Страница:
Федяня подошёл, заговорил… И всё шло нормально, пока русский не обронил, что нанят некиим рыжим капитаном, по фамилии Дрейк. Тут владелец попугая разъярился:
– Ты, русская салага! Чего врёшь? Фрэнсис меня-то не взял – ме-ня, выросшего с ним по соседству.
И поскольку Федя стоял на своём, его крепко побили. И выкинули из таверны на мокрый булыжник. И последними словами, какими его напутствовали, были: «Всякий иностранец воображать о себе будет! Ишь, Дрейком нанятый!» Каким-то образом эта история разнеслась по порту, и докеры при разгрузке судна его уж иначе и не называли, как «Эй ты, Дрейком нанятый!»
2
3
4
5
6
– Ты, русская салага! Чего врёшь? Фрэнсис меня-то не взял – ме-ня, выросшего с ним по соседству.
И поскольку Федя стоял на своём, его крепко побили. И выкинули из таверны на мокрый булыжник. И последними словами, какими его напутствовали, были: «Всякий иностранец воображать о себе будет! Ишь, Дрейком нанятый!» Каким-то образом эта история разнеслась по порту, и докеры при разгрузке судна его уж иначе и не называли, как «Эй ты, Дрейком нанятый!»
2
А через две недели, взявши расчёт, Федяня явился в Чатам, в доки короля Эдуарда. Там стоял малоприметный коричневый трёхмачтовый барк с двенадцатью пушками и необычно длинным бушпритом – «Лебедь». Вахтенный матрос, едва Федяня открыл рот, сказал:
– Ты, что ли, капитанов русский? Сроду такого чудного акцента не слышал. Подымайся на борт. Твой гамак третий налево от входа. Вещи все с тобой?
– Все, а что? – спросил Фёдор, набычась, после драки в Барбикене готовый в любом слове увидеть намёк на издёвку и тут же дать отпор. Но вахтенный добродушно сказал:
– Пойдём же далеко, на полгода, а у тебя один рундучок, и тот не больно тяжёл.
– И что? – колюче спросил Фёдор.
– А ничего. Только то, что после плавания, если живы будем, скарба прибавится.
– А сэр капитан предупреждал, что ни славы, ни денег из этого рейса не привезём.
– Ну да, большой наживы не будет. Но чтобы совсем всухую – так у нас не бывает.
Фёдор поднялся на палубу, спустился в кубрик и задвинул дощатый рундучок под койку на указанном месте. В кубрике было пусто, и он спросил вахтенного, как его звать и где остальные. Тот ответил, что его звать Фрэд, а команда собралась уже вся, одного боцмана нет пока, но, по обычаю Дрейка, назначено время, суток за двое до отплытия, когда все должны стоять на местах как при самом отплытии – но до тех пор кто перебрался полностью на корабль, тот уж свободен.
Команда сошлась в кабаке «У Смитонской башни» в Плимуте впервые, и вторично – в «Медведе и кошке», что в Чатаме, по-над Темзой. В Плимуте Федяни среди них ещё не было, а в Чатаме он приглядывался к молодым парням, почти сплошь девонширцам, и нашёл, что жить с ними, кажись, можно: зазря не обижают. Но вот что чудно: так никто и не знал, куда ж они собираются плыть! Да не то что не проболтнулся из них никто. Спрашивали друг друга, и никто, никто не знал. Самые капитану близкие, уже плававшие с ним на «Юдифи» (когда его судно изо всех одно пришло домой по-доброму, а второе когда в Плимут вернулось – из двухсот человек экипажа живых на борту пятнадцать человек было!), говорили почти беспечно:
– Ему виднее. Мы Дрейку доверяем больше, чем себе: он под счастливой звездой родился. Знаем одно: что велел прощаться с близкими на полгода. Так что уж верно, за море. Может быть, в Гвинею? Или вовсе в испанские моря?
– Мне неважно, куда и зачем. Тут капитан Дрейк всё равно побольше нашего смыслит, – сказал вертлявый Ллойд Томпсон – единственный валлиец на борту, темноволосый и мрачный. – Но вот что мне действительно интересно, так это при чём тут первый лорд Адмиралтейства. В прошлый раз мы отплывали, как и положено вольным джентльменам удачи, из славного города Плимута, на деньги Хоукинзов и от причала набережной Хоукинзов. А сейчас судно стоит у коронного причала, и припасы – я, сами понимаете, о выпивке в первую голову – поступают с клеймом лорда Винтера.
– Так, может, он поставщик.
– Тютя! Скажи ещё, посредник. Станет тебе первый лорд британского Адмиралтейства продавать вино и пиво.
Когда уже вышли в море и меловые обрывы родины остались справа за кормой, Дрейк перестал скрывать, что да, этот рейс оплачен и снаряжён полностью попечением главы английского военно-морского флота. Но куда идём, оставалось тайной. Курс задавал капитан ежеутренне, и никто не знал, куда завтра будет смотреть длинный бушприт «Лебедя». Как не знали и что лежит в трюме, обшитое бурой, цвета гнили, мешковиной. Ящики небольшие, но тяжёлые, а что в них?
Но вот, после по меньшей мере трёх зигзагов по морю, подошли к португальским берегам. Капитан приказал спустить и спрятать британские флаги с тюдоровскими розами и алым крестом Святого Георга. И подняли зелёные с золотой арфой, ирландские.
А ирландцев на борту ну хотя бы один был! Единственно что Ллойд Томпсон разумел по-ирландски, но и то говорить не мог.
– Вот он со мной и поедет, как явный ирландец. Сам брюнет, нос красный, глаза мечтательные. Так, и Синий Рожер. И… И ты, Тэд. Так что у нас в команде и англичан-то нет. Хотя да, между собой-то мы по-английски говорим, собаки-испанцы сразу раскусят…
– Капитан, так мы в само логово зверя собрались? – спокойно спросил Синий Рожер, угрюмый бретонец, попавший к Дрейку после того, как англичане в испанских водах подобрали нескольких французских пиратов после кораблекрушения. Рожер был невозмутим, и похоже было, что ему неинтересно всё на свете и наплевать даже на религию. Во всяком случае, он, католик, плавал с протестантами и грабил единоверцев.
– Да. Я намерен поучиться кое-чему у этих спесивых бурдюков. А что, ты имеешь что-то предложить?
– Я? Да, сэр. Я предлагаю вот что: если мы будем сходить на берег, надлежит перво-наперво сходить к мессе, отстоять до конца, и потом уж всем будет не так важно, кто мы по национальности. У вас, англичан, короткая память. Десять лет как померла ваша королева Мария – и вы уже позабыли, что и среди англичан есть католики. И ничего странного не было бы, если б ирландские мятежники наняли английскую команду из единоверцев. Надо только заранее договориться, за каким они нас дьяволом наняли.
– Рожер, умница! – взревел Дрейк. – Мы вот за каким сюда дьяволом попёрлись: известно каждому моряку мира, что испанские картографы – первые во Вселенной! И мы по поручению вождя ирландских мятежн… повстанцев, лорда Тиронна, должны ознакомиться с испанскими картами Ирландии и прилегающих вод, дабы наш лорд мог избрать наилучшее место для приёма испанской помощи и десанта. Вот!
«Лебедь» вошёл в испанские воды и поднялся вверх по главной андалузской реке Гва… Гвадал… Вот чёрт, англичане считают русские названия непроизносимыми и незапоминаемыми. А здешние? Река Гвадал… Уфф! Устанешь, пока договоришь: Гва-дал-кви-вир. Или эта портовая деревушка при устье Гва-дал-кви-вира: Санлукардибаррамеда. А? Или самый знаменитый испанский город, где мученическую смерть принял апостол Христов, Иаков: Сантьягодекомпостела. Или ещё город недалече от устья Гвадалквивира: Хересделяфронтера. Вино оттуда вывозят преславное, по-особенному терпкое, крепкое и вкусное, но вино кличут попросту: «Херес», безо всяких там «деляфронтера» или как там ещё? Вроде ещё где-то подальше от побережья у них имеется ещё Хересделоскабальерос.
Ну вот, поднимались они вровень с океанским приливом к главному городу Андалузии и обеих Америк (поелику именно в нём находится могущественнейший Совет по делам Индий – верховная палата управления испанскими владениями в Новом Свете), к прославленной Севилье. Всё свободное от вахты время Фёдор торчал на палубе с раздутыми ноздрями и вытаращенными глазами. Потому что холмы вдоль широкой мутной реки сплошь были засажены аккуратными рядами шаровидных апельсиновых деревьев, на которых тёмно-зелёная листва как тусклыми фонарями была прорезана буро-жёлтыми – говорят, ещё незрелыми, а как созреют к Рождеству, так станут вовсе огненными, – плодами. И уж как они пахли, как пахли – судно идёт по фарватеру, под правым берегом, а с левого такие густые пряные волны запаха несёт, что аж шатаешься! А повыше над апельсинными – лимонные рощи. А там гранатовые. А тут громадное, кудлатое серебристое оливковое дерево, дающее «деревянное» масло, которое на святой Руси в лампадках жгут и к праздникам волосы мажут, чтоб не ершились. Говорят, такое дерево один раз посадят и потом семьсот семьдесят семь лет урожаи снимают. Чёрные такие ягоды с мелкую сливу, жирные, вкусные, а едят их солёными с хлебом, не вместо иных фруктов, а вместо сала. Честное слово! Федька сам видел: грузчики в порту таскают здоровенные тюки, а обедают – у одного краюха хлеба, корка сыра да бутылка красного вина, а у другого такая же краюха, пригоршня маслин да такая же бутылка вина – и ничего, доволен.
Пока поднимались, Фёдор испробовал и вяленый инжир, который здесь продавали снизками, как ожерелье, и изюм ветками, и овечий сыр с чесноком и зеленью, и зелёные ещё, горьковатые апельсинчики.
Останавливали их каждый час стражники (как их? «Альгвазилы», кажется), допытывались, кто они, что за флаг на грот-мачте, откуда и зачем. Но то, что придумал Синий Рожер, рассказанное по-испански их капитаном уверенно и складно, хотя и не без запинки (иногда, кажись, понарошечной, чтобы подозрительные испанцы не подумали чего насчёт уж больно их язык хорошо знающего английского капитана), казалось достоверным. А когда – были и такие – спрашивали насчёт того, как же вы, мол, согласились служить врагам вашей англиканской веры, – капитан Дрейк спокойно цедил:
– А мне наплевать на вопросы истинной веры. Я верую в деньги. А ирландцы неплохо платят. Кстати, почему-то вашей, испанской, монетой. Да у меня на борту англичан мало. Вот, извольте видеть: Рожер – бретонец, католик. Томпсон – валлиец. Он на англичанина и не похож вовсе, гляньте. А этот рыжий малец – вы не поверите – живой, натуральный московит.
Тут ни один испанец не выдерживал: начинались охи, ахи и дурацкие расспросы: правда ли, что у вас там ничего не растёт, кроме гороха, репы и капусты? Или: правда ли, что у вас там полгода темно и холодно и оттого все в спячку впадают? Смех, да и только! Взрослые люди, а такие глупости болтают! Но отвечал им Фёдор осторожно, помня всякий раз, что плывут они по вражеской реке, и стоит дать хозяевам малейший повод к подозрениям – убьют не хуже опричников. И он говорил не то, что было правдой, а то, что этим смуглым людям хотелось услышать. А хотелось им – он видел чего: чтоб было после что жене или приятелям в кабаке рассказать удивительного. И он щедро дарил людям потрясающие новости:
– Что они говорят? В спячку? Ну да, а как же иначе такой мороз выдержать? Полгода по подземным норам, называемым по-русски «берлога», и сосём лапу при этом. Вот, смотрите, – и нагло показывал отшибленную о кабестан при выбирании якоря в устье Гвадалквивира правую руку с синячищем. Стражники ахали и угощали русского мальчишку сухофруктами.
– Ты, что ли, капитанов русский? Сроду такого чудного акцента не слышал. Подымайся на борт. Твой гамак третий налево от входа. Вещи все с тобой?
– Все, а что? – спросил Фёдор, набычась, после драки в Барбикене готовый в любом слове увидеть намёк на издёвку и тут же дать отпор. Но вахтенный добродушно сказал:
– Пойдём же далеко, на полгода, а у тебя один рундучок, и тот не больно тяжёл.
– И что? – колюче спросил Фёдор.
– А ничего. Только то, что после плавания, если живы будем, скарба прибавится.
– А сэр капитан предупреждал, что ни славы, ни денег из этого рейса не привезём.
– Ну да, большой наживы не будет. Но чтобы совсем всухую – так у нас не бывает.
Фёдор поднялся на палубу, спустился в кубрик и задвинул дощатый рундучок под койку на указанном месте. В кубрике было пусто, и он спросил вахтенного, как его звать и где остальные. Тот ответил, что его звать Фрэд, а команда собралась уже вся, одного боцмана нет пока, но, по обычаю Дрейка, назначено время, суток за двое до отплытия, когда все должны стоять на местах как при самом отплытии – но до тех пор кто перебрался полностью на корабль, тот уж свободен.
Команда сошлась в кабаке «У Смитонской башни» в Плимуте впервые, и вторично – в «Медведе и кошке», что в Чатаме, по-над Темзой. В Плимуте Федяни среди них ещё не было, а в Чатаме он приглядывался к молодым парням, почти сплошь девонширцам, и нашёл, что жить с ними, кажись, можно: зазря не обижают. Но вот что чудно: так никто и не знал, куда ж они собираются плыть! Да не то что не проболтнулся из них никто. Спрашивали друг друга, и никто, никто не знал. Самые капитану близкие, уже плававшие с ним на «Юдифи» (когда его судно изо всех одно пришло домой по-доброму, а второе когда в Плимут вернулось – из двухсот человек экипажа живых на борту пятнадцать человек было!), говорили почти беспечно:
– Ему виднее. Мы Дрейку доверяем больше, чем себе: он под счастливой звездой родился. Знаем одно: что велел прощаться с близкими на полгода. Так что уж верно, за море. Может быть, в Гвинею? Или вовсе в испанские моря?
– Мне неважно, куда и зачем. Тут капитан Дрейк всё равно побольше нашего смыслит, – сказал вертлявый Ллойд Томпсон – единственный валлиец на борту, темноволосый и мрачный. – Но вот что мне действительно интересно, так это при чём тут первый лорд Адмиралтейства. В прошлый раз мы отплывали, как и положено вольным джентльменам удачи, из славного города Плимута, на деньги Хоукинзов и от причала набережной Хоукинзов. А сейчас судно стоит у коронного причала, и припасы – я, сами понимаете, о выпивке в первую голову – поступают с клеймом лорда Винтера.
– Так, может, он поставщик.
– Тютя! Скажи ещё, посредник. Станет тебе первый лорд британского Адмиралтейства продавать вино и пиво.
Когда уже вышли в море и меловые обрывы родины остались справа за кормой, Дрейк перестал скрывать, что да, этот рейс оплачен и снаряжён полностью попечением главы английского военно-морского флота. Но куда идём, оставалось тайной. Курс задавал капитан ежеутренне, и никто не знал, куда завтра будет смотреть длинный бушприт «Лебедя». Как не знали и что лежит в трюме, обшитое бурой, цвета гнили, мешковиной. Ящики небольшие, но тяжёлые, а что в них?
Но вот, после по меньшей мере трёх зигзагов по морю, подошли к португальским берегам. Капитан приказал спустить и спрятать британские флаги с тюдоровскими розами и алым крестом Святого Георга. И подняли зелёные с золотой арфой, ирландские.
А ирландцев на борту ну хотя бы один был! Единственно что Ллойд Томпсон разумел по-ирландски, но и то говорить не мог.
– Вот он со мной и поедет, как явный ирландец. Сам брюнет, нос красный, глаза мечтательные. Так, и Синий Рожер. И… И ты, Тэд. Так что у нас в команде и англичан-то нет. Хотя да, между собой-то мы по-английски говорим, собаки-испанцы сразу раскусят…
– Капитан, так мы в само логово зверя собрались? – спокойно спросил Синий Рожер, угрюмый бретонец, попавший к Дрейку после того, как англичане в испанских водах подобрали нескольких французских пиратов после кораблекрушения. Рожер был невозмутим, и похоже было, что ему неинтересно всё на свете и наплевать даже на религию. Во всяком случае, он, католик, плавал с протестантами и грабил единоверцев.
– Да. Я намерен поучиться кое-чему у этих спесивых бурдюков. А что, ты имеешь что-то предложить?
– Я? Да, сэр. Я предлагаю вот что: если мы будем сходить на берег, надлежит перво-наперво сходить к мессе, отстоять до конца, и потом уж всем будет не так важно, кто мы по национальности. У вас, англичан, короткая память. Десять лет как померла ваша королева Мария – и вы уже позабыли, что и среди англичан есть католики. И ничего странного не было бы, если б ирландские мятежники наняли английскую команду из единоверцев. Надо только заранее договориться, за каким они нас дьяволом наняли.
– Рожер, умница! – взревел Дрейк. – Мы вот за каким сюда дьяволом попёрлись: известно каждому моряку мира, что испанские картографы – первые во Вселенной! И мы по поручению вождя ирландских мятежн… повстанцев, лорда Тиронна, должны ознакомиться с испанскими картами Ирландии и прилегающих вод, дабы наш лорд мог избрать наилучшее место для приёма испанской помощи и десанта. Вот!
«Лебедь» вошёл в испанские воды и поднялся вверх по главной андалузской реке Гва… Гвадал… Вот чёрт, англичане считают русские названия непроизносимыми и незапоминаемыми. А здешние? Река Гвадал… Уфф! Устанешь, пока договоришь: Гва-дал-кви-вир. Или эта портовая деревушка при устье Гва-дал-кви-вира: Санлукардибаррамеда. А? Или самый знаменитый испанский город, где мученическую смерть принял апостол Христов, Иаков: Сантьягодекомпостела. Или ещё город недалече от устья Гвадалквивира: Хересделяфронтера. Вино оттуда вывозят преславное, по-особенному терпкое, крепкое и вкусное, но вино кличут попросту: «Херес», безо всяких там «деляфронтера» или как там ещё? Вроде ещё где-то подальше от побережья у них имеется ещё Хересделоскабальерос.
Ну вот, поднимались они вровень с океанским приливом к главному городу Андалузии и обеих Америк (поелику именно в нём находится могущественнейший Совет по делам Индий – верховная палата управления испанскими владениями в Новом Свете), к прославленной Севилье. Всё свободное от вахты время Фёдор торчал на палубе с раздутыми ноздрями и вытаращенными глазами. Потому что холмы вдоль широкой мутной реки сплошь были засажены аккуратными рядами шаровидных апельсиновых деревьев, на которых тёмно-зелёная листва как тусклыми фонарями была прорезана буро-жёлтыми – говорят, ещё незрелыми, а как созреют к Рождеству, так станут вовсе огненными, – плодами. И уж как они пахли, как пахли – судно идёт по фарватеру, под правым берегом, а с левого такие густые пряные волны запаха несёт, что аж шатаешься! А повыше над апельсинными – лимонные рощи. А там гранатовые. А тут громадное, кудлатое серебристое оливковое дерево, дающее «деревянное» масло, которое на святой Руси в лампадках жгут и к праздникам волосы мажут, чтоб не ершились. Говорят, такое дерево один раз посадят и потом семьсот семьдесят семь лет урожаи снимают. Чёрные такие ягоды с мелкую сливу, жирные, вкусные, а едят их солёными с хлебом, не вместо иных фруктов, а вместо сала. Честное слово! Федька сам видел: грузчики в порту таскают здоровенные тюки, а обедают – у одного краюха хлеба, корка сыра да бутылка красного вина, а у другого такая же краюха, пригоршня маслин да такая же бутылка вина – и ничего, доволен.
Пока поднимались, Фёдор испробовал и вяленый инжир, который здесь продавали снизками, как ожерелье, и изюм ветками, и овечий сыр с чесноком и зеленью, и зелёные ещё, горьковатые апельсинчики.
Останавливали их каждый час стражники (как их? «Альгвазилы», кажется), допытывались, кто они, что за флаг на грот-мачте, откуда и зачем. Но то, что придумал Синий Рожер, рассказанное по-испански их капитаном уверенно и складно, хотя и не без запинки (иногда, кажись, понарошечной, чтобы подозрительные испанцы не подумали чего насчёт уж больно их язык хорошо знающего английского капитана), казалось достоверным. А когда – были и такие – спрашивали насчёт того, как же вы, мол, согласились служить врагам вашей англиканской веры, – капитан Дрейк спокойно цедил:
– А мне наплевать на вопросы истинной веры. Я верую в деньги. А ирландцы неплохо платят. Кстати, почему-то вашей, испанской, монетой. Да у меня на борту англичан мало. Вот, извольте видеть: Рожер – бретонец, католик. Томпсон – валлиец. Он на англичанина и не похож вовсе, гляньте. А этот рыжий малец – вы не поверите – живой, натуральный московит.
Тут ни один испанец не выдерживал: начинались охи, ахи и дурацкие расспросы: правда ли, что у вас там ничего не растёт, кроме гороха, репы и капусты? Или: правда ли, что у вас там полгода темно и холодно и оттого все в спячку впадают? Смех, да и только! Взрослые люди, а такие глупости болтают! Но отвечал им Фёдор осторожно, помня всякий раз, что плывут они по вражеской реке, и стоит дать хозяевам малейший повод к подозрениям – убьют не хуже опричников. И он говорил не то, что было правдой, а то, что этим смуглым людям хотелось услышать. А хотелось им – он видел чего: чтоб было после что жене или приятелям в кабаке рассказать удивительного. И он щедро дарил людям потрясающие новости:
– Что они говорят? В спячку? Ну да, а как же иначе такой мороз выдержать? Полгода по подземным норам, называемым по-русски «берлога», и сосём лапу при этом. Вот, смотрите, – и нагло показывал отшибленную о кабестан при выбирании якоря в устье Гвадалквивира правую руку с синячищем. Стражники ахали и угощали русского мальчишку сухофруктами.
3
Вот, наконец, и Севилья – большой торговый город на левом, низменном, берегу Гвадалквивира. На берег отпускали скупо, с наказом: на берегу не пить вина, не играть в кости и в карты, не перечить стражникам, не вступать в ссоры с обывателями, не отделяться от товарищей… В общем, столько ещё всяческих запретов, что иные из команды вовсе от берега отказались.
А Федька и Синий Рожер сопровождали Дрейка, когда тот ходил по севильским картографам – от еврея Мануэля де Тудела к португальцу Эштевану Фалейру, от того к баску Хуану Эстечьяле, от баска – к испанцу Пласенсио Паблооте Арриага. С каждым капитан беседовал подолгу, и каждому подарки подносил, и от каждого свитки бумаг или, чаще, тоненького пергамента уносил. Свитки нёс Федяня, каждый раз получавший наказ: умереть, но не выпускать из рук! И все остальные, обычно трое, шли, как охранный конвой, по сторонам и позади русского юнги. И ещё ему наказано было: если драка завяжется, давать дёру вместе с капитаном, свитка не выпуская из рук. На всякий случай ему выдавался тяжёлый долгоствольный пистоль с дюжиной тяжёлых пуль и кисетом пороха – не рогом-пороховницей, как обычно принято, которого нигде не спрячешь, а мягким кисетом, который удобно хоть к поясу под камзолом подвязать, хоть и на плечо на лямке подвесить.
Но на них так никто и не напал ни разу. Только город толком и не увидели из-за этих предосторожностей. Идёшь мимо знаменитой «Хиральды» – четырехугольной башни, как сказывают, построенной сарацинами для своих молений, – а задрать башку, чтобы оценить её высоту, не смеешь. Ну как нападут в тот самый момент?
А Севилья бурлила вокруг них… И то ли повзрослел от беды, то ли тут девушки такие уж нетерпеливые да горячие – но в Севилье к нему впервые в жизни женщины приставали. Раньше, чем усишки отросли. И какие женщины? О-о! Совсем юная, по лицу видать, не старше Фёдора, глаза огненные, сама пышная в бёдрах и в грудях, а талия, как у пчелы. Идёт – сама себя раскачивает, как лодку в мёртвую зыбь. В волосах цветок, на плечах чёрно-прозрачная шаль, на голове такая же тонко-кружевная накидка, каблуки стучат… Ухх! Если б не проклятые свитки! Так и ушёл бы вслед такой, улыбчивой, белозубой, подмигивающей…
Томпсон, заметя это, предложил познакомить в свободный вечерок с одной такой… Но Федяня отказался – мол, у меня с этими свитками свободный вечерок ежели и выдастся, так уж, верно, после того, как отчалим из города. А сам себе думал: «Это только тебе кажется, что твои знакомые не хуже. Но я-то, я знаю: та смуглянка, подпоясанная алым платком, что улыбнулась мне в тени кафедрального собора, не “не хуже”, а во сто крат лучше наилучшей из твоих знакомых!»
А вообще-то все смуглянки не сравнятся с рыженькой барменшей из «Под розой и омелой». Правда, эта вертихвостка улыбалась налево и направо, бородатым и безусым, блондинам и брюнетам – только не ему…
Помаленьку Федяня вникал в испанскую речь, которой – в отличие от сызмала привычной аглицкой – он допрёжь и не слыхивал. На слух нравилось: гордый язык, звучный, как медный барабан. И помаленьку он решил учить испанский. Вон как хорошо: капитан по-испански разумеет и сразу знает, о чём за его спиной испанцы шепчутся, сговариваются или ещё что. А тут… Ты идёшь по улице, а за спиною женский смех – и не знаешь, то ли это впрямь, как уверяет Ллойд Томпсон, завлекают так, то ли надсмехаются, то ли ещё что. Чтобы быстрее поднатореть в испанском, Федя придумал помогать коку Питчеру таскать провизию с Кордовского рынка – того, что выше по реке: там чуть-чуть дешевле всё. Кок закупал на всю команду, а пожрать все горазды. Помощников же ему боцман заставлял работать только угрозой наказания, и то на один день. А Федька сам вызвался постоянно сопровождать Питчера.
И всем от такого Федькиного решения было хорошо: команда избавилась от малоприятной обременительной повинности; боцман избавился от обременительной необходимости каждый вечер уговаривать и запугивать очередных «дежурных по рынку»; повар избавился от постоянной тревоги о том, что завтра ему придётся под палящим «зимним» солнцем тащить одному тяжёлые корзины с припасами. Ну а Фёдор получал двойную выгоду: во-первых, ходя на рынок, где чего только не увидишь и не услышишь, он будет учиться испанскому, а во-вторых, в кубрике стали на него поглядывать искоса и за спиной бурчали: кому ж понравится, если малец, иноземец к тому же, которому ещё до матроса второй статьи тянуть службу и тянуть, все дни с начальством, и каждый божий день на берегу, и форменку ему из-за этого боцману приказано было подобрать получше и, подобрав, подогнать по фигуре. Чтоб проклятые паписты и подумать не смели, что у англичан нужда имеется! А так он вровень со всеми встаёт. Причём не по приказу, а добровольно. Кубрик такие вещи чётко различает и моментом реагирует.
То было – Фёдору и лягушку в постель подкладывали (со связанными лапками, чтоб не ускакала), то ночью фунтик бумажный с наловленными тараканами под носом подвешивали на тонкой бечёвочке и перцем на нос сыпали: начнёт чихать, тараканы из фунтика посыплются, глядишь, и слопает пару штук салага! И, разумеется, никто никогда не видел и не слышал, какой же прохвост это сделал! Как-то в якобы полном смятении матрос Крэйг высказал предположение, что это испанцы-негодяи прокрадываются на «Лебедя» мимо дремлющих вахтенных и злые шутки шутят. Мол, поди, Тэд, пожалуйся – ты ж вхож к капитану, не то что мы, рабочая скотинка! А тут он спал спокойно и утром, за четверть часа проснувшись перед подъёмом, услышал, как злоехидный Крэйг шипел на матроса Торнмиджа:
– А ну, отзынь от человека! Не знаешь, что ли: он вызвался в «дежурные по рынку» без смены на всё время нашей стоянки здесь! Сейчас его Питчер подымет без твоей помощи. Выбрось свою богомерзкую гадину за борт!
Кордовский рынок в Севилье был ещё сам по себе как большой испанский город: улочка златокузнецов, маленькими молоточками выгибающих на наковаленках еле видные проволочки из драгоценного тяжёлого металла, улочка портных, улочка сапожников – и целые тесные ряды попрошаек, уродов, калек самых страшных и невероятных: один безрукий и безногий, другой как медведем изодран, клочья висят зарубцевавшиеся, третий с ровно, под верёвочку, спиленными зубами и вырванным языком (рассматривали их охотно и даже с жадностью, а подавали, только если урод о себе рассказывает связную историю и по этой истории он – не инквизицией калечен!). А уж цыганята! То голые бегают, выпрошенные монеты за щёку складывают, то – если постарше – воруют, хотя ловят их почти тут же и бьют смертным боем.
Питчер отчаянно торговался из-за каждого пучка зелени, а если выгадывал против нормальной, общей цены сколько-нибудь заметную сумму, – выпивал пару литров дешёвого вина и покупал какой-нибудь образок.
– Хоть нам, англиканам, и не положено святые образа в доме держать и поклоняться им, а я считаю, морское дело настолько рисковое, что любая лишняя заручка на небе – к месту. Но только капитану об этом – чур, молчок!
Ясное дело – Федяне и так приходилось всё время помнить, что товарищи его за выскочку, капитанского любимчика почитают, и доказывать, что нет, он как все… Конечно, это пока судно в порту стоит. В море выйдем – сразу станет ясно, что насчёт любимчика – придумки от скуки. Паруса тягать или кабестан крутить – тут всем достаётся почти поровну. В море выйдем – все подначки враз кончатся. Но пока приходилось держать ухо по ветру.
А Федька и Синий Рожер сопровождали Дрейка, когда тот ходил по севильским картографам – от еврея Мануэля де Тудела к португальцу Эштевану Фалейру, от того к баску Хуану Эстечьяле, от баска – к испанцу Пласенсио Паблооте Арриага. С каждым капитан беседовал подолгу, и каждому подарки подносил, и от каждого свитки бумаг или, чаще, тоненького пергамента уносил. Свитки нёс Федяня, каждый раз получавший наказ: умереть, но не выпускать из рук! И все остальные, обычно трое, шли, как охранный конвой, по сторонам и позади русского юнги. И ещё ему наказано было: если драка завяжется, давать дёру вместе с капитаном, свитка не выпуская из рук. На всякий случай ему выдавался тяжёлый долгоствольный пистоль с дюжиной тяжёлых пуль и кисетом пороха – не рогом-пороховницей, как обычно принято, которого нигде не спрячешь, а мягким кисетом, который удобно хоть к поясу под камзолом подвязать, хоть и на плечо на лямке подвесить.
Но на них так никто и не напал ни разу. Только город толком и не увидели из-за этих предосторожностей. Идёшь мимо знаменитой «Хиральды» – четырехугольной башни, как сказывают, построенной сарацинами для своих молений, – а задрать башку, чтобы оценить её высоту, не смеешь. Ну как нападут в тот самый момент?
А Севилья бурлила вокруг них… И то ли повзрослел от беды, то ли тут девушки такие уж нетерпеливые да горячие – но в Севилье к нему впервые в жизни женщины приставали. Раньше, чем усишки отросли. И какие женщины? О-о! Совсем юная, по лицу видать, не старше Фёдора, глаза огненные, сама пышная в бёдрах и в грудях, а талия, как у пчелы. Идёт – сама себя раскачивает, как лодку в мёртвую зыбь. В волосах цветок, на плечах чёрно-прозрачная шаль, на голове такая же тонко-кружевная накидка, каблуки стучат… Ухх! Если б не проклятые свитки! Так и ушёл бы вслед такой, улыбчивой, белозубой, подмигивающей…
Томпсон, заметя это, предложил познакомить в свободный вечерок с одной такой… Но Федяня отказался – мол, у меня с этими свитками свободный вечерок ежели и выдастся, так уж, верно, после того, как отчалим из города. А сам себе думал: «Это только тебе кажется, что твои знакомые не хуже. Но я-то, я знаю: та смуглянка, подпоясанная алым платком, что улыбнулась мне в тени кафедрального собора, не “не хуже”, а во сто крат лучше наилучшей из твоих знакомых!»
А вообще-то все смуглянки не сравнятся с рыженькой барменшей из «Под розой и омелой». Правда, эта вертихвостка улыбалась налево и направо, бородатым и безусым, блондинам и брюнетам – только не ему…
Помаленьку Федяня вникал в испанскую речь, которой – в отличие от сызмала привычной аглицкой – он допрёжь и не слыхивал. На слух нравилось: гордый язык, звучный, как медный барабан. И помаленьку он решил учить испанский. Вон как хорошо: капитан по-испански разумеет и сразу знает, о чём за его спиной испанцы шепчутся, сговариваются или ещё что. А тут… Ты идёшь по улице, а за спиною женский смех – и не знаешь, то ли это впрямь, как уверяет Ллойд Томпсон, завлекают так, то ли надсмехаются, то ли ещё что. Чтобы быстрее поднатореть в испанском, Федя придумал помогать коку Питчеру таскать провизию с Кордовского рынка – того, что выше по реке: там чуть-чуть дешевле всё. Кок закупал на всю команду, а пожрать все горазды. Помощников же ему боцман заставлял работать только угрозой наказания, и то на один день. А Федька сам вызвался постоянно сопровождать Питчера.
И всем от такого Федькиного решения было хорошо: команда избавилась от малоприятной обременительной повинности; боцман избавился от обременительной необходимости каждый вечер уговаривать и запугивать очередных «дежурных по рынку»; повар избавился от постоянной тревоги о том, что завтра ему придётся под палящим «зимним» солнцем тащить одному тяжёлые корзины с припасами. Ну а Фёдор получал двойную выгоду: во-первых, ходя на рынок, где чего только не увидишь и не услышишь, он будет учиться испанскому, а во-вторых, в кубрике стали на него поглядывать искоса и за спиной бурчали: кому ж понравится, если малец, иноземец к тому же, которому ещё до матроса второй статьи тянуть службу и тянуть, все дни с начальством, и каждый божий день на берегу, и форменку ему из-за этого боцману приказано было подобрать получше и, подобрав, подогнать по фигуре. Чтоб проклятые паписты и подумать не смели, что у англичан нужда имеется! А так он вровень со всеми встаёт. Причём не по приказу, а добровольно. Кубрик такие вещи чётко различает и моментом реагирует.
То было – Фёдору и лягушку в постель подкладывали (со связанными лапками, чтоб не ускакала), то ночью фунтик бумажный с наловленными тараканами под носом подвешивали на тонкой бечёвочке и перцем на нос сыпали: начнёт чихать, тараканы из фунтика посыплются, глядишь, и слопает пару штук салага! И, разумеется, никто никогда не видел и не слышал, какой же прохвост это сделал! Как-то в якобы полном смятении матрос Крэйг высказал предположение, что это испанцы-негодяи прокрадываются на «Лебедя» мимо дремлющих вахтенных и злые шутки шутят. Мол, поди, Тэд, пожалуйся – ты ж вхож к капитану, не то что мы, рабочая скотинка! А тут он спал спокойно и утром, за четверть часа проснувшись перед подъёмом, услышал, как злоехидный Крэйг шипел на матроса Торнмиджа:
– А ну, отзынь от человека! Не знаешь, что ли: он вызвался в «дежурные по рынку» без смены на всё время нашей стоянки здесь! Сейчас его Питчер подымет без твоей помощи. Выбрось свою богомерзкую гадину за борт!
Кордовский рынок в Севилье был ещё сам по себе как большой испанский город: улочка златокузнецов, маленькими молоточками выгибающих на наковаленках еле видные проволочки из драгоценного тяжёлого металла, улочка портных, улочка сапожников – и целые тесные ряды попрошаек, уродов, калек самых страшных и невероятных: один безрукий и безногий, другой как медведем изодран, клочья висят зарубцевавшиеся, третий с ровно, под верёвочку, спиленными зубами и вырванным языком (рассматривали их охотно и даже с жадностью, а подавали, только если урод о себе рассказывает связную историю и по этой истории он – не инквизицией калечен!). А уж цыганята! То голые бегают, выпрошенные монеты за щёку складывают, то – если постарше – воруют, хотя ловят их почти тут же и бьют смертным боем.
Питчер отчаянно торговался из-за каждого пучка зелени, а если выгадывал против нормальной, общей цены сколько-нибудь заметную сумму, – выпивал пару литров дешёвого вина и покупал какой-нибудь образок.
– Хоть нам, англиканам, и не положено святые образа в доме держать и поклоняться им, а я считаю, морское дело настолько рисковое, что любая лишняя заручка на небе – к месту. Но только капитану об этом – чур, молчок!
Ясное дело – Федяне и так приходилось всё время помнить, что товарищи его за выскочку, капитанского любимчика почитают, и доказывать, что нет, он как все… Конечно, это пока судно в порту стоит. В море выйдем – сразу станет ясно, что насчёт любимчика – придумки от скуки. Паруса тягать или кабестан крутить – тут всем достаётся почти поровну. В море выйдем – все подначки враз кончатся. Но пока приходилось держать ухо по ветру.
4
Дни шли за днями, а «Лебедь» всё стоял в Севилье. Команда устала от актёрства: ведь приходилось изображать папистов, а если придёт на судно испанский чиновник или просто шпион, выдающий себя, чаще всего, за торговца с предложениями, но без товара, – даже если торгует всего-навсего пресной холодной водой из кувшина, на развес – а шпионы, подсылаемые властями на «Лебедя», все разумели по-аглицки – надо было прямо богохульствовать, ругая протестантскую веру, и Библию на английском языке, и королеву, и особенно рьяно – пиратов, «морских псов Её Величества»…
Уж вторая неделя стоянки шла к концу, а явных неудач пока ещё не было, испанцы почти уже верили, что перед ними корабль мятежников, северян-католиков и ирландцев. Хотя говорится, что выговор северян ещё ни одному южно-английскому уроженцу копировать не удавалось так, чтобы ему кто-нибудь поверил, имеется в виду, наверное, что не обмануть того, кто сам в северных провинциях бывал. А испанцев надуть удавалось. И тут Дрейк объявил, что дальше он намерен…
Он объявил такое, что в кубрике стали поговаривать, что их капитан спятил от хождения по севильским улицам в самую жару, когда и сами испанцы – а уж они-то привычные! – никуда не ходят, ничего не делают, а дремлют по домам. Мозги от здешней жары-де у него расплавились! Надо-де его вязать и выбирать временного капитана, который бы вывел судно из этого вонючего Гав-гав-кви-квира или как его там… И привёл бы на Родину.
Уж вторая неделя стоянки шла к концу, а явных неудач пока ещё не было, испанцы почти уже верили, что перед ними корабль мятежников, северян-католиков и ирландцев. Хотя говорится, что выговор северян ещё ни одному южно-английскому уроженцу копировать не удавалось так, чтобы ему кто-нибудь поверил, имеется в виду, наверное, что не обмануть того, кто сам в северных провинциях бывал. А испанцев надуть удавалось. И тут Дрейк объявил, что дальше он намерен…
Он объявил такое, что в кубрике стали поговаривать, что их капитан спятил от хождения по севильским улицам в самую жару, когда и сами испанцы – а уж они-то привычные! – никуда не ходят, ничего не делают, а дремлют по домам. Мозги от здешней жары-де у него расплавились! Надо-де его вязать и выбирать временного капитана, который бы вывел судно из этого вонючего Гав-гав-кви-квира или как его там… И привёл бы на Родину.
5
Дрейк объявил, что у него дела в Барселоне, такого же рода, что и здесь, но он опасается вводить судно в Средиземное море, где испанцы уж очень легко могут им завладеть. Поэтому он решил так: сейчас, как только закончим с делами, идём в Виго, на северо-западе Испании, там высаживаем Дрейка и с ним русского юнгу. Ну и, если ещё кто добровольно с ними пойдёт, – тоже неплохо. Они пешком пройдут через всю северную Испанию с запада на восток, до Барселоны и обратно. Он уже всё обсчитал: путь займёт два с половиной месяца и дела в Барселоне – полмесяца. То есть забирать его надлежит в Виго через три месяца. Подойти и ждать сигнала (о коем надлежит условиться сейчас) десять дней. По сигналу выслать шлюпку. Если он не вернётся по истечении десяти дней ожидания, – сообщить о его гибели лорду Винтеру в Адмиралтейство и отцу.
Пешком через всю Испанию, страну инквизиции! Да это же всё равно, что самому собрать хворост, просушить его и, забравшись на ворох этого хвороста, поджечь! Безумие!
Федьку же идея капитана Дрейка заворожила. Забраться в самое логово врага, изучить его изнутри, увидеть слабые места – те, которые только изнутри и можно заметить, – и воротиться целыми и невредимыми – вот это дело! Риск, да ещё и какой! Зато уж и польза делу…
Одно плохо: дело это – Федяня и в свои пятнадцать-то лет понимал – настолько тайное, что и похвастаться до самой старости никому нельзя будет. Да и не то что похвастаться, а даже просто намекнуть… Фёдор почти не спал, считая часы до Виго…
Перехода вокруг Пиренейского полуострова он почти и не заметил…
Уже в виду Виго, вернее – в виду извилистых щелей между утёсами, шесть из которых были ложными входами, тупиками, и только одна щель вела в бухту, Дрейк озабоченно сказал – вернее, крикнул, перегнувшись через леера ограждения мостика, Фёдору, бывшему в тот день и тот час вахтенным:
– Хэй, Тэд! Знаешь ли ты, что нам нужна будет крыша?
– Дом? Может быть, купим фургон? – озадаченно отвечал юнга.
– Не-ет! – расхохотался капитан. – «Крыша» в смысле «легенда». Ну как мы объясним испанцам своё появление в Виго и своё путешествие до Барселоны и обратно?
– А-а, вон что! – с опозданием сообразил Фёдор. – Ну о первой половине дороги и думать особенно нечего. Ваша сестра имела дурость выйти замуж за московита-католика. И вот вы с её свойственником, младшим братом мужа, отправляетесь в паломничество к мощам святого апостола Джеймса, в Сантьяго-де-Компостела, а потом вам придётся ещё сопровождать его в ближайший к Московии испанский порт – Барселону. А там мы сразу начнём искать корабль, который бы отвёз меня в Россию.
– Искать нам придётся, боюсь, очень долго, – многозначительно сказал Дрейк.
– Если мы всерьёз этим займёмся, – боюсь, не хватит всей жизни. Между делом придётся организовать крестовый поход, чтобы сокрушить Турецкую империю. Но это так, пустяки. А вообще-то мы будем заниматься этими поисками ровно столько времени, сколько займут ваши дела в Барселоне. А потом… – в тон капитану, с плутовской ухмылкой, сказал Фёдор. И тут капитан аж подпрыгнул на мостике от полноты чувств и завизжал в полном восторге от своего ума:
– Всё ясно! Это же прикрытие и на обратную дорогу! Мы истратим полмесяца, деньги наши подойдут к концу – и мы понуро поплетёмся обратно в Виго, чтобы хоть там уж сесть на корабль в Россию. Да, но! Если вдруг каким-нибудь ветром туда впрямь занесёт корабль, идущий в Россию? Придётся нам на него садиться…
– Ничего подобного! – в азарте завопил Фёдор. – Мы справимся о цене – и она окажется для нас чуть-чуть-чуть высоковата. На три дублона более, чем у нас осталось.
Ему хотелось петь и кувыркаться, или, по крайней мере, попрыгать на месте. Вот они какой хитроумный планчик наметили! Никто не подкопается, никакая святейшая, или какой там она у них зовётся, инквизиция…
– А у тебя неплохо устроена голова, малец, – ласково сказал капитан. И тут же добавил: – У нас с тобой только одна общая беда, Тэд.
– Какая? – спросил Фёдор, окрылённый и планом, и похвалою капитана Дрейка.
– А такая, что мы с тобой – два идиота. Если испанцы не такие идиоты, как мы, – а это вряд ли, потому что иначе им бы не скрутить полмира – какой-нибудь специально приставленный к нам испанский шпион, невидимо, но неотступно при этом сопровождающий «Лебедя» ещё от Севильи, сейчас, запыхавшись, докладывает инквизиции подробности нашего замечательного планчика. Мы же, два осла, раструбили о нём на всё море!
– Ну если бы кто срочно отплыл от борта, слышен был бы плеск вёсел. Я когда от опричников удирал, вёсла обмотал тряпками, а всё равно слышно было. Только звук глуше, чем обыкновенно бывает, вышел. Но по воде всё равно слышно, – упрямо и в то же время не вполне уверенно сказал Фёдор. Уж так ему не хотелось из соавтора замечательного планчика становиться ослом и идиотом, к тому же обречённым на смерть под пыткой в застенках испанской инквизиции. Нет, что у него за судьба такая горькая: чуть что не каждый год ему грозит смерть под пыткой – хоть в Московском государстве, хоть в Испанском королевстве. Точно иных смертей и нет в этом мире!
– Ладно. Будем уповать на милость Божию, – почти беспечно сказал Дрейк.
Пешком через всю Испанию, страну инквизиции! Да это же всё равно, что самому собрать хворост, просушить его и, забравшись на ворох этого хвороста, поджечь! Безумие!
Федьку же идея капитана Дрейка заворожила. Забраться в самое логово врага, изучить его изнутри, увидеть слабые места – те, которые только изнутри и можно заметить, – и воротиться целыми и невредимыми – вот это дело! Риск, да ещё и какой! Зато уж и польза делу…
Одно плохо: дело это – Федяня и в свои пятнадцать-то лет понимал – настолько тайное, что и похвастаться до самой старости никому нельзя будет. Да и не то что похвастаться, а даже просто намекнуть… Фёдор почти не спал, считая часы до Виго…
Перехода вокруг Пиренейского полуострова он почти и не заметил…
Уже в виду Виго, вернее – в виду извилистых щелей между утёсами, шесть из которых были ложными входами, тупиками, и только одна щель вела в бухту, Дрейк озабоченно сказал – вернее, крикнул, перегнувшись через леера ограждения мостика, Фёдору, бывшему в тот день и тот час вахтенным:
– Хэй, Тэд! Знаешь ли ты, что нам нужна будет крыша?
– Дом? Может быть, купим фургон? – озадаченно отвечал юнга.
– Не-ет! – расхохотался капитан. – «Крыша» в смысле «легенда». Ну как мы объясним испанцам своё появление в Виго и своё путешествие до Барселоны и обратно?
– А-а, вон что! – с опозданием сообразил Фёдор. – Ну о первой половине дороги и думать особенно нечего. Ваша сестра имела дурость выйти замуж за московита-католика. И вот вы с её свойственником, младшим братом мужа, отправляетесь в паломничество к мощам святого апостола Джеймса, в Сантьяго-де-Компостела, а потом вам придётся ещё сопровождать его в ближайший к Московии испанский порт – Барселону. А там мы сразу начнём искать корабль, который бы отвёз меня в Россию.
– Искать нам придётся, боюсь, очень долго, – многозначительно сказал Дрейк.
– Если мы всерьёз этим займёмся, – боюсь, не хватит всей жизни. Между делом придётся организовать крестовый поход, чтобы сокрушить Турецкую империю. Но это так, пустяки. А вообще-то мы будем заниматься этими поисками ровно столько времени, сколько займут ваши дела в Барселоне. А потом… – в тон капитану, с плутовской ухмылкой, сказал Фёдор. И тут капитан аж подпрыгнул на мостике от полноты чувств и завизжал в полном восторге от своего ума:
– Всё ясно! Это же прикрытие и на обратную дорогу! Мы истратим полмесяца, деньги наши подойдут к концу – и мы понуро поплетёмся обратно в Виго, чтобы хоть там уж сесть на корабль в Россию. Да, но! Если вдруг каким-нибудь ветром туда впрямь занесёт корабль, идущий в Россию? Придётся нам на него садиться…
– Ничего подобного! – в азарте завопил Фёдор. – Мы справимся о цене – и она окажется для нас чуть-чуть-чуть высоковата. На три дублона более, чем у нас осталось.
Ему хотелось петь и кувыркаться, или, по крайней мере, попрыгать на месте. Вот они какой хитроумный планчик наметили! Никто не подкопается, никакая святейшая, или какой там она у них зовётся, инквизиция…
– А у тебя неплохо устроена голова, малец, – ласково сказал капитан. И тут же добавил: – У нас с тобой только одна общая беда, Тэд.
– Какая? – спросил Фёдор, окрылённый и планом, и похвалою капитана Дрейка.
– А такая, что мы с тобой – два идиота. Если испанцы не такие идиоты, как мы, – а это вряд ли, потому что иначе им бы не скрутить полмира – какой-нибудь специально приставленный к нам испанский шпион, невидимо, но неотступно при этом сопровождающий «Лебедя» ещё от Севильи, сейчас, запыхавшись, докладывает инквизиции подробности нашего замечательного планчика. Мы же, два осла, раструбили о нём на всё море!
– Ну если бы кто срочно отплыл от борта, слышен был бы плеск вёсел. Я когда от опричников удирал, вёсла обмотал тряпками, а всё равно слышно было. Только звук глуше, чем обыкновенно бывает, вышел. Но по воде всё равно слышно, – упрямо и в то же время не вполне уверенно сказал Фёдор. Уж так ему не хотелось из соавтора замечательного планчика становиться ослом и идиотом, к тому же обречённым на смерть под пыткой в застенках испанской инквизиции. Нет, что у него за судьба такая горькая: чуть что не каждый год ему грозит смерть под пыткой – хоть в Московском государстве, хоть в Испанском королевстве. Точно иных смертей и нет в этом мире!
– Ладно. Будем уповать на милость Божию, – почти беспечно сказал Дрейк.
6
И начались сборы. Перво-наперво Дрейк заставил всю команду предъявить свои ножи – и отобрал два трофейных клинка. Толедская сталь, легко точащаяся, но трудно тупящаяся, с особенным сизым блеском, почти не прогибающаяся… И кастильские рукоятки из кости и рога, зеленовато-серые, с полупрозрачными навершиями: одна в форме распятия, вторая в форме дельфина, улыбающегося дружелюбно, но если повернуть нож остриём от себя – скорбно-коварного.