Снова какой-то смотрящий… Блинков-младший не стал о нем расспрашивать, боясь показать, что ничего не смыслит в нищенском бизнесе. Емкое словечко. «Смотрящий», значит, смотрит. И разводит попрошаек, если они сталкиваются, как сегодня «одноногий» с «паралитиками». А за это смотрящему отдают половину выручки. В общем, ясно: главарь нищих.
   – Хочешь, езжай с нами до конечной, – предложил попрошайка. – Сдадим выручку, и я спрошу, куда смотрящий твоего Никиту поставил.
   Блинков-младший согласился. Еще бы! Натерпеться стыда, налететь на детского инспектора Рыбочкину и отступить, когда розыск Никиты приближается к концу?! Не на того напали!
 
   Минут через десять их разыскал Витька. Он выглядел очень довольным и на расспросы «старшего брата» ответил:
   – «Паралитики» – тоже люди. Сказал им, что мы только с одного вагона сливки сняли, дал полсотни отступного, и расстались друзьями… Пойдем скорей, и так уже из расписания выходим!
   Кряхтя и жалуясь, старший попрошайка снова начал превращаться в «одноногого». Витька поторапливал: по нищенскому расписанию их уже догоняла другая компания «инвалидов». Плохо, если они столкнутся. Те, кто идут первыми, снимут с поезда всю выручку, а вторым будут подавать меньше, и они нажалуются смотрящему.
 
   Катить кресло Блинкову-младшему больше не пришлось. Теперь попрошайничал Витька, а он только переходил за нищими из вагона в вагон.
   У этого Витьки с памятью было плоховато. Он путал слова, а на третьей попытке, когда казалось, что уж теперь-то все пойдет гладко, вдруг снова выдал: «Сами мы не местные!» Если поезд уходил прежде, чем Витька успевал перекатить коляску в другой вагон, «одноногий» подзывал Блинкова-младшего и заставлял повторять речевку.
   Особенно ему нравилось, что собирают они не просто на протез, а на шведский. «Одноногий» считал это находкой Блинкова-младшего, новым словом в нищенском бизнесе. Во-первых, шведский – значит, дорогой. На него можно долго собирать, и постоянные пассажиры метро не будут посмеиваться, сталкиваясь с побирушками. Во-вторых, когда человек говорит «на шведский протез», значит, он приценился, он знает, что ему нужно и сколько не хватает денег. То есть скорее всего не врет.
   – Сильная речевочка! – восторгался «одноногий». – Услышу, что какой-нибудь гад за мной повторяет, я у него на самом деле ноги поотрываю!
   – Все равно придется смотрящему сказать, – остудил его Витька, и одноногий сник:
   – Да, теперь пустят по всему метро и за полгода заболтают…
   Блинков-младший не стал говорить, что не выдумал шведский протез. Такой был у одного папиного однополчанина. Тот ходил на нем даже без палочки и не думал попрошайничать – ни на протез, ни просто так. Он работал инженером, а когда денег не хватало, подвозил людей на своем старом «Москвиче». Больше всего ему не нравилось, когда его жалеют. А попрошайки били на жалость, и это было подло.
 
   Смотрящий оказался верзилой в глеб-жегловском кожаном пальто на меху. Стриженый затылок, мясистое лицо – словом, «братан».
   Велев Блинкову-младшему постоять в сторонке, Витька с «одноногим» подъехали к нему и долго пересчитывали мелочь. Потом у них начался какой-то затяжной и, судя по всему, неприятный разговор. Смотрящий несколько раз кидал в сторону Блинкова-младшего ускользающие взгляды и отводил глаза. Наконец он с безразличным видом отошел от коляски «одноногого» и сел на лавочку, а к Блинкову-младшему торопливо затрусил Витька.
   – Зовет, – сказал он. – Главное, не борзей, и все будет в порядке.
   – Как его зовут? – спросил Блинков-младший.
   – Захочет познакомиться – сам скажет. Побежали, – поторопил Витька. – Он любит, когда бегом.
   Бежать по приказу мелкого уголовника?! А вот фиг ему, решил Блинков-младший и пошел чуть быстрее, чем обычно. Все же дразнить смотрящего не хотелось. Витька то и дело обгонял его и оборачивался с несчастным лицом:
   – Говорю, не борзей!
   Под конец он тянул Блинкова-младшего за руку.
   Подошли, а смотрящий отвернулся и, сделав пальцы веером, стал рассматривать золотой перстень на безымянном.
   – Н-ну? – требовательно сказал он.
   – Речевку повтори! – зашипел Витька.
   – Граждане пассажиры… – начал Блинков-младший.
   Смотрящий глянул через плечо и наморщил лоб.
   – Уже интересно. А почему не «люди добрые»?
   – Потому что всем надоело. Люди, конечно, добрые, но не хотят… – Блинков-младший чуть не сказал «преступников кормить». Он же сам видел, как «одноногий» отдал мордатому смотрящему половину денег. – Люди добрые, но пока едешь в метро, нищие зайдут раза три. Все, как услышат «люди добрые», сразу газетами загораживаются. А «граждане пассажиры» похоже на объявление по радио.
   Смотрящий одобрительно кивнул.
   – Дальше, – подтолкнул Блинкова-младшего Витька.
   – «Мой брат прошел войну и остался цел и невредим»…
   – А это зачем? – Теперь смотрящий повернулся к Блинкову-младшему. Сидя, он был чуть ниже Митьки, а смотреть снизу вверх, видно, не хотел и глазами указал на скамейку рядом с собой.
   Блинков-младший сел и объяснил:
   – «Остался цел и невредим», чтобы интересно было. Всем сразу хочется узнать, из-за чего он все-таки без ноги.
   – Привлечь внимание, – согласился смотрящий.
   Так они разобрали каждую фразу речевки. Смотрящий тоже одобрил «шведский протез» и вообще относился ко всему очень серьезно. Наверное, точно так же пробуют каждое словечко на вкус заказчики телевизионной рекламы.
   Конец разговора был неожиданным: смотрящий достал из пухлого бумажника сто долларов и сунул Блинкову-младшему за пазуху:
   – Все, гуляй. Если такое же для «беженцев» сочинишь, заплачу вдвое.
   Сто долларов, наменянные из нищенской мелочи, пекли тело, как раскаленные. Митек никогда не взял бы эти подлые деньги. Выудив скомканную бумажку из-за пазухи, он вернул ее уголовнику.
   – Я Никиту хочу найти. Он тоже «одноногий», сталкивался на этой линии вот с ними, – Блинков-младший указал на Витьку.
   – Будет речевка для «беженцев», будет и Никита, – решил смотрящий, охотно принимая сотню обратно, и подал для рукопожатия два пальца: – Большой.
   Блинков-младший понял, что это кличка. И что он приглянулся смотрящему.

Глава XVIII. ОПЯТЬ ЭТОТ ВАСЕЧКА

   Он знал, где искать Ирку. В глубине парка была залитая льдом аллея, которую их восьмой «Б» считал своей. Случалось, там, не сговариваясь, собиралась половина класса. Сейчас его напарница каталась одна, успела замерзнуть и разозлиться.
   – Ты чумовой, Митяище! – заявила она. – Ты крейзи и здравствуй-дерево! Я тебя жду, от всяких придурков отбиваюсь, а ты?! Нашел развлечение – милостыньку просить!
   Блинков-младший подождал, пока она спустит пар, и кротким голосом сказал:
   – Спасибо за Рыбочкину.
   – А это кто, тетенька с сумками? – сообразила Ирка.
   – Тетенька – милицейский капитан, – обрадовал напарницу Блинков-младший.
   – Все из-за тебя, Митяище! – расстроилась Ирка. – И не объяснил, в чем дело! Раз – и удрал, а я жду, жду… Ты соображаешь, что тебя отпустили под мое честное слово? Ты же под домашним арестом. Как бы я домой вернулась без тебя?!
   По Иркиному голосу чувствовалось, что ругаться ей хочется уже меньше, чем узнать, в чем же дело. Бегство от милицейской капитанши в компании попрошаек – загадка на загадке!
   – Мне уже можно или ты еще не все сказала? – поинтересовался Блинков-младший.
   Ирка несильно треснула его по затылку. Можно было считать, что напарники помирились.
 
   Чтобы не мерзнуть, они стали кататься по аллее, крест-накрест взявшись за руки. Блинков-младший рассказывал, а Ирка охала, ахала, говорила «полный улет!» и вообще восхищалась. Ее замерзшие мокрые пальцы грелись в Митькиной руке, и все это было очень приятно. А потом еще как по заказу к ним пристал какой-то придурок. Чувствуя себя героем, Блинков-младший воткнул его головой в сугроб.
   Оказалось, воткнутый приставал не просто так. Его подослала компания. Когда Блинков-младший совершил свой подвиг, шпана вышла из-за деревьев. Двое стали вынимать воткнутого, а еще четверо – окружать наших.
   Для общего впечатления Блинков-младший помахал у них перед носами ногой в коньке, хотя не стал бы бить железякой по лицу. Растолкал двоих, протащил Ирку, и они легко и весело удрали на коньках. Блинков-младший не чувствовал себя побежденным. Зато эти семеро, которые полезли на одного с девчонкой, наверняка почувствовали, что остались в дураках.
   – Поехали домой, – сказала Ирка. – Я уже накаталась.
   – А то вдруг догонят, – в тон ей добавил Блинков-младший и засмеялся. Ему сейчас было море по колено.
   – Да, вдруг догонят, – серьезно сказала Ирка. – Я не хочу, чтобы ты получал от каких-то дураков.
   Это было совсем на нее не похоже. Как-никак, Блинков-младший знал Ирку всю жизнь.
   – А раньше ты любила, когда я за тебя дрался, – сказал он.
   – Это раньше. Тогда я еще не была молодой леди, – с загадочным лицом ответила Ирка и поцеловала его в щеку.
   Сердце сыщика выскочило из груди и, сшибая снег с веток, улетело в космос.
   Лед кончился. Не снимая коньков, они где шагом, где накатом по натоптанному снегу добежали почти до метро и переобулись во дворе на лавочке.
   – Пожалуй, я выйду за тебя замуж, – заявила Ирка. – Не благодари. Я еще окончательно не решила.
   У Блинкова-младшего завертелось на языке:
   «А я тебя звал замуж?» Но Ирка бы обиделась, и он благоразумно промолчал. А напарница, взяв его под руку, развивала свою мысль:
   – Конечно, не сразу. Сначала нам нужно окончить училище контрразведки или налоговой полиции. Налоговая мне даже больше нравится. Там дают специальность бухгалтера, а с ней ни где не пропадешь.
   Блинков-младший поймал себя на том, что рот у него разинут, и давно – язык успел высохнуть. Он сглотнул и спросил:
   – Ир, с чего это ты вдруг?
   – Признаюсь, решение далось нелегко. Я долго колебалась, – солидным, учительским тоном ответила Ирка. – Когда ты хотел стать банкиром, это было так скучно! Они все мордатые, с толстыми пальцами, и жена у них для красоты, как афганская борзая. А мы с тобой будем напарниками. На всю жизнь!
   – Надоест, – засомневался Блинков-младший.
   Ирка поняла, что Митек это говорит не из вредности, а на самом деле не уверен. И успокоила его:
   – Ничего, со мной не соскучишься. И с тобой тоже.
 
   Словом, все, все было прекрасно. Если бы только не упрямая Рыбочкина… Чем ближе Блинков-младший с Иркой подходили к дому, тем ниже опускался задранный нос лучшего сыщика из всех восьмиклассников Москвы. Ирка заметила, что Митек не в своей тарелке, и по-своему его подбодрила:
   – Так и быть, посуду буду мыть я. А ты будешь стирать. На машине. Там пара пустяков: поставил программу, заложил белье и через час вынимай готовое.
   – Спасибо. Это внушает веру в будущее, – ответил Блинков-младший. Меньше всего его сейчас интересовала стиральная машина, которую еще надо купить лет через восемь. Но, во всяком случае, Ирка старалась.
 
   Васечкин басок из кухни он услышал, как только отпер дверь.
   – Ольга Борисовна, мне самому это не нравится, но приказ есть приказ!
   – Митя вернется, и мы у него спросим, – отвечала мама. – От меня-то вы что хотите? Я сама в первый раз об этом слышу.
   – Напишите объяснение, – упрямился Васечка.
   – Но я пока что ничего не знаю.
   – Так и напишите: «По сути заданного вопроса я на данный момент сведений не имею».
   – Васечка, ты соображаешь, что говоришь? – перешла на «ты» мама. – Это объяснение устареет, прежде чем ты его донесешь до милиции. Митек вот-вот вернется и все расскажет.
   Больше не таясь, Блинков-младший швырнул на галошницу сумку с коньками и начал раздеваться.
   – Митек, это ты?! – крикнула мама.
   – Я! Василий, а тебя, что ли, опять Рыбочкина прислала?
   – Пройдите! – со всей милицейской строгостью скомандовал с кухни Васечка.
   Блинков-младший сунул ноги в домашние тапочки и прошел.
   Васечка с мамой пили чай. На столе стоял торт, и милицейский курсант уже успел слопать солидный ломоть. Везло ему. Нет, поймите правильно! Торта не жалко. Но, с другой стороны, понятно, что предназначался торт одному восьмикласснику за успехи в розыске. То, что его лопал милицейский курсант, явившийся ябедничать на этого восьмиклассника, было, согласитесь, несправедливо.
   – Я кое-что слышал, – признался Митек. – Опять подросток Блинков не дает покоя барыне Рыбочкиной.
   – Что за «барыня»? – фыркнула мама. – Давай без фамильярностей. Она капитан милиции…
   – …и желает мне добра, – закончил Блинков-младший.
   – Да, а ты… В общем, рассказывай! – приказала мама. Лицо у нее было чужое. Ясно, что как честный человек она решила сначала разобраться, почему единственный сын попрошайничал, а уж потом его ругать. Но то, что ругать она будет обязательно, тоже было ясно.
   – Оперативное мероприятие, – объяснил Блинков-младший и покосился на Васечку.
   – Курсанту можно, – кивнула мама.
   – Я знаю, где Никита…
   Мама жестом остановила его, подумала и сказала:
   – Курсанту, пожалуй, рано. Пойдем в комнату.
   Васечка покраснел и насупился. Выходя, Блинков-младший сделал ему ручкой.
 
   Мама втащила Митьку в свою комнату и плотно прикрыла за собой дверь.
   – Объяснения потом, – отрывисто сказала она. – Ты его видел?
   – Нет, но завтра точно увижу. А может, и сегодня, если речевку для «беженцев» сочиню.
   – Какие беженцы, какая речевка?
   Мама рылась в сумочке. Выложила пистолет, выложила пудреницу и запасную обойму с патронами и добралась до небольшого конверта.
   – Никита попрошайничает в метро, – стал объяснять Блинков-младший, – одноногого изображает. У них поделено, кто по какой линии ездит, и даже расписание есть. А следит за всеми смотрящий. Он скажет, где Никита, если я сочиню речевку для «беженцев». Ну, знаешь, как они говорят: «Сами мы не местные» – и все такое.
   Мама вытряхнула из конверта несколько паспортных фотокарточек и разложила на туалетном столике.
   – Никита здесь есть?
   Блинков-младший замялся. Все мужчины на карточках были по-солдатски коротко острижены – попробуй узнай в них заросшего до глаз Никиту!
   И вдруг…
   – Кранты! – простонал он. – Ну конечно, кранты!
   С одной из карточек на него смотрел «одноногий». Тот самый, с которым Блинков-младший попрошайничал!
   Мама перевернула карточку. «Краснов Николай Анатольевич», – прочитал на обороте Митек. Николай, а не Никита!

Глава XIX. КРАСНОВАТЫЕ УШИ ПРЕСТУПНИКА

   И закрутилась карусель! Минуту спустя Блинков-младший, наскоро объяснив маме подробности, был выставлен на кухню. А к Васечке мама даже не вышла, только крикнула из комнаты:
   – Василий, я освобожусь нескоро! Хочешь – жди, а лучше зайди завтра.
   И сразу же затилиликал телефон на кухне – мама дозванивалась по своему, параллельному. Васечка сидел красный как рак. Еще бы! Ему, милицейскому курсанту, «пока рано» знать то, что известно какому-то восьмикласснику!
   – Ну, как наш спор? – спросил Блинков-младший.
   Васечка молча полез в сумку. На свет появился бледный и грязный рисунок, раз десять прошедший через разные копировальные аппараты. Блинков-младший с трудом узнал фоторобот, который сам же помогал составлять в контрразведке. А вот подпись под рисунком он читал впервые: «Приметы Никиты. На вид не старше 40 лет, рост 175-178 см, среднего телосложения, худощавый, волосы русые, длинные, на одном из пальцев руки возможна татуировка в виде перстня».
   – Никакой татуировки у него нет, – заметил Блинков-младший. – Ее, наверное, пенсионерки во дворе придумали. И не Никита он, а Николай. Завтра у вас в милиции будет фотокарточка. Если его раньше не возьмет контрразведка.
   Васечка слушал, повесив голову.
   – Я проиграл, Блин, – вздохнул он. – Только, чур, бить без оттяжки. Спорили на простые щелбаны.
   Блинков-младший нацелился щелкнуть в покорно подставленный Васечкин лоб…
   …И подумал, что милицейский курсант здесь ни при чем. По справедливости, двадцать щелбанов заслужила Рыбочкина. Но в этом мире не будет справедливости, пока им правят взрослые.
   – Мне хватит того, что я просто выиграл, – великодушно сказал он и протянул Васечке руку.
 
   Мама вернулась на кухню, когда милицейского курсанта и след простыл.
   – Ушел? – удивилась она и сразу же забыла про Васечку. – Времени у нас в обрез. Одевайся, Митек, проводи меня до метро. Уточним кое-что, и вернешься домой.
   Блинков-младший понял, что мама вызвала группу захвата – брать смотрящего и, если повезет, Никиту, то есть Николая. Потому и спешка. Раз Николай сдавал выручку, значит, и другие попрошайки заканчивают рабочий день; смотрящий может уйти, и группа захвата опоздает.
   И точно. Не успели они выйти во двор, как мама потребовала:
   – Давай приметы смотрящего.
   Тут Блинков-младший блеснул! Он хорошо помнил, какие приметы Никиты были напечатаны под фотороботом, и выдал в том же порядке:
   – На вид не старше двадцати пяти лет, рост ниже меня, когда он сидит, а я стою, толстого телосложения, мордастый, волосы русые, короткие, на пальце перстень – вот такенная «гайка» – и еще кожаное пальто! Да, и кличка у него – Большой. Но лучше бы я сам его показал.
   – В следующий раз, – отрезала мама. – Глаза какого цвета?
   – Не помню, – признался Блинков-младший.
   – А уши?
   Уши Митек запомнил хорошо, потому что в начале их разговора смотрящий сидел к нему затылком.
   – Красноватые, – с уверенностью ответил он. – Без шапки, наверное, ходит.
   Мама отвернулась и прыснула в нос. Уши у нее тоже стали красноватые.
   – Я спрашивала про форму, – сказала она серьезным тоном.
   Блинков-младший понял, что сморозил ерунду. Ладно, а какие все-таки уши у смотрящего? Он отлично их помнил, но не мог описать.
   – Например, у тебя треугольные, малые, прижатые, – подсказала мама.
   Ощупывая для сравнения свои уши, Блинков-младший сказал:
   – Круглые, побольше моих и лопоухие.
 
   Они шли мимо школы. Еще пять минут – и метро; еще полчаса – и мама схватится с верзилой смотрящим. Она скорее всего даже не достанет пистолет из сумочки. Когда вокруг много народу, оперативники не стреляют, чтобы не задеть пулей случайного прохожего.
   – Мам, ты сама его будешь брать? – спросил Блинков-младший.
   – Много чести для такой шпаны, чтобы его подполковник брал, – фыркнула мама. – Ты что думаешь, единственный сын, маме не терпится погеройствовать? Я к себе в контрразведку еду, а смотрящего возьмут и без меня. Он и нужен-то минут на пять, пока не расколется. Трясанут его, узнают, где живет Никита, и отпустят.
   – Отпустят?! – удивился Блинков-младший. – Он же преступник!
   – Мы контрразведка, – ответила мама. – А таким жульем пускай вон Васечка занимается. Смотрящий он! Если хочешь знать, в уголовном мире смотрящий – это величина, как начальник отделения милиции, только наоборот. Он сам деньги не собирает. А этот Большой – в лучшем случае бригадир… Ну и как, единственный сын, понравилась тебе жизнь попрошаек? Не сеют, не пашут…
   – Противно, – сказал Блинков-младший. – Люди от души деньги дают, а они… Неужели никто об этом не знает?
   – Знают. Профессиональному нищенству сотни лет, а скорее даже тысячи! Думаешь, ты первый раскрыл, что нищие – обманщики?
   – Все?
   – В какой-то степени все. Не каждый ногу поджимает, но каждый, кроме совсем немощных, мог бы найти себе работу. Разве трудно сидеть на домашнем телефоне, звонки принимать? А таких работ полно.
   – А почему тогда по телевизору говорят: безработица, безработица?
   – Безработица для специалистов, – объяснила мама. – Если закроют папин Ботанический сад, он же не пойдет в грузчики, а будет искать работу для кандидата ботанических наук. Вот и получится, что где-то пустует место грузчика, а ботаник сидит без работы… Хотя наш папа долго не просидит. Он может быть преподавателем в институте или агрономом. В конце концов, может цветы выращивать на продажу. Он только одного не может: жить за чужой счет.
   – Мам, я не понял, ты кого воспитываешь? – удивился Блинков-младший. – Если меня, то я все понимаю.
   – Да никого, – сказала мама. – Просто обидно, когда взрослые дармоеды втягивают ребят. Этот Витька задаром получает деньги на развлечения, которые тебе достаются не каждый день. Скорее всего он считает себя очень умным. А на самом деле…
   Мама вдруг замолчала. До метро оставалось две минуты хода, а она свернула во двор и села на скамейку.
   – Что с тобой? – спросил Блинков-младший.
   – Ничего особенного, Митек. Могу я попудрить нос?
   И мама действительно начала пудрить нос. Но Блинкова-младшего было невозможно провести такими штучками. Ему сразу стало ясно, что мама наблюдает за кем-то в зеркальце пудреницы!
   – Не оборачивайся, – убирая пудреницу, сказала мама. И – клац-клац – взвела пистолет в сумочке. – Митек, беги домой, позвони майору Василенко и скажи, что меня ведут. Передай, что я ему назначаю свидание через полчаса на Пушкинской площади, у памятника. Он знает, что делать.
   Блинков-младший вскочил, но мама остановила его.
   – Митек, ты должен уйти как ни в чем не бывало. Веди себя естественно, не озирайся и не задерживайся взглядом на прохожих. Лучше всего найди себе какое-нибудь занятие. Вон, видишь, банка из-под пива? Иди и пинай. И они расстались.
 
   Глядя вслед уходящей в метро маме, Блинков-младший вдруг почувствовал себя ужасно одиноким и беззащитным. Он не боялся, что человек, следивший за мамой (конечно же, преступник!), нападет на него. Он боялся сорвать ей оперативное мероприятие.
   Оказалось, что вести себя естественно – очень тяжелая задача.
   Мама не велела глазеть на прохожих. Опустить голову? Но это неестественно – идти, глядя под ноги, как будто тебе сто лет в обед и ты боишься упасть. Все-таки смотреть по сторонам? Но тогда рискуешь столкнуться взглядом с преследователем. Он поймет, что раскрыт, и уйдет, избежав ловушки, которую приготовит ему на Пушкинской майор Василенко.
   Пивная банка оказалась спасением. Какое-никакое, а занятие. Пиная ее, Блинков-младший дошел до угла дома и там не выдержал, обернулся.
   Мамина фигурка маячила далеко позади. Кроме нее, к метро шли еще человек двадцать. Блинков-младший отмел чересчур молодых, старушку и троих шедших вместе женщин, потому что следить компанией не ходят. Все равно на роль преследователей подходил по меньшей мере десяток мужчин и женщин. Было непонятно, как мама сумела засечь слежку.

Глава XX. СЮРПРИЗЫ СТАРОЙ КУРТКИ

   Майор Василенко служил с мамой уже пять лет. Их столы стояли в одном кабинете, их телефоны отличались на одну последнюю цифру, и дела они расследовали одни и те же: особо важные. Словом, у них было время и были случаи научиться понимать друг друга. Поэтому Блинкову-младшему не пришлось ничего объяснять. Он позвонил майору и повторил то, что велела мама.
   – Она так и сказала: «меня ведут»? – уточнил Василенко. – Их двое, что ли?
   – Не знаю, – ответил Блинков-младший, а майор вместо «До свидания» сказал «Есть!» и положил трубку.
   Можно было не сомневаться, что преследователей, пускай их будет хоть десятеро, ждет достойная встреча.
 
   Блинков-младший лег на диван и сказал ушам кролика Ватсона, торчавшим из ящика на подоконнике:
   – А пожалуй, Ватсон, дело близится к концу.
   Уши равномерно шевелились. Кролик что-то хрупал у себя в ящике и совершенно не интересовался делом пропавшего бомжа.
   – Вы ленивы и нелюбопытны, Ватсон, – упрекнул его Блинков-младший. – Хоть бы спросили, почему я так думаю.
   Кролик не спросил, но других слушателей у Митьки не было, поэтому он продолжал:
   – Сейчас возьмут Большого и вытряхнут из него адрес Никиты. Будем называть его так – по старой памяти. Я думаю, в подвалах он больше не живет, а снимает комнату или даже квартиру. Приедут к нему контрразведчики и скажут: «Не отпирайтесь, гражданин Краснов Николай Анатольевич, он же Никита! Нам известно, что вам известно»…
   Тут Блинков-младший задумался. А что может быть известно Никите?
   До сих пор ему хватало версии «Никита – свидетель». Она объясняла, почему преступники, стрелявшие в подполковника Иванченко, начали охоту за бомжом. Раз Никиту хотят уничтожить, значит, ему есть что рассказать контрразведчикам. Главное было найти Никиту раньше, чем это сделают киллеры, а от него ниточка потянется дальше.
   Сейчас его, считай, нашли. Пора допрашивать гражданина Краснова, а он вряд ли сразу выложит все, что знает. У него для этого было больше чем полгода, а он только на помойке залегал от всех людей в погонах. Следователь начнет его расспрашивать, Никита в ответ упрется: «Ничего не знаю», и что с ним поделать? Тупо твердить: «Не отпирайтесь, нам все известно». Нет, для допроса нужна крепкая и полная версия!
   Вообще, трудно понять мелкого жулика вроде Никиты. Стреляли в подполковника милиции. Бомж что-то знает о преступниках, а преступники что-то знают о нем (иначе его бы не нашли спустя полгода). Как в таком случае поступит нормальный человек? Да в милицию побежит!
   Ладно, допустим, этот человек – неумный и трусливый. Он боится преступников. Он боится выдать их милиционерам, потому что у преступников могут быть мстительные сообщники, которых он тоже боится. И вот он меняет имя, поселяется в подвале и шарахается от всех людей в форме, даже от Иркиного папы – налогового полицейского. Да что там в форме! На свете вообще не остается людей, которых он бы не боялся. Любой может сообщить о нем в милицию, и надо прятаться ото всех.