Страница:
"Хозяйство" Лазько - огромный и сложный организм. Нормальная деятельность и работа такого хозяйства определяется десятками условий. И о чем только не приходится думать, чтобы обеспечить все эти условия. Речь у генерала и двух полковников, докладывавших ему, шла о дорогах, о переправах, о мостах, о зенитных средствах, о горючем, о ремонтных базах, об отставших понтонах, о множестве видов боеприпасов, о продовольствии, о моральном состоянии бойцов, о плотах, о лодках. Говорили они негромко, просматривали донесения о подвезенных на огневые позиции минах для полковых и ротных пушек и для дивизионной артиллерии крупных калибров, о наличности боеприпасов на "допах" и о боеприпасах, находящихся в пути. Они озабоченно совещались, отмечая на карте растянутые коммуникации, по которым шел подвоз. Десятки, пожалуй, не десятки, а сотни вопросов нужно было решить, увязать, чтобы стрелковый корпус, снабженный огромной, сложной и многообразной техникой, действовал во всю мощь своего огня, действовал с наибольшим эффектом и с наименьшими потерями.
Вот один из элементов нормального действия военного хозяйства - связь. Но, право же, работа московского узла связи, вероятно, не сложней работы какого-нибудь военного хозяйства, где необходимо беспрерывно в условиях вечного движения, внезапных изменений боевой обстановки, в условиях, когда опытный и хитрый враг делает все возможное, чтобы помешать нормальной работе, каждочасно и каждоминутно связывать роты, батальоны, полки и дивизии в единое, гармонично работающее целое. А ведь, кроме того, нужно поддерживать связь с "верхом", со средствами усиления, с танками, авиацией - с соседями справа и слева. Радио, телефон, телеграф, посыльные офицеры связи участвуют в этой работе. Если посмотреть на работу одного хотя бы элемента, осуществляющего связь в бою и в движении - к примеру, скажем, радиосвязи, - и учесть, сколько напряженного труда нужно затратить для ее нормальной работы - и в шифровании, и в сохранении в полевых и боевых условиях сложной аппаратуры, и в поддержке нужного напряжения, и в маскировке от рыщущего в воздухе немца, и если вспомнить, что это лишь один элемент многообразной связи, вспомнить, что сама связь - лишь одно из многочисленных слагаемых военного действия, можно представить себе всю сложность и напряженность работы руководителя современной войны. В нынешней войне участвует большая техника. Самолеты и пушки, гвардейские минометы ничуть не проще, чем самые сложные станки и аппараты современной промышленности. И ведь надо помнить, что военная работа идет вопреки сильному и опытному противнику, он днем и ночью применяет огромные усилия к тому, чтобы рвать коммуникации, разрушать мосты, сжигать и взрывать склады, уничтожать находящиеся на марше колонны, нарушать связь, подслушивать, врываться танками, авиацией, внезапными огневыми налетами в боевые порядки военного хозяйства.
Велик почет, созданный для наших генералов - командиров дивизий, корпусов и армий. Велики и почетны награды, которых удостоены они. Но велика, огромна, тяжела ответственность, легшая на их плечи. Ни на секунду, днем и ночью, не должны, не могут они забывать о ней. Это ответственность за успех боев, за скорейший и полный разгром врага, за очищение нашей земли от захватчиков. И одновременно это ответственность перед миллионами матерей, пославших на войну своих сыновей, это ответственность за святую кровь, ибо малейшая небрежность, неточность, малейшая неслаженность в работе военного хозяйства заставляет платить за них драгоценной, святой кровью бойцов.
Об этой тягчайшей ответственности за жизнь бойцов, ответственности перед матерями великой страны должны свято помнить все наши генералы и офицеры, не забывать ее ни на секунду, с достоинством и честью нести всю моральную тяжесть ее.
Может быть, потому так нахмурены, серьезны, озабочены были лица генерала и полковника, обсуждавших на командном пункте, в деревенской хате на берегу Днепра сложные и трудные вопросы переправы людей, пушек, продовольствия, боеприпасов, подтягивания растянувшихся тылов, баз и складов горючего.
3.
В ходе войны, в ее решающие минуты играют огромное значение не только замысел и расчеты командиров, но и трезвая, четкая работа тылов и взаимодействие всех видов оружия... В решающие минуты войны великая доля успеха зависит от военного счастья, от жертвы, порыва, душевной силы, от кажущейся подчас безрассудной отваги, от умения внезапно использовать счастливый случай.
Когда вода заблестела в первых косых лучах, в тишине утра послышался со стороны Киева неясный, далекий шум, и боевое охранение, окопавшееся у самой воды, сообщило, что вверх по Днепру идет пароход. Командир батальона Гаврилин приказал красноармейцам залечь и без приказания не открывать огня. Из-за излучины видна была пароходная труба. Пароход шел очень медленно, он тащил за собой груженую баржу, а течение в рукаве Днепра было сильным. На палубе в ранний час стоял лишь один человек, комбат в бинокль различил немецкие унтер-офицерские нашивки. Унтер-офицер тоже смотрел в бинокль, внимательно осматривал берег. Когда пароход вышел к тому месту, где залегли бойцы, Гаврилин приказал открыть огонь. Дружно застучали очереди из автоматов, оглушительно взорвали тишину утра выстрелы противотанковых ружей. Некоторые бойцы, вскочив на ноги, стали бросать в сторону парохода гранаты. С парохода открыли пулеметный огонь. Штурвальный резко повернул пароход, и он пристал к противоположному берегу. Переправившиеся на лодках бойцы роты лейтенанта Кондакова побежали к пароходу. Команда бросила пароход, спрыгнула на берег и скрылась.
И случилось так, что первым вбежавшим на пароход был младший лейтенант Дмитрий Яржин, до войны работавший машинистом на Волге. Среди бойцов его взвода оказался красноармеец Сухинин, до войны работавший штурвальным на речном пароходе. Через час батальон был переправлен на правый берег Днепра. Началась переправа дивизии. Во время одного из рейсов над пароходом пролетели несколько "мессеров", но заместитель командира полка Максимов приказал бойцам убраться с палубы, и "мессеры" прошли, приняв судно за свое. Правда, еще через некоторое время пароход подвергся налету немецкой авиации и, получив девяносто три пробоины, перестал жить. Но он сделал свое дело, этот пароход. На барже, которую он буксировал, груз состоял из бревен, досок, гвоздей. Сотни умелых верных рук застучали молотками и топорами, начали строить понтоны и плоты.
Мы знакомились с несколькими переправами через Днепр. Все они в первые часы и дни шли под знаком величайшего порыва, стихийного народного энтузиазма, всю великую тяжесть их рядовые и офицеры Красной Армии с охотой и радостью приняли на себя. Люди, не дожидаясь подхода понтонов и всех прочих табельных переправочных средств, достигнув берега Днепра, стремительно переправлялись через широкую и быструю воду на плотах, рыбачьих лодках, на самодельных понтонах, устроенных из бочек, покрытых досками, переправлялись под мощным огнем неприятельской артиллерии и минометов, под жестокими ударами немецких бомбардировщиков и истребителей. Были случаи, когда бойцы переправляли полковые пушки на воротах, когда группа красноармейцев переправилась через Днепр на плащ-палатках, набитых сеном.
Этот стихийный порыв во многом помог Красной Армии закрепить плацдармы на правом берегу Днепра. Когда мощные табельные средства подтянулись к Днепру, когда началось строительство мостов и наведение понтонов, когда двинулись танки и тяжелая артиллерия, когда могучие залпы зенитной артиллерии огненным плащом прикрыли переправы, а рев моторов наших истребителей с рассвета до заката стоял над Днепром, - в это время на правом берегу уже находилась наша пехота, вооруженная пулеметами, полковыми пушками, минометами. Она вела ожесточенные бои с немцами, спутав и смешав их расчеты организованно отразить наши попытки к переправе.
Так счастье, смелость, дерзость стали великим вкладом в решение сложнейшей задачи современной войны - форсировании Днепра, одной из самых больших рек нашего материка.
В этом синтезе, единстве дерзкого вдохновения и холодного расчета, в единстве партизанской удачи с могучей силой наших пушек, танков и самолетов, в единстве мудрой науки войны и вдохновенного безумства смелых и состоит одна из отличительных черт нашей Красной Армии.
Эта черта отсутствует в превосходно вымуштрованной, вооруженной техникой и опытом ремесленной армии немецких фашистов.
4.
Такие вечера часто бывают на Украине в осеннюю пору. Широкие, как на рисунках Доре, полупрозрачные лучи заходящего солнца освещали западный берег Днепра. Облака на горизонте светились, как огромные легкие фонари, полные розовых нежных лучей. Далекий сосновый лес темнел под небом, полный мирной прелести и вечернего света. А на земле красное большое пламя вырывалось из черного беспокойного дыма, стоявшего над горящей деревней, и ослепительно вспыхивал прямой яркий блеск снарядных разрывов и пушечных выстрелов. На земле шла битва за Правобережье.
Темные немецкие самолеты низко пронеслись над прибрежной землей, и слышались каркающие, картавые очереди их пулеметов.
И удивительно, какая-то глубокая, полная внутреннего смысла связь была между этим прекрасным, светлым вечерним небом и адом, бушевавшим на земле. Грохот освободительной битвы гармонировал с благородной тишиной и покоем неба.
В этот вечер мы сидели на бревнах возле командного пункта командира гвардейской дивизии генерала Горишного. Капе генерала помещался в брошенном немцами дзоте. Массивные бревна пахли сосновой смолой.
Горишный рассказывал о ходе боя. Ожесточение битвы на правом берегу Днепра напоминало бои в Сталинграде. Десятки злых контратак предпринимали немцы. Самоходные пушки, огонь тяжелых минометов, артиллерия и авиация поддерживали немецкую пехоту, поднимавшуюся по многу раз на день в тщетном стремлении сбросить наших бойцов в Днепр. Многократно возникали гранатные бои, завязывались рукопашные схватки, в которых наши бойцы кололи немцев штыками, рубили лопатками. В медсанбаты поступают раненые с штыковыми и ножевыми ранами. Трудно было закапываться в первое время, когда бои шли на самой прибрежной полосе, - едва бойцы вырывали в песке окоп глубиной в полметра, как выступала вода и стены окопов заваливались. Теперь, когда шаг за шагом наши войска расширяют плацдарм, когда на правом берегу обосновалась не только пехота, но и мощная наша техника, когда под ногами бойцов твердая почва, когда за спиной уже не десятки и сотни метров, а километры пройденной по Правобережью земли, нет уже силы, способной отбросить нас обратно, нет силы, которая может помешать нашему движению вперед. Горишный подходит к телефону, находящемуся в неглубоком окопе, и разговаривает с командирами, ведущими бой.
И с ними он говорит таким же спокойным, несколько протяжным голосом украинца, каким беседует с нами. Многих командиров называет он по имени и отчеству, ведь людей дивизии связывает долгая боевая дружба. И, может быть, потому так спокойно звучит его негромкий голос здесь, на Днепре, что крепка и непоколебима его вера в людей, сражавшихся вместе с ним у Мамаева кургана и на заводе "Баррикады" на великом волжском рубеже.
Иногда Горишный прислушивается к хаосу звуков, на слух определяет, что происходит на поле боя, какой из его дивизионов открыл огонь, по какому из батальонов сделал огневой налет противник. Хаос боя не был для него хаосом, он уверенно разбирался в нем и читал его. В этот вечер, когда в высоком небе стояла ясная тишина, и на земле, в дыму, среди туч земли и песка, поднятых взрывом, шел бой, пролилось много крови сталинградцев. Донесли, что убита сотрудница медсанбата Галя Чабанная. Горишный и его заместитель, полковник Власенко, оба вскрикнули. Горишный сказал:
- Ах, ты, боже мой, когда после победы уезжали из Сталинграда, на остановках выбегали и в снег друг дружку бросали. И ее, помню, мы купали в снегу, и она смеялась так, что весь эшелон слышал. Никто во всей дивизии не смеялся громче и веселей.
Ранен был майор Максимов, заместитель командира полка. Это он обманул в первый день переправы немецких летчиков.
Пришел на командный пункт заместитель командира батальона старший лейтенант Сурков. Шесть ночей не спал он. Лицо его обросло бородой. Но не видно усталости в этом человеке, он весь еще охвачен страшным возбуждением боя. Может быть, через полчаса он уснет, положив под голову полевую сумку, и тогда уже не пробуй разбудить его. А сейчас глаза его блестят, голос звучит резко, возбужденно. Этот человек, бывший до войны учителем истории, словно несет в себе огонь днепровской битвы. Сурков рассказывает о немецких контратаках, о наших ударах, рассказывает, как откопал засыпанного в окопе посыльного, своего земляка, когда-то бывшего у него учеником в школе. Сурков учил его истории; сейчас они боевые участники событий, о которых будут через сто лет рассказывать школьникам.
А вечернее небо становилось все величавей, выше, все торжественней. И под этим небом на холодном днепровском песке лежала мертвая девушка, смеявшаяся громче всех в дивизии, пришедшей с далекой Волги.
10 октября 1943 года
В полосе среднего течения Днепра наши войска продолжали вести бои по расширению плацдармов на правом берегу реки в прежних районах и на отдельных участках добились серьезных успехов.
Из оперативной сводки Совинформбюро
12 октября 1943 г.
Леонид Первомайский
Днепровская быль
Ночью, преследуя противника, вышли к Днепру. Низко плыли облака. Тишина нарушалась только позвякиванием оружия, стуком котелков и лопаток, шуршанием тяжелых сапог на песке да сдержанным говором бойцов. Продвигались не спеша, спокойно, с какой-то особенной торжественностью, которая, впрочем, была легко объяснима...
Многие из людей, шагавших здесь в темноте, родились на берегах Днепра. Одни из них только что прошли через свои разрушенные села, видели родные хаты в дыму и огне, останавливались у колодцев, набитых человеческими телами, миновали истоптанные и выжженные поля. У других родной дом был еще впереди, за Днепром. Картина пройденного пути неотступно стояла у них перед глазами и толкала вперед. Они шли в торжественном и суровом молчании, как подобает солдатам, которые знают, что лучший разговор с врагом - на языке оружия. Для тех же, кто не был уроженцем здешних мест, торжественность минуты заключалась в том, что после тяжких военных трудов, преодолев с боями больше пятисот километров, они вышли к рубежу, достичь которого было счастьем их товарищей, а значит, и их счастьем.
Старые бойцы, стоявшие на Днепре еще в сорок первом, также молчали. Они многое вспоминали в эту ночь. Было то, что часто случается в жизни. Идешь к любимому человеку из великого отдаления, которое могло быть воплощено и в верстах, и во времени, и в чувстве, всей исстрадавшейся душой стремишься к нему и бесконечно думаешь о встрече, о тех словах, ласковых и нежных, которые нужно сказать. Но вот ты пришел, и радость встречи так велика, что никакие слова не в силах выразить ее; не высказать то, что ты пережил и передумал в разлуке, и ты стоишь молча, и только глаза говорят за тебя: посмотри, я долго шел к тебе, но вот я пришел...
Так думал лейтенант Орлянко, стоя в темноте на берегу Днепра. Завернувшись в плащ-палатку, он вздрагивал от ночной прохлады и сырости; на душе у него было светло, как в праздник.
Лодки отделились от берега и, бесшумно подталкиваемые баграми и веслами, поплыли. Вскоре они исчезли из виду, словно растаяли в ночной темноте. Бойцы и офицеры, оставшиеся на берегу ждать своей очереди, лежали на сыром песке и, слушая мерный плеск речной волны, вглядывались в эту темноту, как будто старались угадать, чем она встретит их в следующую минуту. Вскоре лодки вернулись и увезли на правый берег новых людей, которые бережно погрузили с собой пулеметы и ящики с патронами, противотанковые ружья и боеприпасы, гранаты, минометы и сухой паек в больших бумажных мешках.
Переправа под боком у противника проходила успешно. Время и место для нее были выбраны очень удачно. Все чувствовали это и радовались удаче, хотя, конечно, каждый знал, что в любую минуту переправа может быть обнаружена, и тогда торжественность этой ночи превратится в кромешный ад, а ласковые воды Днепра закипят. Понимал это и лейтенант Орлянко. Он ходил по берегу, в нетерпении ожидая своей очереди переправляться, - у него все было наготове: и люди, и кабель на катушках, и все прочее, необходимое для связи. Оставалось только получить приказ и действовать.
К рассвету над рекой поднялся густой туман. Правый берег не был виден, да и здесь, на левом берегу, люди двигались, словно серые тени. На плотах через реку прошли легкие пушки. Орлянко знал, что сейчас его черед, и чувствовал себя уверенно: в тумане он надеялся переправиться без потерь. Но как раз в это время на правом берегу закипела перестрелка - переправившийся батальон капитана Безруких вступил в соприкосновение с врагом.
"Ну, теперь началось", - подумал Орлянко, шагая по берегу к связистам.
Прежде чем он успел отдать им приказание, начался обстрел реки и берега. Туман завыл и загрохотал, послышались крики, стоны раненых. Его людей не затронуло, они все были в сборе; катушки с кабелем лежали на песке, зеленые коробки полевых телефонов стояли тут же. Линия связи уже была протянута к самому берегу, теперь оставалось тянуть ее дальше, сидя в лодке и разматывая кабель с катушки... Все это было бы делом простым и несложным, но грузить кабель приходилось под огнем вражеских батарей, а плыть предстояло по реке, в которую то и дело шлепались снаряды и мины.
Лейтенант Орлянко приказал грузиться в лодки и, пока бойцы хлопотали у катушек и прочего имущества, снова оглядел берег, как бы соображая, что еще следует захватить с собой.
- Кабель-то нужно опускать на дно, иначе его сносить будет, - вдруг вспомнил Орлянко, и ему стало еще радостнее на душе оттого, что не забыл этой важной необходимости.
- Готово? - крикнул Орлянко, в последний раз оглядывая берег. Отчаливай!..
Он прыгнул в лодку, старшина Нехорошее оттолкнул ее от берега и вскочил вслед за ним. Бойцы налегли на весла, и лодки стали медленно выходить на днепровский простор.
Двигались медленно, кабель раскручивался с катушки и погружался в воду, увлекаемый на дно грузилами. Днепр был здесь широк и приволен, кручи правого берега открывались вдалеке, по-осеннему пышные и яркие. Как ни старались гребцы, они приближались медленно, точно это было во сне, где все движения замедленны и потому особенно памятны.
С правого берега, укрытая где-то в складках высот, непрерывно стреляла артиллерия. Снаряды пролетали над лодками, но к их свисту относились с привычным спокойствием. Ясно было, что это не прицельный огонь; снаряды падали беспорядочно.
Но вот появились вражеские бомбардировщики. Всего их было двенадцать: они летели низко, распластав тяжелые крылья и ожесточенно гудя моторами. Зенитки с левого берега открыли по ним огонь, но самолеты упрямо летели к цели, бомбили каждую машину на подступах к Днепру и каждую лодку на реке.
- Выручай катушки, если что! - успел крикнуть Орлянко и в ту же минуту услышал адский гром. Его захлестнуло водой, перевернуло и потащило на дно, но он, напрягая все силы, толкнул головой воду и вынырнул.
Лодок не было. Людей тоже не хватало. Только четверо, тяжело противоборствуя взбушевавшейся волне, находились недалеко от него. Они плыли парами, держа между собой катушки с кабелем. Кабель разматывался, но грузил уже не было, его сносило течением, и это еще больше затруднило работу пловцов.
Орлянко подплыл к Нехорошеву и Гатуеву вовремя -кабель на катушке кончился. Все теперь понимали друг друга с полуслова. Гатуев, держа конец кабеля в зубах, отдыхал, лежа на спине. Нехорошее поплыл к Дроботу и Василенко, удерживавшим на воде тяжелую катушку с новым кабелем.
Втроем они добрались к Гатуеву и Орлянко. При помощи движений ног держась на воде, лейтенант стал наращивать кабель. Это стоило больших усилий, тем более что с самолетов их заметили и стали обстреливать. Гатуев был ранен в правое плечо, кровь его окрасила днепровскую воду. Товарищи помогали ему, они плыли к правому берегу, поддерживая катушку и раненого, выбиваясь из сил, коченея в холодной воде.
В это время Орлянко был тоже ранен. Он почувствовал тяжесть во всем теле и, прежде чем связисты успели помочь ему, ушел под воду; понимал, что тонет, глаза его были открыты - он видел солнечный свет, падавший на дно реки сквозь зеленовато-желтую воду, но не мог сделать движения, не мог сопротивляться силе, тянувшей его на дно.
... Лейтенант Орлянко очнулся на берегу. Он увидел над собой раскрасневшееся усатое лицо Нехорошева, державшего его за руки. Угрюмый Василенко больно нажимал ему на живот. Затем они подхватили его, как ребенка, и подняли над телефонным аппаратом, у которого возился мокрый ефрейтор Дробот.
Была тишина. Снова было удивительное красноречивое молчание, в котором выражалась жизнь со всей силой и страстью. Над собой Орлянко видел чистое небо, на кручах свистели птицы, широкая полоса реки лежала перед ними, а у самого его тела, похожий на длинного оливкового ужа, уходил в воду кабель, который они протянули сюда...
13 октября 1943 года
Евгений Кригер
Чуден Днепр...
Белые песчаные дюны. Черные, уже холодные бревна пожарища. Синяя вода. А за синей водой - город на высоких холмах. Стоит на минуту закрыть глаза, и памятью, мыслями, старой болью, не оставлявшей нас эти два года, как прижившийся в человеческом теле осколок, вспомнить Киев таким далеким, каким он был для нас в дни сражений на Волге, за Кубанью, за Доном, за Тереком, - и чудом кажется эта минута, когда снова открываешь глаза и видишь с левого днепровского берега милый наш Киев. В семье советских городов он был одним из самых красивых и самых счастливых братьев. Его оторвали от нас, и таким далеким он стал, что путь к нему измеряли всей землей, разделявшей нас, всей кровью этой земли, друзьями, погибшими в Приднепровье, ночными слезами о них, слезами, которые наутро сушил ветер боя.
И вот мы снова у Киева. Белый песок у Днепра, такой мягкий, легкий, что вспоминаются детство и игры в песке. Громада сражения передвинулась в обе стороны по Днепру и за Днепр ушла, а тут странная тишина тяжело нависла над городом, над лаврой, венчающей холм, над домами прибрежных кварталов, над рекой, посиневшей от холода. Все как во сне, все не верится встрече.
На том берегу, боясь выдать себя раньше времени, молчат немецкие батареи и пулеметные гнезда. На виду у них вцепились в песок, окопались, зарылись и ни за что не отступят назад наши пехотинцы на Трухановом острове, где и зарыться-то некуда, все плоско и голо, песок и вода. Но перед Киевом даже песок стал крепче гранита для нашей пехоты. Ночью обманчивая тишина взрывается вражескими залпами. Стрельба с того берега сводит реку, как судорога. Осколки с воем гаснут в холодной воде, и залпы внезапно захлебываются. И опять тишина - тяжелая, грозная, чреватая бурей.
Покинем на время эти места, оставим предмостный поселок у Киева, сожженную Дарницу, мертвые Бровары, тлеющие дачи на белом песке среди сосен, гранитную дорогу на берегу со взорванным мостом. Окинем взглядом киевские холмы, зарево над Подолом, безмолвие камня. Мы еще вернемся сюда и будем на этих холмах, в милых осенних садах над Днепром, будем в Киеве. А теперь время быть на земле, куда передвинулся бой.
* * *
Переправы. Ночью, а если наберетесь смелости, то и днем вас приведут к новым мостам, обожженным фашистскими бомбами, проломанным и вновь восстановленным. Дерзость наших саперов сращивает днепровские берега. Их не разорвать теперь врагу. Бой перекинулся на Правобережье. Днепровская вода стала опорой штурма наших войск. Вода в местах переправы будет твердью, гранитом: здесь трудится советский сапер. Назад пути нет. никто не мыслит о нем.
Огневой вал артиллерии пылает на правом берегу, и войска идут на него, как на свет новой зари. Предутренний туман встает над землей в районе Киева, но это туман штурма, войны, это дымы артиллерии. Переправы питают бой патронами и снарядами, потоком штурмовых батальонов, боезапасом, полковыми обозами. Теперь переправа -это мост, скрепленный железными крючьями, выдерживающий тяжесть танков.
Первые переправы едва несли на себе человека. Ни дерева, ни железа, ни мостов, ни понтонов. Гитлеровцы считали Днепр неодолимой преградой. Они ошиблись. Наши солдаты, пробившиеся к Днепру, с ходу перенесли бой на воду, кинулись вплавь, сделали самую воду дорогой, плыли не только на баркасах, лодках, плотах, но и на дощатых воротах, притащенных из сожженных крестьянских усадеб, плыли на бочках, набитых соломой мешках, - на всем, что держит вода, за что человек может ухватиться рукой. И фашисты увидели, как Днепр рушится на них свинцовыми брызгами из клокочущей штурмом воды, взводами штурма, переплеснувшего первых бойцов на тот берег, первым залпом пехоты на песчаных отмелях Правобережья.
Вот один из элементов нормального действия военного хозяйства - связь. Но, право же, работа московского узла связи, вероятно, не сложней работы какого-нибудь военного хозяйства, где необходимо беспрерывно в условиях вечного движения, внезапных изменений боевой обстановки, в условиях, когда опытный и хитрый враг делает все возможное, чтобы помешать нормальной работе, каждочасно и каждоминутно связывать роты, батальоны, полки и дивизии в единое, гармонично работающее целое. А ведь, кроме того, нужно поддерживать связь с "верхом", со средствами усиления, с танками, авиацией - с соседями справа и слева. Радио, телефон, телеграф, посыльные офицеры связи участвуют в этой работе. Если посмотреть на работу одного хотя бы элемента, осуществляющего связь в бою и в движении - к примеру, скажем, радиосвязи, - и учесть, сколько напряженного труда нужно затратить для ее нормальной работы - и в шифровании, и в сохранении в полевых и боевых условиях сложной аппаратуры, и в поддержке нужного напряжения, и в маскировке от рыщущего в воздухе немца, и если вспомнить, что это лишь один элемент многообразной связи, вспомнить, что сама связь - лишь одно из многочисленных слагаемых военного действия, можно представить себе всю сложность и напряженность работы руководителя современной войны. В нынешней войне участвует большая техника. Самолеты и пушки, гвардейские минометы ничуть не проще, чем самые сложные станки и аппараты современной промышленности. И ведь надо помнить, что военная работа идет вопреки сильному и опытному противнику, он днем и ночью применяет огромные усилия к тому, чтобы рвать коммуникации, разрушать мосты, сжигать и взрывать склады, уничтожать находящиеся на марше колонны, нарушать связь, подслушивать, врываться танками, авиацией, внезапными огневыми налетами в боевые порядки военного хозяйства.
Велик почет, созданный для наших генералов - командиров дивизий, корпусов и армий. Велики и почетны награды, которых удостоены они. Но велика, огромна, тяжела ответственность, легшая на их плечи. Ни на секунду, днем и ночью, не должны, не могут они забывать о ней. Это ответственность за успех боев, за скорейший и полный разгром врага, за очищение нашей земли от захватчиков. И одновременно это ответственность перед миллионами матерей, пославших на войну своих сыновей, это ответственность за святую кровь, ибо малейшая небрежность, неточность, малейшая неслаженность в работе военного хозяйства заставляет платить за них драгоценной, святой кровью бойцов.
Об этой тягчайшей ответственности за жизнь бойцов, ответственности перед матерями великой страны должны свято помнить все наши генералы и офицеры, не забывать ее ни на секунду, с достоинством и честью нести всю моральную тяжесть ее.
Может быть, потому так нахмурены, серьезны, озабочены были лица генерала и полковника, обсуждавших на командном пункте, в деревенской хате на берегу Днепра сложные и трудные вопросы переправы людей, пушек, продовольствия, боеприпасов, подтягивания растянувшихся тылов, баз и складов горючего.
3.
В ходе войны, в ее решающие минуты играют огромное значение не только замысел и расчеты командиров, но и трезвая, четкая работа тылов и взаимодействие всех видов оружия... В решающие минуты войны великая доля успеха зависит от военного счастья, от жертвы, порыва, душевной силы, от кажущейся подчас безрассудной отваги, от умения внезапно использовать счастливый случай.
Когда вода заблестела в первых косых лучах, в тишине утра послышался со стороны Киева неясный, далекий шум, и боевое охранение, окопавшееся у самой воды, сообщило, что вверх по Днепру идет пароход. Командир батальона Гаврилин приказал красноармейцам залечь и без приказания не открывать огня. Из-за излучины видна была пароходная труба. Пароход шел очень медленно, он тащил за собой груженую баржу, а течение в рукаве Днепра было сильным. На палубе в ранний час стоял лишь один человек, комбат в бинокль различил немецкие унтер-офицерские нашивки. Унтер-офицер тоже смотрел в бинокль, внимательно осматривал берег. Когда пароход вышел к тому месту, где залегли бойцы, Гаврилин приказал открыть огонь. Дружно застучали очереди из автоматов, оглушительно взорвали тишину утра выстрелы противотанковых ружей. Некоторые бойцы, вскочив на ноги, стали бросать в сторону парохода гранаты. С парохода открыли пулеметный огонь. Штурвальный резко повернул пароход, и он пристал к противоположному берегу. Переправившиеся на лодках бойцы роты лейтенанта Кондакова побежали к пароходу. Команда бросила пароход, спрыгнула на берег и скрылась.
И случилось так, что первым вбежавшим на пароход был младший лейтенант Дмитрий Яржин, до войны работавший машинистом на Волге. Среди бойцов его взвода оказался красноармеец Сухинин, до войны работавший штурвальным на речном пароходе. Через час батальон был переправлен на правый берег Днепра. Началась переправа дивизии. Во время одного из рейсов над пароходом пролетели несколько "мессеров", но заместитель командира полка Максимов приказал бойцам убраться с палубы, и "мессеры" прошли, приняв судно за свое. Правда, еще через некоторое время пароход подвергся налету немецкой авиации и, получив девяносто три пробоины, перестал жить. Но он сделал свое дело, этот пароход. На барже, которую он буксировал, груз состоял из бревен, досок, гвоздей. Сотни умелых верных рук застучали молотками и топорами, начали строить понтоны и плоты.
Мы знакомились с несколькими переправами через Днепр. Все они в первые часы и дни шли под знаком величайшего порыва, стихийного народного энтузиазма, всю великую тяжесть их рядовые и офицеры Красной Армии с охотой и радостью приняли на себя. Люди, не дожидаясь подхода понтонов и всех прочих табельных переправочных средств, достигнув берега Днепра, стремительно переправлялись через широкую и быструю воду на плотах, рыбачьих лодках, на самодельных понтонах, устроенных из бочек, покрытых досками, переправлялись под мощным огнем неприятельской артиллерии и минометов, под жестокими ударами немецких бомбардировщиков и истребителей. Были случаи, когда бойцы переправляли полковые пушки на воротах, когда группа красноармейцев переправилась через Днепр на плащ-палатках, набитых сеном.
Этот стихийный порыв во многом помог Красной Армии закрепить плацдармы на правом берегу Днепра. Когда мощные табельные средства подтянулись к Днепру, когда началось строительство мостов и наведение понтонов, когда двинулись танки и тяжелая артиллерия, когда могучие залпы зенитной артиллерии огненным плащом прикрыли переправы, а рев моторов наших истребителей с рассвета до заката стоял над Днепром, - в это время на правом берегу уже находилась наша пехота, вооруженная пулеметами, полковыми пушками, минометами. Она вела ожесточенные бои с немцами, спутав и смешав их расчеты организованно отразить наши попытки к переправе.
Так счастье, смелость, дерзость стали великим вкладом в решение сложнейшей задачи современной войны - форсировании Днепра, одной из самых больших рек нашего материка.
В этом синтезе, единстве дерзкого вдохновения и холодного расчета, в единстве партизанской удачи с могучей силой наших пушек, танков и самолетов, в единстве мудрой науки войны и вдохновенного безумства смелых и состоит одна из отличительных черт нашей Красной Армии.
Эта черта отсутствует в превосходно вымуштрованной, вооруженной техникой и опытом ремесленной армии немецких фашистов.
4.
Такие вечера часто бывают на Украине в осеннюю пору. Широкие, как на рисунках Доре, полупрозрачные лучи заходящего солнца освещали западный берег Днепра. Облака на горизонте светились, как огромные легкие фонари, полные розовых нежных лучей. Далекий сосновый лес темнел под небом, полный мирной прелести и вечернего света. А на земле красное большое пламя вырывалось из черного беспокойного дыма, стоявшего над горящей деревней, и ослепительно вспыхивал прямой яркий блеск снарядных разрывов и пушечных выстрелов. На земле шла битва за Правобережье.
Темные немецкие самолеты низко пронеслись над прибрежной землей, и слышались каркающие, картавые очереди их пулеметов.
И удивительно, какая-то глубокая, полная внутреннего смысла связь была между этим прекрасным, светлым вечерним небом и адом, бушевавшим на земле. Грохот освободительной битвы гармонировал с благородной тишиной и покоем неба.
В этот вечер мы сидели на бревнах возле командного пункта командира гвардейской дивизии генерала Горишного. Капе генерала помещался в брошенном немцами дзоте. Массивные бревна пахли сосновой смолой.
Горишный рассказывал о ходе боя. Ожесточение битвы на правом берегу Днепра напоминало бои в Сталинграде. Десятки злых контратак предпринимали немцы. Самоходные пушки, огонь тяжелых минометов, артиллерия и авиация поддерживали немецкую пехоту, поднимавшуюся по многу раз на день в тщетном стремлении сбросить наших бойцов в Днепр. Многократно возникали гранатные бои, завязывались рукопашные схватки, в которых наши бойцы кололи немцев штыками, рубили лопатками. В медсанбаты поступают раненые с штыковыми и ножевыми ранами. Трудно было закапываться в первое время, когда бои шли на самой прибрежной полосе, - едва бойцы вырывали в песке окоп глубиной в полметра, как выступала вода и стены окопов заваливались. Теперь, когда шаг за шагом наши войска расширяют плацдарм, когда на правом берегу обосновалась не только пехота, но и мощная наша техника, когда под ногами бойцов твердая почва, когда за спиной уже не десятки и сотни метров, а километры пройденной по Правобережью земли, нет уже силы, способной отбросить нас обратно, нет силы, которая может помешать нашему движению вперед. Горишный подходит к телефону, находящемуся в неглубоком окопе, и разговаривает с командирами, ведущими бой.
И с ними он говорит таким же спокойным, несколько протяжным голосом украинца, каким беседует с нами. Многих командиров называет он по имени и отчеству, ведь людей дивизии связывает долгая боевая дружба. И, может быть, потому так спокойно звучит его негромкий голос здесь, на Днепре, что крепка и непоколебима его вера в людей, сражавшихся вместе с ним у Мамаева кургана и на заводе "Баррикады" на великом волжском рубеже.
Иногда Горишный прислушивается к хаосу звуков, на слух определяет, что происходит на поле боя, какой из его дивизионов открыл огонь, по какому из батальонов сделал огневой налет противник. Хаос боя не был для него хаосом, он уверенно разбирался в нем и читал его. В этот вечер, когда в высоком небе стояла ясная тишина, и на земле, в дыму, среди туч земли и песка, поднятых взрывом, шел бой, пролилось много крови сталинградцев. Донесли, что убита сотрудница медсанбата Галя Чабанная. Горишный и его заместитель, полковник Власенко, оба вскрикнули. Горишный сказал:
- Ах, ты, боже мой, когда после победы уезжали из Сталинграда, на остановках выбегали и в снег друг дружку бросали. И ее, помню, мы купали в снегу, и она смеялась так, что весь эшелон слышал. Никто во всей дивизии не смеялся громче и веселей.
Ранен был майор Максимов, заместитель командира полка. Это он обманул в первый день переправы немецких летчиков.
Пришел на командный пункт заместитель командира батальона старший лейтенант Сурков. Шесть ночей не спал он. Лицо его обросло бородой. Но не видно усталости в этом человеке, он весь еще охвачен страшным возбуждением боя. Может быть, через полчаса он уснет, положив под голову полевую сумку, и тогда уже не пробуй разбудить его. А сейчас глаза его блестят, голос звучит резко, возбужденно. Этот человек, бывший до войны учителем истории, словно несет в себе огонь днепровской битвы. Сурков рассказывает о немецких контратаках, о наших ударах, рассказывает, как откопал засыпанного в окопе посыльного, своего земляка, когда-то бывшего у него учеником в школе. Сурков учил его истории; сейчас они боевые участники событий, о которых будут через сто лет рассказывать школьникам.
А вечернее небо становилось все величавей, выше, все торжественней. И под этим небом на холодном днепровском песке лежала мертвая девушка, смеявшаяся громче всех в дивизии, пришедшей с далекой Волги.
10 октября 1943 года
В полосе среднего течения Днепра наши войска продолжали вести бои по расширению плацдармов на правом берегу реки в прежних районах и на отдельных участках добились серьезных успехов.
Из оперативной сводки Совинформбюро
12 октября 1943 г.
Леонид Первомайский
Днепровская быль
Ночью, преследуя противника, вышли к Днепру. Низко плыли облака. Тишина нарушалась только позвякиванием оружия, стуком котелков и лопаток, шуршанием тяжелых сапог на песке да сдержанным говором бойцов. Продвигались не спеша, спокойно, с какой-то особенной торжественностью, которая, впрочем, была легко объяснима...
Многие из людей, шагавших здесь в темноте, родились на берегах Днепра. Одни из них только что прошли через свои разрушенные села, видели родные хаты в дыму и огне, останавливались у колодцев, набитых человеческими телами, миновали истоптанные и выжженные поля. У других родной дом был еще впереди, за Днепром. Картина пройденного пути неотступно стояла у них перед глазами и толкала вперед. Они шли в торжественном и суровом молчании, как подобает солдатам, которые знают, что лучший разговор с врагом - на языке оружия. Для тех же, кто не был уроженцем здешних мест, торжественность минуты заключалась в том, что после тяжких военных трудов, преодолев с боями больше пятисот километров, они вышли к рубежу, достичь которого было счастьем их товарищей, а значит, и их счастьем.
Старые бойцы, стоявшие на Днепре еще в сорок первом, также молчали. Они многое вспоминали в эту ночь. Было то, что часто случается в жизни. Идешь к любимому человеку из великого отдаления, которое могло быть воплощено и в верстах, и во времени, и в чувстве, всей исстрадавшейся душой стремишься к нему и бесконечно думаешь о встрече, о тех словах, ласковых и нежных, которые нужно сказать. Но вот ты пришел, и радость встречи так велика, что никакие слова не в силах выразить ее; не высказать то, что ты пережил и передумал в разлуке, и ты стоишь молча, и только глаза говорят за тебя: посмотри, я долго шел к тебе, но вот я пришел...
Так думал лейтенант Орлянко, стоя в темноте на берегу Днепра. Завернувшись в плащ-палатку, он вздрагивал от ночной прохлады и сырости; на душе у него было светло, как в праздник.
Лодки отделились от берега и, бесшумно подталкиваемые баграми и веслами, поплыли. Вскоре они исчезли из виду, словно растаяли в ночной темноте. Бойцы и офицеры, оставшиеся на берегу ждать своей очереди, лежали на сыром песке и, слушая мерный плеск речной волны, вглядывались в эту темноту, как будто старались угадать, чем она встретит их в следующую минуту. Вскоре лодки вернулись и увезли на правый берег новых людей, которые бережно погрузили с собой пулеметы и ящики с патронами, противотанковые ружья и боеприпасы, гранаты, минометы и сухой паек в больших бумажных мешках.
Переправа под боком у противника проходила успешно. Время и место для нее были выбраны очень удачно. Все чувствовали это и радовались удаче, хотя, конечно, каждый знал, что в любую минуту переправа может быть обнаружена, и тогда торжественность этой ночи превратится в кромешный ад, а ласковые воды Днепра закипят. Понимал это и лейтенант Орлянко. Он ходил по берегу, в нетерпении ожидая своей очереди переправляться, - у него все было наготове: и люди, и кабель на катушках, и все прочее, необходимое для связи. Оставалось только получить приказ и действовать.
К рассвету над рекой поднялся густой туман. Правый берег не был виден, да и здесь, на левом берегу, люди двигались, словно серые тени. На плотах через реку прошли легкие пушки. Орлянко знал, что сейчас его черед, и чувствовал себя уверенно: в тумане он надеялся переправиться без потерь. Но как раз в это время на правом берегу закипела перестрелка - переправившийся батальон капитана Безруких вступил в соприкосновение с врагом.
"Ну, теперь началось", - подумал Орлянко, шагая по берегу к связистам.
Прежде чем он успел отдать им приказание, начался обстрел реки и берега. Туман завыл и загрохотал, послышались крики, стоны раненых. Его людей не затронуло, они все были в сборе; катушки с кабелем лежали на песке, зеленые коробки полевых телефонов стояли тут же. Линия связи уже была протянута к самому берегу, теперь оставалось тянуть ее дальше, сидя в лодке и разматывая кабель с катушки... Все это было бы делом простым и несложным, но грузить кабель приходилось под огнем вражеских батарей, а плыть предстояло по реке, в которую то и дело шлепались снаряды и мины.
Лейтенант Орлянко приказал грузиться в лодки и, пока бойцы хлопотали у катушек и прочего имущества, снова оглядел берег, как бы соображая, что еще следует захватить с собой.
- Кабель-то нужно опускать на дно, иначе его сносить будет, - вдруг вспомнил Орлянко, и ему стало еще радостнее на душе оттого, что не забыл этой важной необходимости.
- Готово? - крикнул Орлянко, в последний раз оглядывая берег. Отчаливай!..
Он прыгнул в лодку, старшина Нехорошее оттолкнул ее от берега и вскочил вслед за ним. Бойцы налегли на весла, и лодки стали медленно выходить на днепровский простор.
Двигались медленно, кабель раскручивался с катушки и погружался в воду, увлекаемый на дно грузилами. Днепр был здесь широк и приволен, кручи правого берега открывались вдалеке, по-осеннему пышные и яркие. Как ни старались гребцы, они приближались медленно, точно это было во сне, где все движения замедленны и потому особенно памятны.
С правого берега, укрытая где-то в складках высот, непрерывно стреляла артиллерия. Снаряды пролетали над лодками, но к их свисту относились с привычным спокойствием. Ясно было, что это не прицельный огонь; снаряды падали беспорядочно.
Но вот появились вражеские бомбардировщики. Всего их было двенадцать: они летели низко, распластав тяжелые крылья и ожесточенно гудя моторами. Зенитки с левого берега открыли по ним огонь, но самолеты упрямо летели к цели, бомбили каждую машину на подступах к Днепру и каждую лодку на реке.
- Выручай катушки, если что! - успел крикнуть Орлянко и в ту же минуту услышал адский гром. Его захлестнуло водой, перевернуло и потащило на дно, но он, напрягая все силы, толкнул головой воду и вынырнул.
Лодок не было. Людей тоже не хватало. Только четверо, тяжело противоборствуя взбушевавшейся волне, находились недалеко от него. Они плыли парами, держа между собой катушки с кабелем. Кабель разматывался, но грузил уже не было, его сносило течением, и это еще больше затруднило работу пловцов.
Орлянко подплыл к Нехорошеву и Гатуеву вовремя -кабель на катушке кончился. Все теперь понимали друг друга с полуслова. Гатуев, держа конец кабеля в зубах, отдыхал, лежа на спине. Нехорошее поплыл к Дроботу и Василенко, удерживавшим на воде тяжелую катушку с новым кабелем.
Втроем они добрались к Гатуеву и Орлянко. При помощи движений ног держась на воде, лейтенант стал наращивать кабель. Это стоило больших усилий, тем более что с самолетов их заметили и стали обстреливать. Гатуев был ранен в правое плечо, кровь его окрасила днепровскую воду. Товарищи помогали ему, они плыли к правому берегу, поддерживая катушку и раненого, выбиваясь из сил, коченея в холодной воде.
В это время Орлянко был тоже ранен. Он почувствовал тяжесть во всем теле и, прежде чем связисты успели помочь ему, ушел под воду; понимал, что тонет, глаза его были открыты - он видел солнечный свет, падавший на дно реки сквозь зеленовато-желтую воду, но не мог сделать движения, не мог сопротивляться силе, тянувшей его на дно.
... Лейтенант Орлянко очнулся на берегу. Он увидел над собой раскрасневшееся усатое лицо Нехорошева, державшего его за руки. Угрюмый Василенко больно нажимал ему на живот. Затем они подхватили его, как ребенка, и подняли над телефонным аппаратом, у которого возился мокрый ефрейтор Дробот.
Была тишина. Снова было удивительное красноречивое молчание, в котором выражалась жизнь со всей силой и страстью. Над собой Орлянко видел чистое небо, на кручах свистели птицы, широкая полоса реки лежала перед ними, а у самого его тела, похожий на длинного оливкового ужа, уходил в воду кабель, который они протянули сюда...
13 октября 1943 года
Евгений Кригер
Чуден Днепр...
Белые песчаные дюны. Черные, уже холодные бревна пожарища. Синяя вода. А за синей водой - город на высоких холмах. Стоит на минуту закрыть глаза, и памятью, мыслями, старой болью, не оставлявшей нас эти два года, как прижившийся в человеческом теле осколок, вспомнить Киев таким далеким, каким он был для нас в дни сражений на Волге, за Кубанью, за Доном, за Тереком, - и чудом кажется эта минута, когда снова открываешь глаза и видишь с левого днепровского берега милый наш Киев. В семье советских городов он был одним из самых красивых и самых счастливых братьев. Его оторвали от нас, и таким далеким он стал, что путь к нему измеряли всей землей, разделявшей нас, всей кровью этой земли, друзьями, погибшими в Приднепровье, ночными слезами о них, слезами, которые наутро сушил ветер боя.
И вот мы снова у Киева. Белый песок у Днепра, такой мягкий, легкий, что вспоминаются детство и игры в песке. Громада сражения передвинулась в обе стороны по Днепру и за Днепр ушла, а тут странная тишина тяжело нависла над городом, над лаврой, венчающей холм, над домами прибрежных кварталов, над рекой, посиневшей от холода. Все как во сне, все не верится встрече.
На том берегу, боясь выдать себя раньше времени, молчат немецкие батареи и пулеметные гнезда. На виду у них вцепились в песок, окопались, зарылись и ни за что не отступят назад наши пехотинцы на Трухановом острове, где и зарыться-то некуда, все плоско и голо, песок и вода. Но перед Киевом даже песок стал крепче гранита для нашей пехоты. Ночью обманчивая тишина взрывается вражескими залпами. Стрельба с того берега сводит реку, как судорога. Осколки с воем гаснут в холодной воде, и залпы внезапно захлебываются. И опять тишина - тяжелая, грозная, чреватая бурей.
Покинем на время эти места, оставим предмостный поселок у Киева, сожженную Дарницу, мертвые Бровары, тлеющие дачи на белом песке среди сосен, гранитную дорогу на берегу со взорванным мостом. Окинем взглядом киевские холмы, зарево над Подолом, безмолвие камня. Мы еще вернемся сюда и будем на этих холмах, в милых осенних садах над Днепром, будем в Киеве. А теперь время быть на земле, куда передвинулся бой.
* * *
Переправы. Ночью, а если наберетесь смелости, то и днем вас приведут к новым мостам, обожженным фашистскими бомбами, проломанным и вновь восстановленным. Дерзость наших саперов сращивает днепровские берега. Их не разорвать теперь врагу. Бой перекинулся на Правобережье. Днепровская вода стала опорой штурма наших войск. Вода в местах переправы будет твердью, гранитом: здесь трудится советский сапер. Назад пути нет. никто не мыслит о нем.
Огневой вал артиллерии пылает на правом берегу, и войска идут на него, как на свет новой зари. Предутренний туман встает над землей в районе Киева, но это туман штурма, войны, это дымы артиллерии. Переправы питают бой патронами и снарядами, потоком штурмовых батальонов, боезапасом, полковыми обозами. Теперь переправа -это мост, скрепленный железными крючьями, выдерживающий тяжесть танков.
Первые переправы едва несли на себе человека. Ни дерева, ни железа, ни мостов, ни понтонов. Гитлеровцы считали Днепр неодолимой преградой. Они ошиблись. Наши солдаты, пробившиеся к Днепру, с ходу перенесли бой на воду, кинулись вплавь, сделали самую воду дорогой, плыли не только на баркасах, лодках, плотах, но и на дощатых воротах, притащенных из сожженных крестьянских усадеб, плыли на бочках, набитых соломой мешках, - на всем, что держит вода, за что человек может ухватиться рукой. И фашисты увидели, как Днепр рушится на них свинцовыми брызгами из клокочущей штурмом воды, взводами штурма, переплеснувшего первых бойцов на тот берег, первым залпом пехоты на песчаных отмелях Правобережья.