– Поскольку нам нравятся женщины разного типа, такая мысль ни разу не угрожала моей стареющей мужественности, – подчеркнуто протянул он, – а если бы и так, мне это было до того безразлично, что тревожиться я бы не стал…
– А с Клодией – другое дело?
У Клодии перехватило дух. Она поняла, чего добивается Марк своими неуклюжими попытками: хочет помочь. Но лучше бы ему не набиваться на неприятности…
– Насчет Клодии такой вопрос не встает. Думаю, что даже твой буйный темперамент не заставит тебя взять в любовницы беременную мачеху.
– Беременную? Мачеху? – Для Марка словно бомба разорвалась, и неудивительно!
– Неужели, пока вы так старательно… беседовали, Клодия не сообщила тебе, что собирается завести от меня ребенка?
Клодию тоже потрясло, как далеко он способен зайти, лишь бы устранить сына из ее жизни.
– Вы беременны? – взгляд Марка, опустился на ее плоский живот и затем хмуро метнулся к отцу. – Ты на ней женился, потому что она беременна!
– А вынужденные браки вроде бы входят у меня в привычку, не так ли? – невозмутимо процедил Морган, и его невозмутимость послужила толчком, который вывел ее из летаргии.
– Перестаньте! Оба перестаньте! – лихорадочно потребовала она. – Это полный абсурд! Не смотрите с таким ужасом, Марк, мы, конечно же, не женаты, – это слово она выплюнула, как нечто мерзкое на вкус.
– Ко времени родов будем женаты, – плавно проговорил Морган.
Клодия, подавив крик, вырвалась из его объятий, боль и гнев глубоко пронзили ей сердце.
– Мы даже не знаем, будет ли ребенок!
– Это что, отказ? – ровно спросил он. – Подумай как следует, Клодия, отказы я не так-то хорошо принимаю. Могу больше и не попросить.
– По-твоему, это – просить? – задохнулась она.
– А что – прикажешь перед тобою пресмыкаться и умолять о чести сделать тебя порядочной женщиной? – хватило у него наглости осведомиться, и весьма хладнокровно.
Ее суженные глаза засверкали золотыми копьями презрения. Да он бы не понял, что значит порядочность, если даже его носом ткнуть!
– Мысль увидеть твое лицо на уровне моих туфель в данный момент очень меня привлекает! – яростно выпалила она.
В ответ глаза его разгорелись.
– А то могу просто швырнуть тебя на постель да раздеть, – вкрадчиво высказал он угрозу. – Чего бы я в постели ни захотел, ты не откажешь. Черт возьми, после небольшого вступления умоляешь обычно ты…
– Э-э-э… папа…
Морган и не посмотрел в его сторону. Его издевательский вызов предназначался только побагровевшей Клодии.
– Пошел отсюда, Марк, это тебя не касается. Ну, Клодия, выбирай.
– То есть ты и вправду предоставляешь мне право выбора? – презрительно улыбнулась она, осознав восхитительно знакомое напряжение, возникающее внутри нее.
– Пожалуй, вернусь ненадолго в контору, – ликующе пробормотал Марк, ускользая в дверь. – Э-э-э… между прочим, поздравляю…
– Да как ты посмел намекнуть, будто я до того развратная, что способна затеять у тебя за спиной паскудную интрижку с кем угодно, уж не говоря про Марка? – продолжала атаку Клодия и потрясение ахнула, когда Морган поднял ее и без малейших усилий швырнул на постель, как и обещал. По жилам ее пробежало ужасное волнение, едва она припомнила следующий пункт его эротической угрозы. – Не думай, будто можешь!..
Она задохнулась под его тяжестью. Контакт с ним, даже совсем одетым, ударял, как током, укротив ее гнев, когда блуждающими руками он замкнул живую цепь, снимая то ее одежду, то свою, пока они не оказались бездыханными, голыми и агрессивно-возбужденными.
– Не думай, будто это что-нибудь доказывает… – простонала она, когда он крепко схватил ее, переместился над ней, раздвинул ей ноги и настойчиво между ними задвигался, раздразнивая ее влажный жар своей вздутой плотью, но сдерживался, пока она с отчаянным нетерпением не вцепилась ему в бедра.
– Доказывает, что ты меня прощаешь. – Язык его ткнулся в ее отверделый сосок: он умышленно нацелил все оружие своего сексуального арсенала в безропотную мишень.
– Прощаю… тебя… за что?.. – силилась она припомнить.
– За что угодно… – Он опять лизнул ей сосок. – За все… – и принялся громко и жадно сосать, одновременно позволяя ей втянуть его вглубь нее упоительно глубоко, но дал только мимолетное удовлетворение и медленно отступил, чтобы вонзиться еще глубже, чем прежде. Гортанные звуки, издаваемые им, пока он ритмично трудился над нею, пронизывали ее влажную, восприимчивую плоть тончайшей вибрацией, постепенно доводя до могучего сексуального ритма, который только Морган умел превращать в несравненный миг идеального соития.
– Да… о… да! – шептала она, покорная бреду несдерживаемой любви.
– Ты прощаешь меня за безрассудную ревность?..
Будь она в здравом рассудке, его мольба привела бы ее в восторг, но теперь слова не насыщали ее больше. Она ждала от него полноты обладания.
– Да… да…
– Ты моя… – прохрипел он, мышцы его рук напряглись, пока он держал себя над ее извивающимся телом, жестче, глубже вгоняя Клодию в сдержанное исступление. – Скажи «да», черт бы тебя взял, скажи, что хочешь этого со мной каждый день…
– Да, да, да!.. – рыдала она, и взрывная реакция, ее награда, ввергла ее в сладостное забытье.
Когда она проснулась много часов спустя, Моргана уже не было. Чудесная ломота охватила все ее тело. На столике у кровати находилось единственное доказательство, что это не было всего лишь буйным эротическим сновидением.
«Приходится возвращаться на работу. Не верю в длительные помолвки, особенно для нас с тобой. Лицензию я организую, а все детали – на твое усмотрение».
Но сердце ее затрепетало не от письменного подтверждения того, что брак он предложил всерьез, а не в насмешку, побуждаемый ревностью, но из-за небрежной подписи.
«С любовью, Морган».
С любовью?
Среди всех страстных слов, которыми они обменивались, «любовь» было единственным табу.
Но если это правда?..
Да если правда, она готова душу дьяволу продать! Морган мог бы на ней и не жениться. Брак сделал бы его уязвимым, а ей дал бы и в свете, и в личной жизни такую власть над ним, на какую в качестве его любовницы она и надеяться не смела бы. Так почему же столь богатый, преуспевающий, обаятельный и авторитетный человек, как Морган, станет подвергаться такому финансовому и эмоциональному гнету? Разве только…
«С любовью, Морган».
Клодия не отрывала глаз от этих двух слов, мысли взвихрились в отчаянной неопределенности. Время ее истекло.
Она встала, быстро оделась, желая поскорее довести дело до конца. Если Морган все-таки захочет на ней жениться после того, как она расскажет, почему умер ее ребенок, – что ж, тогда она узнает, что он и в самом деле ее любит, и с такой силой, что хватит на всю жизнь.
Ехала она осторожно, всю дорогу репетировала свою речь, прикидывала, какие фразы окажутся удачнее, и съеживалась при мысли, что смягчить грубый удар от ее признания нельзя никак.
В конторе Моргана она почувствовала облегчение, когда секретарша приветствовала ее жестом и заговорщической улыбкой, а доложить Моргану даже не сочла нужным. После сегодняшнего посещения улыбок может оказаться не так-то много.
Он сидел во вращающемся кресле, спиной к двери, и изучал содержимое тонкой папки. Клодия замешкалась на пороге.
– Морган…
Он застыл, поднял голову, точно зверь, учуявший добычу, но не повернулся. Клодия вошла и затворила дверь, радуясь, что может прислониться к ней спиною. А то, подумала она, могла бы и не удержаться на ногах. Она провела языком по сухим губам, отчаянно пытаясь припомнить первую фразу.
– Морган, мне нужно…
– Сука! – Он встал и обогнул стол. – Садистка! Стяжательница! Злобная сука!
Клодии, оглушенной его яростной и преждевременной реакцией, побледневшей, оставалось только неподвижно стоять под его бешеным натиском.
– Бледней, бледней, паршивая… – и сказал слово, от которого она вспыхнула и опять побледнела, а он продолжал с испепеляющим презрением:
– Ты больна! Тебя нужно изолировать! Ты позволила мне поверить, будто я виноват в смерти ребенка!
Сознание Клодии отключилось, все ее выисканные оправдания рухнули, когда она поняла, что он уже знает то, что она так мучительно боялась ему поведать. Она подвела его еще раз.
– Какого черта ты добивалась? – слова летели из его побелевших губ будто ножи. – Хотела отомстить? За что? Из оскорбленного самолюбия? Но ты призналась, что Марк тебе не нужен, так что не говори, будто я лишил тебя того, что ты жаждала всем сердцем. Ты меня и человеком-то не считала, не так ли? Я для тебя был всего-навсего кобылой для порки. Ты мной воспользовалась, сука поганая, дабы увильнуть от ответственности, и до сих пор думаешь мной пользоваться!
Он высился над нею, яростно, беспощадно хлестал ее – до того яростно, что его вчерашний гнев по сравнению с этим казался просто легким недовольством.
– И Боже мой – что же насчет нового ребенка, того, что ты якобы желала родить от меня? – неумолимо продолжал он. – Или он был намечен как новая пешка в твоей гнусной игре «пусть Морган страдает»? Или, может быть, ребенка вообще не должно было быть? Или ты хотела внушить мне сознание вины, помучить меня тем, чего, как ты знала, у меня вообще не будет?
Ну, так ты сгниешь по крупицам прежде, чем я снова приму участие в твоих патологических фантазиях. Слышишь, Клодия? Сгниешь по крупицам!
И с этим швырнул папку ей в лицо и отошел, яростно отпихнув с дороги стул. Папка упала на пол, листы разлетелись, и она пригнулась поднять ее, совершенно автоматически. Когда она поняла, что поднимает, пальцы ее судорожно застыли.
– Это моя история болезни… Она это шепнула, но он расслышал. И повернулся на каблуке, явно сдерживаясь.
– Как ты ее достал? – отупело спросила она. Ей и в голову не могло прийти, что он обо всем узнает именно так, из холодных, клинических подробностей. – Я думала, врачи такую информацию не разглашают…
– Да, еще один забавный выверт в истории твоей мести, – прорычал он, прижимая кулаки к бокам, как бы противясь искушению пустить их в ход. – Будешь смеяться. Я нажал кое-какие кнопки. Думал, мне полезно будет узнать, с какими проблемами ты можешь столкнуться при рождении моего ребенка. Не хотел тебя мучить, если бы выяснилось, что доносить ребенка ты не можешь…
Господи, он и вправду любил ее…
– Но я тебе сказала…
– Ты мне много что сказала, Клодия. – Он прервал ее слова гневным взмахом руки, намеренно сшибив со стола письменный прибор. Подобно опрокинутому стулу, это как бы символизировало разгром, учиненный ее ложью. – И ничто даже дерьма не стоит…
– Морган, да поэтому я и пришла. Хотела тебе сказать…
– В самом деле? – саркастически ухмыльнулся он. – Какая доброта с твоей стороны! Что же ты хотела сказать? «А попробуй-ка, Морган, догадаться, знаешь о чем? Ты ведь не убийца. Я все это время тебя манежила: приятно было посмотреть, как ты корчишься!»
От слова «убийца» сердце ее сжалось в тугой комок.
– Морган, прошу тебя, выслушай…
– Что? Новое вранье? Новые выгодные тебе полуправды? – взорвался он. Глаза его пылали синим пламенем, лицо исказилось от омерзения. – Тяжело было, но я мог понять, когда ты врала насчет отца твоего ребенка. Но это? Это? – На какой-то ужасный миг показалось, будто его сейчас вырвет, вырвет, но он сдержался и отрубил:
– Не хочу слушать, Клодия. Ничего не хочу слушать. Убирайся вон! Вон из моей конторы. Вон из моего дома. Вон из моей жизни…
– Морган, я люблю тебя… – в отчаянии заговорила она, а он выругался, гаже прежнего, вымарав ее свирепым отвращением.
– Убирайся вон, Клодия, пока не поздно. Иначе я не отвечаю за свои поступки. Я вполне мог бы тебя убить за то, что ты мне сделала!..
Ее трясло как в лихорадке. Понимая, что теперь уже поздно и всегда было для них поздно, Клодия повернулась и стала нашаривать дверную ручку.
– И вот что, Клодия: ты прекращаешь наши отношения с пустыми руками. Понятно? Ты не возьмешь ничего! – И оскорбительно бросил ей вслед:
– А если возьмешь, подам на тебя в суд за мошенничество, а там с тебя безжалостно сорвут маску честной женщины. Поэтому, когда будешь уходить, оставь ключи от «корвета» на столе. Спариваться с тобой было приятно, да недолго это было – ты и на запасную шину заработать не успела, не то что на весь автомобиль!
Клодия напряглась, и последнее, непростительное оскорбление вынудило ее бросить на него через плечо взгляд, пылавший гневом, не меньшим, чем у него. Этот автомобиль символизировал их счастье. Она ему не позволит отнять у нее даже воспоминания!
– Иди к черту, Морган Стоун!
Отчаянная езда по Приморскому шоссе выпала у нее из памяти, до дому она добралась фантастически быстро и вывалилась из машины на колени, причем обожгла руку, дотронувшись до горячей шины. Она все еще тряслась как лист, когда, шатаясь, вошла в дом и автоматически взяла трубку резко, раздражающе звонившего телефона.
– А-алло?..
Ее хриплое приветствие было встречено мертвенным молчанием, а затем – гортанным рыком:
– Повезло тебе, что в живых осталась, – до того дико отсюда дернула!
– По-твоему, это – жизнь? – спросила она с истерическим всхлипом – жалкая пародия на черный юмор – и положила трубку.
Телефон она взяла наверх к себе, но Морган больше не звонил.
Не звонил он также всю ночь и следующие двое суток. В свой собственный дом он и на порог не ступил, а Клодия не выходила за порог.
Она позвонила в отель, сказала, что у нее летняя инфлюэнца в тяжелой форме, и без малейшего зазрения совести переложила всю работу на преемника, прибывшего из главной конторы для двухнедельной акклиматизации.
Вернулся домой Марк. Он изводил ее заботой и донимал тревожными вопросами, но она с ним разговаривать не стала, не в силах объяснить эмоциональную прострацию, которая охватывала и в то же время охраняла ее. Клодия могла только сидеть и ждать, как раненый зверек в капкане, боясь двинуться, боясь обратить на себя внимание…
На третье утро, перед тем как нехотя отправиться в контору, Марк наконец-то сделался настойчивее:
– Что вы собираетесь делать, Клодия? Отец окопался в отеле и при одном упоминании вашего имени рвет и мечет. Вы сидите здесь – краше в гроб кладут. Если… ну, если придется уехать, куда вы направитесь?
Его забота пронзила толстый серый кокон ее несчастья острой стрелой боли.
Уехать от Моргана?
Она гадала: а знает ли он, что она еще у него в доме? Наверное, нет, а то нанял бы каких-нибудь громил вышвырнуть ее на улицу.
Уехать? И внезапно ее охватила паника: уезжать было некуда. В «Харбор-Пойнт» ей нельзя: срок ее службы почти завершился, да вдобавок там находится он. Как мрачно предсказывал Марк несколько дней назад, она ухитрилась остаться без ничего, без никого…
Луч света расширился и превратился в сияющую тропу сквозь мрак самосожаления, поглотивший ее врожденную стойкость. Тусклые карие глаза Клодии воинственно сверкнули. Она рисковала всем, лишь бы быть с Морганом, так почему она от него отказывается без борьбы? Она видела, насколько он уважал тех, кто смело с ним не соглашался, даже если, по его мнению, они были не правы. Она поступила очень дурно, да, но ведь и самым закоренелым преступникам давали в суде слово. Теперь, когда за несколько дней у Моргана было время остыть, не могла ли она воззвать к нему с позиции разума?
Она спросила себя: а стал бы человек, ее ненавидящий, звонить ей после их ссоры, хотя бы и в гневе? Про машину он не спрашивал, он проверял, добралась ли она до дому целой и невредимой. Даже доведенный до белого каления, проклинающий сам факт ее существования, он все-таки позвонил ей.
Что ей терять, если она еще с ним встретится? Нечего! Но каким образом встретиться, если он всячески этого избегает? Надо как-нибудь его заманить. Глаза ее сузились: она внезапно вспомнила, как он когда-то угрожал под влиянием гнева.
– Вы знаете каких-нибудь хороших адвокатов, Марк? – медленно спросила она.
Он насторожился, изумленный, как неожиданно она подняла голову – и гордо, после того, как несколько дней держала ее опущенной.
– Знаю. А зачем? Глаза ее сузились.
– Думаю вчинить иск о нарушении брачного обещания.
У него отвисла челюсть.
– О наруше… То есть… Отцу?
– Последнее время больше никто мне предложение не делал, – мрачно произнесла она.
– Но, Клодия… Господи… да он ведь ни за что… Господи!
Его испуганный лепет не воспрепятствовал отчаянному поступку отчаянной женщины.
– Вы при этом присутствовали, – напомнила она. – Слышали, как он сказал, что собирается на мне жениться.
Марк сглотнул слюну.
– Хотите, чтобы я выступил свидетелем с вашей стороны? – запищал он, как девчонка, и воззрился на нее в ужасе. – Клодия, да он меня убьет – обоих нас убьет!
Она посмотрела на него суровыми карими глазами, мерцающими от бесполезных слез, которые запретила себе пролить.
– Но есть ведь что-то, ради чего стоит умереть, правда?
Нечестивая, веселая ухмылка медленно проползла по его отупелому лицу, пока он наблюдал за нею, полною решимости.
– Да. Да, пожалуй, есть. И я не просто знаю хороших адвокатов, некоторые из них мне кое-чем обязаны. Вы просто сидите здесь, Клодия, и не рыпайтесь, а я все возьму на себя!
После того, как он ушел, сочтя все это куда более забавным, чем это было разумно или уместно, уверенность Клодии мигом улетучилась. Нарушение брачного обещания? – раздраженно подумала она. Умора! За все время любящий Морган обещал ей одно – страдания, и выполнил обещание с лихвой!
Смутно представляя себе, что адвокаты будут в корыстных целях действовать крайне медленно, Клодия утешила себя тем, что, если смелости не хватит, всегда хватит времени передумать. А пока она по крайней мере будет чувствовать, что снова делает некоторую попытку распорядиться своей жизнью.
Впервые за несколько дней она позавтракала и даже немного поела за обедом – из уважения к отчаянным усилиям крайне растерянной домоправительницы Моргана.
Во второй половине дня, раздраженная жарой и последствиями бессонницы, Клодия вызывающе улеглась загорать на террасе, пытаясь избавиться от того, что она сочла тюремной бледностью.
Душераздирающе завизжали шины, хлопнула автомобильная дверь – это прогнало ее легкую дремоту, она рассеянно села, чувствуя болезненное покалывание кожи и досадуя, что перестаралась с загаром. Неужели Марк уже вернулся? Хочет проверить, не перерезала ли она вены? Право, надо ему сказать, чтобы перестал возле нее маячить наподобие нервного папаши. Она встала, пошатываясь, посмотрела с балкона, и глаза ее расширились от ужаса, когда она увидела внизу приземистый черный автомобиль, чьи шины еще дымились.
В тот же миг она услышала, что ее имя эхом перекатывается по дому:
– Клодия? Клодия! Я знаю, что ты здесь, Клодия, от меня не спрячешься!
Она смятенно оглянулась по сторонам, ища, что бы надеть поверх элегантного желтого купальника, но халат она с собой не захватила и подумывала завернуться в скатерть, служившую ей во время обеда на открытом воздухе, когда Морган с грохотом пролетел вверх по лестнице, ворвался в солярий и увидел ее.
– По-моему, я тебе велел убираться из моего дома! – отрезал он. Его жаркий взгляд скользнул по ее обнаженным рукам и ногам, пока он проходил вперед, и что-то мелькнуло у него в глазах. – Вижу, что ты меня ждешь.
Сардоническая, тихая реплика была настолько неожиданна, что Клодия дернулась.
– Много о себе думаешь! – выпалила она, подавляя желание скрестить руки на груди, ходящей ходуном.
Бритый, хотя казался небритым, изможденным, суженные глаза смотрели угрожающе, лицо как бы очертили беспощадные прямые линии. Он был в белой рубашке и светло-серой пиджачной тройке, и рядом с ним Клодия чувствовала себя пугающе голой, застигнутой врасплох.
– А как еще о себе думать тому, кто настолько желанен женщинам, что они вынуждены судить об его чарах? – он похлопал себя по ладони бумагами, свернутыми в трубку и перевязанными лентой. – Ты знаешь, что сегодня со мной произошло, Клодия?
Она беспомощно покачала головой, загипнотизированная бумагами, и боялась спросить. Еще одно медицинское свидетельство, чтобы нанести рану ее совести?..
– Два человека, два очень больших и хмурых человека обратились ко мне в моем выставочном зале и сорвали интервью о «пятисотке», которое у меня брали корреспонденты американского телевидения… интервью, которое, между прочим, организовала ты… и вручили мне некие юридические документы, кои постарались объяснить мне очень подробно и громко. Против меня не только возбуждают дело о нарушении брачного обещания, но, по всему, родной мой сын добровольно выступит против меня свидетелем, адресом же иска обозначен мой собственный дом.
– В с-самом деле? – Клодия не смела посмотреть ему в лицо. Убийственно, вкрадчиво ровный тон совершенно выбивал почву из-под ног. Да что же это Марк натворил? Даже Клодия знала, что никакие юридические документы настолько быстро не составляются.
Она следила из-под опущенных ресниц, пока руки со зловеще белыми костяшками пальцев разворачивали документы.
– Как по-твоему, какая женщина способна учинить что-нибудь настолько глупое?
Влюбленная.
Молчание тянулось. Клодия сглотнула слюну. Кожу ее теперь не покалывало, а жгло. К своему ужасу, она ощутила, как взгляд его снова ползет по ее телу; ее груди вздулись и наполнились болью от вернувшегося голода.
Она спрятала руки за спину, бессознательно углубляя вырез купальника с низким декольте, и, под стать ему, агрессивно выставила подбородок.
– Рассерженная!
Жесткое, высокомерное выражение его лица не изменилось.
– Рассерженная? – Насколько он был жесток, настолько голос его – по-прежнему мягок. Он протянул оскорбительные документы и одним уголком принялся водить вокруг ее соска, темневшего под светлым купальником. – Не думаю, Клодия. – Ноздри его раздулись, когда ее сосок мгновенно сжался. – Ты ведь сама знаешь, – сказал он, с умышленной жестокостью водя бумагой взад и вперед, – что этот иск не стоит бумаги, на которой изложен!
– Морган, я… – задрожала Клодия.
– Не надо, – отрубил он. – Довольно лжи. Навсегда! – Убив в ней последнюю надежду, он нанес ей еще один удар, спросив:
– Ты беременна?
– Что? – заморгала она, ошеломленная.
– В этом иске говорится, что я бросил тебя… ммм… в интересном положении…
Ах, Марк!
Она посмотрела на Моргана ясными глазами, даже не чувствуя искушения.
– Нет.
Если она ему нужна, пусть будет нужна сама, одна!
– Почему ты в этом уверена? Месячные у тебя лишь на той неделе.
Никогда, никогда не привыкнет она к его грубой откровенности в самые деликатные моменты. Краснея, Клодия ухватила бумагу, щекотавшую ей грудь, и скомкала: оба они понимали бессмысленность этих документов.
– Я… я уверена, что, вероятно, нет, – твердо произнесла она.
– «Уверена» и «вероятно» – противоречие в терминах.
– Ты для этого и пришел – обсуждать противоречия? – вспылила она, ужаленная его холодной официальностью.
– Ты позвала, и я пришел, – ответил он.
– Но я не…
– Клодия, этот иск – белиберда. – И в подтверждение он выхватил бумаги из ее помертвелых пальцев и швырнул с балкона. – Это винегрет казуистики, туфта, а в общем – неприкрытый шантаж. Не знаю, кто у тебя адвокат, но приму меры, чтобы его вывели из коллегии. А что касается этих двух дуболомов с бумажонками!..
– Я… это был Марк… я только сегодня утром это предложила… на самом деле и не собиралась… – Клодия не хотела плакать, право же, не хотела, но его насмешливая кривая улыбка была для нее нестерпима. – Я тебя ненавижу, – прошептала она, пока он притягивал ее к своей груди.
– А я – тебя.
И поцеловал, показывая, насколько ненавидит, а слезы потекли у нее и того пуще. Что это – казнь или отпущение грехов? Она все еще не понимала.
– Прости, прости, прости… – запинаясь, бормотала она, губы в губы. – Я обезумела – ты был прав, я на время помешалась, когда потеряла ребенка, но и после этого боялась прямо взглянуть на то, что наделала. Я просто хотела забыть – забыть все… – Вспомнив прошлое, она содрогнулась. – А после… когда мы встретились опять, я… я по-прежнему не могла заставить себя признаться. Но я и вправду собиралась тебе рассказать в тот день… поэтому и поехала вслед за тобой в контору. Я ни за что, никогда не вышла бы за тебя, если бы так и позволила тебе считать…
– Что я – детоубийца?
– Ах, нет, нет, не говори так… – Она обхватила ему лицо ладонями, глубоко заглянула и глаза и была потрясена, увидев, что прекрасная синева затянута дождливыми тучами. – Прости, – беспомощно повторила она, переживая за него душой, – а я себя вовеки не прощу. Я… я пойму, если и ты не сможешь простить… Он не отводил взгляда от ее глаз.
– Нет, не поймешь.
Она закусила губу, изобличенная в новой лжи.
– Постараюсь понять… сделаю все, что пожелаешь, лишь бы попробовать искупить мою вину…
– Только не уедешь и не оставишь меня в покое.
Его злая ирония была почти невыносима. Она закрыла глаза.
– Даже это…
– А если ты и в самом деле беременна? Господи, какой же он безжалостный! Она открыла глаза, приемля кару с невозмутимой покорностью судьбе.
– Что только будет тебе угодно.
– Аборт?
Кровь в ее жилах застыла от страшного шока при мысли о заслуженном возмездии за то, что она ему сделала.
– Нет!
– Стало быть, не что угодно. – Как он только мог с такой холодной насмешливостью истязать ее и в то же время так нежно и ласково держать ее в объятиях? Или это и станет ей вечным наказанием?
– Нет, не совсем что угодно, – изнеможенно призналась она.
– Я же говорил, чтобы ты не лгала мне, Клодия.
– Я пытаюсь! – хрипло прокричала она: ее мучило, что она и касается его, и одновременно знает, что он от нее далеко.
– Попытайся посильней. – И с тем же мрачным упорством спросил:
– Ты меня любишь? Она стиснула зубы.
– Да! – призналась она с горечью. Он взял ее за подбородок и продолжал неумолимый допрос:
– И ты воображаешь, будто я все еще люблю тебя?
Мучительная пауза. Не «думаешь» – воображаешь… Жестокое различие. Что здесь правда, а что – ложь? Она посмотрела на него, чувствуя, как ее сердце и разум ему покоряются.
– Да, – с трудом проговорила она. – Иначе ты бы не вынудил меня на такую провокацию, чтобы тебя повидать. Но это еще не значит, будто я воспользуюсь…
В глазах его, словно летняя молния, мелькнула смешинка.
– Вижу, что сейчас ты этому веришь, Герцогиня, да только не сомневаюсь, что и это окажется очередной безжалостной ложью. Ты бесстыдно воспользуешься каждой моей слабостью…
– Любовь – не слабость, Морган! – страстно возразила она, дрожа от упоительного облегчения. – Она придает силы.
– Достаточно для победы над черными демонами сомнения, – согласился он, гладя ей голую, нагретую солнцем спину. – Даже когда я ненавидел тебя, Клодия, то не сомневался, что и в ненависти ты – моя…
– Морган…
– Нет, позволь мне сказать, чтобы впредь не возникало недоразумений, чтобы покончить с этим. – Он коснулся ее нижней губы, вспухшей там, где она прикусила ее до крови. – Мне бы очень хотелось, чтобы ты от меня забеременела, но и независимо от этого я хочу на тебе жениться. Я преследовал тебя, взял в плен и легко от тебя не откажусь. Прошлых ошибок нам не исправить, но мы, безусловно, можем, если захотим оба, создать для нас куда лучшее будущее. За последние дни я понял, что в моем возмущении твоим предательством очень много от оскорбленного самолюбия. Последние дни я много пьянствовал и злобствовал, находя жизнь несправедливой, – только кто же сказал, что она справедлива?
Сегодня утром я вернулся к жизни в реальном, несправедливом мире. И обнаружил в реальном мире, что передо мною тот же выбор, что и раньше, до того, как я прочитал историю болезни: жизнь с Клодией или жизнь без Клодии. Тот же выбор… и та же Клодия.
Видишь ли, я очень хорошо тебя знаю, и один из твоих недостатков – досадная привычка обороняться от неприятностей, не обращая на них внимания; например, ты притворялась жесткой, корыстолюбивой, пресыщенной, тогда как на самом деле ты неисправимо романтична и не ляжешь с нелюбимым в постель, равно как и не обидишь любимого. – Он пригнулся к ней и на миг с изумительной нежностью коснулся языком ранки на ее губе. – Ты не хотела обидеть Нэша и поэтому согласилась пойти за него замуж, хотя и сомневалась; ты не хотела обидеть Марка и поэтому не сказала ему, как я тебя оскорбил; ты не хотела обидеть меня и поэтому как можно дольше скрывала от меня сведения, которые, по твоему предположению, принесут мне страдания больше, чем облегчения…
– Морган, я вправду сожалею…
– Знаю. Сожалею и я. О зря потраченном времени. Ты, наверно, позволила бы мне соблазнить тебя гораздо раньше, если бы не скрывала вину, – пробормотал он, наслаждаясь смущением Клодии и поддразнивая ее, чтобы возродить в ней уверенность в своих женских чарах. – Когда мне всучили эти чертовы бумажонки, я вышел из себя и чуть не выгнал этих субчиков взашей, но понял, что ты не могла учинить это всерьез… моя страстно-нежная Клодия. Ты мне сообщила, что не сбежала. Что ты все там же, если нужна мне.
Если?
Он прижался лбом к ее лбу, покачиваясь вперед и назад, разглаживая ей последние морщинки, пока целовал ее в переносицу.
– Что бы дурного ты ни сделала, но два года назад ты преподала мне очень ценный и необходимый урок: что жизнь хрупка и каждый дарованный нам миг бесценен для нас и для любящих нас. Это благодаря тебе я заново открыл себя и моего сына… и мою способность любить.
Я люблю тебя, прелестная моя Герцогиня, а это – повод для празднования и ни в коем случае не для извинений. Так что выходи за меня замуж, и насладимся вместе жизнью, сотканной из бесценных мигов. Обещаю: ты почувствуешь себя настолько любимой, что забудешь о чувстве недоверия, в прошлом омрачавшем нашу жизнь…
И она уже чувствовала себя восхитительно любимой: его жаркие поцелуи, его руки, проскользнувшие под тонкий купальник, возрождали ее дух и возвращали душу и тело под сень его нежных забот.
Празднование их свадьбы было очень скромным, зато возымело долговременные и общественно значимые последствия.
Через девять месяцев, почти день в день, маленькая Сара Стоун нагрянула в ничего не подозревающий мир, явившись в столь неудобном месте, как классический «корвет», поставленный наискосок возле веллингтонской больницы. Ее разъяренный писк возвестил, что она обладает темпераментом переполошенного отца, а также унаследованной от матери способностью привлекать его внимание…
– А с Клодией – другое дело?
У Клодии перехватило дух. Она поняла, чего добивается Марк своими неуклюжими попытками: хочет помочь. Но лучше бы ему не набиваться на неприятности…
– Насчет Клодии такой вопрос не встает. Думаю, что даже твой буйный темперамент не заставит тебя взять в любовницы беременную мачеху.
– Беременную? Мачеху? – Для Марка словно бомба разорвалась, и неудивительно!
– Неужели, пока вы так старательно… беседовали, Клодия не сообщила тебе, что собирается завести от меня ребенка?
Клодию тоже потрясло, как далеко он способен зайти, лишь бы устранить сына из ее жизни.
– Вы беременны? – взгляд Марка, опустился на ее плоский живот и затем хмуро метнулся к отцу. – Ты на ней женился, потому что она беременна!
– А вынужденные браки вроде бы входят у меня в привычку, не так ли? – невозмутимо процедил Морган, и его невозмутимость послужила толчком, который вывел ее из летаргии.
– Перестаньте! Оба перестаньте! – лихорадочно потребовала она. – Это полный абсурд! Не смотрите с таким ужасом, Марк, мы, конечно же, не женаты, – это слово она выплюнула, как нечто мерзкое на вкус.
– Ко времени родов будем женаты, – плавно проговорил Морган.
Клодия, подавив крик, вырвалась из его объятий, боль и гнев глубоко пронзили ей сердце.
– Мы даже не знаем, будет ли ребенок!
– Это что, отказ? – ровно спросил он. – Подумай как следует, Клодия, отказы я не так-то хорошо принимаю. Могу больше и не попросить.
– По-твоему, это – просить? – задохнулась она.
– А что – прикажешь перед тобою пресмыкаться и умолять о чести сделать тебя порядочной женщиной? – хватило у него наглости осведомиться, и весьма хладнокровно.
Ее суженные глаза засверкали золотыми копьями презрения. Да он бы не понял, что значит порядочность, если даже его носом ткнуть!
– Мысль увидеть твое лицо на уровне моих туфель в данный момент очень меня привлекает! – яростно выпалила она.
В ответ глаза его разгорелись.
– А то могу просто швырнуть тебя на постель да раздеть, – вкрадчиво высказал он угрозу. – Чего бы я в постели ни захотел, ты не откажешь. Черт возьми, после небольшого вступления умоляешь обычно ты…
– Э-э-э… папа…
Морган и не посмотрел в его сторону. Его издевательский вызов предназначался только побагровевшей Клодии.
– Пошел отсюда, Марк, это тебя не касается. Ну, Клодия, выбирай.
– То есть ты и вправду предоставляешь мне право выбора? – презрительно улыбнулась она, осознав восхитительно знакомое напряжение, возникающее внутри нее.
– Пожалуй, вернусь ненадолго в контору, – ликующе пробормотал Марк, ускользая в дверь. – Э-э-э… между прочим, поздравляю…
– Да как ты посмел намекнуть, будто я до того развратная, что способна затеять у тебя за спиной паскудную интрижку с кем угодно, уж не говоря про Марка? – продолжала атаку Клодия и потрясение ахнула, когда Морган поднял ее и без малейших усилий швырнул на постель, как и обещал. По жилам ее пробежало ужасное волнение, едва она припомнила следующий пункт его эротической угрозы. – Не думай, будто можешь!..
Она задохнулась под его тяжестью. Контакт с ним, даже совсем одетым, ударял, как током, укротив ее гнев, когда блуждающими руками он замкнул живую цепь, снимая то ее одежду, то свою, пока они не оказались бездыханными, голыми и агрессивно-возбужденными.
– Не думай, будто это что-нибудь доказывает… – простонала она, когда он крепко схватил ее, переместился над ней, раздвинул ей ноги и настойчиво между ними задвигался, раздразнивая ее влажный жар своей вздутой плотью, но сдерживался, пока она с отчаянным нетерпением не вцепилась ему в бедра.
– Доказывает, что ты меня прощаешь. – Язык его ткнулся в ее отверделый сосок: он умышленно нацелил все оружие своего сексуального арсенала в безропотную мишень.
– Прощаю… тебя… за что?.. – силилась она припомнить.
– За что угодно… – Он опять лизнул ей сосок. – За все… – и принялся громко и жадно сосать, одновременно позволяя ей втянуть его вглубь нее упоительно глубоко, но дал только мимолетное удовлетворение и медленно отступил, чтобы вонзиться еще глубже, чем прежде. Гортанные звуки, издаваемые им, пока он ритмично трудился над нею, пронизывали ее влажную, восприимчивую плоть тончайшей вибрацией, постепенно доводя до могучего сексуального ритма, который только Морган умел превращать в несравненный миг идеального соития.
– Да… о… да! – шептала она, покорная бреду несдерживаемой любви.
– Ты прощаешь меня за безрассудную ревность?..
Будь она в здравом рассудке, его мольба привела бы ее в восторг, но теперь слова не насыщали ее больше. Она ждала от него полноты обладания.
– Да… да…
– Ты моя… – прохрипел он, мышцы его рук напряглись, пока он держал себя над ее извивающимся телом, жестче, глубже вгоняя Клодию в сдержанное исступление. – Скажи «да», черт бы тебя взял, скажи, что хочешь этого со мной каждый день…
– Да, да, да!.. – рыдала она, и взрывная реакция, ее награда, ввергла ее в сладостное забытье.
Когда она проснулась много часов спустя, Моргана уже не было. Чудесная ломота охватила все ее тело. На столике у кровати находилось единственное доказательство, что это не было всего лишь буйным эротическим сновидением.
«Приходится возвращаться на работу. Не верю в длительные помолвки, особенно для нас с тобой. Лицензию я организую, а все детали – на твое усмотрение».
Но сердце ее затрепетало не от письменного подтверждения того, что брак он предложил всерьез, а не в насмешку, побуждаемый ревностью, но из-за небрежной подписи.
«С любовью, Морган».
С любовью?
Среди всех страстных слов, которыми они обменивались, «любовь» было единственным табу.
Но если это правда?..
Да если правда, она готова душу дьяволу продать! Морган мог бы на ней и не жениться. Брак сделал бы его уязвимым, а ей дал бы и в свете, и в личной жизни такую власть над ним, на какую в качестве его любовницы она и надеяться не смела бы. Так почему же столь богатый, преуспевающий, обаятельный и авторитетный человек, как Морган, станет подвергаться такому финансовому и эмоциональному гнету? Разве только…
«С любовью, Морган».
Клодия не отрывала глаз от этих двух слов, мысли взвихрились в отчаянной неопределенности. Время ее истекло.
Она встала, быстро оделась, желая поскорее довести дело до конца. Если Морган все-таки захочет на ней жениться после того, как она расскажет, почему умер ее ребенок, – что ж, тогда она узнает, что он и в самом деле ее любит, и с такой силой, что хватит на всю жизнь.
Ехала она осторожно, всю дорогу репетировала свою речь, прикидывала, какие фразы окажутся удачнее, и съеживалась при мысли, что смягчить грубый удар от ее признания нельзя никак.
В конторе Моргана она почувствовала облегчение, когда секретарша приветствовала ее жестом и заговорщической улыбкой, а доложить Моргану даже не сочла нужным. После сегодняшнего посещения улыбок может оказаться не так-то много.
Он сидел во вращающемся кресле, спиной к двери, и изучал содержимое тонкой папки. Клодия замешкалась на пороге.
– Морган…
Он застыл, поднял голову, точно зверь, учуявший добычу, но не повернулся. Клодия вошла и затворила дверь, радуясь, что может прислониться к ней спиною. А то, подумала она, могла бы и не удержаться на ногах. Она провела языком по сухим губам, отчаянно пытаясь припомнить первую фразу.
– Морган, мне нужно…
– Сука! – Он встал и обогнул стол. – Садистка! Стяжательница! Злобная сука!
Клодии, оглушенной его яростной и преждевременной реакцией, побледневшей, оставалось только неподвижно стоять под его бешеным натиском.
– Бледней, бледней, паршивая… – и сказал слово, от которого она вспыхнула и опять побледнела, а он продолжал с испепеляющим презрением:
– Ты больна! Тебя нужно изолировать! Ты позволила мне поверить, будто я виноват в смерти ребенка!
Сознание Клодии отключилось, все ее выисканные оправдания рухнули, когда она поняла, что он уже знает то, что она так мучительно боялась ему поведать. Она подвела его еще раз.
– Какого черта ты добивалась? – слова летели из его побелевших губ будто ножи. – Хотела отомстить? За что? Из оскорбленного самолюбия? Но ты призналась, что Марк тебе не нужен, так что не говори, будто я лишил тебя того, что ты жаждала всем сердцем. Ты меня и человеком-то не считала, не так ли? Я для тебя был всего-навсего кобылой для порки. Ты мной воспользовалась, сука поганая, дабы увильнуть от ответственности, и до сих пор думаешь мной пользоваться!
Он высился над нею, яростно, беспощадно хлестал ее – до того яростно, что его вчерашний гнев по сравнению с этим казался просто легким недовольством.
– И Боже мой – что же насчет нового ребенка, того, что ты якобы желала родить от меня? – неумолимо продолжал он. – Или он был намечен как новая пешка в твоей гнусной игре «пусть Морган страдает»? Или, может быть, ребенка вообще не должно было быть? Или ты хотела внушить мне сознание вины, помучить меня тем, чего, как ты знала, у меня вообще не будет?
Ну, так ты сгниешь по крупицам прежде, чем я снова приму участие в твоих патологических фантазиях. Слышишь, Клодия? Сгниешь по крупицам!
И с этим швырнул папку ей в лицо и отошел, яростно отпихнув с дороги стул. Папка упала на пол, листы разлетелись, и она пригнулась поднять ее, совершенно автоматически. Когда она поняла, что поднимает, пальцы ее судорожно застыли.
– Это моя история болезни… Она это шепнула, но он расслышал. И повернулся на каблуке, явно сдерживаясь.
– Как ты ее достал? – отупело спросила она. Ей и в голову не могло прийти, что он обо всем узнает именно так, из холодных, клинических подробностей. – Я думала, врачи такую информацию не разглашают…
– Да, еще один забавный выверт в истории твоей мести, – прорычал он, прижимая кулаки к бокам, как бы противясь искушению пустить их в ход. – Будешь смеяться. Я нажал кое-какие кнопки. Думал, мне полезно будет узнать, с какими проблемами ты можешь столкнуться при рождении моего ребенка. Не хотел тебя мучить, если бы выяснилось, что доносить ребенка ты не можешь…
Господи, он и вправду любил ее…
– Но я тебе сказала…
– Ты мне много что сказала, Клодия. – Он прервал ее слова гневным взмахом руки, намеренно сшибив со стола письменный прибор. Подобно опрокинутому стулу, это как бы символизировало разгром, учиненный ее ложью. – И ничто даже дерьма не стоит…
– Морган, да поэтому я и пришла. Хотела тебе сказать…
– В самом деле? – саркастически ухмыльнулся он. – Какая доброта с твоей стороны! Что же ты хотела сказать? «А попробуй-ка, Морган, догадаться, знаешь о чем? Ты ведь не убийца. Я все это время тебя манежила: приятно было посмотреть, как ты корчишься!»
От слова «убийца» сердце ее сжалось в тугой комок.
– Морган, прошу тебя, выслушай…
– Что? Новое вранье? Новые выгодные тебе полуправды? – взорвался он. Глаза его пылали синим пламенем, лицо исказилось от омерзения. – Тяжело было, но я мог понять, когда ты врала насчет отца твоего ребенка. Но это? Это? – На какой-то ужасный миг показалось, будто его сейчас вырвет, вырвет, но он сдержался и отрубил:
– Не хочу слушать, Клодия. Ничего не хочу слушать. Убирайся вон! Вон из моей конторы. Вон из моего дома. Вон из моей жизни…
– Морган, я люблю тебя… – в отчаянии заговорила она, а он выругался, гаже прежнего, вымарав ее свирепым отвращением.
– Убирайся вон, Клодия, пока не поздно. Иначе я не отвечаю за свои поступки. Я вполне мог бы тебя убить за то, что ты мне сделала!..
Ее трясло как в лихорадке. Понимая, что теперь уже поздно и всегда было для них поздно, Клодия повернулась и стала нашаривать дверную ручку.
– И вот что, Клодия: ты прекращаешь наши отношения с пустыми руками. Понятно? Ты не возьмешь ничего! – И оскорбительно бросил ей вслед:
– А если возьмешь, подам на тебя в суд за мошенничество, а там с тебя безжалостно сорвут маску честной женщины. Поэтому, когда будешь уходить, оставь ключи от «корвета» на столе. Спариваться с тобой было приятно, да недолго это было – ты и на запасную шину заработать не успела, не то что на весь автомобиль!
Клодия напряглась, и последнее, непростительное оскорбление вынудило ее бросить на него через плечо взгляд, пылавший гневом, не меньшим, чем у него. Этот автомобиль символизировал их счастье. Она ему не позволит отнять у нее даже воспоминания!
– Иди к черту, Морган Стоун!
Отчаянная езда по Приморскому шоссе выпала у нее из памяти, до дому она добралась фантастически быстро и вывалилась из машины на колени, причем обожгла руку, дотронувшись до горячей шины. Она все еще тряслась как лист, когда, шатаясь, вошла в дом и автоматически взяла трубку резко, раздражающе звонившего телефона.
– А-алло?..
Ее хриплое приветствие было встречено мертвенным молчанием, а затем – гортанным рыком:
– Повезло тебе, что в живых осталась, – до того дико отсюда дернула!
– По-твоему, это – жизнь? – спросила она с истерическим всхлипом – жалкая пародия на черный юмор – и положила трубку.
Телефон она взяла наверх к себе, но Морган больше не звонил.
Не звонил он также всю ночь и следующие двое суток. В свой собственный дом он и на порог не ступил, а Клодия не выходила за порог.
Она позвонила в отель, сказала, что у нее летняя инфлюэнца в тяжелой форме, и без малейшего зазрения совести переложила всю работу на преемника, прибывшего из главной конторы для двухнедельной акклиматизации.
Вернулся домой Марк. Он изводил ее заботой и донимал тревожными вопросами, но она с ним разговаривать не стала, не в силах объяснить эмоциональную прострацию, которая охватывала и в то же время охраняла ее. Клодия могла только сидеть и ждать, как раненый зверек в капкане, боясь двинуться, боясь обратить на себя внимание…
На третье утро, перед тем как нехотя отправиться в контору, Марк наконец-то сделался настойчивее:
– Что вы собираетесь делать, Клодия? Отец окопался в отеле и при одном упоминании вашего имени рвет и мечет. Вы сидите здесь – краше в гроб кладут. Если… ну, если придется уехать, куда вы направитесь?
Его забота пронзила толстый серый кокон ее несчастья острой стрелой боли.
Уехать от Моргана?
Она гадала: а знает ли он, что она еще у него в доме? Наверное, нет, а то нанял бы каких-нибудь громил вышвырнуть ее на улицу.
Уехать? И внезапно ее охватила паника: уезжать было некуда. В «Харбор-Пойнт» ей нельзя: срок ее службы почти завершился, да вдобавок там находится он. Как мрачно предсказывал Марк несколько дней назад, она ухитрилась остаться без ничего, без никого…
Луч света расширился и превратился в сияющую тропу сквозь мрак самосожаления, поглотивший ее врожденную стойкость. Тусклые карие глаза Клодии воинственно сверкнули. Она рисковала всем, лишь бы быть с Морганом, так почему она от него отказывается без борьбы? Она видела, насколько он уважал тех, кто смело с ним не соглашался, даже если, по его мнению, они были не правы. Она поступила очень дурно, да, но ведь и самым закоренелым преступникам давали в суде слово. Теперь, когда за несколько дней у Моргана было время остыть, не могла ли она воззвать к нему с позиции разума?
Она спросила себя: а стал бы человек, ее ненавидящий, звонить ей после их ссоры, хотя бы и в гневе? Про машину он не спрашивал, он проверял, добралась ли она до дому целой и невредимой. Даже доведенный до белого каления, проклинающий сам факт ее существования, он все-таки позвонил ей.
Что ей терять, если она еще с ним встретится? Нечего! Но каким образом встретиться, если он всячески этого избегает? Надо как-нибудь его заманить. Глаза ее сузились: она внезапно вспомнила, как он когда-то угрожал под влиянием гнева.
– Вы знаете каких-нибудь хороших адвокатов, Марк? – медленно спросила она.
Он насторожился, изумленный, как неожиданно она подняла голову – и гордо, после того, как несколько дней держала ее опущенной.
– Знаю. А зачем? Глаза ее сузились.
– Думаю вчинить иск о нарушении брачного обещания.
У него отвисла челюсть.
– О наруше… То есть… Отцу?
– Последнее время больше никто мне предложение не делал, – мрачно произнесла она.
– Но, Клодия… Господи… да он ведь ни за что… Господи!
Его испуганный лепет не воспрепятствовал отчаянному поступку отчаянной женщины.
– Вы при этом присутствовали, – напомнила она. – Слышали, как он сказал, что собирается на мне жениться.
Марк сглотнул слюну.
– Хотите, чтобы я выступил свидетелем с вашей стороны? – запищал он, как девчонка, и воззрился на нее в ужасе. – Клодия, да он меня убьет – обоих нас убьет!
Она посмотрела на него суровыми карими глазами, мерцающими от бесполезных слез, которые запретила себе пролить.
– Но есть ведь что-то, ради чего стоит умереть, правда?
Нечестивая, веселая ухмылка медленно проползла по его отупелому лицу, пока он наблюдал за нею, полною решимости.
– Да. Да, пожалуй, есть. И я не просто знаю хороших адвокатов, некоторые из них мне кое-чем обязаны. Вы просто сидите здесь, Клодия, и не рыпайтесь, а я все возьму на себя!
После того, как он ушел, сочтя все это куда более забавным, чем это было разумно или уместно, уверенность Клодии мигом улетучилась. Нарушение брачного обещания? – раздраженно подумала она. Умора! За все время любящий Морган обещал ей одно – страдания, и выполнил обещание с лихвой!
Смутно представляя себе, что адвокаты будут в корыстных целях действовать крайне медленно, Клодия утешила себя тем, что, если смелости не хватит, всегда хватит времени передумать. А пока она по крайней мере будет чувствовать, что снова делает некоторую попытку распорядиться своей жизнью.
Впервые за несколько дней она позавтракала и даже немного поела за обедом – из уважения к отчаянным усилиям крайне растерянной домоправительницы Моргана.
Во второй половине дня, раздраженная жарой и последствиями бессонницы, Клодия вызывающе улеглась загорать на террасе, пытаясь избавиться от того, что она сочла тюремной бледностью.
Душераздирающе завизжали шины, хлопнула автомобильная дверь – это прогнало ее легкую дремоту, она рассеянно села, чувствуя болезненное покалывание кожи и досадуя, что перестаралась с загаром. Неужели Марк уже вернулся? Хочет проверить, не перерезала ли она вены? Право, надо ему сказать, чтобы перестал возле нее маячить наподобие нервного папаши. Она встала, пошатываясь, посмотрела с балкона, и глаза ее расширились от ужаса, когда она увидела внизу приземистый черный автомобиль, чьи шины еще дымились.
В тот же миг она услышала, что ее имя эхом перекатывается по дому:
– Клодия? Клодия! Я знаю, что ты здесь, Клодия, от меня не спрячешься!
Она смятенно оглянулась по сторонам, ища, что бы надеть поверх элегантного желтого купальника, но халат она с собой не захватила и подумывала завернуться в скатерть, служившую ей во время обеда на открытом воздухе, когда Морган с грохотом пролетел вверх по лестнице, ворвался в солярий и увидел ее.
– По-моему, я тебе велел убираться из моего дома! – отрезал он. Его жаркий взгляд скользнул по ее обнаженным рукам и ногам, пока он проходил вперед, и что-то мелькнуло у него в глазах. – Вижу, что ты меня ждешь.
Сардоническая, тихая реплика была настолько неожиданна, что Клодия дернулась.
– Много о себе думаешь! – выпалила она, подавляя желание скрестить руки на груди, ходящей ходуном.
Бритый, хотя казался небритым, изможденным, суженные глаза смотрели угрожающе, лицо как бы очертили беспощадные прямые линии. Он был в белой рубашке и светло-серой пиджачной тройке, и рядом с ним Клодия чувствовала себя пугающе голой, застигнутой врасплох.
– А как еще о себе думать тому, кто настолько желанен женщинам, что они вынуждены судить об его чарах? – он похлопал себя по ладони бумагами, свернутыми в трубку и перевязанными лентой. – Ты знаешь, что сегодня со мной произошло, Клодия?
Она беспомощно покачала головой, загипнотизированная бумагами, и боялась спросить. Еще одно медицинское свидетельство, чтобы нанести рану ее совести?..
– Два человека, два очень больших и хмурых человека обратились ко мне в моем выставочном зале и сорвали интервью о «пятисотке», которое у меня брали корреспонденты американского телевидения… интервью, которое, между прочим, организовала ты… и вручили мне некие юридические документы, кои постарались объяснить мне очень подробно и громко. Против меня не только возбуждают дело о нарушении брачного обещания, но, по всему, родной мой сын добровольно выступит против меня свидетелем, адресом же иска обозначен мой собственный дом.
– В с-самом деле? – Клодия не смела посмотреть ему в лицо. Убийственно, вкрадчиво ровный тон совершенно выбивал почву из-под ног. Да что же это Марк натворил? Даже Клодия знала, что никакие юридические документы настолько быстро не составляются.
Она следила из-под опущенных ресниц, пока руки со зловеще белыми костяшками пальцев разворачивали документы.
– Как по-твоему, какая женщина способна учинить что-нибудь настолько глупое?
Влюбленная.
Молчание тянулось. Клодия сглотнула слюну. Кожу ее теперь не покалывало, а жгло. К своему ужасу, она ощутила, как взгляд его снова ползет по ее телу; ее груди вздулись и наполнились болью от вернувшегося голода.
Она спрятала руки за спину, бессознательно углубляя вырез купальника с низким декольте, и, под стать ему, агрессивно выставила подбородок.
– Рассерженная!
Жесткое, высокомерное выражение его лица не изменилось.
– Рассерженная? – Насколько он был жесток, настолько голос его – по-прежнему мягок. Он протянул оскорбительные документы и одним уголком принялся водить вокруг ее соска, темневшего под светлым купальником. – Не думаю, Клодия. – Ноздри его раздулись, когда ее сосок мгновенно сжался. – Ты ведь сама знаешь, – сказал он, с умышленной жестокостью водя бумагой взад и вперед, – что этот иск не стоит бумаги, на которой изложен!
– Морган, я… – задрожала Клодия.
– Не надо, – отрубил он. – Довольно лжи. Навсегда! – Убив в ней последнюю надежду, он нанес ей еще один удар, спросив:
– Ты беременна?
– Что? – заморгала она, ошеломленная.
– В этом иске говорится, что я бросил тебя… ммм… в интересном положении…
Ах, Марк!
Она посмотрела на Моргана ясными глазами, даже не чувствуя искушения.
– Нет.
Если она ему нужна, пусть будет нужна сама, одна!
– Почему ты в этом уверена? Месячные у тебя лишь на той неделе.
Никогда, никогда не привыкнет она к его грубой откровенности в самые деликатные моменты. Краснея, Клодия ухватила бумагу, щекотавшую ей грудь, и скомкала: оба они понимали бессмысленность этих документов.
– Я… я уверена, что, вероятно, нет, – твердо произнесла она.
– «Уверена» и «вероятно» – противоречие в терминах.
– Ты для этого и пришел – обсуждать противоречия? – вспылила она, ужаленная его холодной официальностью.
– Ты позвала, и я пришел, – ответил он.
– Но я не…
– Клодия, этот иск – белиберда. – И в подтверждение он выхватил бумаги из ее помертвелых пальцев и швырнул с балкона. – Это винегрет казуистики, туфта, а в общем – неприкрытый шантаж. Не знаю, кто у тебя адвокат, но приму меры, чтобы его вывели из коллегии. А что касается этих двух дуболомов с бумажонками!..
– Я… это был Марк… я только сегодня утром это предложила… на самом деле и не собиралась… – Клодия не хотела плакать, право же, не хотела, но его насмешливая кривая улыбка была для нее нестерпима. – Я тебя ненавижу, – прошептала она, пока он притягивал ее к своей груди.
– А я – тебя.
И поцеловал, показывая, насколько ненавидит, а слезы потекли у нее и того пуще. Что это – казнь или отпущение грехов? Она все еще не понимала.
– Прости, прости, прости… – запинаясь, бормотала она, губы в губы. – Я обезумела – ты был прав, я на время помешалась, когда потеряла ребенка, но и после этого боялась прямо взглянуть на то, что наделала. Я просто хотела забыть – забыть все… – Вспомнив прошлое, она содрогнулась. – А после… когда мы встретились опять, я… я по-прежнему не могла заставить себя признаться. Но я и вправду собиралась тебе рассказать в тот день… поэтому и поехала вслед за тобой в контору. Я ни за что, никогда не вышла бы за тебя, если бы так и позволила тебе считать…
– Что я – детоубийца?
– Ах, нет, нет, не говори так… – Она обхватила ему лицо ладонями, глубоко заглянула и глаза и была потрясена, увидев, что прекрасная синева затянута дождливыми тучами. – Прости, – беспомощно повторила она, переживая за него душой, – а я себя вовеки не прощу. Я… я пойму, если и ты не сможешь простить… Он не отводил взгляда от ее глаз.
– Нет, не поймешь.
Она закусила губу, изобличенная в новой лжи.
– Постараюсь понять… сделаю все, что пожелаешь, лишь бы попробовать искупить мою вину…
– Только не уедешь и не оставишь меня в покое.
Его злая ирония была почти невыносима. Она закрыла глаза.
– Даже это…
– А если ты и в самом деле беременна? Господи, какой же он безжалостный! Она открыла глаза, приемля кару с невозмутимой покорностью судьбе.
– Что только будет тебе угодно.
– Аборт?
Кровь в ее жилах застыла от страшного шока при мысли о заслуженном возмездии за то, что она ему сделала.
– Нет!
– Стало быть, не что угодно. – Как он только мог с такой холодной насмешливостью истязать ее и в то же время так нежно и ласково держать ее в объятиях? Или это и станет ей вечным наказанием?
– Нет, не совсем что угодно, – изнеможенно призналась она.
– Я же говорил, чтобы ты не лгала мне, Клодия.
– Я пытаюсь! – хрипло прокричала она: ее мучило, что она и касается его, и одновременно знает, что он от нее далеко.
– Попытайся посильней. – И с тем же мрачным упорством спросил:
– Ты меня любишь? Она стиснула зубы.
– Да! – призналась она с горечью. Он взял ее за подбородок и продолжал неумолимый допрос:
– И ты воображаешь, будто я все еще люблю тебя?
Мучительная пауза. Не «думаешь» – воображаешь… Жестокое различие. Что здесь правда, а что – ложь? Она посмотрела на него, чувствуя, как ее сердце и разум ему покоряются.
– Да, – с трудом проговорила она. – Иначе ты бы не вынудил меня на такую провокацию, чтобы тебя повидать. Но это еще не значит, будто я воспользуюсь…
В глазах его, словно летняя молния, мелькнула смешинка.
– Вижу, что сейчас ты этому веришь, Герцогиня, да только не сомневаюсь, что и это окажется очередной безжалостной ложью. Ты бесстыдно воспользуешься каждой моей слабостью…
– Любовь – не слабость, Морган! – страстно возразила она, дрожа от упоительного облегчения. – Она придает силы.
– Достаточно для победы над черными демонами сомнения, – согласился он, гладя ей голую, нагретую солнцем спину. – Даже когда я ненавидел тебя, Клодия, то не сомневался, что и в ненависти ты – моя…
– Морган…
– Нет, позволь мне сказать, чтобы впредь не возникало недоразумений, чтобы покончить с этим. – Он коснулся ее нижней губы, вспухшей там, где она прикусила ее до крови. – Мне бы очень хотелось, чтобы ты от меня забеременела, но и независимо от этого я хочу на тебе жениться. Я преследовал тебя, взял в плен и легко от тебя не откажусь. Прошлых ошибок нам не исправить, но мы, безусловно, можем, если захотим оба, создать для нас куда лучшее будущее. За последние дни я понял, что в моем возмущении твоим предательством очень много от оскорбленного самолюбия. Последние дни я много пьянствовал и злобствовал, находя жизнь несправедливой, – только кто же сказал, что она справедлива?
Сегодня утром я вернулся к жизни в реальном, несправедливом мире. И обнаружил в реальном мире, что передо мною тот же выбор, что и раньше, до того, как я прочитал историю болезни: жизнь с Клодией или жизнь без Клодии. Тот же выбор… и та же Клодия.
Видишь ли, я очень хорошо тебя знаю, и один из твоих недостатков – досадная привычка обороняться от неприятностей, не обращая на них внимания; например, ты притворялась жесткой, корыстолюбивой, пресыщенной, тогда как на самом деле ты неисправимо романтична и не ляжешь с нелюбимым в постель, равно как и не обидишь любимого. – Он пригнулся к ней и на миг с изумительной нежностью коснулся языком ранки на ее губе. – Ты не хотела обидеть Нэша и поэтому согласилась пойти за него замуж, хотя и сомневалась; ты не хотела обидеть Марка и поэтому не сказала ему, как я тебя оскорбил; ты не хотела обидеть меня и поэтому как можно дольше скрывала от меня сведения, которые, по твоему предположению, принесут мне страдания больше, чем облегчения…
– Морган, я вправду сожалею…
– Знаю. Сожалею и я. О зря потраченном времени. Ты, наверно, позволила бы мне соблазнить тебя гораздо раньше, если бы не скрывала вину, – пробормотал он, наслаждаясь смущением Клодии и поддразнивая ее, чтобы возродить в ней уверенность в своих женских чарах. – Когда мне всучили эти чертовы бумажонки, я вышел из себя и чуть не выгнал этих субчиков взашей, но понял, что ты не могла учинить это всерьез… моя страстно-нежная Клодия. Ты мне сообщила, что не сбежала. Что ты все там же, если нужна мне.
Если?
Он прижался лбом к ее лбу, покачиваясь вперед и назад, разглаживая ей последние морщинки, пока целовал ее в переносицу.
– Что бы дурного ты ни сделала, но два года назад ты преподала мне очень ценный и необходимый урок: что жизнь хрупка и каждый дарованный нам миг бесценен для нас и для любящих нас. Это благодаря тебе я заново открыл себя и моего сына… и мою способность любить.
Я люблю тебя, прелестная моя Герцогиня, а это – повод для празднования и ни в коем случае не для извинений. Так что выходи за меня замуж, и насладимся вместе жизнью, сотканной из бесценных мигов. Обещаю: ты почувствуешь себя настолько любимой, что забудешь о чувстве недоверия, в прошлом омрачавшем нашу жизнь…
И она уже чувствовала себя восхитительно любимой: его жаркие поцелуи, его руки, проскользнувшие под тонкий купальник, возрождали ее дух и возвращали душу и тело под сень его нежных забот.
Празднование их свадьбы было очень скромным, зато возымело долговременные и общественно значимые последствия.
Через девять месяцев, почти день в день, маленькая Сара Стоун нагрянула в ничего не подозревающий мир, явившись в столь неудобном месте, как классический «корвет», поставленный наискосок возле веллингтонской больницы. Ее разъяренный писк возвестил, что она обладает темпераментом переполошенного отца, а также унаследованной от матери способностью привлекать его внимание…