Страница:
Так вот как закончится сейчас жизнь: не аварией и не пленом подвигом.
Машина Гастелло врезается в "толпу" цистерн и машин -и оглушительный взрыв долгими раскатами сотрясает воздух сражения: взрываются вражеские цистерны.
Запомним имя героя капитана Николая Францевича Гастелло. Его семья потеряла сына и мужа; семья, Родина приобрели героя...
10 июля 1941 года
Николай Тихонов
Город в броне
По Неве в тумане проходят корабли. Глухо звучат шаги ночного дозора: улицы стали напоминать совсем другие времена. Голос времен, как эхо, живет в пространствах ночи.
Броневик Ильича у Финляндского вокзала в свете бледного прожектора и бронзовый Киров на Новой площади врезаются в самое сердце. И проспект имени Газа говорит о непреклонном комиссаре, улица Ракова - о человеке, прошедшем жизнь, состоявшую из смертельных опасностей, во имя победы народа; проспект Огородникова - о железном путиловском рабочем, беспощадно разившем врагов народа.
Площадь Жертв Революции, молчаливая и пустынная, напоминает о великом долге каждого ленинградца быть на боевом посту в городе, где рождалась революция, бороться за свободу, честь, счастье, за будущее, как боролись они - павшие с оружием в руках, - и не бояться отдать, если нужно, жизнь за то, чтобы этот русский город был всегда русским, свободным, советским городом.
По улицам проходят обозы и пушки, проходят войска. С мужчинами рядом шагают женщины - сестры, жены. Так они пройдут до самого фронта. Фронт недалеко. И тут же под вой разрывов им скажут: довольно, вернитесь. Они ответят: мы остаемся, и останутся дружинницами. Будут выносить раненых и следить, чтобы их оружие было при них.
Город живет по-боевому. У бани женщины заинтересовались группой бородатых, серьезных людей с загорелыми, обветренными лицами.
- Откуда такие бородачи в наше время, да еще целая куча?
- Подождите, через часок все будем молодыми, - говорят, посмеиваясь, бородачи. Это партизаны пришли помыться, попариться, побриться, отдохнуть в городе.
Вот женщины, много женщин склонилось над шитьем. Почему такие серьезные у них лица, как будто они не шьют, а участвуют в сражении? Они приготовляют теплое белье, теплые вещи для бойцов. Все время открывается дверь, и новые и новые приносят узлы, чемоданы, пакеты с теплыми вещами, которые надо просмотреть, переделать, перешить. Зима на дворе. Наши бойцы ходят в теплой чистой одежде, в фуфайках, перешитых добрыми руками. У этих женщин не у всех родные на фронте, но у них нет деления на своего и твоего. Все фронтовые стали родными, все стали близкими.
На заводах делают боевое оружие, снаряды, на заводах работают на фронт. Со скрежетом разрывается в цехе снаряд. Мгновение замешательства. Раздается тихий, но твердый голос руководителя:
- Товарищи, фронт ждет нашей помощи!
- Люди становятся к станкам. Аварийная команда начинает исправлять повреждения.
А на фронте мастера огня засекают вспышки вражеских орудий, бьющих по городу. Ненавистью пылают сердца артиллеристов. Залп, еще залп - конец разбойничьей батарее. Летят в сторону колеса, головы и руки немецких бандитов, думавших внести замешательство в работу завода.
Пробирается разведка. В ней все ленинградцы. Им знакома каждая дорога в этих местах. Люди сжимают оружие, как самое дорогое. Мстить, мстить врагу за все. За то, что сгорели пригородные чудные уголки, и за то, что убиты родные, истерзаны дети и женщины, за то, что в Пушкине на улице виселицы, и бомбы разбили большую залу Екатерининского дворца, за то, что бронзового позолоченного Самсона, украшение петергофских фонтанов, немцы распилили на части и увезли, за все страдания людей, за все поруганные памятники нашей родной старины, за ночные выстрелы по мирному населению - за все.
Тяжелые наши орудия бьют с фортов. И разбиваются немецкие штабы и танки, батареи и автоколонны. Скоро немецких трупов будет столько, что некогда будет их закапывать.
Высоко в небе, где так не нужна луна, все залившая своим равнодушным светом, скрываются немецкие стервятники. Они бросают бомбы Бомбы падают в каналы, взметывая воду выше домов. Бомбы ломают деревья, убивают старую ленинградскую слониху в зоопарке, падают на дома. Дома рушатся. Бойца аварийной команды вызывают на место попадания. Он видит, что завалило щель, где укрывались жильцы дома. Он работает без устали, осторожно и умело. Один живой ребенок извлечен из-под груд мусора и земли, второй, третий, четвертый, пятого он передает молча товарищам, и те чувствуют, что руки его ослабели.
- Заработался, устал?
Нет, на его руках лежит его 11-летняя дочь. Ее убили звери, умеющие летать. Начальник команды предлагает ему отдохнуть, прямо сказать - уйти со своим горем. Единственная дочь. Он говорит: нет, он не уйдет! Он будет работать. Его дочь умерла, но есть там, под землей, другие, живые, дети, их надо спасти, их можно спасти и их спасают.
Людей такого города нельзя сделать рабами. На родину нашу упало страшное, невыразимое простыми словами бедствие.
Нам много предстоит тяжелого. Надо пройти через все. Ничто не страшно человеку, стоящему за правду. Мы стоим за правду. В наш человеческий город пропустить зверей нельзя, мы их не пропустим! Их будут истреблять безжалостно, беспощадно. С ними нет другого разговора, как разговор пулей и снарядом, танком и минометом.
Так пусть будет больше орудий, пуль, танков и минометов! Вот почему по улицам маршируют штатские люди с винтовками на плече. Они стали бойцами все до единого. Вот почему праздник мы празднуем за боевой работой. То, что добыто народной кровью и потом, не отдадим врагу. Это все надо защищать до последнего вздоха. Вот почему Ленинград темен и суров. К нему подкрался враг с ножом, чтобы перерезать горло спящему. Но он застал Ленинград бодрствующим. Горе врагу!
Какой веселый гомон бывал в Ленинграде перед Октябрьскими праздниками в мирные времена! Как светились его выпуклые, длинные, круглые огни, как играли их отсветы в каналах и в широкой Неве, сколько народу толпилось перед витринами магазинов! Детвора заполняла его скверы и парки. Долго за полночь проносились шумные трамваи, сияли окна, возвращались из театров и из гостей, встречаясь с ночной сменой идущих на заводы. Молодежь смеялась так заразительно, что самый суровый прохожий начинал невольно улыбаться. Нет, Ленинград не был холодным городом.
Это выдумали от зависти к его большим площадям и широким улицам, к его просторам и к его непрерывной деловой энергии.
Приезжие бегали на Неву в белые ночи, смотрели разведенные мосты с поднятыми, повисшими в небе стенами, любовались прекрасными лунными ночами и зимними морозами, колдовскими сумерками. Он был бесконечным. Трамвай шел по городу часами, и город не кончался. Заставы его -прежние окраины - никто бы из людей десятого года не узнал в сороковом... Так они выросли, сами стали городом, зажили богато и представительно.
Если смотреть на Ленинград с высот Пулковских холмов весенним вечером, то по всему горизонту лежал как бы огненный пояс. Золотая полоса огней с каждым годом все ближе продвигалась к югу, все ширилась и росла.
Теперь мы узнали, каков Ленинград во мраке затемнения. Узнали, как выглядят улицы без огней и без людей ночью. Как не нужна и прямо враждебна луна над городом. Как надо жить, стиснув зубы от великой ненависти к врагу, отказаться от всех мелочей жизни, забыть беспечную суету и взять в руки оружие.
Страна наша стала вооруженным лагерем, Ленинград -ее передовой пост. На посту часовые не спят. И Ленинград стоит, как закованный в броню часовой, и зорко всматривается в туманную ночь, в которой притаился враг, беспощадный, настойчивый, кровожадный.
7 сентября 1941 года
В течение 8 сентября наши войска вели бои с противником на всем фронте. На Смоленском направлении двадцатишестидневные бои за г. Ельня под Смоленском закончились разгромом дивизии "СС"Y, 15-й пехотной дивизии, 17-й мотодивизии, 10-й танковой дивизии, 137, 178, 292, 268-й пехотных дивизий противника. Остатки дивизий противника поспешно отходят в западном направлении. Наши войска заняли г. Ельня.
Из сообщения Совинформбюро
8 сентября 1941г.
Владимир Ставский
Ельнинский удар
По обе стороны большака, тут и там, в ложбинах, в кустах, на обратных скатах бугорков и просто у обочины пути высятся штабеля снарядов, горки винтовочных патронов в картонной упаковке. Поодаль, на огневых позициях, видны орудия. В нескошенной ржи, в дубовых кустарниках, в окопах валяются винтовки, автоматы, пулеметы. И по тому, как все это брошено, оставлено, рассеяно, нетрудно понять, какая здесь была паника, в каком животном страхе, забыв обо всем, кроме собственной шкуры, удирали отсюда хваленые дивизии Гитлера.
Да и как им было не удирать! Обратите внимание: позиции противника все в воронках от разрывов наших снарядов.
Все места, где был враг, исклеваны огнем нашей артиллерии. Овраги, канавы, долины у деревень - вернее, у пепелищ населенных пунктов, уничтоженных фашистами, - завалены трупами насильников, топтавших нашу священную землю.
Деревенька за деревенькой. У дворов - колхозники. Радостные возгласы слышны в вечернем воздухе. И тут же -сдавленное рыдание женщин, плач детей над пожарищами.
Все это - и сожженные деревни, и истоптанные вражескими, кованными в двадцать шесть гвоздей сапогами, поля и перелески, - все это свидетельствует о гнусном облике фашизма, все это вопиет о священном возмездии заклятым врагам.
Позади остались высотки. Впереди в котловине расположен город Ельня. Здесь, в Ельнинском районе, свирепствовали гитлеровские банды. Какими словами выразить, какими словами поведать о неслыханных преступлениях фашистских злодеев?! Город Ельня выжжен. По улицам, полным пепла, гари и смрада, ходят бездомные жители.
Красноармейцы собирают трофеи, закапывают вражеские трупы, восстанавливают взорванные мосты. Гром артиллерийской канонады доносится с запада за добрых два десятка километров. Там доблестные части наши продолжают громить врага. Здесь, в освобожденном от гитлеровских бандитов районе, началась новая, полная напряженных трудов и усилий страница жизни. Более полусотни сел и деревень отбито у врага. А Ельня, вся ельнинская округа вошли отныне в историю Великой Отечественной войны как места, где были ожесточенные бои и где наголову разбита крупная армейская группировка противника.
Ельня... Сюда после Смоленска ринулись фашистские орды. Здесь, в этом старинном русском городке, сходились многие пути. Отсюда шли большаки на север, на северо-восток, на восток и юго-восток. Отсюда, из этого узла дорог, гитлеровцы думали развивать наступление - двигаться на Москву и на юг.
Немецкое командование учитывало особый рельеф Ельнинского района. Окруженный высотами, покрытый лесными массивами, изрезанный оврагами, Ельнинский район казался противнику особенно удобным для сосредоточения крупных сил.
Не останавливаясь перед потерями, устлав пути к Ельне трупами и залив кровью своих солдат, фашистское командование добилось захвата Ельнинского района. Это было в июле. С тех пор противник не прошел дальше ни шагу. Советское командование разгадало его замыслы. Оно в полной мере оценило все значение Ельни и ее района, поставив задачу: разгромить здесь врага.
После вдумчивой подготовки и выработки плана действий наши войска перешли в наступление. Удар был рассчитан методично и точно. Нанесен он был неотразимо. В первые же дни оказались разгромленными части 10-й танковой дивизии врага. Наши воины под командованием энергичного и веселого украинца полковника Утвенко растрепали и уничтожили полки 15-й дивизии противника, захватив при этом тяжелые орудия, боеприпасы и пленных. К слову сказать, эти орудия были обращены в сторону врага.
Умело и доблестно действовали части полковника Миронова, командиров Некрасова и Батракова.
Гитлеровцы перешли к обороне. На командных высотах они создали крупные узлы сопротивления, построили окопы, дзоты, проволочные заграждения. В их блиндажах были не только бревенчатые перекрытия, накаты и полутораметровые настилы земли, но и рельсовые перекрытия. Несмотря на все это, враг нес огромные потери от нашего артиллерийского огня.
Я говорил с пленными. Они рассказывали, что советский артиллерийский огонь подавляет их морально, уничтожает в их убежищах и укрытиях.
Однако в эти дни вражеская группировка полностью еще не была разгромлена. Главное командование фашистской армии, придававшее большое значение району Ельни как выгоднейшей позиции для дальнейшего наступления, стремилось любой ценой удержать в своих руках этот район. Оно подтягивало сюда все новые дивизии.
После короткой передышки наши части с новыми силами ринулись на врага. Пехота, артиллерия, танки и авиация действовали согласованно. В первых числах сентября этот натиск особенно усилился. И вражеские дивизии дрогнули под нашими могучими ударами.
В ночь на 5 сентября под покровом темноты, оставив обреченных на смерть автоматчиков и минометчиков для прикрытия, открыв яростный артиллерийский и минометный огонь по нашим частям, захватчики в беспорядке и панике отступили.
В боях под Ельней беззаветную преданность Родине проявили бойцы, командиры и политработники. Воодушевленные высоким чувством советского патриотизма, священной ненавистью к фашизму, они нанесли гитлеровским ордам могучий удар.
9 сентября 1941 года
В течение ночи на 19 сентября наши войска вели бои с противником на всем фронте и особенно ожесточенные под Киевом.
Из сообщения Совинформбюро
19 сентября 1941 г.
Борис Лапин, Захар Хацревин{4}.
Киев в эти дни
- Проезда нет! - говорит постовой. Мы слезаем с грузовика и некоторое время идем вдоль оврага.
Вот он - передний край киевской обороны. За нашей спиной город. Неровная линия башен и крыш. Дорога ведет прямо к немецким позициям. Она желта и светится на солнце. С тех пор как немцы подошли к Ирпеню, по этому участку шоссе никто не ездит.
Немного правее чернеет роща, откуда наблюдают неприятельские "кукушки". Их сейчас не слышно и не видно, однако разнообразные признаки неурочный крик болотной выпи, шумный взлет птиц над верхушками деревьев и подозрительная точность внезапного минного обстрела - доказывают присутствие врага.
С наблюдательного пункта батальона открывается перекопанное поле, кирпичные службы разрушенного немцами совхоза.
Героические защитники Киева сидят в земляных укрытиях. Разрывы мин слышны метрах в семидесяти. Иногда дальше, иногда совсем близко. Сейчас минометный и орудийный огонь довольно силен. Он умолкает неожиданно и сразу. Проходит минут десять, и бойцы понемногу начинают высовываться из щелей.
У немецких обстрелов есть свои приливы и отливы. Впрочем, этому своеобразному расписанию не следует доверяться.
- Тут обычный прием, - говорит лейтенант, вглядываясь через бинокль в серые крыши совхоза. - Создают видимую регулярность, а потом обрушиваются внезапным ударом.
Четверть часа спустя возвращаются разведчики, посланные в рощу. Они захватили шестерых немецких автоматчиков. Один из них, совершенно очумевший от неожиданности, бормочет:
- Русски! Я за русски, - и крайне удивлен, что ему не верят.
Немцев допрашивают, потом усаживают на грузовик, чтобы отвезти в город.
- Наконец увидят Киев, который они так хотели посмотреть, - иронически замечает лейтенант. - Они ведь туристы - эта сволочь. Особенно тот высокий. У него в бумажнике коллекция фотографий. Штук сорок. Развалины улиц и женские трупы. Он побывал уже в пяти странах.
Фашистские автоматчики одичали от многодневных блужданий по лесу. Небритые, с землистыми щеками и испуганными оловянными глазами. Особенно досталось им на прошлой неделе, когда они попали под жестокий артиллерийский огонь.
Лейтенант показывает нам оборонительные сооружения города. Десятки тысяч горожан в течение двух месяцев работали здесь, копали рвы, сооружали завалы, строили заграждения и блиндажи. Машина движется через пригородный лес медленно, как сквозь джунгли. Вокруг желтые стволы сосен с зарубками для стока смолы, поваленные деревья, ямы, надолбы, противотанковые рвы. На повороте дороги лес кончается, и шоссе входит в город параллельно с линией трамвая.
Прекрасен Киев в сентябрьские дни. На каштанах и липах пробиваются первые желтью листья. Их подожгла осень.
На тротуарах новая киевская толпа - ополченская, в военных гимнастерках. Вы встретите много неожиданного в этом суровом городе, где мостовые перегорожены баррикадами.
Как всегда, многолюден и шумен Крещатик. По утрам его поливают из шлангов, моют и скребут. Только теперь этим занимаются не мужчины, а женщины. Иногда на Крещатике слышен голос радиорупора: "Внимание, говорит штаб местной противовоздушной обороны Киева". Над городом фашистские самолеты, обстреливаемые зенитной артиллерией.
Мы приходим на наблюдательный пункт летчиков, расположенный внутри города, к полковнику Зеленцову. Здесь днем и ночью бдительно следят за вражескими самолетами. Они еще далеко от Киева, когда посты оповещают об их появлении. Динамик на наблюдательной площадке сообщает цифры, указывающие, где находятся самолеты. Спустя минуту звонит телефон: наши истребители вылетели им навстречу.
Много дней немцы охотятся за киевским железнодорожным мостом. Они регулярно бьют по нему из орудий, но повредить его не удалось. "Мост цел, голубчик, по нему открыто движение, он, как острие бритвы - в него не попадешь", - с гордостью говорят киевляне.
Военный закал, патриотическая решимость растут в Киеве с каждым днем.
Начались занятия в школах. Дети учатся прилежно, старательно, но старшеклассников тянет туда, на окраины и пригороды, откуда доносятся глухие удары орудий, где вспыхивает внезапный огонь ночного боя.
- У меня вчера шесть ребят собрались бежать на фронт. Все возбуждены. Один говорит: "Пустите бить фашистов, буду шесть дней воевать, а седьмой учиться", - рассказывала нам учительница истории Анна Федоровна Русова.
Несколько дней назад по Крещатику своим ходом прошел захваченный под Киевом тяжелый немецкий танк. На брюхе танка была нарисована военная эмблема: буйвол с задранным вверх хвостом. Танк этот теперь стоит в городском саду...
Мы проходим по рабочему поселку.
С главной улицы, где дребезжит трамвай, сворачиваем в боковые улочки. Дома деревянные, со скамейками возле калиток. Голые песчаные холмы желтеют сразу за крышами домов. Во всех переулках баррикады, построенные руками местных жителей. Никто не остался в стороне от оборонных работ.
Вот это и есть сегодняшний Киев - суровый, трудовой, яростный, бессмертный советский город. И ополченцы, и санитарки, выносящие раненых, и старые рабочие-арсенальцы, снова приготовившиеся к боям по прошествии двадцати с лишним лет и нацепившие на пояс связки гранат, и пушки, стоящие в глубине дворов, и части Красной Армии, и скверы, и очередь у кассы цирка, - все это наш Киев, героический Киев.
18 сентября 1941 года
Корней Чуковский
Госпиталь No 11
Еще так недавно на этих веселых лужайках кувыркались и барахтались дети. Здесь, под старинными липами, был летний санаторий для школьников.
А теперь по тем же столетним аллеям медленно ковыляют раненые - в длинных халатах, на костылях, с забинтованными головами и руками.
Издали они показались мне такими печальными. Я пришел сюда как друг-писатель, чтобы прочитать им стишок или отрывок из повести, но что я прочту этим "несчастным страдальцам", чем отвлеку их от их тяжелого горя?
Я подошел ближе и с изумлением увидел, что никаких "печальных страдальцев" здесь нет. Загорелые круглые лица, простодушные, чуть-чуть озорные глаза.
Неужели эти улыбающиеся, спокойные, ясноглазые люди только что были в огне самой кровопролитной и беспощадной войны, какой еще не знала мировая история?
С громким крестьянским смехом слушают они носатого гиганта, который, опираясь на два костылька, рассказывает им историю о каком-то "проклятом козле":
- Не отходит, бродяга, от меня ни на шаг. Я в канаву, и он в канаву. Я в огороды, и он в огороды. Что ты будешь делать с проклятым козлом!
Мне объясняют, что этот гигант - минометчик Семен Захарчук, бежавший из фашистского плена. Бежал он два дня и три ночи, прячась в кустах и оврагах, и все сошло бы отлично, да пристал к нему чей-то козел.
- Я его и палкой, и камнем, а он вроде влюбился в меня...
И Захарчук с неотразимым украинским юмором рассказывает, как он привязал своего спутника к дереву и был счастлив, что может бежать без него, а наутро, проснувшись во ржи, опять увидел над собой его бороду...
Слушатели смеются без удержу, и такой же могучий смех слышится в той толпе, которая обступила садовый бильярд и следит за чемпионатом двух дюжих танкистов, орудующих костылями, как киями.
И уже не смех, а громкий хохот сотрясает ту группу бойцов, которая затеяла игру "бери-кури": между двумя деревьями протянули веревку, а к этой веревке прикрепили на тоненьких ленточках коробки с папиросами "Казбек". Желающий добыть папиросы вооружается ножницами, ему завязывают глаза полотенцем, заставляют покружиться на месте и гогочут как гуси, когда, сбившись с дороги, он режет ножницами не ленту, а воздух.
И я вспоминаю, что здесь же, на этой самой лужайке, месяца два назад, в эту самую игру точно так же играли дети - только вместо папирос были лакомства.
Видно, и вправду у всех мужественных и сильных людей всегда есть в душе что-то детское.
Я расспрашиваю их о боях, в которых они принимали участие. Но, как все истинно бесстрашные люди, они очень неохотно говорят о себе, о своих героических подвигах.
- Ну-ка, сержант Толстяков, расскажи, как ты спас командира! - говорит одному раненому доктор.
Толстяков густо краснеет и машет рукой: стоит ли говорить о таких пустяках! И лишь от его товарищей я узнаю, что, когда одиннадцатого августа немцы окружили его взвод и открыли ураганный пулеметный огонь. Толстяков вместе с другом своим Максименко пошел почти на верную смерть и вывел из немецкого кольца тяжелораненого лейтенанта товарища Аркина.
Во время рассказа он небрежно и равнодушно пожимает плечами, энергично показывая всей своей мимикой, что он не придает своему подвигу никакого значения.
- Вы, - говорит он, - лучше спросите у Миши Ельцова, как он доставил под немецкими выстрелами в свое минометное гнездо десять мин.
Обращаемся к Мише Ельцову, но Миша Ельцов принимает такое же равнодушное выражение лица и даже пренебрежительно выпячивает нижнюю губу, когда какой-то очевидец рассказывает о его геройском поступке. Когда же мы просим его, чтобы он сам рассказал о себе, он встает и начинает нараспев говорить, словно читая стихи, что все дело не в нем, а в его товарищах, Моргуне и Попкове, которые, найдя его в овраге, перевязали ему правую руку, привели его в чувство и проводили в санитарную часть.
Таков стиль разговора, установленный этим коллективом бойцов, - ни за что не говорить о себе.
Оказывается, гигант Захарчук, изображая козла чуть ли не единственным героем своей эпопеи, был верен этому же суровому стилю. Его боевые товарищи сообщают о нем, что, убегая из плена, он уложил двух или трех часовых, поджег захваченную немцами солому и доставил командованию какие-то важные сведения, но Захарчук об этом -ни гугу!
Мне хотелось расспросить их еще о многом, но тут из города прибыл автобус и привез труппу актеров Малого Академического театра, одного из лучших советских театров. Они приехали "дать раненым спектакль". Бойцы поспешили в клуб, и скоро оттуда послышался знакомый жизнерадостный смех.
Если бы нужно было определить одним словом то чувство, которое выносишь из этого госпиталя, я сказал бы: чувство оптимизма. У этих людей нет ни тени сомнения в том, что они победят. Залечив раны, они, в огромном своем большинстве, снова уйдут на фронт - мужественные, простодушные, несокрушимо-спокойные, сплоченные люди, готовые отдать свою жизнь, чтобы спасти родину и все человечество от тирании озверелого врага.
Сентябрь 1941 года
Михаил Шолохов
По пути к фронту
Вооруженные карандашами, записными книжками и ручными пулеметами, мы едем на автомобиле к линии фронта, обгоняя множество грузовых автомашин, везущих к передовым позициям боеприпасы, продовольствие, красноармейцев.
Все машины искусно замаскированы ветвями берез и елей, и когда смотришь с холма вниз на дорогу, создается впечатление, будто в сказочный поход с востока на запад движутся, переселяясь куда-то, кусты и деревья. В движении - целый лес!
С запада все слышнее доносятся громовые раскаты артиллерийской канонады. Близок фронт, но по-прежнему машут желтыми и красными флажками красноармейцы-регулировщики движения, так же стремительно движется поток грузовых автомашин, а по бокам дороги грохочут гусеницами мощные тракторы-тягачи.
Предупрежденные, что в любой момент можно ожидать нападения с воздуха, я и мои спутники по очереди ведем наблюдения, стоя на подножке автомобиля, но немецкие самолеты не появляются, и мы без помех продолжаем поездку.
Мне, жителю почти безлесных донских степей, чужда природа Смоленской области. Я с интересом слежу за разворачивающимися пейзажами. По сторонам дороги зеленой стеной стоят сосновые леса. От них веет прохладой и крепким смолистым запахом. Там, в лесной гущине, полутемно даже днем, и что-то зловещее есть в сумеречной тишине, и недоброй кажется мне эта земля, покрытая высокими папоротниками и полусгнившими пнями.
Машина Гастелло врезается в "толпу" цистерн и машин -и оглушительный взрыв долгими раскатами сотрясает воздух сражения: взрываются вражеские цистерны.
Запомним имя героя капитана Николая Францевича Гастелло. Его семья потеряла сына и мужа; семья, Родина приобрели героя...
10 июля 1941 года
Николай Тихонов
Город в броне
По Неве в тумане проходят корабли. Глухо звучат шаги ночного дозора: улицы стали напоминать совсем другие времена. Голос времен, как эхо, живет в пространствах ночи.
Броневик Ильича у Финляндского вокзала в свете бледного прожектора и бронзовый Киров на Новой площади врезаются в самое сердце. И проспект имени Газа говорит о непреклонном комиссаре, улица Ракова - о человеке, прошедшем жизнь, состоявшую из смертельных опасностей, во имя победы народа; проспект Огородникова - о железном путиловском рабочем, беспощадно разившем врагов народа.
Площадь Жертв Революции, молчаливая и пустынная, напоминает о великом долге каждого ленинградца быть на боевом посту в городе, где рождалась революция, бороться за свободу, честь, счастье, за будущее, как боролись они - павшие с оружием в руках, - и не бояться отдать, если нужно, жизнь за то, чтобы этот русский город был всегда русским, свободным, советским городом.
По улицам проходят обозы и пушки, проходят войска. С мужчинами рядом шагают женщины - сестры, жены. Так они пройдут до самого фронта. Фронт недалеко. И тут же под вой разрывов им скажут: довольно, вернитесь. Они ответят: мы остаемся, и останутся дружинницами. Будут выносить раненых и следить, чтобы их оружие было при них.
Город живет по-боевому. У бани женщины заинтересовались группой бородатых, серьезных людей с загорелыми, обветренными лицами.
- Откуда такие бородачи в наше время, да еще целая куча?
- Подождите, через часок все будем молодыми, - говорят, посмеиваясь, бородачи. Это партизаны пришли помыться, попариться, побриться, отдохнуть в городе.
Вот женщины, много женщин склонилось над шитьем. Почему такие серьезные у них лица, как будто они не шьют, а участвуют в сражении? Они приготовляют теплое белье, теплые вещи для бойцов. Все время открывается дверь, и новые и новые приносят узлы, чемоданы, пакеты с теплыми вещами, которые надо просмотреть, переделать, перешить. Зима на дворе. Наши бойцы ходят в теплой чистой одежде, в фуфайках, перешитых добрыми руками. У этих женщин не у всех родные на фронте, но у них нет деления на своего и твоего. Все фронтовые стали родными, все стали близкими.
На заводах делают боевое оружие, снаряды, на заводах работают на фронт. Со скрежетом разрывается в цехе снаряд. Мгновение замешательства. Раздается тихий, но твердый голос руководителя:
- Товарищи, фронт ждет нашей помощи!
- Люди становятся к станкам. Аварийная команда начинает исправлять повреждения.
А на фронте мастера огня засекают вспышки вражеских орудий, бьющих по городу. Ненавистью пылают сердца артиллеристов. Залп, еще залп - конец разбойничьей батарее. Летят в сторону колеса, головы и руки немецких бандитов, думавших внести замешательство в работу завода.
Пробирается разведка. В ней все ленинградцы. Им знакома каждая дорога в этих местах. Люди сжимают оружие, как самое дорогое. Мстить, мстить врагу за все. За то, что сгорели пригородные чудные уголки, и за то, что убиты родные, истерзаны дети и женщины, за то, что в Пушкине на улице виселицы, и бомбы разбили большую залу Екатерининского дворца, за то, что бронзового позолоченного Самсона, украшение петергофских фонтанов, немцы распилили на части и увезли, за все страдания людей, за все поруганные памятники нашей родной старины, за ночные выстрелы по мирному населению - за все.
Тяжелые наши орудия бьют с фортов. И разбиваются немецкие штабы и танки, батареи и автоколонны. Скоро немецких трупов будет столько, что некогда будет их закапывать.
Высоко в небе, где так не нужна луна, все залившая своим равнодушным светом, скрываются немецкие стервятники. Они бросают бомбы Бомбы падают в каналы, взметывая воду выше домов. Бомбы ломают деревья, убивают старую ленинградскую слониху в зоопарке, падают на дома. Дома рушатся. Бойца аварийной команды вызывают на место попадания. Он видит, что завалило щель, где укрывались жильцы дома. Он работает без устали, осторожно и умело. Один живой ребенок извлечен из-под груд мусора и земли, второй, третий, четвертый, пятого он передает молча товарищам, и те чувствуют, что руки его ослабели.
- Заработался, устал?
Нет, на его руках лежит его 11-летняя дочь. Ее убили звери, умеющие летать. Начальник команды предлагает ему отдохнуть, прямо сказать - уйти со своим горем. Единственная дочь. Он говорит: нет, он не уйдет! Он будет работать. Его дочь умерла, но есть там, под землей, другие, живые, дети, их надо спасти, их можно спасти и их спасают.
Людей такого города нельзя сделать рабами. На родину нашу упало страшное, невыразимое простыми словами бедствие.
Нам много предстоит тяжелого. Надо пройти через все. Ничто не страшно человеку, стоящему за правду. Мы стоим за правду. В наш человеческий город пропустить зверей нельзя, мы их не пропустим! Их будут истреблять безжалостно, беспощадно. С ними нет другого разговора, как разговор пулей и снарядом, танком и минометом.
Так пусть будет больше орудий, пуль, танков и минометов! Вот почему по улицам маршируют штатские люди с винтовками на плече. Они стали бойцами все до единого. Вот почему праздник мы празднуем за боевой работой. То, что добыто народной кровью и потом, не отдадим врагу. Это все надо защищать до последнего вздоха. Вот почему Ленинград темен и суров. К нему подкрался враг с ножом, чтобы перерезать горло спящему. Но он застал Ленинград бодрствующим. Горе врагу!
Какой веселый гомон бывал в Ленинграде перед Октябрьскими праздниками в мирные времена! Как светились его выпуклые, длинные, круглые огни, как играли их отсветы в каналах и в широкой Неве, сколько народу толпилось перед витринами магазинов! Детвора заполняла его скверы и парки. Долго за полночь проносились шумные трамваи, сияли окна, возвращались из театров и из гостей, встречаясь с ночной сменой идущих на заводы. Молодежь смеялась так заразительно, что самый суровый прохожий начинал невольно улыбаться. Нет, Ленинград не был холодным городом.
Это выдумали от зависти к его большим площадям и широким улицам, к его просторам и к его непрерывной деловой энергии.
Приезжие бегали на Неву в белые ночи, смотрели разведенные мосты с поднятыми, повисшими в небе стенами, любовались прекрасными лунными ночами и зимними морозами, колдовскими сумерками. Он был бесконечным. Трамвай шел по городу часами, и город не кончался. Заставы его -прежние окраины - никто бы из людей десятого года не узнал в сороковом... Так они выросли, сами стали городом, зажили богато и представительно.
Если смотреть на Ленинград с высот Пулковских холмов весенним вечером, то по всему горизонту лежал как бы огненный пояс. Золотая полоса огней с каждым годом все ближе продвигалась к югу, все ширилась и росла.
Теперь мы узнали, каков Ленинград во мраке затемнения. Узнали, как выглядят улицы без огней и без людей ночью. Как не нужна и прямо враждебна луна над городом. Как надо жить, стиснув зубы от великой ненависти к врагу, отказаться от всех мелочей жизни, забыть беспечную суету и взять в руки оружие.
Страна наша стала вооруженным лагерем, Ленинград -ее передовой пост. На посту часовые не спят. И Ленинград стоит, как закованный в броню часовой, и зорко всматривается в туманную ночь, в которой притаился враг, беспощадный, настойчивый, кровожадный.
7 сентября 1941 года
В течение 8 сентября наши войска вели бои с противником на всем фронте. На Смоленском направлении двадцатишестидневные бои за г. Ельня под Смоленском закончились разгромом дивизии "СС"Y, 15-й пехотной дивизии, 17-й мотодивизии, 10-й танковой дивизии, 137, 178, 292, 268-й пехотных дивизий противника. Остатки дивизий противника поспешно отходят в западном направлении. Наши войска заняли г. Ельня.
Из сообщения Совинформбюро
8 сентября 1941г.
Владимир Ставский
Ельнинский удар
По обе стороны большака, тут и там, в ложбинах, в кустах, на обратных скатах бугорков и просто у обочины пути высятся штабеля снарядов, горки винтовочных патронов в картонной упаковке. Поодаль, на огневых позициях, видны орудия. В нескошенной ржи, в дубовых кустарниках, в окопах валяются винтовки, автоматы, пулеметы. И по тому, как все это брошено, оставлено, рассеяно, нетрудно понять, какая здесь была паника, в каком животном страхе, забыв обо всем, кроме собственной шкуры, удирали отсюда хваленые дивизии Гитлера.
Да и как им было не удирать! Обратите внимание: позиции противника все в воронках от разрывов наших снарядов.
Все места, где был враг, исклеваны огнем нашей артиллерии. Овраги, канавы, долины у деревень - вернее, у пепелищ населенных пунктов, уничтоженных фашистами, - завалены трупами насильников, топтавших нашу священную землю.
Деревенька за деревенькой. У дворов - колхозники. Радостные возгласы слышны в вечернем воздухе. И тут же -сдавленное рыдание женщин, плач детей над пожарищами.
Все это - и сожженные деревни, и истоптанные вражескими, кованными в двадцать шесть гвоздей сапогами, поля и перелески, - все это свидетельствует о гнусном облике фашизма, все это вопиет о священном возмездии заклятым врагам.
Позади остались высотки. Впереди в котловине расположен город Ельня. Здесь, в Ельнинском районе, свирепствовали гитлеровские банды. Какими словами выразить, какими словами поведать о неслыханных преступлениях фашистских злодеев?! Город Ельня выжжен. По улицам, полным пепла, гари и смрада, ходят бездомные жители.
Красноармейцы собирают трофеи, закапывают вражеские трупы, восстанавливают взорванные мосты. Гром артиллерийской канонады доносится с запада за добрых два десятка километров. Там доблестные части наши продолжают громить врага. Здесь, в освобожденном от гитлеровских бандитов районе, началась новая, полная напряженных трудов и усилий страница жизни. Более полусотни сел и деревень отбито у врага. А Ельня, вся ельнинская округа вошли отныне в историю Великой Отечественной войны как места, где были ожесточенные бои и где наголову разбита крупная армейская группировка противника.
Ельня... Сюда после Смоленска ринулись фашистские орды. Здесь, в этом старинном русском городке, сходились многие пути. Отсюда шли большаки на север, на северо-восток, на восток и юго-восток. Отсюда, из этого узла дорог, гитлеровцы думали развивать наступление - двигаться на Москву и на юг.
Немецкое командование учитывало особый рельеф Ельнинского района. Окруженный высотами, покрытый лесными массивами, изрезанный оврагами, Ельнинский район казался противнику особенно удобным для сосредоточения крупных сил.
Не останавливаясь перед потерями, устлав пути к Ельне трупами и залив кровью своих солдат, фашистское командование добилось захвата Ельнинского района. Это было в июле. С тех пор противник не прошел дальше ни шагу. Советское командование разгадало его замыслы. Оно в полной мере оценило все значение Ельни и ее района, поставив задачу: разгромить здесь врага.
После вдумчивой подготовки и выработки плана действий наши войска перешли в наступление. Удар был рассчитан методично и точно. Нанесен он был неотразимо. В первые же дни оказались разгромленными части 10-й танковой дивизии врага. Наши воины под командованием энергичного и веселого украинца полковника Утвенко растрепали и уничтожили полки 15-й дивизии противника, захватив при этом тяжелые орудия, боеприпасы и пленных. К слову сказать, эти орудия были обращены в сторону врага.
Умело и доблестно действовали части полковника Миронова, командиров Некрасова и Батракова.
Гитлеровцы перешли к обороне. На командных высотах они создали крупные узлы сопротивления, построили окопы, дзоты, проволочные заграждения. В их блиндажах были не только бревенчатые перекрытия, накаты и полутораметровые настилы земли, но и рельсовые перекрытия. Несмотря на все это, враг нес огромные потери от нашего артиллерийского огня.
Я говорил с пленными. Они рассказывали, что советский артиллерийский огонь подавляет их морально, уничтожает в их убежищах и укрытиях.
Однако в эти дни вражеская группировка полностью еще не была разгромлена. Главное командование фашистской армии, придававшее большое значение району Ельни как выгоднейшей позиции для дальнейшего наступления, стремилось любой ценой удержать в своих руках этот район. Оно подтягивало сюда все новые дивизии.
После короткой передышки наши части с новыми силами ринулись на врага. Пехота, артиллерия, танки и авиация действовали согласованно. В первых числах сентября этот натиск особенно усилился. И вражеские дивизии дрогнули под нашими могучими ударами.
В ночь на 5 сентября под покровом темноты, оставив обреченных на смерть автоматчиков и минометчиков для прикрытия, открыв яростный артиллерийский и минометный огонь по нашим частям, захватчики в беспорядке и панике отступили.
В боях под Ельней беззаветную преданность Родине проявили бойцы, командиры и политработники. Воодушевленные высоким чувством советского патриотизма, священной ненавистью к фашизму, они нанесли гитлеровским ордам могучий удар.
9 сентября 1941 года
В течение ночи на 19 сентября наши войска вели бои с противником на всем фронте и особенно ожесточенные под Киевом.
Из сообщения Совинформбюро
19 сентября 1941 г.
Борис Лапин, Захар Хацревин{4}.
Киев в эти дни
- Проезда нет! - говорит постовой. Мы слезаем с грузовика и некоторое время идем вдоль оврага.
Вот он - передний край киевской обороны. За нашей спиной город. Неровная линия башен и крыш. Дорога ведет прямо к немецким позициям. Она желта и светится на солнце. С тех пор как немцы подошли к Ирпеню, по этому участку шоссе никто не ездит.
Немного правее чернеет роща, откуда наблюдают неприятельские "кукушки". Их сейчас не слышно и не видно, однако разнообразные признаки неурочный крик болотной выпи, шумный взлет птиц над верхушками деревьев и подозрительная точность внезапного минного обстрела - доказывают присутствие врага.
С наблюдательного пункта батальона открывается перекопанное поле, кирпичные службы разрушенного немцами совхоза.
Героические защитники Киева сидят в земляных укрытиях. Разрывы мин слышны метрах в семидесяти. Иногда дальше, иногда совсем близко. Сейчас минометный и орудийный огонь довольно силен. Он умолкает неожиданно и сразу. Проходит минут десять, и бойцы понемногу начинают высовываться из щелей.
У немецких обстрелов есть свои приливы и отливы. Впрочем, этому своеобразному расписанию не следует доверяться.
- Тут обычный прием, - говорит лейтенант, вглядываясь через бинокль в серые крыши совхоза. - Создают видимую регулярность, а потом обрушиваются внезапным ударом.
Четверть часа спустя возвращаются разведчики, посланные в рощу. Они захватили шестерых немецких автоматчиков. Один из них, совершенно очумевший от неожиданности, бормочет:
- Русски! Я за русски, - и крайне удивлен, что ему не верят.
Немцев допрашивают, потом усаживают на грузовик, чтобы отвезти в город.
- Наконец увидят Киев, который они так хотели посмотреть, - иронически замечает лейтенант. - Они ведь туристы - эта сволочь. Особенно тот высокий. У него в бумажнике коллекция фотографий. Штук сорок. Развалины улиц и женские трупы. Он побывал уже в пяти странах.
Фашистские автоматчики одичали от многодневных блужданий по лесу. Небритые, с землистыми щеками и испуганными оловянными глазами. Особенно досталось им на прошлой неделе, когда они попали под жестокий артиллерийский огонь.
Лейтенант показывает нам оборонительные сооружения города. Десятки тысяч горожан в течение двух месяцев работали здесь, копали рвы, сооружали завалы, строили заграждения и блиндажи. Машина движется через пригородный лес медленно, как сквозь джунгли. Вокруг желтые стволы сосен с зарубками для стока смолы, поваленные деревья, ямы, надолбы, противотанковые рвы. На повороте дороги лес кончается, и шоссе входит в город параллельно с линией трамвая.
Прекрасен Киев в сентябрьские дни. На каштанах и липах пробиваются первые желтью листья. Их подожгла осень.
На тротуарах новая киевская толпа - ополченская, в военных гимнастерках. Вы встретите много неожиданного в этом суровом городе, где мостовые перегорожены баррикадами.
Как всегда, многолюден и шумен Крещатик. По утрам его поливают из шлангов, моют и скребут. Только теперь этим занимаются не мужчины, а женщины. Иногда на Крещатике слышен голос радиорупора: "Внимание, говорит штаб местной противовоздушной обороны Киева". Над городом фашистские самолеты, обстреливаемые зенитной артиллерией.
Мы приходим на наблюдательный пункт летчиков, расположенный внутри города, к полковнику Зеленцову. Здесь днем и ночью бдительно следят за вражескими самолетами. Они еще далеко от Киева, когда посты оповещают об их появлении. Динамик на наблюдательной площадке сообщает цифры, указывающие, где находятся самолеты. Спустя минуту звонит телефон: наши истребители вылетели им навстречу.
Много дней немцы охотятся за киевским железнодорожным мостом. Они регулярно бьют по нему из орудий, но повредить его не удалось. "Мост цел, голубчик, по нему открыто движение, он, как острие бритвы - в него не попадешь", - с гордостью говорят киевляне.
Военный закал, патриотическая решимость растут в Киеве с каждым днем.
Начались занятия в школах. Дети учатся прилежно, старательно, но старшеклассников тянет туда, на окраины и пригороды, откуда доносятся глухие удары орудий, где вспыхивает внезапный огонь ночного боя.
- У меня вчера шесть ребят собрались бежать на фронт. Все возбуждены. Один говорит: "Пустите бить фашистов, буду шесть дней воевать, а седьмой учиться", - рассказывала нам учительница истории Анна Федоровна Русова.
Несколько дней назад по Крещатику своим ходом прошел захваченный под Киевом тяжелый немецкий танк. На брюхе танка была нарисована военная эмблема: буйвол с задранным вверх хвостом. Танк этот теперь стоит в городском саду...
Мы проходим по рабочему поселку.
С главной улицы, где дребезжит трамвай, сворачиваем в боковые улочки. Дома деревянные, со скамейками возле калиток. Голые песчаные холмы желтеют сразу за крышами домов. Во всех переулках баррикады, построенные руками местных жителей. Никто не остался в стороне от оборонных работ.
Вот это и есть сегодняшний Киев - суровый, трудовой, яростный, бессмертный советский город. И ополченцы, и санитарки, выносящие раненых, и старые рабочие-арсенальцы, снова приготовившиеся к боям по прошествии двадцати с лишним лет и нацепившие на пояс связки гранат, и пушки, стоящие в глубине дворов, и части Красной Армии, и скверы, и очередь у кассы цирка, - все это наш Киев, героический Киев.
18 сентября 1941 года
Корней Чуковский
Госпиталь No 11
Еще так недавно на этих веселых лужайках кувыркались и барахтались дети. Здесь, под старинными липами, был летний санаторий для школьников.
А теперь по тем же столетним аллеям медленно ковыляют раненые - в длинных халатах, на костылях, с забинтованными головами и руками.
Издали они показались мне такими печальными. Я пришел сюда как друг-писатель, чтобы прочитать им стишок или отрывок из повести, но что я прочту этим "несчастным страдальцам", чем отвлеку их от их тяжелого горя?
Я подошел ближе и с изумлением увидел, что никаких "печальных страдальцев" здесь нет. Загорелые круглые лица, простодушные, чуть-чуть озорные глаза.
Неужели эти улыбающиеся, спокойные, ясноглазые люди только что были в огне самой кровопролитной и беспощадной войны, какой еще не знала мировая история?
С громким крестьянским смехом слушают они носатого гиганта, который, опираясь на два костылька, рассказывает им историю о каком-то "проклятом козле":
- Не отходит, бродяга, от меня ни на шаг. Я в канаву, и он в канаву. Я в огороды, и он в огороды. Что ты будешь делать с проклятым козлом!
Мне объясняют, что этот гигант - минометчик Семен Захарчук, бежавший из фашистского плена. Бежал он два дня и три ночи, прячась в кустах и оврагах, и все сошло бы отлично, да пристал к нему чей-то козел.
- Я его и палкой, и камнем, а он вроде влюбился в меня...
И Захарчук с неотразимым украинским юмором рассказывает, как он привязал своего спутника к дереву и был счастлив, что может бежать без него, а наутро, проснувшись во ржи, опять увидел над собой его бороду...
Слушатели смеются без удержу, и такой же могучий смех слышится в той толпе, которая обступила садовый бильярд и следит за чемпионатом двух дюжих танкистов, орудующих костылями, как киями.
И уже не смех, а громкий хохот сотрясает ту группу бойцов, которая затеяла игру "бери-кури": между двумя деревьями протянули веревку, а к этой веревке прикрепили на тоненьких ленточках коробки с папиросами "Казбек". Желающий добыть папиросы вооружается ножницами, ему завязывают глаза полотенцем, заставляют покружиться на месте и гогочут как гуси, когда, сбившись с дороги, он режет ножницами не ленту, а воздух.
И я вспоминаю, что здесь же, на этой самой лужайке, месяца два назад, в эту самую игру точно так же играли дети - только вместо папирос были лакомства.
Видно, и вправду у всех мужественных и сильных людей всегда есть в душе что-то детское.
Я расспрашиваю их о боях, в которых они принимали участие. Но, как все истинно бесстрашные люди, они очень неохотно говорят о себе, о своих героических подвигах.
- Ну-ка, сержант Толстяков, расскажи, как ты спас командира! - говорит одному раненому доктор.
Толстяков густо краснеет и машет рукой: стоит ли говорить о таких пустяках! И лишь от его товарищей я узнаю, что, когда одиннадцатого августа немцы окружили его взвод и открыли ураганный пулеметный огонь. Толстяков вместе с другом своим Максименко пошел почти на верную смерть и вывел из немецкого кольца тяжелораненого лейтенанта товарища Аркина.
Во время рассказа он небрежно и равнодушно пожимает плечами, энергично показывая всей своей мимикой, что он не придает своему подвигу никакого значения.
- Вы, - говорит он, - лучше спросите у Миши Ельцова, как он доставил под немецкими выстрелами в свое минометное гнездо десять мин.
Обращаемся к Мише Ельцову, но Миша Ельцов принимает такое же равнодушное выражение лица и даже пренебрежительно выпячивает нижнюю губу, когда какой-то очевидец рассказывает о его геройском поступке. Когда же мы просим его, чтобы он сам рассказал о себе, он встает и начинает нараспев говорить, словно читая стихи, что все дело не в нем, а в его товарищах, Моргуне и Попкове, которые, найдя его в овраге, перевязали ему правую руку, привели его в чувство и проводили в санитарную часть.
Таков стиль разговора, установленный этим коллективом бойцов, - ни за что не говорить о себе.
Оказывается, гигант Захарчук, изображая козла чуть ли не единственным героем своей эпопеи, был верен этому же суровому стилю. Его боевые товарищи сообщают о нем, что, убегая из плена, он уложил двух или трех часовых, поджег захваченную немцами солому и доставил командованию какие-то важные сведения, но Захарчук об этом -ни гугу!
Мне хотелось расспросить их еще о многом, но тут из города прибыл автобус и привез труппу актеров Малого Академического театра, одного из лучших советских театров. Они приехали "дать раненым спектакль". Бойцы поспешили в клуб, и скоро оттуда послышался знакомый жизнерадостный смех.
Если бы нужно было определить одним словом то чувство, которое выносишь из этого госпиталя, я сказал бы: чувство оптимизма. У этих людей нет ни тени сомнения в том, что они победят. Залечив раны, они, в огромном своем большинстве, снова уйдут на фронт - мужественные, простодушные, несокрушимо-спокойные, сплоченные люди, готовые отдать свою жизнь, чтобы спасти родину и все человечество от тирании озверелого врага.
Сентябрь 1941 года
Михаил Шолохов
По пути к фронту
Вооруженные карандашами, записными книжками и ручными пулеметами, мы едем на автомобиле к линии фронта, обгоняя множество грузовых автомашин, везущих к передовым позициям боеприпасы, продовольствие, красноармейцев.
Все машины искусно замаскированы ветвями берез и елей, и когда смотришь с холма вниз на дорогу, создается впечатление, будто в сказочный поход с востока на запад движутся, переселяясь куда-то, кусты и деревья. В движении - целый лес!
С запада все слышнее доносятся громовые раскаты артиллерийской канонады. Близок фронт, но по-прежнему машут желтыми и красными флажками красноармейцы-регулировщики движения, так же стремительно движется поток грузовых автомашин, а по бокам дороги грохочут гусеницами мощные тракторы-тягачи.
Предупрежденные, что в любой момент можно ожидать нападения с воздуха, я и мои спутники по очереди ведем наблюдения, стоя на подножке автомобиля, но немецкие самолеты не появляются, и мы без помех продолжаем поездку.
Мне, жителю почти безлесных донских степей, чужда природа Смоленской области. Я с интересом слежу за разворачивающимися пейзажами. По сторонам дороги зеленой стеной стоят сосновые леса. От них веет прохладой и крепким смолистым запахом. Там, в лесной гущине, полутемно даже днем, и что-то зловещее есть в сумеречной тишине, и недоброй кажется мне эта земля, покрытая высокими папоротниками и полусгнившими пнями.