Ниэннах Иллет. Чёрная книга Арды

   Стройные колонны из обсидиана уходили под высокие своды. Огромные каменные змеи обвивали колонны, и столь искусна была работа по камню, что казались они живыми. Это ощущение усиливал странный темный огонь, бившийся в их глазах. И в светильниках черного железа, подобных чашам, мерцало холодное голубовато-белое пламя - как печальные упавшие звезды. Черные щиты висели по стенам зала, и бледные мечи со странными рукоятями были скрещены под ними.
   Сумрачная красота зала испугала Берена и Лютиэнь, но много страшнее был им тот, кто в одиночестве неподвижно сидел на черном троне, неотрывно глядя на вошедших. Тот же взгляд, спокойный и пристальный, проникающий в скрытые мысли.
   Властелин Мрака, Зла и Лжи, чудовище с глазами, пылающими адским пламенем, демон, закованный в несокрушимую, тверже адаманта, броню; чье слово несет войну, чья рука сеет смерть, чья сила - ненависть, чья власть - ужас... Говорят, когда он идет, земля содрогается под его ногами. Говорят, всякий, чья воля не тверже стали, утратит рассудок, взглянув ему в лицо...
   Они знали это. Они были готовы к этому. Но все, чему их учили, рассыпалось как песочный замок, и золотое шитье сказаний об отважных героях, превозмогших страх, принявших бой с Врагом, расползалось под пальцами истлевшей тканью. И не выдержал разум чудовищного несоответствия между тем, что знали и тем, что видели теперь. И затравленным зверем металась мысль, и единственным спасением от безумия было: все это ложь, наваждение, это не может быть правдой!
   Не замечая этого, они дрожали, как испуганные дети, заплутавшие в ночном лесу.
   Сидевший на троне чуть подался вперед, вглядываясь в вошедших; изуродованные руки впились в подлокотники трона, живым огнем боли и памяти горят Сильмариллы в высоком венце.
   Он ясно видел, кто перед ним. Видел и кольцо Бараира на руке Берена Кольцо Ученика, кольцо Мастера Гэлеона. Суть вещей была открыта ему: "Маленькая Лютиэнь, думаешь ли ты, что твоей магии довольно, чтобы закрыть мне глаза?"
   Он чуть заметно печально улыбнулся, и Лютиэнь вздрогнула. "Воистину, кто знает мысли Моргота и постиг мрачную бездну замыслов его? Что за чудовищное злодеяние задумал он? Какая зловещая усмешка..."
   Любовь сильнее страха смерти: Лютиэнь сжала маленькие кулачки и смело взглянула в лицо Врагу. С той же улыбкой тот сделал почти неуловимый жест рукой, и одеяние, делавшее дочь Тингола похожей на огромную летучую мышь, соскользнуло с ее плеч - легко, как от ветра падает снег с ветвей юного деревца. Теперь она стояла перед троном в узком серебристом платье, и темные волосы шелковым водопадом ниспадали на ее плечи. Мягкий мерцающий свет скрадывал запыленный обтрепанный подол платья, трогательно-неумело поставленные заплатки: она стояла словно отлитая из серебра маленькая статуэтка. Живым было только лицо - почти детское, беззащитно-вдохновенное.
   "Успокойся, я не причиню тебе зла... Если бы ты могла в это поверить, бедное дитя... Зачем же ты здесь? Нет, я вижу..."
   - Я - Лютиэнь, о Властелин Мрака. Я пришла, чтобы танцевать перед тобой и спеть тебе, как поют менестрели Средиземья.
   Черный Властелин молча кивнул.
   И Лютиэнь начала танец - медленный колдовской танец, рождающий музыку, подобную звону ручья или шелесту травы.
   Танец Луны, которого не помнил теперь никто. "Кольцо Гэлеона, танец Иэрне... Словно эхо иных судеб связало этих двоих... Странна судьба жестока память... И некуда бежать от нее..."
   Еще несколько мгновений смотрел он на Лютиэнь, потом прикрыл глаза. "Ведь я знаю, зачем вы здесь. Цена крови - свадебный дар, выкуп королю Тинголу. Плата за муки и смерть тех, кто любил друг друга, как любите вы. Бедные дети. Проклятый камень, за который сыновья Феанора готовы перегрызть горло... А на твоей руке, Берен - перстень казненного. И эта девочка - такая юная, такая красивая. Мои враги... Вы - мои враги, но разве я - враг вам? И что же мне делать с вами? Если бы я мог отдать вам камень... если бы мог объяснить... Но разве вы поверите мне, Врагу, Владыке Лжи? Что же делать, что?"
   А едва уловимая мелодия звучала все яснее, и теперь в нее вплетался голос Лютиэнь, и Властелин Тьмы до боли стиснул руки - узнав.
   Сознавала ли она сама, что поет? Ее глаза, казалось, не видят ничего, как глаза безумных пророков, что бродят среди Людей. Этой песни она не могла ни слышать, ни знать - и все же слышала: в шорохе крыльев птицы, в неслышных мелодиях звезд, в шелесте ветра, в шепоте осеннего дождя. И слова были иными - но это была та же песня, которую он узнал бы из тысяч. Человек поет так, лишь когда он один, и нет дела до того, что подумают о его песне другие. И девушке казалось - она одна, и вставали вокруг тысячелетние деревья, и низко-низко висели прозрачные капли звезд, отражавшиеся в глубоких темных водах колдовского озера мерцающими водяными лилиями - как в тот, первый день, когда словно от долгого сна пробудилось ее сердце, и было радостно и больно, потому что знала - недолог век их любви...
   И замер Берен - словно завороженный, слушал он голос возлюбленной, песню, что струилась перед глазами как светлый печальный сон. И безмолвным изваянием застыл на троне своем Властелин Тьмы.
   Он готов был взмолиться: не надо больше!.. Что ты делаешь, девочка... И - молчал.
   ...Родниковая вода у губ, резная деревянная чаша, хранящая тепло маленьких ладоней, бездонные печальные глаза, в которых он тогда не смог не посмел читать...
   "- Выпей воды, ты устал, Учитель...
   - Тысячи лет без сна...
   - Знаю, ведь я всегда рядом..."
   Спать... Уснуть... Он впервые почувствовал, что бесконечно устал. Железная корона гнула его голову к земле - так, словно вся тяжесть мира, все его заботы, страсти и тревоги были возложены на его чело.
   "Больно глазам, да? Опусти веки... вот так... Если бы ты мог уснуть..."
   Видение было настолько отчетливым, что он ощутил прикосновение легкой прохладной руки:
   "Вся тяжесть мира - на эти плечи... постарайся уснуть, Учитель... краткие мгновения покоя на бесконечном пути... Я возьму твою боль, спи... спи..."
   Черный Вала и сам не заметил, как соскользнул в сон, и милосердная Тьма - без мыслей, без сновидений - прохладным покровом одела его измученный мозг...
   ...Очнулся от того, что чья-то ледяная рука коснулась его лица. Он открыл глаза и вместе со зрением к нему вернулась боль. Правую скулу жгло так, словно к ней приложили раскаленное железо. И он вспомнил.
   Уже в полусне он встал с трона и сделал шаг вперед, но оступился и упал. Подняться не было сил. Не было сил даже открыть глаза. И, гася боль, забытье снизошло на него.
   Черная корона со звоном скатилась с его головы.
   И, шагнув к замершему у колонны Берену, Лютиэнь легко коснулась его плеча, пробудив от полусна-полугрезы. Достав из ножен клинок Ангрист, Человек разжал железные когти, державшие в короне один из Сильмариллов. И камень, ныне ставший поистине камнем Света, не обжег руку Смертного. Тогда подумал Берен, что сможет он унести из Ангбанда все три камня Феанора, наследие рода Финве; но, как видно, судьба оставшихся Сильмариллов была иной, и Берену не удалось осуществить задуманное. Со звоном сломался клинок - черное железо оказалось тверже - и острый обломок впился в лицо Валы. Тот застонал во сне, и, страшась его пробуждения, Берен и Лютиэнь бросились прочь...
   Минутой позже в зал вошел Гортхауэр.
   ...Он лежал в какой-то мучительно-неудобной беспомощной позе, и безумная мысль обожгла Майя: мертв?!. Гортхауэр рванулся к Мелькору, упал на колени, приподнял его.
   "Учитель, что с тобой... что с тобой?!"
   Мертвенно-бледное лицо залито кровью.
   Дрожащими руками Майя извлек из раны обломок клинка.
   "Кто посмел?.. что это, что же это..."
   Медленно расплывается багровое пятно на черных одеждах.
   "Такая маленькая рана... просто не может быть столько крови... Что с тобой сделали?!"
   Гортхауэр разорвал одежду на груди Учителя - и замер от ужаса.
   ...И раны тела его не заживали - таково было проклятие Эру и Манве. И раны души его не заживали - таково было проклятие его самого...
   Он не сразу понял, что не теперь были нанесены эти раны. Он стискивал зубы, пытаясь подавить бьющую его дрожь. "Что с тобой сделали, за что, будьте прокляты..."
   Никогда не говорил - никому. Забыли и те, кто знал. Ни стона, ни жалобы. "Воистину, всесилен ты, Крылатая Тьма. Вся боль Арды..."
   ...И раны тела его не заживали - таково было проклятие Эру и Манве...
   Перед глазами - огненная пелена. Майя опустил веки. Он медленно вел рукой над раной, не касаясь ее, но ладонь жгло так, словно положил руку на раскаленные угли.
   "Ничего, это ничего... сейчас все пройдет..."
   Открыл глаза.
   Сумел только - остановить кровь.
   ...И раны тела его не заживали...
   И Гортхауэр впервые испугался. Только теперь он до конца понял, как дорог ему Мелькор. Учитель. Единственный, кто понял и принял его. Разумом Гортхауэр знал: Мелькор - Вала, бессмертный Айну; но то, что знал, мучительно не соответствовало тому, что видел; и разрывалось от боли сердце Ученика. "Не умирай, не покидай меня, Учитель... не уходи, беспомощно шептал Гортхауэр. Он одной рукой обнял Мелькора, словно хотел защитить от чего-то, закрыть собой, и все пытался стереть кровь, заливающую изуродованное шрамами лицо. - Не уходи... Кровь твоя - на моих руках... Почему я не был с тобой, почему..."
   Мелькор открыл глаза. Резко приподнялся, с трудом сдержав стон. Чтобы встать, пришлось опереться на плечо Черного Майя.
   - Учитель... - голос не повиновался Гортхауэру.
   - Благодарю, Ученик. Не вини себя: большего не мог сделать никто.
   И от этого тихого печального голоса что-то оборвалось в душе Майя. Боль боролась в нем с гневом - и гнев победил:
   - Они не уйдут отсюда! - его слова прозвучали сдавленным рычанием.
   "Проклят, кто смел причинить тебе боль!.."
   - Ты не пойдешь за ними, Гортхауэр, - голос Валы стал жестким и властным. - И никто не тронет их. Это приказ. Пусть уходят.
   И с затаенной горечью добавил:
   - Они ведь Люди...
   Майя попытался подняться, но Мелькор стиснул его плечо, и Ученик низко склонил голову, не решаясь взглянуть на Учителя. И вдруг всхлипнул по-детски беспомощно.
   Проводя взглядом Майя, Мелькор тяжело поднялся по ступеням трона. Сел, ссутулившись, опустив голову.
   "Перстень Мастера Гэлеона на его руке... Гортхауэр не смог этого простить... Но ведь он не знает, он не виноват!.. Проклятый камень... Если бы я мог... если бы я только мог, я бы отдал им его, но ведь это смерть... Я вынесу проклятие, но они... Они гибель унесли с собой. Ведь я не хотел... Я ведь не хотел! Пусть бы они все ушли, мне больше ничего не надо. Куда угодно: на юг, на запад - в Валинор, но не здесь, только не здесь, где жили Эльфы Тьмы... Кому молиться - нет для меня богов... И эта песня... и эта кровь на руках - не смыть... Или я - воистину зло, и только горе от меня... Кто ответит, кто будет мне судьей... Может, я смог бы что-то изменить, но эта песня... откуда, откуда?.."
   Двери распахнулись. Гортхауэр.
   "Вернулся... зачем, не надо..."
   Майя показалось - что-то надломилось в душе Учителя. Перед ним был сейчас не гордый мудрый властелин, а совершенно измученный, растерянный человек. И на бледном лице боль, которую он в эту минуту был не в силах скрыть, мешалась с горькой обидой, такой огромной, какой она кажется только ребенку. Майя понимал, что ему нельзя сейчас быть здесь - и не мог сделать ни шагу, хоть на миг оставить Учителя. И впервые с ужасом ощутил жалость. Жалость к тому, кого даже в мыслях кощунством было жалеть. Разве можно представить, что его можно унизить так? Но Гортхауэр ничего не мог поделать с собой. "Пусть выгонит, пусть что угодно делает - я не могу видеть его таким. Сердце противится разуму. Учитель, я глуп, я знаю. Всегда я ошибаюсь. Но ты слишком дорог мне, и я не могу иначе..."
   Он осторожно подошел к престолу и встал на нижней ступеньке трона, глядя прямо в растерянные молящие глаза. И сказал он тогда только одно слово, которого потом больше не произносил даже мысленно, потому что хотя оно и было истинным по сути, другое слово было выше - ибо оно было истинным по духу. Но сейчас нужно было именно то, что он сказал. И тот, кто сидел на троне, внезапно согнулся, закрывая лицо руками; плечи его вздрагивали, и глухо вырывались из горла рыдания.
   "Так надо. Тебе станет легче, Учитель, а потом делай со мной, что хочешь. Карай, гони - только бы этот осколок из сердца ушел".
   Он поднялся еще ступенью выше. Изуродованная рука ощупью нашла его руку и судорожно стиснула ее, словно Мелькор боялся, что Гортхауэр уйдет.
   Теперь он стоял прямо у трона, и Учитель, сидящий в каменном кресле, был ниже его. Он не осознавал, что сделает сейчас, но сердце говорило: "Именно так. Ты прав". Он поднял Учителя за плечи, и тот не сопротивлялся. Майя прижал его к себе, с болью осознавая, как беззащитен сейчас тот, кого он привык видеть почти всесильным.
   "Я защищу тебя от всего. Я укрою тебя, и никто не увидит твоей слабости. А я буду молчать. Люди говорят: слезы смывают боль и горе. Ты ведь тоже человек, хотя и прячешь это сам от себя. И сильнейшим иногда бывает очень горько. Это ничего, ты плачь, я возьму твою боль..."
   Он плакал впервые в жизни, неумело и трудно, прижав лицо к плечу Гортхауэра, стыдясь этой слабости, и со слезами смешивалась кровь из незаживающих ран.
   Потом они долго сидели напротив друг друга, и Гортхауэр бережно держал в ладонях руки Учителя. Наконец, Мелькор тихо встал и, остановившись за спиной Майя, чтобы тот не видел его, сказал негромко:
   - Благодарю тебя, Ученик. За все. Только... не говори мне больше так... как сказал тогда. Прости.
   Гортхауэр молча кивнул.
   Берен сидел, вернее полулежал, прислонившись к стволу большого дуба. Он чувствовал себя страшно утомленным, и в то же время - почти счастливым. Все что было до того, казалось невероятным кошмарным сном, в котором почему-то была и Лютиэнь. Но здесь-то был не сон, и Лютиэнь была рядом настоящая, та, которую он знал и любил. Та, что сопровождала его на пути в Ангбанд, невольно пугала его своей способностью принимать нечеловеческое обличье, своей страшной властью над другими - даже над самим Врагом. И еще - где-то внутри была потаенная злость на самого себя - ведь сам-то ничего бы не смог. Сейчас же ему было просто до боли жаль ее. Все, что он ни делал, приносило лишь горе другим. Сначала - Финрод. Почему он не отказал Берену в его безумной просьбе? Только эти слова: "Ты же не знаешь, почему я согласился..." Прав, видно был Тингол. Что сделал сын Бараира? - погубил друга, измучил Лютиэнь... "Ведь я гублю ее, - внезапно подумал Берен. Принцесса, прекрасная бессмертная дева, достойная быть королевой всех Элдар, продана отцом за проклятый камень... А я - покупаю ее, как рабыню, да еще не гнушаюсь ее помощью... Такого позора не упомнят мои предки. Бедная, как ты исхудала... И одежды твои изорваны, и ноги твои изранены, и руки твои загрубели. Что я сделал с тобой? Все верно - я осмелился коснуться слишком драгоценного сокровища, которого не достоин. Вот и расплата".
   Он посмотрел на обрубок своей руки, замотанный клочьями ее платья. Лютиэнь спала, свернувшись комочком, прямо на земле, и голова ее лежала на коленях Берена. Здесь, в глухих лесах Дориата, едва добравшись до безопасного места, они рухнули без сил оба: он - от раны, она - от усталости. И все-таки она нашла силы остановить кровь и унять боль. Берен как мог осторожно погладил ее по длинным мерцающим волосам; это было так несовместимо - ее волосы и его потрескавшаяся грубая рука с обломанными грязными ногтями... "И все-таки камень не дался мне. Неужели он действительно проклят, и все, что случилось со мной - месть его? Тогда хорошо, что он пропал... Но мне придется расстаться с Лютиэнь. Может, так и надо... Ведь я люблю ее. Слишком люблю ее, чтобы позволить ей страдать из-за меня..."
   Лютиэнь вздрогнула и раскрыла свои чудесные глаза.
   - Берен?
   - Я здесь, мой соловей.
   - Берен, я есть хочу.
   Это прозвучало настолько по-детски жалобно, что Берен не выдержал и расхохотался. Право, что ж еще делать - он, огрызок человека, недожеванный волколаком, не мог даже накормить эту девочку, этого измученного ребенка, который сейчас был куда сильнее его. А вот он-то и был слабым ребенком. Глупым, горячим, самонадеянным ребенком.
   - Что ты, Берен? - она села на колени рядом с ним. Берен внезапно посерьезнел.
   - Лютиэнь, мне надо очень многое сказать тебе. Выслушай меня.
   Он взял ее руки - обе они уместились в его ладони.
   - Постарайся понять меня. Нам надо расстаться.
   - Зачем? Если ты болен и устал - я вылечу, выхожу тебя, и мы снова отправимся в путь. Я не боюсь, не сомневайся! Мы что-нибудь придумаем...
   - Нет! Ты не поняла. Совсем расстаться.
   - Что... - выдохнула она. - Ты - боишься? Или... разлюбил... Гонишь меня?
   - Нет, нет, нет! Выслушай же сначала! Поверь - я люблю тебя, люблю больше жизни. Но кто я? Что я дам тебе? Что я дал тебе, кроме горя? Безродный бродяга, темный смертный... Ты - дочь короля. Даже если я стану твоим мужем - как будут смотреть на тебя? С насмешливой жалостью? Жена пустого места. Жалкая участь. Ты - бессмертна. А мне в лучшем случае осталось еще лет тридцать. И на твоих глазах буду я дряхлеть, впадать в слабоумие, становясь гнилозубым согбенным стариком. Я стану мерзок тебе, Лютиэнь. Я и сейчас слабый калека. Я прикоснулся к проклятому камню, Лютиэнь. Когда я держал его, мне казалось - кровь в горсти...
   - Берен, что ты? Как ты смеешь? Я никогда не брошу тебя, даже там, в чертогах Мандоса я не покину тебя! Проклятый камень... Ты раньше был совсем другим, ты был похож на... на водопад под солнцем...
   - А теперь я замерзшее озеро.
   - Да... Но я растоплю твой лед, Берен! Это все вражье чародейство. Ты ранен колдовством. Я исцелю твое сердце! Мы останемся здесь. Мне ничего не нужно. Только ты. Что бы ни было - только ты. И да будут мне свидетелями небо и земля, и все твари живые - ныне отрекаюсь я от своего бессмертия! Я клянусь быть с тобой до конца. Нашего конца.
   - Нет, Лютиэнь. Может, честь и позволяет Эльфам не считаться с волей родителей, но Люди так не привыкли. Тингол - твой отец. Я уважаю его. Я не могу его оскорбить. Да и скитаться, словно беглые преступники, словно звери... Нет. У меня есть гордость, Лютиэнь.
   - Что же... Пусть так. Хорошо хоть, что мы дома. Здесь - Дориат. Сюда злу не проникнуть...
   - Оно уже проникло сюда, Лютиэнь. Зло - это я. Из-за меня Тингол возжелал Сильмарилла. Вы жили и жили бы себе за колдовской стеной в своем мире. А теперь я навлек на вас гнев Врага и Жестокого.
   - Нет, нет! Это все его страшные глаза, его омерзительное, уродливое лицо, это все его черные заклятия...
   - Нет, Лютиэнь. Он не уродлив. Он устрашающе красив, но это чужая красота, опасная для нас - ибо нам не понять ее. И его. А ему - нас. Никогда. Белое и Черное рвутся по живому, и от того все зло, бессмысленно-раздумчиво промолвил он, сам не понимая своих слов.
   - Берен... что с тобой? - в ужасе прошептала Лютиэнь.
   - А? - очнулся он. И вдруг закричал:
   - Да не верь, не верь мне, я же люблю тебя, превыше всего - ты, ты, Тинувиэль! Пусть презирают меня, пусть я умру, пусть ты забудешь меня - я люблю тебя. Ты уйдешь в блистательный Валинор, там королевой королев станешь, забудешь меня, я - уйду во Тьму, но я люблю тебя...
   ...Эльфы - стражи границы Дориата - набрели на них через два дня. И, словно лавина, прокатилась по всему Дориату весть о возвращении, и неправдоподобные слухи об их деяниях, что приходили из внешнего мира, стали явью.
   Они - в лохмотьях - стояли среди толпы царедворцев, как возвратившиеся из изгнания короли, и придворные Тингола с благоговейным почтением смотрели на них. А Берен ныне смотрел на Тингола с жалостью. "Ты дитя, король. Тысячелетнее дитя. Ты сидишь в садике под присмотром нянюшек и требуешь дорогих игрушек... И не знаешь, что за дверьми теплого дома мрак и холод. А играешь-то ты живыми существами, король... Двух королей видел я. Один умер за меня, другой послал меня на смерть. Отец той, что я люблю..."
   - Государь, прими свою дочь. Против твоей воли ушла она - по твоей воле снова здесь. Клянусь честью своей, чистой ушла она и чистой возвращается.
   Берен подвел Лютиэнь к отцу и отступил на несколько шагов, готовый уйти совсем.
   - Постой! - неверным голосом промолвил король. - Постой... а то, о чем был уговор?
   Берен стиснул зубы. "И сейчас он думает об игрушке..."
   - Я добыл камушек для тебя, - насмешливо процедил он. Он не понял, вспыхнув гневом, что король просто растерян и не знает, что говорить.
   - И... где?
   - Он и ныне в моей руке, - зло усмехнулся Берен. Он повернулся и протянул к королю обе руки. Медленно разжал левую руку - пустую. А что было с правой, видели все. Шепот пробежал по толпе. Тингол внезапно выпрямился и голос его зазвучал по-прежнему - громко и внушительно.
   - Я принимаю выкуп, Берен, сын Бараира! Отныне Лютиэнь - твоя нареченная. Отныне ты - мой сын. Да будет так...
   Голос короля упал и сам он как-то сник. Он понимал - судьба одолела его. "Пусть. Зато Лютиэнь останется со мной. И Берен, кем бы ни был он достойнее любого Эльфийского владыки. Будь что будет... Когда он умрет похороним его по-королевски. А дочь... что ж, утешится когда-нибудь..."
   Все понимали мысли короля. Берен тоже.
   ...Он стонал и вскрикивал во сне, и Лютиэнь чувствовала - что-то творится с ее мужем, что-то мучает его. Однажды, проснувшись вдруг среди ночи, она увидела, что Берен, приподнявшись, напряженно смотрит в раскрытое окно. Он не повернулся к ней, отвечая на ее безмолвный вопрос.
   - Судьба приближается.
   Она не поняла.
   - Прислушайся - как тревожно дышит ночь. Луна в крови, и соловьи хрипят, а не поют. Душно... Гроза надвигается на Дориат...
   Он повернулся к жене. Лицо его было каким-то незнакомым, пугающе-вдохновенным, как у сумасшедших пророков, что бродят среди людей. Он медленно провел рукой по ее волосам и вдруг крепко прижал ее к себе, словно прощаясь.
   - Я прикоснулся к проклятому камню. Судьба проснулась и идет за мной. Какое-то непонятное мне зло разбудил я. Может, не за мою вину камень жаждет мести, но разбудил ее я. И зло идет за мной в Дориат...
   - Это только дурной сон, - попыталась успокоить его Лютиэнь.
   - Да, это сон. И скоро я проснусь. Во сне я слышал грозную Песнь, и сейчас ее отзвуки везде... - как в бреду говорил он. - Я должен остановить зло. Моей судьбе соперник лишь я сам...
   Они больше не спали той ночью. А утром пришла весть о том, что Кархарот ворвался в Дориат. И Берен сказал:
   - Вот оно. И чары Мелиан теперь не удержат моей судьбы. Она сильнее...
   ...Кто не слышал о Великой Охоте? Кто не знает знаменитой песни Даэрона? Кто не помнит о последнем бое Берена?..
   Берен умирал, истекая кровью, на руках у Тингола. Король не хотел терять Смертного, которого уже успел полюбить. Но Берен понимал, что все кончено, и знал почему-то, что и волколак тоже не переживет его. Сильмарил стал злой судьбой для обоих.
   И вот - Маблунг вложил Сильмарилл в уцелевшую руку Берена. Странное чувство охватило его. Словно все неукротимое неистовство камня вливалось в него, но это было уже неважно - он умирал и не мог принести зла никому. Сильмарилл был укрощен кровью человека. Теперь в нем не было мести. Теперь он мог отдать его. Он протянул камень Тинголу.
   - Возьми его, король. Ты получил свой выкуп, отец. А моя судьба получила свой выкуп - меня.
   И когда Тингол взял камень, показалось ему, что кровь в горсти его, и тусклым стеклом плавает в ней Сильмарилл. Берен больше не говорил ничего. И, глядя на камень, подумал Тингол - скорбь и память...
   И пел Даэрон о том, как в последний раз посмотрели друг другу в глаза Берен и Лютиэнь, и как упала она на зеленый холм, словно подсеченный косой цветок... И ушел из Дориата Даэрон, и никто больше не видел его.
   А Тингол никак не мог поверить в то, что их больше нет. И долго не позволял он похоронить тела своей дочери и зятя, и чары Мелиан хранили их от тления, и казалось - они спят...
   У Элдар и Людей разные пути. Даже смерть не соединяет их, и в обители Мандоса разные отведены им чертоги. И Намо, Повелитель Мертвых, Владыка Судеб, не волен в судьбах Людей, хотя судить Элдар ему дано. Он знал все. Он помнил все. Он имел право решать. Никто никогда не смел нарушить его запрет и его волю. И только Лютиэнь одна отважилась уйти из Эльфийских Покоев и без зова предстать перед троном Намо.
   - Кто ты? - сурово спросил Владыка Судеб. - Как посмела ты прийти без зова?
   И ответила Лютиэнь:
   - Владыка Судеб... Я пришла петь перед тобой... Как поют менестрели Средиземья...
   Намо вздрогнул. Он знал, кому и когда были сказаны эти слова, и что случилось потом. Но он не успел сделать ничего - Лютиэнь запела.
   Она пела, обняв колени Намо, пела, заливаясь слезами, и Намо изумлялся - неужели она еще не умерла, ведь она плачет - тогда откуда она здесь? Почему?
   Пела Лютиэнь, и слышал он в песне ее то, чего не было в Музыке Творения, чего не видел Илуватар, - чего не видел никто из них, разве что Мелькор. И летели ввысь, сплетаясь, мелодии Элдар и Людей, и видел, как, соединяясь, Черное и Белое порождают великую Красоту, и понял - эту Песнь он не посмеет нарушить никогда, ибо так должно быть....
   - Чего просишь ты, прекрасное дитя?
   - Не разлучай меня с тем, кого я люблю, Владыка Судеб, сжалься, ведь я знаю - ты справедлив...