Ольга НЕКРАСОВА
СВОИ ПРОДАЮТ ДОРОЖЕ
Часть 1
СОЧИНИТЕЛЬ СТАРОЙ ЗАКАЛКИ
Вместо пролога
СУПЕРШАНТАЖИСТ
Вымогательство, то есть требование передачи чужого имущества или права на имущество или совершения других действий имущественного характера под угрозой применения насилия либо уничтожения или повреждения чужого имущества, а равно под угрозой распространения сведений, позорящих потерпевшего или его близких… — наказывается ограничением свободы на срок до трех лет, либо арестом на срок до шести месяцев, либо лишением свободы на срок до четырех лет со штрафом в размере до пятидесяти минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до одного месяца либо без такового.
Такие у нас законы
Тарковский. Июль
В снятом под офис трехкомнатном полулюксе отеля «Националь», утопая в дорогих и неудобных кожаных креслах, сидели двое.Старший обладал всеми атрибутами «новоросса» — от двойного подбородка до торчащего из кармана сотового телефона. Он был в том возрасте, когда мужчина еще способен и без кредитной карточки увлечь женщину за тридцать, но малолетние шлюхи уже зовут его папиком. Черный смокинг «новоросса» выглядел странновато средь бела дня, однако такое несоответствие не могло смутить его собеседника, едва ли имевшего ясные представления о том, чем вечерний костюм отличается от делового, а деловой — скажем, от костюма для поездок.
Этот был из тех, кого в автобусах и в очередях до седин окликают «молодым человеком» (а он, без сомнения, ездил в автобусах и стоял в очередях). Среди здешних полулюксовских чудес он смотрелся нелепо, как селедка на кремовом торте. Узкий в плечах пиджачишко явно был куплен лет десять назад, в эпоху тотального дефицита. На ногах нахально сверкали негнущиеся туфли из клеенки, пытающейся выглядеть лакированной кожей. Словом, от всего облика молодого человека разило такой возмутительной бедностью, что казалось невероятным само его присутствие здесь, в самом центре Москвы, где не самая удачливая проститутка за час зарабатывала больше, чем рабочий-строитель за месяц.
Тем не менее молодой человек осквернял тощим задом тысячедолларовое кресло и дымил дорогими сигаретами «Собрание» из валявшейся на журнальном столике пачки. Самое удивительное — при каждом его резком движении «новоросс» вцеплялся в подлокотники кресла, как будто ожидая, что его начнут выковыривать оттуда силой, и вжимал голову в плечи. Глаза у него становились больными и умоляющими.
— Ну что вы дергаетесь, Тарковский?! Я же сказал: ждем до пяти, значит, раньше я вас не сорву, — не выдержал молодой человек. — Прекратите глядеть на меня, как побитая собака. Неловко, ей-богу: из-за вас я начинаю чувствовать себя каким-то заплечных дел мастером. Разве с вами плохо обращаются?
— Великолепно! — саркастически воскликнул Тарковский. — Отдельная камера… На койке позволяют валяться круглые сутки — что еще нужно миллионеру?..
А если серьезно, Андрей Никитич…
Договорить Тарковский не успел. В кармане у него запищал телефон, и молодой человек пружинисто вскочил с кресла.
— Не спешите. Третий звонок, — напомнил он, в два шага пересек офис, закрыл дверь на ключ, вернулся к Тарковскому и, выхватив у него телефон, подключил к нему взявшийся будто ниоткуда маленький диктофончик. — Теперь отвечайте.
Чуть не упустив трубку из потной ладони, Тарковский раскрыл ее суетливым рывком. Кассета в диктофоне уже крутилась.
— Виктор Саулыч, ты куда пропал?! — забубнил самоуверенный баритон.
Тарковский встретился взглядом с молодым человеком и покачал головой. Звонок был не тот, которого ждали.
— Как твое драгоценное здоровьичко? Але, Виктор Саулыч! Ты меня слышишь?!
— Да, конечно, — спохватился Тарковский. — Перезвони вечером, а то я зашился с бухгалтерией.
— А ты отвлекись! — не отставал баритон. — Слетай на уик-энд в Эйлат, искупайся в Красном море. Там, правда, пекло сейчас невыносимое. Зато туристов мало.
— Великолепная идея, — мрачно заметил Тарковский, в сердцах швырнув трубку на стол.
— Полегче! Вы же проводок могли порвать! — возмутился молодой человек. Он подхватил трубку с тянущимся за ней проводком и со скрупулезностью исправного служаки, которому доверено недешевое казенное имущество, проверил, пишет ли диктофон, после чего отключил его и спрятал в карман. И этот убогий мышонок властвовал над судьбой Вэ Эс Тарковского, долларового миллионера!
— Все, Тарковский, ждать бессмысленно, — не без удовольствия заявил мышонок. — Я выполнил свою часть договоренности, а вы, похоже, и не собирались.
Виктор Саулович поднес к глазам руку с «Ролексом» и подумал, что, может быть, смотрит на десятитысячедолларовые часики в последний раз. , — До пяти еще восемь минут, Андрей Никитич! Умоляю вас! Я не обманываю! Откуда мне знать, может, с ним что-нибудь случилось?
Молодой человек беззаботно улыбнулся:
— Сидят два киллера в подъезде, один другому говорит:
«Что-то нашего клиента долго нет. Может, с ним случилось что-нибудь?»
Бородатый анекдот неожиданно взбодрил миллионера. В мире, которому он принадлежал, просто так не шутили. Анекдот был средством ухода от нежелательного разговора либо, наоборот, приглашением к откровенности. На этот второй случай Виктор Саулович хохотнул, давая понять, что согласен на любое предложение. Костюмчик молодого человека доказывал, что взяток тот еще не брал, но, похоже, дозревает. Теперь следовало по возможности облегчить ему переход от состояния «бедный, но честный» к «никого не убиваю, не граблю, а просто умею жить».
— Проголодались, Андрей Никитич? — осторожно начал Тарковский. — Я закажу обед в номер.
Молодой человек взглянул на него с веселым удивлением:
— Нет уж, увольте. Я за чужой счет кормиться не собираюсь, а своего у меня нет. Потерпите, в камере вам дадут черняшки и какую-нибудь кашу с тюлькой.
Виктор Саулович с разочарованием понял, что анекдот был рассказан без подтекста. А вот подтекст его предложения молодой человек прочел однозначно и показал, что на уступки идти не намерен. Сука. Мог бы ответить:
«Заказывайте себе, если хотите».
— Вы видели ту кашу? Клейстер, а не каша! С двух ложек обеспечена непроходимость кишечника! — с утрированным одесским выговором заявил Виктор Саулович.
— А вы думали, в СИЗО рябчиками кормят?
— Нет, Андрей Никитич, я думал, что достиг того уровня, когда СИЗО находится в другом измерении, — серьезно ответил миллионер.
— А такой уровень есть?
— Не разочаровывайте меня, Андрей Никитич! Неужели вы идеалист? На вашей-то службе?! Извините, но даже в сказках добро только номинально побеждает зло.
А на самом деле воплощенное зло. Кощей, он какой?
— Бессмертный, — механически ответил молодой человек.
Гримаса веселого изумления не сходила с его лица.
Виктор Саулович подумал, что с такой физиономией уместнее было бы наблюдать, как в зоопарке трахаются черепахи, а не разговаривать с ним, изрядно пощипанным, но все еще долларовым миллионером.
— Ну вот, я и считал, что уже стал Кощеем Бессмертным. И, в общем-то, я им стал, Андрей Никитич. Какой-нибудь Сенька Тузик будет валяться на нарах, а меня отпустят под залог.
— Если вы сдадите Умника, — напомнил молодой человек.
— Господи, да, конечно, сдам! — горячо воскликнул Виктор Саулович. — Мне это уже не повредит. Обязательно сдам! Всенепременно! Вы себе не представляете, Андрей Никитич, что я испытал. Когда тебе «болгаркой» спиливают дверные петли, получается такой недвусмысленный звук! Сразу и окончательно понимаешь, что это не ошибка, что это не образуется, не уляжется и само не пройдет, разве что через несколько лет за решеткой.
И вот, представьте, «болгарка» визжит, я пытаюсь за две минуты сжечь в пепельнице четыре тома документов… — Виктор Саулович подвесил театральную паузу и улыбнулся, — ..а сам с необычайным наслаждением думаю: «Теперь хрен я ему буду платить!» В тот момент, когда на мне застегивали наручники, я пытался представить себе физиономию этого гада: вот он снимает трубку, набирает мой номер… А там длинные гудки. Неделю, месяц, год подряд — гудки, гудки, гудки… Я был счастлив!
— Неужели так сильно жаба сосала? — изумился молодой человек. — По нашим подсчетам, за все полтора года вы выплатили ему около восьмидесяти тысяч долларов. Наташа и Валя обходились вам вдвое, если не втрое дороже.
— Я так и знал, что вы не поймете, — с досадой заметил Виктор Саулович. — Вы говорите почти его словами:
«Не жмитесь, я достоверно знаю, что сожительницы обходятся вам дороже»… Да разве в сумме дело?! Я ведь и на сирот давал, и на семьи погибших журналистов. Поменьше, чем на любовниц, но давал. Когда жертвуешь на благотворительность, приобретаешь душевное равновесие.
А когда откупаешься от шантажиста, оплачиваешь собственное унижение.
— Он так и говорил: «достоверно», «сожительницы»? — оживился молодой человек. — Виктор Саулович, вспомните, как часто Умник употреблял слова с юридической окраской?
— Да через слово! Иначе как бы он смог меня шантажировать — не Валиными же фотокарточками. Он объяснял мне схему моей же коммерческой операции: на каком этапе какой закон я нарушил и чем это грозит… Должен вам сказать, что он во всех отношениях подкованный сукин сын. Однажды я не выдержал и говорю: «Раз уж вы разбираетесь в моих делах не хуже меня самого, то идите ко мне работать. Обещаю, что старого не вспомню и платить буду больше, чем вы у меня вымогаете».
— А он?
— Ответил в том духе, что пошел бы, но ведь со мной и сесть недолго. Накаркал, сволочь.
— А его подлинных слов вы не помните?
Тарковский развел руками.
— Меня интересуют не сами по себе юридические термины, — продолжал молодой человек. — Понятно, что Умник ими владеет. Другой вопрос — как? К примеру, вы тоже юридически подкованы в тех вопросах, которые касаются вашей деятельности. Но вы не скажете про любовницу: «моя сожительница». А вот сотрудник правоохранительных органов даже в неформальной беседе говорит, как протокол пишет. Слово «любовница» его смущает своей правовой неопределенностью. Ему надо уточнить: если имеются признаки совместного ведения хозяйства, она «сожительница», а нет — «гражданка, состоявшая в половой связи».
— Понятно, — кивнул Тарковский. — Пожалуй, да, у него в разговоре проскальзывают словоблоки, похожие на фразы из протоколов. У вас, кстати, они тоже проскальзывают.
— А дословно воспроизвести можете?
— Нет, только общее впечатление: такие гладкие и в то же время не разговорные фразы… Ну, как будто он читал по бумажке… Хотя нет, вспомнил. Как-то раз он позвонил, когда Валя подавала мне кофе. Сами понимаете, каждый разговор с ним — это чудовищный удар по самолюбию. К шантажу нельзя привыкнуть, с ним можно только смириться. Короче, я хлебнул горячего, закашлялся и довольно долго не мог разговаривать. Трубка валялась на столе, он ждал, а потом вдруг выдал совершенно протокольную фразу: «Ну, наконец-то вы подали признаки жизни». Другой бы спросил: «Вы там живы?» И еще он любит словечко «докладывайте»… Андрей Никитич, думаете, он из ваших?
— Откуда мне знать? — пожал плечами молодой человек. — Сейчас-то он точно из ваших. Но, похоже, обучен профессионально, а уж где обучался, бросил ли службу или служит до сих пор — об этом и гадать не хочу.
С учетом того, что это говорил следователь подследственному, даже такая минимальная откровенность дорогого стоила. Откуплюсь, уверенно подумал Виктор Саулович. Деньгами не возьмет — возьмет из моих рук Умника.
Так и так буду на свободе. Затянуть дело, лечь на операцию, а там — выборы, новый президент, новый кризис, потому что полбюджета растащат на предвыборную кампанию, и амнистия, потому что кормить зеков станет нечем…
Выборы! До Тарковского, только сейчас дошло, почему прокурорские так носятся с Умником.
Самым непонятным в этой истории было то, что на Умника вообще обратили внимание. Разве он, Тарковский, жаловался на шантажиста? Нет, потому что Умник поймал его на конфиденциальную коммерческую информацию, обнародование которой грозило Тарковскому длительным сроком. Тарковский исправно платил за молчание. Умник брал и тоже не имел поводов жаловаться. А нет заявления — нет и преступления.
И вдруг загорается сыр-бор: «болгарка», наручники, оскорбительный смех в ответ на требование позвонить адвокату. За всем этим чувствовалась властная лапа хозяев, которым плевать на законы, потому что они сами их пишут по мере возникновения такой необходимости…
И Тарковского Виктора Сауловича, долларового миллионера, обвинили по жалкой налоговой статье. По ней не надевают наручники и не сажают (во всяком случае, бизнесменов его уровня). По ней только штрафуют, а то кто бы платил налоги, если деловых людей сажать? А Виктора Сауловича прочно законопатили в следственный изолятор и пошли наматывать статью за статьей: и незаконное получение кредита, и незаконный оборот драгметаллов (нашли в одном из его магазинов неклейменые серебряные цепочки), и дальше, дальше — курочка по зернышку…
Конечно, Тарковский сразу начал прикидывать, кому из хозяев ненароком перебежал дорогу. Партии власти давал на выборы? Давал. Парламентскому большинству отслюнил на орграсходы? Отслюнил. Аграриев и тех не обидел. Москве помогал, чтоб еще краше стала родимая?
Помогал (где уж тут налоги платить?). Так какого же черта?!! Не предвыборная ли это акция — вздеть на шест отрубленную голову Виктора Сауловича Тарковского, долларового миллионера, дабы показать народу, что закон един для всех?
И только сейчас, вернувшись в свой привычный офис и успев чуть отойти от камерного отупения, он вдруг понял, что влип в чужую игру. Не нужна хозяевам голова Виктора Сауловича. Они, если понадобится, и не такие себе нарубят. А нужен им Умник, возникший в уголовном деле Тарковского вроде бы случайно.
Выборы-с! Выборы, борьба компроматов, а Умник — он и есть ходячий компромат! Виктор Саулович нюхом чуял, что стоит далеко не первым в списке жертв шантажиста. Кто знает, какие будущие газетные сенсации, какие скандальные разоблачения хранятся в его папках?! Нет, тому, кто отдает приказы следователю, это определенно "известно. А поскольку в газетах об Умнике не писали и сам Тарковский молчал о нем до известного момента, то знать это может только товарищ Виктора Сауловича по несчастью. Тот, кого Умник тоже шантажировал. В общем-то, неважно, кто он — политик или прокурорская шишка.
Главное, он хочет обезопасить себя, добравшись до компроматов раньше, чем это сделают противники. А для этого ищет ход к Умнику через Виктора Сауловича.
* * *
Телефон пискнул, и Тарковский нервно схватил со стола трубку. Остановив его жестом, как будто Умник уже мог их слышать, молодой человек повторил манипуляции с диктофоном и кивнул:— Включайтесь.
Тарковский раскрыл трубку.
— Это я, — громко сказал человек, которого Виктор Саулович обещал сдать в обмен на свободу.
Он сдал бы его просто так, да еще доплатил бы. Или с удовольствием убил бы его, хотя за всю свою жизнь, разорив дотла десятка два конкурентов, не пролил ни капли чужой крови. Но для Умника он бы сделал исключение…
Увы, с тех пор, как Виктор Саулович впервые услышал В телефонной трубке низкий рокочущий голос, он так и не смог докопаться до Умника. Он только платил, платил и платил: шантажисту и своим секьюрити, которые не сумели обезопасить его от вымогателя, частным детективам и проходимцам, которые клялись найти шантажиста и сдать с потрохами, но не нашли и не сдали.
До сих пор Тарковский знал об Умнике не больше, чем в первый день их телефонного знакомства. Даже кличку, которая сейчас попала в уголовное дело, он дал ему за глаза. Умник не удосужился придумать себе имя: ему нравилось, когда к нему обращаются обезличенно, просто на «вы».
— Ау, Виктор Саулыч! Язык проглотили? — весело спросил Умник.
Молодой человек спохватился и убавил звук в диктофоне, чтобы шантажист не расслышал подозрительное эхо в трубке.
— А что говорить? Я третий час жду звонка, — буркнул Тарковский. — То, что вы просили, приготовлено.
— А гэбиста зачем взяли, для компании?
— Какого гэбиста, о чем вы?! — деланно возмутился Тарковский. — Ваши шуточки…
— Да какие уж там шуточки, Виктор Саулыч, когда впору приносить соболезнования, — перебил его Умник. — Сидит он рядом с вами, гэбистик молодой, и рожица у него сейчас разнесчастная! Передайте ему трубку.
Чувствуя во рту кислый вкус тюремной черняшки, Тарковский попытался сунуть трубку молодому человеку; тот неслышно шевелил губами и отпихивался. Впрочем, это было уже бесполезно: если Умник и сказал насчет гэбиста наугад, затянувшаяся пауза подтвердила, что шантажист не ошибся. В конце концов молодой человек взял трубку и, прикрыв ее ладонью, прошипел Тарковскому:
— Идиот, разве я гэбист? Он же ничего не знает, на арапа вас взял!
— Эй, там! Не тяните время! Трубку брошу, — пригрозил голос Умника из диктофона. — Хотя засекайте номер, не жалко. Могу даже подсказать, что я тут поблизости.
— Слушаю, — буркнул молодой человек.
— Невежливо этак начинать, — издевательски пожурил его Умник. — Представьтесь.
— Нет уж, сначала вы, — парировал молодой человек.
— Ну, кто вы хоть по званию — капитан?
— Младший советник юстиции.
— А, прокуратура! — как будто даже обрадовался Умник. — В таком случае вот вам послание для господина самого-самого старшего советника. Лично можете ему не передавать — уверяю вас, он прочтет расшифровку фонограммы.
И Умник раздельно, как будто диктовал машинистке, произнес свое «послание»., смысл которого тогда показался Тарковскому туманным, а несколько дней спустя стал ясен всей стране:
— Боюсь, вы слишком некритично восприняли институтский курс латыни. Оно конечно, что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку. Но ведь и наоборот:
Юпитеру не к лицу бычьи развлечения. И уж тем более не к лицу пытаться прижать меня к ногтю: это прямое злоупотребление служебным положением. Сто десятого последнего китайского предупреждения не будет, кассета уже на телевидении, ее просто снимут с полки и отдадут кому надо… Любопытное ощущение: впервые в жизни устраиваю правительственный кризис. — Умник помолчал и добавил лично для Тарковского:
— Виктор Саулыч, а на вас я не в обиде — вы здесь лицо подневольное. Думаю, вскорости вас отпустят, если вы, конечно, не успели наговорить лишнего: новому генпрокурору мы с вами будем не нужны:
Запищали гудки отбоя. Молодой человек уже тыкал в кнопки стоявшего на письменном столе проводного телефона. Дозвонившись, он без особой надежды спросил:
— Ну как, Витюня, засекли?
Витюня отвечал гораздо дольше, чем требуется, чтобы сказать «да» или «нет». Молодой человек слушал; и лицо его вытягивалось.
— А из чьего кабинета?.. Ну, слава богу, что хоть не из Барвихи.
— Из Думы звонил? — предположил Тарковский.
— Откуда вы знаете?! — взъелся молодой человек. — Вам известно больше, чем вы говорите!
— Да ничего мне не известно. Просто знаю одного проходимца, который это любит: «Я вам из Госдумы звоню!»
А там телефоны для всех — внизу, еще перед милицейским постом: заходи с улицы и звони.
— Да, из Госдумы, — остыл молодой человек. — Виктор Саулович, а раньше он устраивал такие проверки?
— В том-то и дело, что нет, — вздохнул Тарковский.
Он был недоволен собой. Купился, как ребенок: «Сидит „ он рядом с вами, гэбистик молодой, передайте ему трубку“… Так-так! А» откуда Умнику знать, что следователь молодой?
Тарковский потянулся черед стол, ткнул кнопку. По приказу прокурорских в приемной сидела Наташа, изображала работу.
— Слушаю вас внимательно, Виктор Саулович.
«Внимательно» в их личном коде означало: «Внимание! В офисе посторонний». И, хотя предупреждение было чисто символическим — вот он, посторонний, третий час глаза мозолит, — Виктор Саулович растрогался:
«Птичка верная, блядюшка ненаглядная. Выйду — женюсь… А Валю куда? Не сходи с ума, — одернул себя Тарковский. — Это же клиника — жениться с такой разницей в возрасте. Притравит тебя птичка верная и правильно сделает».
— Слушаю, — повторила птичка.
— Наташа, в приемную никто не заходил?
— Николай Палыч из «Весты». Я у него сигареты стреляла для.., нашего гостя, — нашла обтекаемую формулировку Наташа.
— А еще кто?
Молодой человек, которому инициатива Тарковского поначалу явно не нравилась, теперь слушал, подавшись вперед. Понял.
— Больше никого не было.
— Уборщицы, охрана, — подсказал молодой человек.
— Наташа, а из персонала кто-нибудь был?
— Мойщик стекол. Нахал такой! — с базарными нотками прощебетала птичка верная. — Без спросу прется в кабинет, я говорю: «Хозяин занят», а он: «Пусть отдохнет, всех долларов не заработает!»
— И ты его отбрила, — заключил Тарковский.
— Ага. Говорю: «У него молодой человек из органов».
— Сука, — с чувством сказал Тарковский, сам не зная, кого имеет в виду. Пожалуй, что Умника. С птички что взять? Мозжонки махонькие. Он подумал и снял с руки «Ролекс». — Андрей Никитич, вы уж, пожалуйста, лично сдайте мои часы на хранение, а то их уже пытались замотать.
— Не перестаю вам удивляться. Знаете, что попадете под конфискацию… — начал молодой человек и осекся. — Виктор Саулович! Неужели вы думаете, что Генерального прокурора снимут из-за какой-то там кассеты?!
Я бы на вашем месте не обольщался.
— Кто знает… — ответил Тарковский.
И ПЕРЕД НЕЙ ВСТАЕТ МИНИСТР
Рассадка за столом на официальных завтраках, обедах или ужинах требует строгого соблюдения признанного служебного или общественного положения гостей. Нарушение этого основного правила рассадки может быть истолковано как сознательное нанесение ущерба как лично гостю, так и стране, им представляемой, что может привести к неприятным последствиям или осложнениям в отношениях.
Э. Я. СОЛОВЬЕВ. Этикет
Змей. 4 ноября
Шестидесятилетие Владимира Ивановича Кадышева в армии отмечали если не пышнее, то искреннее и шире, чем незадолго до этого такой же юбилей министра обороны. Поздравительные письма и подарки доставляли ему с почты бумажными мешками. Перевозя их на дачу, Кадышев сломал заднюю подвеску своего «Мерседеса».Не без скрытой ревности к любимцу армии и флота министр дал в его честь прием.. Врученный юбиляру орден многих разочаровал, и в тостах гостей стал склоняться «герой России» — разумеется, как бы с маленькой буквы и с определениями «подлинный», «народный» и даже, истине вопреки, «незаметный».
Момент был щекотливый. Последний майор за столом понимал: что вручено, то вручено, и кадышевский крестик невозможно обменять на звезду Героя. Топорные намеки, стало быть, произносились как упрек министру, который мог бы представить Кадышева к награде сообразно заслугам, да, видно, не захотел, еще раз плюнув в душу спецназу всех родов войск. При этом несостоявшийся Герой против его воли оказался знаменем для оппозиции и красной тряпкой для министра и команды.
Можно было не сомневаться, что Кадышев потрепыхается в этом качестве недолго и спустя приличествующее время будет с почетом отправлен на пенсию.
Поэтому, когда юбиляр встал, призывая гостей к молчанию, это вызвало некоторое даже недовольство в рядах его непрошеных защитников: рано, еще не все высказались.
— Вот тут говорят: «Герой, герой…» Помилуйте, за что такая несправедливость?! — произнес Кадышев и потянул театральную паузу. Гомон стих. У многих мелькнула шальная мысль: «Сейчас Змей врежет. Хлопнет дверью — терять ему нечего». А Кадышев, оправдывая свое прозвище, обвел стол ровно ничего не выражающим взглядом казенного фотопортрета. — За что такая несправедливость, — повторил он, — по отношению к настоящим героям?! Я-то уже двадцать лет геройствую только на словах. — Снова пауза. Кадышев отсалютовал рюмкой и провозгласил:
— За подлинных героев — за нашу армейскую молодежь. Ей труднее, чем было нам!
— Ну, Володя, чтоб это был не последний твой орден! — оценив дипломатичность Кадышева, провозгласил министр. Его рука с рюмкой, протянутая к рюмке юбиляра, повисла в воздухе. Кадышев поднялся и, высмотрев кого-то в конце длинного стола, позвал:
— Таня! Ну что ты прячешься, иди сюда!
В наступившей тишине из-за стола встала маленькая гибкая женщина-девочка и, шурша по полу шлейфом вечернего платья, направилась к Кадышеву. Вспыхнули софиты заскучавших было телевизионщиков. Нацеленные на юбиляра камеры стали разворачиваться. Загромыхали стулья: сидевший рядом с Кадышевым главком внутренних войск встал, чтобы уступить свое место, и за ним вскочила половина стола.
В армии чтят субординацию. Главком не мог сидеть в конце, на месте маленькой женщины. Ее стул занял сосед справа, подполковник, за ним передвинулись полковники и генералы. Когда женщина подошла к Кадышеву, кресла для нее и главкома были свободны. Гости разбирались, где чья тарелка, но больше глазели на даму.
— За любовь! — Кадышев приобнял ее, не позволяя сесть. — За вашу любовь ко мне и за мою Татьяну, без которой меня сейчас не было бы среди вас. Я считаю, что этот орден больше заслужила она, чем я!