Шурик выглядел более спокойным, успел купить себе кожаную куртку, набор кастрюль для семьи и прочую дребедень по мелочам. Однажды мы разошлись с ним (он искал кухонный процессор для кого-то из друзей) и встретились у Пети. Шурик сидел, развалясь на белом пластмассовом стуле, и с торжествующим видом посасывал через соломинку сок.
– Все, я чист! – широко улыбаясь, объявил он. – Денег больше нет.
Оказалось, что на всю оставшуюся валюту (больше половины суммы) он купил тапочки, десять тысяч пар.
Я смотрел на него с ужасом, а он благостно улыбался и выглядел счастливым человеком, который, совершив важное дело, готов был теперь отдыхать и предаваться удовольствиям.
…При погрузке одна из Шуриных коробок разорвалась, и из нее посыпались крохотные белые тапочки, типа чешек, с изображенным на них жеребенком. Шура сунул руку в другую коробку, в третью… Все тапочки были детских размеров. После этого он отошел к борту, уперся лбом в металлическую трубу поручня и стоял так минуты три, после чего мы молча продолжили погрузку.
Половина Шуриных коробок не вошла в контейнер, и их пришлось складывать на палубе. Я уже предвидел, что и моих двадцати кубов лаборатории далеко не хватит для всего товара, основная часть которого должна была поступить в последний день – день отхода.
КОШМАРНЫЙ ДЕНЬ
«СМОЛ-СМОЛ ДРИНК»
КОНТРАБАНДИСТ
ПОД АРЕСТОМ
ОБЫЧНЫЕ «ЗАМОРОЧКИ»
– Все, я чист! – широко улыбаясь, объявил он. – Денег больше нет.
Оказалось, что на всю оставшуюся валюту (больше половины суммы) он купил тапочки, десять тысяч пар.
Я смотрел на него с ужасом, а он благостно улыбался и выглядел счастливым человеком, который, совершив важное дело, готов был теперь отдыхать и предаваться удовольствиям.
…При погрузке одна из Шуриных коробок разорвалась, и из нее посыпались крохотные белые тапочки, типа чешек, с изображенным на них жеребенком. Шура сунул руку в другую коробку, в третью… Все тапочки были детских размеров. После этого он отошел к борту, уперся лбом в металлическую трубу поручня и стоял так минуты три, после чего мы молча продолжили погрузку.
Половина Шуриных коробок не вошла в контейнер, и их пришлось складывать на палубе. Я уже предвидел, что и моих двадцати кубов лаборатории далеко не хватит для всего товара, основная часть которого должна была поступить в последний день – день отхода.
КОШМАРНЫЙ ДЕНЬ
Настал этот последний – кошмарный – день. С утра я еще метался по Техасу, пытаясь «пристроить» оставшиеся доллары. Несмотря на предупреждения Олега, зашел я и в магазин «Новая Москва», хозяин которого, мистер Чу, пообещал мне полторы тысячи женских цветных тапок. К часу дня денег почти не оставалось, и я поспешил на причал принимать груз.
Все пространство набережной напротив «Бурильщика» и «Биохимика» было загромождено товаром, так что в первую минуту я не знал, как пробраться к судам.
Я никогда не бывал внутри муравейника, но сейчас я имел возможность наглядно представить, что там делается (впрочем, в муравейнике, думаю, значительно больше порядка). В тесноте, но узким лабиринтам проходов, с мешками и коробками на плечах, сталкиваясь и порой едва протискиваясь, беспрерывно двигались люди. У трапа царила полная неразбериха. Напирая друг на друга, ругаясь, коммерсанты, матросы стремились пролезть со своей поклажей вперед других.
– Куда прешь?! Куда хватаешь?! Это наши коробки! – доносилось со всех сторон.
Шла погрузка сразу двух теплоходов, стоящих бок о бок. Хуже всех приходилось тем, кто, как и я, пришел на «Морском биохимике». Чтобы попасть на свое судно, нам надо было перебраться сперва через левый борт «Бурильщика», затем через его правый борт, наконец, через наш левый борт – и так с каждым тюком. И опять в такой ответственный момент пропал куда-то Безбережный, хотя одним из условий, на каких Олег ссудил его валютой, была помощь мне в погрузке.
А тем временем откуда-то с периферии этого гигантского муравейника донесся крик: «О'лэг!» Привезли мешки с мужскими тапками. Чертыхаясь, обливаясь потом, я принялся таскать их в одиночку. Попав с горем пополам на наш «Биохимик», я, скрючившись, под тросами, среди уже наваленного груза пробирался к вертикальной лесенке, по которой все с тем же мешком карабкался на верхнюю палубу, где я рассчитывал разместить часть товара. Причем надо было спешить, пока палубу не завалили сплошь чипсами. Вернувшись очередной раз на берег, я недосчитался одного мешка.
– Не видали, мешок с надписью «Олег» никто не тащил? – с едва сдерживаемой яростью обращался я ко всем, кто попадался на глаза.
– За своим бы уследить, – отвечали мне столь же раздраженно.
А тут уже прибыли кроссовки из «Оза».
– Восемь-сто! – кричал мне сквозь общий гам хозяин магазина мистер Ли.
– Восемьсот? Ноу! Пятьсот только! – толковал я ему. – Больше денег нету.
– О'кэй! Некст тайм! Деньги потом!
Великолепное предложение. Брать товар под реализацию очень выгодно, и не многим удается столковаться о таких условиях. Но я вынужден был отказаться: я не представлял, где размещу даже то, за что уже отданы деньги. К тому же капитан, наблюдая с мостика за происходящим, грозил прекратить погрузку.
– Вы отвечаете за свой товар, а я за людей! – кричал он. – Судно не рассчитано на такой вес!
Наконец появился Безбережный с многочисленными пакетами в руках. Он накупил нам в дорогу зелени, соков, печенья и был искренне удивлен и, более того, обижен моим возмущением.
– Смотри, что тут творится! – тряс я, словно актер-трагик, растопыренными пальцами, уже не владея собой. – Мы не успеем загрузиться! В девять вечера отход!
– Да шо ты говоришь! – воскликнул он насмешливо. – Задержим отход.
Чего ему было нервничать, если у него весь товар давно находился на борту.
К четырем часам дня, когда все кроссовки и тапки были подняты на палубу, прибыли наконец две машины, груженные матрацевидными тюками.
– Звонить! Ю! «Катюша»! Але!.. – напрягая лицо, тыча в меня пальцем, пытался втолковать мне шофер, после того как мешки были свалены на пыльный асфальт причала.
Я поспешил к пропускному пункту, чтобы позвонить Пете. Из телефонного разговора я понял, что штанов «Монтана» привезено только две с половиной тысячи (то есть на тысячу семьсот меньше) и что остальных не будет. Я был огорошен этим известием настолько, что не осмыслил до конца слова Пети о том, что на неиспользованную сумму (почти пять тысяч долларов) он приготовит костюмы к следующему разу. И только уже волоча мешки и переваливая их через борт «Бурильщика», я осознал, что значило оставить тут деньги. Мало того, что за них впустую придется платить процент, но Олег не скоро сможет вернуть их кредитору, а, значит, выплаты по процентам еще более возрастут.
Я вновь помчался к телефонам, однако до «Катюши» не дозвонился. Рабочий день окончился.
А у нас самая тяжелая работа только начиналась.
Когда через несколько часов все восемьдесят мешков очутились на борту «Биохимика», мы с Шурой обессилено свалились на них и лежали, хватая сухим ртом воздух и закатывая глаза. Теперь пусть отчаливают – наш груз на борту, а таскать его во внутренние помещения можно хоть всю ночь.
Какие-то люди орали на нас и пинали ногами наши мешки (так как это место на палубе также предназначалось для чьего-то товара), но мы даже не огрызались.
Гора товара на берегу уменьшилась к этому времени лишь наполовину, и потому отход был отложен до шести часов утра.
– Ну что, продолжим? – через силу приподнял я голову.
– Надо пить чай, – промычал Шура мрачно, почти с ненавистью в голосе.
И после мы не раз уходили в каюту, заваривали зеленый чай и жадно хлебали его. Затем опять плелись на палубу и волоком тащили мешки, протискивая их через узкие проходы, перекатывая через овальные проемы дверей. Мешки трещали, цепляясь за бесчисленные зазубрины, штыри. Мне казалось, никогда еще я не испытывал такого физического напряжения. Я уже не вспоминал про оставшиеся деньги, а вскоре перестал волноваться и по поводу того, поместится ли вся эта куча в лабораторию.
– Все поместится, – бесцветным голосом промямлил Шура.
Да, все мешки поместились, и даже осталось у дверей немного места, чтобы прикрыть товар чипсами. Не знаю, что бы я делал, если бы Петя полностью доставил весь заказ. И в душе я даже радовался, что товара оказалось меньше.
После душа я вспомнил, что не ел ничего с позавчерашнего дня, а может быть, и дольше. Но хотелось только пить. К чаю у нас имелось лишь Шурино печенье, которое, конечно же, в горло сейчас не полезет. И, отдохнув, я решил отправиться в город купить карамели в каком-нибудь из круглосуточно работающих магазинов.
Было уже около полуночи.
Все пространство набережной напротив «Бурильщика» и «Биохимика» было загромождено товаром, так что в первую минуту я не знал, как пробраться к судам.
Я никогда не бывал внутри муравейника, но сейчас я имел возможность наглядно представить, что там делается (впрочем, в муравейнике, думаю, значительно больше порядка). В тесноте, но узким лабиринтам проходов, с мешками и коробками на плечах, сталкиваясь и порой едва протискиваясь, беспрерывно двигались люди. У трапа царила полная неразбериха. Напирая друг на друга, ругаясь, коммерсанты, матросы стремились пролезть со своей поклажей вперед других.
– Куда прешь?! Куда хватаешь?! Это наши коробки! – доносилось со всех сторон.
Шла погрузка сразу двух теплоходов, стоящих бок о бок. Хуже всех приходилось тем, кто, как и я, пришел на «Морском биохимике». Чтобы попасть на свое судно, нам надо было перебраться сперва через левый борт «Бурильщика», затем через его правый борт, наконец, через наш левый борт – и так с каждым тюком. И опять в такой ответственный момент пропал куда-то Безбережный, хотя одним из условий, на каких Олег ссудил его валютой, была помощь мне в погрузке.
А тем временем откуда-то с периферии этого гигантского муравейника донесся крик: «О'лэг!» Привезли мешки с мужскими тапками. Чертыхаясь, обливаясь потом, я принялся таскать их в одиночку. Попав с горем пополам на наш «Биохимик», я, скрючившись, под тросами, среди уже наваленного груза пробирался к вертикальной лесенке, по которой все с тем же мешком карабкался на верхнюю палубу, где я рассчитывал разместить часть товара. Причем надо было спешить, пока палубу не завалили сплошь чипсами. Вернувшись очередной раз на берег, я недосчитался одного мешка.
– Не видали, мешок с надписью «Олег» никто не тащил? – с едва сдерживаемой яростью обращался я ко всем, кто попадался на глаза.
– За своим бы уследить, – отвечали мне столь же раздраженно.
А тут уже прибыли кроссовки из «Оза».
– Восемь-сто! – кричал мне сквозь общий гам хозяин магазина мистер Ли.
– Восемьсот? Ноу! Пятьсот только! – толковал я ему. – Больше денег нету.
– О'кэй! Некст тайм! Деньги потом!
Великолепное предложение. Брать товар под реализацию очень выгодно, и не многим удается столковаться о таких условиях. Но я вынужден был отказаться: я не представлял, где размещу даже то, за что уже отданы деньги. К тому же капитан, наблюдая с мостика за происходящим, грозил прекратить погрузку.
– Вы отвечаете за свой товар, а я за людей! – кричал он. – Судно не рассчитано на такой вес!
Наконец появился Безбережный с многочисленными пакетами в руках. Он накупил нам в дорогу зелени, соков, печенья и был искренне удивлен и, более того, обижен моим возмущением.
– Смотри, что тут творится! – тряс я, словно актер-трагик, растопыренными пальцами, уже не владея собой. – Мы не успеем загрузиться! В девять вечера отход!
– Да шо ты говоришь! – воскликнул он насмешливо. – Задержим отход.
Чего ему было нервничать, если у него весь товар давно находился на борту.
К четырем часам дня, когда все кроссовки и тапки были подняты на палубу, прибыли наконец две машины, груженные матрацевидными тюками.
– Звонить! Ю! «Катюша»! Але!.. – напрягая лицо, тыча в меня пальцем, пытался втолковать мне шофер, после того как мешки были свалены на пыльный асфальт причала.
Я поспешил к пропускному пункту, чтобы позвонить Пете. Из телефонного разговора я понял, что штанов «Монтана» привезено только две с половиной тысячи (то есть на тысячу семьсот меньше) и что остальных не будет. Я был огорошен этим известием настолько, что не осмыслил до конца слова Пети о том, что на неиспользованную сумму (почти пять тысяч долларов) он приготовит костюмы к следующему разу. И только уже волоча мешки и переваливая их через борт «Бурильщика», я осознал, что значило оставить тут деньги. Мало того, что за них впустую придется платить процент, но Олег не скоро сможет вернуть их кредитору, а, значит, выплаты по процентам еще более возрастут.
Я вновь помчался к телефонам, однако до «Катюши» не дозвонился. Рабочий день окончился.
А у нас самая тяжелая работа только начиналась.
Когда через несколько часов все восемьдесят мешков очутились на борту «Биохимика», мы с Шурой обессилено свалились на них и лежали, хватая сухим ртом воздух и закатывая глаза. Теперь пусть отчаливают – наш груз на борту, а таскать его во внутренние помещения можно хоть всю ночь.
Какие-то люди орали на нас и пинали ногами наши мешки (так как это место на палубе также предназначалось для чьего-то товара), но мы даже не огрызались.
Гора товара на берегу уменьшилась к этому времени лишь наполовину, и потому отход был отложен до шести часов утра.
– Ну что, продолжим? – через силу приподнял я голову.
– Надо пить чай, – промычал Шура мрачно, почти с ненавистью в голосе.
И после мы не раз уходили в каюту, заваривали зеленый чай и жадно хлебали его. Затем опять плелись на палубу и волоком тащили мешки, протискивая их через узкие проходы, перекатывая через овальные проемы дверей. Мешки трещали, цепляясь за бесчисленные зазубрины, штыри. Мне казалось, никогда еще я не испытывал такого физического напряжения. Я уже не вспоминал про оставшиеся деньги, а вскоре перестал волноваться и по поводу того, поместится ли вся эта куча в лабораторию.
– Все поместится, – бесцветным голосом промямлил Шура.
Да, все мешки поместились, и даже осталось у дверей немного места, чтобы прикрыть товар чипсами. Не знаю, что бы я делал, если бы Петя полностью доставил весь заказ. И в душе я даже радовался, что товара оказалось меньше.
После душа я вспомнил, что не ел ничего с позавчерашнего дня, а может быть, и дольше. Но хотелось только пить. К чаю у нас имелось лишь Шурино печенье, которое, конечно же, в горло сейчас не полезет. И, отдохнув, я решил отправиться в город купить карамели в каком-нибудь из круглосуточно работающих магазинов.
Было уже около полуночи.
«СМОЛ-СМОЛ ДРИНК»
За все четыре дня беготни и нервотрёпки не находилось минутки взглянуть на город, и теперь я брел не спеша, с удовольствием вдыхая посвежевший воздух, внемля веселому гомону улиц, с таким чувством, будто я только сейчас прибыл и первый раз сошел на берег. Тело слегка ныло, ноги двигались вяло, но и в этом была своя прелесть.
Людей на улицах было не меньше, чем днем. Раскатистой волной накатила на меня и подалась дальше, обдав меня запахом духов, говорливая, всплескивающая смехом компания девушек и парней. Пронесли за клешню громадного красного краба. На скамейках весьма респектабельные мужчины пили из бутылочек пиво, прямо из горлышка.
На последние семьсот вон я купил два пакетика конфет и брикет бледно-зеленого фруктового мороженого и уже предвкушал душистый влажный холодок во рту, как вдруг услышал за спиной:
– О! О'лэг! Гуд ивнинь!
Это был мистер Ли из магазина «Оз». Широко расставив ноги, он придерживал под собой нетерпеливо урчащий и дрожащий мотороллер. Молодое приятное лицо, тонкие очки, чуть сдвинутые к кончику носа… В эту минуту кореец Ли показался мне милым давним другом.
– Смол-смол дринк? – показал он мне пальцами как бы уровень налитого в стакан спиртного.
Корейцы, с которыми я сталкивался, в большинстве своем, как и я, не очень хорошо владели английским, и эту фразу, дословно означающую «маленький-маленький напиток», следовало понимать как «чуть-чуть выпить».
Я уселся на заднее сиденье, и мы поехали по освещенной огнями, пестрящей людьми и витринами улочке – в горку, под черным корейским небом, сквозь волны острых запахов каких-то кушаний и рассеянных ароматов цветущих в кадках деревцев.
Остановились под стеной без окон. Узкие ступеньки вели вниз. Дальше – дверца, и снова вниз, навстречу исходящей из глубин музыке. В конце концов мы очутились в небольшом затемненном зале. В центре кольцом стояли столы, вернее, единый стол, как на заседаниях ООН. Внутри кольца у целой грозди телевизоров, направленных экранами в разные стороны, расхаживала симпатичная молоденькая девушка в мини-юбке. Снаружи сидели посетители, в основном мужчины. И над всем этим звучало пение. Чистый сильный голос выводил тончайшие переливчатые мелодии. Я не сразу обратил внимание, что поет один из сидящих за столом. Это было странно.
Нам принесли бутылки с пивом «Кроун» (корона) и широкое блюдо, в отдельных ячейках которого лежали соленые орешки, тонко наструганные нити сушеного кальмара, какие-то ягоды, пучки зелени и… Не может быть! Я вгляделся внимательнее. Так и есть – жареные кузнечики!..
Пока я идентифицировал кузнечиков, девушка в мини-юбке наполнила пенистым холодным пивом наши стаканы. Мне показалось, что вкуснее пива, чем это (и вообще ничего более вкусного), я не пробовал отродясь. Оно исчезало прямо во рту, не доходя до желудка, шипучими холодящими пузырьками обдавая язык и небо. Я весь отдался этому блаженству и даже не заметил, как у моего приятеля в руке оказался микрофон. Все вокруг захлопали. Мистер Ли неспешно отхлебнул из своего бокала, красотка что-то подкрутила в аппаратуре (на экранах девушка на берегу моря совершала плавные движения руками над головой и перед лицом), и вдруг на весь зал полились такие дивные звуки, что я забыл про вкуснейшее пиво и ошеломленно уставился на своего спутника. Затем микрофон передавали другим, и они тоже пели не менее прекрасно. Очевидно, тут подобрались одни певцы, решил я про себя. В эту самую минуту несколько человек что-то задорно крикнули мистеру Ли, а девушка подошла и протянула микрофон мне. Мистер Ли ободряюще улыбнулся:
– Рашен сон. (То есть – «русскую песню».)
Остальные захлопали. Я судорожно копался в своей небогатой музыкальной памяти, где были беспорядочно намешаны обрывки, разрозненные кусочки песен, что мы пели когда-то в студенческие годы под гитару Игоря.
– Зэ сон оф рашэн джеолоджистс! – провозгласил я наконец («песня русских геологов») и затянул старенькую песню Александра Городницкого «Все перекаты да перекаты…». И тут – о, чудо! – я услышал вроде бы свой голос, но в тысячу раз прекраснее, мощнее, мелодичнее. Приободрившись, я запел увереннее, наслаждаясь этой непривычной ролью, ощущая себя, как во сне, человеком, которому все подвластно. Правду сказать, я уже догадывался, что весь секрет в аппаратуре.
Позднее я узнал, как называется это устройство – караоке. Оно вскоре стало появляться и в нашей стране. А сейчас его может купить любой желающий. Но тогда ни о чем подобном я не слышал.
Несмотря на звуковую наполненность зала, мы с мистером Ли умудрялись переговариваться. Поскольку английский мы знали на одинаково невысоком уровне, мы без труда понимали друг друга. Мой собеседник, в частности, поведал мне, что в Корее тоже существует мафия, и магазинщиков, так же как и у нас, облагают данью (при этом он приставил ладонь ребром к горлу и закатил глаза); что он желал бы побывать в России, но боится, что там его еще круче возьмут в оборот (он чиркнул ладонью по горлу и вывалил язык). Я рассказал кое-что о себе. Словом, было хорошо, я напрочь забыл о «Биохимике», о Шурике, об оставшихся у Пети деньгах и о недавних мучениях, изредка напоминающих о себе легкими судорогами в мышцах ног.
Когда же мы, дружески похлопывая друг друга, что-то умиротворенно мурлыча, выбрались наружу из этого музыкального погребка, мой приятель не обнаружил своего «мотоскутера». Он рассеянно, поправляя пальцем очки, побродил туда-сюда, заглянул за угол, наконец махнул рукой и стал ловить такси.
– Смол-смол мани, – успокоил он меня.
У пропускного пункта причала «Сам-буду» мы распрощались.
– Олег… некст тайм… магазин «Оз». Кроссовки «Рибок», «Чемпион». «Катюша» – ноу! «Оз» – ес! Смол-смол прайс… маленький сенб. Онли фор ю!
Шура спал беспробудным сном и никак не отреагировал на мое шумное появление. Было около четырех часов ночи. Я открыл иллюминатор и с удовольствием втянул носом влажный морской воздух. Неожиданно за спиной у меня жалобно, протяжно застонал Шурик. Не иначе ему снились в эту минуту мешки с «Чемпионами» и десять тысяч пар детских тапочек.
Людей на улицах было не меньше, чем днем. Раскатистой волной накатила на меня и подалась дальше, обдав меня запахом духов, говорливая, всплескивающая смехом компания девушек и парней. Пронесли за клешню громадного красного краба. На скамейках весьма респектабельные мужчины пили из бутылочек пиво, прямо из горлышка.
На последние семьсот вон я купил два пакетика конфет и брикет бледно-зеленого фруктового мороженого и уже предвкушал душистый влажный холодок во рту, как вдруг услышал за спиной:
– О! О'лэг! Гуд ивнинь!
Это был мистер Ли из магазина «Оз». Широко расставив ноги, он придерживал под собой нетерпеливо урчащий и дрожащий мотороллер. Молодое приятное лицо, тонкие очки, чуть сдвинутые к кончику носа… В эту минуту кореец Ли показался мне милым давним другом.
– Смол-смол дринк? – показал он мне пальцами как бы уровень налитого в стакан спиртного.
Корейцы, с которыми я сталкивался, в большинстве своем, как и я, не очень хорошо владели английским, и эту фразу, дословно означающую «маленький-маленький напиток», следовало понимать как «чуть-чуть выпить».
Я уселся на заднее сиденье, и мы поехали по освещенной огнями, пестрящей людьми и витринами улочке – в горку, под черным корейским небом, сквозь волны острых запахов каких-то кушаний и рассеянных ароматов цветущих в кадках деревцев.
Остановились под стеной без окон. Узкие ступеньки вели вниз. Дальше – дверца, и снова вниз, навстречу исходящей из глубин музыке. В конце концов мы очутились в небольшом затемненном зале. В центре кольцом стояли столы, вернее, единый стол, как на заседаниях ООН. Внутри кольца у целой грозди телевизоров, направленных экранами в разные стороны, расхаживала симпатичная молоденькая девушка в мини-юбке. Снаружи сидели посетители, в основном мужчины. И над всем этим звучало пение. Чистый сильный голос выводил тончайшие переливчатые мелодии. Я не сразу обратил внимание, что поет один из сидящих за столом. Это было странно.
Нам принесли бутылки с пивом «Кроун» (корона) и широкое блюдо, в отдельных ячейках которого лежали соленые орешки, тонко наструганные нити сушеного кальмара, какие-то ягоды, пучки зелени и… Не может быть! Я вгляделся внимательнее. Так и есть – жареные кузнечики!..
Пока я идентифицировал кузнечиков, девушка в мини-юбке наполнила пенистым холодным пивом наши стаканы. Мне показалось, что вкуснее пива, чем это (и вообще ничего более вкусного), я не пробовал отродясь. Оно исчезало прямо во рту, не доходя до желудка, шипучими холодящими пузырьками обдавая язык и небо. Я весь отдался этому блаженству и даже не заметил, как у моего приятеля в руке оказался микрофон. Все вокруг захлопали. Мистер Ли неспешно отхлебнул из своего бокала, красотка что-то подкрутила в аппаратуре (на экранах девушка на берегу моря совершала плавные движения руками над головой и перед лицом), и вдруг на весь зал полились такие дивные звуки, что я забыл про вкуснейшее пиво и ошеломленно уставился на своего спутника. Затем микрофон передавали другим, и они тоже пели не менее прекрасно. Очевидно, тут подобрались одни певцы, решил я про себя. В эту самую минуту несколько человек что-то задорно крикнули мистеру Ли, а девушка подошла и протянула микрофон мне. Мистер Ли ободряюще улыбнулся:
– Рашен сон. (То есть – «русскую песню».)
Остальные захлопали. Я судорожно копался в своей небогатой музыкальной памяти, где были беспорядочно намешаны обрывки, разрозненные кусочки песен, что мы пели когда-то в студенческие годы под гитару Игоря.
– Зэ сон оф рашэн джеолоджистс! – провозгласил я наконец («песня русских геологов») и затянул старенькую песню Александра Городницкого «Все перекаты да перекаты…». И тут – о, чудо! – я услышал вроде бы свой голос, но в тысячу раз прекраснее, мощнее, мелодичнее. Приободрившись, я запел увереннее, наслаждаясь этой непривычной ролью, ощущая себя, как во сне, человеком, которому все подвластно. Правду сказать, я уже догадывался, что весь секрет в аппаратуре.
Позднее я узнал, как называется это устройство – караоке. Оно вскоре стало появляться и в нашей стране. А сейчас его может купить любой желающий. Но тогда ни о чем подобном я не слышал.
Несмотря на звуковую наполненность зала, мы с мистером Ли умудрялись переговариваться. Поскольку английский мы знали на одинаково невысоком уровне, мы без труда понимали друг друга. Мой собеседник, в частности, поведал мне, что в Корее тоже существует мафия, и магазинщиков, так же как и у нас, облагают данью (при этом он приставил ладонь ребром к горлу и закатил глаза); что он желал бы побывать в России, но боится, что там его еще круче возьмут в оборот (он чиркнул ладонью по горлу и вывалил язык). Я рассказал кое-что о себе. Словом, было хорошо, я напрочь забыл о «Биохимике», о Шурике, об оставшихся у Пети деньгах и о недавних мучениях, изредка напоминающих о себе легкими судорогами в мышцах ног.
Когда же мы, дружески похлопывая друг друга, что-то умиротворенно мурлыча, выбрались наружу из этого музыкального погребка, мой приятель не обнаружил своего «мотоскутера». Он рассеянно, поправляя пальцем очки, побродил туда-сюда, заглянул за угол, наконец махнул рукой и стал ловить такси.
– Смол-смол мани, – успокоил он меня.
У пропускного пункта причала «Сам-буду» мы распрощались.
– Олег… некст тайм… магазин «Оз». Кроссовки «Рибок», «Чемпион». «Катюша» – ноу! «Оз» – ес! Смол-смол прайс… маленький сенб. Онли фор ю!
Шура спал беспробудным сном и никак не отреагировал на мое шумное появление. Было около четырех часов ночи. Я открыл иллюминатор и с удовольствием втянул носом влажный морской воздух. Неожиданно за спиной у меня жалобно, протяжно застонал Шурик. Не иначе ему снились в эту минуту мешки с «Чемпионами» и десять тысяч пар детских тапочек.
КОНТРАБАНДИСТ
Бледным туманным утром, еще до восхода солнца, наш «Морской биохимик» покинул гавань.
Я пробудился от мелкого дрожания и рокота, доносящегося со всех сторон. Выйдя наружу, я едва пробрался меж рядов коробок на корму. Гористый берег медленно уходил вдаль, погружаясь в глубину тумана. И скоро не существовало уже ни этих гор, ни Пусана, ни Пети, ни мистера Ли… Одни волны и туман, и наше суденышко, неказистое, заваленное коробками, безлюдное. Как меня занесло сюда?! Кто бы мог подумать!.. Я, геолог, чье место сейчас в «поле», у «обнажения», на золоторудных месторождениях, – я плыву по океану с контрабандной партией корейских товаров!..
Начавшаяся качка заставила меня вернуться в каюту.
Качка была килевая – с носа на корму.
– Я килевую хуже переношу, чем бортовую, – жаловался Шурик, однако не пропускал ни одного завтрака, обеда и ужина.
– Почти никого не видно, все лежат, – сообщал он по возвращении из кают-компании, явно гордясь своей стойкостью.
Я, как и большинство, предпочитал лежать. В голове у меня прокручивались без всякого порядка разные моменты последних полутора месяцев моей жизни: шторм и смываемые за борт Толины чипсы, бар «Голливуд» с мадамами («Почему ха-ха?), наша с Шурой погрузка и после нее, после всех передряг – наслаждение пивом в музыкальном погребке в компании с мистером Ли. Почему-то теперь мне уже не казалось странным, как утром при отходе, мое здесь присутствие.
Поразмыслив, я вынужден был признать, что есть, наверное, даже нечто притягательное в том, чтобы вот так, на пределе нервного и физического напряжения, зарабатывать деньги, проявляя изворотливость, хитрость, расчетливость, надеясь на удачу, что-то теряя и что-то выигрывая, – вместо того, чтобы чинно ходить ежедневно на службу и получать в срок (а то и с запозданием) отмеренную тебе государственными чиновниками зарплату. В случае удачи такой промысел сулит большие деньги, которые, как известно, дают ощущение независимости. А все это вместе, помноженное на романтику риска и собственную дерзость, рождает образ некой красивой жизни, похожей на жизнь киногероев.
Неужели мне начинает нравиться такая жизнь? И этот далеко не чистый бизнес?
«В бизнесе морали быть не может, – вспомнилось мне высказывание Олега. – Те, кто осуждают, скажем, такую деятельность, какой занимаюсь я, считая ее аморальной, просто сами не имеют возможности или способностей ею заняться».
И хотя я подозревал, что такие огульные суждения друга вызваны не убежденностью, а скорее, наоборот – какими-то внутренними сомнениями, стремлением найти оправдание своему способу добывания денег, сейчас мне казалось, что в них есть доля истины.
Не происходит ли во мне самом переоценка ценностей? Ведь я всегда думал иначе.
Судно равномерно раскачивалось, плескались и шипели за стенкой волны. Надо мной шумно вздохнул о чем-то Шурик. Вероятно, он тоже решает сейчас какие-то свои жизненные вопросы. Или просто мечтает. О том, быть может, как он откроет свою фирму и уже не сам будет ходить в Корею, а посылать кого-нибудь. Олега, например. Или меня.
Верхняя полка внезапно заскрипела, и из-за края свесилась взлохмаченная Шурина голова.
– Ты, Вадик, молодец, что не бросил геологию, – проговорил он. – Я, знаешь ли, тоже имею тягу к науке. В биохимии не меньше возможностей и направлений, чем в геологии… А вот приходится заниматься этой мурой. Может, Олега такая жизнь и устраивает, когда только деньги на уме… Но не меня.
В эти дни, просматривая записную книжку Олега, в которой я по его просьбе отмечал количество купленных товаров и цены на них, я случайно наткнулся на предпоследней странице на запись, сделанную Олеговой рукой: «Деньги, выгода у иного контрабандиста играют второстепенную роль, стоят на втором плане… Контрабандист работает по страсти, по призванию. Это отчасти поэт. Он рискует всем, идет на страшную опасность, хитрит, изобретает, выпутывается; иногда даже действует по какому-то вдохновению… Ф. М. Достоевский».
Я пробудился от мелкого дрожания и рокота, доносящегося со всех сторон. Выйдя наружу, я едва пробрался меж рядов коробок на корму. Гористый берег медленно уходил вдаль, погружаясь в глубину тумана. И скоро не существовало уже ни этих гор, ни Пусана, ни Пети, ни мистера Ли… Одни волны и туман, и наше суденышко, неказистое, заваленное коробками, безлюдное. Как меня занесло сюда?! Кто бы мог подумать!.. Я, геолог, чье место сейчас в «поле», у «обнажения», на золоторудных месторождениях, – я плыву по океану с контрабандной партией корейских товаров!..
Начавшаяся качка заставила меня вернуться в каюту.
Качка была килевая – с носа на корму.
– Я килевую хуже переношу, чем бортовую, – жаловался Шурик, однако не пропускал ни одного завтрака, обеда и ужина.
– Почти никого не видно, все лежат, – сообщал он по возвращении из кают-компании, явно гордясь своей стойкостью.
Я, как и большинство, предпочитал лежать. В голове у меня прокручивались без всякого порядка разные моменты последних полутора месяцев моей жизни: шторм и смываемые за борт Толины чипсы, бар «Голливуд» с мадамами («Почему ха-ха?), наша с Шурой погрузка и после нее, после всех передряг – наслаждение пивом в музыкальном погребке в компании с мистером Ли. Почему-то теперь мне уже не казалось странным, как утром при отходе, мое здесь присутствие.
Поразмыслив, я вынужден был признать, что есть, наверное, даже нечто притягательное в том, чтобы вот так, на пределе нервного и физического напряжения, зарабатывать деньги, проявляя изворотливость, хитрость, расчетливость, надеясь на удачу, что-то теряя и что-то выигрывая, – вместо того, чтобы чинно ходить ежедневно на службу и получать в срок (а то и с запозданием) отмеренную тебе государственными чиновниками зарплату. В случае удачи такой промысел сулит большие деньги, которые, как известно, дают ощущение независимости. А все это вместе, помноженное на романтику риска и собственную дерзость, рождает образ некой красивой жизни, похожей на жизнь киногероев.
Неужели мне начинает нравиться такая жизнь? И этот далеко не чистый бизнес?
«В бизнесе морали быть не может, – вспомнилось мне высказывание Олега. – Те, кто осуждают, скажем, такую деятельность, какой занимаюсь я, считая ее аморальной, просто сами не имеют возможности или способностей ею заняться».
И хотя я подозревал, что такие огульные суждения друга вызваны не убежденностью, а скорее, наоборот – какими-то внутренними сомнениями, стремлением найти оправдание своему способу добывания денег, сейчас мне казалось, что в них есть доля истины.
Не происходит ли во мне самом переоценка ценностей? Ведь я всегда думал иначе.
Судно равномерно раскачивалось, плескались и шипели за стенкой волны. Надо мной шумно вздохнул о чем-то Шурик. Вероятно, он тоже решает сейчас какие-то свои жизненные вопросы. Или просто мечтает. О том, быть может, как он откроет свою фирму и уже не сам будет ходить в Корею, а посылать кого-нибудь. Олега, например. Или меня.
Верхняя полка внезапно заскрипела, и из-за края свесилась взлохмаченная Шурина голова.
– Ты, Вадик, молодец, что не бросил геологию, – проговорил он. – Я, знаешь ли, тоже имею тягу к науке. В биохимии не меньше возможностей и направлений, чем в геологии… А вот приходится заниматься этой мурой. Может, Олега такая жизнь и устраивает, когда только деньги на уме… Но не меня.
В эти дни, просматривая записную книжку Олега, в которой я по его просьбе отмечал количество купленных товаров и цены на них, я случайно наткнулся на предпоследней странице на запись, сделанную Олеговой рукой: «Деньги, выгода у иного контрабандиста играют второстепенную роль, стоят на втором плане… Контрабандист работает по страсти, по призванию. Это отчасти поэт. Он рискует всем, идет на страшную опасность, хитрит, изобретает, выпутывается; иногда даже действует по какому-то вдохновению… Ф. М. Достоевский».
ПОД АРЕСТОМ
На третий день пути под вечер мы бросили якорь на ближнем рейде против мыса Анны. Осталось войти в бухту – и мы на месте. Как раз сегодня «своя» смена. Но мы почему-то стоим.
Бесцельно я брожу по палубе. Волн почти нет, лишь мелкая сонная рябь. На ней замысловатыми вензелями переливаются различные оттенки серого и голубого, напоминая рисунок агата (такие агаты мы с Олегом находили в Якутии). А прямо под бортом извиваются, точно играющие друг с другом огненные медузы, яркие блики солнца.
Нагретая палуба отдает краской. Кажется, время остановилось. Нет, это мы остановились, а оно идет, идет. Индигово-синяя тень от прибрежных скал все дальше протягивается по поверхности воды. Семь вечера. Пересменка таможни в восемь.
– Шо-то будет, – предрекает Шурик таким тоном, будто это касается лишь меня, но никак не его.
Но вот в половине восьмого с грохотом поползла из-под воды цепь. Может, еще успеем?.. Но по тому, как медленно мы вползаем в бухту, с какой ленивой неспешностью пограничник натягивает свою желтую ленту-границу, становится ясно, что к своей смене мы не попадаем. Поговаривали, что нас обошел и вклинился перед нами все тот же «Бурильщик».
Опять не успели!
Среди встречающих, выстроившихся в ряд, я разглядел Олега и Максима Румянова. Лица у них были пасмурные, как, наверное, и у меня.
– Смена целый день ждала вас! – с упреком, как будто я тоже был виноват в задержке, сообщил мне Олег, когда нас, пассажиров, уже прогнали через досмотровый зал и возле ленточки-границы удалось задержаться и поговорить. – Да я понимаю, – досадливо скривился он. – Как вообще дела?
– Плохо, – ответил я, решив сразу выложить худшее – про украденный мешок тапок и, самое скверное, об оставшихся в Корее деньгах.
Выслушав меня, Олег неподвижно уставился вдаль. Его молчание было для меня тягостнее любых упреков.
– Всех требуют на судно! – строго окликнул меня Володя, золотозубый представитель турфирмы, который в первом рейсе ратовал за «алексеевцев». – Звереют, – отозвался он на вопрос, как идет досмотр. – Грозят опечатать все внутренние помещения, где складирован груз.
Помещения в самом деле опечатали, в том числе и мою лабораторию, что повергло меня в полнейшее уныние.
Выходило, что лучше было бы весь товар везти на палубе под чипсами…
– Повторяю: на судне продолжается таможенный досмотр. Хождение по судну и выход на берег категорически запрещается, – звучало по трансляции. – Разгрузка опечатанных помещений будет разрешена только под наблюдением работников таможни.
Я воспринял это как приговор. «Под наблюдением» – это значит, всё будут считать. А у меня и считать необязательно: два ряда коробок чипсов за дверью, а дальше сплошь мешки.
Мы с Безбережным, понурые, сидели без дела в своей каюте. Время уже подвалило к полуночи.
Наконец пронёсся слух (народ, несмотря па предупреждение, все же осуществлял «хождение по судну»), что таможенники покинули теплоход.
– У вас опечатали? А у тебя? Что собираетесь делать? – тревожно переговаривались между собой коммерсанты.
В это время радио объявило:
– Судно находится под арестом. Любая выгрузка запрещена. С восьми утра будет продолжен таможенный досмотр.
Пассажиры, кто с отчаянием, кто со злобой в глазах, матерясь, разбрелись по своим каютам, как по камерам заключения. Судно под арестом. Сообщения с берегом нет. Остается только ждать, чем все это кончится.
– С нашей стороны никаких проколов не было, – пробормотал Шурик, словно заочно оправдываясь перед кем-то (перед Олегом, конечно же). – Тут уж элемент везения. Нам не повезло. Значит, и Олегу тоже…
Вот тебе и благоприятный период, вспомнил я Шурины предсказания.
Однако в шесть утра «Морской биохимик» почти бесшумно отвалил от причала и на самом малом ходу, воровски прячась в тумане, направился в глубь бухты – на сорок четвертый причал. Видимо, было достигнуто какое-то соглашение с таможней.
– Не ссы, Вадька! – вошел в каюту отлучавшийся Шурик. – Я сейчас говорил с кэпом. Он сказал: приводите своего таможенника, он мне в бумагах отмечает, что груз соответствует списку, ставит печать – и, пожалуйста, снимайте пломбы!
Здорово. Получается, у каждого должен быть свой таможенник. А может, у каждого и есть такой?
С палуб уже вовсю шла разгрузка. Толкались пассажиры, грузчики, милиция, бандиты. Среди последних я многих уже узнавал в лицо. Они по-хозяйски разгуливали по судну, покуривали, приятельски переговаривались с охранявшими теплоход омоновцами.
Подошел Олег с напарниками и Пашей-«макаровцем».
– Что с опечатанной лабораторией будем делать? – хмуро спросил я.
– Вскроем, – без тени сомнения ответил Олег. – Стоимость товара несравнима ни с какими последствиями.
Вскоре, однако, появился один из «своих» таможенников. Его привел представитель турфирмы Володя. Таможенник был при форме, с папочкой, щеголеватого вида. Он даже не взглянул на опечатанные двери, а сразу поднялся в каюту капитана. Через какое-то время оттуда с лихорадочной поспешностью выскочил Володя и принялся собирать с коммерсантов по сто долларов, после чего было разрешено помещения распечатывать.
Я прикинул в уме, что с десяти или двенадцати человек набралась сумма не менее тысячи долларов. Я за целый рейс столько не заработал. Да, выгодно быть таможенником.
– Ну как там Корея? – спросил у меня Румянов, когда мы, грязные и потные, отдыхали на мешках в Жупиковской квартире.
– Наваривается, – ответил я, незаметно для себя уже пользуясь распространенным среди коммерсантов жаргоном.
В тот же вечер я сбегал на почту и позвонил в Питер, домой. Как там? Может, институт уже работает?..
– Нет, все по-прежнему, – охладила меня Катя. – Твой шеф, мне сказали, подрабатывает ночным дежурным в гостинице.
Мой руководитель дежурит в гостинице. Известный ученый Скрыплев разносит телеграммы. Я вожу контрабандный товар. Все при деле. Но выиграло ли от этого государство? И уже не в первый раз у меня возникло подозрение, что кому-то, каким-то силам выгодно, чтобы люди интеллектуального труда в нашей стране деградировали.
Бесцельно я брожу по палубе. Волн почти нет, лишь мелкая сонная рябь. На ней замысловатыми вензелями переливаются различные оттенки серого и голубого, напоминая рисунок агата (такие агаты мы с Олегом находили в Якутии). А прямо под бортом извиваются, точно играющие друг с другом огненные медузы, яркие блики солнца.
Нагретая палуба отдает краской. Кажется, время остановилось. Нет, это мы остановились, а оно идет, идет. Индигово-синяя тень от прибрежных скал все дальше протягивается по поверхности воды. Семь вечера. Пересменка таможни в восемь.
– Шо-то будет, – предрекает Шурик таким тоном, будто это касается лишь меня, но никак не его.
Но вот в половине восьмого с грохотом поползла из-под воды цепь. Может, еще успеем?.. Но по тому, как медленно мы вползаем в бухту, с какой ленивой неспешностью пограничник натягивает свою желтую ленту-границу, становится ясно, что к своей смене мы не попадаем. Поговаривали, что нас обошел и вклинился перед нами все тот же «Бурильщик».
Опять не успели!
Среди встречающих, выстроившихся в ряд, я разглядел Олега и Максима Румянова. Лица у них были пасмурные, как, наверное, и у меня.
– Смена целый день ждала вас! – с упреком, как будто я тоже был виноват в задержке, сообщил мне Олег, когда нас, пассажиров, уже прогнали через досмотровый зал и возле ленточки-границы удалось задержаться и поговорить. – Да я понимаю, – досадливо скривился он. – Как вообще дела?
– Плохо, – ответил я, решив сразу выложить худшее – про украденный мешок тапок и, самое скверное, об оставшихся в Корее деньгах.
Выслушав меня, Олег неподвижно уставился вдаль. Его молчание было для меня тягостнее любых упреков.
– Всех требуют на судно! – строго окликнул меня Володя, золотозубый представитель турфирмы, который в первом рейсе ратовал за «алексеевцев». – Звереют, – отозвался он на вопрос, как идет досмотр. – Грозят опечатать все внутренние помещения, где складирован груз.
Помещения в самом деле опечатали, в том числе и мою лабораторию, что повергло меня в полнейшее уныние.
Выходило, что лучше было бы весь товар везти на палубе под чипсами…
– Повторяю: на судне продолжается таможенный досмотр. Хождение по судну и выход на берег категорически запрещается, – звучало по трансляции. – Разгрузка опечатанных помещений будет разрешена только под наблюдением работников таможни.
Я воспринял это как приговор. «Под наблюдением» – это значит, всё будут считать. А у меня и считать необязательно: два ряда коробок чипсов за дверью, а дальше сплошь мешки.
Мы с Безбережным, понурые, сидели без дела в своей каюте. Время уже подвалило к полуночи.
Наконец пронёсся слух (народ, несмотря па предупреждение, все же осуществлял «хождение по судну»), что таможенники покинули теплоход.
– У вас опечатали? А у тебя? Что собираетесь делать? – тревожно переговаривались между собой коммерсанты.
В это время радио объявило:
– Судно находится под арестом. Любая выгрузка запрещена. С восьми утра будет продолжен таможенный досмотр.
Пассажиры, кто с отчаянием, кто со злобой в глазах, матерясь, разбрелись по своим каютам, как по камерам заключения. Судно под арестом. Сообщения с берегом нет. Остается только ждать, чем все это кончится.
– С нашей стороны никаких проколов не было, – пробормотал Шурик, словно заочно оправдываясь перед кем-то (перед Олегом, конечно же). – Тут уж элемент везения. Нам не повезло. Значит, и Олегу тоже…
Вот тебе и благоприятный период, вспомнил я Шурины предсказания.
Однако в шесть утра «Морской биохимик» почти бесшумно отвалил от причала и на самом малом ходу, воровски прячась в тумане, направился в глубь бухты – на сорок четвертый причал. Видимо, было достигнуто какое-то соглашение с таможней.
– Не ссы, Вадька! – вошел в каюту отлучавшийся Шурик. – Я сейчас говорил с кэпом. Он сказал: приводите своего таможенника, он мне в бумагах отмечает, что груз соответствует списку, ставит печать – и, пожалуйста, снимайте пломбы!
Здорово. Получается, у каждого должен быть свой таможенник. А может, у каждого и есть такой?
С палуб уже вовсю шла разгрузка. Толкались пассажиры, грузчики, милиция, бандиты. Среди последних я многих уже узнавал в лицо. Они по-хозяйски разгуливали по судну, покуривали, приятельски переговаривались с охранявшими теплоход омоновцами.
Подошел Олег с напарниками и Пашей-«макаровцем».
– Что с опечатанной лабораторией будем делать? – хмуро спросил я.
– Вскроем, – без тени сомнения ответил Олег. – Стоимость товара несравнима ни с какими последствиями.
Вскоре, однако, появился один из «своих» таможенников. Его привел представитель турфирмы Володя. Таможенник был при форме, с папочкой, щеголеватого вида. Он даже не взглянул на опечатанные двери, а сразу поднялся в каюту капитана. Через какое-то время оттуда с лихорадочной поспешностью выскочил Володя и принялся собирать с коммерсантов по сто долларов, после чего было разрешено помещения распечатывать.
Я прикинул в уме, что с десяти или двенадцати человек набралась сумма не менее тысячи долларов. Я за целый рейс столько не заработал. Да, выгодно быть таможенником.
– Ну как там Корея? – спросил у меня Румянов, когда мы, грязные и потные, отдыхали на мешках в Жупиковской квартире.
– Наваривается, – ответил я, незаметно для себя уже пользуясь распространенным среди коммерсантов жаргоном.
В тот же вечер я сбегал на почту и позвонил в Питер, домой. Как там? Может, институт уже работает?..
– Нет, все по-прежнему, – охладила меня Катя. – Твой шеф, мне сказали, подрабатывает ночным дежурным в гостинице.
Мой руководитель дежурит в гостинице. Известный ученый Скрыплев разносит телеграммы. Я вожу контрабандный товар. Все при деле. Но выиграло ли от этого государство? И уже не в первый раз у меня возникло подозрение, что кому-то, каким-то силам выгодно, чтобы люди интеллектуального труда в нашей стране деградировали.
ОБЫЧНЫЕ «ЗАМОРОЧКИ»
Потянулись монотонные, хотя и довольно хлопотные дни. Товар расходился медленно. Приезжавшие из Уссурийска, Благовещенска, Южно-Сахалинска знакомые покупатели-оптовики жаловались, что торговля идет вяло: у народа мало денег, везде задерживают зарплату. Олегу же нужно было скорее все продать, чтобы вернуть долг и получить новый кредит до своего отъезда в Америку.
– У Безбережного объявление вышло, – сообщил он однажды, – «Продаются тапочки “Жеребенок”». Жеребенок! О-о-хо-хо! Ни один человек не позвонил. Он не понимает, что меня подводит такими объявлениями. Мне же за него деньги отдавать.
Десять тысяч детских тапочек «зависли» у Шурика, и получить с него деньги до своего отъезда Олег уже не надеялся.
У нас дела обстояли не намного лучше. Так, выявилось, что хозяин магазина «Новая Москва» мистер Чу напихал тапочек совсем не тех расцветок, каких я заказывал.
– Особенно вот эти, красные с мордочками – стопроцентный тормоз, – заключила Ольга, выкладывая образцы товара в прихожей. – Наши женщины такое не носят.
Несколько раз Олег вывозил меня на Некрасовский рынок, где я располагался недалеко от входа с двумя коробками тапок и связкой юбок.
– У Безбережного объявление вышло, – сообщил он однажды, – «Продаются тапочки “Жеребенок”». Жеребенок! О-о-хо-хо! Ни один человек не позвонил. Он не понимает, что меня подводит такими объявлениями. Мне же за него деньги отдавать.
Десять тысяч детских тапочек «зависли» у Шурика, и получить с него деньги до своего отъезда Олег уже не надеялся.
У нас дела обстояли не намного лучше. Так, выявилось, что хозяин магазина «Новая Москва» мистер Чу напихал тапочек совсем не тех расцветок, каких я заказывал.
– Особенно вот эти, красные с мордочками – стопроцентный тормоз, – заключила Ольга, выкладывая образцы товара в прихожей. – Наши женщины такое не носят.
Несколько раз Олег вывозил меня на Некрасовский рынок, где я располагался недалеко от входа с двумя коробками тапок и связкой юбок.