Страница:
Единственная надежда - это проскочить через остающийся не занятым еще противником коридор, но сильно болотистый и с широкими, обрывистыми осушительными каналами; и, если идущая наперерез колонна успеет перерезать путь, то пробиваться через нее.
Штаб-ротмистр Волков скомандовал: "За мной!" и повел эскадрон вдоль ручья в обход западного холма, чтобы прикрыться от пулеметного огня, к поселку между Клессуовен и Гольдапом. С севера и юга поселка - болото. Южное - лугового вида с озерцами и каналами, а к северу от поселка - покрытое зарослями кустарника. Обогнув холм вдоль ручья, дорога поворачивала на запад к задам поселка через узенький мост и терялась в болотистом лугу, пересеченном каналами и ямами. Подошли к болоту - единственный выход из мешка! В то время, как эскадрон подходил к мостику, неприятельская батарея (очевидно 4 орудия) с открытой позиции на холме открыла по эскадрону огонь.
Штаб-ротмистр Волков скомандовал: "Эскадрон за мной, врозь!" Эскадрон пошел прямо вдоль поселка по топкому лугу. Взводы рассыпались по топи, стремясь к заманчивым холмикам, казавшимися и только казавшимися сухими. Часть взводов свернула за ротмистром Раевским по проселочной дороге в поселок, а остальные продолжали идти в северо-западном направлении под огнем батареи.
Снаряды, попадая в болото, рвались плохо. Появились все-таки раненые. Эскадрон под непрестанным обстрелом артиллерии и звуками шлюпающих в болото снарядов еще продвигается вперед, идти можно только шагом: болото по брюхо коням. Гусары часто получают души от недолетов и перелетов снарядов, зарывающихся в болото. Лошади и люди, после большого перехода и бессонной ночи ослабли, ослабли и подпруги, и многие седла переворачиваются под брюхо коней. Шинели промокли, затрудняют движение спешенным гусарам, потерявших лошадей, завязших и затянутых болотом.
Стакан снаряда попадает в круп (оторван левый круп) кобылы Аллы штаб-ротмистра Волкова. Оба падают. Кобыла медленно затягивается болотом... К штаб. ротмистру Волкову добирается его вестовой гусар Ковалев, берет его к себе на коня, и вдвоем на одном коне они продолжают бороться с топью. Лошади ротмистра Раевского и поручика Тиран убиты также целыми неразорвавшимися снарядами.
Подходя к осушительным каналам, кони, бредущие по брюхо в вязком болоте, не могут перескочить с шагу и с места широкие канавы, обрываются, падают на топкое вязкое дно и, не в силах подняться, остаются лежать, постепенно затягиваются топью и исчезают... Обесконенные гусары ползут по болоту; некоторых больше не видно на поверхности... Батарея продолжает обсыпать снарядами луг и поселок, но потери от огня незначительны: снаряды зарываются в топи. Шрапнельной пулей ранен в спину гусар Макаров, которому штаб-ротмистр Волков делает перевязку, вылив предварительно в рану флакончик йоду.
Часть гусаров вместе с корнетом Кисловским стала выбираться за деревню на сухие, как казалось, места, но там они еще более завязали. Конь Добрый Кисловского ловко шел по болоту и выбирался сравнительно легко, но, ошеломленный непрестанными перелетами и недолетами снарядов у самых почти ног, запнулся; корнет Кисловский с седлом сполз ему случайно под брюхо и, не будучи в состоянии выправить седло так как сам увязал в болоте, повел его в поводу, ища твердой почвы, но ее не оказалось; кусты, к которым он пробирался, скрывали еще большую топь. Впереди оказалась канава, переходя которую корнет Кисловский завяз по пояс. Пришлось бросить коня и выбираться самому, что и удалось не без большого труда. Конь, сделав несколько усилий, погряз по горло...
Рядом с корнетом Кисловским ранен гусар Марьин, - снаряд попал в лошадь, а осколок в ляжку гусара. Кисловский помог ему выбраться на сухое место, но, так как перевязочных средств не было (они остались на седле с затонувшим конем), то Кисловский довел Марьина до дороги и велел идти в деревню, а сам стал собирать пеших гусар. По пути из болота корнета Кисловского нагнал унтер-офицер Пономарев и хотел дать ему свою лошадь, но Кисловский отказался и пошел дальше пешком.
Князь Игорь Константинович, после команды "Врозь" - остановился и стал пропускать всех людей взвода вперед и, пропустив последнего, двинулся направо от поселка, вдоль канавы. Ротмистр Раевский шел в это время по дороге на поселок.
Князь Гавриил Константинович, желая выйти на дорогу, хотел перепрыгнуть канаву, но его конь стал вязнуть и взять канаву не мог. Его высочество слез с коня и перетащил своего Парнеля через канаву. Когда князь уже подъезжал к домам поселка, почти выбравшись из болота, ехавший сзади него вольноопределяющийся Эрдели доложил ему, что Игорь Константинович остался позади один, пеший перед канавой и перейти ее, видимо, не может. Гавриил Константинович со своим вестовым Манчуком и Эрдели повернули назад, чтобы помочь Игорю Констинтиновичу. Близкий разрыв шрапнели заставил их лошадей инстинктивно рвануться обратно, но, овладев ими, они вновь кинулись к Князю Игорю Константиновичу, который совершенно один ходил по ту сторону канавы, держа свою лошадь в поводу и не зная как перейти канаву.
В этот момент влево от них появился шедший рысью прусский уланский разъезд. Расстояние до разъезда было так невелико, что ясно можно было различить бело-черные флюгера на пиках. Князь Гавриил Константинович стал кричать брату, чтобы тот скорее переходил канаву, иначе их всех заберут в плен. Игорь же Константинович, вместо того, чтобы попробовать перейти канаву, хотел обогнуть ее слева, чтобы выбраться на дорогу, но стал увязать и медленно погружаться в топь вместе со своей любимой рыжей лошадью...
Когда, наконец, с неимоверными трудностями и опасностью добрались до князя Игоря Константиновича, он был, затянут в болото, уже до самого подбородка, торчали над топью только голова и поднятые руки... Лошади уже не было видно... Когда голова его любимой лошади начала окончательно опускаться в болото, его высочество перекрестил ее...
Наконец, выбрались на более или менее твердую почву. По счастию, германский разъезд исчез. Вероятно увидев, что эскадрон увязает в болоте, немцы решились идти дальше.
Гусар Кертович дал князю Игорю Константиновичу своего коня, а тот посадил Кертовича к себе на переднюю луку. Князь Гавриил Константинович также взял к себе на переднюю луку безлошадного гусара Рябых. И, таким образом, двинулись к поселку.
Когда они добрались до домов, то эскадрона не было видно. Стали собирать отдельных, потерявших в болоте своих коней гусар и, собрав человек 10-15, в том числе и нескольких гусар из разъезда 6 эскадрона, взяли направление на предполагаемое местонахождение наших войск. По дороге из поселка были опять обстреляны. Вскоре увидали всадника, оказавшегося казаком. На душе сразу стало легче: казак мирно ехал по дороге, следовательно, не так уже далеко и свои. Дальше вышли на свою пехоту, оказавшуюся одним из полков 29 пех. див. 20 армейского Корпуса. В полку всех весьма радушно приняли и накормили".
Когда мы, наконец, измученные, добрались на бивак, выяснились потери: семь гусар пропали без вести - вероятно убиты, либо засосаны болотом, убиты двое посланные с донесениями, пятеро ранено, 37 коней убито или потонуло в болоте...
На следующее утро мы двинулись на соединение с полком. Мы двигались медленно, временами попадая. в гущу других отступающих колонн. В это время русские войска начали отходить из Восточной Пруссии к своим границам. Одно время мы шли среди колонны, которую замыкали донские казаки. Они были панически настроены.
Совершенно не помню, где мы ночевали, во всяком случае - лошадей мы не расседлали. На следующий день прошли через Тракенен и Гумбинен. В одном из этих городков мы попали в дом, из которого только что ушел противник. На кухне оказалась вареная курица под белым соусом. Мы с Игорем с удовольствием ее съели.
В Тракенене, известном прусском конском заводе, я пошел искать себе лошадь. Я выбрал себе две больших рыжих лошади, на одну из них сел, а другую взял с собой, к большому неудовольствию одного из старших заводских служащих, который смотрел зверем, но не решался ничего сказать. В этот день, то есть 30 августа, мы проходили мимо штаба армейского корпуса, которым командовал ген. Хан-Алиев, производивший симпатичное впечатление. Начальник его штаба послал Игоря в разъезд, - мы совсем не были ему подчинены, но эти штабные господа любили пользоваться кавалерией, когда она им бывала нужна.
Вокруг нас и вместе с нами шли отступавшие войска. Мы устали, но усталось как-то мало чувствовалась. Уже совсем стемнело, кругом пылали пожары. Мы встретились с каким-то офицером, товарищем Раевского. Он предложил Раевскому поджигать немецкие дома. Раевский приказал мне поджечь находившийся неподалеку от нас дом, но я отказался исполнить это нелепое и жестокое приказание, считая его бесчеловечным. По счастью, Раевский не настаивал.
Наконец, за Вержболовым мы встретились с нашим полком. Я страшно устал и надеялся отдохнуть и поспать после бессонных ночей. Офицеры нашего полка лежали на полу, в халупе. Между ними было трудно проходить и кто-то наступил на голову командиру полка ген. Шевичу.
Однако, вместо отдыха, полк. Звегинцев послал меня в сторожевое охранение и велел связаться с лейб-драгунами. Я с заставой поместился у амбара с сеном. Амбар находился возле шоссе из Вержболова в Ковно. Всю ночь по нему двигались наши отступающие войска. Я лег в амбаре на сено и всё же поспал. На следующее утро я присоединился со своими гусарами к полку, и мы продолжали отступать, и снова шли весь день и всю ночь.
Наша дивизия, отступая из Восточной Пруссии, двинулась на юг, вдоль нашей государственной границы, по направлению к озеру Выштынец, имея в авангарде лейб-драгун. В арьергарде шли уланы ее величества. В это время по всем дорогам, идущим на восток, двигались части 1-ой армии генерала адъютанта Ренненкампфа и их обозы, преследуемые немцами.
Около 10 часов утра, 31 августа, лейб-драгунский головной эскадрон столкнулся с противником. Началась перестрелка и колонна остановилась. Командир лейб-драгун граф Нирод получил приказание от ген. Рауха нарядить несколько эскадронов для прикрытия отступавших пеших батарей, оторвавшихся от своих частей. Не успел граф Нирод отдать соответствующее приказаниее, как лейб-драгуны были обстреляны шрапнелью, причем лошадь графа была ранена пятью шрапнельными пулями.
Ген. Нирод не был осведомлен ген. Раухом, куда направлялась наша дивизия. Картина была не из веселых. Вдали пылали деревни и зарево освещало всю местность. Слышны были разрывы снарядов и крики погонщиков обозных лошадей, выбивавшихся из сил. Все дороги были сплошь запружены обозами. Хаос стоял невероятный. При этом моросил мелкий дождь. Наша дивизия медленно двигалась на измученных лошадях, неоднократно останавливалась, так как ей приходилось проскакивать через пересекавшие ее путь обозы.
Моя лошадь была под седлом уже вторые сутки и качалась от усталости. Во время привалов, когда мы спешивались, я садился у борта дороги и на минуту засыпал. Из-за того, что приходилось отступать, настроение у нас было подавленное. Наконец, в Шильвишках, можно было отдохнуть. Я здорово устал, но, несмотря на утомление, все же пошел на телеграф, который был далеко, отправить А. Р. телеграмму. Я посылал ей телеграммы, когда только было возможно. Обычно Рымарь давал их мотоциклистам штаба дивизии, которые очень добросовестно доставляли их на телеграф.
Каждый день ген. Раух далеко отводил нас на ночлег, потому что боялся оставаться на ночь вблизи противника. Эти переходы на ночлег были всегда большие и потому утомительные. Мы шли в темноте, на хвосте друг у друга, усталые, и дремали, сидя верхом.
Глава тридцатая
Между 20 августа и 11 сентября братом Олегом не сделано в дневнике ни одной записи. Пропущен также бой под Каушеном 6-го августа. Правильнее всего предположить, что записи делались в другой тетради, но что эта тетрадь в походе утеряна.
Сперва Олег был при штабе полка. Но он все время стремился в строй. Наконец, его перевели во 2 эскадрон, однако, ответственных поручений ему не давали и берегли его, потому что, несмотря на всю
свою добросовестность и старание, он службы еще не знал. Офицеры эскадрона очень полюбили Олега и были с ним в самых дружеских отношениях. 11 сентября Олег записывает:
"II сентября полк оставался в Кошанах. Утром в 8 часов, получено было приказание строиться за деревней на поле оставшимся эскадронам, ввиду приезда командующего армией. Люди, оставшиеся с больными лошадьми ушедших на разведку эскадронов, тоже выстроены. Вскоре было приказано перевести полк на другую сторону деревни и встать около драгун. Погода стояла хорошая. Между шоссе и Кошанами на поле мы ожидали приезда ген. Ренненкампфа. Он поздоровался с полком и поблагодарил нас за усердную работу. После молебна, который был отслужен прот. Шавельским, была раздача орденов".
Когда приезжал ген. Ренненкампф, полк был выстроен в пешем строю, в резервной колонне. Я стоял на 4-ом взводе. Ренненкампф приехал в сопровождении кн. Белосельского-Белозерского, командовавшего при объявлении войны 1-ой бригадой нашей дивизии. Но как только началась война, Ренненкампф прикомандировал его к себе. У Ренненкампфа был, как всегда, очень бравый вид. Офицеров он не собирал и отдельно с ними не разговаривал.
Решительное наступление русских войск прекратилось только 11 августа на линии Лабиау-Типиау, в 30 верстах от Кенигсберга. Ко времени последовавшего затем отступления армии на Олитскую позицию, полк, равно как и вся 2 Гвардейская кавалерийская дивизия, был переведен на левый фланг с целью задержать наступление громадных сил противника. Гусары блестяще выполнили свою боевую задачу, хотя и бывали иногда в довольно тяжелом положении, как например под Гольдапом. В десятых числах сентября началось новое наступление, а к 20-му русские войска, беспрерывно сражаясь, подошли вновь к германской Границе. О том, что переживал в это время Олег, живо говорит его письмо к нашему отцу от 11 сентября:
"Не знаю, как и благодарить Вас, наши милые, за все, что Вы для нас делаете. Вы себе не можете представить, какая радость бывает у нас, когда приходят. сюда посылки с теплыми вещами и с разной едой. Все моментально делится, потому что каждому стыдно забрать больше, чем другому, офицеры трогательны. К сожалению только многие забывают, что нас много и потому какая-нибудь тысяча папирос расхватывается в одну минуту и расходуется очень, очень скоро. Надо посылать много. У солдат нет табака, папирос, на что они очень часто жалуются: "Вот бы табачку али папирос!" Мы живем только надеждой, что на нашем фронте немцы скоро побегут, - тогда дело пойдет к концу. Так хочется их разбить в пух и со спокойной совестью вернуться к Вам. А иногда к Вам очень тянет! Часто, сидя верхом, я вспоминаю Вас и думаю, вот теперь Вы ужинаете, или Ты читаешь газету, или Мама вышивает. Всё это тут же поверяется взводному, который едет рядом.
Взводный мечтает в это время о том, что Бог поможет разбить немцев, а потом скоро придет время, когда и он, наконец, увидит семью. Такие разговоры с солдатами происходят часто. Иногда очень хочется увидеть Вас, побыть с Вами.
Я теперь так сильно чувствую это и думаю, и знаю, что Вы там, далеко, вспоминаете нас, стараетесь нам помочь. Это очень нас всех ободряет. Я становлюсь "пипс", и мне стыдно перед товарищами, которые могут заметить, что на глаза у меня навернулись слезы.
Были дни очень тяжелые. Одну ночь мы шли сплошь до утра, напролет. Солдаты засыпали на ходу. Я несколько раз совсем валился на бок, но просыпался, к счастью, всегда во время. Самое неприятное - это дождь. Очень нужны бурки, которые греют больше, чем пальто.
Где Костя? Что он? Ничего не знаем. Слыхали и читали у тебя или у Татианы в письме, что его товарищ Аккерман ранен около него. Да хранит его Бог! Все за это время сделались гораздо набожнее, чем раньше. К обедне или ко всенощной ходят все. Церковь полна.
Маленькая подробность! Недавно я ходил в том же белье 14 дней. Обоз был далеко и все офицеры остались без белья, без кухни, без ничего. Варили гусей чуть не сами. Я сам зарезал однажды на собрание двадцать кур. Это, может быть, противно и гадко, но иначе мы были бы голодны.
Никогда в жизни не было у нас такого желания есть, как теперь. Белого хлеба нет! Сахару очень мало. Иногда чай бывает без сахару.
На стоянках картина меняется. Там мы получаем вдруг шоколад, даже какао, чай, папиросы и сахар. Все наедаются, а потом ложатся спать. Часто во время похода ложимся на землю, засыпаем минут на пять. Вдруг команда: "К коням!" Ничего не понимаешь, вскарабкиваешься на несчастную лошадь, которая может быть уже три дня не ела овса, и катишь дальше. Расскажи все это Климову (наездник отца), которому мы все кланяемся и часто жалеем, что он не с нами. Скажи ему, что Диана сделала подо мной около 1000 верст по Германии. Она немного хромает на правую переднюю, так как случайно растянула связки пута. Иногда хромота проходит. Ей пришлось прыгать в день по сотне канав, и каких канав! Идет она великолепно, и я всегда сам ставлю ее в закрытое помещение. Все наши люди здоровы. Передайте это пожалуйста их семьям. Макаров, Аверин, Кухарь (прислуга моих братьев) получили письма, первый даже несколько писем. У меня вестовой столяр Мраморного дворца, шурин Румянцева-маляра. Вот совпадение!
Молитесь за нас. Да поможет Бог нашим войскам поскорее одержать победу".
Под 12 сентября Олег записывает:
"Эскадроны его величества и 4 уходят на разведку. В 8,5 часов выступаем по шоссе Езно на Вирбилишки. Я ищу еды и белого хлеба в штабе 4-го корпуса. Приехал Николаус (Ермолинский). Жратва: какао, бисквиты, омары и т. д. Вечером пели песенники 2-го эскадрона"...
И далее: (13-го сентября)
... "Пришли в Сивиляны в 3 часа. Весь полк в разведке, кроме 2-го эскадрона"...
Наконец - 20 сентября:
"Сегодня, 20 сентября 1914 года, обновляю эту книжку, снова увидев немецкую границу".
20 сентября был день Ангела Олега. Я помню, что утром, когда полк строился, Игорь и я его поздравили. Было холодно и Олег был в полушубке. Офицеры полка называли Олега, Игоря и меня "братьями Константиновичами". Как-то на одном из биваков, во время завтрака, полк. Звегинцев сказал так, что все это слышали: "Братья Константиновичи хорошо служат"... Конечно нам это было очень приятно, тем более, что похвалы в нашем полку раздавались очень скупо.
Возвращаюсь к записям Олега (23 сентября):
... "На север от Владиславова, впереди, ночью и утром гремят пушки. Мы отбили Ширвиндт, который сейчас занят нашей стрелковой бригадой. По словам прошедшего только что мимо нас раненого, немцы пытались вчера овладеть Ширвиндтом два раза".
24 сентября:
... "Идет бой под злополучным Ширвиндтом... Раух находится с главными силами где-то сзади и копается. Нам нужны еще пушки... Ночевали сегодня в Жарде-ле... Наш маршрут: Жарделе, Печиски, Блювы, Гудой-Це, Раугали, Рудзе, Бойтеле и Атмонишки"...
25 сентября:
"Сегодня мы выступили в 8 час. Мороз. Делали рекогносцировку на Радзен. Шел только один наш полк со взводом артиллерии. Передовые части вошли в город, из которого в это время выехало несколько велосипедистов. Дозорные по собственной инициативе поехали вплотную на велосипедистов. Убиты двое. Совсем непонятно, отчего вся дивизия не принимает участия в этой совсем бестолковой операции".
26 сентября:
"Выступили в 8 час. утра. Предположено идти в Дайнен затыкать дыру образовавшуюся между Стрелковой бригадой и 56 дивизией, с целью зайти немцам, сидящим в Шукле, в тыл. Конечно, мы знали, что это не будет сделано. Мы сейчас сидим в одном фольварке уже 11 часов, не дойдя еще до Владиславова. Слышны пулеметы и артиллерийские выстрелы... Стрельба чаще. Пехота отходит. Команда: "К коням!" Нам было приказано прикрывать лавой отходящую пехотную дивизию... Когда подошли лавой, то заняли фольварк... Додик и я на третьем, Голицын на втором, а Кушелев на первом (взводе)".
На этих словах оканчивается запись Олега.
Глава тридцать первая
27 сентября Олег был смертельно ранен и скончался в госпитале в Вильне, 29 сентября. Вот как это описывает ген. H. H. Ермолинский:
"В ночь с 27 на 28 сентября получена была в Штабе армии из 3-го армейского корпуса срочная телеграмма такого содержания: "Раух доносит, что сегодня при лихой атаке на неприятельский разъезд ранен в ногу князь Олег Константинович Чагин".
Садясь в автомобиль, я совершенно недоумевал, куда ехать. Телеграмма, составленная, очевидно, наспех, не сообщала никаких подробностей. Самым логичным казалось отправиться первоначально в Штаб 3-го корпуса, что я и сделал.
После семи часов беспокойного пути удалось, наконец, дотащиться до Вильковишек. Вблизи шел бой. Вследствие редкого упорства противника, Е. (ген. Епанчин) против обыкновения нервничал, а добрый Ч. (Чагин) старался меня успокоить, уверяя, что рана князя Олега, наверно, легкая, и тревожиться нечего. Где находился раненый? Этого пока никто не знал. Вдруг, Е. озарила счастливая мысль, и он посоветовал мне сговориться с полком по искровому телеграфу. Мне долго пришлось соединяться с гусарами и еще долее ждать ответа. Наконец, писарь расшифровал телеграмму следующего содержания: "Князя Олега повез дивизионный врач в Пильвишки. Оттуда поездом Вильно-Павловск. Выехал вчера ночью. Корнет граф Игнатьев". Получив такой тревожный ответ, я отправился на автомобиле не в Пильвишки, а прямо в Ковно, надеясь предупредить поезд с раненым и ждать его там. Около шести часов заблестели огоньки железнодорожного пути, и мотор подкатил к вокзалу. Я бросился к начальнику станции и узнал от него, что поезд с раненым прошел в Вильно еще утром, но зато приехавший с ним уполномоченный Красного Креста Бутурлин остался и в настоящее время пьет чай в буфете. Дойти туда было делом минуты.
На вопрос, какова рана, Бутурлин отвечал, что рана серьезная, так как пробита прямая кишка, и князя повезли только до Вильны, где будут тотчас оперировать. Ко всему этому он добавил еще успокоительную весть, что раненого сопровождает его брат Игорь Константинович.
В 6 часов 30 мин. отправлялся пустой состав до Кошедар. Мне не стоило большого труда уговорить начальника станции дать паровоз еще дальше, до Вильно.
В тяжелой неизвестности путь казался бесконечным. 12 часов ночи я был в Вильне и тотчас отправился по адресу Витебской общины, в местное реальное училище. Князь Игорь Константинович уже спал. Я разбудил его и, наскоро справившись о состоянии только что уснувшего князя Олега, попросил рассказать всё сначала.
Ранение князя случилось при следующих обстоятельствах. 27 сентября, после полудня, 2-ая Гвардейская кавалерийская дивизия, имея в авангарде два эскадрона Гусарского полка, наступала в направлении Владиславова. Проходя недалеко от деревни Пильвишки, боковая застава заметила неприятельский разъезд и начала его обстреливать. Немцы шарахнулись в сторону и наскочили на четвертый эскадрон Гусарского полка, шедший в голове колонны главных сил. Тотчас же был открыт огонь. Разъезд повернул опять, но встретил заставу его величества эскадрона под командой корнета Безобразова. Как раз в этот момент князь Олег, давно стремившийся в дело, стал проситься у эскадронного командира, графа Игнатьева, чтобы ему позволили с его взводом захватить зарвавшихся немцев. Эскадронный командир долго не соглашался его отпустить, но, наконец, уступил. Все остальное произошло очень быстро. Преследуя отступающий неприятельский разъезд, князь Олег вынесся далеко вперед на своей кровной кобыле Диане. Вот они настигают отстреливающегося противника... Пятеро немцев валятся, прочие сдаются; но в это время в князя Олега целится с земли раненый всадник. Выстрел, и князь Олег валится с лошади...
Первыми подскакали к раненому князю вольноопределяющийся граф Бобринский и унтер-офицеры Василевский и Потапов. Первые два принялись перевязывать рану, а Потапов был услан за фельдшером и с докладом эскадронному командиру. На вопрос, не больно ли ему, князь Олег ответил отрицательно. Общими усилиями раненого перенесли в близкий хутор, где фельдшер Путь сделал ему первую настоящую перевязку. Увидав прискакавших на хутор братьев, раненый обратился к князю Гавриилу Константиновичу со словами: "Перекрести меня!", что тотчас же было исполнено.
Когда началась стрельба, ротмистр Раевский послал меня со взводом вправо от дороги, по которой мы шли. Я спешил взвод у какой-то изгороди и открыл стрельбу по противнику. После этого я прискакал на хутор, возле которого Олег лежал на животе на земле. Я дал ему образок. Олег страдал и я подал ему яблоко, которое он стал грызть от боли. Я оставался при нем очень недолго, потому что мне надо было вернуться в эскадрон. Я был ужасно расстроен... Игорь оставался при Олеге. Это было моим последним свиданием с Олегом.
"В это время, - продолжает ген. Ермолинский, - приготовляли арбу. Раненого положили на солому и в сопровождении дивизионного врача Дитмана и князя Игоря Константиновича повезли в Пильвишки. В течение этого долгого переезда князь Олег сильно страдал от тряски и беспрестанно задавал вопрос: "Скоро ли? В Пильвишках, по собственной инициативе он приобщился св. Тайн, говоря, что тогда наверное "легче будет".
На станции поезд уже ожидал. Сопровождать раненого по железной дороге был назначен уполномоченный Красного Креста В. А. Бутурлин. Тут же со станции была дана телеграмма Ковенскому коменданту.
Штаб-ротмистр Волков скомандовал: "За мной!" и повел эскадрон вдоль ручья в обход западного холма, чтобы прикрыться от пулеметного огня, к поселку между Клессуовен и Гольдапом. С севера и юга поселка - болото. Южное - лугового вида с озерцами и каналами, а к северу от поселка - покрытое зарослями кустарника. Обогнув холм вдоль ручья, дорога поворачивала на запад к задам поселка через узенький мост и терялась в болотистом лугу, пересеченном каналами и ямами. Подошли к болоту - единственный выход из мешка! В то время, как эскадрон подходил к мостику, неприятельская батарея (очевидно 4 орудия) с открытой позиции на холме открыла по эскадрону огонь.
Штаб-ротмистр Волков скомандовал: "Эскадрон за мной, врозь!" Эскадрон пошел прямо вдоль поселка по топкому лугу. Взводы рассыпались по топи, стремясь к заманчивым холмикам, казавшимися и только казавшимися сухими. Часть взводов свернула за ротмистром Раевским по проселочной дороге в поселок, а остальные продолжали идти в северо-западном направлении под огнем батареи.
Снаряды, попадая в болото, рвались плохо. Появились все-таки раненые. Эскадрон под непрестанным обстрелом артиллерии и звуками шлюпающих в болото снарядов еще продвигается вперед, идти можно только шагом: болото по брюхо коням. Гусары часто получают души от недолетов и перелетов снарядов, зарывающихся в болото. Лошади и люди, после большого перехода и бессонной ночи ослабли, ослабли и подпруги, и многие седла переворачиваются под брюхо коней. Шинели промокли, затрудняют движение спешенным гусарам, потерявших лошадей, завязших и затянутых болотом.
Стакан снаряда попадает в круп (оторван левый круп) кобылы Аллы штаб-ротмистра Волкова. Оба падают. Кобыла медленно затягивается болотом... К штаб. ротмистру Волкову добирается его вестовой гусар Ковалев, берет его к себе на коня, и вдвоем на одном коне они продолжают бороться с топью. Лошади ротмистра Раевского и поручика Тиран убиты также целыми неразорвавшимися снарядами.
Подходя к осушительным каналам, кони, бредущие по брюхо в вязком болоте, не могут перескочить с шагу и с места широкие канавы, обрываются, падают на топкое вязкое дно и, не в силах подняться, остаются лежать, постепенно затягиваются топью и исчезают... Обесконенные гусары ползут по болоту; некоторых больше не видно на поверхности... Батарея продолжает обсыпать снарядами луг и поселок, но потери от огня незначительны: снаряды зарываются в топи. Шрапнельной пулей ранен в спину гусар Макаров, которому штаб-ротмистр Волков делает перевязку, вылив предварительно в рану флакончик йоду.
Часть гусаров вместе с корнетом Кисловским стала выбираться за деревню на сухие, как казалось, места, но там они еще более завязали. Конь Добрый Кисловского ловко шел по болоту и выбирался сравнительно легко, но, ошеломленный непрестанными перелетами и недолетами снарядов у самых почти ног, запнулся; корнет Кисловский с седлом сполз ему случайно под брюхо и, не будучи в состоянии выправить седло так как сам увязал в болоте, повел его в поводу, ища твердой почвы, но ее не оказалось; кусты, к которым он пробирался, скрывали еще большую топь. Впереди оказалась канава, переходя которую корнет Кисловский завяз по пояс. Пришлось бросить коня и выбираться самому, что и удалось не без большого труда. Конь, сделав несколько усилий, погряз по горло...
Рядом с корнетом Кисловским ранен гусар Марьин, - снаряд попал в лошадь, а осколок в ляжку гусара. Кисловский помог ему выбраться на сухое место, но, так как перевязочных средств не было (они остались на седле с затонувшим конем), то Кисловский довел Марьина до дороги и велел идти в деревню, а сам стал собирать пеших гусар. По пути из болота корнета Кисловского нагнал унтер-офицер Пономарев и хотел дать ему свою лошадь, но Кисловский отказался и пошел дальше пешком.
Князь Игорь Константинович, после команды "Врозь" - остановился и стал пропускать всех людей взвода вперед и, пропустив последнего, двинулся направо от поселка, вдоль канавы. Ротмистр Раевский шел в это время по дороге на поселок.
Князь Гавриил Константинович, желая выйти на дорогу, хотел перепрыгнуть канаву, но его конь стал вязнуть и взять канаву не мог. Его высочество слез с коня и перетащил своего Парнеля через канаву. Когда князь уже подъезжал к домам поселка, почти выбравшись из болота, ехавший сзади него вольноопределяющийся Эрдели доложил ему, что Игорь Константинович остался позади один, пеший перед канавой и перейти ее, видимо, не может. Гавриил Константинович со своим вестовым Манчуком и Эрдели повернули назад, чтобы помочь Игорю Констинтиновичу. Близкий разрыв шрапнели заставил их лошадей инстинктивно рвануться обратно, но, овладев ими, они вновь кинулись к Князю Игорю Константиновичу, который совершенно один ходил по ту сторону канавы, держа свою лошадь в поводу и не зная как перейти канаву.
В этот момент влево от них появился шедший рысью прусский уланский разъезд. Расстояние до разъезда было так невелико, что ясно можно было различить бело-черные флюгера на пиках. Князь Гавриил Константинович стал кричать брату, чтобы тот скорее переходил канаву, иначе их всех заберут в плен. Игорь же Константинович, вместо того, чтобы попробовать перейти канаву, хотел обогнуть ее слева, чтобы выбраться на дорогу, но стал увязать и медленно погружаться в топь вместе со своей любимой рыжей лошадью...
Когда, наконец, с неимоверными трудностями и опасностью добрались до князя Игоря Константиновича, он был, затянут в болото, уже до самого подбородка, торчали над топью только голова и поднятые руки... Лошади уже не было видно... Когда голова его любимой лошади начала окончательно опускаться в болото, его высочество перекрестил ее...
Наконец, выбрались на более или менее твердую почву. По счастию, германский разъезд исчез. Вероятно увидев, что эскадрон увязает в болоте, немцы решились идти дальше.
Гусар Кертович дал князю Игорю Константиновичу своего коня, а тот посадил Кертовича к себе на переднюю луку. Князь Гавриил Константинович также взял к себе на переднюю луку безлошадного гусара Рябых. И, таким образом, двинулись к поселку.
Когда они добрались до домов, то эскадрона не было видно. Стали собирать отдельных, потерявших в болоте своих коней гусар и, собрав человек 10-15, в том числе и нескольких гусар из разъезда 6 эскадрона, взяли направление на предполагаемое местонахождение наших войск. По дороге из поселка были опять обстреляны. Вскоре увидали всадника, оказавшегося казаком. На душе сразу стало легче: казак мирно ехал по дороге, следовательно, не так уже далеко и свои. Дальше вышли на свою пехоту, оказавшуюся одним из полков 29 пех. див. 20 армейского Корпуса. В полку всех весьма радушно приняли и накормили".
Когда мы, наконец, измученные, добрались на бивак, выяснились потери: семь гусар пропали без вести - вероятно убиты, либо засосаны болотом, убиты двое посланные с донесениями, пятеро ранено, 37 коней убито или потонуло в болоте...
На следующее утро мы двинулись на соединение с полком. Мы двигались медленно, временами попадая. в гущу других отступающих колонн. В это время русские войска начали отходить из Восточной Пруссии к своим границам. Одно время мы шли среди колонны, которую замыкали донские казаки. Они были панически настроены.
Совершенно не помню, где мы ночевали, во всяком случае - лошадей мы не расседлали. На следующий день прошли через Тракенен и Гумбинен. В одном из этих городков мы попали в дом, из которого только что ушел противник. На кухне оказалась вареная курица под белым соусом. Мы с Игорем с удовольствием ее съели.
В Тракенене, известном прусском конском заводе, я пошел искать себе лошадь. Я выбрал себе две больших рыжих лошади, на одну из них сел, а другую взял с собой, к большому неудовольствию одного из старших заводских служащих, который смотрел зверем, но не решался ничего сказать. В этот день, то есть 30 августа, мы проходили мимо штаба армейского корпуса, которым командовал ген. Хан-Алиев, производивший симпатичное впечатление. Начальник его штаба послал Игоря в разъезд, - мы совсем не были ему подчинены, но эти штабные господа любили пользоваться кавалерией, когда она им бывала нужна.
Вокруг нас и вместе с нами шли отступавшие войска. Мы устали, но усталось как-то мало чувствовалась. Уже совсем стемнело, кругом пылали пожары. Мы встретились с каким-то офицером, товарищем Раевского. Он предложил Раевскому поджигать немецкие дома. Раевский приказал мне поджечь находившийся неподалеку от нас дом, но я отказался исполнить это нелепое и жестокое приказание, считая его бесчеловечным. По счастью, Раевский не настаивал.
Наконец, за Вержболовым мы встретились с нашим полком. Я страшно устал и надеялся отдохнуть и поспать после бессонных ночей. Офицеры нашего полка лежали на полу, в халупе. Между ними было трудно проходить и кто-то наступил на голову командиру полка ген. Шевичу.
Однако, вместо отдыха, полк. Звегинцев послал меня в сторожевое охранение и велел связаться с лейб-драгунами. Я с заставой поместился у амбара с сеном. Амбар находился возле шоссе из Вержболова в Ковно. Всю ночь по нему двигались наши отступающие войска. Я лег в амбаре на сено и всё же поспал. На следующее утро я присоединился со своими гусарами к полку, и мы продолжали отступать, и снова шли весь день и всю ночь.
Наша дивизия, отступая из Восточной Пруссии, двинулась на юг, вдоль нашей государственной границы, по направлению к озеру Выштынец, имея в авангарде лейб-драгун. В арьергарде шли уланы ее величества. В это время по всем дорогам, идущим на восток, двигались части 1-ой армии генерала адъютанта Ренненкампфа и их обозы, преследуемые немцами.
Около 10 часов утра, 31 августа, лейб-драгунский головной эскадрон столкнулся с противником. Началась перестрелка и колонна остановилась. Командир лейб-драгун граф Нирод получил приказание от ген. Рауха нарядить несколько эскадронов для прикрытия отступавших пеших батарей, оторвавшихся от своих частей. Не успел граф Нирод отдать соответствующее приказаниее, как лейб-драгуны были обстреляны шрапнелью, причем лошадь графа была ранена пятью шрапнельными пулями.
Ген. Нирод не был осведомлен ген. Раухом, куда направлялась наша дивизия. Картина была не из веселых. Вдали пылали деревни и зарево освещало всю местность. Слышны были разрывы снарядов и крики погонщиков обозных лошадей, выбивавшихся из сил. Все дороги были сплошь запружены обозами. Хаос стоял невероятный. При этом моросил мелкий дождь. Наша дивизия медленно двигалась на измученных лошадях, неоднократно останавливалась, так как ей приходилось проскакивать через пересекавшие ее путь обозы.
Моя лошадь была под седлом уже вторые сутки и качалась от усталости. Во время привалов, когда мы спешивались, я садился у борта дороги и на минуту засыпал. Из-за того, что приходилось отступать, настроение у нас было подавленное. Наконец, в Шильвишках, можно было отдохнуть. Я здорово устал, но, несмотря на утомление, все же пошел на телеграф, который был далеко, отправить А. Р. телеграмму. Я посылал ей телеграммы, когда только было возможно. Обычно Рымарь давал их мотоциклистам штаба дивизии, которые очень добросовестно доставляли их на телеграф.
Каждый день ген. Раух далеко отводил нас на ночлег, потому что боялся оставаться на ночь вблизи противника. Эти переходы на ночлег были всегда большие и потому утомительные. Мы шли в темноте, на хвосте друг у друга, усталые, и дремали, сидя верхом.
Глава тридцатая
Между 20 августа и 11 сентября братом Олегом не сделано в дневнике ни одной записи. Пропущен также бой под Каушеном 6-го августа. Правильнее всего предположить, что записи делались в другой тетради, но что эта тетрадь в походе утеряна.
Сперва Олег был при штабе полка. Но он все время стремился в строй. Наконец, его перевели во 2 эскадрон, однако, ответственных поручений ему не давали и берегли его, потому что, несмотря на всю
свою добросовестность и старание, он службы еще не знал. Офицеры эскадрона очень полюбили Олега и были с ним в самых дружеских отношениях. 11 сентября Олег записывает:
"II сентября полк оставался в Кошанах. Утром в 8 часов, получено было приказание строиться за деревней на поле оставшимся эскадронам, ввиду приезда командующего армией. Люди, оставшиеся с больными лошадьми ушедших на разведку эскадронов, тоже выстроены. Вскоре было приказано перевести полк на другую сторону деревни и встать около драгун. Погода стояла хорошая. Между шоссе и Кошанами на поле мы ожидали приезда ген. Ренненкампфа. Он поздоровался с полком и поблагодарил нас за усердную работу. После молебна, который был отслужен прот. Шавельским, была раздача орденов".
Когда приезжал ген. Ренненкампф, полк был выстроен в пешем строю, в резервной колонне. Я стоял на 4-ом взводе. Ренненкампф приехал в сопровождении кн. Белосельского-Белозерского, командовавшего при объявлении войны 1-ой бригадой нашей дивизии. Но как только началась война, Ренненкампф прикомандировал его к себе. У Ренненкампфа был, как всегда, очень бравый вид. Офицеров он не собирал и отдельно с ними не разговаривал.
Решительное наступление русских войск прекратилось только 11 августа на линии Лабиау-Типиау, в 30 верстах от Кенигсберга. Ко времени последовавшего затем отступления армии на Олитскую позицию, полк, равно как и вся 2 Гвардейская кавалерийская дивизия, был переведен на левый фланг с целью задержать наступление громадных сил противника. Гусары блестяще выполнили свою боевую задачу, хотя и бывали иногда в довольно тяжелом положении, как например под Гольдапом. В десятых числах сентября началось новое наступление, а к 20-му русские войска, беспрерывно сражаясь, подошли вновь к германской Границе. О том, что переживал в это время Олег, живо говорит его письмо к нашему отцу от 11 сентября:
"Не знаю, как и благодарить Вас, наши милые, за все, что Вы для нас делаете. Вы себе не можете представить, какая радость бывает у нас, когда приходят. сюда посылки с теплыми вещами и с разной едой. Все моментально делится, потому что каждому стыдно забрать больше, чем другому, офицеры трогательны. К сожалению только многие забывают, что нас много и потому какая-нибудь тысяча папирос расхватывается в одну минуту и расходуется очень, очень скоро. Надо посылать много. У солдат нет табака, папирос, на что они очень часто жалуются: "Вот бы табачку али папирос!" Мы живем только надеждой, что на нашем фронте немцы скоро побегут, - тогда дело пойдет к концу. Так хочется их разбить в пух и со спокойной совестью вернуться к Вам. А иногда к Вам очень тянет! Часто, сидя верхом, я вспоминаю Вас и думаю, вот теперь Вы ужинаете, или Ты читаешь газету, или Мама вышивает. Всё это тут же поверяется взводному, который едет рядом.
Взводный мечтает в это время о том, что Бог поможет разбить немцев, а потом скоро придет время, когда и он, наконец, увидит семью. Такие разговоры с солдатами происходят часто. Иногда очень хочется увидеть Вас, побыть с Вами.
Я теперь так сильно чувствую это и думаю, и знаю, что Вы там, далеко, вспоминаете нас, стараетесь нам помочь. Это очень нас всех ободряет. Я становлюсь "пипс", и мне стыдно перед товарищами, которые могут заметить, что на глаза у меня навернулись слезы.
Были дни очень тяжелые. Одну ночь мы шли сплошь до утра, напролет. Солдаты засыпали на ходу. Я несколько раз совсем валился на бок, но просыпался, к счастью, всегда во время. Самое неприятное - это дождь. Очень нужны бурки, которые греют больше, чем пальто.
Где Костя? Что он? Ничего не знаем. Слыхали и читали у тебя или у Татианы в письме, что его товарищ Аккерман ранен около него. Да хранит его Бог! Все за это время сделались гораздо набожнее, чем раньше. К обедне или ко всенощной ходят все. Церковь полна.
Маленькая подробность! Недавно я ходил в том же белье 14 дней. Обоз был далеко и все офицеры остались без белья, без кухни, без ничего. Варили гусей чуть не сами. Я сам зарезал однажды на собрание двадцать кур. Это, может быть, противно и гадко, но иначе мы были бы голодны.
Никогда в жизни не было у нас такого желания есть, как теперь. Белого хлеба нет! Сахару очень мало. Иногда чай бывает без сахару.
На стоянках картина меняется. Там мы получаем вдруг шоколад, даже какао, чай, папиросы и сахар. Все наедаются, а потом ложатся спать. Часто во время похода ложимся на землю, засыпаем минут на пять. Вдруг команда: "К коням!" Ничего не понимаешь, вскарабкиваешься на несчастную лошадь, которая может быть уже три дня не ела овса, и катишь дальше. Расскажи все это Климову (наездник отца), которому мы все кланяемся и часто жалеем, что он не с нами. Скажи ему, что Диана сделала подо мной около 1000 верст по Германии. Она немного хромает на правую переднюю, так как случайно растянула связки пута. Иногда хромота проходит. Ей пришлось прыгать в день по сотне канав, и каких канав! Идет она великолепно, и я всегда сам ставлю ее в закрытое помещение. Все наши люди здоровы. Передайте это пожалуйста их семьям. Макаров, Аверин, Кухарь (прислуга моих братьев) получили письма, первый даже несколько писем. У меня вестовой столяр Мраморного дворца, шурин Румянцева-маляра. Вот совпадение!
Молитесь за нас. Да поможет Бог нашим войскам поскорее одержать победу".
Под 12 сентября Олег записывает:
"Эскадроны его величества и 4 уходят на разведку. В 8,5 часов выступаем по шоссе Езно на Вирбилишки. Я ищу еды и белого хлеба в штабе 4-го корпуса. Приехал Николаус (Ермолинский). Жратва: какао, бисквиты, омары и т. д. Вечером пели песенники 2-го эскадрона"...
И далее: (13-го сентября)
... "Пришли в Сивиляны в 3 часа. Весь полк в разведке, кроме 2-го эскадрона"...
Наконец - 20 сентября:
"Сегодня, 20 сентября 1914 года, обновляю эту книжку, снова увидев немецкую границу".
20 сентября был день Ангела Олега. Я помню, что утром, когда полк строился, Игорь и я его поздравили. Было холодно и Олег был в полушубке. Офицеры полка называли Олега, Игоря и меня "братьями Константиновичами". Как-то на одном из биваков, во время завтрака, полк. Звегинцев сказал так, что все это слышали: "Братья Константиновичи хорошо служат"... Конечно нам это было очень приятно, тем более, что похвалы в нашем полку раздавались очень скупо.
Возвращаюсь к записям Олега (23 сентября):
... "На север от Владиславова, впереди, ночью и утром гремят пушки. Мы отбили Ширвиндт, который сейчас занят нашей стрелковой бригадой. По словам прошедшего только что мимо нас раненого, немцы пытались вчера овладеть Ширвиндтом два раза".
24 сентября:
... "Идет бой под злополучным Ширвиндтом... Раух находится с главными силами где-то сзади и копается. Нам нужны еще пушки... Ночевали сегодня в Жарде-ле... Наш маршрут: Жарделе, Печиски, Блювы, Гудой-Це, Раугали, Рудзе, Бойтеле и Атмонишки"...
25 сентября:
"Сегодня мы выступили в 8 час. Мороз. Делали рекогносцировку на Радзен. Шел только один наш полк со взводом артиллерии. Передовые части вошли в город, из которого в это время выехало несколько велосипедистов. Дозорные по собственной инициативе поехали вплотную на велосипедистов. Убиты двое. Совсем непонятно, отчего вся дивизия не принимает участия в этой совсем бестолковой операции".
26 сентября:
"Выступили в 8 час. утра. Предположено идти в Дайнен затыкать дыру образовавшуюся между Стрелковой бригадой и 56 дивизией, с целью зайти немцам, сидящим в Шукле, в тыл. Конечно, мы знали, что это не будет сделано. Мы сейчас сидим в одном фольварке уже 11 часов, не дойдя еще до Владиславова. Слышны пулеметы и артиллерийские выстрелы... Стрельба чаще. Пехота отходит. Команда: "К коням!" Нам было приказано прикрывать лавой отходящую пехотную дивизию... Когда подошли лавой, то заняли фольварк... Додик и я на третьем, Голицын на втором, а Кушелев на первом (взводе)".
На этих словах оканчивается запись Олега.
Глава тридцать первая
27 сентября Олег был смертельно ранен и скончался в госпитале в Вильне, 29 сентября. Вот как это описывает ген. H. H. Ермолинский:
"В ночь с 27 на 28 сентября получена была в Штабе армии из 3-го армейского корпуса срочная телеграмма такого содержания: "Раух доносит, что сегодня при лихой атаке на неприятельский разъезд ранен в ногу князь Олег Константинович Чагин".
Садясь в автомобиль, я совершенно недоумевал, куда ехать. Телеграмма, составленная, очевидно, наспех, не сообщала никаких подробностей. Самым логичным казалось отправиться первоначально в Штаб 3-го корпуса, что я и сделал.
После семи часов беспокойного пути удалось, наконец, дотащиться до Вильковишек. Вблизи шел бой. Вследствие редкого упорства противника, Е. (ген. Епанчин) против обыкновения нервничал, а добрый Ч. (Чагин) старался меня успокоить, уверяя, что рана князя Олега, наверно, легкая, и тревожиться нечего. Где находился раненый? Этого пока никто не знал. Вдруг, Е. озарила счастливая мысль, и он посоветовал мне сговориться с полком по искровому телеграфу. Мне долго пришлось соединяться с гусарами и еще долее ждать ответа. Наконец, писарь расшифровал телеграмму следующего содержания: "Князя Олега повез дивизионный врач в Пильвишки. Оттуда поездом Вильно-Павловск. Выехал вчера ночью. Корнет граф Игнатьев". Получив такой тревожный ответ, я отправился на автомобиле не в Пильвишки, а прямо в Ковно, надеясь предупредить поезд с раненым и ждать его там. Около шести часов заблестели огоньки железнодорожного пути, и мотор подкатил к вокзалу. Я бросился к начальнику станции и узнал от него, что поезд с раненым прошел в Вильно еще утром, но зато приехавший с ним уполномоченный Красного Креста Бутурлин остался и в настоящее время пьет чай в буфете. Дойти туда было делом минуты.
На вопрос, какова рана, Бутурлин отвечал, что рана серьезная, так как пробита прямая кишка, и князя повезли только до Вильны, где будут тотчас оперировать. Ко всему этому он добавил еще успокоительную весть, что раненого сопровождает его брат Игорь Константинович.
В 6 часов 30 мин. отправлялся пустой состав до Кошедар. Мне не стоило большого труда уговорить начальника станции дать паровоз еще дальше, до Вильно.
В тяжелой неизвестности путь казался бесконечным. 12 часов ночи я был в Вильне и тотчас отправился по адресу Витебской общины, в местное реальное училище. Князь Игорь Константинович уже спал. Я разбудил его и, наскоро справившись о состоянии только что уснувшего князя Олега, попросил рассказать всё сначала.
Ранение князя случилось при следующих обстоятельствах. 27 сентября, после полудня, 2-ая Гвардейская кавалерийская дивизия, имея в авангарде два эскадрона Гусарского полка, наступала в направлении Владиславова. Проходя недалеко от деревни Пильвишки, боковая застава заметила неприятельский разъезд и начала его обстреливать. Немцы шарахнулись в сторону и наскочили на четвертый эскадрон Гусарского полка, шедший в голове колонны главных сил. Тотчас же был открыт огонь. Разъезд повернул опять, но встретил заставу его величества эскадрона под командой корнета Безобразова. Как раз в этот момент князь Олег, давно стремившийся в дело, стал проситься у эскадронного командира, графа Игнатьева, чтобы ему позволили с его взводом захватить зарвавшихся немцев. Эскадронный командир долго не соглашался его отпустить, но, наконец, уступил. Все остальное произошло очень быстро. Преследуя отступающий неприятельский разъезд, князь Олег вынесся далеко вперед на своей кровной кобыле Диане. Вот они настигают отстреливающегося противника... Пятеро немцев валятся, прочие сдаются; но в это время в князя Олега целится с земли раненый всадник. Выстрел, и князь Олег валится с лошади...
Первыми подскакали к раненому князю вольноопределяющийся граф Бобринский и унтер-офицеры Василевский и Потапов. Первые два принялись перевязывать рану, а Потапов был услан за фельдшером и с докладом эскадронному командиру. На вопрос, не больно ли ему, князь Олег ответил отрицательно. Общими усилиями раненого перенесли в близкий хутор, где фельдшер Путь сделал ему первую настоящую перевязку. Увидав прискакавших на хутор братьев, раненый обратился к князю Гавриилу Константиновичу со словами: "Перекрести меня!", что тотчас же было исполнено.
Когда началась стрельба, ротмистр Раевский послал меня со взводом вправо от дороги, по которой мы шли. Я спешил взвод у какой-то изгороди и открыл стрельбу по противнику. После этого я прискакал на хутор, возле которого Олег лежал на животе на земле. Я дал ему образок. Олег страдал и я подал ему яблоко, которое он стал грызть от боли. Я оставался при нем очень недолго, потому что мне надо было вернуться в эскадрон. Я был ужасно расстроен... Игорь оставался при Олеге. Это было моим последним свиданием с Олегом.
"В это время, - продолжает ген. Ермолинский, - приготовляли арбу. Раненого положили на солому и в сопровождении дивизионного врача Дитмана и князя Игоря Константиновича повезли в Пильвишки. В течение этого долгого переезда князь Олег сильно страдал от тряски и беспрестанно задавал вопрос: "Скоро ли? В Пильвишках, по собственной инициативе он приобщился св. Тайн, говоря, что тогда наверное "легче будет".
На станции поезд уже ожидал. Сопровождать раненого по железной дороге был назначен уполномоченный Красного Креста В. А. Бутурлин. Тут же со станции была дана телеграмма Ковенскому коменданту.