Неизвестен Автор. Сказание о Ёсицунэ

   - Аварэ, всемилосердный Гонгэн наш! - произнес монах.- Чудодейственная сила его несравненна! И особенно для тех, кто предстает пред ликом его, чтобы исповедаться в винах, что препятствуют вступлению на истинную стезю. Благоугодно было ему явиться в наш мир в этом своем воплощении, и, если кто, наделенный талантом, не почтит его своим уменьем, тот повергает его в сугубую скорбь. Если же кто, пусть даже неискусно, но от души исполнит что-либо, как умеет и знает, тот радует его сугубою радостью. Это не выдумал я. Таково было нам откровение самого Гонгэна!
   Выслушав это, Сидзука подумала: "Как страшно, ведь я знаменита в свете! Но страшно и отказаться, ведь лишь над честными головами почиет милость богов. Впрочем, для чего обязательно танцевать? Никакого не будет вреда, если я поднесу божеству песню. И быть не может, чтобы кто-нибудь знал меня здесь в лицо".
   Много песен знала она, но особенно удавалась ей песня из одного сирабёси. Иссякало воображение, не хватало слов, чтобы передать прелесть мелодии и стихов. Слушая ее, люди проливали слезы, и рукава у них промокали насквозь. Заканчивалась же эта песня так:
   Пусть жене наскучила С милым мужем жизнь:
   Стоит умереть ему - Любит его вновь.
   И как же позабуду я Образ милый твой, Если еще в юности Разлучили нас?
   Да, страшна разлука С сыном иль отцом, Но всего страшнее - С мужем иль с женой...
   Сидзука допела песню и, заливаясь слезами, натянула на голову полу одежды и повалилась ничком. Монахи, увидя это, сказали:
   - Как бы там ни было, она поистине любит своего мужа. Каким же это надо быть человеком, чтобы так воспламенить её душу!
   И тут сказал монах по имени Хогэн:
   - Нет ничего удивительного, что она поет столь прекрасно. Хотите знать, кто она такая? Это же прославленная Сидзука!
   Его товарищ по келье спросил:
   - Откуда ты знаешь?
   - В прошлом году в столице сто дней стояла засуха. Молился государь-монах, плясали сто танцовщиц-сирабёси, но, лишь когда исполнила танец Сидзука, хлынул ливень и лил три дня. За это она была удостоена монаршим рескриптом звания "первой в Японии". Я был тогда там и все видел.
   Молодые монахи сказали:
   - Тогда она знает, наверное, куда скрылся Судья Есицунэ. Ну-ка, ну-ка, остановим и спросим её. И единодушно решили:
   - Правильно, так и сделаем!
   Тут же встали заградой перед кельей храмового кастеляна и стали ожидать исхода паломников, и, когда Сидзука, замешавшись в толпу, пошла из храма, они её остановили и сказали:
   - Ты ведь Сидзука, не так ли? Где Судья Есицунэ?
   - Не знаю,- ответила она.
   Тогда молодые монахи грубо заорали:
   - Хоть она и женщина, нечего с нею церемониться! А ну, зададим ей как следует!
   И хоть решила Сидзука, что нипочем ничего им не скажет, но непрочно женское сердце, страх перед лютыми муками овладел ею, и с горьким плачем она все рассказала как было.
   - Она заслуживает нашего сочувствия! - объявили монахи.
   Сейчас же её поместили в келье кастеляна и оказали всевозможные услуги, она отдыхала день и ночь до утра, а на рассвете её посадили на лошадь и дали провожатого до самой Китасиракавы. Вот что это такое - сочувствие монахов.
   о том,
   КАК ЕСИЦУНЭ ПОКИНУЛ ГОРЫ ЙСИНО
   Рано утром монахи собрались на совет в саду перед храмом Проповедей. Молодые сказали:
   - Судья Есицунэ пребывает поблизости, в долине Срединной нашей обители Тюин. Пойдем и схватим его и представим Камакурскому Правителю!
   - Вот суждение несмышленой молодости! - возразили старые.- Есицунэ нам не враг. И не враг он государеву дому. Просто у него несогласие с господином Еритомо, И вообще, тем, кто хоть и от мира сего, но окрасил свои три одежды в черный цвет, не пристало нахлобучивать шлемы, хватать луки и стрелы и убивать живое!
   - Это, конечно, так,- сказали молодые.- Но разве вы не слыхали, что случилось в прошедшие годы Дзисё? Монахи горы Хиэй и монахи Миидэры примкнули к мятежу сиятельного Митохито, принца Такакуры, а потом братия Горы изменила. Братия Миидэры хранила верность, но помощь с юга из великих монастырей Тодайдзи и Кобукудзи все не приходила, и принц бежал к ним в Пару, но был по дороге сражен насмерть шальной стрелой близ храма на горе Коме - Лучезарного Сияния. И хотя монахи Тодайдзи и Кобукудзи помочь ему не успели, однако за одно лишь согласие принять сторону принца великий министр Киёмори обе эти обители разгромил. И нам об этом вечно помнить! Если в Камакуре узнают, что Судья Есицунэ скрывается в здешних горах, войска восточных провинций мигом получат приказ, вступят в наши горы и пустят под копыта своих коней сей великий храм, над которым трудился сам император Киммэй. А уж хуже этого ничего случиться не может! И старые монахи сказали:
   - Ладно, поступайте как знаете.
   Этот день монахи переждали, а на рассвете двадцатого дня зазвонили в большой колокол, созывающий на общий сбор.
   Между тем Судья Есицунэ пребывал в Восточной долине Срединной обители. В пустынных горах валил снег, затихли ручьи. Коням здесь было не пройти, и брошены были седла и прочая сбруя; не было с ними носильщиков. и не имели они даже грубой походной еды; все безмерно устали и спали беспробудным сном.
   Едва рассвело, как со стороны далекого подножья храмовой горы послышался звон большого колокола. Судья Есицунэ встревожился и разбудил своих самураев.
   - Только что отзвонили рассвет,- сказал он им,- и вот уже звонят в большой колокол. Это неспроста. Знайте. что перед нами Священная Вершина Есино, сам император Киммэй воздвигнул у её подножья храм Алмазного Царя Дзао-Гоцгэна, чья чудотворная сила несравненна, а кроме него в горах окрест спорят крышами многие иные храмы, посвященные Восьми младенцам Фудо-мёо, а также божествам Каттэ, Сикиодзи, Сокэ и Кояукэ - словом, их вокруг множество. Может быть, поэтому братия всех этих монастырей, по примеру своих настоятелей, исполнена спеси и гордости и не указ им ни вельможа, ни воин. И уверен я, что вот сейчас, без всяких рескриптов и повелений, единственно для того, чтобы угодить Камакуре, облачаются они в доснехи и обсуждают против нас поход.
   И сказал Бидзэн Хэйсиро:
   - Что ж, если так случилось, надобно быстро решить:
   либо нам уходить, либо, наоборот, дать им бой и погибнуть, либо вспороть себе животы. Прикажите каждому тут же, без колебаний, высказать свой совет.
   Исэ Сабуро сказал:
   - Пусть меня посчитают трусом, но не вижу я, ради чего стоит нам здесь покончить с собой или пасть в бою от руки монахов. Надлежит господину уходить снова и снова, пока не достигнем мы мест, где найдет он надежную опору.
   Выслушав это, воскликнул Хитатибо:
   - Отменно сказано! Мы все так полагаем! Но Бэнкэй возразил:
   - Чепуху вы несете! Монастыри есть всюду, и коли каждый раз, когда заслышится храмовый колокол, мы станем вопить, что-де враг наступает, и ударяться в бегство, тогда не найдется, наверное, и гор таких, где бы нам ни чудились враги. Вы все оставайтесь здесь, а я проберусь вниз и погляжу, что там за суета в этом храме.
   - Это мне по душе,- произнес Есицунэ.- Но ведь ты вырос и воспитывался в монастыре на горе Хиэй. Что, если кто-нибудь с берегов здешней реки Тодзу опознает тебя?
   - Да, я долго пребывал у преподобного Сакурамото, но этим паршивцам меня нипочем не узнать,- ответил Бэнкэй и поскорей отошел.
   Он облачился в иссиня-черный кафтан, натянул поверх свой панцирь из черной кожи и нахлобучил шапку момиэбоси. Хоть и был он монахом, но голову не брил и отрастил волосы на три суна, поэтому он обвязал их платком хатимаки. Затем подвесил он к поясу меч длиною в четыре сяку два суна, взял алебарду с лезвием в форме трехдневного месяца и, натянув сапоги из медвежьей шкуры, пустился вниз по склону, разметая на ходу выпавший накануне снег, словно опавшие лепестки вишни.
   К востоку от молельни Мирокудо, Будды Грядущего^ и выше молельни Будды Дайнитидо, Великого Солнца, он остановился и взглянул вниз. По всему монастырю ДзаоГонгэна была шумная суета, большая толпа кишела у Главных Южных Ворот. Видно, престарелые монахи держали сосет в храме Проповедей, но остальная братия, покинув их, ярилась нетерпеливо во дворе. Молодые, вычернив зубы, пристегивали к панцирям наплечники, подвязывали заБПЗКИ шлемов, подвешивали низко за спиной колчаны ср стрелами, нацепляли тетиву, уперев луки в землю, каждый держал алебарду, а было их человек сто, и все они рвались выступать, не дожидаясь старших.
   Увидев это, Бэнкэй подумал: "Ну, будет дело!" - повернул назад и возвратился в долину Срединной обители.
   - Мешкать некогда,- сказал он.- Враг на расстоянии полета стрелы. Есицунэ спросил его:
   - Воины Камакуры или монахи?
   - Здешняя братия,- ответил Бэнкэй.
   - Тогда нам придется плохо. Они знают эти горы. Пустят впереди самых крепких на ногу, загонят нас в какое-нибудь гиблое место - и нам конец. Вот если бы и среди нас был кто-нибудь, кому эти горы известны, он бы повел нас и мы смогли бы уйти.
   И сказал Бэнкэй:
   - А эти горы почти никто и не знает. Три священных вершины есть в заморских краях: Юйван, Сянфэн и Шангао. И две священных вершины есть в нашей стране: вершина Единственного Пути Итидзё и вершина Бодай - Прозрения. Итидзё - это гора Кацураги, а Бодай - гора Кимбусэн, вот эта, пред которою мы стоим. Здесь очищал свою плоть и свой дух Святой Эн-но Гёдзя. Зрел он благоговейно поезд принца Упасаки, как вдруг закричали тревожно птицы. Глядит: на водах потока Хацусэ стоит во плоти сам Фудо-мёо, кому он особенно поклонялся. С той поры эта гора запрещена для тех, кто не очистил себя от скверны мирской, и людям сюда пути нет. Сам я и не пытался восходить на неё. но, как мне говорили, на три стороны она непроходима. И вот: с одной стороны на нас уставлены стрелы врагов; на западе - пропасть, где замирают и птичьи крики; на севере - пропасть, именуемая "Возвращение Благовестного Дракона", и на дне её крутится бешеный горный поток. Так что нам остается идти на восток, в местность Уда провинции Ямато. Тогда мы сумеем уйти.
   о том,
   КАК ТАДАНОБУ ОСТАЛСЯ В ГОРАХ ЁСИНО
   Люди Есицунэ, числом шестнадцать, каждый как мог готовились к бегству, и был с ними один прославленный и неустрашимый воин. Коль говорить о предках его, то был он потомком самого министра-хранителя печати Каматари, отпрыском ветви Фудзивары Фухито, внуком Сато Саэмона Норитаки и вторым сыном управляющего Сато Сёдзи из Синобу. Словом, это был самурай по имени Сато Сиробёэ Фудзивара Таданобу.
   Он один из всех вассалов приблизился к Ёсицунэ, опустился коленями в снег и сказал так:
   - Господин, нас с вами сейчас вернее всего можно было бы уподобить баранам, коих шаг за шагом гонят на скотобойню. Вам же надлежит уйти спокойно и без помех. Желаю я остаться здесь, дождаться этих монахов и задержать их на время своими стрелами, прикрывая ваш отход.
   - Твоя решимость поистине радует меня,- ответил Ёсицунэ.- Но в битве у Ясимы твой старший брат Цугинобу отдал за меня жизнь, пав от стрелы Норицунэ, правителя Ното, и, когда ты рядом со мной, мне все мнится в сердце моем, будто живы еще оба брата! Нет, я не могу оставить тебя, и ты уйдешь с нами. До конца года, смотриi:a, осталось не так уж долго! Если жив останешься ты и выживу я, тогда на будущий год в начале первого или второго месяца ляжет мой путь в край Осю и со мною отправишься ты и предстанешь перед правителем Хидэхирой, и свидишься ты вновь с женою и детьми, которых оставил в поместье своем в Синобу.
   На это Таданобу, склонившись, ответил:
   - Ваше суждение почтительно выслушал. Но когда осенью третьего года Дзисё мы с братом покидали край Осю, правитель Хпдэхира сказал нам: "Отныне, вверив жизни ваши господину, возвышайте имя свое в веках. Коли придет весть, что вы пали, пронзенные стрелами, я буду всем сердцем истово молиться о вашем блаженстве в грядущем рождении. Награды же в этой жизни за подвиги ваши - а вы их свершите! - на усмотрение господина". Так он говорил. Он не сказал: "Возвращайтесь живыми". И хотя матушка наша осталась одна в Синобу, мы сказали ей на прощанье только, что видим её в последний раз. Воин привык думать: сегодня его, завтра меня, и так будет со всеми. Вы слишком принимаете это к сердцу, господин, так пусть же кто-нибудь убедит вас!
   Выслушав это, Бэнкэй сказал:
   - Слово воина - что указ государя: однажды сказано и неотменно. Благоволите проститься с ним со спокойной душой.
   Некоторое время Судья Ёсицунэ молчал, затем произнес:
   - Я скорблю, но я бессилен. Поступай, как велит сердце.
   И Таданобу, поклонившись, возликовал, что остается один в глубине гор Есино.
   Но сколь же грустным оказалось это благое дело! В последний раз прощаться с господином, с которым рядом озарял тебя ночами звездный свет и по утрам окутывал туман, с которым рядом терпел невзгоды под зимним снегопадом и в летнюю палящую жару и от кого на шаг не отставал ни днем, ни ночью, ни вечером и ни на рассвете, кого он почитал ничуть не ниже, чем Саканоуэ-но Тамура иль Фудзивару Тосихито! Конечно, тоска ему сдавила сердце. А когда шестнадцать его товарищей один за дру' гим стали подходить к нему по снегу со словами прощания, мысли его и вовсе смешались.
   Тут Ёсицунэ подозвал Таданобу к себе и сказал ему так:
   - Длинный меч у тебя, как я погляжу, и, когда ты устанешь, будет биться им несподручно. Ослабевшему воину хуже нет большого меча. Возьми же вот этот для последнего боя.
   И он вручил Таданобу изукрашенный золотом меч в два сяку и семь супов длинной с желобом по всей длине великолепного лезвия.
   - Обращайся с ним достойно. Короток он, но редкостной выделки. Мне этот меч едва ли не дороже жизни. И знаешь почему? Он хранился в сокровищнице Кумано, и настоятель Тандзо переслал его мне, вымолив у КуманоГонгэна, своего божественного покровителя, когда я в Ватанабэ снаряжал боевые суда, чтобы переправиться на Кюсю для сокрушения Тайра. И не крепкая ли вера в богов Кумано дала мне за три года умиротворить врагов династии и смыть позор поражения с имени Ёситомо? Дороже жизни мне этот меч, и все же отдаю его тебе. Думай, что я плечом к плечу с тобою.
   Таданобу благоговейно принял меч, обнажил его и провел по лезвию рукавом.
   - Благородное оружие! - произнес он, обращаясь к товарищам.- Когда брат мой Цугинобу в битве у Ясимы отдал жизнь за нашего господина, он умчался в Страну Тьмы на знаменитом коне Тайфугуро, которого пожаловал ему из своих конюшен Хидэхира, правитель Страны Двух Провинций. Теперь же настал мой черед послужить господину, и мне пожалован этот благородный меч, сокровище Кумано. Только не думайте, будто господин наш пристрастен ко мае, ибо каждый из вас дождется такого же часа.
   И, слушая его, все пролили слезы.
   Судья Есицунэ спросил:
   - Что еще ты хочешь сказать?
   - Вы попрощались со мной,- ответил Таданобу,- и больше мне ничего не надо. Правда, есть одно дело, но может оно уронить честь воина до скончания веков, и я боюсь о нем говорить.
   - Мы видимся в последний раз. Какое дело? Говори. Получив разрешение, Таданобу пал на колени и сказал так:
   - Сейчас вы уйдете со всеми, и я здесь останусь один. Подступит сюда настоятель Есино и осведомится: "Да где we здесь Судья Есицунэ?" И братия его, народ все тщеславный, скажет: "Полководца-то нету, этот хочет сражаться за себя, но не биться же нам с кем попало!" И с тем они повернут назад, честь мою опозорив навеки. Так вот, хотелось бы мне только лишь на сегодня принять на себя высочайшее имя государя Сэйвы, что положил начало доблестному роду Минамото!
   Сказал Судья Есицунэ:
   - Все бы хорошо, но вот что мне подумалось. Сумитомо и Масакадо, восстав против воли небес, нашли себе погибель. А обо мне еще скажут вдобавок: "Выступил против воли государя, прежние друзья от него отвернулись, и держаться ему уже не по силам. Живет он от утра до заката, лишь бы прожить лишний день, а когда наконец бежать стало некуда, высочайшее имя Сэйва навязал своему вассалу". Что отвечу я на такое злословье?
   - А я поступлю, как уместно,- возразил Таданобу.- Когда монахи надвинутся, я буду стрелять до последней стрелы в колчане, а когда колчан опустеет, я меч обнажу, чтобы вспороть себе живот. И скажу я им: "Вы полагали, что я и есть Судья Есицунэ? Я ведь всего лишь его верный вассал и зовусь Сато Сиробёэ Таданобу. Я принял на себя имя моего господина и в схватке с вами выказал ему свою преданность. А теперь отрежьте мою голову и представьте Камакурскому Правителю". Сказавши так, я взрежу себе живот и умру, а уж после этого никакая клевета не коснется вашего имени.
   - Что ж, господа,- произнес Есицунэ.- Коль он умрет, все разъяснив с последним своим вздохом, препятствовать я не могу.
   И Таданобу принял на себя имя государя Сэйва. "В этом мире это меня прославит, а в мире ином князь Эмма, судья всех умерших, услышит хвалу в мою честь",- думалось ему.
   - Что за доспехи на тебе? - спросил Есицунэ.
   - Это доспехи, в которые был облачен мой брат Цугинобу в последнем своем бою,- ответил Таданобу.
   - Стрела правителя Ното пронзила их насквозь, так что нельзя на них полагаться. Даже среди монахов могут случиться отменные лучники. Прими вот эти.
   И Есицунэ вручил Таданобу свой алый панцирь и белозвездный шлем. Таданобу снял с себя доспехи, положил их на снег и попросил:
   - Отдайте кому-нибудь из "разноцветных". Однако Судья Есицунэ подобрал их и тут же в них облачился, сказавши:
   - Других доспехов не имею! Поистине беспримерный поступок!
   - Нет ли у тебя каких-либо забот о доме? - спросил Есицунэ.
   И Таданобу сказал:
   - Как и все люди, я появился на свет в "мире живых существ", и как же мне не помнить о моих близких? Когда мы покидали наш край, там остался мой сын трех лет от роду. Ныне, войдя в возраст, спрашивает он: "Где мой отец?" - и хотелось бы мне услышать его голос! Мы покинули Хираидзуми уже после того, как вы выступили оттуда, мой господин, и поэтому мы пролетели через Синобу, подобно шумной стае перелетных птиц, но нам удалось заехать к матушке нашей и попрощаться. Я помню, словно это было сегодня, как престарелая мать прижималась в слезах к рукавам своих сыновей. В голос рыдала она и говорила нам так: "Выпадает мне в преклонных годах одиноко печалиться от разлуки с родными детьми! Смерть разлучила меня с супругом моим, как разлучила с той барышней из соседнего уезда Дата, что заботилась обо мне столь сердечно. Невыносима была моя скорбь, но все же взрастила я вас, родные мои, и, хоть жили мы не под единой крышей, утешением служило мне то, что живем мы в одном краю. А теперь вдруг Хидэхире пало на ум отправить вас обоих под начало Есицунэ, и, конечно же, поначалу это повергло меня в печаль, но потом я возрадовалась, сколь достойными выросли вы у меня. И пусть предстоит вам сражаться хоть целую жизнь, бейтесь храбро, не опозорьте трусостью прах отца. И пусть вы со славой пройдете до пределов Сикоку и Кюсю, все равно, коли только будете живы, раз в год или раз в два года возвращайтесь ко мне повидаться. Один бы остался со мной - об одном бы только печалилась, а когда уходят оба, и столь далеко,- каково-то мне будет?" Так плакала наша матушка, надрывая голос. Оторвавши её от себя, мы сказали ей лишь: "Постараемся!" - и ускакали и целых три года не давала ей знать о себе. Весною прошлого года я послал к ней нарочного с вестью, что Цугинобу убит. Беспримерно было горе её. но она сказала: "Что ж, больше нет Цугинобу, тут ничего не поделать. Зато будущим годом весною обещает быть ко мне Таданобу, и это мне в радость. Поскорей бы прошел этот год!" Ныне ждет она в нетерпении, и, когда вы, господин мой, прибудете в наши края, она поспешит в Хираидзуми и спросит: "Где Таданобу?" Безутешна будет она, коль кто-нибудь скажет ей мимоходом, что-де Цигунобу убит у Ясимы, а Тадаиобу сгинул в горах Есино. Это мучит меня, как тяжкая вина пред нею. Господин мой, если вы благополучно достигнете нашего края, прошу вас: не творите заупокойных молитв ни по мне, ни по Цугинобу, а явите лишь заботу о мате-ри нашей.
   И, еще не договорив, Таданобу прижал рукав к лицу и разрыдался. Пролил слезы и Судья Ёсицунэ, и все шест- надцать вассалов оросили слезами нарукавники своих доспехов.
   - Ты намерен стоять здесь один? - спросил Ёсицунэ.
   - Из десятка молодых воинов, что я привел из Осю, кое-кто погиб, а иных я вернул в родные края. Но троечетверо останутся здесь со мною стоять насмерть.
   - Не вызвался ли остаться кто-нибудь из моих людей? - спросил Ёсицунэ.
   - Вызывались Бидзэн и Васиноо, но я убедил их не покидать вас. Впрочем, долю мою пожелали разделить двое из ваших "разноцветных".
   Услышав это, Судья Ёсицунэ произнес:
   - Эти двое - замечательные духом люди.
   о том,
   КАК ТАДАНОБУ СРАЖАЛСЯ В ГОРАХ ЁСИНО
   Таданобу тут же снарядился перед лицом господина. Поверх кафтана из пятнистого шёлка облачился он в алые доспехи с пунцовыми шнурами, нодвязал нод подбородком тесьму белозвеадного- шлема и опоясался мечом "Цурараи"
   длиной в три сяку пять сунов, унаследованным от предка своего, самого Фудзивары Фухито. Изукрашенный золотом меч, что даровал ему Судья Ёсицунэ, он засунул за пояс. За спину повесил колчан на двадцать четыре стрелы, и заполняли этот колчан боевые стрелы, оперенные чернобелым ястребиным пером, а также длинноперые гудящие стрелы в шесть сунов с огромными раздвоенными лаконечпиками, и на сун выдавалась над его шлемом стрела с оперением сокола-лерепелятника - фамильная драгоценность дома Сато. Лук же был у него короткий, из узловатого дерева и отменно крепкий.
   Между тем солнце было уже высоко. Шестнадцать вассалов и Ёсицунэ удалились своею дорогой. Было так, что за жизнь супруга отдала свою жизнь жена Дун Фэна п за жизнь наставника предложил свою жизнь Сёку-адзяри, ученик преподобного Тико. Но всех превзошли вассалы рода Минамото - те, -кто забывал себя, отдавая жизнь, те, кто жертвовал жизнью за господина. Не ведаю, как было в старину, а в наше смутное время Конца Закона таких примеров немного.
   Было двадцатое число двенадцатого месяца, зимнее небо заволокло беспросветными снеговыми тучами, и свирепый ветер чуть не ломал деревья. То и дело приходилось стряхивать снег, валивший на стрелковый нарукавник, п сугробы, покрывшие наспинные пластины, походили на белое хоро. Таданобу и шестеро его воинов встали в Восточной долине Срединной обители. Укрывшись, как за щитами, позади пяти-шести больших деревьев, они возвели из снега высокий вал и, нарубив ветвей юдзуриха и сасаки, разбросали их перед собой. Затем они стали ждать, когда же нападут на них три сотни врагов из храма Дзао-Гонгэна. "Вот-вот они появятся",- так думали они, по время шло, и вот уже наступил час Обезьяны, а никто не появлялся.
   - День клонится к закату,- сказал тут кто-то.- Не стоит медлить здесь, пойдемте вслед за Судьей Ёсицунэ.
   Оставив свой лагерь, пошли они в отступ, но не прошли еще шагов двухсот, как увидели, что яростные ветры уже покрыли снежными заносами следы ушедшего отряда Ёсицунэ, и тогда вернулись они обратно. И вот, лишь настал час Курипы. три сотни монахов вступили вдруг в долину, дружно огласив все окрест боевым кличем. Семеро из своей крепости отозвались не так громко, по дали знать, что ждут врагов.
   В тот день вел монахов не настоятель, а некий монах по имени Кавацура Хогэн. Был он беспутен и дерзок, но он-то и возглавил нападавших. Облачен и вооружен был он с роскошью, не подобающей священнослужителю. Поверх платья из желто-зеленого шёлка были на нем доспехи с пурпурными шнурами, на голове красовался шлем с трехрядным нашейником, у пояса висел меч самоновейшей работы, за спиной колчан на двадцать четыре боевых стрелы с мощным оперением из орлиного пера "исиути", и оперения эти высоко выдавались над его головой, а в руке ои сжимал превосходный лук двойной прочности "фтатокородо". Впереди и позади него выступали пятеро или шестеро монахов, не уступавших ему в свирепости, а самым первым шел монах лет сорока, весьма крепкий на вид, в черном кожаном панцире поверх черно-синих одежд и при мече в черных лакированных ножнах. Неся перед собой щиты в четыре доски дерева сии, они надвигались боком вперед, пока не приблизились на расстояние полета стрелы, и тогда Кавацура Хогэн, выйдя из-за щитов, зычным голосом прокричал:
   - Ведомо нам стало, что здесь в горах пребывает сейчас Судья Куро Ёсицунэ, младший брат Камакурското Правителя. По этому случаю подвижники Есино отрядили сюда меня. Личной вражды у меня ни к кому нет. Выступаю я не сам по себе, а по государеву указу и как посланец Камакурского Правителя. Что изволит решить господин: спасаться отсюда бегством или пасть в бою? Не пойдет ли кто-нибудь к его светлости? Пусть хорошенько передаст все, что сказано мною!
   Сказано было хитро и осторожно, и Таданобу, выслушав, отозвался так:
   - Экий вздор! Только что ведомо стало вам, что господин наш Судья Ёсицунэ, потомок государя Сэйва, пребывает здесь! Если ты всегда его почитал, что помешало тебе почтить его посещением раньше? Положим, с какихто пор из-за людской клеветы Камакурский Правитель перестал дарить дружбой младшего брата. Но разве не станет он думать совсем по-другому, когда выяснится правда? Жаль мне тебя, ведь все так повернется, что ты будешь потом кусать себя за пуп! Знаешь ли ты, кто приказ получил обо всем тебя расспросить и затем доложить о положении дел? Я - потомок министра-хранителя печати Фудзивары Каматари, отпрыск Фудзивары Фухито, внук Сато Норитаки и второй сын управляющего Сато Сёдзи из Синобу, и имя мое Сато Сиробёэ Фудзивара Таданобу! А теперь хватит болтовни! Все запомнили вы, ёсиноские послушнички?
   Кавацура Хогэн обомлел от оскорбления. Не думая о том, как трудно идти по глубокому снегу, он с воинственным воплем ринулся через долину на приступ. Увидев это, Таданобу обернулся к шестерым своим воинам и сказал им: