Неизвестен Автор. В Мраморном дворце

   - Вашего мужа мы бы не тронули, если бы его температура была не менее сорока.
   С дрожащими руками и сердцем, готовым разорваться, вошла в спальню мужа, чтобы объявить ему об его участи. Муж принял эту весть спокойно. Мы все, и наша прислуга, были убиты. Солдаты в это время начали обыскивать квартиру.
   Никогда не забуду момента отъезда мужа. Я не могла остаться одна, а потому упросила комиссара взять и меня в Чеку. Мы сели внутрь автомобиля с комиссаром и солдатом, настаивавшим на аресте. Рядом с шофером сел другой, с винтовкой.
   Вся наша прислуга, швейцар, и некоторые из жильцов, вышли нас проводить и было такое впечатление, как будто оплакивали дорогого покойника. Мы ехали молча.
   Приехав на Гороховую, наш комиссар объявил солдатам, что ведет арестованного Романова, и нас немедленно пропустили. Мы поднялись наверх и вошли в приемную, куда ежеминутно приводили вновь арестованных. Сели. На муже лица не было. Просидели мы так более часа. Вдруг какой-то писарь вызывает меня, спрашивает фамилию, звание, адрес и все записывает в книгу. На мой вопрос: "Зачем все это?" - он отвечает: "Да ведь вы арестованная?"
   - Я сопровождаю арестованного мужа, - объясняю я ему, и он меня отпускает.
   Время идет. Мы сидим более двух часов. Никто нас не вызывает. Вдруг я вижу входит Б. Чтобы не подвести его, осторожно подхожу к нему, делая вид, будто вижу его в первый раз, и спрашиваю:
   - Моего мужа посадят в тюрьму или есть возможность положить его в частную лечебницу?
   - Я думаю, что Урицкий на это согласится, - сказал он спокойным тоном.
   Тогда, не будучи в силах дольше ждать, я пошла в кабинет к Урицкому, просить его дольше не мучить нас и допросить мужа. Урицкий ответил через секретаря, что он нас не примет, что муж арестован и пока посидит у них на Гороховой, а потом будет отправлен в тюрьму.
   Зная, как кошмарно быть заключенным на Гороховой, я побежала в приемную за мужем и мы вместе влетели в кабинет Урицкого.
   Увидев нас, он даже оторопел:
   - Зачем вы здесь? Нам не о чем говорить! Вы арестованы, должны сидеть и ждать, пока вас отправят в тюрьму, - волновался Урицкий.
   - Прошу и требую, - взяв себя в руки заговорила я громко и смело, - не издеваться над больным человеком. Больных не сажают в тюрьму, а посылают в больницу.
   Кроме нас в кабинете Урицкого было еще трое мужчин.
   - Что вы желаете от меня, сударыня? - задал мне вопрос Урицкий. - Ваш муж арестован и должен быть препровожден в тюрьму.
   Я вытащила докторские свидетельства и показала ему.
   - Мне не нужны свидетельства. Я по лицу вашего мужа вижу, что он болен.
   - Какой ужас! - воскликнула я. - Вы видите, что он болен и, несмотря на это, сажаете его в тюрьму? За что? Ответьте мне!
   - За то, что он Романов. За то, что Романовы в течение 300 лет грабили, убивали и насиловали народ, за то, что я ненавижу всех Романовых, ненавижу всю буржуазию и вычеркиваю их одним росчерком моего пера... Я презираю эту белую кость, как только возможно. Теперь наступил наш час, и мы вам мстим, и жестоко!..
   - Позвольте, моему мужу всего тридцать лет, он не мог ни грабить, ни убивать...
   - А разве дети не ответственны за грехи родителей? Но, мадам, мы слишком много теряем времени даром, - перебил он самого себя. - Вы желаете, чтобы я освободил вашего мужа? Хорошо, я его освобожу. Но мы сейчас же вместе выйдем на площадь и я объявлю народу, что я, Урицкий, освободил Романова, и вы увидите, что получится: толпа на месте растерзает вашего мужа. Вы этого хотите?
   Урицкий говорил, чтобы понравиться присутствующим в кабинете товарищам, те хохотали, с восторгом ловя каждое его слово.
   - Чего вы хотите? - повторил он. - Чтобы я положил в больницу вашего мужа и чтобы караульные солдаты убили его так, как это сделали с Шингаревым и Кокошкиным? Вы хотите этого? - продолжал злорадствовать Урицкий. - Хорошо, я на это согласен. Вот вам бумага и перо и вы сейчас же, здесь, напишете, что принимаете все последствия на свою ответственность. - Он протянул мне бумагу и перо.
   - Перестаньте глумиться, господин Урицкий. Я прошу, я умоляю вас положить, как вы сделали с Брасовой, моего мужа в лечебницу, но без стражи.
   - Нет, я этого не сделаю, - ответил он мне. - Брасова, как я убедился, неповинна в бегстве Михаила Романова, потому я ее держу в больнице на свободе. Ваш же муж арестован и должен отправиться в тюрьму.
   Когда он произнес слово "тюрьма", я почувствовала, как холод побежал по моей спине. Муж мой во время этого диалога сидел молча. Я просила его не говорить. Видя, что все мои попытки не дают результатов, я застыла в ужасе. Наступило молчание, которое вдруг прервал скрипучий голос Урицкого.
   - Да, между прочим, вы засвидетельствовали свой брак по-большевистски? обратился он ко мне. - Ваш церковный брак для нас не действителен. Я вам советую пойти и сделать это, а затем я пошлю к вам конфисковать ваше имущество и забрать романовские деньги... Наш народ этим еще обогатится.
   - Как вам не стыдно смеяться! - воскликнула я.
   - Что вы можете еще взять? Брать с меня нечего. Сегодня вы берете самое последнее и дорогое для меня - моего мужа.
   Слезы брызнули из моих глаз.
   - Скажите, где мои братья, сосланные в Вятку? - спросил Урицкого мой муж.
   - Все понесли должное наказание и, очевидно, расстреляны, - ответил спокойно Урицкий.
   - А моя свояченица, Елена Петровна Сербская?
   - Тоже не избежала своей участи, - прогнусавил этот изверг.
   На мою последнюю попытку сжалиться, я опять получила категорический отказ:
   - Я вам только могу предложить выбрать себе тюрьму: Кресты или Предварительное заключение на Шпалерной.
   Муж мой сам должен был выбрать себе тюрьму! При этой мысли мозг холодел, замирало сердце.
   Мы с мужем начинаем выбирать тюрьму. Сначала мы узнаем, что в Крестах хорошая больница, но потом нам сообщают, что в Предварительном заключении находятся все дяди моего мужа: великие князья Дмитрий Константинович, Павел Александрович, Николай и Георгий Михайловичи. Тогда мы решаем, что мой муж поедет в Дом Предварительного Заключения.
   Урицкий вызвал комиссара тюрьмы.
   - По каким дням и сколько раз я могу бывать у мужа? - спросила я Урицкого.
   - Хоть каждый день, - ответил он. Вошел комиссар тюрьмы, противный, грязный тип, и начал писать какую-то бумагу.
   - В какие часы я могу бывать у мужа? - задала я вопрос комиссару.
   - Раз в неделю, - гаркнул он на меня.
   - Что? - заволновалась я. - Урицкий разрешил каждый день.
   - Ничего подобного, - опять завопил комиссар. - Получайте разрешение бывать два раза в неделю. Урицкий, стоявший тут же, прогнусавил:
   - Хватит с вас два раза в неделю.
   Дальнейшие разговоры ни к чему не привели. Нужно было примириться.
   Пока они писали, мы с мужем сидели, глядя друг на друга глазами, полными слез, не будучи в силах примириться с предстоящей разлукой и тем несчастьем, которое выпало нам на долю. Никогда не забуду этих минут! И теперь - этот леденящий кровь ужас! Тюрьма. Может быть, ссылка. А, может быть, и расстрел! Мы сидели, держа друг друга за руки... Безысходное горе томило нас. Как тяжело было сознавать эту убийственную действительность и беспомощность... В это время кто-то вошел в комнату.
   - Романов! Идите! - услышали мы голос Урицкого.
   Нас буквально оторвали друг от друга. Мужа увели. Я бросилась за ним вся в слезах, в последний раз обняла его и благословила. Постояв минуту на месте, ничего не видя из-за слез, я бессознательно пошла к выходу.
   На улице я увидела автомобиль. С двумя вооруженными солдатами проезжал мой муж. Автомобиль едва не задел меня. Я стала бежать за автомобилем, что-то шепча, крича, и спотыкаясь. Вдруг автомобиль остановился. Я бросилась и еще раз обняла моего мужа...
   Остановилась ли машина сама, или же у шофера заговорили человеческие чувства, я не знаю, но этот момент почему-то сильно врезался мне в память.
   Я едва добрела до извозчика. Оказалось, что мы с мужем провели на Гороховой четыре часа.
   Как я могу передать словами всё то, что я чувствовала и переживала? Да и есть ли слова, которые могли бы передать эту ужасную действительность? Слов таких нет. У меня отняли самое дорогое, самое близкое, отняли то, чем я жила...
   Ужас щемил мне сердце. Отчаяние овладело мною. Бросившись на кровать, я заплакала. Но мысль о муже не оставляла меня ни на минуту. Вскочив, я начала собирать нужные ему вещи: белье, подушки, еду... Всё это мы отправили с горничной на Шпалерную. Затем, собрав последние силы, я отправилась к великой княгине Елизавете Маврикиевне, матери моего мужа, чтобы рассказать ей о нашем общем горе.
   Вернулась домой поздно вечером усталая, разбитая физически и нравственно, с сильной головной болью. Меня уложили в постель. Как сквозь сон помню, что у нас дома было много людей, но я никого не видела и ничего не сознавала.
   На утро, вскочив чуть свет, я начала обдумывать, что мне нужно делать, и к кому бежать. Я решила ехать на Гороховую к Б. Позвонив по телефону и получив разрешение приехать, я немедленно отправилась туда. Опять прошла по лестнице, уставленной пулеметами и солдатами, и вошла в столовую-приемную.
   Здесь у меня явилась мысль во что бы то ни стало повидать Урицкого. Послав ему листок бумаги с моей фамилией, я ждала, но скоро получила отказ в приеме. Тогда я сама без доклада вошла в его кабинет. Он очень грубо велел мне уйти, сказав, что нам не о чем разговаривать. Не теряя надежды с ним переговорить, я узнала, что у него в кабинете имеется другая дверь и, не долго думая, я вошла вторично без доклада к этому извергу. Он был ошеломлен моей назойливостью, но и вторично не пожелал разговаривать со мной. Третьей двери, к сожалению, не было, в две предыдущие меня уже не пускала стража. Тогда я решила направиться к Б.
   Написав свою фамилию, я послала через сторожа записку. Каково же было мое удивление, когда сторож вернулся и сообщил, что Б. не знает меня и спрашивает, по какому делу. Вспомнив, что большевики знают меня только под девичьей фамилией, а не в качестве Романовой, я немедленно исправила свою ошибку и, вручив сторожу сорок рублей, просила его устроить мне прием. Вскоре сторож вернулся и сообщил, что Б. меня примет. Прождав около часа, я, наконец, попала в кабинет Б. Рассказав ему о муже (он, конечно, все уже знал), я начала просить его помочь мне перевести мужа в больницу. Б. был строг и холоден, но в его глазах порой светились лучи доброты и сердечности.
   - К сожалению, помочь вам ничем не могу: все Романовы находятся в ведении Урицкого.
   Разбитая, униженная, я вернулась домой.
   Глава сорок первая
   Продолжаю рассказ воспоминания жены:
   "Мысль о необходимости помочь моему мужу меня не оставляла ни на минуту. Я продолжала обдумывать каждую мелочь. У меня мелькнула мысль позвонить жене Б. - телефон мне оставила, на всякий случай, его сестра, уехавшая с Н. К. К. на Украину. По телефону, однако, я ее не добилась и решила написать ей письмо.
   Ночь прошла опять без сна. Утром я немедленно направилась на Гороховую: ночью у меня явилась мысль просить Б. разрешить нашему домашнему врачу, доброму и милому И. И. Манухину, посещать моего мужа в тюрьме. На это Б. согласился и просил, чтобы доктор Манухин приехал к нему для переговоров. Я дала знать Манухину и он сейчас же отправился в Чека.
   Следующий день был днем свидания в тюрьме. Не могу передать того чувства скорби и тревоги, которое овладело мной при виде тюрьмы. Кабинетом начальника тюрьмы была небольшая комната, с одним окном с решёткой, письменным столом, кушеткой и двумя стульями, между которыми стоял столик. Начальник тюрьмы был симпатичный маленький старичок. В этой комнате я застала княгиню Палей, разговаривающую с тюремной сестрой милосердия. В это время вошел доктор Манухин и показал начальнику тюрьмы бумагу, согласно которой ему разрешались свидания с моим мужем. Начальник очень любезно ответил, что он, к сожалению, бессилен что-либо сделать, так как всеми свиданиями заведует комиссар тюрьмы, который должен скоро явиться.
   Разговаривая, мы прождали комиссара полтора часа. Наконец, с шумом отворилась дверь и вошел какой-то тип. На нем был смокинг с галстуком из грязной красной тряпки, на ногах - сбитые туфли с белыми, необыкновенно грязными носками. На голове - котелок, с проломанным боком. Ярко-рыжее непромокаемое пальто своею грязью вызывало отвращение.
   - Что это здесь за собрание? - заорал комиссар неистовым голосом.
   - Комиссар Б. сказал, что на основании этой бумаги я могу навещать больного Г. К. Романова, сказал доктор Манухин.
   - Ни в коем случае не допущу никаких докторов к Романовым.
   Доктору пришлось уйти.
   Мне было больно сознавать, что доктор из-за нас подвергся оскорблениям, но я была бессильна.
   Комиссар сел разбирать бумаги, а мы с княгиней ожидали, стоя. Наконец, он куда-то вышел и, возвратясь, сказал, чтобы меня отвели в канцелярию. Там я прождала ровно 15 минут - время свидания великого князя Павла Александровича с его женой, княгиней Палей. Когда я опять вошла в кабинет начальника тюрьмы, то застала моего мужа, стоящего посреди комнаты, с двумя тюремными служителями по бокам. Со слезами я бросилась ему на шею. Мы сели. Нас разделял столик, сесть рядом нам не разрешили. Так много хотелось сказать, но слов не было. Наконец, собрав силы, я начала что-то говорить и в это время услыхала рев комиссара:
   - Говорите громко, я тоже желаю слушать, что вы говорите.
   Его неправильная русская речь и истерический крик действовали на мои истерзанные нервы. Он подвинул свое кресло и сел поближе к нам. Начальник тюрьмы в это время отошел подальше.
   15 минут прошли, как одно мгновение. Нам приказали прощаться. Как во сне, я вышла на улицу и опять поехала в Чека. Б. обещал сделать все, чтобы доктору Манухину были разрешены визиты.
   И, действительно, на следующий день Манухин был допущен к моему мужу.
   Но мысль об освобождении мужа не давала мне покоя ни днем, ни ночью. А дело в этом направлении не подвигалось. Урицкий меня не принимал, Б. не о чем было просить. К кому обратиться? Что делать? Жены Б. все еще не было в Петрограде и я не находила себе места. Не зная, что предпринять, я поехала к нашему милому доктору Манухину посоветоваться, и он предложил мне начать хлопоты у М. Горького, так как последний знаком со всеми видными большевиками.
   При содействии Манухина мне удалось получить письмо от Горького к Ленину, которое кто-нибудь из нас должен был доставить в Москву. Наша горничная немедленно отправилась туда.
   В это время жена Б. вернулась в Петроград и позвонила мне, прося приехать к ней на службу, на Аптекарскую набережную, в бывшее здание министерства торговли и промышленности. Придя туда, я увидела маленькую женщину, в чем-то красном, жгучую брюнетку армянского типа, - это была жена Б. Мы стали ходить по коридору, и я рассказала ей свое положение и просила ее помочь. Сначала она показалась мне женщиной с большим самомнением и апломбом, но потом я заметила, что она не чужда добрых чувств, и наше свидание закончилось ее обещанием помочь мне в моих хлопотах по освобождению моего мужа.
   С разрешения Урицкого, свидания в тюрьме происходили теперь совместно со всеми Романовыми. В кабинете у начальника тюрьмы, кроме меня и мужа, находились также княгиня Палей и великий князь Павел Александрович. К остальным великим князьям не приходил никто.
   Каждый день я с большим волнением и нетерпением ждала возвращения моей горничной из Москвы. Ко мне заходило много знакомых и каждый предлагал свои услуги. Заехал однажды и доктор Манухин и предложил с ним вместе отправиться к Горькому.
   Я немедленно согласилась.
   Большая, чудная квартира в богатом доме. В квартире с утра до ночи толпится народ. Меня просили подождать и, видимо, забыли обо мне. Наконец, вышла жена Горького, артистка М. Ф. Андреева, красивая, видная женщина, лет сорока пяти. Я стала ее умолять помочь освободить мужа. Она сказала, что не имеет ничего общего с большевиками, но что ей теперь как раз предлагают занять пост комиссара театров и, если она согласится, то думает, что по ее просьбе будут освобождать заключенных. Во время этого разговора вошел Горький. Я обратила внимание на его добрые глаза. Он поздоровался со мной молча. Ушла я от них окрыленная надеждой. Меня приглашали заходить и обещали уведомить о дальнейшем.
   Время идет. Я ослабеваю с каждым днем, не ем, не сплю и просыпаясь каждое утро с ужасом думаю: жив ли мой муж? Утешительных известий никаких.
   Наконец, приезжает из Москвы горничная, но без результатов, так как сын Горького, который должен был взять у нее письмо с тем, чтобы вручить его Ленину, сказал, что ответ последует официальный. Бегаю к жене Б. - она все обещает мне помочь. Бегаю в Чека - провожу там по шести часов в день - без всякого результата. Звоню и захожу к Горькому - ответа от Ленина нет. М. Ф. Андреева говорит, что Урицкий обещает освободить моего мужа...
   Идут дни за днями. Наконец, узнаю через Манухина, что Горький сказал ему, что Ленин дал свое согласие на освобождение мужа и официальную бумагу об этом везет из Москвы сам Луначарский.
   Моей радости не было предела. Я кинулась к жене Б., и она мне тоже подтвердила эту новость, добавив, что Урицкий дал свое согласие на освобождение моего мужа, но нужно подождать несколько дней.
   Боже, что это была за радость! Наш доктор улучил минуту и сообщил об этом в тюрьму моему мужу и подбодрил его. Прошло четыре дня, пять дней, а Луначарского с бумагой все не было. Стали говорить о том, что он приехал, но никакой бумаги не привез.
   Я бросилась к Горькому. Там мне ничего не могли сказать. Я бросилась к жене Б. Она просила не волноваться и еще несколько дней подождать. Через день она позвонила мне: она была очень взволнована и сообщила мне, что комиссар Урицкий убит и что заместителем его назначен ее муж. Кроме того, она сообщала мне, что комиссар тюрьмы ранен при перестрелке у Английского посольства. Я была потрясена этими известиями, не зная, что предпринять. Вслед за этим начальник тюрьмы сообщил мне по телефону, что, в виду ранения комиссара, сегодня отменяются свидания.
   Несмотря на это, я решила сделать все возможное, чтобы добиться свидания. После телефонного разговора с Б., я получила разрешение увидеться с моим мужем. Я поехала в тюрьму. Княгиня Палей была уже там. Ликование наше было полным: вместо 15 минут начальник тюрьмы разрешил нам целый час! Мы, грешные, радовались отсутствию грубого комиссара. Мужу я все подробно рассказала и подбодрила надеждой скорого освобождения, так как с назначением Б. на место Урицкого мои хлопоты должны увенчаться успехом.
   В газетах появился портрет Урицкого и некролог. В одном из некрологов было сказано, что Урицкий страдал туберкулезом и царское правительство, в виду его болезни, заменило ему ссылку и тюрьму высылкой заграницу.
   Я обвела это сообщение красным карандашом и вырезала.
   Жена Б. позвала меня к себе. Я была поражена бедностью, в которой они жили. Три маленькие темные комнаты, на грязном, вонючем дворе, с помойными ямами. Жена Б. была чрезвычайно мила, просила меня не горевать и верить в скорое освобождение мужа.
   Все слухи о разрешении Ленина замерли и никто уже не говорил о них. Все были заняты убийством Урицкого и его похоронами. Город украсился черными флагами, даже в тюрьме висел большой черный флаг.
   По совету жены Б., я написала прошение в Президиум, приложила четыре докторских свидетельства и все отнесла на Гороховую. Жена Б. во всем принимала горячее участие и я каждый день или бывала у нее, или звонила ей.
   Никогда не забуду одного дня.
   В связи с убийством Урицкого, в городе шли аресты и обыски. Жена Б. казалась мне очень взволнованной. Когда я уехала от нее, у меня было предчувствие чего-то страшного. Успокоить я себя ничем не могла. Утром машинально взяла газету и вскрикнула: ужас овладел мною. На первой странице крупным шрифтом было напечатано, что, ввиду убийства Урицкого и других комиссаров, большевики объявляют всех заключенных заложниками и если будет убит хоть один комиссар, то за одного большевика будут расстреляны несколько заложников. Ниже, был приведен список содержащихся в тюрьме, причем в первой группе были все великие князья и мой муж. Затем следовали списки заложников: генералов, офицеров и политических деятелей различных партий. Все эти списки были подписаны комиссаром Чека - Б. Когда я это увидела, я поняла весь ужас моего положения.
   Я бросилась к Горькому искать у него защиты. Придя к нему и рассказав в чем дело - Горький еще не успел прочитать газету, - я от слабости и волнения упала в обморок, а затем у меня началась истерика. Горький и его жена были буквально ошеломлены известием. Видя, что они мне помочь не могут, я от них позвонила Б. и просила его меня принять. От Горького я поехала на Гороховую.
   Пропуск мне выдали немедленно и, как лунатик, я вошла в кабинет Б. и там потеряла сознание. Очнулась в объятиях жены Б. - она случайно пришла к мужу.
   - Антонина Рафаиловна, - заговорила она, - я нарочно пришла сюда, так как была уверена, что; вы будете здесь, прочтя список. Глеб, - обратилась она к мужу, - довольно издеваться над бедной женщиной: ты обещал спасти ее мужа и мы должны это сделать.
   - От меня ничего не зависит, - ответил он. - Сегодня вечером я соберу президиум и мы разберем ваше дело...
   Жена Б. вытащила меня из кабинета. На свидании в тюрьме, в разговоре с мужем, я старалась подбодрить его, как могла, и уверила, что день его освобождения близок. Сказать всего я не решилась, боясь, что опять могут появиться непредвиденные обстоятельства и мои надежды рухнут. Однако, предупредила его, что если придут за ним и поведут на допрос, то чтобы он этого не боялся.
   Когда свидание кончилось, я подошла к комиссару, заменившему раненого, и спросила:
   - Не говорил ли вам чего-нибудь Б. относительно моего мужа?
   - Товарищ Б. предупредил меня, - ответил приветливо комиссар, - что ваш муж будет на днях освобожден, но об этом никто не должен знать. Мы его увезем потихоньку.
   - Товарищ, - обратилась я к комиссару, - возьмите от меня записочку для мужа. Вы ее передадите ему тогда, когда повезете из тюрьмы.
   - Хорошо.
   Я написала: "Не бойся, иди смело за этим комиссаром. Это твое освобождение".
   День прошел, как сон. Одна мысль не покидала меня: завтра в 6 часов вечера будет решена судьба мужа.
   Вечером позвонила мне жена Б. и спросила, куда мы предполагаем поместить мужа?
   - В лечебницу Герзони, - ответила я и вместо того, чтобы успокоиться, стала еще больше волноваться. Ночь провела кошмарную: мне казалось, что моего мужа освободили, но толпа узнала его и растерзала. Что убили Троцкого и муж, как заложник, накануне своего освобождения, расстрелян. Вообще не было той ужасной мысли, которая бы не терзала меня в ту ночь. Я встала совершенно больной. За месяц пребывания мужа в тюрьме, я потеряла полтора пуда, буквально не могла двигаться от слабости, но энергия во мне развилась чудовищная.
   В день освобождения мужа я отправилась в церковь и горячо помолилась. Из церкви поехала на Смоленское кладбище на могилу блаженной Ксении, которую всегда поминала в своих скорбях. Вернулась домой с облегченной душой, взяла книгу чудес Блаженной Ксении, заперлась одна в комнате и стала читать. Никогда не забуду этого момента. Мне стало вдруг так легко на душе, как будто я поднялась куда-то ввысь. Никогда ни до, ни после я не испытала такого чувства.
   Домашние меня уговорили прилечь и я, измученная, заснула. Вдруг зазвонил телефон. Сонная шатаясь беру трубку и слышу: "Антонина Рафаиловна, ура! освобожден!" Это была жена Б. Я начала кричать в телефон слова благодарности... и неожиданно после подъема наступил упадок сил. Я опять легла в постель и в первый раз за долгое время уснула крепким сном.
   На следующее утро Б. сказал мне по телефону, что мой муж будет в 3 часа в клинике Герзони. Я отправилась туда и просила приготовить для нас отдельную комнату. С трех часов я ждала, в пять мною овладела сильная тревога и я уже хотела бежать на Гороховую, как увидела моего мужа в сопровождении комиссара, в автомобиле. Я бросилась ему на шею, а затем мы оба расцеловали комиссара. Комиссар вызвал заведующую и толково ей объяснил, что муж арестован и из тюрьмы, по болезни, переводится в лечебницу, и никто, кроме служебного персонала и жены, не имеет права его видеть.
   Когда комиссар уехал и явилась фельдшерица, чтобы записать нашу фамилию, мой муж ответил: "Романов".
   - Романов? - переспросила она. - Какая у вас неприличная фамилия!..
   Я осталась с мужем. Чувство радости смешивалось с гордым сознанием, что это я вырвала мужа из когтей смерти.
   На третий день пребывания нашего у Герзони, я поехала на Гороховую к Б. поблагодарить его и купила по дороге цветы: жена его сказала мне, что цветы он обожает и это единственный подарок, который он примет.
   Я сияющая вошла в его кабинет и в первый раз увидела на лице Б. улыбку.
   - Я отпустил вашего мужа к Герзони, - сказал он, - под одним условием, которое, если вы нарушите, муж ваш и вы будете арестованы. У Герзони живет освобожденная мною Брасова. Ни вы, ни ваш муж ни под каким видом не имеете права встречаться и разговаривать с ней.
   Дав ему слово, я уехала сейчас же в лечебницу и там узнала, что Н. С. Брасова хотела видеть моего мужа. Через Герзони я просила передать Н. С. Брасовой мой разговор с Б.