Некрасов Евгений. Блин и неуловимые киллеры

   Такая история случилась с Блинковым-младшим в конце сентября. Ограбили Вальку Суворову. Лучший сыщик из всех восьмиклассников Москвы начал расследование и… оказался подозреваемым. Тогда он и познакомился с детским инспектором Рыбочкиной.
   Много лет Рыбочкина расследовала дела подростков-хулиганов, подростков-воров и подростков-грабителей. Подростков-сыщиков она до Митьки не знала. Зато видела, что фамилия «Блинков» мелькает то в уголовных делах, то в жалобах соседей. А среди обвиняемых фамилия «Блинков» не мелькает. «Ясно, – решила Рыбочкина, – контрразведчица выгораживает своего сына».
   Как в таком случае должен поступить детский инспектор?
   Рыбочкина хотела отправить Блинкова-младшего в интернат для подростков с отклонениями. Она как рассуждала? Рано или поздно этот Блинков влипнет в такое преступление, что даже мама не спасет его от детской колонии. Так лучше заранее устроить его в интернат. Там, за надежными решетками, под наблюдением врачей-психиатров и опытных надзирателей из этого Блинкова, может быть, получится порядочный человек.
   Короче говоря, в милиции у Митьки был враг. Разумеется, Рыбочкина желала ему только добра, но это дела не меняло.
   Родителей долго не было. Милицейский курсант самозабвенно пил чай. Он отдавался этому занятию всей душой, как будто прибыл из пустыни и год не видел воды. На Митьку он старался не смотреть.
   – У тебя практика? – из вежливости спросил Блинков-младший.
   – Ну да, у Рыбочкиной, в подростковой группе, – буркнул Васечка.
   – А много там народу?
   – Она да я. – И окончательно расстроенный, Васечка выложил: – Я в угрозыске мечтал практиковаться, а они меня…
   – Ничего, – утешил его Блинков-младший, – летом ты вообще в парке хулиганов гонял, а теперь смотри: расследование ведешь!
   – Да какое расследование, – махнул рукой Васечка. – Я говорю, Марь Семенна, что вы делаете? Это же Блин, я его вот с таких лет знаю. – Он показал рукой чуть выше стула. – Учится хорошо… Ты ведь хорошо учишься?
   – По «лит-ре» будет тройка, если исправить не успею, – уточнил Блинков-младший.
   Васечка хмыкнул, показывая, что одна тройка – сущие пустяки.
   – Значит, я ей правильно сказал. Хорошо, говорю, учится, спортсмен. И мама у него контрразведчица. А у вас, Марь Семенна, какой контингент? Наркоманы, шпана, по десять приводов в милицию. Чего вы к нему привязались?
   – А она говорит: «В тихом омуте черти водятся».
   – Откуда знаешь? – удивился Васечка.
   – Догадался.
   – Иди, говорит, и отбери у его матери объяснение. Если, говорит, ей некогда сына воспитывать, то мы передадим его в надежные руки.
   – Ага, в интернат.
   – В интернат, – подтвердил Васечка. – Слушай, Блин, она упрямая. Ты бы поосторожней, а? Чем ты там занимаешься?
   – Служебная тайна, – ответил Блинков-младший. – Тебе могу намекнуть по-товарищески. Завтра к вам в милицию придет фоторобот одного человека…
   – Ориентировка на розыск, – подсказал Васечка. – Он что, преступник?
   – Свидетель. Бомж, зовут Никита.
   – А не врешь?
   – Спорим на двадцать щелбанов, – невозмутимо предложил Блинков-младший. – Ну, может, не завтра, а послезавтра.
   – Через два дня, – великодушно увеличил срок Васечка.
   Не успели они ударить по рукам, как вошла мама. Лицо у нее было такое строгое, что Васечка сидя вытянул руки по швам и начал привставать.
   – Сидите, курсант, – разрешила мама. – Вам нужно письменное объяснение? Митек, дай бумагу. И конверт найди.
   Было ясно, что уладить дело с упрямой Рыбочкиной не удалось. Блинков-младший вырвал тетрадный лист, и мама, не присаживаясь, начала быстро писать: «Инспектору по делам несовершеннолетних капитану милиции Рыбочкиной от подполковника контрразведки…» Что там дальше, никто не видел – мама стала прикрывать написанное рукой.
   Объяснение вышло совсем коротким, не больше двух строчек. Мама заклеила его в конверт и вручила Васечке:
   – Василий, я тебе доверяю, но это личное послание. Если Рыбочкина подошьет его в дело, ты прочитаешь. Но мне кажется, что не подошьет.
 
   Проводив милицейского курсанта до двери, мама с непроницаемым лицом начала убирать со стола. Блинкову-младшему хотелось узнать, что за личное послание она отправила Рыбочкиной, но расспрашивать маму было бесполезно. Захочет – сама скажет.
   И она сказала, только совсем о другом:
   – Пал Петрович восхищен твоими сыщицкими талантами.
   – Ну уж, «восхищен»! Он бы тоже эту пулю нашел. И ты бы нашла, если бы захотела, – признал Блинков-младший.
   – Но я не захотела… Ты молодец, единственный сын.
   – Молодцов под домашний арест не сажают, – заметил Блинков-младший.
   – Наоборот! Считай это признанием твоих способностей. Если бы я не думала, что ты можешь разыскать преступников, то позволила бы тебе сколько влезет играть в сыщиков. А ты не играешь, в том-то все и дело. Иногда это меня пугает.
   Мама ушла, собрав чашки на поднос, а Блинков-младший сел делать уроки. Оставленные в прихожей газетные статьи удалось спасти и спрятать в диван. Он думать не мог ни о чем другом. Скорее бы родители улеглись!
   «Так, историю можно не учить – она пойдет первым уроком, химия не лезет в голову, в физике я и так разбираюсь, литературу за один вечер не прочтешь. Последние два урока завтра – «физ-ра», предмет серьезный. Физподготовку нельзя запускать, а то сам не заметишь, как вырастет живот. Поработаем с гантелями, и домашнее задание готово… Да, совсем перестал учиться. Признаю. Но Пал Петрович говорит, что это пройдет, а ему можно верить: опытный опер, с крыши упал. А если серьезно, я хорошо понимаю все, что в таких случаях говорят взрослые. Но человек не компьютер, с программы на программу не переключается. (А как было бы здорово: записал историю в один файл, химию в другой и снова занялся расследованием.) Сейчас мне на ум ничего не идет, кроме дела пропавшего бомжа…»
   Торопя время, Блинков-младший улегся в постель раньше всех, даже раньше кролика Ватсона. Этот балбес вылез из своего ящика на подоконник и смотрел одним глазом на улицу, другим в комнату. Такое у кроликов зрение, чтобы враги не подкрались. Они даже у себя за спиной видят почти все, и головой крутить не надо.
   – Дело Иванченко не для нас, Ватсон, – сказал ему Блинков-младший.
   Кролик промолчал.
   – Но про дело Никиты нам ничего не говорили.
   Кролик дернул ухом.
   – Вы как всегда спешите с выводами, Ватсон, – заметил Блинков-младший. – Хотите, я восстановлю ход вашей мысли?
   Кролик опять промолчал, а молчание, как известно, знак согласия.
   – Вы считаете, что дело Никиты – часть дела Иванченко, и в этом я с вами согласен, – подбодрил Ватсона Блинков-младший. – А дальше вы рассуждаете так: раз нам запрещено расследовать дело Иванченко, а дело Никиты – его часть, значит, и дело Никиты расследовать нельзя. Так?
   Кролик не возражал.
   – Но это поверхностный вывод, Ватсон! – укорил его Блинков-младший. – Если рассуждать по-вашему, то раз я не могу накопить миллион, а рубль – часть миллиона, значит, я и рубль накопить не могу!
   Кролик виновато прижал уши.
   – Ага, дошло! – обрадовался Митек. – А скажите-ка, Ватсон, куда я завтра поеду?
   Одно кроличье ухо приподнялось и зашевелилось, ловя его голос.
   – Правильно: в контрразведку, составлять Никитин фоторобот. Видите, меня даже просят: «Дмитрий Олегович, помогите разыскать Никиту!», а вы говорите – запрещено!
   Пристыженный Ватсон развесил уши, как вертолетные лопасти, и уковылял к себе в нору. А Митек дождался, когда придет мама с контрольным поцелуем в лоб, достал свои газетные статьи и стал перечитывать под одеялом, включив фонарик.
   Какие тут уроки!
 

ЧТО БЛИНКОВ-МЛАДШИЙ УЗНАЛ ИЗ ГАЗЕТ И О ЧЕМ ДОГАДАЛСЯ САМ

 
   Вечером третьего мая Иванченко ехал домой не один. Его подвез на своей машине знакомый – такой же, как и он, оперативник и тоже подполковник милиции. Его фамилия была Большаков. Потом на этого Большакова пало серьезное обвинение; Его даже на время отстранили от работы.
   Большаков был единственным, кто оказался поблизости от места преступления. И при этом не помог Иванченко, а, наоборот, отбежал в сторону и спрятался за машиной! То, что он рассказал следователю и что потом попало в газеты, выглядело так, словно Большаков что-то недоговаривает, если не врет. Он утверждал, что не видел киллеров, только слышал выстрелы, и не пришел на помощь, потому что не сумел открыть дверь подъезда.
   Но – начнем сначала.
   Оперативники – не те люди, которые в восемнадцать ноль-ноль встают из-за рабочих столов и расходятся по домам. Может, в это время они висят на крыше, вцепившись одной рукой, а с другой стреляя в бандита! Или допрашивают свидетеля, или дописывают документ, который завтра понадобится следователю. Разве можно бросить борьбу с преступностью из-за того, что рабочий день кончился? Нет, они трудятся не сколько положено, а сколько нужно.
   Вот и Большаков вечером третьего мая уходил из Управления в половине восьмого. Дверь Иванченкиного кабинета была распахнута. Подполковник словно кого-то ждал и, когда Большаков проходил мимо, вскочил из-за стола.
   – Я тоже домой собираюсь, – сказал он, – подбросишь меня?
   Это было первое подозрительное совпадение, которое насторожило следователя, а за ним и журналистов.
   Судя по тому, что Блинков-младший вычитал в газетах, допрос происходил примерно так:
   Следователь: Вы что же, заранее договорились с Иванченко ехать вместе?
   Большаков: Нет.
   Следователь: Вы дружили?
   Большаков: Нет, но были давно знакомы. Иванченко попросил подвезти, мне было по дороге, и я подвез.
   Следователь: Он ждал, когда вы поедете домой?
   Большаков: Похоже на то.
   Следователь: А он это как-нибудь объяснил?
   Большаков: Нет, просто сказал – подвези.
   Следователь: А раньше он часто вас об этом просил?
   Большаков: Ни разу. Я, бывало, сам ему предлагал: «Степан Иваныч, рядом живем, хочешь, подброшу?»
   Следователь: А он?
   Большаков: Когда соглашался, а когда говорил: «Я лучше пешком до метро пройдусь».
   Еще один подозрительный факт: по словам Большакова, Иванченко попросил подвезти его к самому подъезду. Двор у подполковника был старый и тесный, колодцем, с единственным въездом через подворотню. Пока Большаков разворачивался, чтобы ехать назад, Иванченко скрылся в подъезде. Секунд через десять оттуда послышались выстрелы…
   Следователь: Вы и раньше подвозили Иванченко к подъезду?
   Большаков: Нет. Он всегда выходил на улице, у подворотни.
   Следователь: Можно ли назвать его поведение в тот вечер необычным?
   Большаков: Да.
   Следователь: Вас оно насторожило?
   Большаков: Несильно. Я решил, что у Степана Иваныча проблемы, но не опасные для жизни.
   Следователь: А вы не пытались его расспросить?
   Большаков: Нет. У нас это не принято. Проблемы могли быть связаны с его служебными тайнами, а кто же о тайнах расспрашивает? Если бы Степан Иваныч мог и хотел сказать, то сам бы сказал.
   Следователь: Итак, он скрылся в подъезде, затем вы услышали выстрелы. Почему вы не побежали на помощь?
   Большаков: Я побежал, а там стальная дверь с кодовым замком. Я не знал кода. Смотрю, решеточка с динамиком, значит, думаю, есть домофон. И набрал наугад номер квартиры.
   Следователь: Какой номер вы набрали?
   Большаков: Не помню. Куда пальцы попали, такой и набрал. В той квартире сняли трубку. Я кричал: «Откройте дверь, милиция!», но мне не открыли.
   Следователь: Как вы поступили?
   Большаков: Отбежал к машине и занял позицию для стрельбы.
   Следователь: А почему не позвонили в другую квартиру?
   Большаков: Времени не оставалось. Я же понимал, что стреляли в Иванченко и сейчас киллеры выбегут на меня.
   Следователь: А встретить их у двери вы не могли?
   Большаков ( мрачно): Иванченко уже встретил.
   Следователь ( цепляясь за слово): Выходит, в тот момент вы уже знали, что Иванченко ранен?
   Большаков: Я знал, что стрельба прекратилась, значит, в кого-то попали.
   Следователь: Так почему вы не позвонили по домофону в другую квартиру?
   Большаков: Я уже объяснил – ждал выхода киллеров и укрылся за машиной.
   Следователь: Почему вы говорите «киллеров», во множественном числе? Вы же тогда не знали, что их было двое.
   Большаков: Нет, я сразу это понял, потому что первые два выстрела почти слились. Третий прозвучал секунд через пятнадцать – контрольный. Картина была вполне ясная, и я уже не надеялся увидеть Степана Иваныча в живых.
   Следователь: И сколько же вы ждали выхода киллеров?
   Большаков: Три минуты, я засек время. А потом на улицу выбежала женщина. Она там живет, я позже проверил. Кричит: «Убили, милиционера убили!» Я кинулся к подъезду, она увидела мой пистолет и опять захлопнула дверь.
   Большаков был в штатском. Эта женщина, соседка Иванченко, приняла его за киллера и до приезда милиции не впускала в подъезд. А когда подкатила патрульная машина, киллеров и след простыл.
   Это была главная загадка дела подполковника Иванченко: каким путем скрылись преступники?
   В доме имелся черный ход, но его давным-давно заколотили досками и так завалили всяким хламом, что не могло быть и речи о том, чтобы выйти через него на улицу.
   С двери в подвал был сорван замок. Милиционеры пустили по следу собаку, но та, побродив по подвалу, вернулась к той же двери.
   Похожая картина ждала их и у чердачного люка: сбитый замок и неясные следы в пыли, которые, попетляв, снова возвращались к люку. В одной из газет сообщалось, что на чердаке нашли старое тряпье. Судя по всему, там ночевал бомж (Никита?!). Его искали, но не нашли…
   Вообще, собака вела себя странно. Чихала, крутилась на месте – словом, отказывалась работать. У Большакова и у других милиционеров, первыми прибывших на место преступления, слезились глаза. Собачий проводник утверждал, что лестницу опрыскали настойкой жгучего перца из баллончика.
   Вот и все. Преступники исчезли, как привидения. Многие винили в этом Большакова, считая, что оперативник растерялся, а может быть, и хуже: струсил и, спасая свою жизнь, позволил киллерам уйти через подъезд.
   Следствие не смогло доказать ни того ни другого. Но честь подполковника Большакова осталась запятнанной.

Глава XII. ИТОГИ РОЗЫСКНЫХ МЕРОПРИЯТИЙ

   Фоторобот был успешно составлен. Никита вышел как живой. Борода до глаз, волосы до плеч, лба не видно, а
   нос вроде толстоват, но другого в компьютере не
   было.
   – Может, есть особые приметы: родинки, шрамы? – допытывался криминалист, который составлял фоторобот.
   – Может, и есть, – ответил за всех папа. – Только под волосами разве увидишь?
   – Действительно, – согласился криминалист и стал пожимать руки папе, Ирке и Блинкову-младшему. Каждому он говорил: «Благодарю за помощь…» «Благодарю за помощь…» «Благодарю за помощь». А потом сказал: – Такой фоторобот хорошо ставить на буфет, чтоб дети конфет не таскали. А для розыска он мало пригоден. Во-первых, среди бомжей полно таких заросших образин, во-вторых, побреется гражданин Никита, и вы сами его не узнаете.
 
   Из здания контрразведки все вышли немного расстроенные. Папа переживал, что попусту убил время, которое мог бы с толком потратить в Ботаническом саду, совершая научные открытия. Митек переживал из-за того, что не смог помочь контрразведке, а Ирка – из-за того, что прогуляла два урока. (Она была аккуратисткой и отличницей, хотя сплошь да рядом сдувала у Блинкова-младшего математику). Одно утешение: в школу их подбросили на оперативном «жигуленке» с форсированным мотором. Когда он рвал с места на светофорах, то обходил другие машины, как стоячие! Хотя особого толку в этом не было, потому что потом приходилось останавливаться у следующего светофора.
   Другие итоги вчерашних розыскных мероприятий: двойка по литературе, пятерка по физкультуре. По физкультуре у Блинкова-младшего всегда были пятерки.
   Повесив нос, он прибрел домой и, как было приказано, позвонил маме на службу. Попал на автоответчик: «Вы позвонили по номеру… оставьте ваше сообщение». Митек оставил – про двойку, чтобы мама успела остыть до того, как вернется домой, – и вышел во двор.
   У дома, где жил Никита, стоял тот самый «жигуленок», который утром отвозил их с Иркой в школу!
   Рядом был припаркован микроавтобус с нашлепкой на крыше, выдававшейся над ветровым стеклом, как надвинутый козырек кепки. Часть тротуара напротив подвального окна с простреленными стеклами была оцеплена веревкой. По сугробу на обочине тротуара бродил человек в наушниках, с длинной палкой в руках. На конце палки был цилиндр величиной с фонарик. Цилиндром человек водил у себя под ногами, по шажку продвигаясь вперед.
   Миноискатель. Гильзу ищут, понял Блинков-младший. Раньше он видел миноискатели только по телеку.
   Вокруг веревки кучками стояли дворовые пенсионерки. Насчет миноискателя они тоже сообразили и сделали свои выводы. Молодого человека расспрашивали, будут ли эвакуировать дом или, может, обойдется. А одна пенсионерка по прозвищу Санта-Барбара уже эвакуировала свои главные ценности – маленький телевизор и болонку – и с довольным видом сидела на лавочке у подъезда.
   – Если дом взорвется, рухнет прямо на ваш телек, – проходя мимо, заметил Блинков-младший. Они с Санта-Барбарой друг друга терпеть не могли.
   – Зелен еще старших учить, – ответила пенсионерка и отодвинула свой драгоценный телевизор сантиметров на десять по лавочке. Болонка тявкнула.
   Дверь Санта-Барбариного подъезда распахнулась, и оттуда вдруг вышла мама. В руках у нее была картонная коробка.
   – Бомба! – ахнула Санта-Барбара и героически закрыла собой болонку с телевизором.
   Не заметив Митьку, мама отвернулась и придержала дверь ногой. И потянулись, потянулись люди с такими же коробками. В распахнутую дверь было видно, что они поднимаются по лестнице из подвала. Последним шел Пал Петрович и ворчал:
   – Меня-то зачем вызвали? Грузчиком?
   Тут баллистик увидел Блинкова-младшего и закивал, сверкая непокрытой лысиной:
   – Дима, Дима, как я рад!
   Мама обернулась и наконец заметила единственного сына.
   – А я не рада, – мрачно сказала она. – Тебе было приказано дома сидеть!
   У Пал Петровича стало такое обиженное лицо, как будто мама прикрикнула на него, а не на Митьку. Он хотел что-то сказать, но поскользнулся по наледи на своих больных ногах и упал. Картонная коробка полетела на асфальт. Санта Барбара вскрикнула басом и прижала к себе болонку. Из раскрывшейся коробки вылетела Никитина сумка и еще какое-то тряпье. Блинков-младший бросился к эксперту, но тот уже сам вскочил и, натянуто улыбаясь, отряхивал колени.
   – Не лютуй, Ольга Борисовна, – как ни в чем не бывало сказал он. – Ну, вышел парень воздухом подышать. Дима у тебя умненький-благоразумненький. Не станет же он совать нос туда, где прищемить могут!
   Судя по всему, мама уже рассказала Пал Петровичу о своих опасениях.
   Человек с миноискателем обошел сугроб на окруженном веревками участке и перебрался на другую сторону тротуара.
   – Пойду в машину. Ноги зябнут, – пожаловался эксперт.
   – Иди лучше к нам, погрейся, – предложила мама. – Заодно и этого Шерлока отведешь. Чаю попьете. Иди, обманщик! – «Обманщик» относился, понятно, уже к Блинкову-младшему.
   – Это почему я обманщик?! – возмутился Митек. – Я тебе позвонил на службу!
   – И сразу – во двор?! Вот допрыгаешься, заставлю звонить каждые пятнадцать минут!
   – Разойдитесь, сыщики! – сказал Пал Петрович и, подхватив Блинкова-младшего под руку, заскакал рядом с ним своей странной походкой. – Ну, показывай, где живешь.
 
   С Пал Петровичем было интересно. По дороге он рассказал Митьке, как однажды снимал дачу в деревне, а там случилось преступление. Местный милиционер не знал, как снять отпечатки пальцев, и Пал Петрович помог ему, не имея под рукой ничего нужного.
   Сначала эксперт сжег кусок резины, собрал копоть на стекло, соскоблил, и получился мельчайший порошок. Теперь нужно было нанести порошок на дверную ручку, за которую брался преступник. Это делается большой мягкой кисточкой, как у художников, а милиционер смог достать только малярную, из щетины. Ладно. Пал Петрович взял вместо кисточки пучок человеческих волос и проявил отпечатки. А сохранить их было нечем! Для этого годится прозрачная липкая лента, но в деревне такой не нашлось. Пал Петрович выпросил у одной модницы лак для волос и в несколько слоев напшикал его на отпечатки. А потом надрезал пленочку засохшего лака и снял вместе с отпечатками. В таком виде их отправили в город, и там по ним установили преступника.
   – Самое трудное было найти пучок волос, – заключил Пал Петрович, поглаживая себя по лысине.
   Митек в ответ рассказал, как придумал вставить бумажную трубочку в дыры, пробитые пулей в стекле. И как они с Иркой обыскивали стройку – ведь он тогда думал, что стрелял снайпер. И про перевернутое ведро, на котором кто-то сидел у окна и ел булочку.
   – А почему ты решил, что булочку? – заинтересовался эксперт.
   – А там кусок полиэтиленки валялся, как раз от булочки.
   – И ты не подобрал?! На нем же пальчики должны были остаться, пальчики! – Пал Петрович ужасно огорчился из-за Митькиного промаха. – А если бы версия со снайпером подтвердилась? Дима, нельзя оставлять после себя недоделанные дела! Бывает, криминалисты даже пыль с места преступления собирают, а ты полиэтилен бросил!
   Разговор продолжался на кухне. Блинков-младший заварил чаю, и они сидели и беседовали, и Митек грыз баранки, а Пал Петрович размачивал.
   – А зачем вам Никитино тряпье? – спрашивал Блинков-младший.
   – Я только эксперт, – пожав плечами, говорил Пал Петрович. – Если найдут гильзу, я проведу экспертизу. А тряпки отдадут химикам, и они скажут, что на них, допустим, следы цемента, или угля, или женской косметики. Но мы обычно не знаем, зачем это нужно. Версии выдвигают те, кто ведет расследование.
   Блинков-младший сомневался, что тряпки помогут расследованию. На них могли быть следы чего угодно, ведь Никита собирал их в помойке.
   – А зачем гильзу искать? – спросил он. – Пуля же есть!
   – Для уверенности. Знаешь, сколько дел развалилось в суде из-за мелочей?! Найдут преступников, найдут пистолет, найдут Никиту. Он скажет: «Они в меня стреляли». Следователь должен доказать, что было покушение на убийство. А для этого – доказать, что стреляли в Никиту, а не просто так, что стреляли именно эти люди именно из этого пистолета. На суде адвокат преступников возьмет да и скажет: «Что это за пулю вы подсовываете? Почему ее не вынули из стены подвала, а изъяли у какого-то несовершеннолетнего Блинкова? Кто знает, откуда он ее взял?» Судья и засомневается. А у нас будет второе доказательство: гильза с места преступления.
   – Выходит, мне не поверят, а преступникам поверят?! – оскорбился Блинков-младший.
   – Это не игра в «веришь – не веришь», а закон! – торжественно произнес Пал Петрович. – Дура лекс сэд лекс, что по латыни означает «суров закон, но это закон».
   – Вот именно, дура! – буркнул Блинков-младший. – Я бы вообще всех этих адвокатишек запретил. Ничего себе, преступников выручают!
   – А представь, – сказал Пал Петрович, – идешь ты вечером по улице и видишь: впереди двое спорят. Вдруг один падает, а другой убегает. Ты бросаешься к упавшему, а у него в груди нож. Хочешь помочь, посадить его поудобней. Да еще, может, не знаешь, что нож в ране трогать нельзя, и вынимаешь, думая, что так человеку будет легче. В этот момент подъезжает патрульная машина, и тебя застают с ножом в руке. А раненый умирает, не приходя в сознание. Как считаешь, понадобится тебе в суде защитник?
   – Все равно, – сказал Блинков-младший, – честному человеку адвокат не нужен. Правда всегда всплывает.
   – Да, почти всегда. Но часто слишком поздно, – печальным голосом заметил эксперт.
 
   Пришла мама и опять набросилась на единственного сына: почему он тортом Пал Петровича не угостил? От вчерашнего торта осталось больше половины. Он лежал в холодильнике, и Митек о нем просто забыл, а то бы, конечно, угостил эксперта. Но сейчас он разозлился, потому что мама весь день к нему придиралась. И ляпнул:
   – Мой торт, кого хочу, того и угощаю!
   Не успел он договорить, как уже понял, что сдуру плюнул в душу хорошему человеку. Пал Петрович ему – и патрон с надписью, и разные истории, а он торта пожалел. Хотя и не пожалел вовсе, а просто так получилось, язык повернулся так, но уже ничего не объяснишь!
   – Гильзу-то нашли? – ровным голосом спросил баллистик.
   Мама, тоже как ни в чем не бывало, сказала, что нет и уже вряд ли найдут, что она дала команду сворачиваться, пойдемте, Пал Петрович, машина ждет, Пал Петрович.
   На Блинкова-младшего они не смотрели. Повернулись и пошли.
   – А я еще двойку по «лит-ре» получил! – выкрикнул им вслед Митек.

Глава ХIII. ПОД ДОМАШНИМ АРЕСТОМ

   Из вредности Блинков-младший стал есть свой торт столовой ложкой и ел, пока не затошнило. А потом долго смотрел на школу просто потому, что на нее выходило окно.
   Вокруг школы была ограда из стальных прутьев. Справа – сад, слева – спортивная площадка, где летом играли в футбол и в баскет, а зимой заливали каток. Площадка тоже была за высоченной оградой из сетки. Из окна, сверху, это здорово смахивало на зоопарк: большой вольер, а внутри еще один, поменьше. Блинков-младший так смотрел, смотрел, и до него начало доходить…
   Раньше он считал, что школьная ограда – от посторонних. Но какой человек в здравом уме пойдет в школу, если может не ходить?! С другой стороны, медведь в зоопарке тоже имеет причины считать, что его ограда – от посторонних. Он сидит в своем вольере, никого не трогает, а публика его дразнит и кидается не всегда булочками. Так что должен думать медведь? Наверное, он даже рад, что защищен от посторонних надежной крепкой оградой. Ему в голову не приходит, что он живет в неволе. И, конечно, сторожа его не разубеждают. Они говорят: «Какой большой и опасный мир за твоей оградой, медведь! Какой ты еще слабенький и глупый, медведь! Как мы боимся за тебя, медведь!»