Неклюдов Андрей. Я – контрабандист

   Сперва я чувствовал себя скованно, мучительно топтался возле своего товара, безнадежно озираясь, но после двух-трех выездов вполне освоился.
   – Самые лучшие тапки! Отличная цена! Оптовая! – рекламировал я, удивляясь самому себе (увидели бы меня сейчас мои коллеги!).
   Порой набегала толпа женщин. Они наперебой начинали выхватывать тапки из коробок, мерить, копаться снова, подбирая нужный размер.
   – Не все сразу! – кричал я. – По очереди! Женщина, вы расплатились? А вы зачем вторую пару взяли? Первую положите обратно!
   И все же за целый день удавалось продать не больше двадцати пяти – тридцати пар тапок и три – пять юбок.
   – С такими темпами шестьдесят дней нужно выходить на рынок, чтобы все тапки распродать, – сделал заключение Олег.
   Но все это показалось мелочью, когда обнаружилось еще одно пренеприятнейшее обстоятельство.
   До этого дня к нам не раз приходили покупатели, интересующиеся спортивными штанами «Монтана», но уходили, когда Олег называл цену.
   – Э-э-э! Дорага! – кричали эмоциональные вьетнамцы. Или хохотали, просто покатывались со смеху, как хорошие актеры: – Такой цена никогда нету!
   – А какая ваша цена? – спрашивал Олег.
   Те называли, и тут уже была наша очередь хохотать.
   Вьетнамцы уходили. Потом возвращались и называли цифру ниже нашей, но чуточку выше своей.
   – Размеры все есть? – всякий раз уточняли они.
   – Все, – уверенно подтверждал я, ибо заказывал все размеры поровну.
   После несколько дней переговоров столковались на цене в четыре доллара. Покупателей повели на склад. Они распотрошили все мешки, переворошили увязанные пачками штаны и с разочарованными лицами, что-то по-своему лопоча и жестикулируя, удалились.
   Оказалось, все штаны (две с половиной тысячи) были только пятидесятого размера.
   Олег со злобой отшвырнул мешок и рухнул на ближайшую коробку, глубоко продавив ее.
   – Прогар, – процедил он.
   У меня в душе все переворачивалось, как при качке. Это я привез такой товар!..
   Единственным, кто сохранял выдержку, была Ольга.
   – Олег! – звонким голосом выкрикнула она. – Чего сидеть, опустив руки?! – (Олег действительно сидел, уронив руки на пол). – Надо что-то делать. Поезжайте на «китайский» рынок.
   На «китайском» рынке за наши штаны никто не давал больше трех и трех десятых доллара.
   – Облом! Потеря в тысячу семьсот долларов, – посчитал в уме Олег.
   Назад ехали молча. Мне казалось, что эти неудачи, связанные со мной, бросают тень и на нашу дружбу. И я лелеял надежду, что каким-либо чудесным образом найдется выход. Казалось, нужно лишь сильно этого захотеть. И я желал этого, как только мог, хотя некое суеверное чувство нашептывало мне, что, выпросив у судьбы поблажку сейчас, я могу не получить ее потом, в гораздо более критической ситуации…
   Ольга встретила нас сияющая:
   – А я штаны продала! Все! По три и девять.
   Мы не верили своим ушам, но физиономии наши уже расплылись в блаженной глуповатой улыбке (насколько я мог судить по лицу приятеля).
   Ольга рассказала, что вьетнамцы приходили после нас еще два раза, и она проявила героическую выдержку, отказываясь сбросить цену. Только после совершения сделки один из покупателей признался, что им необходимо было дополнить недогруженный, отправляемый в Москву контейнер.
   Выходит, и в Москву проложили себе путь корейские товары…
   – Великолепно! Молодец! – восторгался Олег, и мне показалось, что Ольга была рада не столько финансовому успеху, сколько тому, что муж ею доволен.
   Когда миновали первые восторги, я задумался о том, сколько хлопот и неприятностей доставил я Олегу с Ольгой своими неумелыми действиями. Знать, не создан я для коммерции. Мое дело – геология, наука. У меня другой склад ума. И, пожалуй, Олег здорово рискует, готовясь отправить меня еще в один рейс. Я попытался выразить ему эти свои сомнения.
   – Это ты из-за штанов? – усмехнулся он. – Брось! И не такое случается. Обычные заморочки. Я однажды привез две тысячи пар сапог, и все оказались сорок первого размера. – Он посмотрел на меня: дескать, каково?
   Я закатил глаза, как когда-то мистер Ли, рассказывая о мафии.
   – И ничего, потихоньку все распродали, – закончил Олег.

ТИМУР

   К Олегу приехал его младший брат Тимур – этакий крепыш лет двадцати с пухлым, сохранившим детские черты лицом и черными кудряшками волос. Предполагалось, что он будет помогать мне в отсутствие Олега. Наблюдая за ним, я решил, что передо мной человек, у которого не бывает плохого настроения. Он всем улыбался жизнерадостной улыбкой, шутил, носился с шумом за Машкой по комнатам.
   – Ничего, – зловеще предрекал Олег. – Поначалу он всегда такой веселый, а потом начинает тосковать по дому. Пойдут депресняки – и тогда он тебя задолбает.
   – Чем же? – не мог представить я.
   – Будет ходить и повторять одно и то же: как здесь плохо и как в Самарканде хорошо. Тебе тогда все придется делать самому – и товар продавать, и в магазины ходить, и посуду мыть.
   Пока же Тимур охотно брался за любое дело.
   – Тимур, не сходишь на склад? – отправлял я его с покупателями.
   – Да, конечно!
   – Посуду помоешь, ладно?
   – Хорошо, я все сделаю.
   С клиентами умел торговаться лучше нас всех.
   – Олег, ты лучше не мешай, – прогонял он брата. – Только цены сбиваешь.
   Покупатели, знавшие его по прошлому году, едва войдя, восклицали:
   – А-а-а, Тимур! Ну, этот три шкуры сдерет. Где там Олег? Зови Олега! – строго требовали они, а сами с трудом сдерживали улыбки.
   – Да я вам бесплатно, можно сказать, отдаю! – вдохновенно заливал Тимур. – Сам еще доплачиваю, лишь бы вам хорошую цену сделать,
   Раза два мы выходили с ним вдвоем продавать тапочки, и торговля шла гораздо живее, чем у меня одного.
   Однако не прошло и пяти дней, как Тимур затосковал по дому. Он уже почти не шутил, отпускал лишь какие-нибудь мрачные замечания, вроде:
   – У нас в Самарканде я больше могу заработать, урюк-мурюк продавать.
   – Зачем тогда сюда приехал? – сердился брат.
   – По Машке вот соскучился, – уныло трепал тот Олегову дочку по голове, после чего снова надолго замолкал.
   В один из таких дней Олег вывез брата в очередной раз на рынок с зонтиками, и тот, простояв с утра до вечера, не продал ни одного.
   – Бычара! – ругался Олег, волоча к машине коробку и пакеты с товаром. Следом мрачно плелся продавец и исподлобья, щуря черные глаза, поглядывал в спину брата.
   – Ты бы видел, как он стоит, – делился со мной Олег своим возмущением. – Зонтиком, как дубинкой, помахивает, так глядит, бык, что все его за десять метров обходят. Женщина одна осмелилась, спрашивает: «Другой расцветки есть зонтики?» – «Не нравится – иди», – рычит, а у самого полная коробка самых разных расцветок.
   Ежедневно Тимур отправлялся на почту звонить домой.
   – Уговаривает жену приехать, – комментировал Олег. – Месяц не может один побыть!
   «Зато я могу», – грустно подумалось мне. В памяти возникла дочка. Вспомнилось, как накануне отъезда она подошла ко мне, обняла и говорит: «Ой, папочка, как я тебя люблю! Я всегда тебя любила, даже когда меня еще не было». Защемило в груди. Но ведь и ради нее я нахожусь здесь…

МАСЛОМ ВНИЗ

   В конце концов новый кредит был получен, Олег отбыл с семьей в путешествие, а мы с Тимуром остались готовиться к следующему рейсу. Вернее, готовился один я, так как Тимур целыми днями сидел в кресле, не проявляя интереса к окружающему миру.
   За неделю до рейса стало известно, что на «Морской биохимик» фирма «Марштур» набирает клиентов только с паспортом моряка.
   – Пойдет «Скрыплёв» по паспорту туриста. Почему не хотите на «Скрыплеве»? – с очаровательной улыбкой пропела мне Эмилия Ивановна, когда я напомнил ей про обещанное для меня место по «овировскому» паспорту.
   – Но, Эмилия Ивановна, вы же сами знаете, что там нет лабораторий, даже трюма нет! – вскричал я.
   – Да, с помещениями там не очень…
   На том разговор и завершился.
   Правда, старпом «Скрыплева» Жбадин, сосед Олега по подъезду, уверял, что для нас у него найдется лучшее помещение. «Лучшее помещение», как потом оказалось, было всего в десять кубов объемом.
   Шура Безбережный в рейс не шел.
   – Какой мне рейс! – поднимал он плечи почти вровень с головой. – Я с тапочками надолго припух.
   Мне на сей раз он предрекал период неудач, который, по его убеждению, будет длиться месяца полтора – до самого дня моего рождения.
   – Это такое время, когда бутерброд у тебя будет падать исключительно маслом вниз, – образно пояснил он.
   Поначалу эти пророчества как будто и впрямь начали сбываться. Я поневоле вспомнил о них, когда старпом Жбадин, единственный знакомый из команды, наотрез отказался принять у меня «закукленную» пачку валюты, чтобы спрятать.
   – Ты что, смеешься?! Прошлый раз нас так шмонали, что я чуть инфаркт не получил. Зачем мне это надо? – морща и без того сморщенное бурое лицо, бормотал он.
   – Олег советовал обратиться именно к вам, говорил, проблем не будет, – с трудом сохраняя выдержку, твердил я (судно вот-вот должно было уйти на морвокзал на оформление).
   – Если бы он хотя бы заранее предупредил, я бы как-то подготовился…
   – Но что делать?!!
   – Подойди к кому-нибудь из команды. К боцману подойди, – и он поспешно удалился по коридору.
   Кое-как удалось всучить пакет пропойного вида боцману с условием, что полпроцента от суммы пойдет ему (вообще же за такую услугу, как я узнал, берут одни, и два, и больше процентов). После этого мне стали лезть в голову всякие нехорошие мысли. Например: что, если этот боцман скоропостижно умрет? С виду он совсем доходяга. Или, пьяный, упадет за борт? Всякое ведь бывает… Что тогда? Ведь никто в таком случае не найдет этих денег (целое состояние!). В одночасье они для нас исчезнут. Вспомнил я и про оставшиеся у корейца Пети пять тысяч долларов. Вернее, я и не забывал о них, но сейчас подумалось: а вдруг он открестится, мол, никаких денег не оставалось…
   Едва отплыли, возникла неприятность другого рода. Моя лаборатория оказалась единственной на судне, всем остальным пассажирам фирма предоставила по пять кубических метров в бывшем ВЦ – вычислительном центре, по величине напоминавшем трюм, где спрятать товар было практически невозможно. Неудивительно, что на мою кладовку начались посягательства. Одни пытались ее у меня перекупить, другие требовали справедливого раздела. Представитель «Марштура» Женя, сменивший на этом посту золотозубого Володю, тоже чернявый, с тонкими усиками, какие больше подошли бы игроку в бильярд, ходил за мной по пятам, уговаривая уступить помещение в пользу фирмы. И мне пришлось проявить несвойственную мне агрессивность и отшить их всех, как когда-то на «Турбидите» маленький злобный Сашок отшил выступающую за справедливость девицу.
   Если в чем мне и повезло однозначно, так это с соседом по каюте. Это был высокий худощавый парень с чуть смущенной всегда улыбкой и деликатным манерами. Благодаря Володе (так звали соседа) я избавился от одной, мучившей меня заботы: как мне загрузить в одиночку предполагаемую гору товара? С этой задней мыслью я как-то в разговоре расписал ему выгодность покупки товара вместе со мной – тогда и цены будут для него значительно ниже, и не придется тратить время на поиски, так как магазины и их хозяева мне известны.
   – Если так, то это упрощает мою задачу, – обрадовался Володя. – А я, со своей стороны, помогу тебе при погрузке, – сам предложил он то, о чем я намеревался его просить.

«НЕСОМНЕННЫЙ ДАР»

   В этот раз я действовал намного четче, чем прежде. Мы с Володей переходили из магазина в магазин, продавцы встречали меня как родного, цены были для нас минимальными, и мой спутник искренне уверовал, будто имеет дело с прирожденным коммерсантом.
   – У тебя несомненный дар! – говорил он с восхищением.
   Наверное, скажи я ему, что я – геолог, он бы ни за что не поверил.
   В магазине «Катюша» в этот приезд я был встречен совсем не так, как до этого. Петя, прежде почти не обращавший на меня внимания, нынче не отходил от меня ни на шаг. Он сразу развеял мои опасения насчет пяти тысяч долларов. На эту сумму он приготовил мне красивые костюмы «Поло Клаб» по цене на два доллара ниже, чем они продавались на Техасе, да и на остальное сбавил цены более, чем я смел надеяться. Я объяснял себе столь резкую перемену его чувством вины за оставшиеся у него деньги или тем, что в эти дни пришло мало российских судов. Но оказалось, что это не так.
   Когда мы остались вдвоем, он обратился ко мне с непривычно горестным выражением лица:
   – Вы не можете мне помочь?
   Я посмотрел на него с недоумением: я? Помочь миллионеру Пете?!
   – Один человек, – заговорил магазинщик почти шепотом, печально склонив свою большую голову, – должен мне деньги. Много деньги. Двести шестьдесят тысяч доллар. Он Владивосток. Я давал товар реализация… Человек этот есть мафия, я узнал. Это самый большой мафия Владивосток. Понимаете? Я хочу приехать. У меня есть документы… – и он стал показывать какие-то отксерокопированные бумаги. Вид у него был жалкий. Ясно было, что дело его безнадежно, он и сам, похоже, понимал это и обращался ко мне лишь по свойству человека надеяться на чудо, на неожиданную помощь или хотя бы в поисках сочувствия. Я и мог лишь посочувствовать.
   – Вы только никому не говорите, я прошу, – шевельнулись крохотные губки на лунообразном лице.
   Я предположительно догадывался, что тем человеком из мафии был Гладков, долгое время, по словам Безбережного, ублажавший доверчивого корейца. (Позднее я узнал, что во Владивостоке оседает таким образом немалое количество денег, и вернуть их магазинщикам часто оказывается не под силу.)
   В скором времени начали поступать первые партии груза, и мой новый приятель Володя был совершенно ошеломлен.
   – Я с такими масштабами впервые сталкиваюсь, – признался он, смущенно улыбаясь, после того как мы до полуночи таскали мешки с обувью на верхнюю палубу.
   В результате наших усилий образовался длинный высокий ряд мешков, притулившихся к сложенным в виде блока коробкам чипсов и печенья. Ожидался контрактный груз, и я надеялся, что им полностью завалят мой товар.
   – Не волнуйся, – заверял меня старпом Жбадин, – тут гора получится до самой трубы. Еще и драка за место на палубе будет.
   Однако время шло, а палуба оставалась на две трети свободной, и, словно сигнал SOS, ярко сияли на ней мои оранжевые тюки.

ТАЙФУН

   В день отхода, ранним утром, я внезапно проснулся, словно от толчка.
   Стояла тишина, лишь чуть слышно посапывал на верхней полке Володя. По стеклу иллюминатора сбегали капли воды.
   В одних трусах я выскочил наружу. Моросил дождь, змейками струясь по крашеной палубе. Город, море, небо – все было серым, дымчатым. В мгновение ока я взлетел по вертикальной лестнице на пеленгационную палубу. Мои мешки мокли. С брезента, покрывавшего чипсы и печенье, вода сбегала прямо на мой груз. Нижние мешки уже очутились в луже.
   Чертыхаясь, я метался по судну, пытаясь отыскать хоть какой-то кусок брезента или полиэтилена. Попадались лишь обрывки, которые я кое-как лепил по верху мешков, большей частью без толку. Вспомнив, что каждая пара кроссовок или тапок упакована в полиэтиленовый пакет, я временно успокоился и, вернувшись в каюту, продрогший и мокрый, принялся заваривать чай. Однако отведать его мне было не суждено. Теплоход вдруг начал мелко дрожать и крениться, так что и Володя пробудился в тревоге и сел, держась за край кровати. Капли дождя уже не сбегали по стеклу иллюминатора, а размазывались по нему тоненькой пленкой. Нарастал гул. Даже здесь, в бухте, в порту, разыгрались такие волны, с такой силой принялись раскачивать и ударять судно о стенку причала, что, казалось, вот-вот расколотят его вдребезги.
   Я снова выбежал под дождь. Брезенты, покрывавшие груз на палубах, вздувались зловещими пузырями, которые пучились на глазах и ползли от края к краю. Заряды дождя, словно пущенные из брандспойта, осыпали оголявшиеся ряды картонных коробок. Кусочки полиэтилена, покрывавшие мои мешки, давно улетели за борт. Казалось, от порывов ветра сотрясаются и сооружения порта, и сам город. Лужи делались шероховатыми и размазывались по асфальту пирса, как капли дождя по иллюминатору.
   Вдвоем с Володей мы принялись таскать поддоны, сваленные беспорядочной кучей на берегу, надеясь сложить на них мешки, но не успели забросить на борт и десяток, как послышались свисток и окрики. Подкатил на велосипеде полицейский в сером мокром плаще.
   – Э-э! – заорал он и энергично замахал рукой от судна к себе, показывая, что поддоны нужно вернуть.
   Мы притворились, будто не понимаем.
   – Э-э! – прокричал он еще более угрожающе и уехал.
   Мы вновь ваялись за дело, но тут опять послышалось знакомое:
   – Э-э-э! – но уже как будто с дружелюбными интонациями.
   Дергая головой в сторону, полисмен вроде как приглашал меня следовать за ним. Поколебавшись, я внял его призывам.
   За синим металлическим ангаром кореец указал мне на кучу сложенных стопками прорезиненных брезентов. Затем вытащил бумажку и на ней нарисовал – «20 $».
   Я едва втащил этот тяжеленный пакет на палубу, рассчитывая, что сейчас разом укутаю весь свой пропадающий товар, стал разворачивать и ужаснулся. Все было в дырах, в пятнах мазута и в угольной пыли. На палубу стекала черная жижа. Полицейский, заработав двадцать долларов, больше не показывался.
   Положение становилось критическим. В это время на палубу поднялся заспанный, с помятым лицом старпом Жбадин.
   – Тайфун, – дыхнул он мне в лицо перегаром и замолчал, считая, видимо, что этим все сказано.
   – И что? Что с контрактным грузом?! – прокричал я сквозь гул.
   – Какой теперь груз! Какой дурак в такую погоду повезет?! – махнул он рукой, сплюнул и, шлепая по залитой дождем палубе домашними тапочками, отправился восвояси.
   Выходит, мой товар останется незамаскированным… Какое-то время я находился словно в оцепенении, лишь отплевывался от дождя, слепо уставясь в серую мглу. Однако через пять минут я уже снова действовал. Позвонил в «Катюшу» Пете, и тот прислал мне с машиной два отличных новеньких пластиковых брезента с кольцами по краям и бобину капронового шнура. Затем я вступил в переговоры с хозяином чипсов, добиваясь разрешения использовать его товар для прикрытия моего.
   – Только так, чтобы мои коробки не мокли, – нехотя согласился тот.
   После этого я нанял за шестьдесят долларов двух матросов – молодого, резвого, и пожилого, медлительного и угрюмого (столь угрюмого, что в другое время я предпочел бы держаться от него подальше), и втроем, под шквалами ветра и дождя, мы перекладывали коробки, мешки, укрывали рвущимся из рук брезентом теперь уже единую кучу. Мы возились часа три. Натягивали, что было сил, концы шнура, и все равно брезент вздувался, с треском хлестал закраинами.
   – Лучше не сделаешь, – заключили мои наемники, теперь уже оба угрюмые и мокрые.
   Ураган же только крепчал. Выходить в открытый океан представлялось безрассудством, однако турфирма (в лице Жени) не желала нести дополнительные расходы и оплачивать внеплановую стоянку. У коммерсантов же не оставалось денег.
   – Только выйдем, весь ваш груз полетит за борт, – предрекали матросы. – Никакие веревки не удержат. Все потеряете.
   В отчаянии я готов был снова разрушить с таким трудом выстроенное сооружение и посбрасывать тюки вниз, в полупустое помещение ВЦ, где у меня также была сложена часть товара. Однако тайфун оказался, видимо настолько серьезным, что корейцы не решились прогнать нас, и мы простояли бесплатно до следующего утра, а после – еще сутки. Впрочем, было нечто унизительное в том, что корейские службы отнеслись к нам более гуманно, чем наша российская фирма.

ЧУН ЛИ

   Нет худа без добра. На второй день непогоды, когда упругость ветра заметно ослабла, а дождь ударял лишь редкими рассеянными залпами, я смог осуществить свое давнее желание продолжить знакомство с городом. Я взял зонтик, фотоаппарат, заряженный японской обратимой пленкой «Фьюджи», и отправился во влажный, причесанный ветрами Пусан. Я лишь слегка жалел, что некому будет сфотографировать меня самого, поскольку Володя остался на судне. Поэтому как благосклонный жест судьбы воспринял я неожиданное знакомство.
   Неподалеку от Техаса я остановился на перекрестке двух улочек, раздумы–вая, куда мне направиться. Оглядываясь по сторонам, я среди размеренно бредущих прохожих заметил стоящую в такой же, как и я, нерешительности девушку. Я принял ее за школьницу, до того она была тоненькая, с прямыми черными волосами, с сумочкой-портфельчиком через плечо. Мы встретились взглядами, и она, хмыкнув чему-то, быстро отвернулась. Мне это показалось забавным, и я шутливо, подражая «мадамам» из «Голливуда», спросил:
   – Почему «ха-ха»?
   – За-блу-димся? – с усилием по-русски ответила кореянка, смешливо глядя на меня.
   Минуту спустя мы уже шли рядом. Ветер подталкивал нас в спину. Через несколько мокрых кварталов я выяснил, что Чун Ли (так звали девушку) – студентка, что она живет и учится в Сеуле, изучая в университете русский язык и литературу.
   – У меня есть… мечта… – приподняв глаза к небу, едва ли не по слогам излагала она свои мысли, – изучать… изучить русский язык совершенно… совершенство.
   (Никогда не предполагал, что у кого-то в азиатских странах может быть такая мечта.)
   Пока же о совершенстве говорить не приходилось. Перед тем как что-то промолвить, моя спутница тихонько шевелила губами, вопросительно взглядывала на меня, словно ожидая подсказки, и иной раз смолкала на половине слова, прижав губы пальчиком. Но это, казалось, лишь прибавляло ей обаяния.
   Как я понял, она приехала в Пусан впервые, так что мы с ней одинаково плохо ориентировались. Тем не менее, мы пешком достигли раскинувшегося по предгорьям парка района Чагалача. Там мы поднимались и спускались по бесчисленным каменным лесенкам, среди буйной растительности, любуясь видом города, просторной бухты и синеватых скалистых островов. И где бы мы ни находились, нас повсюду настигал влажный, пахнущий дождем и океаном ветер. И оттого, что рядом со мной была девушка, жительница этой страны, все вокруг уже не казалось мне чужим, как прежде, словно ее связь с этой землей передавалась каким-то образом и мне.
   На крохотном, прилепившемся к уступу балкончике на развороте лестницы мы сфотографировали друг друга. На получившихся впоследствии слайдах ветер разметал волосы Чун Ли, раздул пузырем ее тонкую блестящую курточку. Сам же я, сощурившийся, похож на корейца.
   Потом мы сидели в чистом уютном кафе, ели разноцветное мороженое в пластиковых чашечках и беседовали. Наверное, со стороны наша беседа напоминала разговор глухонемых. Чун Ли, подбирая нужное слово, приоткрывала рот, шевелила пальцами рук и порой издавала тонкий звук, как если бы брала ноту.
   Я по нескольку раз повторял одно и то же, усиленно жестикулируя.
   – Вы любите… поэти? – спрашивала девушка.
   – Петь?
   – Нет, нет. Пети – нет, – с белозубой улыбкой трясла она головой. – Поэти.
   – Стихи? – догадывался я.
   – О, да, да! Стихи! – искренне обрадовавшись, она торопливо расстегнула свою сумочку-портфельчик, вытащила и развернула передо мной широкую тетрадь:
   – Напишите, пожалуйста, ваше… лучший поэти… стихи, какой вы любите.
   Я записал «Приморский сонет» Ахматовой и долго затем растолковывал, что означает «с неодолимостью», «ветхий», «скворешни» и о чем вообще стихотворение.
   – Я буду изучать… изучить этот стихи и почитать моим друзья…
   Было мне удивительно легко и приятно с ней, и ни разу даже не пришло в голову заговорить о коммерции или похвастаться перед ней количеством долларов, что я привез с собой в Корею, как хвастался я некогда перед Ём Ён Сон.
   Расстались мы уже в сумерках у освещенной электричеством будки пропускного пункта причала. Девушка приблизилась ко мне вплотную (что за чудные духи!), приподнялась на цыпочки (я уже было решил, что она собирается меня поцеловать)…
   – Ва-дим, – произнесла она в самое мое ухо, так что мне стало щекотно, – я… я хочу день сего-дня… не забывайти.
   Тогда я поцеловал ее.
   Кто знает, предоставь судьба нам с Чун еще несколько встреч, и, возможно, еще одной сентиментальной любовной историей стало бы в мире больше. Однако в мире куда больше историй, которые, не успев начаться, оборвались по воле обстоятельств.
   Так и я, расставаясь с Чун, знал, что это, скорее всего, мой последний рейс в Корею.

КАЖДЫЙ ЗА СЕБЯ?

   Рано поутру отшвартовались и под все еще довольно резвым ветерком, треплющим расхлябанные брезенты и видавший виды флаг, покинули гавань.
   В открытом океане нас встретила крупная остаточная зыбь, накатывающая большими пологими валами. Стулья ездили по полу каюты, а мы передвигались, держась за стенки. Но меня беспокоило другое. Мысленным взором я видел пустоту огромного помещения ВЦ и жалкую горку сложенных там моих мешков (всего около двадцати штук), как будто специально выставленных напоказ.
   – Надо как-то прятать товар, – теребил я тех, чей груз также был свален в ВЦ.