Страница:
Так я хочу завершить историю нашего обращения о политической амнистии. Когда об этом узнали ее и мои друзья, - сколько помощников нашлось: одни перепечатывали текст обращения (ведь мы отправили не меньше восьмидесяти писем), другие находили нужные нам адреса, отправляли письма. Хочется думать, быть может, кто-то из тех, к кому мы обратились, предпринял собственное действие в этом же направлении, не уведомив об этом нас. А мы и не просили уведомить нас - пусть каждый ответит не нам, а собственной совести. Несмотря на неутешительный жизненный опыт ни она, ни я не потеряли веру в человеческую совесть...
Но вот наступил январь 1987 г. Небольшими группами стали освобождать политзаключенных. Вряд ли это было результатом нашего обращения. Вероятнее, что начало этого процесса ускорила голодовка (с требованием освобождения политзаключенных) и смерть в декабре 1986 г. Анатолия Марченко.
Но как было проведено это новое "мероприятие"!
Даже осознав, видимо, его необходимость и неизбежность, власти не захотели проявить - пусть не справедливость (справедливо бы реабилитировать тех, кто осужден по статьям 70, 100, 142, 227 УК РСФСР), но хотя бы образец милосердия: ведь амнистия - это всего лишь помилование, а не признание вчерашней ошибки или незаконности проводившихся ранее репрессий. Так нет же! У каждого политзаключенного вымогали индивидуальное прошение о помиловании - это было непременным условием освобождения.
"Встань все же напоследок на колени! Тогда, может быть, я тебя - ха! ха! и помилую", - как бы говорила власть своим недавним оппонентам. Некоторые политзаключенные воспринимали такое требование как еще одно унижение и отказывались писать что бы то ни было. Эти оставались в лагерях и тюрьмах.
Я понимала и внутренне разделяла их упорное сопротивление. Софья Васильевна - юрист и правозащитник - лучше, чем я, знала всю противозаконность и античеловечность и осудивших их прежде судов, и нового издевательства, но все же считала возможным передать им через родственников свой совет: "Пусть напишет хоть что-нибудь, ведь, похоже, довольно даже заявления в прачечную". Я спорила с ней, я считала, что каждый сделает трудный выбор сам, что авторитет Софья Васильевны - это тоже своего рода давление. Что касается меня - я, конечно, не вправе, не могу осудить тех, кто напишет просьбу о помиловании, но если кто-то не хочет делать этого, - я тоже не вправе советовать противоположное. Софья Васильевна говорила: "Нет, Лара, это не давление. Но нужно человеку облегчить выбор. Пусть он знает, что его поймут и не осудят друзья". Третий наш соавтор - Саша Подрабинек - был категоричен: кто написал хоть в какой-нибудь форме просьбу о помиловании, тот проявил недостойную слабость, с ним впредь он не будет иметь дело. Такая позиция Саши вызвала у Софьи Васильевны, я бы сказала, недоумение и сожаление. Она считала неуместными и мои старания быть логичной и последовательной, когда речь идет об освобождении человека из тюрьмы, из лагеря. Софье Васильевне куда ближе была добрая мудрость пушкинского Савельича: "Не упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцелуй у злод... (тьфу!) поцелуй у него ручку".
Все-таки каждый из нас троих получил уникальный документ - тоже свидетельство о начале новой эпохи.
Н.Лисовская
Наш друг и советчик
Как мусульман влечет в Мекку, как католиков - в Рим, а христианских и иудаистских паломников - в Иерусалим, так людей, занимавшихся правозащитной деятельностью, влекло к Софье Васильевне Каллистратовой. Она была нашей Меккой и Римом, к ней несли мы свои сомненья и надежды, у нее находили совет и искреннее сочувствие.
Она была преуспевающим адвокатом, под ее крылом выросла плеяда талантливых защитников, но первая же встреча с молодыми людьми, арестованными по политическому делу (разбрасывание листовок), определила ее дальнейший путь - это был путь борьбы за справедливость, помощи тем, кто получил звание "узников совести". Человек решительный и мужественный, Софья Васильевна вошла во второй состав Хельсинкской группы, когда первый состав был полностью разгромлен.
Мне Софья Васильевна представлялась очень занятым человеком, и без дела я пришла к ней всего лишь один раз - это был день нашего знакомства (конец 60-х гг.).
Познакомила меня с Софьей Васильевной Люда Алексеева. Мы проговорили всю ночь до утра, и мне хорошо запомнилось, что она на прощанье сказала: "Вас всех посадят". (Софья Васильевна не была безбрежным оптимистом.) Удивительным образом в отношении нас двоих ее прогноз не оправдался Людмила Михайловна Алексеева была вынуждена уехать за рубеж, а до меня очередь на посадку не дошла - наступила перестройка и то, чем я занималась (помощь политзаключенным и их семьям), стало вполне открытой деятельностью.
Я приведу лишь один эпизод из моих контактов с Софьей Васильевной. У меня был подопечный политзаключенный из Ужгорода - Павел Федорович Кампов. Он преподавал математику в Ужгородском университете и Институте усовершенствования учителей. История его судимости не тривиальна: в 1970 г. при выборах в Верховный Совет УССР в Ужгороде были разбросаны листовки, призывавшие голосовать не за официально выдвинутых кандидатов, а за Кампова и еще троих. Через два дня после выборов Павел Федорович был арестован. Ему была предъявлена статья 62 УК УССР ("антисоветская агитация и пропаганда", выразившаяся в распространении листовок; по словам следователя, 20% избирателей вычеркнули из бюллетеней официального кандидата и вписали П.Ф.Кампова). Суд вынес приговор: 6 лет лагерей строгого режима и 3 года ссылки.
Лагерный срок он отбыл полностью, а из ссылки был возвращен досрочно из-за прогрессирующей потери зрения.
Вернувшись в Ужгород, он долго искал работу математика, экономиста, бухгалтера, но безуспешно. Тогда стал писать письма в ЦК КПСС, Брежневу. В 1981 г. он вновь был арестован. На это раз его судили по статье 83 УК УССР ("хищение государственного имущества, совершенное путем мошенничества") за то, что он якобы обманул органы собеса и, будучи здоровым, получал пенсию по инвалидности и, кроме того, обманным путем получал добавку к пенсии, утверждая, что на его иждивении находится дочь, в то время как дочь жила у матери, расторгнувшей брак с П.Ф.Камповым после его ареста. Суд определил меру наказания: 10 лет лишения свободы в лагерях строгого режима с конфискацией всего принадлежащего ему имущества (включая собственный дом в городе, который он купил за двадцать лет до осуждения), "выплатой похищенной" пенсии собесу, и 3 года ссылки.
Даже если признать П.Ф.Кампова виновным в предъявленном ему обвинении, приговор был чудовищно жестоким. Опротестовать приговор было поначалу невозможно из-за отсутствия его копии. Ее удалось получить только в 1988 г., и тогда я с Л.С.Прибытковым, правозащитником из Куйбышева, активно занимавшимся делом Кампова, составили жалобу на имя председателя Верховного суда УССР. Не все в полученном тексте устраивало Прибыткова, и мы решили, что письмо пойдет под моей фамилией.
Я застала Софью Васильевну не в лучшей форме, она была простужена, сильно кашляла, после кашля с трудом могла отдышаться.
Тем не менее она внимательно выслушала мой рассказ о Кампове, ответила на вопросы, которые у меня накопились, иногда для точности обращаясь к справочникам, заполнявшим книжный шкаф. Потом на кухне мы пили чай, разговаривая на разные темы, но она все время возвращалась к делу Кампова, расспрашивала меня о подробностях. Я рассказала ей, что ездила на свидание к нему в тюремную куйбышевскую больницу, где он тогда лежал (по правде сказать, совершенно не рассчитывала на то, что мне это свидание дадут, дают только близким родственникам), что два часа мы разговаривали с ним по телефону, разделенные стеклянной перегородкой и в присутствии офицера.
Я рассказала Софье Васильевне, что не успел Кампов поверить, что это я приехала, как стал описывать свое трехнедельное пребывание в кировской тюремной больнице (он заболел воспалением легких на этапе из лагеря, находившегося в Кировской области): "Пробыл я там двадцать дней, и за это время через больницу прошло больше сотни заболевших, которых везли с юга на север, - рассказывал Кампов, - похоже, что передислоцируют в северные края какие-то лагеря..." Здесь офицер, слушавший наш разговор, прервал Павла Федоровича, и я испугалась, что на этом наше свидание и кончится: на всякий случай стала быстро рассказывать о моей переписке с сестрой Кампова, оглядываясь на офицера. Слава Богу, кажется, пронесло, офицер сидел молча.
Софья Васильевна грустно улыбнулась, видимо, хорошо представляя и мой испуг и состояние заключенного, стремившегося поскорее сообщить человеку с воли то, что он знал и что его волновало больше, чем собственная судьба.
На мой вопрос Павлу Федоровичу, есть ли у него копия приговора, он по-детски всплеснул руками и воскликнул: "Мне не дали никаких документов, а я их и не просил. Я ни о чем не просил, потому что, когда узнал, что меня, человека, никогда в жизни не сказавшего ни слова неправды, обвиняют в мошенничестве, я вообще отказался с ними говорить".
И опять горькая улыбка все понимающей Софьи Васильевны.
Как она умела слушать! Сидела, положив руки на колени и не пропуская ни одного слова. В следующий раз, когда я пришла к ней, она поразила меня тем, что помнила все мелочи из моего рассказа.
Софья Васильевна согласилась прочесть жалобу и сказала: "Если не расхвораюсь совсем". И добавила: "Не торопите меня, приходите недели через две". Я настроилась на двухнедельное ожидание, но уже через три дня Софья Васильевна позвонила мне: "Приходите, я все сделала". Я тут же приехала. Ее было не узнать: энергичная, уверенная в себе, даже кашель утих, как будто дело, заинтересовавшее ее, придало ей сил, болезнь отступила. Единственное, что ее тревожило, - я никак этого не ожидала! - это как я отношусь к ее критике и исправлениям, не обижусь ли?! Но какой мог быть разговор об обиде? Чем дальше я читала, тем больше росло мое чувство уважения, благодарности и восхищения этой необыкновенной женщиной. С одной стороны, она очень бережно отнеслась к моему тексту (и похвалила его), почти весь его сохранила, но добавила такие аргументы, о которых я и не подумала, придала тексту стройность, последовательность и поистине железную логику. Вот, например, я отметила в жалобе, что Павел Федорович на протяжении 1977-1978 гг. был пять раз освидетельствован комиссиями ВТЭК и признан инвалидом второй и первой групп, и лишь последняя, шестая, комиссия в августе 1981 г. признала его здоровым, злостно спекулировавшим заболеванием глаз. Вставка Софьи Васильевны: "Другими словами, сначала Павла Федоровича арестовали (13 июля 1981 г.), а уж потом стали создавать "доказательства" его вины! И первое и, по существу, единственное "доказательство" заключение Днепропетровского института трудовой экспертизы - появилось в деле только через месяц и пять дней после ареста. Это ли не явное и неоспоримое свидетельство фальсификации дела?"
В моей жалобе не было анализа вопроса о том, с какого момента П.Ф.Кампов, по мнению Ужгородского суда, утратил инвалидность. Софья Васильевна пишет: "С какого же числа, с точки зрения Ужгородского суда, П.Ф.Кампов утратил инвалидность? С 18-19 августа 1981 г., когда его обследовали в Днепропетровском институте трудовой экспертизы и вынесли вердикт, что он здоров? Нет, так как этому противоречит большая сумма накопившейся пенсии. С 13 февраля 1977 г., когда ВТЭК Томской области "ошибочно" определил ему вторую группу инвалидности? Но как тогда быть с Ужгородской межрайонной ВТЭК, которая 18 февраля 1978 г. определила ему первую группу инвалидности, и с заключением Закарпатской областной ВТЭК от 2 июля 1981 г., подтверждающим эту первую группу и не упомянутом в приговоре? Ужгородский суд не установил, с какого именно срока инвалид первой группы П.Ф.Кампов стал здоровым, поэтому все денежные расчеты суда следует считать недействительными". (По приговору Кампов должен был вернуть выплаченную с 1977 г. пенсию - 3260 руб. 40 коп.) П.Ф.Кампов постановлением Президиума Закарпатского областного суда был освобожден из лагеря 30 августа 1989 г.
Да что говорить! Софья Васильевна была прекрасным адвокатом и не утратила своих профессиональных качеств до самого конца своей жизни.
Не могу сказать, что оценила ее поздно. Нет! Я понимала, какое богатство она таит в себе, но, может быть, именно это понимание заставило меня стараться не обременять ее дополнительными заботами, не отнимать у нее драгоценного времени.
М.Уздина
У Никитских ворот
Наш клуб "Трибуна общественного мнения у Никитских ворот" работал в Доме медиков. Темы вечеров и встреч объявлялись заранее и всегда были острыми, поэтому абонементы раскупались мгновенно и зал на двести пятьдесят мест обычно был полон. У нас проводился вечер Солженицына, состоялась встреча с активистами "Мемориала". Многие выдающиеся люди, такие, как Лидия Чуковская, Владимир Антонов-Овсеенко, Олег Волков, именно у нас получили возможность выступить публично.
Среди прочих тем было две, которые требовали участия юристов-правозащитников. Лариса Иосифовна Богораз посоветовала мне обратиться к С.В.Каллистратовой. Я договорилась о встрече по телефону и в начале января 1989 г. приехала на улицу Удальцова. Открыла мне дверь Софья Васильевна Каллистратова - невысокая, очень пожилая и приветливая женщина в теплом домашнем халате. Сразу поразила удивительная скромность квартиры, не вязалось это с моими представлениями о жизни известных адвокатов. Помню письменный стол, канцелярскую настольную лампу, старую пишущую машинку, газеты около кушетки, книги, больше ничего. Уговаривать Софью Васильевну принять участие во встрече "Обсуждаем проект Уголовного законодательства СССР" не пришлось. Сначала она подробно расспросила о клубе, обо мне самой, а потом сразу согласилась, но поставила условие: "Выступать буду бесплатно, и за такси расплачиваться буду сама". Пишу об этом, потому что нечасто за свою практику встречалась с подобным бескорыстием.
В этот день я узнала много о жизни Софьи Васильевны Каллистратовой. Она поила меня в кухне чаем и рассказывала о своей практике по уголовным делам, потом о допросах, обысках, которые были у нее дома. И вот наступил день встречи. И когда на сцену к трибуне торжественно, даже величественно вышла Софья Васильевна в красивом строгом черном платье, с поднятой головой и распрямленными плечами, я была потрясена преображением этой женщины, казавшейся в домашней обстановке такой простой и уютной. Зал встал, аплодируя, а я, глядя на нее, думала, что она похожа на адвоката из английского фильма.
Обсуждение ее выступления шло очень живо. Особенно жгучие споры возникли по вопросу об отмене смертной казни. Помню интересный и острый диалог Софьи Васильевны с поэтом и философом Вл. Микушевичем. Более трех часов продолжался вечер, а после, окружив Софью Васильевну, зрители еще долго не расходились, спрашивали, возражали. После этого вечера я часто общалась с ней, и, всегда мудрая и доброжелательная, она оказывала мне бесценную помощь своими советами.
А 19 июня 1989 г. был другой вечер ("Встреча с правозащитниками 60-80-х гг.", который Софья Васильевна вела. В этот день стояла жара под тридцать градусов, зал был переполнен, сидели даже на полу. Среди публики было много ее друзей - Б.Золотухин, Н.Монахов, поэт Ю.Ким. А на сцене тоже были ее друзья - известные правозащитники, прошедшие через брежневские тюрьмы и лагеря: Л.Богораз, Т.Великанова, С.Ковалев, Л.Терновский, Г.Якунин, А.Смирнов, Ф.Светов, С.Глузман, Л.Бородин. За несколько дней до этого у Софьи Васильевны был тяжелый приступ стенокардии, сильная одышка, но она нашла в себе силы и мужество приехать и вести вечер, и выступать так, что и не заподозрил никто, насколько серьезно она уже болела.
В сентябре, в больнице, Софья Васильевна с мягкой усмешкой (но и с явной гордостью) показала мне свежий номер "Родины" с ее статьей и вздохнула: "Дожила ведь..."
В конце ноября в дни "нашей революции" я была в Праге на встречах со студентами, рассказывала о наших демонстрантах на Красной площади в августе 1968 г., когда советские танки ворвались в Чехословакию, о суде над ними, об адвокатах и, конечно, о Софье Васильевне. Обратно мы приехали с группой чешских студентов 7 декабря и попали прямо на панихиду... Так мы расстались с этим удивительным, справедливым и мужественным человеком.
С.Ковалев
Все вместе мы храним этот образ
Представим себе, что адвокат Софья Васильевна Каллистратова родилась, работала и прожила долгую жизнь в другой стране, в стране с более благополучной и спокойной национальной судьбой, нежели наша.
Тогда сегодня, несомненно, вспоминали бы о ее фундаментальных знаниях, редкостном трудолюбии, высоком ораторском искусстве, несокрушимой логике. Вне всякого сомнения, говорили бы и о ее редком и высоком даре - даре сочувствия, сопереживания. Иными словами, и в любой другой стране сохранялась бы память об очень хорошем человеке и выдающемся адвокате.
Но Софья Васильевна родилась здесь. Можно сказать, что ей выпало это горькое и трудное счастье.
И потому ей была уготована необычная судьба.
Добросовестная, честная, четкая и яркая профессиональная работа оказалась подвигом, каждодневным и очень рискованным. Просто работа, просто честная и добросовестная работа, и ничего больше.
В этой стране яркий и самобытный талант, который был бы для большинства обузой, для нее стал высоким и трудным предназначением. Своей подвижнической работой она защищала не только честь профессионального круга адвокатов, но гораздо больше - честь страны, честь народа.
Конечно, это могло случиться только при сочетании яркого профессионального таланта и таланта, неизмеримо более высокого, - таланта совести, человечности, таланта мужества.
Я встретил Софью Васильевну Каллистратову в тяжелом, памятном и очень знаменательном 1968 г. и испытал ее неотразимое влияние; продолжаю испытывать его и сейчас, и не дай мне Бог когда-нибудь утратить это влияние. За все эти многие годы знакомства, надеюсь, что, может быть, дружбы, я ни разу не слышал от Софьи Васильевны высоких слов и патетических заявлений.
Софья Васильевна нехотя вошла в историю, твердо заняла там свое место и останется там.
Когда человек завершает земной путь, остаются его дела и его слова, его друзья и его ученики. Остается нечто высокое и трудновыразимое. Вселенная, прекрасный и гармоничный мир, которым была Софья Васильевна Каллистратова, среди живых больше не существует, и нет никого, кто имел бы в себе, в своей памяти этот прекрасный и цельный образ. Просто никому не дано вместить его целиком. Но в сердце каждого из тех, кто знал ее, попал осколок этой Вселенной, и только все вместе мы можем сохранить этот образ, незримо связанные им.
Право на защиту
Право обвиняемого и подсудимого на защиту от предъявленного обвинения в совершении преступления, гарантированное ст. III Конституции СССР, является одной из очень важных гарантий прав человека.
Право на защиту - очень широкое понятие, включающее в себя как защиту в материальном смысле, так и процессуальные вопросы.
В данной работе мы ограничиваемся рассмотрением только права обвиняемого иметь защитника во всех стадиях уголовного процесса. Это право устанавливается ст. 21 Основ уголовного судопроизводства СССР и союзных республик, принятых Верховным Советом СССР от 25/XII-1958 г. и ст.ст. 19 и 46 УПК РСФСР.
Ст. 48 УПК предусматривает право обвиняемого избрать определенного защитника из числа лиц, которым законом предоставлено право осуществлять защиту (ст. 47 УПК РСФСР). Из ч. I ст. 48 УПК РСФСР, не содержащей каких-либо ограничений в выборе защитника из числа адвокатов, следует, что обвиняемый вправе пригласить для своей защиты любого адвоката из любой коллегии адвокатов, действующих на основе ст. 13 Основ законодательства о судоустройстве Союза ССР. Единственным исключением, ограничивающим право свободного выбора адвоката, является случай невозможности участия избранного обвиняемым адвоката в течение длительного срока (ч. III ст. 48 и ч. II ст. 201 УПК РСФСР). Но и в этом случае обвиняемому предоставлено право избрать другого защитника. Это право вытекает из ч. II ст. 201 и из ч. II ст. 251 УПК РСФСР:
"При неявке защитника и невозможности заменить его в этом заседании разбирательство дела откладывается. Замена защитника, не явившегося в судебное заседание, допускается только с согласия подсудимого". (ст. 251 УПК РСФСР).
В практике возникает вопрос о так называемом допуске адвокатов к участию в рассмотрении некоторых уголовных дел.
Ни в союзном, ни в республиканском законодательстве, равно как и в "Положении об адвокатуре" и в руководящих постановлениях Пленума Верховного суда СССР не содержится никаких ограничений допуска адвокатов к ведения каких-либо уголовных дел. В силу этого само понятие допуска в том смысле, в каком этот термин употребляется применительно к адвокатам, является неопределенным и неясным. Можно категорически утверждать, что требование "допуска" от адвокатов не основано на законе.
Гласность судебного разбирательства является одним из важнейших принципов советского уголовного процесса (ст. 111 Конституции СССР). Закон строго ограничивает случаи, в которых допускается слушание уголовных дел в закрытых судебных заседаниях (ст. 12 Основ уголовного судопроизводства СССР и ст. 18 УПК РСФСР).
Учитывая установленные ст. 37 Основ уголовного судопроизводства и ст. 240 УПК РСФСР принципы непосредственности и устности процесса, надо прийти к выводу, что требование какого-либо "допуска" от адвокатов по делам, рассматриваемым в открытом судебном заседании, не только незаконно, но и бессмысленно. В самом деле, при рассмотрении в открытом судебном заседании содержание всех материалов дела становится достоянием всех присутствующих в суде. И если для присутствия в зале судебного заседания никакого специального допуска не требуется, то нет никакого смысла в требовании допуска для адвоката.
В свете ст.ст. 75 и 76 УК РСФСР, устанавливающих уголовную ответственность за разглашение государственной тайны и за утрату документов, содержащих государственную тайну, надо полагать, что адвокат в целях обеспечения охраны государственной тайны в соответствующих случаях должен быть следователем и судом предупрежден о неразглашении материалов дела, содержащих в себе государственную тайну.
Произвольное решение вопроса о допуске или недопуске того или иного адвоката к участию в том или ином деле при отсутствии для этого оснований, прямо предусмотренных законом, не только нарушает право обвиняемого на выбор защитника, но и является дискриминацией в отношении отдельных адвокатов.
II
Закон достаточно полно гарантирует право обвиняемого на защиту (и в частности, на выбор защитника) в суде первой инстанции. Имеющиеся в практике ограничения и нарушения этого конституционного права являются следствием прямого нарушения закона.
Иначе дело обстоит в суде II инстанции при рассмотрении уголовных дел в кассационном порядке. Ст. 53 Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и ст. 356 УПК РСФСР устанавливают, что обжалованный и опротестованный в кассационном порядке приговор вступает в законную силу по рассмотрении дела вышестоящим судом (если приговор не отменен).
Отсюда с полной очевидностью следует, что в случае обжалования или опротестования приговора в кассационном порядке рассмотрение уголовного дела не заканчивается вынесением приговора и при рассмотрении дела в суде II инстанции должны действовать все гарантии права на защиту. Это тем более необходимо потому, что закон не предусматривает обязательности участия самого осужденного в кассационном рассмотрении дела. "Вопрос об участии осужденного в заседании суда, рассматривающего дело в кассационном порядке, разрешается этим судом" (ст. 45 Основ уголовного судопроизводства Союза ССР). В практике лица, осужденные к лишению свободы и к высшей мере наказания - расстрелу, находящиеся под стражей, как правило, в заседание кассационного суда не доставляются.
Упомянутая выше ст. 45 Основ устанавливает обязательное участие в кассационном рассмотрении дела прокурора, но не защитника. "При рассмотрении дела в кассационном порядке прокурор дает заключение о законности и обоснованности приговора". "В заседании суда кассационной инстанции может участвовать защитник" (ст. 45 Основ). Более того, ст. 355 УПК РСФСР, повторяя это положение, прямо предусматривает, что неявка защитника (независимо от причин этой неявки!), своевременно извещенного о дне рассмотрения дела, "не препятствует его рассмотрению". Ни одного случая обязательного участия защиты в кассационном рассмотрении уголовного дела законом не предусмотрено.
Но вот наступил январь 1987 г. Небольшими группами стали освобождать политзаключенных. Вряд ли это было результатом нашего обращения. Вероятнее, что начало этого процесса ускорила голодовка (с требованием освобождения политзаключенных) и смерть в декабре 1986 г. Анатолия Марченко.
Но как было проведено это новое "мероприятие"!
Даже осознав, видимо, его необходимость и неизбежность, власти не захотели проявить - пусть не справедливость (справедливо бы реабилитировать тех, кто осужден по статьям 70, 100, 142, 227 УК РСФСР), но хотя бы образец милосердия: ведь амнистия - это всего лишь помилование, а не признание вчерашней ошибки или незаконности проводившихся ранее репрессий. Так нет же! У каждого политзаключенного вымогали индивидуальное прошение о помиловании - это было непременным условием освобождения.
"Встань все же напоследок на колени! Тогда, может быть, я тебя - ха! ха! и помилую", - как бы говорила власть своим недавним оппонентам. Некоторые политзаключенные воспринимали такое требование как еще одно унижение и отказывались писать что бы то ни было. Эти оставались в лагерях и тюрьмах.
Я понимала и внутренне разделяла их упорное сопротивление. Софья Васильевна - юрист и правозащитник - лучше, чем я, знала всю противозаконность и античеловечность и осудивших их прежде судов, и нового издевательства, но все же считала возможным передать им через родственников свой совет: "Пусть напишет хоть что-нибудь, ведь, похоже, довольно даже заявления в прачечную". Я спорила с ней, я считала, что каждый сделает трудный выбор сам, что авторитет Софья Васильевны - это тоже своего рода давление. Что касается меня - я, конечно, не вправе, не могу осудить тех, кто напишет просьбу о помиловании, но если кто-то не хочет делать этого, - я тоже не вправе советовать противоположное. Софья Васильевна говорила: "Нет, Лара, это не давление. Но нужно человеку облегчить выбор. Пусть он знает, что его поймут и не осудят друзья". Третий наш соавтор - Саша Подрабинек - был категоричен: кто написал хоть в какой-нибудь форме просьбу о помиловании, тот проявил недостойную слабость, с ним впредь он не будет иметь дело. Такая позиция Саши вызвала у Софьи Васильевны, я бы сказала, недоумение и сожаление. Она считала неуместными и мои старания быть логичной и последовательной, когда речь идет об освобождении человека из тюрьмы, из лагеря. Софье Васильевне куда ближе была добрая мудрость пушкинского Савельича: "Не упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцелуй у злод... (тьфу!) поцелуй у него ручку".
Все-таки каждый из нас троих получил уникальный документ - тоже свидетельство о начале новой эпохи.
Н.Лисовская
Наш друг и советчик
Как мусульман влечет в Мекку, как католиков - в Рим, а христианских и иудаистских паломников - в Иерусалим, так людей, занимавшихся правозащитной деятельностью, влекло к Софье Васильевне Каллистратовой. Она была нашей Меккой и Римом, к ней несли мы свои сомненья и надежды, у нее находили совет и искреннее сочувствие.
Она была преуспевающим адвокатом, под ее крылом выросла плеяда талантливых защитников, но первая же встреча с молодыми людьми, арестованными по политическому делу (разбрасывание листовок), определила ее дальнейший путь - это был путь борьбы за справедливость, помощи тем, кто получил звание "узников совести". Человек решительный и мужественный, Софья Васильевна вошла во второй состав Хельсинкской группы, когда первый состав был полностью разгромлен.
Мне Софья Васильевна представлялась очень занятым человеком, и без дела я пришла к ней всего лишь один раз - это был день нашего знакомства (конец 60-х гг.).
Познакомила меня с Софьей Васильевной Люда Алексеева. Мы проговорили всю ночь до утра, и мне хорошо запомнилось, что она на прощанье сказала: "Вас всех посадят". (Софья Васильевна не была безбрежным оптимистом.) Удивительным образом в отношении нас двоих ее прогноз не оправдался Людмила Михайловна Алексеева была вынуждена уехать за рубеж, а до меня очередь на посадку не дошла - наступила перестройка и то, чем я занималась (помощь политзаключенным и их семьям), стало вполне открытой деятельностью.
Я приведу лишь один эпизод из моих контактов с Софьей Васильевной. У меня был подопечный политзаключенный из Ужгорода - Павел Федорович Кампов. Он преподавал математику в Ужгородском университете и Институте усовершенствования учителей. История его судимости не тривиальна: в 1970 г. при выборах в Верховный Совет УССР в Ужгороде были разбросаны листовки, призывавшие голосовать не за официально выдвинутых кандидатов, а за Кампова и еще троих. Через два дня после выборов Павел Федорович был арестован. Ему была предъявлена статья 62 УК УССР ("антисоветская агитация и пропаганда", выразившаяся в распространении листовок; по словам следователя, 20% избирателей вычеркнули из бюллетеней официального кандидата и вписали П.Ф.Кампова). Суд вынес приговор: 6 лет лагерей строгого режима и 3 года ссылки.
Лагерный срок он отбыл полностью, а из ссылки был возвращен досрочно из-за прогрессирующей потери зрения.
Вернувшись в Ужгород, он долго искал работу математика, экономиста, бухгалтера, но безуспешно. Тогда стал писать письма в ЦК КПСС, Брежневу. В 1981 г. он вновь был арестован. На это раз его судили по статье 83 УК УССР ("хищение государственного имущества, совершенное путем мошенничества") за то, что он якобы обманул органы собеса и, будучи здоровым, получал пенсию по инвалидности и, кроме того, обманным путем получал добавку к пенсии, утверждая, что на его иждивении находится дочь, в то время как дочь жила у матери, расторгнувшей брак с П.Ф.Камповым после его ареста. Суд определил меру наказания: 10 лет лишения свободы в лагерях строгого режима с конфискацией всего принадлежащего ему имущества (включая собственный дом в городе, который он купил за двадцать лет до осуждения), "выплатой похищенной" пенсии собесу, и 3 года ссылки.
Даже если признать П.Ф.Кампова виновным в предъявленном ему обвинении, приговор был чудовищно жестоким. Опротестовать приговор было поначалу невозможно из-за отсутствия его копии. Ее удалось получить только в 1988 г., и тогда я с Л.С.Прибытковым, правозащитником из Куйбышева, активно занимавшимся делом Кампова, составили жалобу на имя председателя Верховного суда УССР. Не все в полученном тексте устраивало Прибыткова, и мы решили, что письмо пойдет под моей фамилией.
Я застала Софью Васильевну не в лучшей форме, она была простужена, сильно кашляла, после кашля с трудом могла отдышаться.
Тем не менее она внимательно выслушала мой рассказ о Кампове, ответила на вопросы, которые у меня накопились, иногда для точности обращаясь к справочникам, заполнявшим книжный шкаф. Потом на кухне мы пили чай, разговаривая на разные темы, но она все время возвращалась к делу Кампова, расспрашивала меня о подробностях. Я рассказала ей, что ездила на свидание к нему в тюремную куйбышевскую больницу, где он тогда лежал (по правде сказать, совершенно не рассчитывала на то, что мне это свидание дадут, дают только близким родственникам), что два часа мы разговаривали с ним по телефону, разделенные стеклянной перегородкой и в присутствии офицера.
Я рассказала Софье Васильевне, что не успел Кампов поверить, что это я приехала, как стал описывать свое трехнедельное пребывание в кировской тюремной больнице (он заболел воспалением легких на этапе из лагеря, находившегося в Кировской области): "Пробыл я там двадцать дней, и за это время через больницу прошло больше сотни заболевших, которых везли с юга на север, - рассказывал Кампов, - похоже, что передислоцируют в северные края какие-то лагеря..." Здесь офицер, слушавший наш разговор, прервал Павла Федоровича, и я испугалась, что на этом наше свидание и кончится: на всякий случай стала быстро рассказывать о моей переписке с сестрой Кампова, оглядываясь на офицера. Слава Богу, кажется, пронесло, офицер сидел молча.
Софья Васильевна грустно улыбнулась, видимо, хорошо представляя и мой испуг и состояние заключенного, стремившегося поскорее сообщить человеку с воли то, что он знал и что его волновало больше, чем собственная судьба.
На мой вопрос Павлу Федоровичу, есть ли у него копия приговора, он по-детски всплеснул руками и воскликнул: "Мне не дали никаких документов, а я их и не просил. Я ни о чем не просил, потому что, когда узнал, что меня, человека, никогда в жизни не сказавшего ни слова неправды, обвиняют в мошенничестве, я вообще отказался с ними говорить".
И опять горькая улыбка все понимающей Софьи Васильевны.
Как она умела слушать! Сидела, положив руки на колени и не пропуская ни одного слова. В следующий раз, когда я пришла к ней, она поразила меня тем, что помнила все мелочи из моего рассказа.
Софья Васильевна согласилась прочесть жалобу и сказала: "Если не расхвораюсь совсем". И добавила: "Не торопите меня, приходите недели через две". Я настроилась на двухнедельное ожидание, но уже через три дня Софья Васильевна позвонила мне: "Приходите, я все сделала". Я тут же приехала. Ее было не узнать: энергичная, уверенная в себе, даже кашель утих, как будто дело, заинтересовавшее ее, придало ей сил, болезнь отступила. Единственное, что ее тревожило, - я никак этого не ожидала! - это как я отношусь к ее критике и исправлениям, не обижусь ли?! Но какой мог быть разговор об обиде? Чем дальше я читала, тем больше росло мое чувство уважения, благодарности и восхищения этой необыкновенной женщиной. С одной стороны, она очень бережно отнеслась к моему тексту (и похвалила его), почти весь его сохранила, но добавила такие аргументы, о которых я и не подумала, придала тексту стройность, последовательность и поистине железную логику. Вот, например, я отметила в жалобе, что Павел Федорович на протяжении 1977-1978 гг. был пять раз освидетельствован комиссиями ВТЭК и признан инвалидом второй и первой групп, и лишь последняя, шестая, комиссия в августе 1981 г. признала его здоровым, злостно спекулировавшим заболеванием глаз. Вставка Софьи Васильевны: "Другими словами, сначала Павла Федоровича арестовали (13 июля 1981 г.), а уж потом стали создавать "доказательства" его вины! И первое и, по существу, единственное "доказательство" заключение Днепропетровского института трудовой экспертизы - появилось в деле только через месяц и пять дней после ареста. Это ли не явное и неоспоримое свидетельство фальсификации дела?"
В моей жалобе не было анализа вопроса о том, с какого момента П.Ф.Кампов, по мнению Ужгородского суда, утратил инвалидность. Софья Васильевна пишет: "С какого же числа, с точки зрения Ужгородского суда, П.Ф.Кампов утратил инвалидность? С 18-19 августа 1981 г., когда его обследовали в Днепропетровском институте трудовой экспертизы и вынесли вердикт, что он здоров? Нет, так как этому противоречит большая сумма накопившейся пенсии. С 13 февраля 1977 г., когда ВТЭК Томской области "ошибочно" определил ему вторую группу инвалидности? Но как тогда быть с Ужгородской межрайонной ВТЭК, которая 18 февраля 1978 г. определила ему первую группу инвалидности, и с заключением Закарпатской областной ВТЭК от 2 июля 1981 г., подтверждающим эту первую группу и не упомянутом в приговоре? Ужгородский суд не установил, с какого именно срока инвалид первой группы П.Ф.Кампов стал здоровым, поэтому все денежные расчеты суда следует считать недействительными". (По приговору Кампов должен был вернуть выплаченную с 1977 г. пенсию - 3260 руб. 40 коп.) П.Ф.Кампов постановлением Президиума Закарпатского областного суда был освобожден из лагеря 30 августа 1989 г.
Да что говорить! Софья Васильевна была прекрасным адвокатом и не утратила своих профессиональных качеств до самого конца своей жизни.
Не могу сказать, что оценила ее поздно. Нет! Я понимала, какое богатство она таит в себе, но, может быть, именно это понимание заставило меня стараться не обременять ее дополнительными заботами, не отнимать у нее драгоценного времени.
М.Уздина
У Никитских ворот
Наш клуб "Трибуна общественного мнения у Никитских ворот" работал в Доме медиков. Темы вечеров и встреч объявлялись заранее и всегда были острыми, поэтому абонементы раскупались мгновенно и зал на двести пятьдесят мест обычно был полон. У нас проводился вечер Солженицына, состоялась встреча с активистами "Мемориала". Многие выдающиеся люди, такие, как Лидия Чуковская, Владимир Антонов-Овсеенко, Олег Волков, именно у нас получили возможность выступить публично.
Среди прочих тем было две, которые требовали участия юристов-правозащитников. Лариса Иосифовна Богораз посоветовала мне обратиться к С.В.Каллистратовой. Я договорилась о встрече по телефону и в начале января 1989 г. приехала на улицу Удальцова. Открыла мне дверь Софья Васильевна Каллистратова - невысокая, очень пожилая и приветливая женщина в теплом домашнем халате. Сразу поразила удивительная скромность квартиры, не вязалось это с моими представлениями о жизни известных адвокатов. Помню письменный стол, канцелярскую настольную лампу, старую пишущую машинку, газеты около кушетки, книги, больше ничего. Уговаривать Софью Васильевну принять участие во встрече "Обсуждаем проект Уголовного законодательства СССР" не пришлось. Сначала она подробно расспросила о клубе, обо мне самой, а потом сразу согласилась, но поставила условие: "Выступать буду бесплатно, и за такси расплачиваться буду сама". Пишу об этом, потому что нечасто за свою практику встречалась с подобным бескорыстием.
В этот день я узнала много о жизни Софьи Васильевны Каллистратовой. Она поила меня в кухне чаем и рассказывала о своей практике по уголовным делам, потом о допросах, обысках, которые были у нее дома. И вот наступил день встречи. И когда на сцену к трибуне торжественно, даже величественно вышла Софья Васильевна в красивом строгом черном платье, с поднятой головой и распрямленными плечами, я была потрясена преображением этой женщины, казавшейся в домашней обстановке такой простой и уютной. Зал встал, аплодируя, а я, глядя на нее, думала, что она похожа на адвоката из английского фильма.
Обсуждение ее выступления шло очень живо. Особенно жгучие споры возникли по вопросу об отмене смертной казни. Помню интересный и острый диалог Софьи Васильевны с поэтом и философом Вл. Микушевичем. Более трех часов продолжался вечер, а после, окружив Софью Васильевну, зрители еще долго не расходились, спрашивали, возражали. После этого вечера я часто общалась с ней, и, всегда мудрая и доброжелательная, она оказывала мне бесценную помощь своими советами.
А 19 июня 1989 г. был другой вечер ("Встреча с правозащитниками 60-80-х гг.", который Софья Васильевна вела. В этот день стояла жара под тридцать градусов, зал был переполнен, сидели даже на полу. Среди публики было много ее друзей - Б.Золотухин, Н.Монахов, поэт Ю.Ким. А на сцене тоже были ее друзья - известные правозащитники, прошедшие через брежневские тюрьмы и лагеря: Л.Богораз, Т.Великанова, С.Ковалев, Л.Терновский, Г.Якунин, А.Смирнов, Ф.Светов, С.Глузман, Л.Бородин. За несколько дней до этого у Софьи Васильевны был тяжелый приступ стенокардии, сильная одышка, но она нашла в себе силы и мужество приехать и вести вечер, и выступать так, что и не заподозрил никто, насколько серьезно она уже болела.
В сентябре, в больнице, Софья Васильевна с мягкой усмешкой (но и с явной гордостью) показала мне свежий номер "Родины" с ее статьей и вздохнула: "Дожила ведь..."
В конце ноября в дни "нашей революции" я была в Праге на встречах со студентами, рассказывала о наших демонстрантах на Красной площади в августе 1968 г., когда советские танки ворвались в Чехословакию, о суде над ними, об адвокатах и, конечно, о Софье Васильевне. Обратно мы приехали с группой чешских студентов 7 декабря и попали прямо на панихиду... Так мы расстались с этим удивительным, справедливым и мужественным человеком.
С.Ковалев
Все вместе мы храним этот образ
Представим себе, что адвокат Софья Васильевна Каллистратова родилась, работала и прожила долгую жизнь в другой стране, в стране с более благополучной и спокойной национальной судьбой, нежели наша.
Тогда сегодня, несомненно, вспоминали бы о ее фундаментальных знаниях, редкостном трудолюбии, высоком ораторском искусстве, несокрушимой логике. Вне всякого сомнения, говорили бы и о ее редком и высоком даре - даре сочувствия, сопереживания. Иными словами, и в любой другой стране сохранялась бы память об очень хорошем человеке и выдающемся адвокате.
Но Софья Васильевна родилась здесь. Можно сказать, что ей выпало это горькое и трудное счастье.
И потому ей была уготована необычная судьба.
Добросовестная, честная, четкая и яркая профессиональная работа оказалась подвигом, каждодневным и очень рискованным. Просто работа, просто честная и добросовестная работа, и ничего больше.
В этой стране яркий и самобытный талант, который был бы для большинства обузой, для нее стал высоким и трудным предназначением. Своей подвижнической работой она защищала не только честь профессионального круга адвокатов, но гораздо больше - честь страны, честь народа.
Конечно, это могло случиться только при сочетании яркого профессионального таланта и таланта, неизмеримо более высокого, - таланта совести, человечности, таланта мужества.
Я встретил Софью Васильевну Каллистратову в тяжелом, памятном и очень знаменательном 1968 г. и испытал ее неотразимое влияние; продолжаю испытывать его и сейчас, и не дай мне Бог когда-нибудь утратить это влияние. За все эти многие годы знакомства, надеюсь, что, может быть, дружбы, я ни разу не слышал от Софьи Васильевны высоких слов и патетических заявлений.
Софья Васильевна нехотя вошла в историю, твердо заняла там свое место и останется там.
Когда человек завершает земной путь, остаются его дела и его слова, его друзья и его ученики. Остается нечто высокое и трудновыразимое. Вселенная, прекрасный и гармоничный мир, которым была Софья Васильевна Каллистратова, среди живых больше не существует, и нет никого, кто имел бы в себе, в своей памяти этот прекрасный и цельный образ. Просто никому не дано вместить его целиком. Но в сердце каждого из тех, кто знал ее, попал осколок этой Вселенной, и только все вместе мы можем сохранить этот образ, незримо связанные им.
Право на защиту
Право обвиняемого и подсудимого на защиту от предъявленного обвинения в совершении преступления, гарантированное ст. III Конституции СССР, является одной из очень важных гарантий прав человека.
Право на защиту - очень широкое понятие, включающее в себя как защиту в материальном смысле, так и процессуальные вопросы.
В данной работе мы ограничиваемся рассмотрением только права обвиняемого иметь защитника во всех стадиях уголовного процесса. Это право устанавливается ст. 21 Основ уголовного судопроизводства СССР и союзных республик, принятых Верховным Советом СССР от 25/XII-1958 г. и ст.ст. 19 и 46 УПК РСФСР.
Ст. 48 УПК предусматривает право обвиняемого избрать определенного защитника из числа лиц, которым законом предоставлено право осуществлять защиту (ст. 47 УПК РСФСР). Из ч. I ст. 48 УПК РСФСР, не содержащей каких-либо ограничений в выборе защитника из числа адвокатов, следует, что обвиняемый вправе пригласить для своей защиты любого адвоката из любой коллегии адвокатов, действующих на основе ст. 13 Основ законодательства о судоустройстве Союза ССР. Единственным исключением, ограничивающим право свободного выбора адвоката, является случай невозможности участия избранного обвиняемым адвоката в течение длительного срока (ч. III ст. 48 и ч. II ст. 201 УПК РСФСР). Но и в этом случае обвиняемому предоставлено право избрать другого защитника. Это право вытекает из ч. II ст. 201 и из ч. II ст. 251 УПК РСФСР:
"При неявке защитника и невозможности заменить его в этом заседании разбирательство дела откладывается. Замена защитника, не явившегося в судебное заседание, допускается только с согласия подсудимого". (ст. 251 УПК РСФСР).
В практике возникает вопрос о так называемом допуске адвокатов к участию в рассмотрении некоторых уголовных дел.
Ни в союзном, ни в республиканском законодательстве, равно как и в "Положении об адвокатуре" и в руководящих постановлениях Пленума Верховного суда СССР не содержится никаких ограничений допуска адвокатов к ведения каких-либо уголовных дел. В силу этого само понятие допуска в том смысле, в каком этот термин употребляется применительно к адвокатам, является неопределенным и неясным. Можно категорически утверждать, что требование "допуска" от адвокатов не основано на законе.
Гласность судебного разбирательства является одним из важнейших принципов советского уголовного процесса (ст. 111 Конституции СССР). Закон строго ограничивает случаи, в которых допускается слушание уголовных дел в закрытых судебных заседаниях (ст. 12 Основ уголовного судопроизводства СССР и ст. 18 УПК РСФСР).
Учитывая установленные ст. 37 Основ уголовного судопроизводства и ст. 240 УПК РСФСР принципы непосредственности и устности процесса, надо прийти к выводу, что требование какого-либо "допуска" от адвокатов по делам, рассматриваемым в открытом судебном заседании, не только незаконно, но и бессмысленно. В самом деле, при рассмотрении в открытом судебном заседании содержание всех материалов дела становится достоянием всех присутствующих в суде. И если для присутствия в зале судебного заседания никакого специального допуска не требуется, то нет никакого смысла в требовании допуска для адвоката.
В свете ст.ст. 75 и 76 УК РСФСР, устанавливающих уголовную ответственность за разглашение государственной тайны и за утрату документов, содержащих государственную тайну, надо полагать, что адвокат в целях обеспечения охраны государственной тайны в соответствующих случаях должен быть следователем и судом предупрежден о неразглашении материалов дела, содержащих в себе государственную тайну.
Произвольное решение вопроса о допуске или недопуске того или иного адвоката к участию в том или ином деле при отсутствии для этого оснований, прямо предусмотренных законом, не только нарушает право обвиняемого на выбор защитника, но и является дискриминацией в отношении отдельных адвокатов.
II
Закон достаточно полно гарантирует право обвиняемого на защиту (и в частности, на выбор защитника) в суде первой инстанции. Имеющиеся в практике ограничения и нарушения этого конституционного права являются следствием прямого нарушения закона.
Иначе дело обстоит в суде II инстанции при рассмотрении уголовных дел в кассационном порядке. Ст. 53 Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и ст. 356 УПК РСФСР устанавливают, что обжалованный и опротестованный в кассационном порядке приговор вступает в законную силу по рассмотрении дела вышестоящим судом (если приговор не отменен).
Отсюда с полной очевидностью следует, что в случае обжалования или опротестования приговора в кассационном порядке рассмотрение уголовного дела не заканчивается вынесением приговора и при рассмотрении дела в суде II инстанции должны действовать все гарантии права на защиту. Это тем более необходимо потому, что закон не предусматривает обязательности участия самого осужденного в кассационном рассмотрении дела. "Вопрос об участии осужденного в заседании суда, рассматривающего дело в кассационном порядке, разрешается этим судом" (ст. 45 Основ уголовного судопроизводства Союза ССР). В практике лица, осужденные к лишению свободы и к высшей мере наказания - расстрелу, находящиеся под стражей, как правило, в заседание кассационного суда не доставляются.
Упомянутая выше ст. 45 Основ устанавливает обязательное участие в кассационном рассмотрении дела прокурора, но не защитника. "При рассмотрении дела в кассационном порядке прокурор дает заключение о законности и обоснованности приговора". "В заседании суда кассационной инстанции может участвовать защитник" (ст. 45 Основ). Более того, ст. 355 УПК РСФСР, повторяя это положение, прямо предусматривает, что неявка защитника (независимо от причин этой неявки!), своевременно извещенного о дне рассмотрения дела, "не препятствует его рассмотрению". Ни одного случая обязательного участия защиты в кассационном рассмотрении уголовного дела законом не предусмотрено.