дай бог.
   Поевши, хозяин и красноармеец легли на отдых. С фронта, как равномерные и равнодушные удары волны о береговой камень, шла пушечная канонада, и созревающий хлеб за окном избы кланялся колосом от сотрясения земли.
   В ночь Никодим Максимов встал с лавки и стал снаряжаться, чтобы идти в роту. Старик помогал ему собраться в темноте и все спрашивал: "Ну, как ты себя чувствуешь-то? Не боязно тебе уходить-то?"
   - Нет, - говорил Максимов, - не пойду я, так тебе боязно тут будет... Прощай, отец!
   Перед рассветом подразделение, в котором служил Максимов, заняло свое место в окопах на переднем крае, а бывшие здесь бойцы отошли на отдых в резерв. Максимов огляделся в рассвете: ему всегда нужно было сначала освоиться с местом, породниться с ним, точно он желал заручиться сочувствием всех окружающих предметов, чтобы они были ему в помощь.
   Наша первая линия окопов проходила поясом поперек отлогой высоты, а впереди окопов земля опускалась в долину, занятую маломерным кустарником, в котором были луговые поляны с клеверными травами, что узнал Максимов по их сладкому, дремотному запаху, доходившему сюда с низовой сыростью; далее земля подымалась опять на высоту, поросшую рожью и уязвленную щербиной глубокого оврага. Там уже, прямо по водоразделу, проходила немецкая линия, обороняемая частоколом с проволокой. Это был курский край - степь и медленная волнистая земля, заросшая по своим влажным впадинам, орошенным малыми реками, перелесками и благоухающим разнотравьем.
   Красноармейцы, пока было тихо, занимались своим хозяйством: подшивали ослабевшие пуговицы, перебирали и перекладывали вещи в мешках, убирая их поудобнее на сохранение, читали сызнова старые письма, чтобы получше понять их, осматривали обувь и рассуждали о ее ремонте.
   Сосед Максимова слева, Семен Жигунов, тщательно выбривал концами ножниц волосы из ушей у сержанта Николая Шостко и сообщал сержанту сведения о пчелах; у Жигунова был такой план, чтобы после войны, наравне с сахароварением, развить пчеловодство до полного изобилия, потому что мед есть волшебная, исцелительная пища для нашего народа, которому нужно будет поправляться после войны для здоровой, счастливой жизни.
   У Максимова не было дела, у него все было в исправности, поэтому он стал рассматривать муравьиную жизнь в земле, видя в этой жизни тоже важное дело.
   Командир роты прошел по окопу и сказал бойцам:
   - Задачу вы знаете?
   Командир поговорил с бойцами и прошел далее. Позади послышалось глубокое гудение, словно зазвучал древний голос из каменных недр.
   - Это наша авиация! - сказал Жигунов. - Давай сюда, птица небесная... Сколько там вас - штук десять-то прилетит иль нет?
   Вначале прилетело девять бомбардировщиков. Они сразу с трепещущим свистом крыльев пали с неба на немецкую сторону и, вонзив бомбы в землю, ушли вверх, взревев покорными, работящими моторами. Вослед первым девяти самолетам прилетело еще восемь раз по девять. Черная горячая пыль взошла высоко к небу на немецкой стороне, и там стало темно.
   Пыль с немецкой высоты постепенно опускалась в долину, и заметно было, как из пыльной тучи выпадали вниз более крупные, сухие комочки грунта, что походило на редкие капли дождя, но дождя, в котором нельзя освежиться и можно задохнуться.
   Немцы стали отвечать артиллерийским огнем по нашей стороне; однако сразу же после ухода самолетов из ближних тылов наша артиллерия начала работать на сокрушение немецких рубежей, так что на русской стороне осыпалась земля с окопных отвесов и живые трещины пошли по цельному месту. Ничего не стало слышно, и вовсе сумрачно было впереди от рушащейся земли.
   Максимов поглядел на ближних людей. Лица их уже были покрыты пылью, но солдаты были довольны.
   - Гляди, что народ наш в тылах наработал! - крикнул Жигунов Максимову. - Видал, сколько теперь самолетов и орудий! Теперь и воевать не трудно!
   В окоп бросились из воздуха два воробья и трясогузка; они сели на дно и прижались к земле, не пугаясь людей.
   Тогда Максимов увидел на скате немецкого холма их пехоту. Хоть мы и в мешке, а кому легче - скоро увидим.
   Максимову это положение понравилось потому, что оно было умным и смелым.
   - Ничего, товарищи бойцы, - улыбнулся командир. -Окружение - это не стена. А если и стена, то мы сделаем из нее решето. Мы научились теперь это делать, вы сами знаете...
   - Теперь воевать спокойно можно, - сказал Максимов. -Теперь у нас оружия много и понятие есть...
   После полуночи в окопы тихо, один по одному, вошли еще две роты, и в земле стало тесно. Подремав немного, люди пробудились от неприятельского огня. Противник бил тяжелыми снарядами и уже рыхлил землю прямо возле линии окопов. Майор, общий командир всего трехротного отряда, приказал оставить рубеж и, выйдя осторожно вперед, залечь в низовом кустарнике и изготовиться там к штурму немецкой высоты; проволоки на той высоте теперь уже не было, ее размолотила наша артиллерия.
   Максимов заодно со всеми пополз из окопов книзу, мимо охладелых немецких солдат. Пылью, комьями земли и жаром обдало Максимова от близкого разрыва снаряда. Он поскорее пополз дальше, а потом приподнялся и побежал в кустарник.
   - Стой, обожди, ты кто? - глухо прошептал ему кто-то с темной земли, совсем теперь невидимой после слепящих разрывов.
   - Я Максимов, а ты?
   - Лейтенант Махотин... Ты помоги мне маленько... Максимов склонился к человеку и узнал в нем командира своей роты.
   - Что с вами, товарищ лейтенант?
   - Ранен, должно быть, осколком, стыну весь, убери меня с поля, пусть бойцы меня не видят - им в атаку скоро идти... Найди пойди майора... Одни руки действуют у меня, подняться никак не могу.
   Максимов нашел майора уже внизу, в кустарнике, и доложил ему Майор послал с Максимовым санитара и приказал им вынести лейтенанта с поля и найти для него безопасное убежище.
   Вскорости Максимов и санитар принесли лейтенанта в ту деревню, где еще вчера гостил Максимов у доброго старика.
   Иван Ефимович не спал; от больших лет и войны он спал теперь вовсе мало.
   Старый человек заплакал при виде раненого молодого лейтенанта и стал стелить для него мягкую постель.
   - Немецкие танки тут проходили? - спросил лейтенант.
   - Да, гудели недалече, из пушек били - чума их знает, -ответил Иван Ефимович.
   Санитар осмотрел свои перевязки на теле лейтенанта и, уложивши раненого удобно в постель, ушел за врачом.
   - Трудно вам, товарищ лейтенант? - спросил Максимов. - Усните, а я постерегу вас от немцев...
   Лейтенант грустно поглядел на Максимова побледневшими, обессилевшими глазами.
   - Мне не трудно, - сказал он тихо.
   Лейтенанту стало легче при близких людях, и он сказал им:
   - Мне не трудно, я вытерплю - и опять на войну... Махотин закрыл глаза от слабости и умолк на время, потом их открыл и отыскал взором Максимова:
   - Ступай обратно в роту!
   - А как же вас оставить одного, товарищ лейтенант?.. Тут немцы бродят, а вы ослабли.
   - Иди, я тебе сказал. Ты там нужен, а мы здесь с дедушкой сами обороняться будем...
   - Да ведь раз дело такое, то придется, - сказал Иван Ефимович.
   - Пойди сюда, товарищ Максимов! - произнес лейтенант. - Мы давно с тобой служим, ты живой, ты здоровый, ты опять будешь сегодня в бою...
   Максимов наклонился к постели и осторожно, вытерев сначала губы, поцеловал командира в лоб. А потом он взял винтовку и ушел из избы вперед, в свою роту.
   Июль 1943 года
   5 августа наши войска после ожесточенных уличных боев овладели городом и железнодорожным узлом Орел. Северо-западнее, южнее и юго-западнее Орла наши войска за день боев заняли свыше 30 населенных пунктов.
   Из оперативной сводки Совинформбюро
   5 августа 1943 г.
   Василий Гроссман
   Орел
   Сегодня войска Красной Армии вошли в Орел. К рассвету замолкли очереди автоматов, треск винтовочных выстрелов, тяжелый, слитный гул артиллерийского огня перенесся с западной окраины города вновь на простор несжатых полей, на шоссейные и грейдерные дороги. С каждым часом грохот битвы становился приглушенней. Солнце взошло над городом. Среди дыма еще не погасших пожаров, среди неосевшей пыли, поднятой высоко в небо взрывами, по мостовым, покрытым битым кирпичом и осколками стекла, шли наши войска.
   Шли люди в пыльных сапогах, в выгоревших гимнастерках, с лицами, темными от злого августовского солнца, люди, которые много недель, в зной, в проливные дожди, сквозь огонь и смерть, шаг за шагом прорывая проволоку, разрушая траншеи, неотступно и неуклонно шли к Орлу с севера и с востока, с юга и с юго-востока. В пять часов утра по городу прошло управление стрелковой дивизии полковника Кустова. Впереди несли знамя первого полка майора Плотникова. Командиры шли такие же запыленные, как бойцы, в простреленных и продранных осколками гимнастерках. Сурово выглядел этот первый парад в дыму пожарищ, в пыли взрывов, в высоком тумане, застилавшем небо над разрушенными кварталами города.
   И сотни людей выходили из подворотен, выползали из подвалов, бежали навстречу идущим под красным знаменем командирам и красноармейцам.
   Откуда появилось столько цветов в эти минуты - ведь так суров был город в час окончания боя? Казалось, вдруг расцвели они среди изуродованных немцами улиц и дворов - и дети, женщины бросали цветы к ногам шагавших красноармейцев. Как всегда, навеки незабываема и для тех, кого встречали, и для жителей освобожденного Орла эта первая минута, этот первый радостный крик встречи, встречи, которую уже пережили тысячи наших сел, десятки освобожденных городов. Должно быть, великая справедливость судьбы в том, что счастье, гордость этой встречи всегда выпадали на долю тех передовых бойцов, которые вынесли на себе главную тяжесть боев, и тех, кто пережил всю тяжесть немецкого гнета. Они - матери, жены, сестры и дети красноармейцев и командиров, двадцать месяцев не знавшие о судьбе своих близких, они - братья и отцы угнанных в Германию девушек и молодых женщин, они -родственники замученных в гестапо и в германских концентрационных лагерях советских людей, - первыми бросаются, еще под взрывы гранат и выстрелы, навстречу нашим бойцам.
   И, глядя на грязные, потные, запыленные лица красноармейцев, плачут слезами радости, произносят перехваченным от волнения голосом скупые слова:
   - Пришли... вернулись... хорошие наши.
   Это они перевязывали раны бойцам, это они убирали и обмывали убитых в бою пехотинцев и танкистов и приносили венки, чтобы украсить их могилы на площади Первого мая. И это они, старухи и старики, плакали над заколоченными гробами восемнадцати танкистов. Велика, торжественна и вовеки нерушима связь и судьба всех советских людей, и оттого так горьки были слезы орловских женщин над мертвыми телами танкистов. В эту горькую и торжественную минуту были они им сыновьями, мужьями, братьями.
   Мы приехали в Орел днем 5 августа - по Московскому шоссе. Мы проехали по ожившей, веселой и деловитой Туле, мимо Плавска и Черни; и чем дальше, тем свежей выглядели раны, нанесенные немцами нашей земле.
   Развалины мценских домов поросли травой, голубое небо глядит сквозь пустые глазницы окон и сорванные крыши. Почти все деревни между Мценском и Орлом сожжены, развалины изб еще дымятся. Старики и дети копаются в кучах кирпича, ищут уцелевшие вещи - чугуны, сковороды, смятые огнем железные кровати, швейные машины. Какая горькая и какая знакомая картина!