Страница:
ПОСЛЕ ТОГО КАК ЗАНАВЕС ОПУСТИЛСЯ
Под пение "Марсельезы" мы объявили конгресс закрытым sine die (что фактически и дословно означало "бессрочно", но также и "безвозвратно"); и с прежде великой организацией так и случилось в действительности, когда она была перенесена с европейской почвы в так называемый Новый Свет, где закончила свое существование.
Из Гааги большинство из нас отправилось в Амстердам, где местные члены Интернационала сняли зал, чтобы устроить в нем открытое пропагандистское собрание. Зал был невелик, в нем не было ни стульев, ни скамей; тем немногим, кто пришел на собрание, пришлось слушать ораторов stante pede * [...] Впрочем, посторонней публики собралось мало. Первым и главным оратором был Маркс. Содержания его речи я не помню446. Я пробыл на собрании недолго и пошел с французскими товарищами посмотреть на старый, изрезанный каналами Амстердам и на множество девушек в белых чепчиках, толпившихся на улицах.
Позвольте упомянуть также о большом банкете, устроенном в Схевенингене, шикарном морском курорте близ Гааги, где мы пировали, пили, ели, пели песни, - за все платил Генеральный Совет. Банкет состоялся после чудесного купания в море, которое стало бы для меня последним, если бы Энгельс не спас меня, как я уже рассказал в письме Бартону. Многие из тех, кто отправился из Кале и Дувра на курсировавшем по этой линии пароходе, страдали от морской болезни, но Энгельс и некоторые другие, включая меня, провели ночь на палубе, попивая эль и портер (пополам), рассказывая всякие истории и строя фантастические планы на будущее.
По приезде в Лондон я провел несколько дней с Марксом и Энгельсом, ночуя то у одного из них, то у другого, и совершил несколько прогулок по Лондону, побывал в здании парламента, в Тауэре, в соборе
* - стоя. Ред.
150
св. Павла; но самое большое впечатление произвел на меня стул в читальном зале Британского музея, где годами сидел Маркс, читая и делая подготовительные выписки для своего бессмертного "Капитала". Показала мне этот стул Элеонора, младшая дочь Маркса [...]
ИЗ РУКОПИСИ "ВОСПОМИНАНИЯ АГИТАТОРА"
Бруклин, 18 января 188[3] *
Одним из самых ярких моментов в моей жизни социального пария было участие в заседаниях конгресса Интернационала в Гааге (в Голландии в 1872 г.)78, где я представлял секции Дюссельдорфа и Штутгарта. Я прибыл в Гаагу, когда конгресс уже приступил к работе. Заседания проходили в общественном зале для танцев на Ломбард-страат. Войдя в зал, я увидел ряд столов, расположенных в виде подковы, за которыми разместилось самое интересное общество, какое мне когда-либо в жизни приходилось видеть. Многих из делегатов я знал лично, ряд из них помнил по портретам, некоторых узнал по описаниям, остальных же по типичным национальным признакам, которые выдавали в них представителей Испании, Италии, Франции, Англии и Америки. Первым, кто приветствовал меня, был Генрих Шёй, один из благородных молодых людей, положивших начало движению в Вене, и один из немногих, который сохранил твердость стали и последовательность математика, отстаивая политическое действие профессиональных союзов, организованных на социалистической основе. Я спросил его о полковнике Иоганне Филиппе Беккере, для которого у меня было несколько писем, и Шёй, неправильно поняв меня, представил меня невысокого роста мужчине пресыщенного вида, с туповатым взглядом, рыжим париком на лысой голове, беспокойному и нервному, как обезьяна. Я стоял ошеломленный. Это не мог быть Иоганн Филипп Бек-кер, герой боев баденской революции, организатор Интернационала во всех немецкоязычных странах Европы. И я сказал маленькому человеку, что не думаю,
* Угол страницы поврежден. Ред.
151
чтобы он был И. Ф. Беккером. "Разумеется, нет, - ответил тот слабым, квакающим голосом. - Я Бернхард Беккер!" Бернхард Беккер - отвратительная личность - преемник Фердинанда Лассаля на посту лидера движения в Германии, которое он впоследствии предал. Есть люди, у которых дурные мысли и отсутствие искренности как бы написаны на лице, но мало кто умеет читать характеры их. После некоторого обмена банальностями я огляделся и по другую сторону стола увидел Иоганна Филиппа Беккера как раз таким, каким мне его описывали: великан, с длинной черной бородой, высоким лбом, широкими плечами; левый глаз как у Бена Батлера! Я подошел и вручил ему письма.
Затем я увидел Энгельса. Он сидел слева от председательствующего, курил, писал и с увлечением слушал ораторов. Когда я представился ему, он поднял голову от своих бумаг и, схватив мои руки, радостно сообщил: "Все идет хорошо, у нас подавляющее большинство".
Как известно, это была решающая битва между Марксом и Бакуниным. Вопрос стоял так: быть ли Интернационалу хорошо дисциплинированной армией, способной вести борьбу против организованного врага, или же он должен был расколоться на сотню тысяч частиц, причем каждый отдельный член воображал бы себя генералом, а Бакунин - великим, непогрешимым диктатором, который стоит во главе, водит их всех за нос, льстит их тщеславию и тем самым превращает их в слепо повинующееся ему орудие.
Лицо Энгельса было мне знакомо по фотографиям, но в действительности он оказался более худым, чем на портретах. Это был высокий, худощавый человек с резко очерченными чертами лица, с длинными рыжеватыми усами, небольшими синими глазами и очень красным носом. Его движения и речь были быстры и четки; у окружающих создавалось убеждение, что этот человек точно знает, чего он хочет и каковы будут результаты его слов и действий. Из разговора с ним каждый извлекал для себя много нового и поучительного. Его мозг сокровищница научных знаний; Энгельс разговаривал более чем на дюжине языков, которые изучил с той целью, чтобы руководить движением в столь многочисленных странах Старого Света.
152
Напротив Энгельса сидел Поль Лафарг - зять Маркса, который вел борьбу против бакунистского тайного общества в Испании. Представляя меня Лафаргу, Энгельс воскликнул: "Вот они оба тут, наши борцы в Испании и Италии!"
Маркс сидел позади Энгельса. Я узнал его тотчас же по большой густой шапке волос. Его лицо было смугло, волосы и борода седые. Одет он был в черный костюм из тонкого сукна. Когда он хотел рассмотреть кого-нибудь или что-нибудь особенно внимательно, он вставлял в свой правый глаз монокль. Энгельс подвел меня к нему, и Маркс встретил меня очень приветливо и попросил после окончания заседания рассказать ему о положении дел в Испании и Италии.
Следующим делегатом, привлекшим мое внимание, был молодой человек с еврейскими чертами лица и южнонемецким акцентом. Он переводил речи немецких ораторов на французский язык. Энгельс сообщил мне, что это - Лео Франкель, министр просвещения Парижской коммуны. Франкель был венгр. Это был человек большого ума и обширных знаний. Его жизнь, полная мученических страданий и преследований во Франции и в Венгрии, хорошо известна всем старым участникам движения.
Интересной личностью был Мораго, испанец и фанатичный последователь Бакунина; его жгучие, темные глаза, страстная речь, неистовая жестикуляция производили дьявольское впечатление.
Там был и другой испанец, Марселау, человек, который заметно отличался от других своих соотечественников; манеры его были спокойными, аргументация более обдуманна; говорил он мало, а наблюдал непрерывно. Он бегло говорил по-французски и по-английски, что весьма редко среди испанцев.
У Алерини из Барселоны вместо пояса был большой красный шарф, репортеры говорили, что это флаг Коммуны. Один из самых заклятых врагов Маркса, он держался как боксер-профессионал и забияка.
Гильом, поборник Юрской федерации, был иезуитским генералом бакунинских сил. Впалые щеки, заостренный нос, сверкающие глаза, лицемерный фанатизм таков тот, кто являлся душой заговора с целью разрушения Международного Товарищества. Есть чело
153
век, очень напоминающий Гильома по манере и по тактике, прямо в нашей среде здесь, в Нью-Йорке, - Мориц Бахман, но это только тень той способности ко злу, которую воплощал в себе Гильом.
Ранвье, Дюпон, Серрайе, Жоаннар и Ле Муссю - все члены Парижской коммуны - производили впечатление людей умных, вдумчивых и логично мыслящих. Английские делегаты не привлекали особенного внимания, но видно было, что они уже много лет участвовали в движении. Эккариус, неутомимый агитатор и немецкий портной, был в их числе; в последующие годы он оказался тем, что мы называем дельцом-социалистом, и изменил движению.
После первого заседания Маркс сказал мне в отеле, где мы остановились, что Рудольф Шрамм, бывший прусский консул в Милане, находится в Гааге. Это человек, которого я считал ответственным за насилие, совершенное надо мной итальянскими властями в Милане. Когда они арестовали меня, я написал письмо германскому консулу и, увидев имя Рудольфа Шрамма в адресной книге, адресовал письмо ему. Но не последовало никакого ответа на письмо, в котором я требовал, чтобы германский консул защитил меня, так как я был в то время тем, кого называют "германский подданный". На следующем заседании конгресса, перед самым перерывом, я публично попросил Рудольфа Шрамма встретиться со мной, так как хотел получить от него удовлетворение. На следующее утро репортеры, не понявшие меня, так же как они не понимали или извращали все, что говорилось и делалось делегатами, опубликовали сообщение, что Шрамм приговорен конгрессом Интернационала к смерти. Поэтому Шрамм был предупрежден властями и в сопровождении двух сыщиков и двух полицейских в форме явился на конгресс, чтобы выяснить причину смертного приговора. Все засмеялись, когда Шрамм, старый повеса, разодетый как денди, с седыми волосами, уложенными в локоны, сильно надушенный, с розами в петлице, возмущенно изложил свою просьбу, чтобы его обвинитель предстал перед ним. Маркс указал ему на меня. Он выпрямился и, презрительно взглянув на меня, сказал: "Я думал, что оскорбил меня кто-нибудь вроде Луи Блана, Фридриха Энгельса или Карла Маркса, но такой мальчишка. Ба!..
154
Но тем не менее я вызываю его на дуэль". Делегаты снова засмеялись, а я, вскочив, взял шляпу и сказал свирепому старому денди, что готов с ним встретиться. Мы оба вышли, и на тротуаре в окружении толпы зевак я объяснил ему, что, по-моему, он заведомо пренебрег своим долгом, не оказав мне защиты. "Но, дорогой мой, - сказал он, - я же не был консулом в Милане в это время, и вы, должно быть, посмотрели в старую адресную книгу". Последовали дальнейшие объяснения, и Шрамм удалился, сказав сыщикам и полицейским, готовым "схватить меня", что произошла ошибка. Когда я вернулся на конгресс, мы вновь посмеялись над г-ном Шраммом. Несмотря на это, сообщение о том, будто Интернационал постановил убить Шрамма, обошло всю европейскую прессу и не нашлось ни единой газеты, готовой опубликовать мое объяснение по этому делу.
За всю свою жизнь я ни разу не видел со стороны репортеров, а также и редакторов ни малейшей склонности обращаться с социалистами хоть с крупицей справедливости - они, вероятно, считают социалистов сумасшедшими или негодяями. Некоторые газеты в Гааге призывали женщин остерегаться членов Интернационала, которые якобы привыкли прямо на улице срывать серьги и другие драгоценности.
Расследование бакунинских интриг против организации было жизненно важным для существования и деятельности Интернационала. Бакунин образовал второе общество внутри Интернационала с неприкрытой целью направлять движение последнего по своей указке. У нас были письменные и устные свидетельства на этот счет. Даже секретные инструкции и устав Международного социалистического Альянса (как был назван этот заговор), написанный самим Бакуниным, были в нашем распоряжении. Делегаты Вальтер, Люкен, Вишар, Рош Спленгар и я были избраны в комиссию по расследованию, чтобы доложить, что должно быть сделано с людьми, которые пытались разрушить организацию. Комиссия избрала меня председателем. Мы получили свидетельские показания от Энгельса, Маркса, Серрайе, Дюпона, генерала Врублевского, Лафарга и других, доказывавших, что Альянс существовал в Испании, Италии, Швейцарии, Бельгии, Англии, Америке и что его деятельность имела целью парализовать рабо
155
чее движение, поскольку Бакунину удалось заставить своих последователей уклоняться от участия в политической борьбе, провоцировать преследования и разобщать организованные массы пролетариата. Было также доказано, что Бакунин человек подлый во всех отношениях. Среди других документов, например, у нас было письмо, написанное Нечаевым (одним из орудий Бакунина, который впоследствии был убит каким-то другим орудием, потому что знал слишком много), показывающее, что Утину, русскому социалисту, угрожали, что его убьют, если он осмелится переводить "Капитал" Карла Маркса на русский язык 447. Сам Бакунин взялся затем за перевод, ему было уплачено в виде аванса 300 рублей, а он представил всего-навсего две страницы рукописи человеку, который собирался издавать работу для русской публики. Во всех отношениях расследование дало веские доказательства того, что анархистский святой, великий сибирский мученик Михаил Бакунин был не только полон тщеславия, но был и коварным тираном, который не выносил никого, кроме себя, и прибегал к самым неразборчивым средствам, дабы сохранять свое положение непогрешимого пророка и воплощенного разума, сконцентрированного лишь в его мозгу и излучаемого им. То, что ему платило русское правительство как тайному агенту, никогда не было доказано, но все его действия и все его планы вызывали такое подозрение. Комиссия доложила, что Бакунин сделал попытку расколоть организацию, чего он частично и достиг, и что его главным сообщником был Гильом, редактор "Bulletin de la Federation jurassienne". Было показано, что явные агенты наполеоновского правительства во Франции, такие, как Малон 448, Гаспар Блан и Ришар, были личными агентами Бакунина и основателями Альянса во Франции. Когда доклад был представлен конгрессу, испанские делегаты вместе с Гильомом и Швицгебелем клятвенно заверили, что Альянс никогда не существовал и что все, что было сказано о Бакунине, является ложью. Но большинство спокойно это выслушало и затем проголосовало за исключение Бакунина и Гильома. За подписание мной доклада в качестве председателя комиссии делегат Рош Спленгар, который был одним из бакунистских агентов, угрожал застрелить меня, но Люкен, Врублевский и другие отобрали у него ре-вольвер.
156
Это был последний конгресс старого Интернационала, так как перемещение Генерального Совета из Европы в Америку затруднило связи, а всеобщие раздоры, так же как всеобщий торговый кризис 1873 г., содействовали роспуску великой организации, основанной Марксом и Энгельсом, чьей деятельности мы обязаны нашим нынешним движением во всем цивилизованном мире. Но семена зла, посеянные Бакуниным, тоже дали дурные всходы; его многочисленные последователи, безмозглые глупцы и фанатики, мешают нам со всех сторон, к великому удовольствию капиталистов и деспотических правителей.
Социалисты должны проводить свои принципы в жизнь. Я заметил, что мало кто из них является социалистом у себя дома, где никакие деловые соображения не мешали бы им быть примерными отцами, людьми широких взглядов и хорошими воспитателями своих подрастающих детей.
Маркс был социалистом во всем, что он делал. Вам бы стоило посмотреть на него дома, в окружении его благородной, высокообразованной жены и трех красивых и умных дочерей; у него вовсе не было тех властных повадок, которые мы часто наблюдаем у женатых мужчин, даже если они называют себя социалистами. Из-за его черных волос и смуглости его товарищи, студенты в Бонне на Рейне, прозвали его "Мавр", "чернокожий" сказали бы они, вероятно, в Нью-Йорке, или "Чарли-негр". Это прозвище осталось у него на всю жизнь, и все более или менее близкие люди звали его "Мавр" - жена, дочери, зятья и друзья. Никто из детей никогда не называл его "отец", так как в этом слове он видел начало тирании и самомнения. Он считал, что никто не может обладать властью над другим существом в силу того случайного обстоятельства, что является его отцом или матерью. По той же причине Маркс никого не называл господин, мистер, мсье или синьор, так как терпеть не мог титулы и всякое лицемерие. "Лицемерие заставляет людей пользоваться в общении друг с другом обращениями, про которые сами знают, что они не заслужены", - частенько говорил он. Знакомя своего зятя Лафарга со своими друзьями и социалистами, он часто говорил: "Гордостью моей жизни является то, что одна из моих дочерей замужем за цветным". У Лафар
157
га, португальца *, в жилах текла и негритянская кровь, а Маркс радовался тому, что ему посчастливилось дать своим последователям хороший пример преодоления нелепых расовых предрассудков. И также во всех других вещах. У Маркса не было таких принципов, которых он бы не проводил на практике всюду и всегда, где это представлялось возможным. Каким он был в мелочах, таким же он был и во всем остальном.
С тех пор как он впервые изложил свое учение в начале своей общественной деятельности в качестве молодого журналиста в Рейнской провинции Пруссии, вплоть до последних писем к друзьям, во всех своих великих трудах и в полемических произведениях он оставался мастером логической мысли, светочем социального движения, неизменно указывающим на необходимость централизованного действия, всемирной организации профессиональной и экономической борьбы для осуществления и укрепления грядущей пролетарской революции во всех странах земного шара.
Вот, социалисты, вам пример - ваш великий учитель, в учении которого никому еще не удалось обнаружить чего-нибудь неразумного или ошибочного, почему бы вам не следовать его примеру во всем? Я уверен, что наши идеалы никогда не будут достигнуты, если мы сойдем с пути, указанного им. Поэтому я всегда буду отстаивать централизацию сил, пока противник не повержен, и политическое действие, пока люди не станут настолько разумны и настолько хороши, что смогут жить и процветать без каких-либо законов и без какой-либо полномочной власти, призванной проводить законы, принятые большинством и основанные на науке и здравом смысле.
Впервые опубликовано на русском языке со значительными сокращениями в книге: Воспоминания о Марксе и Энгельсе. М., 1956 и полностью в книге: Гаагский конгресс Первого Интернационала. 2-7 сентября 1872 г. Отчеты и письма. М., 1972
Печатается с незначительными сокращениями по тексту книги: Гаагский конгресс Первого Интернационала, сверенному с рукописью
Перевод с английского
* Ошибка автора: отец Лафарга был французом, а мать кубинкой. Ред.
ФРАНЦИСКА КУГЕЛЬМАН
Несколько штрихов к характеристике великого Маркса 449
Будучи еще молодым студентом, восторженно относившимся к Карлу Марксу, мой отец написал ему письмо. Лондонский адрес Маркса он узнал через Микеля, вместе с которым входил в одну и ту же студенческую корпорацию "Норманния". Все члены этой корпорации, цвета которой были оранжевый, белый и черный, начертали на своем знамени новые идеалы свободы. Несколько лет спустя корпорация была распущена, но бывшие ее члены всю жизнь оставались связанными верной дружбой. К величайшей радости моего отца, Маркс ответил ему, и таким образом постепенно между ними завязалась переписка.
Письма Марксу адресовались на имя "А. Вильямc". Это было вызвано тем, что его переписка находилась под контролем правительства, вскрывалась и часто ему не доставлялась. Поэтому и мой отец из предосторожности вообще избегал письменно обращаться к нему по имени, а начинал свои письма обычно словами: "Мой уважаемый, дорогой друг".
Когда же несколько лет спустя Маркс написал, что он собирается в ближайшее время поехать на конти-нент, то мои отец, успевший за это время жениться, предложил ему остановиться у него в качестве гостя. Маркс принял это приглашение и согласился провести у отца несколько дней.
Моя мать, веселая, молодая женщина, уроженка Рейнской провинции, с некоторым опасением думала о предстоящем визите. Она ожидала увидеть маститого ученого, совершенно поглощенного своими политическими идеями и враждебно относящегося к современному общественному строю. Мой отец обычно был занят все утро и часть дня своей врачебной практикой, как же ей разговаривать с таким человеком, как Маркс? Но
159
отец уверял ее, что она всю жизнь будет с радостью вспоминать эти дни, и никогда еще ни одно предсказание не исполнялось с такой точностью.
Когда мужчины приехали с вокзала, то вместо ожидаемого мрачного революционера мою мать приветствовал веселый высокий элегантный господин, в приятном рейнском говоре которого она сразу же почувствовала что-то особенно родное. Под густыми седыми волосами блестели молодые темные глаза, и юношеская свежесть чувствовалась в его движениях и в его речи. Он не позволил моему отцу делать хотя бы малейшие намеки на политические темы, заявив при этом: "Это не для молодых дам, об этом мы поговорим как-нибудь потом". В первый же вечер его беседа была так увлекательна, настолько полна остроумия и веселья, что время пролетело совершенно незаметно.
Это были как раз первые дни страстной недели, и мои родители просили, чтобы он обязательно прослушал с ними в страстную пятницу "Страсти по Матфею" Баха. Но Маркс, хотя и был большим поклонником музыки, и особенно почитал Баха, с сожалением отказался от этого, так как предполагал уехать самое позднее в великий четверг.
Все же он пробыл в Ганновере четыре недели, и мои родители всегда с таким удовольствием вспоминали об этих днях, так долго хранили в памяти все разговоры и различные подробности, что это время, не тронутое серым покровом забвения, выделялось среди повседневной жизни, как озаряемая светом вершина.
Не только в домашней обстановке, но и в кругу знакомых моих родителей Маркс был скромен и любезен, принимал во всем участие, и когда кто-нибудь особенно нравился ему или когда он слышал оригинальное замечание, он вставлял в глаз монокль и весело, с живым интересом смотрел на этого человека.
Он был несколько близорук, но очки носил только при длительном чтении или письме.
С особенной радостью вспоминали мои родители беседы с Марксом в ранние утренние часы, в течение которых им никто не мешал. Поэтому моя мать вставала очень рано, чтобы по возможности до завтрака освободиться от всех хозяйственных забот. Иногда они
160
часами сидели за кофе, и мой отец всегда сожалел, что из-за врачебной практики он был вынужден рано уходить из дому.
Помимо вопросов, связанных с внутренними переживаниями и обстоятельствами жизни этого благородного, любезного и выдающегося человека, в разговоре затрагивались все области искусства, науки, поэзии и философии. Обо всем этом Маркс говорил, не впадая в поучительный тон. Моя мать очень интересовалась философией, хотя самостоятельно не занималась ею и не освоила ее глубоко. Маркс говорил с ней о Канте, Фихте, Шопенгауэре, иногда также и о Гегеле, восторженным приверженцем которого он был в своей молодости.
Правда, по поводу Гегеля он говорил, что, по словам самого Гегеля, ни один из его учеников не понял его, кроме Розенкранца, да и тот понял неправильно.
Шопенгауэр, этот решительный противник Гегеля, оценивается часто неодобрительно и весьма поверхностно многими из тех, кто зачастую даже и не читал его произведений. Некоторых его современников раздражала его странная персона, они называли его человеконенавистником. А между тем в работе "Об основах этики" он высказал заповедь: в сущностном единстве органического мира заложена обязанность не причинять страдания ни человеку, ни животному. Не поступать ни с одним живым существом несправедливо - это, указывает он, при потребности всего сущего в помощи есть простая заповедь справедливости, которая ведет к состраданию, к соблюдению принципа: "Помогай всем, насколько это в твоих силах". Никакой сентиментальный порыв не мог бы глубже выразить и этическую и социальную сторону заповеди любви к ближнему.
Сентиментальность, эта карикатура на истинное чувство, глубоко претила Марксу. При случае он цитировал слова Гёте: "Я никогда не был высокого мнения о сентиментальных людях, в случае каких-нибудь происшествий они всегда оказываются плохими товарищами". Очень часто, когда при нем кто-нибудь проявлял преувеличенную чувствительность, он приводил стихи Гейне:
161
Раз барышня стояла
Над морем в поздний час
И горестно вздыхала,
Что солнца луч погас *.
Маркс лично знал Гейне и посетил несчастного поэта в Париже в последний период его болезни. Гейне как раз перестилали постель, когда вошел Маркс; он был так болен, что к нему едва можно было прикасаться, сиделки поэтому несли его в кровать на простыне. Гейне, которого даже в этот момент не оставил его юмор, совсем слабым голосом приветствовал Маркса: "Видите, дорогой Маркс, дамы все еще носят меня на руках".
По мнению Маркса, чудесные песни Гейне о любви были лишь плодом его творческого воображения. Он никогда не испытал счастливой любви и меньше всего нашел счастья в своем браке. Его стихи:
Чем свет его вешать на площадь вели,
А в семь его сняли - в могилу снесли.
А в восемь она, как ни в чем не бывало,
Вино попивая, с другим хохотала **
- как нельзя больше подходят к его собственной кончине.
Характер Гейне Маркс оценивал очень отрицательно. Особенно осуждал он его неблагодарность за оказанное ему добро и дружбу. Например, нельзя оправдать его насмешливое стихотворение о Христиани: "Этот юноша любезный вызвать восхищенье может" и т. д.***
Под пение "Марсельезы" мы объявили конгресс закрытым sine die (что фактически и дословно означало "бессрочно", но также и "безвозвратно"); и с прежде великой организацией так и случилось в действительности, когда она была перенесена с европейской почвы в так называемый Новый Свет, где закончила свое существование.
Из Гааги большинство из нас отправилось в Амстердам, где местные члены Интернационала сняли зал, чтобы устроить в нем открытое пропагандистское собрание. Зал был невелик, в нем не было ни стульев, ни скамей; тем немногим, кто пришел на собрание, пришлось слушать ораторов stante pede * [...] Впрочем, посторонней публики собралось мало. Первым и главным оратором был Маркс. Содержания его речи я не помню446. Я пробыл на собрании недолго и пошел с французскими товарищами посмотреть на старый, изрезанный каналами Амстердам и на множество девушек в белых чепчиках, толпившихся на улицах.
Позвольте упомянуть также о большом банкете, устроенном в Схевенингене, шикарном морском курорте близ Гааги, где мы пировали, пили, ели, пели песни, - за все платил Генеральный Совет. Банкет состоялся после чудесного купания в море, которое стало бы для меня последним, если бы Энгельс не спас меня, как я уже рассказал в письме Бартону. Многие из тех, кто отправился из Кале и Дувра на курсировавшем по этой линии пароходе, страдали от морской болезни, но Энгельс и некоторые другие, включая меня, провели ночь на палубе, попивая эль и портер (пополам), рассказывая всякие истории и строя фантастические планы на будущее.
По приезде в Лондон я провел несколько дней с Марксом и Энгельсом, ночуя то у одного из них, то у другого, и совершил несколько прогулок по Лондону, побывал в здании парламента, в Тауэре, в соборе
* - стоя. Ред.
150
св. Павла; но самое большое впечатление произвел на меня стул в читальном зале Британского музея, где годами сидел Маркс, читая и делая подготовительные выписки для своего бессмертного "Капитала". Показала мне этот стул Элеонора, младшая дочь Маркса [...]
ИЗ РУКОПИСИ "ВОСПОМИНАНИЯ АГИТАТОРА"
Бруклин, 18 января 188[3] *
Одним из самых ярких моментов в моей жизни социального пария было участие в заседаниях конгресса Интернационала в Гааге (в Голландии в 1872 г.)78, где я представлял секции Дюссельдорфа и Штутгарта. Я прибыл в Гаагу, когда конгресс уже приступил к работе. Заседания проходили в общественном зале для танцев на Ломбард-страат. Войдя в зал, я увидел ряд столов, расположенных в виде подковы, за которыми разместилось самое интересное общество, какое мне когда-либо в жизни приходилось видеть. Многих из делегатов я знал лично, ряд из них помнил по портретам, некоторых узнал по описаниям, остальных же по типичным национальным признакам, которые выдавали в них представителей Испании, Италии, Франции, Англии и Америки. Первым, кто приветствовал меня, был Генрих Шёй, один из благородных молодых людей, положивших начало движению в Вене, и один из немногих, который сохранил твердость стали и последовательность математика, отстаивая политическое действие профессиональных союзов, организованных на социалистической основе. Я спросил его о полковнике Иоганне Филиппе Беккере, для которого у меня было несколько писем, и Шёй, неправильно поняв меня, представил меня невысокого роста мужчине пресыщенного вида, с туповатым взглядом, рыжим париком на лысой голове, беспокойному и нервному, как обезьяна. Я стоял ошеломленный. Это не мог быть Иоганн Филипп Бек-кер, герой боев баденской революции, организатор Интернационала во всех немецкоязычных странах Европы. И я сказал маленькому человеку, что не думаю,
* Угол страницы поврежден. Ред.
151
чтобы он был И. Ф. Беккером. "Разумеется, нет, - ответил тот слабым, квакающим голосом. - Я Бернхард Беккер!" Бернхард Беккер - отвратительная личность - преемник Фердинанда Лассаля на посту лидера движения в Германии, которое он впоследствии предал. Есть люди, у которых дурные мысли и отсутствие искренности как бы написаны на лице, но мало кто умеет читать характеры их. После некоторого обмена банальностями я огляделся и по другую сторону стола увидел Иоганна Филиппа Беккера как раз таким, каким мне его описывали: великан, с длинной черной бородой, высоким лбом, широкими плечами; левый глаз как у Бена Батлера! Я подошел и вручил ему письма.
Затем я увидел Энгельса. Он сидел слева от председательствующего, курил, писал и с увлечением слушал ораторов. Когда я представился ему, он поднял голову от своих бумаг и, схватив мои руки, радостно сообщил: "Все идет хорошо, у нас подавляющее большинство".
Как известно, это была решающая битва между Марксом и Бакуниным. Вопрос стоял так: быть ли Интернационалу хорошо дисциплинированной армией, способной вести борьбу против организованного врага, или же он должен был расколоться на сотню тысяч частиц, причем каждый отдельный член воображал бы себя генералом, а Бакунин - великим, непогрешимым диктатором, который стоит во главе, водит их всех за нос, льстит их тщеславию и тем самым превращает их в слепо повинующееся ему орудие.
Лицо Энгельса было мне знакомо по фотографиям, но в действительности он оказался более худым, чем на портретах. Это был высокий, худощавый человек с резко очерченными чертами лица, с длинными рыжеватыми усами, небольшими синими глазами и очень красным носом. Его движения и речь были быстры и четки; у окружающих создавалось убеждение, что этот человек точно знает, чего он хочет и каковы будут результаты его слов и действий. Из разговора с ним каждый извлекал для себя много нового и поучительного. Его мозг сокровищница научных знаний; Энгельс разговаривал более чем на дюжине языков, которые изучил с той целью, чтобы руководить движением в столь многочисленных странах Старого Света.
152
Напротив Энгельса сидел Поль Лафарг - зять Маркса, который вел борьбу против бакунистского тайного общества в Испании. Представляя меня Лафаргу, Энгельс воскликнул: "Вот они оба тут, наши борцы в Испании и Италии!"
Маркс сидел позади Энгельса. Я узнал его тотчас же по большой густой шапке волос. Его лицо было смугло, волосы и борода седые. Одет он был в черный костюм из тонкого сукна. Когда он хотел рассмотреть кого-нибудь или что-нибудь особенно внимательно, он вставлял в свой правый глаз монокль. Энгельс подвел меня к нему, и Маркс встретил меня очень приветливо и попросил после окончания заседания рассказать ему о положении дел в Испании и Италии.
Следующим делегатом, привлекшим мое внимание, был молодой человек с еврейскими чертами лица и южнонемецким акцентом. Он переводил речи немецких ораторов на французский язык. Энгельс сообщил мне, что это - Лео Франкель, министр просвещения Парижской коммуны. Франкель был венгр. Это был человек большого ума и обширных знаний. Его жизнь, полная мученических страданий и преследований во Франции и в Венгрии, хорошо известна всем старым участникам движения.
Интересной личностью был Мораго, испанец и фанатичный последователь Бакунина; его жгучие, темные глаза, страстная речь, неистовая жестикуляция производили дьявольское впечатление.
Там был и другой испанец, Марселау, человек, который заметно отличался от других своих соотечественников; манеры его были спокойными, аргументация более обдуманна; говорил он мало, а наблюдал непрерывно. Он бегло говорил по-французски и по-английски, что весьма редко среди испанцев.
У Алерини из Барселоны вместо пояса был большой красный шарф, репортеры говорили, что это флаг Коммуны. Один из самых заклятых врагов Маркса, он держался как боксер-профессионал и забияка.
Гильом, поборник Юрской федерации, был иезуитским генералом бакунинских сил. Впалые щеки, заостренный нос, сверкающие глаза, лицемерный фанатизм таков тот, кто являлся душой заговора с целью разрушения Международного Товарищества. Есть чело
153
век, очень напоминающий Гильома по манере и по тактике, прямо в нашей среде здесь, в Нью-Йорке, - Мориц Бахман, но это только тень той способности ко злу, которую воплощал в себе Гильом.
Ранвье, Дюпон, Серрайе, Жоаннар и Ле Муссю - все члены Парижской коммуны - производили впечатление людей умных, вдумчивых и логично мыслящих. Английские делегаты не привлекали особенного внимания, но видно было, что они уже много лет участвовали в движении. Эккариус, неутомимый агитатор и немецкий портной, был в их числе; в последующие годы он оказался тем, что мы называем дельцом-социалистом, и изменил движению.
После первого заседания Маркс сказал мне в отеле, где мы остановились, что Рудольф Шрамм, бывший прусский консул в Милане, находится в Гааге. Это человек, которого я считал ответственным за насилие, совершенное надо мной итальянскими властями в Милане. Когда они арестовали меня, я написал письмо германскому консулу и, увидев имя Рудольфа Шрамма в адресной книге, адресовал письмо ему. Но не последовало никакого ответа на письмо, в котором я требовал, чтобы германский консул защитил меня, так как я был в то время тем, кого называют "германский подданный". На следующем заседании конгресса, перед самым перерывом, я публично попросил Рудольфа Шрамма встретиться со мной, так как хотел получить от него удовлетворение. На следующее утро репортеры, не понявшие меня, так же как они не понимали или извращали все, что говорилось и делалось делегатами, опубликовали сообщение, что Шрамм приговорен конгрессом Интернационала к смерти. Поэтому Шрамм был предупрежден властями и в сопровождении двух сыщиков и двух полицейских в форме явился на конгресс, чтобы выяснить причину смертного приговора. Все засмеялись, когда Шрамм, старый повеса, разодетый как денди, с седыми волосами, уложенными в локоны, сильно надушенный, с розами в петлице, возмущенно изложил свою просьбу, чтобы его обвинитель предстал перед ним. Маркс указал ему на меня. Он выпрямился и, презрительно взглянув на меня, сказал: "Я думал, что оскорбил меня кто-нибудь вроде Луи Блана, Фридриха Энгельса или Карла Маркса, но такой мальчишка. Ба!..
154
Но тем не менее я вызываю его на дуэль". Делегаты снова засмеялись, а я, вскочив, взял шляпу и сказал свирепому старому денди, что готов с ним встретиться. Мы оба вышли, и на тротуаре в окружении толпы зевак я объяснил ему, что, по-моему, он заведомо пренебрег своим долгом, не оказав мне защиты. "Но, дорогой мой, - сказал он, - я же не был консулом в Милане в это время, и вы, должно быть, посмотрели в старую адресную книгу". Последовали дальнейшие объяснения, и Шрамм удалился, сказав сыщикам и полицейским, готовым "схватить меня", что произошла ошибка. Когда я вернулся на конгресс, мы вновь посмеялись над г-ном Шраммом. Несмотря на это, сообщение о том, будто Интернационал постановил убить Шрамма, обошло всю европейскую прессу и не нашлось ни единой газеты, готовой опубликовать мое объяснение по этому делу.
За всю свою жизнь я ни разу не видел со стороны репортеров, а также и редакторов ни малейшей склонности обращаться с социалистами хоть с крупицей справедливости - они, вероятно, считают социалистов сумасшедшими или негодяями. Некоторые газеты в Гааге призывали женщин остерегаться членов Интернационала, которые якобы привыкли прямо на улице срывать серьги и другие драгоценности.
Расследование бакунинских интриг против организации было жизненно важным для существования и деятельности Интернационала. Бакунин образовал второе общество внутри Интернационала с неприкрытой целью направлять движение последнего по своей указке. У нас были письменные и устные свидетельства на этот счет. Даже секретные инструкции и устав Международного социалистического Альянса (как был назван этот заговор), написанный самим Бакуниным, были в нашем распоряжении. Делегаты Вальтер, Люкен, Вишар, Рош Спленгар и я были избраны в комиссию по расследованию, чтобы доложить, что должно быть сделано с людьми, которые пытались разрушить организацию. Комиссия избрала меня председателем. Мы получили свидетельские показания от Энгельса, Маркса, Серрайе, Дюпона, генерала Врублевского, Лафарга и других, доказывавших, что Альянс существовал в Испании, Италии, Швейцарии, Бельгии, Англии, Америке и что его деятельность имела целью парализовать рабо
155
чее движение, поскольку Бакунину удалось заставить своих последователей уклоняться от участия в политической борьбе, провоцировать преследования и разобщать организованные массы пролетариата. Было также доказано, что Бакунин человек подлый во всех отношениях. Среди других документов, например, у нас было письмо, написанное Нечаевым (одним из орудий Бакунина, который впоследствии был убит каким-то другим орудием, потому что знал слишком много), показывающее, что Утину, русскому социалисту, угрожали, что его убьют, если он осмелится переводить "Капитал" Карла Маркса на русский язык 447. Сам Бакунин взялся затем за перевод, ему было уплачено в виде аванса 300 рублей, а он представил всего-навсего две страницы рукописи человеку, который собирался издавать работу для русской публики. Во всех отношениях расследование дало веские доказательства того, что анархистский святой, великий сибирский мученик Михаил Бакунин был не только полон тщеславия, но был и коварным тираном, который не выносил никого, кроме себя, и прибегал к самым неразборчивым средствам, дабы сохранять свое положение непогрешимого пророка и воплощенного разума, сконцентрированного лишь в его мозгу и излучаемого им. То, что ему платило русское правительство как тайному агенту, никогда не было доказано, но все его действия и все его планы вызывали такое подозрение. Комиссия доложила, что Бакунин сделал попытку расколоть организацию, чего он частично и достиг, и что его главным сообщником был Гильом, редактор "Bulletin de la Federation jurassienne". Было показано, что явные агенты наполеоновского правительства во Франции, такие, как Малон 448, Гаспар Блан и Ришар, были личными агентами Бакунина и основателями Альянса во Франции. Когда доклад был представлен конгрессу, испанские делегаты вместе с Гильомом и Швицгебелем клятвенно заверили, что Альянс никогда не существовал и что все, что было сказано о Бакунине, является ложью. Но большинство спокойно это выслушало и затем проголосовало за исключение Бакунина и Гильома. За подписание мной доклада в качестве председателя комиссии делегат Рош Спленгар, который был одним из бакунистских агентов, угрожал застрелить меня, но Люкен, Врублевский и другие отобрали у него ре-вольвер.
156
Это был последний конгресс старого Интернационала, так как перемещение Генерального Совета из Европы в Америку затруднило связи, а всеобщие раздоры, так же как всеобщий торговый кризис 1873 г., содействовали роспуску великой организации, основанной Марксом и Энгельсом, чьей деятельности мы обязаны нашим нынешним движением во всем цивилизованном мире. Но семена зла, посеянные Бакуниным, тоже дали дурные всходы; его многочисленные последователи, безмозглые глупцы и фанатики, мешают нам со всех сторон, к великому удовольствию капиталистов и деспотических правителей.
Социалисты должны проводить свои принципы в жизнь. Я заметил, что мало кто из них является социалистом у себя дома, где никакие деловые соображения не мешали бы им быть примерными отцами, людьми широких взглядов и хорошими воспитателями своих подрастающих детей.
Маркс был социалистом во всем, что он делал. Вам бы стоило посмотреть на него дома, в окружении его благородной, высокообразованной жены и трех красивых и умных дочерей; у него вовсе не было тех властных повадок, которые мы часто наблюдаем у женатых мужчин, даже если они называют себя социалистами. Из-за его черных волос и смуглости его товарищи, студенты в Бонне на Рейне, прозвали его "Мавр", "чернокожий" сказали бы они, вероятно, в Нью-Йорке, или "Чарли-негр". Это прозвище осталось у него на всю жизнь, и все более или менее близкие люди звали его "Мавр" - жена, дочери, зятья и друзья. Никто из детей никогда не называл его "отец", так как в этом слове он видел начало тирании и самомнения. Он считал, что никто не может обладать властью над другим существом в силу того случайного обстоятельства, что является его отцом или матерью. По той же причине Маркс никого не называл господин, мистер, мсье или синьор, так как терпеть не мог титулы и всякое лицемерие. "Лицемерие заставляет людей пользоваться в общении друг с другом обращениями, про которые сами знают, что они не заслужены", - частенько говорил он. Знакомя своего зятя Лафарга со своими друзьями и социалистами, он часто говорил: "Гордостью моей жизни является то, что одна из моих дочерей замужем за цветным". У Лафар
157
га, португальца *, в жилах текла и негритянская кровь, а Маркс радовался тому, что ему посчастливилось дать своим последователям хороший пример преодоления нелепых расовых предрассудков. И также во всех других вещах. У Маркса не было таких принципов, которых он бы не проводил на практике всюду и всегда, где это представлялось возможным. Каким он был в мелочах, таким же он был и во всем остальном.
С тех пор как он впервые изложил свое учение в начале своей общественной деятельности в качестве молодого журналиста в Рейнской провинции Пруссии, вплоть до последних писем к друзьям, во всех своих великих трудах и в полемических произведениях он оставался мастером логической мысли, светочем социального движения, неизменно указывающим на необходимость централизованного действия, всемирной организации профессиональной и экономической борьбы для осуществления и укрепления грядущей пролетарской революции во всех странах земного шара.
Вот, социалисты, вам пример - ваш великий учитель, в учении которого никому еще не удалось обнаружить чего-нибудь неразумного или ошибочного, почему бы вам не следовать его примеру во всем? Я уверен, что наши идеалы никогда не будут достигнуты, если мы сойдем с пути, указанного им. Поэтому я всегда буду отстаивать централизацию сил, пока противник не повержен, и политическое действие, пока люди не станут настолько разумны и настолько хороши, что смогут жить и процветать без каких-либо законов и без какой-либо полномочной власти, призванной проводить законы, принятые большинством и основанные на науке и здравом смысле.
Впервые опубликовано на русском языке со значительными сокращениями в книге: Воспоминания о Марксе и Энгельсе. М., 1956 и полностью в книге: Гаагский конгресс Первого Интернационала. 2-7 сентября 1872 г. Отчеты и письма. М., 1972
Печатается с незначительными сокращениями по тексту книги: Гаагский конгресс Первого Интернационала, сверенному с рукописью
Перевод с английского
* Ошибка автора: отец Лафарга был французом, а мать кубинкой. Ред.
ФРАНЦИСКА КУГЕЛЬМАН
Несколько штрихов к характеристике великого Маркса 449
Будучи еще молодым студентом, восторженно относившимся к Карлу Марксу, мой отец написал ему письмо. Лондонский адрес Маркса он узнал через Микеля, вместе с которым входил в одну и ту же студенческую корпорацию "Норманния". Все члены этой корпорации, цвета которой были оранжевый, белый и черный, начертали на своем знамени новые идеалы свободы. Несколько лет спустя корпорация была распущена, но бывшие ее члены всю жизнь оставались связанными верной дружбой. К величайшей радости моего отца, Маркс ответил ему, и таким образом постепенно между ними завязалась переписка.
Письма Марксу адресовались на имя "А. Вильямc". Это было вызвано тем, что его переписка находилась под контролем правительства, вскрывалась и часто ему не доставлялась. Поэтому и мой отец из предосторожности вообще избегал письменно обращаться к нему по имени, а начинал свои письма обычно словами: "Мой уважаемый, дорогой друг".
Когда же несколько лет спустя Маркс написал, что он собирается в ближайшее время поехать на конти-нент, то мои отец, успевший за это время жениться, предложил ему остановиться у него в качестве гостя. Маркс принял это приглашение и согласился провести у отца несколько дней.
Моя мать, веселая, молодая женщина, уроженка Рейнской провинции, с некоторым опасением думала о предстоящем визите. Она ожидала увидеть маститого ученого, совершенно поглощенного своими политическими идеями и враждебно относящегося к современному общественному строю. Мой отец обычно был занят все утро и часть дня своей врачебной практикой, как же ей разговаривать с таким человеком, как Маркс? Но
159
отец уверял ее, что она всю жизнь будет с радостью вспоминать эти дни, и никогда еще ни одно предсказание не исполнялось с такой точностью.
Когда мужчины приехали с вокзала, то вместо ожидаемого мрачного революционера мою мать приветствовал веселый высокий элегантный господин, в приятном рейнском говоре которого она сразу же почувствовала что-то особенно родное. Под густыми седыми волосами блестели молодые темные глаза, и юношеская свежесть чувствовалась в его движениях и в его речи. Он не позволил моему отцу делать хотя бы малейшие намеки на политические темы, заявив при этом: "Это не для молодых дам, об этом мы поговорим как-нибудь потом". В первый же вечер его беседа была так увлекательна, настолько полна остроумия и веселья, что время пролетело совершенно незаметно.
Это были как раз первые дни страстной недели, и мои родители просили, чтобы он обязательно прослушал с ними в страстную пятницу "Страсти по Матфею" Баха. Но Маркс, хотя и был большим поклонником музыки, и особенно почитал Баха, с сожалением отказался от этого, так как предполагал уехать самое позднее в великий четверг.
Все же он пробыл в Ганновере четыре недели, и мои родители всегда с таким удовольствием вспоминали об этих днях, так долго хранили в памяти все разговоры и различные подробности, что это время, не тронутое серым покровом забвения, выделялось среди повседневной жизни, как озаряемая светом вершина.
Не только в домашней обстановке, но и в кругу знакомых моих родителей Маркс был скромен и любезен, принимал во всем участие, и когда кто-нибудь особенно нравился ему или когда он слышал оригинальное замечание, он вставлял в глаз монокль и весело, с живым интересом смотрел на этого человека.
Он был несколько близорук, но очки носил только при длительном чтении или письме.
С особенной радостью вспоминали мои родители беседы с Марксом в ранние утренние часы, в течение которых им никто не мешал. Поэтому моя мать вставала очень рано, чтобы по возможности до завтрака освободиться от всех хозяйственных забот. Иногда они
160
часами сидели за кофе, и мой отец всегда сожалел, что из-за врачебной практики он был вынужден рано уходить из дому.
Помимо вопросов, связанных с внутренними переживаниями и обстоятельствами жизни этого благородного, любезного и выдающегося человека, в разговоре затрагивались все области искусства, науки, поэзии и философии. Обо всем этом Маркс говорил, не впадая в поучительный тон. Моя мать очень интересовалась философией, хотя самостоятельно не занималась ею и не освоила ее глубоко. Маркс говорил с ней о Канте, Фихте, Шопенгауэре, иногда также и о Гегеле, восторженным приверженцем которого он был в своей молодости.
Правда, по поводу Гегеля он говорил, что, по словам самого Гегеля, ни один из его учеников не понял его, кроме Розенкранца, да и тот понял неправильно.
Шопенгауэр, этот решительный противник Гегеля, оценивается часто неодобрительно и весьма поверхностно многими из тех, кто зачастую даже и не читал его произведений. Некоторых его современников раздражала его странная персона, они называли его человеконенавистником. А между тем в работе "Об основах этики" он высказал заповедь: в сущностном единстве органического мира заложена обязанность не причинять страдания ни человеку, ни животному. Не поступать ни с одним живым существом несправедливо - это, указывает он, при потребности всего сущего в помощи есть простая заповедь справедливости, которая ведет к состраданию, к соблюдению принципа: "Помогай всем, насколько это в твоих силах". Никакой сентиментальный порыв не мог бы глубже выразить и этическую и социальную сторону заповеди любви к ближнему.
Сентиментальность, эта карикатура на истинное чувство, глубоко претила Марксу. При случае он цитировал слова Гёте: "Я никогда не был высокого мнения о сентиментальных людях, в случае каких-нибудь происшествий они всегда оказываются плохими товарищами". Очень часто, когда при нем кто-нибудь проявлял преувеличенную чувствительность, он приводил стихи Гейне:
161
Раз барышня стояла
Над морем в поздний час
И горестно вздыхала,
Что солнца луч погас *.
Маркс лично знал Гейне и посетил несчастного поэта в Париже в последний период его болезни. Гейне как раз перестилали постель, когда вошел Маркс; он был так болен, что к нему едва можно было прикасаться, сиделки поэтому несли его в кровать на простыне. Гейне, которого даже в этот момент не оставил его юмор, совсем слабым голосом приветствовал Маркса: "Видите, дорогой Маркс, дамы все еще носят меня на руках".
По мнению Маркса, чудесные песни Гейне о любви были лишь плодом его творческого воображения. Он никогда не испытал счастливой любви и меньше всего нашел счастья в своем браке. Его стихи:
Чем свет его вешать на площадь вели,
А в семь его сняли - в могилу снесли.
А в восемь она, как ни в чем не бывало,
Вино попивая, с другим хохотала **
- как нельзя больше подходят к его собственной кончине.
Характер Гейне Маркс оценивал очень отрицательно. Особенно осуждал он его неблагодарность за оказанное ему добро и дружбу. Например, нельзя оправдать его насмешливое стихотворение о Христиани: "Этот юноша любезный вызвать восхищенье может" и т. д.***