– Не могу. Ведь вам может быть плохо. Это здесь? Это ваш ребенок? – Рука его, легко, словно перышко, скользнувшая по ее животу, заставила ее содрогнуться от боли, скорее душевной, чем физической. Она зарыдала. Морган вполголоса выругался, подвинулся и она почувствовала, как деликатно он поднимает полу ее платья. Глаза ее расширились, жалкий взвизг униженного протеста замер у нее на сухих губах, когда он мягко закрыл платьем ее согнутые ноги, пригнулся поближе, чтобы отвести влажные пряди с ее потного лба, и ободряюще прошептал:
– Крови нет, Клодия. Не плачьте, вы не одна. Я о вас позабочусь. Кто ваш врач?
О Господи, добрый он так же беспощаден, как и в ярости, хотя и презирает ее. В глазах у Клодии все поплыло, в костях возникла боль – и тогда-то она оставила всякую надежду.
– Сейчас меня вырвет… – процедила она сквозь стиснутые зубы.
И ее вырвало, жестоко, а после этого он нежно поднял ее на твердый диван, сел рядом, успокаивая, гладил ее трясущееся тело и в то же время сделал срочный вызов по радиотелефону, который вынул из внутреннего кармана.
Затем он отер ей лицо прохладной, влажной тряпицей и мягко с нею говорил, причем ему как будто было безразлично, что она его не слушает:
Клодия словно ослепла, вся ушла в себя, готовясь к боли – как она знала, неизбежной.
Поехал с нею в карете «Скорой помощи» и он, и по какой-то необъяснимой причине Клодия инстинктивно вцепилась ему в руку и выпустила лишь тогда, когда больничные служащие в конце концов убедили его, что его упорное нежелание уйти из смотровой только мешает ее лечению. Остаток дня и часть вечера выродились в кляксу боли и ужаса, и, придя в себя, она решила, что все это – какой-то не правдоподобный кошмар.
Клодия внимательно осмотрела прохладную белую палату, исследовала изнеможенную пустоту внутри себя и поняла, что все это реально. Слишком реально. Глаза щипало, она их зажмурила, а когда снова открыла, рядом с нею стоял доктор. Не молодой врач из травматологического, а консультант-гинеколог из родильного отделения больницы, где она лежала как особая пациентка.
Она равнодушно выслушала его добрые соболезнования, и глаза ее оставались сухими, когда она узнала, что потеряла сына. И лишь когда врач сел возле койки и стал спрашивать о том, что она делала последние несколько дней, она выказала некий проблеск эмоции.
– А скажите, Клодия, он последнее время много двигался?
Она теребила край простыни, закрывавшей грудь.
– А он был нормальный… то есть я хочу сказать… он не был?..
– Изуродован? Нет, Клодия. Но когда вас привезли, сердце его не билось… поэтому пришлось произвести кесарево сечение: очень важно было успеть. – Он сделал паузу и продолжал более мягко:
– Ведь, наверно, вот уже некоторое время вы не чувствовали, что он двигается, правда, Клодия?
Слезы, щипавшие ей глаза, горячо потекли по щекам.
– Он… он вообще довольно спокойно себя вел – днем… а по ночам толкался.
– А последние несколько суток?
– Я… я последнее время очень уставала, крепко спала… Не знаю. Я… когда я упала, то, должно быть…
Он снял ее дрожащую руку с истерзанной простыни.
– Дорогая моя, это не потому, что вы упали. Вероятно, в глубине души вы сами это сознаете. Вы ни в чем не виноваты. От вашего падения начались преждевременные роды, и только. Но по всем признакам ребенок ваш был мертв несколько дней…
– Нет! – Она выдернула руку и прижала к плоскому животу, отстраняясь от тайной боязни, отравлявшей покой ее сновидений. – Нет… я бы почувствовала неладное… я бы что-нибудь сделала…
– Сомневаюсь, чтобы кто-то мог что-нибудь сделать. Такое порой случается…
– Что? Вы сказали, что у ребенка никаких изъянов не было, – значит, это я виновата? Что я сделала не так? – со слезами, в отчаянии прокричала она.
– Ничего, дорогая моя, – терпеливо уверил он. – И я согласен, что ребенок физически оказался безупречным, однако насчет остального мы не знаем. Я в самом начале предупредил вас, что в вашей беременности есть некоторые тревожные признаки, согласно которым вы можете и не выносить его полный срок…
– Но я делала все, как вы говорили, – жалко прошептала Клодия.
– Знаю. Для вашего ребенка вы сделали все, что могли, Клодия. Знаю. Но иногда этого недостаточно. Может быть, позже, когда больше узнаю, я смогу сообщить вам точные причины. – (Клодия решительно отвергла пугающую подоплеку его слов.) – А тем временем как можно больше отдыхайте. Потеря младенца на позднем этапе беременности травмирует сильнее, чем более ранний выкидыш. Я знаю, что, вероятно, вы не хотите сейчас это слышать, но травматолог сказал, что нет никаких хронических осложнений, которые воспрепятствовали бы дальнейшим попыткам родить ребенка. Вероятнее всего, в следующий раз вы родите нормального, живого, здорового ребенка… и необязательно в результате кесарева сечения…
– В следующий раз? – Клодия и вообразить не могла, что когда-нибудь снова решится на такую ужасную муку. – Это, знаете ли, по ошибке! – с болью вспомнила она. – Я не хотела забеременеть… такой был удар… я… вы не думаете?..
– Не думаю, и вы не должны, – строго произнес доктор. – Каковы бы ни были ваши чувства вначале, вы долго и упорно боролись за этого ребенка, а теперь предстоит борьба за то, чтобы примириться с происшедшим и жить дальше. Ну, а теперь сказать вашему другу, что он может несколько минут повидать вас? Сестры мне рассказали, что он всю ночь их донимал, ходил взад и вперед не переставая…
– Какому другу? – Марк был в отъезде, и она представить себе не могла, кто бы мог к ней прийти. Когда она впервые пришла в клинику, то из близких назвала в анкете лишь Марка да родителей в Австралии.
– Мистеру Стоуну. Очень подходящая фамилия! Сестра Досон говорит, что он несдвигаем, как скала. Он не удовлетворен краткими устными бюллетенями, которые получил от нее, и требует разговора с вашим лечащим врачом. У травматолога всю ночь не было ни единой свободной минуты, меня ждали другие вызовы, но, если хотите, я ему объясню, что происходило…
– Нет! – Голос Клодии стал пронзительным от смятения. И внезапно она ощутила, в чем источник ее мучений. Идеальная отдушина для всей ее ярости и вины. Идеальная. Как же ей было ненавистно это слово! Ненавистен и Стоун из-за того, что присутствовал, когда ее тело отвергло ребенка. – Нет. Не хочу, не говорите ему ничего! Это не друг, я его почти не знаю. Не надо ему ничего обо мне знать!
Консультант пристально посмотрел на нее.
– Он уже знает, что мы оперировали и что ребенок родился мертвым. Поскольку он был с вами, когда это произошло, не считаете ли вы…
– Нет, не считаю. – Ее волнение приблизилось к истерике. – Обещайте ничего ему не говорить! Ведь, чтобы обсуждать с посторонними состояние моего здоровья, нужно мое разрешение? Ну так я его не даю. Не хочу его здесь. Пусть уходит!
Он не мог не послушаться и через несколько минут, осмотрев швы и удостоверившись, что все в порядке, ушел. Клодия, испытывая боль, лежала на боку, словно охраняя всем телом мучительно пустое чрево. Сквозь плотно сжатые ресницы тихо сочились слезы. После медленного цветения радости внутри ее в течение последних месяцев последовал этот жестокий удар: иллюзорное счастье вырвали у нее в одно мгновение.
– Клодия!
Она открыла глаза и увидела, что над нею склонился Морган Стоун.
Даже слегка затуманенная лекарствами, она была потрясена происшедшей с ним переменой: изможден, волосы растрепаны, веки покраснели от переутомления, элегантный костюм измят. И она злобно порадовалась тому, как долго, в каком отчаянии он ждал. Так ему и надо! Это ему лежать бы затверделым и холодным где-то в больничных недрах, а не ее милому, ни в чем не повинному сыночку…
– Что вы здесь делаете? – спросила она, гневно отирая ладонью слезы. Следовало бы догадаться, что он пренебрежет словами доктора о ее нежелании видеть его, со злостью подумала она. Единственные желания, уважаемые Морганом Стоуном, – его собственные.
– Я должен был увидеть вас. Увидеть, как вы. Убедиться, не нужно ли вам чего… – Губы его сжались в тонкую, кривую, напряженную белую линию.
– Да, кое-что мне нужно – моего ребенка, живого и здорового. – Она как бы выплюнула в него эти слова с испепеляющим презрением, рожденным болью, пригвоздившей ее к кровати. – Вы это можете мне обеспечить, мистер Стоун, или же придется вам признать, что существует и то, чего ваши бесценные денежки во веки веков не купят, – например, любовь?
Большие твердые скулы его болезненного, серого, похожего на маску лица темно побагровели – клеймо позора, злобно подумала она. И все же он нес это клеймо с неким разбитым вдребезги достоинством, не уклоняясь от безмолвного обвинения в ее взгляде, и сострадание в его глазах заставило ее съежиться от лавины чувств. Для нее, слабой, уязвимой, сострадание это было еще труднее вынести, чем презрение.
– Нет, не могу.
– Так зачем вы здесь? Ребенок мой умер, а меня как будто вспороли тупыми ножами. Что вы надеетесь услышать? Достаточно ли этой кары за то, что я посмела просто существовать на одной планете с вашим милым сыночком, не говоря уж о том, чтобы завязать с ним какие-нибудь отношения? – Клодия видела, как под проросшей за ночь седоватой щетиной перекатываются у него желваки, и наконец он в полной мере испил ее едкую ненависть. Его утомленные глаза были полны глубокой муки, но она отказалась замечать ее, и наконец он, запинаясь, проговорил:
– Боже мой, нет… это был несчастный случай, Клодия. Ведь не можете же вы подумать, будто я хотел, чтобы случилось такое…
– Ах не могу? – издевалась она. – Или это не решает одну из ваших проблем, причем весьма легко? Одной позорной семейной тайной меньше. Одним паразитом, присосавшимся к стоуновскому богатству, меньше. Конечно, поблагодарит ли вас Марк за то, что вы убили родного внука, дабы помешать ему жениться на мне, – совсем другой вопрос!
Его синие глаза поблекли от потрясения, и она почувствовала себя виноватой – самую малость. Но он этого и заслуживает, с искаженной горем логичностью сказала она себе. Морган Стоун попрекал ее ветреностью, хотя на самом деле она была совсем, полностью верна Крису, даже если не всегда была убеждена, что он ей настолько же верен. В общем-то, останься Крис живым, они бы стали мужем и женой после пышного венчания, какое Крис предполагал устроить. А теперь Крис уже не чувствовал боли, навеки лишенный отцовства, которое только начал предвкушать в последние недели жизни.
– И это вы собираетесь рассказать Марку? – спросил Морган Стоун голосом гулким и таким же опустошенным, какой она ощущала и самое себя.
– Но ведь это правда? – спросила она ледяным тоном. – Вы меня толкнули… я упала – и потеряла ребенка. Вы убили моего ребенка! – Она испытывала нужду обвинить кого-нибудь кроме себя – нужду отчаянную, необходимую, чтобы выжить.
– Клодия, прошу вас…
– Ах, не беспокойтесь! – исступленно зарыдала она. – Можете не просить. Я ему не скажу. И если у вас остались хоть какие-то чувства к вашему сыну, то не скажете и вы. По-вашему, я хочу нанести ему такой удар? Хочу, чтобы он до конца дней своих нес это сокрушающее бремя – зная, что вы сделали из-за нашей с ним дружбы?
Клодия не хотела нанести Марку удар. Единственный, кто должен страдать, кто обязан страдать, – тот, чье высокомерное презрение погубило ее ребенка.
– Клодия… я… – Он замолчал, издал нечленораздельный звук и беспомощно задвигал худощавыми руками. При всей своей свирепой выдержке он выглядел… потерянным. И внезапно она ощутила ужасающий прилив нежеланного сопереживания, разделенную боязнь, самую изначальную у родителей, – боязнь потерять ребенка, все равно, младенца или взрослого. Но нет, нет, она с ним ничего не разделит, ничего к нему не почувствует… надо прогнать его… сейчас же… прежде, чем она еще более смягчится…
– А ну убирайтесь. Я чувствую себя оскверненной одним тем, что вы – в одной комнате со мной, – сказала она без всякого выражения, неожиданно безжизненным голосом. – А про нас с Марком не беспокойтесь. Мы не поженимся. Об этом и вопроса не было – я бы вам это сразу сказала, если бы вы не вломились, как громила из трущоб, да не пустились бы хамить. Сказала бы я вам и то, что он на неделю уехал с друзьями и до воскресенья не вернется…
Морган Стоун сделал резкое движение, и на случай, если оно было вызвано торжеством и облегчением, она решилась на обдуманный, завершающий выпад:
– Так что, как видите, не было терпенья – внук пропал[2]. Может быть, когда-нибудь я и обрадуюсь, что не родила на свет еще одного ребенка ваших кровей. А теперь мне совершенно все равно, если я ни вас, ни вашего сына больше никогда не увижу.
Глава 2
– Крови нет, Клодия. Не плачьте, вы не одна. Я о вас позабочусь. Кто ваш врач?
О Господи, добрый он так же беспощаден, как и в ярости, хотя и презирает ее. В глазах у Клодии все поплыло, в костях возникла боль – и тогда-то она оставила всякую надежду.
– Сейчас меня вырвет… – процедила она сквозь стиснутые зубы.
И ее вырвало, жестоко, а после этого он нежно поднял ее на твердый диван, сел рядом, успокаивая, гладил ее трясущееся тело и в то же время сделал срочный вызов по радиотелефону, который вынул из внутреннего кармана.
Затем он отер ей лицо прохладной, влажной тряпицей и мягко с нею говорил, причем ему как будто было безразлично, что она его не слушает:
Клодия словно ослепла, вся ушла в себя, готовясь к боли – как она знала, неизбежной.
Поехал с нею в карете «Скорой помощи» и он, и по какой-то необъяснимой причине Клодия инстинктивно вцепилась ему в руку и выпустила лишь тогда, когда больничные служащие в конце концов убедили его, что его упорное нежелание уйти из смотровой только мешает ее лечению. Остаток дня и часть вечера выродились в кляксу боли и ужаса, и, придя в себя, она решила, что все это – какой-то не правдоподобный кошмар.
Клодия внимательно осмотрела прохладную белую палату, исследовала изнеможенную пустоту внутри себя и поняла, что все это реально. Слишком реально. Глаза щипало, она их зажмурила, а когда снова открыла, рядом с нею стоял доктор. Не молодой врач из травматологического, а консультант-гинеколог из родильного отделения больницы, где она лежала как особая пациентка.
Она равнодушно выслушала его добрые соболезнования, и глаза ее оставались сухими, когда она узнала, что потеряла сына. И лишь когда врач сел возле койки и стал спрашивать о том, что она делала последние несколько дней, она выказала некий проблеск эмоции.
– А скажите, Клодия, он последнее время много двигался?
Она теребила край простыни, закрывавшей грудь.
– А он был нормальный… то есть я хочу сказать… он не был?..
– Изуродован? Нет, Клодия. Но когда вас привезли, сердце его не билось… поэтому пришлось произвести кесарево сечение: очень важно было успеть. – Он сделал паузу и продолжал более мягко:
– Ведь, наверно, вот уже некоторое время вы не чувствовали, что он двигается, правда, Клодия?
Слезы, щипавшие ей глаза, горячо потекли по щекам.
– Он… он вообще довольно спокойно себя вел – днем… а по ночам толкался.
– А последние несколько суток?
– Я… я последнее время очень уставала, крепко спала… Не знаю. Я… когда я упала, то, должно быть…
Он снял ее дрожащую руку с истерзанной простыни.
– Дорогая моя, это не потому, что вы упали. Вероятно, в глубине души вы сами это сознаете. Вы ни в чем не виноваты. От вашего падения начались преждевременные роды, и только. Но по всем признакам ребенок ваш был мертв несколько дней…
– Нет! – Она выдернула руку и прижала к плоскому животу, отстраняясь от тайной боязни, отравлявшей покой ее сновидений. – Нет… я бы почувствовала неладное… я бы что-нибудь сделала…
– Сомневаюсь, чтобы кто-то мог что-нибудь сделать. Такое порой случается…
– Что? Вы сказали, что у ребенка никаких изъянов не было, – значит, это я виновата? Что я сделала не так? – со слезами, в отчаянии прокричала она.
– Ничего, дорогая моя, – терпеливо уверил он. – И я согласен, что ребенок физически оказался безупречным, однако насчет остального мы не знаем. Я в самом начале предупредил вас, что в вашей беременности есть некоторые тревожные признаки, согласно которым вы можете и не выносить его полный срок…
– Но я делала все, как вы говорили, – жалко прошептала Клодия.
– Знаю. Для вашего ребенка вы сделали все, что могли, Клодия. Знаю. Но иногда этого недостаточно. Может быть, позже, когда больше узнаю, я смогу сообщить вам точные причины. – (Клодия решительно отвергла пугающую подоплеку его слов.) – А тем временем как можно больше отдыхайте. Потеря младенца на позднем этапе беременности травмирует сильнее, чем более ранний выкидыш. Я знаю, что, вероятно, вы не хотите сейчас это слышать, но травматолог сказал, что нет никаких хронических осложнений, которые воспрепятствовали бы дальнейшим попыткам родить ребенка. Вероятнее всего, в следующий раз вы родите нормального, живого, здорового ребенка… и необязательно в результате кесарева сечения…
– В следующий раз? – Клодия и вообразить не могла, что когда-нибудь снова решится на такую ужасную муку. – Это, знаете ли, по ошибке! – с болью вспомнила она. – Я не хотела забеременеть… такой был удар… я… вы не думаете?..
– Не думаю, и вы не должны, – строго произнес доктор. – Каковы бы ни были ваши чувства вначале, вы долго и упорно боролись за этого ребенка, а теперь предстоит борьба за то, чтобы примириться с происшедшим и жить дальше. Ну, а теперь сказать вашему другу, что он может несколько минут повидать вас? Сестры мне рассказали, что он всю ночь их донимал, ходил взад и вперед не переставая…
– Какому другу? – Марк был в отъезде, и она представить себе не могла, кто бы мог к ней прийти. Когда она впервые пришла в клинику, то из близких назвала в анкете лишь Марка да родителей в Австралии.
– Мистеру Стоуну. Очень подходящая фамилия! Сестра Досон говорит, что он несдвигаем, как скала. Он не удовлетворен краткими устными бюллетенями, которые получил от нее, и требует разговора с вашим лечащим врачом. У травматолога всю ночь не было ни единой свободной минуты, меня ждали другие вызовы, но, если хотите, я ему объясню, что происходило…
– Нет! – Голос Клодии стал пронзительным от смятения. И внезапно она ощутила, в чем источник ее мучений. Идеальная отдушина для всей ее ярости и вины. Идеальная. Как же ей было ненавистно это слово! Ненавистен и Стоун из-за того, что присутствовал, когда ее тело отвергло ребенка. – Нет. Не хочу, не говорите ему ничего! Это не друг, я его почти не знаю. Не надо ему ничего обо мне знать!
Консультант пристально посмотрел на нее.
– Он уже знает, что мы оперировали и что ребенок родился мертвым. Поскольку он был с вами, когда это произошло, не считаете ли вы…
– Нет, не считаю. – Ее волнение приблизилось к истерике. – Обещайте ничего ему не говорить! Ведь, чтобы обсуждать с посторонними состояние моего здоровья, нужно мое разрешение? Ну так я его не даю. Не хочу его здесь. Пусть уходит!
Он не мог не послушаться и через несколько минут, осмотрев швы и удостоверившись, что все в порядке, ушел. Клодия, испытывая боль, лежала на боку, словно охраняя всем телом мучительно пустое чрево. Сквозь плотно сжатые ресницы тихо сочились слезы. После медленного цветения радости внутри ее в течение последних месяцев последовал этот жестокий удар: иллюзорное счастье вырвали у нее в одно мгновение.
– Клодия!
Она открыла глаза и увидела, что над нею склонился Морган Стоун.
Даже слегка затуманенная лекарствами, она была потрясена происшедшей с ним переменой: изможден, волосы растрепаны, веки покраснели от переутомления, элегантный костюм измят. И она злобно порадовалась тому, как долго, в каком отчаянии он ждал. Так ему и надо! Это ему лежать бы затверделым и холодным где-то в больничных недрах, а не ее милому, ни в чем не повинному сыночку…
– Что вы здесь делаете? – спросила она, гневно отирая ладонью слезы. Следовало бы догадаться, что он пренебрежет словами доктора о ее нежелании видеть его, со злостью подумала она. Единственные желания, уважаемые Морганом Стоуном, – его собственные.
– Я должен был увидеть вас. Увидеть, как вы. Убедиться, не нужно ли вам чего… – Губы его сжались в тонкую, кривую, напряженную белую линию.
– Да, кое-что мне нужно – моего ребенка, живого и здорового. – Она как бы выплюнула в него эти слова с испепеляющим презрением, рожденным болью, пригвоздившей ее к кровати. – Вы это можете мне обеспечить, мистер Стоун, или же придется вам признать, что существует и то, чего ваши бесценные денежки во веки веков не купят, – например, любовь?
Большие твердые скулы его болезненного, серого, похожего на маску лица темно побагровели – клеймо позора, злобно подумала она. И все же он нес это клеймо с неким разбитым вдребезги достоинством, не уклоняясь от безмолвного обвинения в ее взгляде, и сострадание в его глазах заставило ее съежиться от лавины чувств. Для нее, слабой, уязвимой, сострадание это было еще труднее вынести, чем презрение.
– Нет, не могу.
– Так зачем вы здесь? Ребенок мой умер, а меня как будто вспороли тупыми ножами. Что вы надеетесь услышать? Достаточно ли этой кары за то, что я посмела просто существовать на одной планете с вашим милым сыночком, не говоря уж о том, чтобы завязать с ним какие-нибудь отношения? – Клодия видела, как под проросшей за ночь седоватой щетиной перекатываются у него желваки, и наконец он в полной мере испил ее едкую ненависть. Его утомленные глаза были полны глубокой муки, но она отказалась замечать ее, и наконец он, запинаясь, проговорил:
– Боже мой, нет… это был несчастный случай, Клодия. Ведь не можете же вы подумать, будто я хотел, чтобы случилось такое…
– Ах не могу? – издевалась она. – Или это не решает одну из ваших проблем, причем весьма легко? Одной позорной семейной тайной меньше. Одним паразитом, присосавшимся к стоуновскому богатству, меньше. Конечно, поблагодарит ли вас Марк за то, что вы убили родного внука, дабы помешать ему жениться на мне, – совсем другой вопрос!
Его синие глаза поблекли от потрясения, и она почувствовала себя виноватой – самую малость. Но он этого и заслуживает, с искаженной горем логичностью сказала она себе. Морган Стоун попрекал ее ветреностью, хотя на самом деле она была совсем, полностью верна Крису, даже если не всегда была убеждена, что он ей настолько же верен. В общем-то, останься Крис живым, они бы стали мужем и женой после пышного венчания, какое Крис предполагал устроить. А теперь Крис уже не чувствовал боли, навеки лишенный отцовства, которое только начал предвкушать в последние недели жизни.
– И это вы собираетесь рассказать Марку? – спросил Морган Стоун голосом гулким и таким же опустошенным, какой она ощущала и самое себя.
– Но ведь это правда? – спросила она ледяным тоном. – Вы меня толкнули… я упала – и потеряла ребенка. Вы убили моего ребенка! – Она испытывала нужду обвинить кого-нибудь кроме себя – нужду отчаянную, необходимую, чтобы выжить.
– Клодия, прошу вас…
– Ах, не беспокойтесь! – исступленно зарыдала она. – Можете не просить. Я ему не скажу. И если у вас остались хоть какие-то чувства к вашему сыну, то не скажете и вы. По-вашему, я хочу нанести ему такой удар? Хочу, чтобы он до конца дней своих нес это сокрушающее бремя – зная, что вы сделали из-за нашей с ним дружбы?
Клодия не хотела нанести Марку удар. Единственный, кто должен страдать, кто обязан страдать, – тот, чье высокомерное презрение погубило ее ребенка.
– Клодия… я… – Он замолчал, издал нечленораздельный звук и беспомощно задвигал худощавыми руками. При всей своей свирепой выдержке он выглядел… потерянным. И внезапно она ощутила ужасающий прилив нежеланного сопереживания, разделенную боязнь, самую изначальную у родителей, – боязнь потерять ребенка, все равно, младенца или взрослого. Но нет, нет, она с ним ничего не разделит, ничего к нему не почувствует… надо прогнать его… сейчас же… прежде, чем она еще более смягчится…
– А ну убирайтесь. Я чувствую себя оскверненной одним тем, что вы – в одной комнате со мной, – сказала она без всякого выражения, неожиданно безжизненным голосом. – А про нас с Марком не беспокойтесь. Мы не поженимся. Об этом и вопроса не было – я бы вам это сразу сказала, если бы вы не вломились, как громила из трущоб, да не пустились бы хамить. Сказала бы я вам и то, что он на неделю уехал с друзьями и до воскресенья не вернется…
Морган Стоун сделал резкое движение, и на случай, если оно было вызвано торжеством и облегчением, она решилась на обдуманный, завершающий выпад:
– Так что, как видите, не было терпенья – внук пропал[2]. Может быть, когда-нибудь я и обрадуюсь, что не родила на свет еще одного ребенка ваших кровей. А теперь мне совершенно все равно, если я ни вас, ни вашего сына больше никогда не увижу.
Глава 2
Клодия посмотрела в мутные глаза знаменитой рок-звезды и постаралась соврать ей как можно естественнее:
– Я уверена, что ничего такого нет. Горничная, должно быть, неверно поняла совершенно безобидный жест вашего супруга. Она была расстроена, сознавала, что находится где не следует, ну и ляпнула первое, что пришло в голову, лишь бы отвлечь внимание…
– Во всяком случае, сказать этакое – паскудство. Таких безмозглых сучонок не следует принимать на службу в гостиницу. Если вы ее не уволите, я поговорю со старшим администратором. Уж он-то, будьте уверены, меня послушается…
– Ну, разумеется, девицу уволят, – не моргнув глазом соврала Клодия и при этом старалась не морщиться от сквернословия звезды. Но это было еще деликатно по сравнению с ее первым взрывом, сочетанием слез, ярости и, как догадывалась Клодия, опасной смеси алкоголя и переутомления. Элайза Митчелл завершала последний этап кругосветного турне, начавшегося в ее родной Англии, и напряжение, бесспорно, на ней сказывалось. С одной стороны, Клодия сочувствовала гневу знаменитой гостьи, порожденному изменой, но в глубине души считала, что гнев этот вымещен не на ком следует, и не хотела, чтобы явная супружеская вражда повредила ни в чем не повинной и работящей девушке.
Чтобы окончательно загладить инцидент, потребовалось еще двадцать минут, и когда Клодия вышла из номера люкс в коридор шестнадцатого этажа, то почувствовала некоторую усталость. Гостиничный охранник при ее появлении ухмыльнулся. Скандал начался на его глазах, и он позвонил в дирекцию охраны, оберегая несчастную горничную от града гостиничного инвентаря, обрушившегося на ее голову.
– Ну как, излили елей на бурные воды[3], мисс Лосон?
Клодия вздохнула:
– Будьте любезны, позвоните кастелянше и попросите прислать горничную, опытную и предпочтительно пожилую. Нужно заменить вазу и стулья. Но пусть мисс Митчелл с мужем сперва уйдут: через сорок пять минут у нее пресс-конференция.
– Будет сделано, мисс Лосон. А знаете, из вас хороший бы получился дипломат!
– Я иностранных языков не знаю, – ответила она и криво улыбнулась. – Хотя, кажется, я только что услышала от Элайзы Митчелл два-три слова, мне до сих пор неизвестных.
Она кивнула двум охранникам, стоящим по обе стороны стеклянного лифта, и, плавно опускаясь на первый этаж, с облегчением вздохнула. Ей неприятно было лгать, даже если она понимала, что лишь не правда – верная и желаемая реакция на истерику Элайзы Митчелл: Та знала правду, но не желала в этом признаться ни самой себе, ни кому-либо еще. Как координатор отдела связей с общественностью отеля «Барон Харбор-Пойнт», она часто была вынуждена сглаживать неловкие ситуации ради престижа гостиницы, но сегодняшняя ложь оказалась, пожалуй, самой большой и самой противной за время ее работы.
Глаза ее потемнели, она повернулась посмотреть на панораму веллингтонской бухты сквозь стеклянную стену лифта, и взгляд ее невидяще скользнул по армаде маленьких судов, приветствующих несколько военных фрегатов, которые шли в Веллингтон на ежегодный праздник флота.
Нет, эта ложь – не самая большая. Самая большая в ее жизни – та, гнусная, которую она швырнула в лицо Моргану Стоуну два года назад в отдельной больничной палате. Ложь, о которой она скоро пожалела, но так и не искупила. Предпочла отстранить. Притвориться, будто ни ее, ни его не существовало вообще. В темном, потаенном углу рассудка таилось понимание того, что она совершила преступление против ни в чем не виноватого человека и приговорила не только его к бремени сознания вины в смерти ребенка, но и себя – вечно об этом помнить.
Двери лифта раздвинулись, и каблуки Клодии зацокали по гладкому мраморному полу, пока она пересекала вестибюль, направляясь к столу регистрации.
– Клодия? Клодия?
Ее остановило прикосновение твердой мужской руки. Клодия повернулась и посмотрела на человека, не узнавая его, пока он широко, по-дружески не улыбнулся.
– Знаю, Клодия, что много времени прошло, но ведь не настолько же! Это я, Марк Стоун, – помните? Мы когда-то вместе жили. – И поскольку на его шутку она тоже не отреагировала, его красивое лицо посерьезнело. – Ой, я не хотел пробуждать неприятные воспоминания или что-то в этом роде, просто до того здорово опять вас увидеть…
Появление его, как будто по мысленному зову Клодии, настолько ее ужаснуло, что потребовалось несколько секунд, прежде чем она поняла: это реальность, а не фантазия, порожденная ее нечистой совестью.
– Здравствуйте, Марк, – сипло проговорила она и заставила себя улыбнуться, смотря на его невероятно красивое лицо. С болью она осознала, что почти два года его не видела. – Извините, я, задумалась. Я… Что вы здесь делаете? – Сердце ее затрепетало в смятении, а глаза нервно осматривали вестибюль.
– Деловое свидание, встреча с одним здешним постояльцем. А вы?.. – Он посмотрел на ее одежду и не сразу оценил значок с ее именем. – Вы что, работаете здесь – в отеле?
На этот раз она улыбнулась естественно, трепет у нее в груди слегка унялся. Он был один.
– Я тут заведую отделом связей с общественностью.
– Фантастика! И вы теперь живете в Веллингтоне! Почему же вы меня не разыскали? Я же вам говорил, если вы когда-нибудь здесь окажетесь…
– Я тут всего месяца два. Все еще осваиваюсь.
Клодия уклонялась от прямого ответа. Не могла же она сказать, что пыталась отказаться от перевода из оклендского отеля «Барон Лэйк-Пойнт» именно во избежание такой случайности. Однако ее просьбу отклонили, и она сочла себя чересчур осторожной. Столица Новой Зеландии – город большой, и вряд ли она бы наткнулась на Моргана Стоуна или его сына.
– Вы и ни на одно мое письмо не ответили, – продолжал Марк. – Я, знаете ли, за вас тревожился, гадал, а вдруг вы на меня рассердились за то, что я уехал так скоропалительно и почти сразу после вашего… после того, как вы потеряли ребенка…
– Ну конечно же, нет, я понимаю, – пробормотала она, и ее сердце екнуло от малейшего признака обиды в выражении его лица. Только этого ей не хватало – взвалить на себя бремя еще одной вины!
К несчастью, она слишком хорошо поняла, почему Морган Стоун вдруг решил помириться с сыном и предложил ему стать равноправным компаньоном, если тот вернется в Веллингтон. Поспешный отъезд Марка через три недели после того, как она лишилась ребенка, состоялся в результате его неловкого объяснения: дескать, он навестил дедушку и бабушку с материнской стороны, а те его убедили, что, возможно, отец в конце концов пойдет на компромисс.
– А после вашего отъезда у меня началась горячая пора – я поступила на курсы гостиничных работников, решила продать дом, и, боюсь, до писем у меня руки не дошли, – сказала она, пытаясь не отводить глаза от его глаз, в которых сквозил бесхитростный вопрос. Смущала его неподдельная радость при встрече с нею, но теперь она могла держаться непринужденнее. Она с облегчением поняла: он не знает ничего. Она ему не рассказала ни про посещение отца, ни про выкидыш, и, судя по всему, Морган Стоун тоже хранил тайну.
– Ну, доложу вам, выглядите вы сейчас здорово. Прямо-таки потрясающе!
Марк сохранил юношеский энтузиазм, и его неуемная хвала против желания обрадовала Клодию, хотя вряд ли она могла выглядеть хуже, чем в пору их знакомства! Она знала, что совсем теперь не похожа на прежнюю себя – бледную, болезненную. Кремово-ультрамариновая униформа женщин, служащих в отеле, шла ее черным волосам, смуглоте и узкобедрой, длинноногой фигуре, а благодаря гостиничному гимнастическому залу и прекрасному питанию, предоставляемому тем из персонала, кто жил в гостинице, она чувствовала себя сильнее и здоровее, чем когда-либо в жизни.
– Да и вы – ничего себе, – ответила она, увидев роскошный костюм, в который был облачен эллинский бог, и элегантный лоск, не оставивший и следа от неряшливости студенческих дней. – Вполне изысканный великосветский кавалер.
– Вы, должно быть, путаете меня с моим отцом, – поддразнивая, ухмыльнулся он, – это он изысканный, а я по сравнению с ним – всего-навсего щенок.
Эта легкая фраза, равно как и ее подтекст, заставила нервы Клодии напрячься. Неужели перед нею – тот молодой человек, что буйно клеймил непробиваемое бездушие отца, презирал его за деловую холодность?
– А как насчет встретиться попозже да вспомнить старину?
Старину? Клодия внутренне сжалась. Посмотрела на часы и автоматически переменила тон на официальный.
– Э-э-э-э… Да я довольно загружена, Марк. У меня у самой несколько встреч, вдобавок я провожу экскурсию за кулисы гостиницы для некоторых гостей, а затем надо присутствовать на дегустации шампанского, которую мы устроили для наших постоянных…
К ее изумлению и облегчению, Марк принял ее отказ, не споря, и пожал плечами, а в глазах у него промелькнула озорная искорка.
– Ну что ж. Может, как-нибудь в другой раз.
Какая радость – снова увидеть вас, Клодия. До встречи!
Слегка пораженная, как просто ей удалось избежать того, что могло бы оказаться неловким, причиняющим боль, Клодия проводила его взглядом. Она поверить не могла, что все получилось так легко.
И правильно, что не поверила.
Через шесть часов, когда Клодия, смеясь, пила шампанское в обществе высокого блондина, изящного, как борзая, она ощутила рядом чье-то присутствие и обернулась, смеясь.
– Говорил я вам, что мы увидимся, Клодия! – Марк ликовал от сюрприза, который устроил.
– Если вы хвастаетесь тем, что вломились без приглашения, Марк, то позвольте вас предупредить, что это Саймон Мур, наш старший администратор, – иронично произнесла Клодия, знакомя мужчин, и вскользь упомянула, что Марк, будучи студентом, снимал у нее в доме комнату.
– Я тут на строго законном основании, – поднял руки Марк. – В пригласительных билетах сказано, что каждый приглашенный имеет право привести с собой одного-двух гостей. А я – из гостей Тони. – Он указал на пожилого коренастого человека, беседующего с какой-то женщиной без кавалеров, и добавил, что сегодня они вместе обедали. – Не волнуйтесь, он тоже на вполне законном основании, – язвительно добавил он, видя, как Клодия метнула взгляд на левую руку его спутника, держащего бокал. – Он разведен[4], готов к новому браку. Если хотите, Клодия, я вас познакомлю.
– Лучше вам не заниматься сводничеством, – с непринужденной улыбкой заметил Саймон. – Клодия уже состоит в браке – с гостиничным делом, не меньше, чем я, и за это я ей благодарен. Несомненно, она прекрасная работница – всегда полным-полна идей, и за краткий срок, что она здесь, успела сотворить чудеса для имиджа «Харбор-Пойнта».
– Ох, Саймон, спасибо, – ласково улыбаясь, пробормотала Клодия и при этом подумала, что он слегка пересолил.
– Просто занимаюсь связями с общественностью, – ответил он со смешинкой в карих глазах. – Как вы часто говорите, милая, если дуть в свою трубу, послышится одна-единственная, часто неприятная нота, а если каждый подует в трубу другого, получится гармоничный оркестр. Ну что ж, пожалуй, пойду – дела! – Он похлопал Клодию по плечу и кивнул Марку. – Очень интересно было с вами познакомиться, мистер Стоун. Надеюсь, вам у нас понравится.
– Я в этом уверен, – пробормотал Марк. – У вас с ним что-нибудь есть, Клодия?
– Он мой начальник, Марк. – Клодию задело его предположение. Они с Саймоном прекрасно ладили, а на нечто большее и намека не было.
– В самом деле? А он ведь не женат? И красив, и язык хорошо подвешен. Или у вас уже есть кто-нибудь еще?
– Никого, да мне и не надо…
– Гм, он, пожалуй, слишком обтекаем, – сказал Марк, следя, как легко Саймон растворяется в толпе приглашенных. – Трудно понять, искренен он или нет. Может, вы и правы, если игнорируете какую-то заинтересованность с его стороны.
– Марк! – со смехом запротестовала Клодия. – Да никакой заинтересованности нет с обеих сторон. – По тому, как он соскользнул к прежнему стилю обращения, опекая и одновременно поддразнивая ее, можно было подумать, будто они вообще не расставались. Но было не так. И теперь в какой-либо мере более тесная дружба исключалась. – А если бы и была, то это вас никак не касается, – кротко заметила она.
– Я уверена, что ничего такого нет. Горничная, должно быть, неверно поняла совершенно безобидный жест вашего супруга. Она была расстроена, сознавала, что находится где не следует, ну и ляпнула первое, что пришло в голову, лишь бы отвлечь внимание…
– Во всяком случае, сказать этакое – паскудство. Таких безмозглых сучонок не следует принимать на службу в гостиницу. Если вы ее не уволите, я поговорю со старшим администратором. Уж он-то, будьте уверены, меня послушается…
– Ну, разумеется, девицу уволят, – не моргнув глазом соврала Клодия и при этом старалась не морщиться от сквернословия звезды. Но это было еще деликатно по сравнению с ее первым взрывом, сочетанием слез, ярости и, как догадывалась Клодия, опасной смеси алкоголя и переутомления. Элайза Митчелл завершала последний этап кругосветного турне, начавшегося в ее родной Англии, и напряжение, бесспорно, на ней сказывалось. С одной стороны, Клодия сочувствовала гневу знаменитой гостьи, порожденному изменой, но в глубине души считала, что гнев этот вымещен не на ком следует, и не хотела, чтобы явная супружеская вражда повредила ни в чем не повинной и работящей девушке.
Чтобы окончательно загладить инцидент, потребовалось еще двадцать минут, и когда Клодия вышла из номера люкс в коридор шестнадцатого этажа, то почувствовала некоторую усталость. Гостиничный охранник при ее появлении ухмыльнулся. Скандал начался на его глазах, и он позвонил в дирекцию охраны, оберегая несчастную горничную от града гостиничного инвентаря, обрушившегося на ее голову.
– Ну как, излили елей на бурные воды[3], мисс Лосон?
Клодия вздохнула:
– Будьте любезны, позвоните кастелянше и попросите прислать горничную, опытную и предпочтительно пожилую. Нужно заменить вазу и стулья. Но пусть мисс Митчелл с мужем сперва уйдут: через сорок пять минут у нее пресс-конференция.
– Будет сделано, мисс Лосон. А знаете, из вас хороший бы получился дипломат!
– Я иностранных языков не знаю, – ответила она и криво улыбнулась. – Хотя, кажется, я только что услышала от Элайзы Митчелл два-три слова, мне до сих пор неизвестных.
Она кивнула двум охранникам, стоящим по обе стороны стеклянного лифта, и, плавно опускаясь на первый этаж, с облегчением вздохнула. Ей неприятно было лгать, даже если она понимала, что лишь не правда – верная и желаемая реакция на истерику Элайзы Митчелл: Та знала правду, но не желала в этом признаться ни самой себе, ни кому-либо еще. Как координатор отдела связей с общественностью отеля «Барон Харбор-Пойнт», она часто была вынуждена сглаживать неловкие ситуации ради престижа гостиницы, но сегодняшняя ложь оказалась, пожалуй, самой большой и самой противной за время ее работы.
Глаза ее потемнели, она повернулась посмотреть на панораму веллингтонской бухты сквозь стеклянную стену лифта, и взгляд ее невидяще скользнул по армаде маленьких судов, приветствующих несколько военных фрегатов, которые шли в Веллингтон на ежегодный праздник флота.
Нет, эта ложь – не самая большая. Самая большая в ее жизни – та, гнусная, которую она швырнула в лицо Моргану Стоуну два года назад в отдельной больничной палате. Ложь, о которой она скоро пожалела, но так и не искупила. Предпочла отстранить. Притвориться, будто ни ее, ни его не существовало вообще. В темном, потаенном углу рассудка таилось понимание того, что она совершила преступление против ни в чем не виноватого человека и приговорила не только его к бремени сознания вины в смерти ребенка, но и себя – вечно об этом помнить.
Двери лифта раздвинулись, и каблуки Клодии зацокали по гладкому мраморному полу, пока она пересекала вестибюль, направляясь к столу регистрации.
– Клодия? Клодия?
Ее остановило прикосновение твердой мужской руки. Клодия повернулась и посмотрела на человека, не узнавая его, пока он широко, по-дружески не улыбнулся.
– Знаю, Клодия, что много времени прошло, но ведь не настолько же! Это я, Марк Стоун, – помните? Мы когда-то вместе жили. – И поскольку на его шутку она тоже не отреагировала, его красивое лицо посерьезнело. – Ой, я не хотел пробуждать неприятные воспоминания или что-то в этом роде, просто до того здорово опять вас увидеть…
Появление его, как будто по мысленному зову Клодии, настолько ее ужаснуло, что потребовалось несколько секунд, прежде чем она поняла: это реальность, а не фантазия, порожденная ее нечистой совестью.
– Здравствуйте, Марк, – сипло проговорила она и заставила себя улыбнуться, смотря на его невероятно красивое лицо. С болью она осознала, что почти два года его не видела. – Извините, я, задумалась. Я… Что вы здесь делаете? – Сердце ее затрепетало в смятении, а глаза нервно осматривали вестибюль.
– Деловое свидание, встреча с одним здешним постояльцем. А вы?.. – Он посмотрел на ее одежду и не сразу оценил значок с ее именем. – Вы что, работаете здесь – в отеле?
На этот раз она улыбнулась естественно, трепет у нее в груди слегка унялся. Он был один.
– Я тут заведую отделом связей с общественностью.
– Фантастика! И вы теперь живете в Веллингтоне! Почему же вы меня не разыскали? Я же вам говорил, если вы когда-нибудь здесь окажетесь…
– Я тут всего месяца два. Все еще осваиваюсь.
Клодия уклонялась от прямого ответа. Не могла же она сказать, что пыталась отказаться от перевода из оклендского отеля «Барон Лэйк-Пойнт» именно во избежание такой случайности. Однако ее просьбу отклонили, и она сочла себя чересчур осторожной. Столица Новой Зеландии – город большой, и вряд ли она бы наткнулась на Моргана Стоуна или его сына.
– Вы и ни на одно мое письмо не ответили, – продолжал Марк. – Я, знаете ли, за вас тревожился, гадал, а вдруг вы на меня рассердились за то, что я уехал так скоропалительно и почти сразу после вашего… после того, как вы потеряли ребенка…
– Ну конечно же, нет, я понимаю, – пробормотала она, и ее сердце екнуло от малейшего признака обиды в выражении его лица. Только этого ей не хватало – взвалить на себя бремя еще одной вины!
К несчастью, она слишком хорошо поняла, почему Морган Стоун вдруг решил помириться с сыном и предложил ему стать равноправным компаньоном, если тот вернется в Веллингтон. Поспешный отъезд Марка через три недели после того, как она лишилась ребенка, состоялся в результате его неловкого объяснения: дескать, он навестил дедушку и бабушку с материнской стороны, а те его убедили, что, возможно, отец в конце концов пойдет на компромисс.
– А после вашего отъезда у меня началась горячая пора – я поступила на курсы гостиничных работников, решила продать дом, и, боюсь, до писем у меня руки не дошли, – сказала она, пытаясь не отводить глаза от его глаз, в которых сквозил бесхитростный вопрос. Смущала его неподдельная радость при встрече с нею, но теперь она могла держаться непринужденнее. Она с облегчением поняла: он не знает ничего. Она ему не рассказала ни про посещение отца, ни про выкидыш, и, судя по всему, Морган Стоун тоже хранил тайну.
– Ну, доложу вам, выглядите вы сейчас здорово. Прямо-таки потрясающе!
Марк сохранил юношеский энтузиазм, и его неуемная хвала против желания обрадовала Клодию, хотя вряд ли она могла выглядеть хуже, чем в пору их знакомства! Она знала, что совсем теперь не похожа на прежнюю себя – бледную, болезненную. Кремово-ультрамариновая униформа женщин, служащих в отеле, шла ее черным волосам, смуглоте и узкобедрой, длинноногой фигуре, а благодаря гостиничному гимнастическому залу и прекрасному питанию, предоставляемому тем из персонала, кто жил в гостинице, она чувствовала себя сильнее и здоровее, чем когда-либо в жизни.
– Да и вы – ничего себе, – ответила она, увидев роскошный костюм, в который был облачен эллинский бог, и элегантный лоск, не оставивший и следа от неряшливости студенческих дней. – Вполне изысканный великосветский кавалер.
– Вы, должно быть, путаете меня с моим отцом, – поддразнивая, ухмыльнулся он, – это он изысканный, а я по сравнению с ним – всего-навсего щенок.
Эта легкая фраза, равно как и ее подтекст, заставила нервы Клодии напрячься. Неужели перед нею – тот молодой человек, что буйно клеймил непробиваемое бездушие отца, презирал его за деловую холодность?
– А как насчет встретиться попозже да вспомнить старину?
Старину? Клодия внутренне сжалась. Посмотрела на часы и автоматически переменила тон на официальный.
– Э-э-э-э… Да я довольно загружена, Марк. У меня у самой несколько встреч, вдобавок я провожу экскурсию за кулисы гостиницы для некоторых гостей, а затем надо присутствовать на дегустации шампанского, которую мы устроили для наших постоянных…
К ее изумлению и облегчению, Марк принял ее отказ, не споря, и пожал плечами, а в глазах у него промелькнула озорная искорка.
– Ну что ж. Может, как-нибудь в другой раз.
Какая радость – снова увидеть вас, Клодия. До встречи!
Слегка пораженная, как просто ей удалось избежать того, что могло бы оказаться неловким, причиняющим боль, Клодия проводила его взглядом. Она поверить не могла, что все получилось так легко.
И правильно, что не поверила.
Через шесть часов, когда Клодия, смеясь, пила шампанское в обществе высокого блондина, изящного, как борзая, она ощутила рядом чье-то присутствие и обернулась, смеясь.
– Говорил я вам, что мы увидимся, Клодия! – Марк ликовал от сюрприза, который устроил.
– Если вы хвастаетесь тем, что вломились без приглашения, Марк, то позвольте вас предупредить, что это Саймон Мур, наш старший администратор, – иронично произнесла Клодия, знакомя мужчин, и вскользь упомянула, что Марк, будучи студентом, снимал у нее в доме комнату.
– Я тут на строго законном основании, – поднял руки Марк. – В пригласительных билетах сказано, что каждый приглашенный имеет право привести с собой одного-двух гостей. А я – из гостей Тони. – Он указал на пожилого коренастого человека, беседующего с какой-то женщиной без кавалеров, и добавил, что сегодня они вместе обедали. – Не волнуйтесь, он тоже на вполне законном основании, – язвительно добавил он, видя, как Клодия метнула взгляд на левую руку его спутника, держащего бокал. – Он разведен[4], готов к новому браку. Если хотите, Клодия, я вас познакомлю.
– Лучше вам не заниматься сводничеством, – с непринужденной улыбкой заметил Саймон. – Клодия уже состоит в браке – с гостиничным делом, не меньше, чем я, и за это я ей благодарен. Несомненно, она прекрасная работница – всегда полным-полна идей, и за краткий срок, что она здесь, успела сотворить чудеса для имиджа «Харбор-Пойнта».
– Ох, Саймон, спасибо, – ласково улыбаясь, пробормотала Клодия и при этом подумала, что он слегка пересолил.
– Просто занимаюсь связями с общественностью, – ответил он со смешинкой в карих глазах. – Как вы часто говорите, милая, если дуть в свою трубу, послышится одна-единственная, часто неприятная нота, а если каждый подует в трубу другого, получится гармоничный оркестр. Ну что ж, пожалуй, пойду – дела! – Он похлопал Клодию по плечу и кивнул Марку. – Очень интересно было с вами познакомиться, мистер Стоун. Надеюсь, вам у нас понравится.
– Я в этом уверен, – пробормотал Марк. – У вас с ним что-нибудь есть, Клодия?
– Он мой начальник, Марк. – Клодию задело его предположение. Они с Саймоном прекрасно ладили, а на нечто большее и намека не было.
– В самом деле? А он ведь не женат? И красив, и язык хорошо подвешен. Или у вас уже есть кто-нибудь еще?
– Никого, да мне и не надо…
– Гм, он, пожалуй, слишком обтекаем, – сказал Марк, следя, как легко Саймон растворяется в толпе приглашенных. – Трудно понять, искренен он или нет. Может, вы и правы, если игнорируете какую-то заинтересованность с его стороны.
– Марк! – со смехом запротестовала Клодия. – Да никакой заинтересованности нет с обеих сторон. – По тому, как он соскользнул к прежнему стилю обращения, опекая и одновременно поддразнивая ее, можно было подумать, будто они вообще не расставались. Но было не так. И теперь в какой-либо мере более тесная дружба исключалась. – А если бы и была, то это вас никак не касается, – кротко заметила она.