Страница:
поведя рукой в сторону парня. - И раненый, и медаль принес...
- Две были... - негромко перебил Званцев. - Вторую в Калинине на
вокзале потерял - за кипятком бегал, в толпе с гимнастерки сорвало. Или
сидором кто зацепил, или плечом... Толпища была будь здоров. Ну, идите сюда,
тут ловко стоять.
Эля, Славка и Лешка спустились к нему, а Муся подошла к самым
заберегам, и вдруг прыгнула на лед, быстро дальше, и вот уже середина реки.
Все ошеломленно смотрели на нее.
- Эй... - негромко позвал Званцев. - Не нало. Сейчас начнется...
В ответ у берега раздался долгий глухой хруст. Воздух надо льдом
напрягся, полнясь зловещими звуками, и сразу стало ясно, что конца им уже не
будет. Лешка видел теперь только Мусю. Она или ничего не слышала, или не
хотела слышать по какой-то одной ей ведомой причине. Муся была в сапогах и
фуфайке, а между чулками и юбкой, когда она сильно вытягивалась, светилась
белая полоска живого тела. Эля, стоя рядом с ними, громко и по-своему
простодушно ахала:
- Что ж это.. Муська, Муся, ворочайся скорее, ведь трещит... Трещит,
Муся!
Званцев тоже хотел что-то крикнуть и уже открыл было рот, но в тот
самый момент середина реки круто вздыбилась. Муся взлетела вместе с гулко
треснувшим льдом, а у берега образовалась широкая полоса черной бурливой
воды. У Лешки все оборвалось внутри: что-то надо делать, и скорее! Он хотел
крикнуть и не мог, горло словно заткнули ватой. А вода уже бросалась на
берег, прямо под ноги, а Муся уплывала на льдине.
- Прыгай! Прыгай!.. - крикнул Званцев отчаянным сильным криком.
- Чего же она молчит-то, господи... - взмолилась тихо Эля. - Чего ж
молчит...
Званцев резко, одним рывком скинул пиджак. Затем, примерившись,
осторожно и в то же время ловко перескочил с берега на лед. А вода уже,
напирая снизу, крушила, ломала самые крупные льдины, все стонало и ухало.
Званцев в минуту оказался рядом с Мусей. Она уже пыталась прыгать и
сама, но льдина ее кружилась, раскачивалась и все убыстряла ход. Званцев
схватил ее за руку. Еще какое-то мгновение они стояли рядом, затем -
наверное, по команде Званцева - одновременно прыгнули... Льдина под ними
качнулась, на нее хлынула вода... но они уже прыгали дальше.
Сначала на берегу оказалась Муся. Она медленно стала подниматься к
ошеломленным Эле и Лешке. И тут Званцев промахнулся - видимо, потому, что
совсем позабыл о воде: он смотрел уже только на берег, на Мусю. Ухнув в воду
почти по шею, он, распихивая льдины, не меняясь в лице, ухватился за
протянутые руки и безо всякой торопливости вылез на берег.
- Заметь: бегом к деревне. Ну! - Это были первые слова Муси. И они, изо
всех сил подталкивая, в шесть рук помогая бежать Званцеву, в то же время
безудержно смеялись. И никак было не остановиться. Сам Званцев смеялся
хрипло и очень весело, а глаза его как и не были никогда хмурыми.
5
Лешка выглянул в окно, увидел небо, заполнивший деревню явно
прохладный, чистейших тонов воздух и начал лихорадочно собираться. Вот
прошел к последним домам деревни Коля Званцев в своем синем костюме и
сдвинутой на правую бровь кепочке.
"Это он Мусю караулит!" - с негодованием думает Лешка, натягивая
сапоги. Но куда же все подевались - мать, Эля, тетя Маня?.. Еще ведь очень
рано.
Хлопнула дверь в сенях. В дом вбежала Эля.
- Эх, соня! Вся деревня коров в поле провожала. - Эля румяная, веселая,
говорливая, голубые глаза простодушно и ласково смотрят на Лешку. - Сейчас
мама и кресная придут - пироги сажать будем. А я вот печку растоплю!
Давай-ка помогай.
Но Лешка спешит, краем уха слушая Элю. Пироги! А там Коля Званцев Мусю
дожидается.
- Да ты что! - сердится Эля. - Куда? Иди, трубу послушай, да и в дом -
скоро Муся к нам придет, я ее на пироги звала.
- Что?.. - Лешка так и сидит на скамейке с не до конца натянутым
сапогом. Но спохватывается и торопливо спрашивает: - Какая труба?
- Да пастушья. Не видал разве? Дядя Костя еще трубит небось, бабы все
там - старается.
Лешка повеселел мгновенно, как будто и нельзя иначе. Выскочил на улицу.
Пусть теперь Коля Званцев ходит сколько угодно под окнами Муси! Она сама
придет вот сюда, к Эле, а значит - и к нему.
На улице было ясно, прохладно. Сосница казалась насквозь просвеченной.
И никаких горизонтов вокруг - мир стал безмерным. Старые дома купались в
розовом воздухе. И тут справа от деревни высоко, звонко взлетел чистый звук.
Лешка вздрогнул от неожиданности: труба! Но почему же эти ликующие звуки
сдавили сердце, а все тело отозвалось на них чутко дремавшей, а теперь вмиг
проснувшейся болью?.. Это было что-то такое, как случается во сне: нужно
идти - не сделать ни шага, взмахнуть рукой - рука не подымается. А сам ты и
не ощущаешь себя, весь-тоска, печаль. И тут память толкнула... Довоенная
труба на Заволжской набережной, когда пастух Семен Панафидин утром выгонял
коров. Все лето звуки берестяной трубы Семена будили улицу, и эта труба
казалось вечной. Но нет ни одного уцелевшего дома на Заволжской, нет коров,
не поет труба пастуха...
- Лешенька, ты что тут стоишь? - Мать подошла неслышно от проулка.
- Пошли-ка в дом, - по своему резковато сказала и тетя Маня. - Тесто
месить, пироги печь.
Эля уже вовсю работала. Ярко пылала печь, огонь прыгал по стене,
голосисто потрескивали дрова. В доме запахло особым предпраздничным уютом.
- Дуся, давай я тебе мучицы добавлю... - тетя Маня полезла на печь.
Мать за войну привыкла всем делиться с Лешкой, и теперь, когда они
вышли вместе во двор добавить дров для печки, сказала расстроено и смущенно:
- Спасибо Мане, а и стыдно: себе берет пшеничную муку, мне ржаной
сыплет, в свое тесто шесть яиц вбухала, мне два сует... Что девка-то
подумает, и так краснеет... Эх, Маня, Маня...
Лешка не очень задумывался, как ему относиться к тете Мане. Он видел:
она совсем не такая, как мать. В ее лице сразу видна была сила и
неуступчивость, выражение небольших, узкого разреза глаз говорило: а вот я
тебе покажу, если ты меня заденешь! И правда: если что не по ней - тетя Маня
кричала резко и звонко, отдавая голосу весь запас сил. Не потому ли
невозможно было даже представить себе тетю Маню спокойной, тихо говорящей,
ласково или хоть внимательно смотрящей. Каждый клок ее одежды был таким же
нервным, как она сама - вот почему вокруг нее всегда шумел напряженный,
посвистывающий ветерок. Тетя Маня никогда даже не задумывалась, если ей
нужно было что-то сказать. Даже деду. Лешка слышал, как она крикнула ему
вчера:
- Ты покупай Танин дом-то, покупай, не тяни! Здесь я хозяйка, по
углам-то зачем вас с Дуськой жить, лучше в своем дому. И мне не в радость.
Вон, Ивана не могу привести, когда хочу...
Иван был старшина из военной части, что стояла в Соснице. Эля однажды
сказала Лешке, когда они вечером лежали рядом на печи:
- Мамка живет с Иваном уже три месяца, - в словах ее было спокойное
приятие факта.
Но Лешка никогда не обижался на тетю Маню, потому что война научила
его: самый лучший на свете человек - тот, кто тебя накормил. А тетя Маня
кормит их - вот уже месяц скоро. И стоило им прийти в Сосницу, как отдала им
маленькую комнатку за перегородкой - кровать и табуретка, больше там ничего
не помещалось, но это было жилье, и никто их в доме не обижал, не ругал, не
косился на них зло и неприязненно.
На кухне и в доме горячо и сладко пахло печеным - это пробивается из-за
заслонки дух почти испекшихся пирогов. У Лешки жадно трепетали ноздри, но,
забывая даже о пирогах, он то и дело подбегал к окошку: не идет ли Муся?.. И
все-таки он ее прозевал - из кухни вдруг донесся Мусин голос:
- Ой, не могу! - У Эли от смеха подрагивает каждый слог, и правда ей
веришь - "не может": - Колька за тобой бегает, а ты "твой Званцев".
Перекрестись, Муська... Вон и Лешка знает. Правда, Леш?..
Мать и тетя Маня смеются, за ними и Муся. Она пристально, с откровенным
любопытством смотрит на Лешку. А ему жутко и весело. И хочется заглянуть как
можно глубже за темноту серьезных глаз.
- Так правда, Леша: бегает за Муськой Коля Званцев? - повторяет Эля, а
Лешка не может понять: как это она так спокойно и легко говорит "Муська"?
- Правда... - отвечает наконец он подрагивающими губами.
- Ну, давайте есть пироги. - Тетя Маня своей быстрой сухой рукой
поводит в сторону стола. - А то остынут.
Над столом в щели стены воткнуты веточки первой вербы, и серебристые
нежные бутончики мягко светятся, притягивая взгляд, разжигая в груди огонек
трогательной, светлой радости.
Тетя Маня тожественно разрезает, с явной гордостью, свой пирог, а мать
Лешки, и смущаясь, и сердясь, - свой, поменьше. Но куски кладут вперемежку
на большую тарелку, и мать облегченно вздыхает.
- Какая красивая открытка! Можно посмотреть? - Муся берет с подоконника
открытку, которую Лешкин отец только вчера прислал из Германии. На открытке
- большая корзина с румяными яблоками, а на ручке корзины стоит уморительный
цыпленок. Отец писал открытку Лешке: "...Дорогой Леничка, мы наступаем, бьем
фашиста. Скоро всему придет конец, и тогда я вернусь домой с Победой.
Слушайся маму, помогай ей, не скучай. Да учись получше! А приеду - расскажу
много интересного..."
Хмурясь, Муся смотрит на открытку. Резкая складка пересекает ее лоб.
Открытка еле заметно подрагивает в ее руке. Лешка понимает, что не нужно бы
смотреть сейчас на Мусю, да никак не оторвать глаз от ее бледного лица, от
пристального темного взгляда - немигающего, устремленного на открытку,
читающего в ней что-то свое. Муся сидит напротив Лешки, рядом с Элей. Слева
- тетя Маня. Мать разливает чай, Лешка видит ее руки - и вдруг по ним
чувствует состояние матери: руки ее вот-вот взметнутся, в них нарастает
нервный порыв... Так и есть - мать быстро подымается, охватывает Мусины
плечи, прикипает к ней и целует. Крупные слезы льются по ее щекам: сначала
Лешка боится, что Муся вырвется, отстранит лицо... Но она лишь тихо говорит:
- Да, тетя Дуся... Нет папы.
6
Лешка выходит из дому первый - Эля еще не собралась. Он начинает
неторопливо ходить вдоль палисада. Уютно, вольно устроился дом - строил его
дед, в девятьсот пятом году этот дом появился, Лешка знает. Уходит к Песочне
дорога, вьется мимо высокой ветлы, мимо окон, мимо пруда, колодца и бани - в
поле, огибая сосновую рощу, а там уже и река в розовом утреннем свете. За
крайними ломами деревни - еще одно широкое поле, почему-то оно особенно
нравится Лешке: бескрайнее, лишь окаймленное подлеском, который кажется
всегда от расстояния голубым, таинственно притягивает взгляд. Вот бы где
оказаться! А придешь туда - обыкновенный подлесок, за ним начинается лес. Но
тогда глаза обращаются к дальнему лесу, за Песочней - и уже он
представляется таинственным и зовущим.
Лешка решает: догонит Эля! - и один идет в нижнюю половину деревни.
Спуск почти неприметен, но Лешка очень чувствует его: воздух внизу гуще,
солнце, розовое и густое, стекается туда, в нижнюю часть деревни, со всех
окрестных полей, из всех переулков. То одна фигурка ныряет в этот густой
солнечный воздух, то другая... Потом сливаются вместе, чтобы шагать в
поселок было веселее. Особенно много солнца напротив дома, где живет Муся с
матерью и теткой. Это изба-пятистенка, черная и старая. Для Лешки этот дом
главный в Соснице. И высокая крыша над ним не такая, как у соседних, и
крыльцо особенное, на него ведет крутая щербатая лесенка, и на окна не
посмотришь обыкновенным взглядом - в глубине стекол что-то переливается,
посвечивает, манит, как тот дальний лес. Там - Муся, она ходит, сидит...
спит там. Она живет в этом доме.
- Эй, Лешка... Он очнулся, увидел прямо перед собой Колю Званцева.
Званцев смотрел на него пристально и как-то осторожно.
-...В школу?
- Ага.
- А Эля?
- Сейчас догонит.
- Она что... за Мусей заходить будет?
- Ну да.
- Ты в кино-то пойдешь?
- Как все.
- "Чапаев" - сила, я видел!
Коля мучительно соображает. Лоб его идет морщинами, глаза смотрят в
небо - он словно ищет там ответы на свои трудные вопросы.
- Слушай, Лешка... Поможешь мне? Я дождусь тут вас всех... Вы - в
школу, я - на льнозавод. А ты возьми да скажи: Муся, в кино сегодня идешь?
Или как там... придумай. Заметь: меня не впутывай... Понял?
Лешка колеблется. Ему очень не хочется ради Званцева вызывать Мусю на
разговор: обидно! Муся еще обратит внимание на него... а там кино... сядут
рядом. Вон как девки взрослые Колю примечают: Колюшка да Колюшка, на
гулянках так и крутятся вокруг него. А что, если и Муся?.. Но Званцев
смотрит так трогательно, такие у него страдающие глаза.
- Ладно, - кивает он.
- Вот спасибо тебе! - и Николай ходит опять в сторонке, чтобы не
мельтешить под окнами Муси.
- Эй! - Голос двоюродной сестры настораживает Лешку насмешливыми
интонациями. - Вы что тут на пару делаете? Муську дожидаетесь?
Лешка уже понял, что Эле нравится Коля Званцев, и он немножко жалеет
ее.
Лешка отвлекся от Мусиного дома, и в это время стук двери, шаги на
крыльце - и Муся с ними.
- Здравствуйте, ребята, - говорит она сразу всем. - Пошли!
А человек двенадцать ребятни всех возрастов уже ждут напротив дома
Женьки и Славки Лебедевых, которых все в Соснице зовут Шурыги. Крик на всю
деревню! Кто рассказывает что-то, кто кого-то передразнивает, кто просто
громко говорит от удовольствия быть вместе с приятелями. У кого брезентовая
сумка через плечо, у кого старый, еще довоенный портфель. А у некоторых
матерчатые торбы, сшитые матерями. И одежда соответственная: в заплатах, а
то и в дырках пиджаки, разнокалиберная обувка, и драная, и вдрызг разбитая.
Кепки, картузы, платочки. У девчонок побольше аккуратности, почище они, чем
мальчишки. Элю, Мусю и Лешку встречают свойскими приветствиями, при виде
Коли Званцева уважительно переглядываются: чего это он с ними? Ишь ты, не
зазнается - можно прочесть во взглядах.
Двинулись. Лешка ждет случая, чтобы успеть выполнить просьбу Коли
Званцева. Но тут разгорается спор:
- Озерком пойдем! - говорят одни.
- Прямо! - упрямятся другие.
Лешке нравится и та, и другая дорога. Прямо - это мимо множества скирд
с льнотрестой, на которые приятно смотреть; мимо высокой трубы льнозавода,
которая от этого кажется самым главным, что есть в округе; над Песочней, уже
тихой, освободившейся ото льда. Хорошая дорога! А Озерком - сумеречный,
густой и влажный лесок, теснота узких тропинок, когда можно быть бок о бок с
Мусей.
Наконец, обязательный базар.
Базар-то все и решает.
- Зайдем на базар, купим семечек и витаминов, - солидно говорит Женька
Шурыга.
- Озерком! - тут же откликаются дружно все. И когда уже сворачивали с
дороги в сосновый лес справа, Лешка невольно оборачивается и видит одиноко
стоявшего на дороге Колю Званцева. Ему стыдно
- Муся! А в кино пойдем сегодня? "Чапаев" идет!.. - Лешка говорит
громко, почти кричит. Его слова тут же покрываются гвалтом.
- В кино! В кино! В кино!.. - только и можно разобрать.
Муся внимательно смотрит сначала на Лешку, потом повернула голову к
дороге. "Она все поняла!" - догадывается Лешка.
- Пойдем! - голос Муси спокоен, но Лешка слышит в нем что-то слишком уж
обидное - или для себя, или для Коли Званцева.
Пересекают заболоченный низкорослый лесок с бочагами черной густой воды
- это и есть Озерок. Миновали скотобойню слева. А тут и базар. Это опять
сосны, но уже плотная, сухая роща, а посередине - длинные дощатые ряды. В
воскресные дни они сплошь заставлены товарами спекулянтов из областного
центра. Так называли этих людей - спекулянты. Но без них не было бы ниток,
иголок, мыла, обуви, одежды... А в будни здесь толчется совсем немного
торговцев семечками и витаминами, которые идут вместо сахара - зелененький
пряно-сладкий горошек с легким привкусом лекарства.
На базаре у всех появляется суетливое, беспокойное желание скорее
выбрать что-то. Выворачиваются карманы, считается мелочь, сдвигаются головы,
горят глаза. Муся кладет Лешке руку на плечо, и его пронзает током от
неожиданности и благодарности за этот неторопливый и ласковый жест.
- А мы с Лешкой леденцов возьмем - вы как хотите. Заметь: они вкуснее!
- говорит Муся и весело смеется - уж очень удачно передразнила Кольку
Званцева, самой понравилось.
- Но у меня денег-то нет... - растерянно, почти неслышно бормочет
Лешка.
- Зато у меня есть!
Блаженство продолжается до самой школы. Во-первых: плечо помнит нежное
тепло Мусиной руки: во-вторых - леденцы не кончаются, Муся протягивает все
новые и новые, у нее много. Почему-то особенно хорошо идти по Бульварной
улице к школе. Яркая ряска пруда в начале улицы, высокие и толстые,
уцелевшие в огне липы, и уж самое удивительное - несколько вполне
сохранившихся жилых домов. Со всех сторон стекаются на Бульварную школяры -
из поселка, из ближних деревень. Все они идут к одноэтажному деревянному
дому над самой Селижаровкой - к школе.
Весна, памятная последняя весна войны - теплая, светлая, тихая! Отходят
от печали детские лица, яснеют глаза, стремится к чему-то еще и не вполне
понятному душа - стремится в мир, где уже не будет насильственной смерти и
голода, бомб и слез, страха и отчаяния. А какое небо: оно раскинулось над
поселком зеленым ликующим шатром. Идти бы так, идти - рядом с
товарищами-спутниками, слышать их взлетающие голоса, видеть их лица...
Муся остановилась. Лешка от неожиданности налетел на нее.
- Ты что?.. Лицо у тебя такое счастливое - завидно даже! На, последние.
- Она втискивает ему в ладонь липкие, теплые леденцы.
7
В Соснице стояла воинская часть, и в воскресные дни деревня была
заполнена солдатами и офицерами в чистеньком, отглаженном обмундировании, с
праздничными лицами. Там и тут слышались гармошки. И с каждой голосистой
гармошкой воздух раскалялся все сильнее, небо над деревней становилось
жарче. То великое, чего так долго ждали - дни, месяцы, потом и длинные,
заполненные неисчислимыми смертями и горем годы, - уже совсем близко.
Так или иначе, а центром веселья была и Рита и Клава - связистка и
медсестра в военной форме. Рита - темноволосая и веселая, ходила, накинув на
плечи кожаную черную куртку, а кучерявая, тихая, ясноглазая Клава - в своей
светлой новенькой форме с блестящими пуговицами. Обе они были совсем
молоденькие, красивые, и ребятня Сосницы не однажды была свидетелями споров
военных и взрослых деревенских парней: кто красивее, Рита или Клава?.. Одних
привлекала легкая, звонкая веселость Риты: встряхнет головкой с короткими
остриженными волосами, лицо разгорится, глаза вспыхнут - и смех по всей
деревне. А Клава стоит рядом, смотрит на подругу и только улыбается молча.
Да еще возьмет покраснеет, если Рита отмочит что-нибудь.
- Рита! - упрямо твердит кто-нибудь, перечисляя достоинства связистки.
- Э, врешь, я б в женки Клаву взял! - убежденно возражает шесть-семь
однополчан.
Ходят по воскресной Соснице и школяры всех возрастов. Те, что постарше,
стремятся не отставать от взрослых, тоже жмутся туда, где Рита и Клава.
Помоложе ходят с Мусей и Элей. Исключение, пожалуй, одно - Коля Званцев.
Хоть он теперь и рабочий, и медаль "За отвагу" светится у него на пиджаке, и
рады бы ему старшие парни были, а место он себе выбрал, как видно, уже
постоянное: в одной компании с Мусей.
Поравнявшись с ними, Рита останавливается, строго смотрит на Званцева.
- Николай! Ты, говорят, с Дунаевым подрался? Разве так можно! Да еще и
по голове его чем-то шарахнул. Он все-таки офицер.
- Дурак он, а не офицер, - спокойно говорит Званцев.
- Это ты брось! - раздается угрожающий голос из окружения Риты и Клавы.
- Если медаль нацепил...
- Коленька, - поспешно перебивает высокого, мрачноватого капитана
Клава. - Ну зачем тебе драки, ты домой вернулся, тебе спокойно жить надо.
- Погоди, Клава, я сначала отвечу этому. - Званцев кивает головой на
высокого офицера. Лешка знает, что фамилия офицера - Савчук и что он в
поселке частенько пьяным пристает к парням.
- Ты со мной лучше не связывайся, мелюзга. Или не знаешь, что...
- Заметь: я в разведке был. А теперь слушай. Этот Дунаев, твой
приятель, Зинке Андреевой сарафан на голову натянул.
- И правильно сделал! - говорит тонким раздраженным голосом Савчук. -
Она...
- Вот тогда я и влепил Дунаеву. А что по голове чем-то шарахнул - это
он врет. Я его на кулачок подцепил.
- Да правильно он этой девке сарафан на голову задрал! Эта девка со
всеми...
- Савчук, перестань! - резко говорит Клава.
- Так. - Званцев подошел к Савчуку, спокойно посмотрел на него в упор.
- С Зинкой я вместе в школу ходил, заметь, мы с ней соседи, она хорошая
девка, я знаю. Поэтому ты заслужил... - Кулак Николая мелькнул в воздухе,
Савчук переломился надвое. - Если хочешь - можем за огороды пойти, один на
один. - И только успел это сказать Званцев, поднялся крик. Все как очнулись.
Кто-то держал Савчука, а другие оттаскивали Званцева. Рита вдруг начала
громко смеяться.
- Вот тебе и Коленька! Коленька!.. - передразнила она Клаву. - Этот
Коленька главного драчуна части Савчука наказал.
- Застрелю! - хрипел Савчук, царапая рукой кобуру.
- А вот это ты уже брось! - И приятели капитана заломили ему руки за
спину, потащили в сторону. За ними хлынули все военные.
Муся повернулась к Званцеву.
- Коля... Ты молодец. Правильно сделал. - И Муся протянула ему руку.
Званцев секунду не шевелился. Он стоял страшно бледный, как в глубоком
обмороке. И вдруг, отвернувшись, низко пригнул голову и как-то странно
побежал - большими неловкими прыжками - в калитку Женьки Шурыги.
8
Письма от отца шли уже из глубины Германии, и Берлин упоминался в этих
письмах все чаще - рядом, рядом Победа...
Домой вернулся дед: он работал сплавщиком, а в свободные часы строил
дома погорельцам - каждый плотницкий топор шел в дело.
После ужина дед пристроился у окна. Сутуловато пригнулся, глядя на
улицу. Его тяжелые широкие плечи обвисли, глаза устало запали и казались
влажными. В лице его была сегодня какая-то крайняя, трудная тоска. Даже
Лешка сразу понял это, а мать так и ахнула.
- Тятя, что с тобой? - Так редко, в особые минуты душевной близости,
она называла отца.
И он, вообще не любивший никаких слов, если без них можно обойтись,
тотчас ответил:
- Мишу вспомнил я, Дуня. Ты вот что - найди письмо-то, что я тебе
показывал, да почитай мне...
Это было единственное письмо, присланное дядей Мишей отцу с фронта - в
сорок первом он погиб. Дед и мать сидели в крохотной комнатке, сидели рядом,
у самого окна, и уже почти в темноте мама читала письмо дяди Миши. Лешка
вышел в большую комнату, а когда заглянул через какое-то время к ним - и
дед, и мать плакали, но молча, и это-то и было страшнее всего: у обоих
лились и лились по щекам крупные слезы. И лица были такие похожие своим
безысходным горем.
И тетя Маня, и Эля вернулись домой поздно, когда уже все легли: они
ходили на посиделки к соседям. Засыпая, Лешка слышал мягкий неназойливый
голос Эли:
- Мам, вот незадача, а? Коля-то Званцев мне нравится, а он за Муськой
бегает. Ну что ты будешь делать! - Эля никогда ничего не скрывала от своей
матери. Лешка, кажется, скорее провалился бы, чем признался, что любит Мусю
- хотя для кого это было секретом?..
Еще до пробуждения Лешка понял необычность наступившего утра. Какие-то
просверки тревожили и вместе с тем радовали еще не очнувшееся сознание.
Слышались где-то возбужденные многие голоса. Словно светлый ветер шел над
Сосницей, то налетал шквалом, то отступал - и опять накатывал.
Открыв глаза, Лешка сразу понял: он один не только в крохотной
комнатке, но и во всем доме. Солнце еле-еле коснулось выцветших голубоватых
обоев на стене, позолотило бурый переплет книги, которую он читал все
последние дни, - "Баллады" Жуковского. Но все-таки что же случилось, что
происходит?
Он выскочил на улицу - прямо в гул голосов. К живым голосам
примешивался, точнее, смешивался с ними - торжественно-серебристый, глубокий
металлический голос. Он явно исходил из репродуктора Прониных, в доме
которых был штаб. И все время повторялось: "...да! ...да! ...да!"
Лешка бежал, уже почти понимая, что произошло, но как-то физически
боясь, не решаясь в это поверить: сколько раз уже все, и старые и малые,
ошибались! А металлический, серебристый и глубокий голос все усиливался, уже
заполняя деревенскую улицу. И вдруг светлое слово сильно уже с несокрушимой
твердостью, когда звучит каждый слог, ударило в уши:
- Победа!
Лешка сразу увидел деда - красное лицо и очень голубые, какие-то
расплывшиеся глаза, длинные усы треплет ветер. Он стоит, задрав голову, и
слушает радио, тихо шевеля губами. А репродуктор стоит на подоконнике
распахнутого окна и, не уставая, все усиливая, наполняя торжеством голос,
повторяет и повторяет:
- Победа! Победа!
К Лешке изо всех сил бежит брат Сережа. Клава Филиппова, медсестра, так
и зовет его - "розовый Сережка". Мама сшила ему розовый костюмчик из своего
старого шелкового платья, и теперь Сережу в Соснице все знают: одет он ярче
всех. А к тому же вечно на улице, с того дня, как стало тепло. Да и холода
он никогда не чувствовал: и зимой, случалось, выбегал без пальтишка.
- Слушай, Леня, слушай! - громко кричит он. - Я уже все слышал! - и
тычется Лешке в колени.
- Ах ты, хороший мой!.. - И Клава, которая тоже здесь, поднимает
Сережу, сажает его себе на плечо. Он обхватывает золотистую курчавую голову.
- А теперь сиди смирно, - говорит Клава. - Или в штаб тебя унесу...
Сережа и боялся, и обожал только Клаву Филиппову, а слово "штаб" было
для него едва ли не самым грозным.
По-настоящему очнулся Лешка на мосту через Волгу, лишь смутно
- Две были... - негромко перебил Званцев. - Вторую в Калинине на
вокзале потерял - за кипятком бегал, в толпе с гимнастерки сорвало. Или
сидором кто зацепил, или плечом... Толпища была будь здоров. Ну, идите сюда,
тут ловко стоять.
Эля, Славка и Лешка спустились к нему, а Муся подошла к самым
заберегам, и вдруг прыгнула на лед, быстро дальше, и вот уже середина реки.
Все ошеломленно смотрели на нее.
- Эй... - негромко позвал Званцев. - Не нало. Сейчас начнется...
В ответ у берега раздался долгий глухой хруст. Воздух надо льдом
напрягся, полнясь зловещими звуками, и сразу стало ясно, что конца им уже не
будет. Лешка видел теперь только Мусю. Она или ничего не слышала, или не
хотела слышать по какой-то одной ей ведомой причине. Муся была в сапогах и
фуфайке, а между чулками и юбкой, когда она сильно вытягивалась, светилась
белая полоска живого тела. Эля, стоя рядом с ними, громко и по-своему
простодушно ахала:
- Что ж это.. Муська, Муся, ворочайся скорее, ведь трещит... Трещит,
Муся!
Званцев тоже хотел что-то крикнуть и уже открыл было рот, но в тот
самый момент середина реки круто вздыбилась. Муся взлетела вместе с гулко
треснувшим льдом, а у берега образовалась широкая полоса черной бурливой
воды. У Лешки все оборвалось внутри: что-то надо делать, и скорее! Он хотел
крикнуть и не мог, горло словно заткнули ватой. А вода уже бросалась на
берег, прямо под ноги, а Муся уплывала на льдине.
- Прыгай! Прыгай!.. - крикнул Званцев отчаянным сильным криком.
- Чего же она молчит-то, господи... - взмолилась тихо Эля. - Чего ж
молчит...
Званцев резко, одним рывком скинул пиджак. Затем, примерившись,
осторожно и в то же время ловко перескочил с берега на лед. А вода уже,
напирая снизу, крушила, ломала самые крупные льдины, все стонало и ухало.
Званцев в минуту оказался рядом с Мусей. Она уже пыталась прыгать и
сама, но льдина ее кружилась, раскачивалась и все убыстряла ход. Званцев
схватил ее за руку. Еще какое-то мгновение они стояли рядом, затем -
наверное, по команде Званцева - одновременно прыгнули... Льдина под ними
качнулась, на нее хлынула вода... но они уже прыгали дальше.
Сначала на берегу оказалась Муся. Она медленно стала подниматься к
ошеломленным Эле и Лешке. И тут Званцев промахнулся - видимо, потому, что
совсем позабыл о воде: он смотрел уже только на берег, на Мусю. Ухнув в воду
почти по шею, он, распихивая льдины, не меняясь в лице, ухватился за
протянутые руки и безо всякой торопливости вылез на берег.
- Заметь: бегом к деревне. Ну! - Это были первые слова Муси. И они, изо
всех сил подталкивая, в шесть рук помогая бежать Званцеву, в то же время
безудержно смеялись. И никак было не остановиться. Сам Званцев смеялся
хрипло и очень весело, а глаза его как и не были никогда хмурыми.
5
Лешка выглянул в окно, увидел небо, заполнивший деревню явно
прохладный, чистейших тонов воздух и начал лихорадочно собираться. Вот
прошел к последним домам деревни Коля Званцев в своем синем костюме и
сдвинутой на правую бровь кепочке.
"Это он Мусю караулит!" - с негодованием думает Лешка, натягивая
сапоги. Но куда же все подевались - мать, Эля, тетя Маня?.. Еще ведь очень
рано.
Хлопнула дверь в сенях. В дом вбежала Эля.
- Эх, соня! Вся деревня коров в поле провожала. - Эля румяная, веселая,
говорливая, голубые глаза простодушно и ласково смотрят на Лешку. - Сейчас
мама и кресная придут - пироги сажать будем. А я вот печку растоплю!
Давай-ка помогай.
Но Лешка спешит, краем уха слушая Элю. Пироги! А там Коля Званцев Мусю
дожидается.
- Да ты что! - сердится Эля. - Куда? Иди, трубу послушай, да и в дом -
скоро Муся к нам придет, я ее на пироги звала.
- Что?.. - Лешка так и сидит на скамейке с не до конца натянутым
сапогом. Но спохватывается и торопливо спрашивает: - Какая труба?
- Да пастушья. Не видал разве? Дядя Костя еще трубит небось, бабы все
там - старается.
Лешка повеселел мгновенно, как будто и нельзя иначе. Выскочил на улицу.
Пусть теперь Коля Званцев ходит сколько угодно под окнами Муси! Она сама
придет вот сюда, к Эле, а значит - и к нему.
На улице было ясно, прохладно. Сосница казалась насквозь просвеченной.
И никаких горизонтов вокруг - мир стал безмерным. Старые дома купались в
розовом воздухе. И тут справа от деревни высоко, звонко взлетел чистый звук.
Лешка вздрогнул от неожиданности: труба! Но почему же эти ликующие звуки
сдавили сердце, а все тело отозвалось на них чутко дремавшей, а теперь вмиг
проснувшейся болью?.. Это было что-то такое, как случается во сне: нужно
идти - не сделать ни шага, взмахнуть рукой - рука не подымается. А сам ты и
не ощущаешь себя, весь-тоска, печаль. И тут память толкнула... Довоенная
труба на Заволжской набережной, когда пастух Семен Панафидин утром выгонял
коров. Все лето звуки берестяной трубы Семена будили улицу, и эта труба
казалось вечной. Но нет ни одного уцелевшего дома на Заволжской, нет коров,
не поет труба пастуха...
- Лешенька, ты что тут стоишь? - Мать подошла неслышно от проулка.
- Пошли-ка в дом, - по своему резковато сказала и тетя Маня. - Тесто
месить, пироги печь.
Эля уже вовсю работала. Ярко пылала печь, огонь прыгал по стене,
голосисто потрескивали дрова. В доме запахло особым предпраздничным уютом.
- Дуся, давай я тебе мучицы добавлю... - тетя Маня полезла на печь.
Мать за войну привыкла всем делиться с Лешкой, и теперь, когда они
вышли вместе во двор добавить дров для печки, сказала расстроено и смущенно:
- Спасибо Мане, а и стыдно: себе берет пшеничную муку, мне ржаной
сыплет, в свое тесто шесть яиц вбухала, мне два сует... Что девка-то
подумает, и так краснеет... Эх, Маня, Маня...
Лешка не очень задумывался, как ему относиться к тете Мане. Он видел:
она совсем не такая, как мать. В ее лице сразу видна была сила и
неуступчивость, выражение небольших, узкого разреза глаз говорило: а вот я
тебе покажу, если ты меня заденешь! И правда: если что не по ней - тетя Маня
кричала резко и звонко, отдавая голосу весь запас сил. Не потому ли
невозможно было даже представить себе тетю Маню спокойной, тихо говорящей,
ласково или хоть внимательно смотрящей. Каждый клок ее одежды был таким же
нервным, как она сама - вот почему вокруг нее всегда шумел напряженный,
посвистывающий ветерок. Тетя Маня никогда даже не задумывалась, если ей
нужно было что-то сказать. Даже деду. Лешка слышал, как она крикнула ему
вчера:
- Ты покупай Танин дом-то, покупай, не тяни! Здесь я хозяйка, по
углам-то зачем вас с Дуськой жить, лучше в своем дому. И мне не в радость.
Вон, Ивана не могу привести, когда хочу...
Иван был старшина из военной части, что стояла в Соснице. Эля однажды
сказала Лешке, когда они вечером лежали рядом на печи:
- Мамка живет с Иваном уже три месяца, - в словах ее было спокойное
приятие факта.
Но Лешка никогда не обижался на тетю Маню, потому что война научила
его: самый лучший на свете человек - тот, кто тебя накормил. А тетя Маня
кормит их - вот уже месяц скоро. И стоило им прийти в Сосницу, как отдала им
маленькую комнатку за перегородкой - кровать и табуретка, больше там ничего
не помещалось, но это было жилье, и никто их в доме не обижал, не ругал, не
косился на них зло и неприязненно.
На кухне и в доме горячо и сладко пахло печеным - это пробивается из-за
заслонки дух почти испекшихся пирогов. У Лешки жадно трепетали ноздри, но,
забывая даже о пирогах, он то и дело подбегал к окошку: не идет ли Муся?.. И
все-таки он ее прозевал - из кухни вдруг донесся Мусин голос:
- Ой, не могу! - У Эли от смеха подрагивает каждый слог, и правда ей
веришь - "не может": - Колька за тобой бегает, а ты "твой Званцев".
Перекрестись, Муська... Вон и Лешка знает. Правда, Леш?..
Мать и тетя Маня смеются, за ними и Муся. Она пристально, с откровенным
любопытством смотрит на Лешку. А ему жутко и весело. И хочется заглянуть как
можно глубже за темноту серьезных глаз.
- Так правда, Леша: бегает за Муськой Коля Званцев? - повторяет Эля, а
Лешка не может понять: как это она так спокойно и легко говорит "Муська"?
- Правда... - отвечает наконец он подрагивающими губами.
- Ну, давайте есть пироги. - Тетя Маня своей быстрой сухой рукой
поводит в сторону стола. - А то остынут.
Над столом в щели стены воткнуты веточки первой вербы, и серебристые
нежные бутончики мягко светятся, притягивая взгляд, разжигая в груди огонек
трогательной, светлой радости.
Тетя Маня тожественно разрезает, с явной гордостью, свой пирог, а мать
Лешки, и смущаясь, и сердясь, - свой, поменьше. Но куски кладут вперемежку
на большую тарелку, и мать облегченно вздыхает.
- Какая красивая открытка! Можно посмотреть? - Муся берет с подоконника
открытку, которую Лешкин отец только вчера прислал из Германии. На открытке
- большая корзина с румяными яблоками, а на ручке корзины стоит уморительный
цыпленок. Отец писал открытку Лешке: "...Дорогой Леничка, мы наступаем, бьем
фашиста. Скоро всему придет конец, и тогда я вернусь домой с Победой.
Слушайся маму, помогай ей, не скучай. Да учись получше! А приеду - расскажу
много интересного..."
Хмурясь, Муся смотрит на открытку. Резкая складка пересекает ее лоб.
Открытка еле заметно подрагивает в ее руке. Лешка понимает, что не нужно бы
смотреть сейчас на Мусю, да никак не оторвать глаз от ее бледного лица, от
пристального темного взгляда - немигающего, устремленного на открытку,
читающего в ней что-то свое. Муся сидит напротив Лешки, рядом с Элей. Слева
- тетя Маня. Мать разливает чай, Лешка видит ее руки - и вдруг по ним
чувствует состояние матери: руки ее вот-вот взметнутся, в них нарастает
нервный порыв... Так и есть - мать быстро подымается, охватывает Мусины
плечи, прикипает к ней и целует. Крупные слезы льются по ее щекам: сначала
Лешка боится, что Муся вырвется, отстранит лицо... Но она лишь тихо говорит:
- Да, тетя Дуся... Нет папы.
6
Лешка выходит из дому первый - Эля еще не собралась. Он начинает
неторопливо ходить вдоль палисада. Уютно, вольно устроился дом - строил его
дед, в девятьсот пятом году этот дом появился, Лешка знает. Уходит к Песочне
дорога, вьется мимо высокой ветлы, мимо окон, мимо пруда, колодца и бани - в
поле, огибая сосновую рощу, а там уже и река в розовом утреннем свете. За
крайними ломами деревни - еще одно широкое поле, почему-то оно особенно
нравится Лешке: бескрайнее, лишь окаймленное подлеском, который кажется
всегда от расстояния голубым, таинственно притягивает взгляд. Вот бы где
оказаться! А придешь туда - обыкновенный подлесок, за ним начинается лес. Но
тогда глаза обращаются к дальнему лесу, за Песочней - и уже он
представляется таинственным и зовущим.
Лешка решает: догонит Эля! - и один идет в нижнюю половину деревни.
Спуск почти неприметен, но Лешка очень чувствует его: воздух внизу гуще,
солнце, розовое и густое, стекается туда, в нижнюю часть деревни, со всех
окрестных полей, из всех переулков. То одна фигурка ныряет в этот густой
солнечный воздух, то другая... Потом сливаются вместе, чтобы шагать в
поселок было веселее. Особенно много солнца напротив дома, где живет Муся с
матерью и теткой. Это изба-пятистенка, черная и старая. Для Лешки этот дом
главный в Соснице. И высокая крыша над ним не такая, как у соседних, и
крыльцо особенное, на него ведет крутая щербатая лесенка, и на окна не
посмотришь обыкновенным взглядом - в глубине стекол что-то переливается,
посвечивает, манит, как тот дальний лес. Там - Муся, она ходит, сидит...
спит там. Она живет в этом доме.
- Эй, Лешка... Он очнулся, увидел прямо перед собой Колю Званцева.
Званцев смотрел на него пристально и как-то осторожно.
-...В школу?
- Ага.
- А Эля?
- Сейчас догонит.
- Она что... за Мусей заходить будет?
- Ну да.
- Ты в кино-то пойдешь?
- Как все.
- "Чапаев" - сила, я видел!
Коля мучительно соображает. Лоб его идет морщинами, глаза смотрят в
небо - он словно ищет там ответы на свои трудные вопросы.
- Слушай, Лешка... Поможешь мне? Я дождусь тут вас всех... Вы - в
школу, я - на льнозавод. А ты возьми да скажи: Муся, в кино сегодня идешь?
Или как там... придумай. Заметь: меня не впутывай... Понял?
Лешка колеблется. Ему очень не хочется ради Званцева вызывать Мусю на
разговор: обидно! Муся еще обратит внимание на него... а там кино... сядут
рядом. Вон как девки взрослые Колю примечают: Колюшка да Колюшка, на
гулянках так и крутятся вокруг него. А что, если и Муся?.. Но Званцев
смотрит так трогательно, такие у него страдающие глаза.
- Ладно, - кивает он.
- Вот спасибо тебе! - и Николай ходит опять в сторонке, чтобы не
мельтешить под окнами Муси.
- Эй! - Голос двоюродной сестры настораживает Лешку насмешливыми
интонациями. - Вы что тут на пару делаете? Муську дожидаетесь?
Лешка уже понял, что Эле нравится Коля Званцев, и он немножко жалеет
ее.
Лешка отвлекся от Мусиного дома, и в это время стук двери, шаги на
крыльце - и Муся с ними.
- Здравствуйте, ребята, - говорит она сразу всем. - Пошли!
А человек двенадцать ребятни всех возрастов уже ждут напротив дома
Женьки и Славки Лебедевых, которых все в Соснице зовут Шурыги. Крик на всю
деревню! Кто рассказывает что-то, кто кого-то передразнивает, кто просто
громко говорит от удовольствия быть вместе с приятелями. У кого брезентовая
сумка через плечо, у кого старый, еще довоенный портфель. А у некоторых
матерчатые торбы, сшитые матерями. И одежда соответственная: в заплатах, а
то и в дырках пиджаки, разнокалиберная обувка, и драная, и вдрызг разбитая.
Кепки, картузы, платочки. У девчонок побольше аккуратности, почище они, чем
мальчишки. Элю, Мусю и Лешку встречают свойскими приветствиями, при виде
Коли Званцева уважительно переглядываются: чего это он с ними? Ишь ты, не
зазнается - можно прочесть во взглядах.
Двинулись. Лешка ждет случая, чтобы успеть выполнить просьбу Коли
Званцева. Но тут разгорается спор:
- Озерком пойдем! - говорят одни.
- Прямо! - упрямятся другие.
Лешке нравится и та, и другая дорога. Прямо - это мимо множества скирд
с льнотрестой, на которые приятно смотреть; мимо высокой трубы льнозавода,
которая от этого кажется самым главным, что есть в округе; над Песочней, уже
тихой, освободившейся ото льда. Хорошая дорога! А Озерком - сумеречный,
густой и влажный лесок, теснота узких тропинок, когда можно быть бок о бок с
Мусей.
Наконец, обязательный базар.
Базар-то все и решает.
- Зайдем на базар, купим семечек и витаминов, - солидно говорит Женька
Шурыга.
- Озерком! - тут же откликаются дружно все. И когда уже сворачивали с
дороги в сосновый лес справа, Лешка невольно оборачивается и видит одиноко
стоявшего на дороге Колю Званцева. Ему стыдно
- Муся! А в кино пойдем сегодня? "Чапаев" идет!.. - Лешка говорит
громко, почти кричит. Его слова тут же покрываются гвалтом.
- В кино! В кино! В кино!.. - только и можно разобрать.
Муся внимательно смотрит сначала на Лешку, потом повернула голову к
дороге. "Она все поняла!" - догадывается Лешка.
- Пойдем! - голос Муси спокоен, но Лешка слышит в нем что-то слишком уж
обидное - или для себя, или для Коли Званцева.
Пересекают заболоченный низкорослый лесок с бочагами черной густой воды
- это и есть Озерок. Миновали скотобойню слева. А тут и базар. Это опять
сосны, но уже плотная, сухая роща, а посередине - длинные дощатые ряды. В
воскресные дни они сплошь заставлены товарами спекулянтов из областного
центра. Так называли этих людей - спекулянты. Но без них не было бы ниток,
иголок, мыла, обуви, одежды... А в будни здесь толчется совсем немного
торговцев семечками и витаминами, которые идут вместо сахара - зелененький
пряно-сладкий горошек с легким привкусом лекарства.
На базаре у всех появляется суетливое, беспокойное желание скорее
выбрать что-то. Выворачиваются карманы, считается мелочь, сдвигаются головы,
горят глаза. Муся кладет Лешке руку на плечо, и его пронзает током от
неожиданности и благодарности за этот неторопливый и ласковый жест.
- А мы с Лешкой леденцов возьмем - вы как хотите. Заметь: они вкуснее!
- говорит Муся и весело смеется - уж очень удачно передразнила Кольку
Званцева, самой понравилось.
- Но у меня денег-то нет... - растерянно, почти неслышно бормочет
Лешка.
- Зато у меня есть!
Блаженство продолжается до самой школы. Во-первых: плечо помнит нежное
тепло Мусиной руки: во-вторых - леденцы не кончаются, Муся протягивает все
новые и новые, у нее много. Почему-то особенно хорошо идти по Бульварной
улице к школе. Яркая ряска пруда в начале улицы, высокие и толстые,
уцелевшие в огне липы, и уж самое удивительное - несколько вполне
сохранившихся жилых домов. Со всех сторон стекаются на Бульварную школяры -
из поселка, из ближних деревень. Все они идут к одноэтажному деревянному
дому над самой Селижаровкой - к школе.
Весна, памятная последняя весна войны - теплая, светлая, тихая! Отходят
от печали детские лица, яснеют глаза, стремится к чему-то еще и не вполне
понятному душа - стремится в мир, где уже не будет насильственной смерти и
голода, бомб и слез, страха и отчаяния. А какое небо: оно раскинулось над
поселком зеленым ликующим шатром. Идти бы так, идти - рядом с
товарищами-спутниками, слышать их взлетающие голоса, видеть их лица...
Муся остановилась. Лешка от неожиданности налетел на нее.
- Ты что?.. Лицо у тебя такое счастливое - завидно даже! На, последние.
- Она втискивает ему в ладонь липкие, теплые леденцы.
7
В Соснице стояла воинская часть, и в воскресные дни деревня была
заполнена солдатами и офицерами в чистеньком, отглаженном обмундировании, с
праздничными лицами. Там и тут слышались гармошки. И с каждой голосистой
гармошкой воздух раскалялся все сильнее, небо над деревней становилось
жарче. То великое, чего так долго ждали - дни, месяцы, потом и длинные,
заполненные неисчислимыми смертями и горем годы, - уже совсем близко.
Так или иначе, а центром веселья была и Рита и Клава - связистка и
медсестра в военной форме. Рита - темноволосая и веселая, ходила, накинув на
плечи кожаную черную куртку, а кучерявая, тихая, ясноглазая Клава - в своей
светлой новенькой форме с блестящими пуговицами. Обе они были совсем
молоденькие, красивые, и ребятня Сосницы не однажды была свидетелями споров
военных и взрослых деревенских парней: кто красивее, Рита или Клава?.. Одних
привлекала легкая, звонкая веселость Риты: встряхнет головкой с короткими
остриженными волосами, лицо разгорится, глаза вспыхнут - и смех по всей
деревне. А Клава стоит рядом, смотрит на подругу и только улыбается молча.
Да еще возьмет покраснеет, если Рита отмочит что-нибудь.
- Рита! - упрямо твердит кто-нибудь, перечисляя достоинства связистки.
- Э, врешь, я б в женки Клаву взял! - убежденно возражает шесть-семь
однополчан.
Ходят по воскресной Соснице и школяры всех возрастов. Те, что постарше,
стремятся не отставать от взрослых, тоже жмутся туда, где Рита и Клава.
Помоложе ходят с Мусей и Элей. Исключение, пожалуй, одно - Коля Званцев.
Хоть он теперь и рабочий, и медаль "За отвагу" светится у него на пиджаке, и
рады бы ему старшие парни были, а место он себе выбрал, как видно, уже
постоянное: в одной компании с Мусей.
Поравнявшись с ними, Рита останавливается, строго смотрит на Званцева.
- Николай! Ты, говорят, с Дунаевым подрался? Разве так можно! Да еще и
по голове его чем-то шарахнул. Он все-таки офицер.
- Дурак он, а не офицер, - спокойно говорит Званцев.
- Это ты брось! - раздается угрожающий голос из окружения Риты и Клавы.
- Если медаль нацепил...
- Коленька, - поспешно перебивает высокого, мрачноватого капитана
Клава. - Ну зачем тебе драки, ты домой вернулся, тебе спокойно жить надо.
- Погоди, Клава, я сначала отвечу этому. - Званцев кивает головой на
высокого офицера. Лешка знает, что фамилия офицера - Савчук и что он в
поселке частенько пьяным пристает к парням.
- Ты со мной лучше не связывайся, мелюзга. Или не знаешь, что...
- Заметь: я в разведке был. А теперь слушай. Этот Дунаев, твой
приятель, Зинке Андреевой сарафан на голову натянул.
- И правильно сделал! - говорит тонким раздраженным голосом Савчук. -
Она...
- Вот тогда я и влепил Дунаеву. А что по голове чем-то шарахнул - это
он врет. Я его на кулачок подцепил.
- Да правильно он этой девке сарафан на голову задрал! Эта девка со
всеми...
- Савчук, перестань! - резко говорит Клава.
- Так. - Званцев подошел к Савчуку, спокойно посмотрел на него в упор.
- С Зинкой я вместе в школу ходил, заметь, мы с ней соседи, она хорошая
девка, я знаю. Поэтому ты заслужил... - Кулак Николая мелькнул в воздухе,
Савчук переломился надвое. - Если хочешь - можем за огороды пойти, один на
один. - И только успел это сказать Званцев, поднялся крик. Все как очнулись.
Кто-то держал Савчука, а другие оттаскивали Званцева. Рита вдруг начала
громко смеяться.
- Вот тебе и Коленька! Коленька!.. - передразнила она Клаву. - Этот
Коленька главного драчуна части Савчука наказал.
- Застрелю! - хрипел Савчук, царапая рукой кобуру.
- А вот это ты уже брось! - И приятели капитана заломили ему руки за
спину, потащили в сторону. За ними хлынули все военные.
Муся повернулась к Званцеву.
- Коля... Ты молодец. Правильно сделал. - И Муся протянула ему руку.
Званцев секунду не шевелился. Он стоял страшно бледный, как в глубоком
обмороке. И вдруг, отвернувшись, низко пригнул голову и как-то странно
побежал - большими неловкими прыжками - в калитку Женьки Шурыги.
8
Письма от отца шли уже из глубины Германии, и Берлин упоминался в этих
письмах все чаще - рядом, рядом Победа...
Домой вернулся дед: он работал сплавщиком, а в свободные часы строил
дома погорельцам - каждый плотницкий топор шел в дело.
После ужина дед пристроился у окна. Сутуловато пригнулся, глядя на
улицу. Его тяжелые широкие плечи обвисли, глаза устало запали и казались
влажными. В лице его была сегодня какая-то крайняя, трудная тоска. Даже
Лешка сразу понял это, а мать так и ахнула.
- Тятя, что с тобой? - Так редко, в особые минуты душевной близости,
она называла отца.
И он, вообще не любивший никаких слов, если без них можно обойтись,
тотчас ответил:
- Мишу вспомнил я, Дуня. Ты вот что - найди письмо-то, что я тебе
показывал, да почитай мне...
Это было единственное письмо, присланное дядей Мишей отцу с фронта - в
сорок первом он погиб. Дед и мать сидели в крохотной комнатке, сидели рядом,
у самого окна, и уже почти в темноте мама читала письмо дяди Миши. Лешка
вышел в большую комнату, а когда заглянул через какое-то время к ним - и
дед, и мать плакали, но молча, и это-то и было страшнее всего: у обоих
лились и лились по щекам крупные слезы. И лица были такие похожие своим
безысходным горем.
И тетя Маня, и Эля вернулись домой поздно, когда уже все легли: они
ходили на посиделки к соседям. Засыпая, Лешка слышал мягкий неназойливый
голос Эли:
- Мам, вот незадача, а? Коля-то Званцев мне нравится, а он за Муськой
бегает. Ну что ты будешь делать! - Эля никогда ничего не скрывала от своей
матери. Лешка, кажется, скорее провалился бы, чем признался, что любит Мусю
- хотя для кого это было секретом?..
Еще до пробуждения Лешка понял необычность наступившего утра. Какие-то
просверки тревожили и вместе с тем радовали еще не очнувшееся сознание.
Слышались где-то возбужденные многие голоса. Словно светлый ветер шел над
Сосницей, то налетал шквалом, то отступал - и опять накатывал.
Открыв глаза, Лешка сразу понял: он один не только в крохотной
комнатке, но и во всем доме. Солнце еле-еле коснулось выцветших голубоватых
обоев на стене, позолотило бурый переплет книги, которую он читал все
последние дни, - "Баллады" Жуковского. Но все-таки что же случилось, что
происходит?
Он выскочил на улицу - прямо в гул голосов. К живым голосам
примешивался, точнее, смешивался с ними - торжественно-серебристый, глубокий
металлический голос. Он явно исходил из репродуктора Прониных, в доме
которых был штаб. И все время повторялось: "...да! ...да! ...да!"
Лешка бежал, уже почти понимая, что произошло, но как-то физически
боясь, не решаясь в это поверить: сколько раз уже все, и старые и малые,
ошибались! А металлический, серебристый и глубокий голос все усиливался, уже
заполняя деревенскую улицу. И вдруг светлое слово сильно уже с несокрушимой
твердостью, когда звучит каждый слог, ударило в уши:
- Победа!
Лешка сразу увидел деда - красное лицо и очень голубые, какие-то
расплывшиеся глаза, длинные усы треплет ветер. Он стоит, задрав голову, и
слушает радио, тихо шевеля губами. А репродуктор стоит на подоконнике
распахнутого окна и, не уставая, все усиливая, наполняя торжеством голос,
повторяет и повторяет:
- Победа! Победа!
К Лешке изо всех сил бежит брат Сережа. Клава Филиппова, медсестра, так
и зовет его - "розовый Сережка". Мама сшила ему розовый костюмчик из своего
старого шелкового платья, и теперь Сережу в Соснице все знают: одет он ярче
всех. А к тому же вечно на улице, с того дня, как стало тепло. Да и холода
он никогда не чувствовал: и зимой, случалось, выбегал без пальтишка.
- Слушай, Леня, слушай! - громко кричит он. - Я уже все слышал! - и
тычется Лешке в колени.
- Ах ты, хороший мой!.. - И Клава, которая тоже здесь, поднимает
Сережу, сажает его себе на плечо. Он обхватывает золотистую курчавую голову.
- А теперь сиди смирно, - говорит Клава. - Или в штаб тебя унесу...
Сережа и боялся, и обожал только Клаву Филиппову, а слово "штаб" было
для него едва ли не самым грозным.
По-настоящему очнулся Лешка на мосту через Волгу, лишь смутно