Из дневника Каменского
Память впечатлений похожа на магнитнуя ленту. Пока пленка новая, запись ярка. Но когда-то лента кончается, нет больше чистого места. Приходится оставлять впечатления снаружи, или делать наложение. Новая запись получается тусклой, да и старая забивается, не стираясь конечно, но теряет цвета и остроту.
Похоже, моя лента кончается. Восприятие перерождается в зрение. Впечатления подменяются знанием. Знанием механизма действия...
Знание - удел машин. Щемящее чувство дороги - это неизвестность за поворотом. А знание приводит в конкретный населенный пункт. Или еще лучше на цементный завод.
Из цемента делают бетон, из бетона делают дома, в которых могут жить машины. Там у всего один цвет - цвет цемента.
Саша закрыл глаза.
-- Где ты, Каменский? Научи и направь...
-- Все перемелется - мука будет -- ответил Каменский, -- от сомнений и самокопаний остается мука.
-- Знаешь, Каменский, что значит, когда нет тебе места?
-- Знаю, не ищи себе места, не найдешь, я не нашел, да и нет его скорее всего... Потерян ты в поисках пути. Пути расходятся и теряются в чаще.
-- Куда же идти, Каменский?
-- Путей нет, есть широкий луг. По нему можно идти куда угодно, петлять и возвращаться. А лучше - шагать в сторону. Избегай колеи. Настоящее всегда в стороне, впереди только морковка.
-- Чем же занять себя, Каменский?
-- Лучше всего - смотреть на облака. Облака меняют форму, и не найти ничего важнее. Ничто не имеет смысла больше, чем форма облаков.
-- Отчего же так больно, Каменский?
-- Боль идет от надежды. От надежды найти ответы. На главный вопрос ответ неблизок.
-- Какой вопрос, Каменский?
-- Ты знаешь. Ты уже задал его себе. И от боли теперь не уйти.
-- Я не знаю, Каменский.
-- Ты знаешь. Постарайся вспомнить.
-- Неужели "Зачем?"?
-- Конечно. Но не ищи ответа легкого. Постарайся понять сначала, почему ты спросил.
-- Не знаю.
-- Подумай.
-- Потому что не могу быть больше звеном цепи.
-- Eще?
-- Потому что не хочу больше быть из того же.
-- Это все?
-- Потому что нет больше сил брести по набитой тропе к водопою.
-- А если короче?
-- Темно и пусто на уровне ноль.
-- Что ж, ты готов к поиску ответа.
-- Что же делать, Каменский, когда темно?
-- За буреломом всегда есть поляна. Свет всегда сменяет мрак, темнее мрака нет ничего, значит должно светлеть.
91.
В открытом космосе дали нет. Открытый космос обжимает тебя всепоглощающим мраком со всех сторон. Нет ни простора, ни расстояний. Можно легко вообразить, что на голове у тебя черный колпак, исколотый звездными булавками, как решето.
Даже Земля издалека не кажется просторной. Просто голубовато-белый блин, висящий на черной стене, как тарелка с неровным расплывчатым краем. Чтобы почуять даль, чтобы проняла она тебя до потрохов, нужно спуститься в стратосферу. Туда, где мироздание рассечено надвое желто-багровым переливчатым поясом горизонта, внутри которого вспыхивают и гаснут радужные занавеси полярных сияний. Где одна его половина становится вдруг гиганской бездонной чашей Мирового Пространства, а другая, такая родная, простирается, играя всеми оттенками ультрамарина, в бесконечность.
Гагарин частенько висел здесь, раскинув руки, будто европеанский летучий скат, часами глядя на облака, вмороженные в толстое аквамариновое стекло атмосферы. Даль была здесь, вокруг, бескрайняя и осязаемая, все так же пугающе недоступная и в то же время уже до боли своя. Нехватало лишь посвиста ветра в ушных раковинах. Нехватало до зубовного скрежета, до сжатых до синевы кулаков.
Но сегодня решалось все. Сегодня приходил конец ожиданию.
Сегодня ему удалось наконец привести в исполнение план, зародившийся в голове много лет назад, когда он впервые вблизи увидел, как сгорает в атмосфере американский лазерный излучатель дальнего боя. Когда вспыхнули и в мгновение ока растворились стабилизаторы, антенны и спираль ядерной накачки, и только кристаллический стержень еще несколько секунд с ревом вспарывал воздух, похожий на попавшее в Ниагару бревно.
Сегодня в полном его распоряжении был завершающий свой цикл грузовик "Прорыв-41М", уже готовый к огненному погребению.
Гагарин взглядом успокоил собак и покрепче зажал в кулаке повод. Последнюю службу сослужили солнечные батареи, прежде чем быть срезанными и изчезнуть за кормой вместе с антеннами и прочей выступающей арматурой. Прежде чем, оставив лишь оплавленные бугры, пламя вылизало корпус корабля, панели, будто хвостовые стабилизаторы, развернули "Прорыв" точно по направлению полета.
Может для постороннего наблюдателя это и было простым сгоранием предмета в плотных слоях атмосферы. Простая вспышка, удар, всплеснувший твердый от скорости как гранит воздух, разошедшийся ионной серебристою волной. Для Гагарина каждая из этих одиннадцати секунд всепоглощающей пляски огня была равна часам.
С замершим, как котенок, сердцем следил он за пожирающими металл плазменными струями. За короткими вспышками взрывающихся баков с остатками горючего и окислителя, перемежающихся пулеметными очерередями лопающихся баллонов с воздухом и азотом.
Как прихожанин в храме с благоговением взирал он на окруживший корабль гиганский серебристо-белесый купол ионно-капельной оболочки, будто выжатой из среды челюстями вгрызающегося в воздушный базальт андрогинного стыковочного агрегата.
И вот, когда пламя проело очередную сквозную дыру в сферической оболочке грузового отсека, подпалив мгновенно сгоревшие неучтенные личные вещи и мусорные контейнеры, когда усиленная кавитацией плазменная струя полоснула его по лицу, он понял, что добился того, о чем боялся уже даже мечтать. Легко и невесомо шевельнулась вдруг прядка волос у виска, совсем как тогда, в детстве, когда несся он вниз по шуршащему гравием холму.
Скорость и даль слились воедино. Скорость и даль, перейдя качественную границу, родили новое состояние, поднявшее его в стременах и заставившее бросить поводья, раскинув руки как крылья.
Будто бы вся вселенная с гулом и скрежетом влилась к нему в душу. И тогда Гагарин запел...
Саша не видел, как залило серебристым светом салон, не почувствовал легкого крена боинга, равновесие которого было нарушено толпой, кинувшейся к окнам правого борта основного салона с криками "НЛО!". Он не заметил над горизонтом возникшее из ничего новое светило, стремительно растущее и переливающееся мертвым, лунным светом над сумеречной Скандинавией.
Ни свет ни тьма не нарушали ровного спокойствия, на котором проступил серебристый силуэт звезды. Звезда росла, медленно поворачиваясь и материализуясь все четче, отбрасывая блики и переливаясь. В какой-то момент он увидел, где должны пройти разрезы. По ребрам звезды побежали трещины, вершины лучей сдвинулись и вот уже вся она стала распадаться на остроугольные части, обнажая рубиновые грани, скрытые доселе.
Грани скользили, как дамасская сталь по бархату ножен. Части разошлись в пространстве, звезда распалась на шесть одинаковых обломков. Обломки начали медленно поворачиваться, как будто бы в поисках пути обратно.
Повернувшись, осколки звезды начали медленно сближаться, неуверенно покачиваясь, будто бы нащупывая путь, вот они уже коснулись друг друга, сдвинулись ближе, постепенно скрывая серебро когда-то наружней поверхности, становящейся недрами. Вершины сближались, отсвечивая рубином. Стала видна уже новая форма рождающейся из самой себя рубиновой звезды...
"Неужели удалось", - подумал он за долю секунды до того, как осколки сомкнулись в единое целое, и новая, неведомая рубиновая звезда возникла из своей вывернувшейся наизнанку серебристой матери-звезды.
И тут, будто сквозь туман и сон, почти заглушенная ревом реактивных двигателей, донеслась до него песня, дикая как ветер, земная, будто звон мошкары на рассвете, и в то же время чужая, как межгалактическая пыль.
Тюлень не знал, что сгорающий в атмосфере космический корабль оставляет за собой гиганское шарообразное серебристое облако. Он не понимал, что яркая, цвета солнечного протуберанца, точка на облаке - это сам догорающий корабль.
Он просто завороженно следил за быстро растущей в небе новой неведомой планетой, яркой, как тысяча лун, надвигающейся и заслоняющей половину небосклона. Он просто чуял, что дело идет не к добру.
А может это была генная память, напомнившая, что Юпитер над горизонтом означает жестокую приливную волну. Может это она заставила тюленя стряхнуть оцепенение и уйти глубоко на дно холодного фьорда?
Будто лишившись напора, Шар перестал расти. Яркая, слепящая глаза точка оторвалась от него и косо, легкими конькобежными зигзагами, пошла вниз.
ЭПИЛОГ
-- Мама, смотри, звезда упала, -- сказал мальчик, -- из шара родилась звезда.
_________________________________________
В тексте использованы фрагменты и термины из произведений Михаила Анчарова, Андрея Макаревича, Бориса Гребенщикова, Курта Воннегута и Эфраима Севелы.
Память впечатлений похожа на магнитнуя ленту. Пока пленка новая, запись ярка. Но когда-то лента кончается, нет больше чистого места. Приходится оставлять впечатления снаружи, или делать наложение. Новая запись получается тусклой, да и старая забивается, не стираясь конечно, но теряет цвета и остроту.
Похоже, моя лента кончается. Восприятие перерождается в зрение. Впечатления подменяются знанием. Знанием механизма действия...
Знание - удел машин. Щемящее чувство дороги - это неизвестность за поворотом. А знание приводит в конкретный населенный пункт. Или еще лучше на цементный завод.
Из цемента делают бетон, из бетона делают дома, в которых могут жить машины. Там у всего один цвет - цвет цемента.
Саша закрыл глаза.
-- Где ты, Каменский? Научи и направь...
-- Все перемелется - мука будет -- ответил Каменский, -- от сомнений и самокопаний остается мука.
-- Знаешь, Каменский, что значит, когда нет тебе места?
-- Знаю, не ищи себе места, не найдешь, я не нашел, да и нет его скорее всего... Потерян ты в поисках пути. Пути расходятся и теряются в чаще.
-- Куда же идти, Каменский?
-- Путей нет, есть широкий луг. По нему можно идти куда угодно, петлять и возвращаться. А лучше - шагать в сторону. Избегай колеи. Настоящее всегда в стороне, впереди только морковка.
-- Чем же занять себя, Каменский?
-- Лучше всего - смотреть на облака. Облака меняют форму, и не найти ничего важнее. Ничто не имеет смысла больше, чем форма облаков.
-- Отчего же так больно, Каменский?
-- Боль идет от надежды. От надежды найти ответы. На главный вопрос ответ неблизок.
-- Какой вопрос, Каменский?
-- Ты знаешь. Ты уже задал его себе. И от боли теперь не уйти.
-- Я не знаю, Каменский.
-- Ты знаешь. Постарайся вспомнить.
-- Неужели "Зачем?"?
-- Конечно. Но не ищи ответа легкого. Постарайся понять сначала, почему ты спросил.
-- Не знаю.
-- Подумай.
-- Потому что не могу быть больше звеном цепи.
-- Eще?
-- Потому что не хочу больше быть из того же.
-- Это все?
-- Потому что нет больше сил брести по набитой тропе к водопою.
-- А если короче?
-- Темно и пусто на уровне ноль.
-- Что ж, ты готов к поиску ответа.
-- Что же делать, Каменский, когда темно?
-- За буреломом всегда есть поляна. Свет всегда сменяет мрак, темнее мрака нет ничего, значит должно светлеть.
91.
В открытом космосе дали нет. Открытый космос обжимает тебя всепоглощающим мраком со всех сторон. Нет ни простора, ни расстояний. Можно легко вообразить, что на голове у тебя черный колпак, исколотый звездными булавками, как решето.
Даже Земля издалека не кажется просторной. Просто голубовато-белый блин, висящий на черной стене, как тарелка с неровным расплывчатым краем. Чтобы почуять даль, чтобы проняла она тебя до потрохов, нужно спуститься в стратосферу. Туда, где мироздание рассечено надвое желто-багровым переливчатым поясом горизонта, внутри которого вспыхивают и гаснут радужные занавеси полярных сияний. Где одна его половина становится вдруг гиганской бездонной чашей Мирового Пространства, а другая, такая родная, простирается, играя всеми оттенками ультрамарина, в бесконечность.
Гагарин частенько висел здесь, раскинув руки, будто европеанский летучий скат, часами глядя на облака, вмороженные в толстое аквамариновое стекло атмосферы. Даль была здесь, вокруг, бескрайняя и осязаемая, все так же пугающе недоступная и в то же время уже до боли своя. Нехватало лишь посвиста ветра в ушных раковинах. Нехватало до зубовного скрежета, до сжатых до синевы кулаков.
Но сегодня решалось все. Сегодня приходил конец ожиданию.
Сегодня ему удалось наконец привести в исполнение план, зародившийся в голове много лет назад, когда он впервые вблизи увидел, как сгорает в атмосфере американский лазерный излучатель дальнего боя. Когда вспыхнули и в мгновение ока растворились стабилизаторы, антенны и спираль ядерной накачки, и только кристаллический стержень еще несколько секунд с ревом вспарывал воздух, похожий на попавшее в Ниагару бревно.
Сегодня в полном его распоряжении был завершающий свой цикл грузовик "Прорыв-41М", уже готовый к огненному погребению.
Гагарин взглядом успокоил собак и покрепче зажал в кулаке повод. Последнюю службу сослужили солнечные батареи, прежде чем быть срезанными и изчезнуть за кормой вместе с антеннами и прочей выступающей арматурой. Прежде чем, оставив лишь оплавленные бугры, пламя вылизало корпус корабля, панели, будто хвостовые стабилизаторы, развернули "Прорыв" точно по направлению полета.
Может для постороннего наблюдателя это и было простым сгоранием предмета в плотных слоях атмосферы. Простая вспышка, удар, всплеснувший твердый от скорости как гранит воздух, разошедшийся ионной серебристою волной. Для Гагарина каждая из этих одиннадцати секунд всепоглощающей пляски огня была равна часам.
С замершим, как котенок, сердцем следил он за пожирающими металл плазменными струями. За короткими вспышками взрывающихся баков с остатками горючего и окислителя, перемежающихся пулеметными очерередями лопающихся баллонов с воздухом и азотом.
Как прихожанин в храме с благоговением взирал он на окруживший корабль гиганский серебристо-белесый купол ионно-капельной оболочки, будто выжатой из среды челюстями вгрызающегося в воздушный базальт андрогинного стыковочного агрегата.
И вот, когда пламя проело очередную сквозную дыру в сферической оболочке грузового отсека, подпалив мгновенно сгоревшие неучтенные личные вещи и мусорные контейнеры, когда усиленная кавитацией плазменная струя полоснула его по лицу, он понял, что добился того, о чем боялся уже даже мечтать. Легко и невесомо шевельнулась вдруг прядка волос у виска, совсем как тогда, в детстве, когда несся он вниз по шуршащему гравием холму.
Скорость и даль слились воедино. Скорость и даль, перейдя качественную границу, родили новое состояние, поднявшее его в стременах и заставившее бросить поводья, раскинув руки как крылья.
Будто бы вся вселенная с гулом и скрежетом влилась к нему в душу. И тогда Гагарин запел...
Саша не видел, как залило серебристым светом салон, не почувствовал легкого крена боинга, равновесие которого было нарушено толпой, кинувшейся к окнам правого борта основного салона с криками "НЛО!". Он не заметил над горизонтом возникшее из ничего новое светило, стремительно растущее и переливающееся мертвым, лунным светом над сумеречной Скандинавией.
Ни свет ни тьма не нарушали ровного спокойствия, на котором проступил серебристый силуэт звезды. Звезда росла, медленно поворачиваясь и материализуясь все четче, отбрасывая блики и переливаясь. В какой-то момент он увидел, где должны пройти разрезы. По ребрам звезды побежали трещины, вершины лучей сдвинулись и вот уже вся она стала распадаться на остроугольные части, обнажая рубиновые грани, скрытые доселе.
Грани скользили, как дамасская сталь по бархату ножен. Части разошлись в пространстве, звезда распалась на шесть одинаковых обломков. Обломки начали медленно поворачиваться, как будто бы в поисках пути обратно.
Повернувшись, осколки звезды начали медленно сближаться, неуверенно покачиваясь, будто бы нащупывая путь, вот они уже коснулись друг друга, сдвинулись ближе, постепенно скрывая серебро когда-то наружней поверхности, становящейся недрами. Вершины сближались, отсвечивая рубином. Стала видна уже новая форма рождающейся из самой себя рубиновой звезды...
"Неужели удалось", - подумал он за долю секунды до того, как осколки сомкнулись в единое целое, и новая, неведомая рубиновая звезда возникла из своей вывернувшейся наизнанку серебристой матери-звезды.
И тут, будто сквозь туман и сон, почти заглушенная ревом реактивных двигателей, донеслась до него песня, дикая как ветер, земная, будто звон мошкары на рассвете, и в то же время чужая, как межгалактическая пыль.
Тюлень не знал, что сгорающий в атмосфере космический корабль оставляет за собой гиганское шарообразное серебристое облако. Он не понимал, что яркая, цвета солнечного протуберанца, точка на облаке - это сам догорающий корабль.
Он просто завороженно следил за быстро растущей в небе новой неведомой планетой, яркой, как тысяча лун, надвигающейся и заслоняющей половину небосклона. Он просто чуял, что дело идет не к добру.
А может это была генная память, напомнившая, что Юпитер над горизонтом означает жестокую приливную волну. Может это она заставила тюленя стряхнуть оцепенение и уйти глубоко на дно холодного фьорда?
Будто лишившись напора, Шар перестал расти. Яркая, слепящая глаза точка оторвалась от него и косо, легкими конькобежными зигзагами, пошла вниз.
ЭПИЛОГ
-- Мама, смотри, звезда упала, -- сказал мальчик, -- из шара родилась звезда.
_________________________________________
В тексте использованы фрагменты и термины из произведений Михаила Анчарова, Андрея Макаревича, Бориса Гребенщикова, Курта Воннегута и Эфраима Севелы.