— У-уй!! Е-о! Плечо мое, плечо! Что ты мне вколола ночью, а? Смерти моей ждешь! То-то меня с утра тошнит!
   Ну, я тебе покажу смерти! — Голос Змея удалялся.
   Татьяна приоткрыла дверь. В конце коридора, за стеклянной дверью столовой, метался Змей, заталкивая патроны в барабан слоновьего ружья. Ужас! Она схватила сумочку, какую-то попавшуюся на вешалке куртку и побежала к черному ходу, открывавшемуся на змеестрельбище.
   Карабкаясь по изгрызенной пулями насыпи, она слышала за спиной громовой командный голос с крыльца:
   — Чтоб ноги твоей больше в моем доме не было!
   Вслед нырнувшей под колючую проволоку Татьяне загремели выстрелы, что-то небольно хлестнуло по плечу.
   Она обернулась. Хоть и похмельный, и во гневе, Змей благоразумно палил из слоновьего ружья в насыпь. Сырой песок фонтанами разлетался во все стороны.

ЗМЕИНАЯ ЛЮБОВЬ

   — Делай, что приказано! — прикрикнул Морской Змей и потянулся к пистолету. — Пойми, лейтенант, мне жалко девчонку не меньше, чем тебе.
   Но она оказалась не в том месте не в то время, и тут уже ничего не исправишь. Если ее отпустить, она сдаст нашу группу, и мы все здесь ляжем.
   Поэтому вопроса «убрать или отпустить?» просто нет. Либо ее убираешь ты, либо я. В последнем случае придется убрать вас обоих, потому что я больше не смогу тебе доверять.
   — Она клянется молчать, — буркнул Альварес.
   — Это ничего не меняет. Суть в том, что у нее есть возможность нас выдать. Я не собираюсь проверять на наших шкурах, сделает она это или нет.
В. КАДЫШЕВ. Морской Змей в раю

 
Змей. Суббота, 6 ноября
   Разложив на столе свой дачный арсенал, Змей шуровал в стволе карабина шомполом с масляной тряпкой.
   Чистить оружие полагается дважды: сразу после стрельбы, когда легко снимается основной слой порохового нагара, и на второй-третий день, когда из пор металла проступят остатки. Но вчера было не до чистки. За ночь нагар схватился коркой, а оружейная щелочь осталась в Москве. Змей ожесточенно водил шомполом, потел и злился.
   Он давно уже залил бы стволы маслом и бросил откисать еще на сутки, но убирать ружья в шкаф не хотелось.
   Ему было страшно.
* * *
   Важнейшее правило безопасности — «не высовывайся». Многие следуют ему поневоле и спокойно себе живут за картонными дверями хрущоб, поскольку ни имущество, ни способности, ни иные данные этих людей не представляют интереса ни для кого, кроме них самих.
   Состоятельный человек начинает строительство особняка с ограды, а в целом на системы безопасности уходит до двадцати процентов общей стоимости постройки. Его телефоны изъяты из общедоступных справочников, его жену и детей проверяет его же охрана — на предмет нежелательных связей; он вынужден подчиняться множеству запретов, впрочем, чаще всего необременительных: не ходить в одиночку, не вести важных разговоров по телефону, контролировать свои контакты, скрывать слабости… Таким образом, богач проводит жизнь в золотой клетке, сооруженной по его же собственному приказу.
   Он — человек-тень, доступный взглядам простых смертных только на отрезке в несколько метров между подъездом и автомобилем. Новинка (для России) — дома с подземным гаражом и лифтом с кодированными кнопками, поднимающим владельца квартиры в прихожую, минуя лестничную площадку, — ликвидирует и этот опасный отрезок.
   Тем не менее все эти меры безопасности не позволяют отсечь посягательства преступной элиты. Попросту говоря, лоточника на рынке «бомбят» свои уголовники, миллионера — свои.
   Целые категории состоятельных людей, от политиков до спортсменов-легионеров, не могут позволить себе даже такую ущербную систему безопасности. Правило «не высовывайся» — не для них, поскольку их карьера и доходы прямо пропорциональны умению высовываться.
   Они живут, как в стеклянной банке под гнетом. Сверху давит государство с его налоговыми службами. По бокам прозрачные стенки, за которыми не скроешься. В стенки бьются охотники до чужих денег и чужой славы, а снизу подкапывается жулье всех мастей, от мелких мошенников до солидных бизнесменов. В идеале (в их идеале) твою банку не станут разбивать. Будут копать и копать под тебя, пока не провалишься к ним под землю, и тогда по-своему распорядятся твоим имуществом, твоими способностями и твоей репутацией — всем, что ты уже заработал и что можешь заработать в будущем.
* * *
   Змей с полным основанием считал, что ему еще повезло: даже странно, что наезды начались только месяц назад. Ничто не мешало господам уголовничкам попытаться раздоить его еще в девяностом, когда на сберкнижки сочинителя Кадышева набежало за миллион простых советских рублей, впрочем, быстро терявших покупательную способность. Тремя годами раньше Сохадзе открыл на деньги Змея издательство с непонятной формой собственности, озолотился на Чейзе и Стауте и, как тогда казалось, друга Володю не обидел. Позже стало ясно, в чем наколка: Жора свои доходы вкладывал в тираж, а кадышевские отдавал ему в руки. Грянули реформы Кибальчиша, и Змей потерял почти все, а Жора только богател: припишет к ценнику на книжке нолик — и никакая инфляция не страшна.
   Пошли годы безденежья, не на что было достраивать дачу. Но в девяносто пятом, после феноменального успеха «Сети для Морского Змея» и «Танцев с Морским Змеем», сочинитель Кадышев снова оказался на коне. Пачки долларов (не бог весть какие суммы по его нынешним запросам) валялись по всей квартире. В ценные бумаги он уже не верил, разбираться в надежности банков еще не научился и, не зная, куда девать деньги, пьяный от свалившегося богатства, пинал пачки ногами. И опять ничто не мешало серьезным ребятам взять за хобот сочинителя Кадышева. (Тем, что популярность якобы защищает, Змей не обольщался: наоборот, публичный успех — наколка для любителей чужого.) Он ждал, удивляясь их неразворотливости, — не потому, что ему не терпелось погеройствовать, а потому, что хотелось определенности.
   А пришли только сейчас, и не серьезные ребята, а шпана с китайским «тэтэшником».
   Началось с попытки примитивного рэкета. Звонок по телефону, вежливый голос в трубке: "Владимир Иванович, слышали, ваших соседей по даче обокрали? Воров развелось — просто ужас. Главное, возьмут на рубль, а испортят добра на сотню. Могут и дачу поджечь. У меня к вам в связи с этим предложение. Не хотите нанять охрану? — И, подтверждая худшие догадки Змея, Вежливый назвал свою цену:
   — Какие-нибудь три тысячи долларов в месяц, зато дача не сгорит".
   Змей обматерил его и повесил трубку.
   На следующий день он пошел к обворованному соседу, композитору-попсовику. Напуганный служитель муз доверительным шепотом выложил, что у него на даче и красть-то нечего — весь антиквариат в городской квартире. Воры сумели разжиться только аппаратурой и одеждой тысяч на пять долларов. Но при этом испоганили итальянский гостиный гарнитур и разбили лопатой синтезатор «Ямаха», который не смогли бы продать втихаря — инструмент был профессиональный, редкий и потому заметный. Это был удар ниже пояса. Композитор позавидовал Змею: «Ты, Владимир Иваныч, в крайнем случае раскрыл блокнот на левом колене — и готово рабочее место». Для него житье на даче без инструмента теряло всякий смысл. Покупать новый? А вдруг и новый разобьют?
   Как и всякий, кто работает в шоу-бизнесе, композитор имел «крышу». Первые дни после кражи он еще надеялся на защиту, и на его участке действительно появилась парочка бездельников с бритыми затылками. Воспрянув духом, композитор привез из Москвы другой синтезатор, но работать не смог. Охраннички целыми днями гоняли магнитофон в своем джипе или опустошали композиторский холодильник, причем были решительно не способны делать это без громких комментариев типа: «Ты смотри, что хавает, сука, когда крестьянство голодает!»
   Кончилось тем, что во время одной из таких трапез их стоявший под окнами джип нахально подожгли. С чисто бандитской логикой погорельцы потребовали, чтобы композитор возместил им ущерб, понесенный во время охраны его дачи.
   Змей выслушал композитора со всем приличествующим сочувствием, но про себя хихикал, поскольку относился к шпане без интеллигентского страха и в свои шестьдесят мог тычком пальца отправить в глубокую кому любого качка, не имеющего специальной подготовки.
   Так же несерьезно Змей поначалу отнесся к беспредельщикам, которые подожгли джип. Попросил пожить на даче Татьяниного Сашку, и только. Пускай все идет своим чередом. Если они и дальше будут шарить по дачам, то скоро нарвутся.
   Потом началась чертовщина. Снова Звонок, тот же вежливый голос: «Владимир Иванович, вы напрасно не согласились на первое предложение. Нам пришлось проделать некоторую работу, поэтому теперь наши услуги будут стоить дороже…»
   Когда Змей услышал о результатах «некоторой работы», у него остатки волос дыбом встали. Беспредельщики раскопали, что «Мерседес» у него растаможен с нарушениями, стройматериалы на дачу куплены по дешевке, как военные излишки; помимо того. Вежливый намекал, что ему известно о налоговых нарушениях уважаемого Владимира Ивановича. Змей, как и в первый раз, ответил фигурным матом, но это скорее от растерянности, чем от уверенности. И получил еще одно предложение подумать.
   Змей подумал, только совсем о другом. То, что Вежливый считал компроматами, напугало его не больше, чем обвинения ребенка, недавно узнавшего, какими ужасными делами занимаются взрослые дяди с взрослыми тетями. Это был материал для неприятной газетной статьи, но никак не для уголовного дела.
   От налогов он уходил не по собственной воле — такова система, включающая весь цикл производства, от срубленной на бумагу сосны до лоточника, который продает книгу. На каждом этапе какую-то часть произведенного — древесины, бумаги, отпечатанного тиража — не показывают в отчетности и не платят с нее налоги. Автор книги здесь не крайний, он ввернут в систему по самую шляпку, и, чтобы поймать его на неуплате налогов, нужно перелопатить экономику целой отрасли.
   Остаются стройматериалы и «Мерс» — это, пожалуй, шантажисты смогли бы доказать. Но за такие нарушения при самом строгом подходе Змею пришлось бы заплатить тысяч десять-пятнадцать долларов со всеми штрафами.
   Словом, ерунда.
   Весь ужас в том, что знать эту ерунду мог только свой.
   В доме у Змея завелся «крот».
   Нет, пожалуй, «в доме» — чересчур сильно сказано.
   Показывая свою осведомленность в делах сочинителя Кадышева, Вежливый, хотя и приблизительно, очертил круг, в который входил его информатор: а) растаможкой «Мерседеса» занимался Танькин брат.
   Змею оно не больно-то было нужно, но Сашка рвался по-родственному помочь и щегольнуть связями (кто-то из его однокашников по автомобильному училищу торговал иномарками). В качестве ответного жеста Змей дал Сашке заработать, рекомендовав его Барсукову, которому тот и устроил подержанный «Мерс». Таким образом, всей информацией обладали Сашка, Барсуков и, возможно, Танька; б) стройматериалы куплены по связям Барсукова аж в Рязанской области. Не стоила бы овчинка выделки, если бы Сашка не привез их бесплатно на «Урале», одолженном в своей воинской части. Узнать об этом Вежливый мог от тех же троих: Барсука, Сашки и — под вопросом — Таньки; в) суммы неучтенных гонораров, которые Змей получал, как говорится, мимо кассы, были известны только ему да Сохадзе. Но Вежливый и не называл сумм, а о том, что в книготорговле и, стало быть, в издательствах гуляет черный нал, известно каждой собаке.
   Итак, под подозрение попадали трое: старый приятель, близкая женщина и ее брат. Этот круг можно и расширить: у Таньки — подружки в госпитале, у мужчин — жены, а Сашка вдобавок любит напропалую хвастаться близкими отношениями со Змеем. Легко себе представить, как Сашка щеголяет перед собутыльниками: «Я самому Кадышеву помогал дачу строить!» — и после простенькой покупки типа «врешь!» выкладывает подробности. Или птичка-медсестричка расспрашивает Таньку, как ее муж сэкономил на растаможке («Мой тоже хочет брать иномарку»), и Танька по простоте душевной все объясняет, а что ей неизвестно, узнает у брата.
   То есть информатором Вежливого мог быть и кто-то четвертый, пятый, десятый — любой, кто сумел разговорить Сашку, Таньку или Барсука. Но это не снимает и не упрощает проблемы. Неважно, как и почему, но кто-то из троих выдал противнику далеко не последние грехи сочинителя Кадышева и может выдать другие.
   Змей выжидал. За месяц Вежливый звонил еще дважды, потом сам явился в сопровождении «быка» с пистолетом. Его беспомощный шантаж интересовал Змея с единственной точки зрения: пусть болтает побольше, авось удастся выяснить, где течет. К примеру. Змей обрадовался бы, если бы Вежливый знал об операции с красной икрой, вывезенной с Дальнего Востока военным бортом.
   Это значило бы, что течет где-то в окружении Барсука.
   Главврач сбывал икру через своих оптовиков и, конечно, не стал бы сам себя сдавать шантажисту, а Танька с братом вообще ни о чем не знали.
   Но Вежливый оставил попытки шантажа и собирался увезти Змея «поговорить в другом месте». Везунчик. Был бы понастырнее, с чертями бы сейчас разговаривал.
   Таким образом, ничего новенького Змей не узнал, и пришлось перекрыть все три канала возможной утечки.
   Барсукову он объявил, что прекращает с ним всякие дела, а Таньку выгнал и, таким образом, заодно отсек ее брата.
   Конечно, ее было жалко. Змей долго распалял себя, прежде чем решился. Он вовсе не был уверен, что Танька виновата. Но вопрос о ее вине и не стоял. Ветчина тоже когда-то была ни в чем не виновата, тем не менее мы ее жуем. Первостепенное правило бизнеса (и контрразведки, и жизни в целом) — рассчитывай на лучшее, а поступай так, чтобы не случилось худшего.
* * *
   В кабинете затилиликало; Змей приоткрыл дверь, взглянул на монитор и кинулся убирать ружья в шкаф.
   Глядя снизу вверх в телекамеру, у ворот стоял журналистик, новый Викин муж.

А ВСЕ-ТАКИ РОДНЯ

   И устрица имеет врагов.
КОЗЬМА ПРУТКОВ

 
Татьяна. Тот же день
   От станции Софрино до Сашкиной бригады надо было еще час добираться пешком. Моросил холодный дождь, и Татьяна промочила ноги, как только сошла с платформы.
   Куртку-то она механически схватила лучшую, бежевый крэк, а на ногах остались домашние парусиновые тапочки. Через минуту белые тапочки превратились в бурые и с каждым шагом норовили разлезться. Чтобы не остаться вовсе босиком, она экономила на каждом шаге: скакала с кочки на кочку, «елочкой» перепрыгивала с боку на бок придорожной канавы… Господи, забери эти пять лет со Змеем, этих министров, генералов и писателей, «Мерседес», гранатовую диадему и полгектара под Шереметьевом! Верни мне мою прошлую жизнь, когда я ничего этого не знала и не хотела, потому что сейчас я уже не смогу без этого жить?
   Так, скачками, она и добралась до бетонки, а там ее обогнал армейский грузовик. Сидевшие под брезентом солдаты забарабанили в кабину, грузовик остановился, Татьяна как пароль произнесла Сашкину фамилию, и ее за руки втащили в кузов.
   Перевести брата из-под Томска в элитную бригаду спецназа стоило Татьяне полутора лет интимных отношений с замначальника управления кадров. Генерал иногда ложился в их госпиталь подлечить чиновничьи болячки, происходящие от большого стажа сидения в мягких креслах: геморрой и застойный простатит. По этой причине их связь была для Татьяны тяжким трудом, жертвой во имя брата — в общем, чем угодно, только не удовольствием. Когда она сошлась со Змеем, вопрос о Сашкином переводе еще не был решен. Презирая себя, Татьяна продолжала бегать в генеральский люкс, а после, забравшись в ванну, до красноты драла кожу мочалкой. Ей казалось, что Змей учует запах чужого мужчины.
   Открыла ей сноха Галька и скорчила кислую гримасу:
   — Ты? С чего это вдруг? И не позвонила…
   В последнее время они раздружились: Галька считала, что Татьяна задирает нос, а Татьяна — что Галька завидует.
   На Татьяне повисли племянники:
   — Тетя Таня приехала! Какая мокрая!
   — Марш уроки делать! — скомандовала Галька.
   Племянники поныли, но дисциплинированно поплелись в свою комнату, а Галька, брезгливо взяв Татьянины грязные тапочки двумя пальцами, понесла их сушить. Из комнаты высунулся Сашка, по-домашнему с черной повязкой на глазу.
   — Где это ты так изгваздалась, Татьяна?
   Татьяна вошла к нему. На покрытом газетой столе валялся разобранный пистолет.
   — Тебя Галина не ругает за то, что оружие таскаешь домой? А если дети доберутся?
   Сашка замялся:
   — Надо мне. Так, предложили одну халтурку, трясануть кое-кого… У тебя-то Что случилось?
   — А меня мой выгнал!
   Сашка схватился за пистолет, щелк, щелк — одна деталь встала на место, другая, дзынь-нь-нь — улетела под стол пружина. Он швырнул пистолет на газету и вцепился в край стола, чтобы Татьяна не заметила, что у него трясутся руки. Один за другим покатились на пол плотненькие, как желуди, медно-розовые патроны.
   — Ка-ак выгнал?!
   Татьяна кинулась собирать патроны и ответила из-под стола:
   — А так.., утром не с той ноги встал и говорит: чтоб духу твоего здесь не было. С ружьем гонялся, со слоновьим.
   Она взглянула Снизу вверх и встретила взгляд брата, страшный после чеченской войны. Черная повязка сползла на лоб, показавшийся из-под нее левый глаз со шрамом над бровью был чуть темней, а правый — почти белый.
   — Я тебе говорил: пора с ним разобраться.
   Татьяна вылезла из-под стола, положила на газету патроны и пружину.
   — Ты что городишь?! Разбиральщик нашелся! Я же ему никто, сожительница!
   Это была тайна, о которой, помимо своих, знал только один Барсуков. Чтобы среди ревнивых к чужим успехам медсестер не пошел слушок, главврач перенес ее личное дело в сейф с документами врачей. Доступ к этому сейфу имел он да кадровик, старый тихарь-кагэбэшник, так что Татьяна была спокойна.
   — Ну да, если помрет раньше времени, можно с наследством пролететь, — успокоился Сашка. Разговор пошел на понятном ему языке. — А с этим делом-то как, — он стрельнул глазами Татьяне пониже пояса, — опять не пролезло?
   — Девчонки мне уж и справку сделали — не верит.
   У меня, кричит, двадцать лет как дети не получаются! Но ведь это его ребенок, его! — Татьяна заплакала. — А все из-за этой Вики! Как я ему сказала, что беременна, он взвился. И в хозяйство-то не лезь, желаю, кричит, чтобы моя законная жена для гостей на юбилей приготовила!
   И она — прямо хозяйка: «Где от этого сервиза салатник?», «Ложек серебряных было две дюжины…»
   Сашка отвел глаза, и Татьяна вдруг поняла, что это ее родной братец запустил руку в серебряные ложки. А она грешила то на солдатиков, помогавших перевозить вещи на дачу, то даже на ворон.
   За столом было принято помалкивать, и слава богу.
   О чем бы они разговаривали?! Сашка не верил в Татьянину любовь со Змеем, а Галина так вообще ничего не поймет. Для нее семейная жизнь — копить, купить, копать картошку и чтоб дети не болели и, когда вырастут, дослужились до майоров, как папа.
   Татьяна ела сваренный Галькой родной украинский борщ, искоса поглядывая на семейство брата. Так оно и случается: самые близкие — всю жизнь близкие! — вдруг становятся маленькими и неинтересными. А какие планы строили, поняв, что им не будет жизни в разоренном перестройкой городке и надо рвать оттуда всем вместе…
   Вот и рванули до самой Москвы. Только для Гальки ничего не изменилось: те же вечные мешки картошки в городской квартире, те же банки с засахарившимся вареньем за прошлый год, то же кипящее в баке белье, когда есть стиральная машина… И ведь она Сашку тянет вниз, как булыжник на шее! Брат не знает, а мог бы сейчас ходить подполковником на полковничьей должности.
   В прошлом году, когда обмывали только что достроенную змеедачу, был там генерал, начальник окружного управления снабжения. Хитрый Змей пригласил его, зная, что в управлении уволили по возрасту чуть ли не всех начальников отделов. Да еще подлил масла в огонь: мол, Саша у нас готовится в академию, и с больным глазом у него улучшение просто фантастическое (еще бы, когда ухудшение было только на бумаге, чтобы квартиру получить). Генерал запал на Сашку: молодой-перспективный, с боевой практикой, награжден орденом. Ну чем не новый начальник отдела майор Усольцев? А тем майор Усольцев не начальник отдела, что ляпнул принародно:
   «Эх, Владимир Иванович, столько у вас земли пропадает под этими соснами! Хотите, помогу вырубить? Картошки насадите, смородины». — «А, так ты огородник», — сказал генерал, и на этом его расположение к Сашке кончилось. Потому что, если у военного в голове картошка, службист он никакой. А Сашка был доволен собой: научил жить сочинителя Кадышева и генералу показал свою практичность. Так и не догадался, какой шанс упустил.
   Пять лет назад и Татьяна бы ничего не заметила. Ну, выпили, поговорили о том о сем. Обещаний генерал Сашке не давал, разочарования не выказал… Только жизнь со Змеем научила ее понимать и второй, и третий смыслы, спрятанные в обыденных словах, как матрешки. В эту жизнь и не войдешь иначе, как сумев распознать тайный цеховой пароль и найти отзыв. Галька, которая может нацепить бирюзовые бусы к золотым сережкам с фианитами, на Татьянины попытки объяснить, что так нельзя, обычно фыркает: «Что ты мне тычешь генеральскими женами? Такие же бабы, так же писают и какают». Вот и остается ее муж вечным майором с тяпкой и лопатой в прихожей. Потому что хорошо служить — мало. Надо соответствовать.
   Господи, совсем они стали чужими. Может быть, даже врагами. Чего стоит одно Сашкино намерение разобраться со Змеем — припугнуть, вогнать в гроб, прихватить еще серебряных ложек, продать и на эти деньги купить новый ковер или телевизор, который в конце концов окажется на помойке.
   От них ничего не останется, с ужасом подумала Татьяна, глядя, как Галина раздает детям пирожные, перепавшие Сашке со вчерашнего стола. Ни путного наследства, ни долгой памяти — ничего. Сашка колотится, чтобы купить машину, а она сгниет еще при его жизни. Квартиру в военном городке у детей отберут, Сашкины с Галькой косточки выкинут из могилы, чтобы прихоронить какого-нибудь родственника, и будут о них вспоминать одни сыновья, и то неизвестно, добрым ли словом… Одноразовые люди!
   Татьяна погладила живот. Хорошо бы, родился сын, чтобы фамилия Кадышева не пропала… Не дам растащить наследство. Ни сыну-телеведущему, который двадцать лет не видел Змея, ни тем более своим — никому не дам!
   Быстро, чтобы не успели помешать, она развернулась на табуретке и открыла ящик кухонного стола. Так и есть: вот они, пропавшие ложки, все четыре. Галька залилась краской, а Сашка — хоть бы что.
   — Правильно, возьми. Жить-то тебе на что-то надо, не на твои же полставки. А хочешь, деньжат подкину?
   Теперь Галька начала бледнеть и делать мужу страшные знаки глазами.
   — Спасибо, — сказала Татьяна, — но лучше я возьму еще одну ставку, будет полторы. Раньше на это жила, и даже оставалось.
   — Ну конечно, если в госпитале питаться, — с завистью вставила Галька.
   Татьяна посмотрела в круглые глаза снохи, бывшей однокашницы и бывшей подруги. Безмятежные были глаза. Уверенные. Мы живем не хуже некоторых. А писаем и какаем вообще как генералы.
   — Галь, а чему ты детей учишь в школе?
   — Ну, Тань, ты даешь! Совсем все забыла? Биологии… — Галька поджала губы. До нее начало доходить.
   Стараясь не глядеть на ворованные ложки в Татьяниной руке, она сказала нараспев:
   — Тому и учу, Танечка. Жить по совести учу, не завидовать и не задирать нос перед родственниками. Тем более когда ты приползла к родственникам по грязи в белых тапочках, потому что муж богатенький тебя использовал и выкинул как тряпку!
   — Галина!!! — взревел Сашка.
   Мальчишки, воспользовавшись моментом, сцапали со стола еще по пирожному и убежали.
   — Ну-ка, разошлись, бабы, — приказал Сашка, поглаживая шрам над бровью и морщась. — Черт, у всех нервы, а я оказываюсь крайним. — И беспомощно добавил:
   — А у меня, думаете, нет нервов? Меня самого, может, не сегодня завтра уволят по инвалидности…
* * *
   Спустя час Татьяна тряслась на заднем сиденье грязной «Нивы», зажатая с двух сторон Сашкиными сослуживцами, каждый за метр восемьдесят. Ехали «на халтурку» и ее прихватили до Москвы. Все были в камуфляже без погон и не особенно скрывали сунутые в карманы пистолеты. Выезжая с бетонки на шоссе, остановились и замазали номера грязью. Гаишник в прозрачном «стакане» помахал им рукой. Спецназ едет. А на кого наедет, до чего докатится — никому не ведомо.

СЛОЖНЫЙ ОБРАЗ СОЧИНИТЕЛЯ КАДЫШЕВА

   Янус изображался двуликим. По-видимому, это символизировало осмотрительность, необходимую для начала любого дела.
Кто есть кто в античном мире

 
Сергей. Тот же день
   У Сергея еще никогда не было такой легкой и денежной халтуры. И такой странной: взять интервью у Кадышева, которого Сергей и так добивался. Это все. Заказчика не интересовало, какие вопросы он задаст и будет ли интервью напечатано (конечно, будет). А интересовала его одна-единственная фраза, которая как раз не предназначалась для печати, вернее, реакция на нее Кадышева.
   Фразу надлежало ввернуть как-нибудь к месту, а реакцию — снять. В буквальном смысле: на видео. Минутную запись (остальное его не интересовало) заказчик оценил в тысячу баксов.