Страница:
Торопясь, мы полетели прямо в Копенгаген, как всегда веря в свою удачу. В аэропорту мы начали произносить нашу мантру и пристроились за двумя полицейскими, которые вели двух арестованных гренландцев через паспортный контроль и таможню. Служащие решили, что мы тоже полицейские, и пропустили нас без проверки.
Наши дорогие родители вовсе не выглядели счастливыми. Они не разделяли наше чувство вольных борцов за благородное дело внутренней свободы, помощников людей на пути избавления от агрессии и алкоголя.
Они видели, что их дети в большой беде: в некоторых датских газетах уже говорилось о том, чем, по подозрению полиции, мы занимались, но без доказательств.
Вскоре после нашего возвращения вторая посылка прибыла и была обнаружена таможней. Почувствовав запах благовоний, они что-то заподозрили, открыли головы и обнаружили гашиш, который мы собирались разбросать над Копенгагеном. Посылка была адресована не нам и послана не нами, так что мы оставались чистенькими, но тучи над нашими головами сгущались, и мы чувствовали, как защитная стена вокруг нашей деятельности рушится. Число арестованных друзей увеличивалось, и, в то же время, наши защитные диаграммы, казалось, исчезли с лица земли. Мы нигде не могли их найти.
Следующее предупреждение пришло, когда мы ехали, пробираясь сквозь метель, к нашему дому в шведских лесах. Нас оштрафовали за превышение скорости, чего раньше никогда не случалось. Мы едва успели спрятать самое ценное в домах наших друзей перед приходом полиции.
Мы могли затаиться в южной Европе, пока всё не утихнет. Однако все знаки явно на что-то указывали, и мы должны были пройти через события, развитие которых зарождалось сейчас. Разве нам не сказали о многом заранее, и разве лама не пообещал нам, несмотря ни на что, свою защиту? Мы знали, что он, по меньшей мере, влияет на происходящее, и отдали себя во власть закона причины и следствия.
Полиция потрудилась на славу. Они соединили все возможные концы и имели достаточно сведений, чтобы задержать нас. Это было как раз то время в Дании, когда контрабанду хотели превратить из мелкой провинности в уголовное преступление, и для этого нужны были показательные процессы и широкое освещение в средствах массовой информации. В такой маленькой стране, как наша, с высокими таможенными пошлинами и длинной береговой линией, контрабанда - традиционна, и мы всегда смотрели на наши занятия как на захватывающий джентльменский спорт. Тем временем, однако, этим ремеслом занялись иностранцы, и они прибегали далеко не к джентльменским методам. Более того, во всё больших количествах поступали действительно губительные виды наркотиков, такие как производные опиума, которые были популярны среди неблагополучных слоев общества, не имевших альтернативы.
Очевидно, благородная фаза расширения сознания закончилась, и правительство имело свои основания для того, чтобы желать покончить с этим.
Хотя мы с Ханной всегда жили предельно дёшево, предпочитая роскоши свободу, полиция всё же смогла доказать, что мы тратили на путешествия и машины (наши единственные реальные расходы тогда, как и сейчас) больше, чем я мог заработать на своей преподавательской работе.
Итак, в чём сознаться? Мы должны были в чём-то уступить, иначе женщина, которой была послана вторая посылка с головами Будды, рожала бы в тюрьме. Кроме того, я скорее хотел избавить от этой истории Ханну - маленькие комнаты без ручек на дверях изнутри не вполне соответствовали её вкусу. Итак, я решил признаться в том, что они уже могли доказать. Я заявил, что Ханна знала мало, почти ничего, о моих махинациях, а что касается других, то мне известен только один араб по имени Джо. Я повторял эту историю на всех допросах, объясняя полицейским, что ни при каких обстоятельствах не стал бы «стучать» на друзей. Двум полицейским, которые допрашивали меня, это не нравилось, но, будучи участниками движения Сопротивления во второй мировой войне, они очень хорошо меня понимали.
Однако я знал, что дело нужно как можно скорее довести до суда, чтобы они не успели получить информацию с Ближнего Востока, которую уже запросили; иначе у нас были бы крупные неприятности. Я во что бы то ни стало должен был придать нашему делу крайнюю срочность.
Итак, в одно прекрасное утро я вонзил нож в свою грудь, медленно и сознательно, ведя его вдоль рёбер, чтобы не поранить себя слишком сильно. Боль не была нестерпимой; самым неприятным был шум, с которым мускулы отрывались от рёбер. Но нож по рукоятку в груди выглядел достаточно драматично, и власти действительно решили, что я хотел покончить с собой. Меня положили в тюремный госпиталь, и судебное разбирательство ускорилось.
Мы с Ханной, хоть и виделись только раз за всё это время, оставались в постоянном контакте. В каждодневных письмах мы указывали час, когда что-то всплывало в уме кого-то из нас, и это чаще всего было взаимосвязанно.
Полицейские, читавшие нашу переписку, вскоре бросили затею настроить нас друг против друга. Известный психолог, которому мы позднее показали эти письма, сказал, что никогда не видел ничего подобного.
Неудивительно, что свой первый опыт медитации я получил, обучая другого человека. Моим соседом в больничной камере оказался один бедняга, который, хотя явно имел проблемы с головой, почему-то не оказался под широкими крыльями государства. Вместо этого он стал взломщиком-одиночкой и достиг больших высот в этом ремесле. История его жизни была запутанной, и я не мог не сочувствовать человеку в таком расстроенном, мятущемся состоянии ума. Однажды я услышал, как говорю ему: "Что тебе нужно, это - медитация". Мне самому этот предмет был известен только из тибетской книги, но, чтобы хотя бы показать ему, на что это похоже со стороны, я принял прямую позу сидя, известную мне по изображениям и статуям Будды.
Лама Оле и Ханна Нидал
Едва я уселся, произошло нечто поразительное и неожиданное: всё засветилось, и я как бы поплыл по воздуху, - я больше не чувствовал своего тела. Во лбу стало собираться какое-то сладкое давление, подобное лёгкому ветерку под черепом. Отчётливо ощущалось присутствие Ламы, Ханны, моих родителей и друзей -всего самого лучшего; это была огромная радость. Ханна очень хорошо почувствовала эту великую открытость и в своём следующем письме спросила: "Что ты делал в это время? Это, наверное, было что-то очень хорошее". С тех пор мы оба медитировали по несколько часов в день.
К тому времени, когда меня опять перевели в одиночную камеру, я решил, что государство пригласило нас научиться медитации, и с тех пор мы ничем другим почти не занимались. Это приносило много блаженства - также и то давление в наших головах, которое двигалось от лба к макушке. Из-за его силы я стал подозревать, что подхватил какое-то заболевание в Непале, но ощущение казалось таким "верным", что я не хотел никого в это вовлекать. Это тоже каким-то образом было связано с нашим ламой, да и что вообще можно рассказать доктору о внутренних ощущениях? Я предпочёл риск болезни потере чудесного чувства абсолютного единства.
Тем временем один из полицейских нашёл и принёс наших защитников, и однажды ночью я ощутил силу этих диаграмм.
Мне всегда удавалось наполнять свою жизнь захватывающими переживаниями. Ещё в детстве самые высокие деревья были недостаточно высоки для меня, а позднее самые скоростные мотоциклы были недостаточно быстрыми, и я никогда не знал, на самом деле, ни страха, ни беспокойства. Если другие в опасных ситуациях пасуют, что вызывает чувства страха и разделён-ности, я бросаюсь с головой в происходящее и испытываю при этом много радости.
Однажды ночью я проснулся в камере с ощущением давления в сердце, которое было похоже на страх, настоящий страх. Я почувствовал, что это связано с защитой вокруг моей шеи, снял её и положил на полку над моей койкой. Давление в сердце прекратилось, и я смог уснуть. Камеры ночью совершенно темны - у нас были отличные слуги, которые даже выключали и включали за нас свет, - но на следующее утро я увидел, что произошло: одна из нитей вокруг диаграммы развязалась и изменила форму. Я придал ей прежнее положение, и с тех пор очень внимательно следил за физическим состоянием моих защитников. Хорошо хранить такую диаграмму в мешочке.
Тогда же мне принесли книгу "Тибетская йога и тайные доктрины", которая сопровождала нас во время последнего путешествия, и теперь у меня была масса времени для того, чтобы сконцентрироваться на её содержании. Переписываясь каждый день, мы страница за страницей изучали медитации высших уровней практики и погружались в схожие чудесные ощущения. Благодаря скорее удаче, чем мудрости, и частому ощущению того, что эти практики нам знакомы, мы успешно применяли весьма передовые методы - техники, требующие, на самом деле, посвящения от уполномоченного учителя и многих лет подготовки.
После моего притворного самоубийства процесс ускорился, и через шесть недель мы предстали перед судом. Имя судьи было Уайт (по-английски "белый", прим. пер.), что мы посчитали добрым знаком.
Я давал свои показания словно в трансе, слыша свой собственный голос и в то же время с таким ощущением, будто говорю не я. Я рассказал им, как глубоко мы верили в расширение сознания, и что гашиш помог нам стать менее агрессивными и более открытыми к другим. Я также рассказал им о случаях исцеления и о ламе в Непале. Наркотики, исцеления, освобождение сознания! В то время мы смешивали всё это и думали, что, если так хороши плоды, дерево тоже хорошее. Мы не видели, что в этой игре участвовали очень разные плоды и деревья. Главные следователи постепенно переходили на нашу сторону. В суде распространилось необычное чувство всеобщей взаимной симпатии, и в конце даже окружной прокурор защищал нас.
Приговор был как нельзя более снисходительным в нашем случае: Ханна могла идти домой, а я должен был просидеть четыре месяца. Учитывая время, проведённое под следствием, я выйду на свободу в середине лета.
Высшие чины в полиции, однако, этому не обрадовались. Они знали, что мы создавали им неприятости в течение многих лет. Сами или вместе с друзьями, мы мешали им, как только могли, и помогали попавшим в беду. Мы заметали следы наших товарищей, помогали им укрываться и прятать товар и лично мстили тем полицейским, которые переходили границы дозволенного. Столь мягкий приговор вызвал большое неудовольствие, и полицейские мгновенно подали апелляционную жалобу. По всей видимости, они хотели крови и надеялись, что на этот раз у них будут новые, в большей степени инкриминирующие улики с Ближнего Востока. Дело пахло керосином. В довершение ко всему, суд высшей инстанции был загружен, и апелляция не могла быть рассмотрена раньше сентября. Было начало апреля, и они хотели продержать меня всё это время.
Ханна заболела, узнав эти новости, а я кипел от гнева. Теперь мы сконцентрировались на двух возможностях: или лама поможет нам, как он только что это сделал (хотя мы не представляли себе, каким образом), или мы попытаемся применить последнюю медитацию в этой книге - перенесение сознания, которое называется по-тибетски "Пхова". С её помощью ум практикующего может сознательно покидать тело.
Практики этого типа применяются в буддизме Алмазного Пути. Одна из них, называемая "Пхова Дронгджуг", была любимым методом великого тибетского йогина Марпы.
Она позволяет перенести ум из одного тела в другое; но, так как многие использовали её для различных проделок, мастера позволили её передаче прерваться. Впервые бегло просмотрев описания медитаций в книге, мы не уловили истинную цель этого метода. Нам казалось, что, пока я нахожусь в тюрьме, мы сможем покидать свои тела, оставляя их спящими, и наши умы будут свободно "гулять" вместе. Это поучение, однако, существует для того, чтобы перемещаться в "Чистую Страну". Оно относится к значительно более важному перенесению сознания в момент физической смерти.
Читатель, конечно, может спросить, как мы могли верить в такие вещи, проучившись столько лет в лучших университетах и даже преподавая такие предметы, как философия и иностранные языки.
Однако, в силу нашего опыта, мы с Ханной полностью разделяли взгляды нашего модернистского поколения. Мы были убеждены, что единственные ограничители ума - это невежество и стереотипное мышление, а его истинная природа неограниченна. Это понимание превратилось в непоколебимую уверенность в последующие годы. Тогда это было для нас скорее теорией - бледной по сравнению с той работой, которая ждала нас впереди.
В нашем затруднительном положении мы написали Ламе Че-чу, поведав ему о том, что происходит, и через три недели после суда случилось нечто уникальное в истории датского правосудия. Безо всякой причины, апелляция была отклонена.
Прокурор высшей инстанции и отделение, занимающееся наркотиками, ужасно разозлились, предположив, что кто-то в Министерстве Юстиции сошёл с ума.
Мы также знаем, что в это время Лама Чечу заперся на пять дней в своей комнате в Непале. Он совершал разновидность медитации сна, в которой ум в форме того или иного Будды может покидать тело и свободно путешествовать. Разве удивительно, что мы так любим его?
После трёх восхитительных недель одиночного заключения последние несколько недель, проведённые в компании других заключённых, не были насыщены событиями. Я занимался тем, что изучал жизнь драчунов, мошенников и пьяниц, которым невозможно было не сочувствовать. Они были очень привязаны к этому миру как к реальному, что делало весьма реальным также и страдание.
Мы отметили моё освобождение в середине лета, славно попировав. Ханна и я были несказанно счастливы снова быть вместе, и от души радовались наши друзья, а особенно - наши чудесные родители. Мы решили никогда больше не идти на такой риск, который приводит к вынужденной разлуке, понимая, что это означало конец занятий контрабандой.
В то время я имел возможность сделать некоторые выводы из переживаний, повторявшихся в тюрьме. Навещавшие меня друзья часто тайком передавали кусочки гашиша, и позднее, куря его в камере, я, к своему изумлению, обнаруживал, что он вовсе не способствует медитации, а даже делает её более слабой и поверхностной.
Вневременный покой, концентрация и радость исчезали при первой затяжке, и сознание наводняли спутанные мысли. Казалось, все добрые духи вдруг куда-то уходили. Однако следующие недели после моего освобождения превратились в один
сплошной праздник, и это понимание растворилось в компанейских облаках дыма. Мы снова были режиссёрами в наркотическом театре с традициями.
К счастью, наша связь с Ламой Чечу ни в каком состоянии ума не могла потеряться. Сладкое медитативное давление присутствовало постоянно, обещая раскрыть новые измерения в любой момент.
Во всём виделся многоплановый, расширяющий смысл. Наш мир оставался целостным, и мы чувствовали рост. Через несколько месяцев пришёл знак, которого мы ждали. В Данию приехал наш рыжеволосый приятель Алан, с которым мы покоряли горы в Шотландии. Его американский друг Билл захотел поехать в Непал на подержанном автобусе "фольксваген". Мы купили его, собрали рюкзаки и поехали.
Глава четвёртая
Поездка в Непал
М
ало что переменилось в жарких странах за это время. Стиль вождения и поведения турок словами не опишешь. Они любят оставлять свои грузовики НОЧЬЮ с выключенными фарами посреди дороги. На обочине через каждые несколько миль видны остовы разбитых машин. Мы туркам не уступали, а кое в чём даже превзошли.
Еда в Турции хорошая, много белков. Всё бы ничего, но чем дальше к востоку, тем больше насилия и подавленности появлялось среди взрослых, а стриженные наголо мальчишки со старческими лицами швыряли камни в нашу машину. Мужчины, не снимая шапок, сидели без дела, явно всем недовольные, и попивали чай, с сахаром, но в то же время горький,, а женщин не было видно вообще.
В Иране стали жить побогаче. Раньше во время путешествий через эту страну наши машины еле выживали, но сейчас северная дорога вдоль побережья Каспийского моря была почти завершена. Это было чудесно - вести машину по асфальту, а в остальном нас мало что здесь привлекало, и уж меньше всего люди. Нередко нам приходилось прямо-таки заставлять их вести себя хоть немного цивилизованно по отношению друг к другу.
Афганистан снова был оазисом на пути - местом, где можно укрепить пошатнувшуюся веру в человечество. Тогда ещё не было талибов, и мы чувствовали себя хорошо среди спокойных, не очень-то общительных людей, которые как бы знали своё место, не нуждаясь в играх. Мы соприкасались с нетронутой культурой, где хотя бы мужчины были удовлетворены своими ценностями и не спешили променять их на вольности современного мира. От них веяло извечным простором пустыни. Однако и тут уже появлялись молодые люди, работающие зазывалами, и ужасное "Эй, мистер!" стало чаще раздаваться на улицах. Это напоминало Марокко начала 60-х годов, где мне приходилось наблюдать, как с каждым годом слабела и распродавалась ещё одна, когда-то самодостаточная, культура. В Афганистане, правда, дело не зашло так далеко, и люди пока знали себе цену. Здесь, если не нужно было вступить в контакт, то никто к вам и не приставал, - вы всё ещё были гостем, а не потенциальной добычей. Они не приклеивались к вашим пяткам, как в Турции или Иране, и не глазели на западных девушек, одетых по-европейски и так не похожих на местных женщин, в своём облачении смахивавших то ли на ходячие палатки, то ли на мумии.
С Гератом, первым настоящим городом на нашем пути через Афганистан, было связано множество забавных воспоминаний. Здесь для нас начинался настоящий "Восток". В 1966 году трое датчан - "Харальд-Пророк", Андерс и я - взобрались на стену замка между старым и новым городом, взбесив солдат, охранявших пушку (похоже, старейшую в мире). Теперь Харальд был последователем индуистского гуру, а Андерс, который так и не бросил наркотики, умер вскоре после этого на куче навоза в Карачи. Отчего - никто не знал, может быть, от запущенной дизентерии. Когда мы видели его в последний раз, он был совсем не в себе, везде ему чудились злые царицы-цыганки. Наркотики прошлись по нему катком.
Ходячая палатка в Афганистане
Со времени нашей первой поездки на восток, когда мы брали с собой Кристиана со сломанным позвоночником, всё оставалось по-прежнему. Тот уже побывал в Афганистане в начале 60х и помог нам также открыть тропу в Марокко. Он регулярно вызывался курить гашиш за покойника (обычай, распространённый в некоторых племенах), а потому по вечерам нередко скакал по улицам в чём мать родила. Ему пришлось познакомиться изнутри с несколькими каталажками от Герата до Кабула. В Карачи он тоже провёл какое-то время в тюрьме, где его ежедневно избивали надзиратели, а в довершение всего подхватил гепатит. Из окна он сиганул (и стал калекой) позже: однажды под воздействием кислоты ему показалось, что у него взорвалась печень, и он захотел побыстрее со всем покончить. В Кандагаре, Кабуле и других городах по дороге хорошо знакомые с ним полицейские не раз подходили к нему и спрашивали: "Привет, мистер Кристиан! Как у вас теперь с головой?"
В Герате мы обнаружили всё те же маленькие гостиницы; тамошние клопы отличались хорошим вкусом, похожим на мой: им особенно нравилась Ханна. Вода из кранов не текла никогда, а в задней комнате по-прежнему находилась фабрика по изготовлению "афган-колы". "Афган-кола" - это ядовитое зелёное или фиолетовое пойло в бутылках из-под кока-колы. Глоток-другой, и минут через десять европеец бежит в уборную, перед которой, ясное дело, топчется нетерпеливая очередь. Оттуда - в ближайшую аптеку за антибиотиками. В аптеках же, помимо средств от поноса, имелось много других замечательных вещей. Без рецепта продавались ампулы отличного немецкого морфия, и фармацевтов изумляло, как много молодых больных иностранцев нуждалось именно в этом лекарстве. Прирождённые торговцы, они быстро научились взвинчивать цены до тех пор, пока выдерживал рынок.
Местный гашиш был "забойным". Он был мягкий, тёмно-зелёный и совсем не такой, как ливанский или непальский. Выращивали его на севере, рядом с бывшей русской границей, и часто целые группы любителей после его употребления не могли пошевелиться. Во время сбора урожая крестьяне бегают по полю в длинных замшевых плащах. Потом они соскабливают с них клейкую смолу высшего качества; в то время её продавали по пятнадцать долларов за килограмм.
Проезжая через Афганистан
Не представляли опасности для желудка большие лепёшки -они везде хорошие - и микроскопические яйца. Йогурт тоже был неплохой, если слить воду. Говорят, что культура йогурта убивает туберкулёзную палочку, поражающую большинство местных коров. Однако каждому, кто хочет остаться здоровым, рекомендуется употреблять в пищу в основном лишь хлеб и, конечно, чай, которым торгуют везде. Он подаётся в чайниках, которые чинят до тех пор, пока они не превращаются в произведения искусства мозаики, стоит меньше двух центов за чашку и даёт вам силы передвигаться с места на место даже в самое знойное время дня.
Дорога из Герата на юго-запад, построенная русскими, использовалась очень мало. Встречались иной раз старенькие школьные автобусы, пожертвованные США, битком набитые людьми и животными, которые только что не вываливались из окон, или машина индийца или пакистанца, который заработал денег в Англии и возвращался домой. Иногда приходилось стоять, пропуская стадо верблюдов, не спеша переходивших дорогу, а в остальное время мы были наедине с многоцветием пустыни.
В гостинице Али в Кандагаре мы снова встретили нескольких приятелей из Дании. Здесь часто устраивались круглосуточные празднества, и отель так и оставался местом встречи для всевозможных искателей приключений. Али за это время успел купить ещё одну гостиницу, а его брат был недоволен жизнью. Он купил себе новую жену за 1000 долларов, но она не хотела с ним спать.
Группа постояльцев недавно попрощалась с останками Айка, легендарного певца и сочинителя. Мы кутили здесь вместе всего год назад. В октябре 1967 года он первым в Дании стал употреблять гидробромиды, известные в медицине под названием "роми-лар", и подарил нам волшебную осень - эксперименты с коллективным сознанием (когда все люди в комнате делали и говорили одно и то же). Сейчас, не сумев перейти границу из Пакистана в Индию, он принял сверхдозу и убил себя этим. В оставленной им записке говорилось: "Это всё я сам. Никто не виноват - только негативная сила во мне самом". Одним из его последних зрительных впечатлений могло быть изображение Будды, и это нас порадовало. Мы знали, что это помогает получить хорошее перерождение.
В Пакистан мы решили ехать по южной дороге, проходящей через Кветту, так как северную, через Кабул и перевал Хайбер, знали по прошлым поездкам. Недалеко от пакистанской границы нам вздумалось помянуть Айка - уколоться, как во время нашей последней встречи с ним, тем более что достать хороший морфий там ничего не стоило. Меня, правда, это не очень вдохновляло. Дважды переболев гепатитом, в
Будда в Бодхгайя
Большая ступа в Бодхгайя
В начале 60-х годов в Марокко и в середине 60-х в Лондоне, к инъекциям я относился с подозрением. В последний раз, когда мне предложили шприц морфия, со стены ни с того ни с сего сорвалась книжная полка, пролетела, против всех законов природы, по странной траектории через комнату и угодила мне острым углом прямо в го* лову. И это в Дании, где землетрясений не бывает вообще. Я чувствовал, что и теперь это мне даром не пройдёт, но нельзя было отказываться и портить веселье. На этот раз я не испытал никакого кайфа - сразу только тяжесть. Мне подумалось, что это не по душе моим защитникам, и я решил быть настороже. Перед самой пакистанской границей мы увидели горы очень странных очертаний. Они напоминали груды огромных камней; подобные образования я видел ещё только в Родезии. Биллу с Аланом захотелось на них забраться. На этот раз я не пытался залезть наверх первым по самому трудному маршруту, а держался позади всех и ждал чего-нибудь худого. Так и вышло. Билл лез впереди меня и нечаянно столкнул ногой большой камень. Словно в замедленной съёмке, я увидел, как он летит на меня. Я прямо-таки прилип к горному склону, и всё же меня стукнуло по икре. До самого Дели я едва мог ходить, и боль и кровь были хорошим уроком. Это был последний укол в моей жизни.
Ехать по южной дороге через Пакистан было скверно. Начиная с Турции, местные жители умеют быстро делать из круглой, неаккуратной ямы аккуратную квадратную, но этим, видимо, и ограничиваются. Грузовики и автобусы всячески стараются вытеснить тебя с дороги, и, чтобы проехать, поневоле пускаешься на всякие трюки. Высокие, европейского вида мужчины, увешанные ружьями, пистолетами, саблями и патронташами, выглядят как ходячие крепости, и изредка мелькающие женщины носят на себе целые палатки, украдкой взглядывая на мир сквозь сетку, вшитую в ткань. На оружии написано "Made in Germany" ("Сделано в Германии"), причём буква "G" часто написана зеркально или перевёрнута, и похоже было, что поворачиваться спиной к этим людям не менее опасно, чем стоять перед ними.
Наши дорогие родители вовсе не выглядели счастливыми. Они не разделяли наше чувство вольных борцов за благородное дело внутренней свободы, помощников людей на пути избавления от агрессии и алкоголя.
Они видели, что их дети в большой беде: в некоторых датских газетах уже говорилось о том, чем, по подозрению полиции, мы занимались, но без доказательств.
Вскоре после нашего возвращения вторая посылка прибыла и была обнаружена таможней. Почувствовав запах благовоний, они что-то заподозрили, открыли головы и обнаружили гашиш, который мы собирались разбросать над Копенгагеном. Посылка была адресована не нам и послана не нами, так что мы оставались чистенькими, но тучи над нашими головами сгущались, и мы чувствовали, как защитная стена вокруг нашей деятельности рушится. Число арестованных друзей увеличивалось, и, в то же время, наши защитные диаграммы, казалось, исчезли с лица земли. Мы нигде не могли их найти.
Следующее предупреждение пришло, когда мы ехали, пробираясь сквозь метель, к нашему дому в шведских лесах. Нас оштрафовали за превышение скорости, чего раньше никогда не случалось. Мы едва успели спрятать самое ценное в домах наших друзей перед приходом полиции.
Мы могли затаиться в южной Европе, пока всё не утихнет. Однако все знаки явно на что-то указывали, и мы должны были пройти через события, развитие которых зарождалось сейчас. Разве нам не сказали о многом заранее, и разве лама не пообещал нам, несмотря ни на что, свою защиту? Мы знали, что он, по меньшей мере, влияет на происходящее, и отдали себя во власть закона причины и следствия.
Полиция потрудилась на славу. Они соединили все возможные концы и имели достаточно сведений, чтобы задержать нас. Это было как раз то время в Дании, когда контрабанду хотели превратить из мелкой провинности в уголовное преступление, и для этого нужны были показательные процессы и широкое освещение в средствах массовой информации. В такой маленькой стране, как наша, с высокими таможенными пошлинами и длинной береговой линией, контрабанда - традиционна, и мы всегда смотрели на наши занятия как на захватывающий джентльменский спорт. Тем временем, однако, этим ремеслом занялись иностранцы, и они прибегали далеко не к джентльменским методам. Более того, во всё больших количествах поступали действительно губительные виды наркотиков, такие как производные опиума, которые были популярны среди неблагополучных слоев общества, не имевших альтернативы.
Очевидно, благородная фаза расширения сознания закончилась, и правительство имело свои основания для того, чтобы желать покончить с этим.
Хотя мы с Ханной всегда жили предельно дёшево, предпочитая роскоши свободу, полиция всё же смогла доказать, что мы тратили на путешествия и машины (наши единственные реальные расходы тогда, как и сейчас) больше, чем я мог заработать на своей преподавательской работе.
Итак, в чём сознаться? Мы должны были в чём-то уступить, иначе женщина, которой была послана вторая посылка с головами Будды, рожала бы в тюрьме. Кроме того, я скорее хотел избавить от этой истории Ханну - маленькие комнаты без ручек на дверях изнутри не вполне соответствовали её вкусу. Итак, я решил признаться в том, что они уже могли доказать. Я заявил, что Ханна знала мало, почти ничего, о моих махинациях, а что касается других, то мне известен только один араб по имени Джо. Я повторял эту историю на всех допросах, объясняя полицейским, что ни при каких обстоятельствах не стал бы «стучать» на друзей. Двум полицейским, которые допрашивали меня, это не нравилось, но, будучи участниками движения Сопротивления во второй мировой войне, они очень хорошо меня понимали.
Однако я знал, что дело нужно как можно скорее довести до суда, чтобы они не успели получить информацию с Ближнего Востока, которую уже запросили; иначе у нас были бы крупные неприятности. Я во что бы то ни стало должен был придать нашему делу крайнюю срочность.
Итак, в одно прекрасное утро я вонзил нож в свою грудь, медленно и сознательно, ведя его вдоль рёбер, чтобы не поранить себя слишком сильно. Боль не была нестерпимой; самым неприятным был шум, с которым мускулы отрывались от рёбер. Но нож по рукоятку в груди выглядел достаточно драматично, и власти действительно решили, что я хотел покончить с собой. Меня положили в тюремный госпиталь, и судебное разбирательство ускорилось.
Мы с Ханной, хоть и виделись только раз за всё это время, оставались в постоянном контакте. В каждодневных письмах мы указывали час, когда что-то всплывало в уме кого-то из нас, и это чаще всего было взаимосвязанно.
Полицейские, читавшие нашу переписку, вскоре бросили затею настроить нас друг против друга. Известный психолог, которому мы позднее показали эти письма, сказал, что никогда не видел ничего подобного.
Неудивительно, что свой первый опыт медитации я получил, обучая другого человека. Моим соседом в больничной камере оказался один бедняга, который, хотя явно имел проблемы с головой, почему-то не оказался под широкими крыльями государства. Вместо этого он стал взломщиком-одиночкой и достиг больших высот в этом ремесле. История его жизни была запутанной, и я не мог не сочувствовать человеку в таком расстроенном, мятущемся состоянии ума. Однажды я услышал, как говорю ему: "Что тебе нужно, это - медитация". Мне самому этот предмет был известен только из тибетской книги, но, чтобы хотя бы показать ему, на что это похоже со стороны, я принял прямую позу сидя, известную мне по изображениям и статуям Будды.
Лама Оле и Ханна Нидал
Едва я уселся, произошло нечто поразительное и неожиданное: всё засветилось, и я как бы поплыл по воздуху, - я больше не чувствовал своего тела. Во лбу стало собираться какое-то сладкое давление, подобное лёгкому ветерку под черепом. Отчётливо ощущалось присутствие Ламы, Ханны, моих родителей и друзей -всего самого лучшего; это была огромная радость. Ханна очень хорошо почувствовала эту великую открытость и в своём следующем письме спросила: "Что ты делал в это время? Это, наверное, было что-то очень хорошее". С тех пор мы оба медитировали по несколько часов в день.
К тому времени, когда меня опять перевели в одиночную камеру, я решил, что государство пригласило нас научиться медитации, и с тех пор мы ничем другим почти не занимались. Это приносило много блаженства - также и то давление в наших головах, которое двигалось от лба к макушке. Из-за его силы я стал подозревать, что подхватил какое-то заболевание в Непале, но ощущение казалось таким "верным", что я не хотел никого в это вовлекать. Это тоже каким-то образом было связано с нашим ламой, да и что вообще можно рассказать доктору о внутренних ощущениях? Я предпочёл риск болезни потере чудесного чувства абсолютного единства.
Тем временем один из полицейских нашёл и принёс наших защитников, и однажды ночью я ощутил силу этих диаграмм.
Мне всегда удавалось наполнять свою жизнь захватывающими переживаниями. Ещё в детстве самые высокие деревья были недостаточно высоки для меня, а позднее самые скоростные мотоциклы были недостаточно быстрыми, и я никогда не знал, на самом деле, ни страха, ни беспокойства. Если другие в опасных ситуациях пасуют, что вызывает чувства страха и разделён-ности, я бросаюсь с головой в происходящее и испытываю при этом много радости.
Однажды ночью я проснулся в камере с ощущением давления в сердце, которое было похоже на страх, настоящий страх. Я почувствовал, что это связано с защитой вокруг моей шеи, снял её и положил на полку над моей койкой. Давление в сердце прекратилось, и я смог уснуть. Камеры ночью совершенно темны - у нас были отличные слуги, которые даже выключали и включали за нас свет, - но на следующее утро я увидел, что произошло: одна из нитей вокруг диаграммы развязалась и изменила форму. Я придал ей прежнее положение, и с тех пор очень внимательно следил за физическим состоянием моих защитников. Хорошо хранить такую диаграмму в мешочке.
Тогда же мне принесли книгу "Тибетская йога и тайные доктрины", которая сопровождала нас во время последнего путешествия, и теперь у меня была масса времени для того, чтобы сконцентрироваться на её содержании. Переписываясь каждый день, мы страница за страницей изучали медитации высших уровней практики и погружались в схожие чудесные ощущения. Благодаря скорее удаче, чем мудрости, и частому ощущению того, что эти практики нам знакомы, мы успешно применяли весьма передовые методы - техники, требующие, на самом деле, посвящения от уполномоченного учителя и многих лет подготовки.
После моего притворного самоубийства процесс ускорился, и через шесть недель мы предстали перед судом. Имя судьи было Уайт (по-английски "белый", прим. пер.), что мы посчитали добрым знаком.
Я давал свои показания словно в трансе, слыша свой собственный голос и в то же время с таким ощущением, будто говорю не я. Я рассказал им, как глубоко мы верили в расширение сознания, и что гашиш помог нам стать менее агрессивными и более открытыми к другим. Я также рассказал им о случаях исцеления и о ламе в Непале. Наркотики, исцеления, освобождение сознания! В то время мы смешивали всё это и думали, что, если так хороши плоды, дерево тоже хорошее. Мы не видели, что в этой игре участвовали очень разные плоды и деревья. Главные следователи постепенно переходили на нашу сторону. В суде распространилось необычное чувство всеобщей взаимной симпатии, и в конце даже окружной прокурор защищал нас.
Приговор был как нельзя более снисходительным в нашем случае: Ханна могла идти домой, а я должен был просидеть четыре месяца. Учитывая время, проведённое под следствием, я выйду на свободу в середине лета.
Высшие чины в полиции, однако, этому не обрадовались. Они знали, что мы создавали им неприятости в течение многих лет. Сами или вместе с друзьями, мы мешали им, как только могли, и помогали попавшим в беду. Мы заметали следы наших товарищей, помогали им укрываться и прятать товар и лично мстили тем полицейским, которые переходили границы дозволенного. Столь мягкий приговор вызвал большое неудовольствие, и полицейские мгновенно подали апелляционную жалобу. По всей видимости, они хотели крови и надеялись, что на этот раз у них будут новые, в большей степени инкриминирующие улики с Ближнего Востока. Дело пахло керосином. В довершение ко всему, суд высшей инстанции был загружен, и апелляция не могла быть рассмотрена раньше сентября. Было начало апреля, и они хотели продержать меня всё это время.
Ханна заболела, узнав эти новости, а я кипел от гнева. Теперь мы сконцентрировались на двух возможностях: или лама поможет нам, как он только что это сделал (хотя мы не представляли себе, каким образом), или мы попытаемся применить последнюю медитацию в этой книге - перенесение сознания, которое называется по-тибетски "Пхова". С её помощью ум практикующего может сознательно покидать тело.
Практики этого типа применяются в буддизме Алмазного Пути. Одна из них, называемая "Пхова Дронгджуг", была любимым методом великого тибетского йогина Марпы.
Она позволяет перенести ум из одного тела в другое; но, так как многие использовали её для различных проделок, мастера позволили её передаче прерваться. Впервые бегло просмотрев описания медитаций в книге, мы не уловили истинную цель этого метода. Нам казалось, что, пока я нахожусь в тюрьме, мы сможем покидать свои тела, оставляя их спящими, и наши умы будут свободно "гулять" вместе. Это поучение, однако, существует для того, чтобы перемещаться в "Чистую Страну". Оно относится к значительно более важному перенесению сознания в момент физической смерти.
Читатель, конечно, может спросить, как мы могли верить в такие вещи, проучившись столько лет в лучших университетах и даже преподавая такие предметы, как философия и иностранные языки.
Однако, в силу нашего опыта, мы с Ханной полностью разделяли взгляды нашего модернистского поколения. Мы были убеждены, что единственные ограничители ума - это невежество и стереотипное мышление, а его истинная природа неограниченна. Это понимание превратилось в непоколебимую уверенность в последующие годы. Тогда это было для нас скорее теорией - бледной по сравнению с той работой, которая ждала нас впереди.
В нашем затруднительном положении мы написали Ламе Че-чу, поведав ему о том, что происходит, и через три недели после суда случилось нечто уникальное в истории датского правосудия. Безо всякой причины, апелляция была отклонена.
Прокурор высшей инстанции и отделение, занимающееся наркотиками, ужасно разозлились, предположив, что кто-то в Министерстве Юстиции сошёл с ума.
Мы также знаем, что в это время Лама Чечу заперся на пять дней в своей комнате в Непале. Он совершал разновидность медитации сна, в которой ум в форме того или иного Будды может покидать тело и свободно путешествовать. Разве удивительно, что мы так любим его?
После трёх восхитительных недель одиночного заключения последние несколько недель, проведённые в компании других заключённых, не были насыщены событиями. Я занимался тем, что изучал жизнь драчунов, мошенников и пьяниц, которым невозможно было не сочувствовать. Они были очень привязаны к этому миру как к реальному, что делало весьма реальным также и страдание.
Мы отметили моё освобождение в середине лета, славно попировав. Ханна и я были несказанно счастливы снова быть вместе, и от души радовались наши друзья, а особенно - наши чудесные родители. Мы решили никогда больше не идти на такой риск, который приводит к вынужденной разлуке, понимая, что это означало конец занятий контрабандой.
В то время я имел возможность сделать некоторые выводы из переживаний, повторявшихся в тюрьме. Навещавшие меня друзья часто тайком передавали кусочки гашиша, и позднее, куря его в камере, я, к своему изумлению, обнаруживал, что он вовсе не способствует медитации, а даже делает её более слабой и поверхностной.
Вневременный покой, концентрация и радость исчезали при первой затяжке, и сознание наводняли спутанные мысли. Казалось, все добрые духи вдруг куда-то уходили. Однако следующие недели после моего освобождения превратились в один
сплошной праздник, и это понимание растворилось в компанейских облаках дыма. Мы снова были режиссёрами в наркотическом театре с традициями.
К счастью, наша связь с Ламой Чечу ни в каком состоянии ума не могла потеряться. Сладкое медитативное давление присутствовало постоянно, обещая раскрыть новые измерения в любой момент.
Во всём виделся многоплановый, расширяющий смысл. Наш мир оставался целостным, и мы чувствовали рост. Через несколько месяцев пришёл знак, которого мы ждали. В Данию приехал наш рыжеволосый приятель Алан, с которым мы покоряли горы в Шотландии. Его американский друг Билл захотел поехать в Непал на подержанном автобусе "фольксваген". Мы купили его, собрали рюкзаки и поехали.
Глава четвёртая
Поездка в Непал
М
ало что переменилось в жарких странах за это время. Стиль вождения и поведения турок словами не опишешь. Они любят оставлять свои грузовики НОЧЬЮ с выключенными фарами посреди дороги. На обочине через каждые несколько миль видны остовы разбитых машин. Мы туркам не уступали, а кое в чём даже превзошли.
Еда в Турции хорошая, много белков. Всё бы ничего, но чем дальше к востоку, тем больше насилия и подавленности появлялось среди взрослых, а стриженные наголо мальчишки со старческими лицами швыряли камни в нашу машину. Мужчины, не снимая шапок, сидели без дела, явно всем недовольные, и попивали чай, с сахаром, но в то же время горький,, а женщин не было видно вообще.
В Иране стали жить побогаче. Раньше во время путешествий через эту страну наши машины еле выживали, но сейчас северная дорога вдоль побережья Каспийского моря была почти завершена. Это было чудесно - вести машину по асфальту, а в остальном нас мало что здесь привлекало, и уж меньше всего люди. Нередко нам приходилось прямо-таки заставлять их вести себя хоть немного цивилизованно по отношению друг к другу.
Афганистан снова был оазисом на пути - местом, где можно укрепить пошатнувшуюся веру в человечество. Тогда ещё не было талибов, и мы чувствовали себя хорошо среди спокойных, не очень-то общительных людей, которые как бы знали своё место, не нуждаясь в играх. Мы соприкасались с нетронутой культурой, где хотя бы мужчины были удовлетворены своими ценностями и не спешили променять их на вольности современного мира. От них веяло извечным простором пустыни. Однако и тут уже появлялись молодые люди, работающие зазывалами, и ужасное "Эй, мистер!" стало чаще раздаваться на улицах. Это напоминало Марокко начала 60-х годов, где мне приходилось наблюдать, как с каждым годом слабела и распродавалась ещё одна, когда-то самодостаточная, культура. В Афганистане, правда, дело не зашло так далеко, и люди пока знали себе цену. Здесь, если не нужно было вступить в контакт, то никто к вам и не приставал, - вы всё ещё были гостем, а не потенциальной добычей. Они не приклеивались к вашим пяткам, как в Турции или Иране, и не глазели на западных девушек, одетых по-европейски и так не похожих на местных женщин, в своём облачении смахивавших то ли на ходячие палатки, то ли на мумии.
С Гератом, первым настоящим городом на нашем пути через Афганистан, было связано множество забавных воспоминаний. Здесь для нас начинался настоящий "Восток". В 1966 году трое датчан - "Харальд-Пророк", Андерс и я - взобрались на стену замка между старым и новым городом, взбесив солдат, охранявших пушку (похоже, старейшую в мире). Теперь Харальд был последователем индуистского гуру, а Андерс, который так и не бросил наркотики, умер вскоре после этого на куче навоза в Карачи. Отчего - никто не знал, может быть, от запущенной дизентерии. Когда мы видели его в последний раз, он был совсем не в себе, везде ему чудились злые царицы-цыганки. Наркотики прошлись по нему катком.
Ходячая палатка в Афганистане
Со времени нашей первой поездки на восток, когда мы брали с собой Кристиана со сломанным позвоночником, всё оставалось по-прежнему. Тот уже побывал в Афганистане в начале 60х и помог нам также открыть тропу в Марокко. Он регулярно вызывался курить гашиш за покойника (обычай, распространённый в некоторых племенах), а потому по вечерам нередко скакал по улицам в чём мать родила. Ему пришлось познакомиться изнутри с несколькими каталажками от Герата до Кабула. В Карачи он тоже провёл какое-то время в тюрьме, где его ежедневно избивали надзиратели, а в довершение всего подхватил гепатит. Из окна он сиганул (и стал калекой) позже: однажды под воздействием кислоты ему показалось, что у него взорвалась печень, и он захотел побыстрее со всем покончить. В Кандагаре, Кабуле и других городах по дороге хорошо знакомые с ним полицейские не раз подходили к нему и спрашивали: "Привет, мистер Кристиан! Как у вас теперь с головой?"
В Герате мы обнаружили всё те же маленькие гостиницы; тамошние клопы отличались хорошим вкусом, похожим на мой: им особенно нравилась Ханна. Вода из кранов не текла никогда, а в задней комнате по-прежнему находилась фабрика по изготовлению "афган-колы". "Афган-кола" - это ядовитое зелёное или фиолетовое пойло в бутылках из-под кока-колы. Глоток-другой, и минут через десять европеец бежит в уборную, перед которой, ясное дело, топчется нетерпеливая очередь. Оттуда - в ближайшую аптеку за антибиотиками. В аптеках же, помимо средств от поноса, имелось много других замечательных вещей. Без рецепта продавались ампулы отличного немецкого морфия, и фармацевтов изумляло, как много молодых больных иностранцев нуждалось именно в этом лекарстве. Прирождённые торговцы, они быстро научились взвинчивать цены до тех пор, пока выдерживал рынок.
Местный гашиш был "забойным". Он был мягкий, тёмно-зелёный и совсем не такой, как ливанский или непальский. Выращивали его на севере, рядом с бывшей русской границей, и часто целые группы любителей после его употребления не могли пошевелиться. Во время сбора урожая крестьяне бегают по полю в длинных замшевых плащах. Потом они соскабливают с них клейкую смолу высшего качества; в то время её продавали по пятнадцать долларов за килограмм.
Проезжая через Афганистан
Не представляли опасности для желудка большие лепёшки -они везде хорошие - и микроскопические яйца. Йогурт тоже был неплохой, если слить воду. Говорят, что культура йогурта убивает туберкулёзную палочку, поражающую большинство местных коров. Однако каждому, кто хочет остаться здоровым, рекомендуется употреблять в пищу в основном лишь хлеб и, конечно, чай, которым торгуют везде. Он подаётся в чайниках, которые чинят до тех пор, пока они не превращаются в произведения искусства мозаики, стоит меньше двух центов за чашку и даёт вам силы передвигаться с места на место даже в самое знойное время дня.
Дорога из Герата на юго-запад, построенная русскими, использовалась очень мало. Встречались иной раз старенькие школьные автобусы, пожертвованные США, битком набитые людьми и животными, которые только что не вываливались из окон, или машина индийца или пакистанца, который заработал денег в Англии и возвращался домой. Иногда приходилось стоять, пропуская стадо верблюдов, не спеша переходивших дорогу, а в остальное время мы были наедине с многоцветием пустыни.
В гостинице Али в Кандагаре мы снова встретили нескольких приятелей из Дании. Здесь часто устраивались круглосуточные празднества, и отель так и оставался местом встречи для всевозможных искателей приключений. Али за это время успел купить ещё одну гостиницу, а его брат был недоволен жизнью. Он купил себе новую жену за 1000 долларов, но она не хотела с ним спать.
Группа постояльцев недавно попрощалась с останками Айка, легендарного певца и сочинителя. Мы кутили здесь вместе всего год назад. В октябре 1967 года он первым в Дании стал употреблять гидробромиды, известные в медицине под названием "роми-лар", и подарил нам волшебную осень - эксперименты с коллективным сознанием (когда все люди в комнате делали и говорили одно и то же). Сейчас, не сумев перейти границу из Пакистана в Индию, он принял сверхдозу и убил себя этим. В оставленной им записке говорилось: "Это всё я сам. Никто не виноват - только негативная сила во мне самом". Одним из его последних зрительных впечатлений могло быть изображение Будды, и это нас порадовало. Мы знали, что это помогает получить хорошее перерождение.
В Пакистан мы решили ехать по южной дороге, проходящей через Кветту, так как северную, через Кабул и перевал Хайбер, знали по прошлым поездкам. Недалеко от пакистанской границы нам вздумалось помянуть Айка - уколоться, как во время нашей последней встречи с ним, тем более что достать хороший морфий там ничего не стоило. Меня, правда, это не очень вдохновляло. Дважды переболев гепатитом, в
Будда в Бодхгайя
Большая ступа в Бодхгайя
В начале 60-х годов в Марокко и в середине 60-х в Лондоне, к инъекциям я относился с подозрением. В последний раз, когда мне предложили шприц морфия, со стены ни с того ни с сего сорвалась книжная полка, пролетела, против всех законов природы, по странной траектории через комнату и угодила мне острым углом прямо в го* лову. И это в Дании, где землетрясений не бывает вообще. Я чувствовал, что и теперь это мне даром не пройдёт, но нельзя было отказываться и портить веселье. На этот раз я не испытал никакого кайфа - сразу только тяжесть. Мне подумалось, что это не по душе моим защитникам, и я решил быть настороже. Перед самой пакистанской границей мы увидели горы очень странных очертаний. Они напоминали груды огромных камней; подобные образования я видел ещё только в Родезии. Биллу с Аланом захотелось на них забраться. На этот раз я не пытался залезть наверх первым по самому трудному маршруту, а держался позади всех и ждал чего-нибудь худого. Так и вышло. Билл лез впереди меня и нечаянно столкнул ногой большой камень. Словно в замедленной съёмке, я увидел, как он летит на меня. Я прямо-таки прилип к горному склону, и всё же меня стукнуло по икре. До самого Дели я едва мог ходить, и боль и кровь были хорошим уроком. Это был последний укол в моей жизни.
Ехать по южной дороге через Пакистан было скверно. Начиная с Турции, местные жители умеют быстро делать из круглой, неаккуратной ямы аккуратную квадратную, но этим, видимо, и ограничиваются. Грузовики и автобусы всячески стараются вытеснить тебя с дороги, и, чтобы проехать, поневоле пускаешься на всякие трюки. Высокие, европейского вида мужчины, увешанные ружьями, пистолетами, саблями и патронташами, выглядят как ходячие крепости, и изредка мелькающие женщины носят на себе целые палатки, украдкой взглядывая на мир сквозь сетку, вшитую в ткань. На оружии написано "Made in Germany" ("Сделано в Германии"), причём буква "G" часто написана зеркально или перевёрнута, и похоже было, что поворачиваться спиной к этим людям не менее опасно, чем стоять перед ними.