Эти громадные равнины везде имеют один и тот же характер: обширные заливные низменности с множеством больших и малых озер сменяются площадями несколько возвышенными и невысокими, по большей части узкими и длинными увалами, или релками, идущими во всевозможных направлениях. Везде здесь преобладает травяная растительность, которая по заливным низинам состоит почти исключительно из тростеполевицы, достигающей саженного роста [2 м], а по кочковатым берегам озер, покрытых множеством чилима и кувшинки и окаймленных тростником или аиром, – из видов осоки и ситовника. На болотистых окраинах этих озер весной цветет сибирский касатик, заливающий тогда целые пространства своим прекрасным голубым цветом, а позднее, уже летом, на тех же самых болотах во множестве развивается не менее красивый гигантский мытник, усыпанный большими розовыми цветами. Кроме того, здесь же встречаются лютик, пушица, чина и другие болотные травы.
Там, где равнина делается возвышеннее, растительность становится более разнообразна, а множество кустов таволги и шиповника образуют густые заросли. Кой-где появляются здесь большие группы деревьев: дуба, черной березы, осины, липы, маакии и др., между которыми густо растет ветвистый кустарник леспедеца.
Но самая разнообразная растительность встречается на сухой почве релок, где всего более растут деревья и кустарники, а из травянистых растений чаще других попадаются лилия красная [красивая] и желтая [даурская], пионы, ясенец, синюха, валериана, крестовник, золотисто-желтый красноднев малый. Густые заросли этих и других трав переплетают: подмаренник [северный], повилика, диоскорея и луносемянник.
Правая сторона нижнего течения Уссури далеко не представляет однообразия равнины берега. Здесь, т. е. по правой стороне реки, верст за пятьдесят от ее устья, вдруг вздымается, тысячи на три или на четыре футов [900—1200 м], хребет
Хехцир, который тянется затем на некоторое расстояние вдоль Амура и пускает к берегу Уссури иногда крутые, по большей же части пологие отроги.
Этот хребет сплошь покрыт лесами, состоящими из ильма, липы, ясеня, клена, дуба, грецкого ореха, пробки и других лиственных деревьев, с которыми перемешаны хвойные породы: кедр, ель, пихта и лиственница. Густой подлесок образуют лещина, бузина, жасмин, сирень, калина, элеутерококк, жимолость и другие кустарники, свойственные Уссурийскому краю. Вообще Хехцирский хребет представляет такое богатство лесной растительности, какое редко можно встретить в других даже более южных частях Уссурийского края.
Южный крутой склон этого хребта резко обрамляет собой равнину, которая теперь раскинулась также и на правом берегу Уссури и несет частью луговой, частью лесистый характер.
Но эта равнина продолжается недолго и вскоре принимает волнообразную форму поверхности, которая все более и более увеличивается с приближением к среднему течению Уссури, где, наконец, холмистые возвышенности правого берега подходят к реке пологими скатами.
Сама Уссури в нижнем течении разбивается на множество рукавов, или так называемых проток. Места, образуемые протоками, которые никогда или по крайней мере редко затопляются водой, покрыты разнообразной древесной и кустарниковой растительностью, среди которой особенно часто попадаются таволга, виноград, яблоня и черемуха.
В 38 верстах от своего устья Уссури соединяется с одним из больших рукавов Амура, известным под именем Кырминской протоки, и отсюда имеет весьма быстрое течение. Из притоков ее нижнего течения, кроме Нора, впадающего слева, с правой стороны замечательны три реки: Кий, Хор, или Пор, и Сим.
Самая большая из них Хор, которая течет чрезвычайно быстро и, по словам туземцев, имеет до 400 верст длины.
Впрочем, обо всех этих реках мы не имеем никаких сведений. Вообще вся страна к востоку от Уссури до сих пор еще совершенная для нас terra incognita. Во многих местах на расстоянии каких-нибудь двадцати или тридцати верст от берега Уссури не был никто из русских, а главный кряж Сихотэ-Алиня не посещается даже и нашими зверопромышленниками. Между тем эта часть Уссурийского края как по своим климатическим условиям, так и по характеру своей природы, по всему вероятию, резко отличается от самой долины, следовательно, представляет большой научный интерес и обширное поприще для будущих исследователей.
Среднее течение Уссури, простирающееся от устья Нора до впадения рек Имана и Мурени, характеризуется обилием гор, которые сопровождают оба берега реки и часто подходят к ней то пологими скатами, то крутыми или отвесными утесами; иногда же береговые горы удаляются немного в сторону и оставляют место для неширокой долины. Вместе с тем Уссури здесь гораздо беднее островами, нежели в нижнем течении, и притом значительно уменьшается в размерах, в особенности выше впадения справа самого большого из всех своих притоков – Бикина.
Эта река вытекает из главного кряжа Сихотэ-Алиня недалеко от берега и, наконец, понижаясь мало-помалу, сливается с болотистыми берегами Японского моря и, направляясь с востока на запад, имеет около 600 верст длины. Как все правые притоки Уссури, Бикин течет весьма быстро и при устье достигает полутораста сажен [300 м] ширины при значительной глубине.
Говорят, что по нему можно подниматься на небольших пароходах верст на сто, но подобных попыток еще не было сделано.
Долина Бикина в низовьях этой реки имеет верст десять ширины, но чем далее вверх, тем более и более суживается, так что, наконец, горы подходят к самому берегу. Эти горы покрыты дремучими, сначала лиственными, а потом хвойными лесами, которые славятся обилием соболей и служат главным местом зимнего промысла многих туземцев не только с Уссури, но даже с ближайших частей Амура.
Выше впадения Бикина Уссури сузилась почти наполовину против своего устья, и далее вверх оба берега ее несут вполне гористый характер. С правой стороны хребет Самур, идущий параллельно Сихотэ-Алиню, наполняет все пространство между Бикином и Иманом; слева же горы хотя и не столь высоки, но также тянутся непрерывно вдоль равнин реки Мурени.
Береговые утесы, которыми часто обрываются в реку боковые отроги главных хребтов, состоят, по исследованиям специалистов, из глинистого сланца, песчаника и известняка; реже попадается гранит, иногда измененный в гнейс.
На таких утесах, в особенности обращенных к югу, встречаются самые разнообразные и интересные формы травянистых растений: гвоздика [хлопушка], череда, очиток, колокольчик, селагинелла, папоротник ароматный и др., а боковые, пологие их скаты одеты густыми зарослями различных кустарников, среди которых чаще других встречаются: леспедеца, лещина, элеутерококк, бузина, таволга, бересклет, калина, панакс, шиповник и сирень; виноград, максимовичия и диоскорея переплетают собой эти чащи и делают их почти непроходимыми.
Береговые леса, которые по мере удаления от реки становятся еще гуще и величественнее, состоят из смеси различных лиственных пород: ясеня, клена, ильма, акации, ореха, пробки, маакии, между которыми попадаются изредка яблоня, черешня и довольно обширные кущи дуба, осины и черной березы.
Среди этих лесов разбросано множество лужаек, покрытых самым разнообразным ковром цветов и отчасти напоминающих европейские луга. Из травянистых растений, свойственных таким местностям, можно назвать: лилию, живокость, василисник амурский, чемерицу, лактук, бубенчики, ландыш, купену, хабенарию, марьянник и полукустарник смилакс.
По лесным опушкам и в самих лесах растут: прикрыт [борец], спаржа, пижма, чистотел, ореорхис и папоротник [многоножка].
Но стоит лишь только перейти к низменным равнинам, то опять являются непроходимые заросли тростеполевицы, многочисленные озера с тростником и кочками, поросшими осокою; словом, все те страшные трущобы, которыми так богато нижнее течение Уссури и через которые в иных местах совершенно невозможно пробраться.
По мере приближения к устьям рек Имана и Мурени, из которых первая впадает с правой, а другая верст десять выше, с левой стороны Уссури, гористый характер берегов ее среднего течения начинает мало-помалу изменяться. Окрестные горы уже не так высоки, чаще и дальше уходят в стороны, образуют более обширные и пологие скаты, в самую реку гораздо реже вдаются утесы; словом, все возвещает о приближении вновь обширных луговых и болотистых равнин, которые характеризуют собою верхнее течение Уссури. К области этого последнего можно отнести все дальнейшее пространство до слияния рек Улахе и Даубихе, из которых первая, как уже было сказано выше, составляет главную ветвь. Обе вышеназванные реки, Иман и Мурень, весьма мало исследованы.
Первая из них, имеющая чрезвычайно быстрое течение и ширину при устье около восьмидесяти сажень [160 м], вытекает из Сихотэ-Алиня, и хотя длина ее в точности неизвестна, но во всяком случае она гораздо менее длины Бикина.
Верстах в десяти от своего устья Иман принимает слева реку Ваку, которая больше, нежели она сама. Обе эти реки, по причине своего быстрого извилистого течения и множества наносных карчей, совершенно негодны для плавания даже самых малых пароходов.
Другая река – Мурень – находится в китайских пределах и еще менее известна, нежели Иман. Она вытекает из гор Кентей-Алинь, имеет около 300 верст длины и впадает в Уссури двумя главными устьями.
По длине этой реки китайская тропа ведет от Уссури к двум ближайшим маньчжурским городам: Саньсину и Нингуте.
Выше устья Имана Уссури имеет уже не более ста пятидесяти сажен ширины и чем далее вверх, тем более и более делается скромною рекою, так что при впадении Даубихе суживается сажен на семьдесят.
Береговые горы, совершенно исчезающие на левой стороне, сначала чуть виднеются на горизонте правого берега и только впоследствии подходят все ближе и ближе, так что при впадении Даубихе отстоят от него не более четырех или пяти верст.
Вместе с тем и сама долина правого берега изменяет свой луговой характер и делается весьма лесистою. Везде по ней встречается много мест, удобных для земледелия.
Из притоков верхнего течения Уссури самый большой с правой стороны есть река Та-Судзухе, а слева в нее впадает Сунгача, о которой, равно как и обо всем ханкайском бассейне, будет подробно рассказано в следующей главе.
Во время следования в лодке, что происходило крайне медленно против быстрого течения, мы с товарищем обыкновенно шли берегом, собирали растения и стреляли попадавшихся птиц. То и другое сильно замедляло движение вперед и невообразимо несносно было для гребцов-казаков, которые на подобного рода занятия смотрели как на глупость и ребячество. Одни из них, более флегматические, постоянно презрительно относились к моим птицам и травам, другие же, думая, что собираемые растения какие-нибудь особенно ценные, но только они не знают в них толку, просили открыть им свой секрет. Станичные писари и старшины, как люди более образованные, зачастую лезли с вопросами вроде таких: «Какие вы это, ваше благородие, климаты составляете?» А однажды старик казак, видя, что я долго не сплю и сушу растения, с полным участием и вздохом сказал: «Ох, служба, служба царская, много она делает заботы и господам».
Про ботаника Максимовича, который был на Уссури в 1860 году, казаки помнят до сих пор и часто у меня спрашивают: «Кто такой он был, полковник или нет?» В станице Буссе, на верхней Уссури, мне случилось остановиться на той же самой квартире, где жил Максимович, и когда я спросил про него хозяйку, то она отвечала: «Жил-то он у нас, да бог его знает, был какой-то травник». – «Что же он здесь делал?»– спрашивал я хозяина. «Травы собирал и сушил, зверьков и птичек разных набирал, даже ловил мышей, козявок и червяков – одно слово, гнус всякий», – отвечал он мне с видимым презрением к подобного рода занятиям.
Чуть свет обыкновенно вставал я и, наскоро напившись чаю, пускался в путь. В хорошие дни утро бывало тихое, безоблачное. Уссури гладка, как зеркало, и только кой-где всплеснувшаяся рыба взволнует на минуту поверхность воды. Природа давно уже проснулась, и беспокойные крачки снуют везде по реке, часто бросаясь на воду, чтобы схватить замеченную рыбу. Серые цапли важно расхаживают по берегу, мелкие кулички проворно бегают по песчаным откосам, а многочисленные стада уток перелетают с одной стороны реки на другую.
Голубые сороки и шрикуны, каждые своим стадом, не умолкая кричат по островам, где начинает теперь поспевать любимая их ягода – черемуха. Из ближайшего леса доносится голос китайской и волги, которая больше, красивее, да и свистит погромче нашей европейской.
То там, то здесь украдкой мелькнет какой-нибудь хищник, а высоко в воздухе носится большой стриж, который то поднимается к облакам, так что его почти совсем не видно, то, мелькнув, как молния, опускается до поверхности реки, чтобы схватить мотылька. Действительно, этот превосходный летун едва ли имеет соперника в быстроте; даже хищный сокол и тот не может поймать его. Я видел во время осеннего пролета этих стрижей, как целые стада их проносились возле сидящего на вершине сухого дерева сокола-чеглока, но он и не подумал на них броситься, зная, что не догнать ему этого чудовищного летуна.
Вплываем в узкую протоку, берега которой обросли, как стеною, густыми зелеными ивами; и перед нами является небольшая робкая цапля или голубой зимородок, который сидит, как истукан, на сухом, выдающемся над водою суку дерева и выжидает мелких рыбок, свою единственную пищу; но, встревоженный нашим появлением, поспешно улетает прочь.
Поднимается выше солнце, наступает жара, и утренние голоса смолкают; зато оживает мир насекомых, и множество бабочек порхает на песчаных берегах реки. Между всеми ними, бесспорно, самая замечательная и по своей красоте есть осторожная хвостоносец Маака, в ладонь величиною и превосходного голубого цвета с различными оттенками. Но вместе с бабочками появляются тучи мучащих насекомых, которые в тихие дни не прекращают свои нападения в течение целых суток, но только сменяют друг друга.
Действительно, комары, мошки и оводы являются летом в Уссурийском крае в таком бесчисленном множестве, что не видавшему собственными глазами или не испытавшему на себе всей муки от названных насекомых трудно даже составить об этом и понятие.
Без всякого преувеличения могу сказать, что если в тихий пасмурный день итти по высокой траве уссурийского луга, то тучи этих насекомых можно уподобить разве только снежным хлопьям сильной метели, которая обдает вас со всех сторон. Ни днем, ни ночью проклятые насекомые не дают покою ни человеку, ни животным, и слишком мало заботится о своем теле тот, кто вздумает без дымокура присесть на уссурийском лугу для какой бы то ни было надобности.
Дневной жар сменяет прохладный вечер. Надо подумать об остановке, чтобы просушить собранные растения, сделать чучело-другое птиц и набросать заметки обо всем виденном в течение дня. Выбрав где-нибудь сухой песчаный берег, я приказывал лодки приваливать к нему и объявлял, что здесь останемся ночевать.
Живо устраивался бивуак, разводился костер, и мы с товарищем принимались за свои работы, а между тем наши солдаты варили чай и незатейливый ужин.
Говорят, что голод – самый лучший повар, и с этим, конечно, согласится всякий, кому хотя немного удавалось вести странническую жизнь, дышать свободным воздухом лесов и полей…
Между тем заходит солнце, сумерки ложатся довольно быстро, и в наступающей темноте начинают мелькать, как звездочки, сверкающие насекомые, а тысячи ночных бабочек слетаются на свет костра. Понемногу замолкают дневные пташки; только однообразно постукивает японский козодой, да с ближайшего болота доносится дребезжащий, похожий на барабанную трель, голос водяной курочки, вперемежку с которым раздается звонкий свист камышевки, лучшей из всех здешних певиц.
Наконец, мало-помалу смолкают все голоса, и наступает полная тишина: разве изредка всплеснет рыба или вскрикнет ночная птица…
Окончив, иногда уже поздно ночью, свои работы, мы ложились тут же у костра и, несмотря на комаров, скоро засыпали самым крепким сном. Утренний холод обыкновенно заставляет просыпаться на восходе солнца и спешить в дальнейший путь. Так проводили мы дни своего плавания по Уссури. К несчастью, частые и сильные дожди много мешали успешному ходу путешествия и принуждали в такое время ночевать в станицах, чтобы хотя во время ночи обсушить и себя, и собранные коллекции.
Глава третья
Там, где равнина делается возвышеннее, растительность становится более разнообразна, а множество кустов таволги и шиповника образуют густые заросли. Кой-где появляются здесь большие группы деревьев: дуба, черной березы, осины, липы, маакии и др., между которыми густо растет ветвистый кустарник леспедеца.
Но самая разнообразная растительность встречается на сухой почве релок, где всего более растут деревья и кустарники, а из травянистых растений чаще других попадаются лилия красная [красивая] и желтая [даурская], пионы, ясенец, синюха, валериана, крестовник, золотисто-желтый красноднев малый. Густые заросли этих и других трав переплетают: подмаренник [северный], повилика, диоскорея и луносемянник.
Правая сторона нижнего течения Уссури далеко не представляет однообразия равнины берега. Здесь, т. е. по правой стороне реки, верст за пятьдесят от ее устья, вдруг вздымается, тысячи на три или на четыре футов [900—1200 м], хребет
Хехцир, который тянется затем на некоторое расстояние вдоль Амура и пускает к берегу Уссури иногда крутые, по большей же части пологие отроги.
Этот хребет сплошь покрыт лесами, состоящими из ильма, липы, ясеня, клена, дуба, грецкого ореха, пробки и других лиственных деревьев, с которыми перемешаны хвойные породы: кедр, ель, пихта и лиственница. Густой подлесок образуют лещина, бузина, жасмин, сирень, калина, элеутерококк, жимолость и другие кустарники, свойственные Уссурийскому краю. Вообще Хехцирский хребет представляет такое богатство лесной растительности, какое редко можно встретить в других даже более южных частях Уссурийского края.
Южный крутой склон этого хребта резко обрамляет собой равнину, которая теперь раскинулась также и на правом берегу Уссури и несет частью луговой, частью лесистый характер.
Но эта равнина продолжается недолго и вскоре принимает волнообразную форму поверхности, которая все более и более увеличивается с приближением к среднему течению Уссури, где, наконец, холмистые возвышенности правого берега подходят к реке пологими скатами.
Сама Уссури в нижнем течении разбивается на множество рукавов, или так называемых проток. Места, образуемые протоками, которые никогда или по крайней мере редко затопляются водой, покрыты разнообразной древесной и кустарниковой растительностью, среди которой особенно часто попадаются таволга, виноград, яблоня и черемуха.
В 38 верстах от своего устья Уссури соединяется с одним из больших рукавов Амура, известным под именем Кырминской протоки, и отсюда имеет весьма быстрое течение. Из притоков ее нижнего течения, кроме Нора, впадающего слева, с правой стороны замечательны три реки: Кий, Хор, или Пор, и Сим.
Самая большая из них Хор, которая течет чрезвычайно быстро и, по словам туземцев, имеет до 400 верст длины.
Впрочем, обо всех этих реках мы не имеем никаких сведений. Вообще вся страна к востоку от Уссури до сих пор еще совершенная для нас terra incognita. Во многих местах на расстоянии каких-нибудь двадцати или тридцати верст от берега Уссури не был никто из русских, а главный кряж Сихотэ-Алиня не посещается даже и нашими зверопромышленниками. Между тем эта часть Уссурийского края как по своим климатическим условиям, так и по характеру своей природы, по всему вероятию, резко отличается от самой долины, следовательно, представляет большой научный интерес и обширное поприще для будущих исследователей.
Среднее течение Уссури, простирающееся от устья Нора до впадения рек Имана и Мурени, характеризуется обилием гор, которые сопровождают оба берега реки и часто подходят к ней то пологими скатами, то крутыми или отвесными утесами; иногда же береговые горы удаляются немного в сторону и оставляют место для неширокой долины. Вместе с тем Уссури здесь гораздо беднее островами, нежели в нижнем течении, и притом значительно уменьшается в размерах, в особенности выше впадения справа самого большого из всех своих притоков – Бикина.
Эта река вытекает из главного кряжа Сихотэ-Алиня недалеко от берега и, наконец, понижаясь мало-помалу, сливается с болотистыми берегами Японского моря и, направляясь с востока на запад, имеет около 600 верст длины. Как все правые притоки Уссури, Бикин течет весьма быстро и при устье достигает полутораста сажен [300 м] ширины при значительной глубине.
Говорят, что по нему можно подниматься на небольших пароходах верст на сто, но подобных попыток еще не было сделано.
Долина Бикина в низовьях этой реки имеет верст десять ширины, но чем далее вверх, тем более и более суживается, так что, наконец, горы подходят к самому берегу. Эти горы покрыты дремучими, сначала лиственными, а потом хвойными лесами, которые славятся обилием соболей и служат главным местом зимнего промысла многих туземцев не только с Уссури, но даже с ближайших частей Амура.
Выше впадения Бикина Уссури сузилась почти наполовину против своего устья, и далее вверх оба берега ее несут вполне гористый характер. С правой стороны хребет Самур, идущий параллельно Сихотэ-Алиню, наполняет все пространство между Бикином и Иманом; слева же горы хотя и не столь высоки, но также тянутся непрерывно вдоль равнин реки Мурени.
Береговые утесы, которыми часто обрываются в реку боковые отроги главных хребтов, состоят, по исследованиям специалистов, из глинистого сланца, песчаника и известняка; реже попадается гранит, иногда измененный в гнейс.
На таких утесах, в особенности обращенных к югу, встречаются самые разнообразные и интересные формы травянистых растений: гвоздика [хлопушка], череда, очиток, колокольчик, селагинелла, папоротник ароматный и др., а боковые, пологие их скаты одеты густыми зарослями различных кустарников, среди которых чаще других встречаются: леспедеца, лещина, элеутерококк, бузина, таволга, бересклет, калина, панакс, шиповник и сирень; виноград, максимовичия и диоскорея переплетают собой эти чащи и делают их почти непроходимыми.
Береговые леса, которые по мере удаления от реки становятся еще гуще и величественнее, состоят из смеси различных лиственных пород: ясеня, клена, ильма, акации, ореха, пробки, маакии, между которыми попадаются изредка яблоня, черешня и довольно обширные кущи дуба, осины и черной березы.
Среди этих лесов разбросано множество лужаек, покрытых самым разнообразным ковром цветов и отчасти напоминающих европейские луга. Из травянистых растений, свойственных таким местностям, можно назвать: лилию, живокость, василисник амурский, чемерицу, лактук, бубенчики, ландыш, купену, хабенарию, марьянник и полукустарник смилакс.
По лесным опушкам и в самих лесах растут: прикрыт [борец], спаржа, пижма, чистотел, ореорхис и папоротник [многоножка].
Но стоит лишь только перейти к низменным равнинам, то опять являются непроходимые заросли тростеполевицы, многочисленные озера с тростником и кочками, поросшими осокою; словом, все те страшные трущобы, которыми так богато нижнее течение Уссури и через которые в иных местах совершенно невозможно пробраться.
По мере приближения к устьям рек Имана и Мурени, из которых первая впадает с правой, а другая верст десять выше, с левой стороны Уссури, гористый характер берегов ее среднего течения начинает мало-помалу изменяться. Окрестные горы уже не так высоки, чаще и дальше уходят в стороны, образуют более обширные и пологие скаты, в самую реку гораздо реже вдаются утесы; словом, все возвещает о приближении вновь обширных луговых и болотистых равнин, которые характеризуют собою верхнее течение Уссури. К области этого последнего можно отнести все дальнейшее пространство до слияния рек Улахе и Даубихе, из которых первая, как уже было сказано выше, составляет главную ветвь. Обе вышеназванные реки, Иман и Мурень, весьма мало исследованы.
Первая из них, имеющая чрезвычайно быстрое течение и ширину при устье около восьмидесяти сажень [160 м], вытекает из Сихотэ-Алиня, и хотя длина ее в точности неизвестна, но во всяком случае она гораздо менее длины Бикина.
Верстах в десяти от своего устья Иман принимает слева реку Ваку, которая больше, нежели она сама. Обе эти реки, по причине своего быстрого извилистого течения и множества наносных карчей, совершенно негодны для плавания даже самых малых пароходов.
Другая река – Мурень – находится в китайских пределах и еще менее известна, нежели Иман. Она вытекает из гор Кентей-Алинь, имеет около 300 верст длины и впадает в Уссури двумя главными устьями.
По длине этой реки китайская тропа ведет от Уссури к двум ближайшим маньчжурским городам: Саньсину и Нингуте.
Выше устья Имана Уссури имеет уже не более ста пятидесяти сажен ширины и чем далее вверх, тем более и более делается скромною рекою, так что при впадении Даубихе суживается сажен на семьдесят.
Береговые горы, совершенно исчезающие на левой стороне, сначала чуть виднеются на горизонте правого берега и только впоследствии подходят все ближе и ближе, так что при впадении Даубихе отстоят от него не более четырех или пяти верст.
Вместе с тем и сама долина правого берега изменяет свой луговой характер и делается весьма лесистою. Везде по ней встречается много мест, удобных для земледелия.
Из притоков верхнего течения Уссури самый большой с правой стороны есть река Та-Судзухе, а слева в нее впадает Сунгача, о которой, равно как и обо всем ханкайском бассейне, будет подробно рассказано в следующей главе.
Во время следования в лодке, что происходило крайне медленно против быстрого течения, мы с товарищем обыкновенно шли берегом, собирали растения и стреляли попадавшихся птиц. То и другое сильно замедляло движение вперед и невообразимо несносно было для гребцов-казаков, которые на подобного рода занятия смотрели как на глупость и ребячество. Одни из них, более флегматические, постоянно презрительно относились к моим птицам и травам, другие же, думая, что собираемые растения какие-нибудь особенно ценные, но только они не знают в них толку, просили открыть им свой секрет. Станичные писари и старшины, как люди более образованные, зачастую лезли с вопросами вроде таких: «Какие вы это, ваше благородие, климаты составляете?» А однажды старик казак, видя, что я долго не сплю и сушу растения, с полным участием и вздохом сказал: «Ох, служба, служба царская, много она делает заботы и господам».
Про ботаника Максимовича, который был на Уссури в 1860 году, казаки помнят до сих пор и часто у меня спрашивают: «Кто такой он был, полковник или нет?» В станице Буссе, на верхней Уссури, мне случилось остановиться на той же самой квартире, где жил Максимович, и когда я спросил про него хозяйку, то она отвечала: «Жил-то он у нас, да бог его знает, был какой-то травник». – «Что же он здесь делал?»– спрашивал я хозяина. «Травы собирал и сушил, зверьков и птичек разных набирал, даже ловил мышей, козявок и червяков – одно слово, гнус всякий», – отвечал он мне с видимым презрением к подобного рода занятиям.
Чуть свет обыкновенно вставал я и, наскоро напившись чаю, пускался в путь. В хорошие дни утро бывало тихое, безоблачное. Уссури гладка, как зеркало, и только кой-где всплеснувшаяся рыба взволнует на минуту поверхность воды. Природа давно уже проснулась, и беспокойные крачки снуют везде по реке, часто бросаясь на воду, чтобы схватить замеченную рыбу. Серые цапли важно расхаживают по берегу, мелкие кулички проворно бегают по песчаным откосам, а многочисленные стада уток перелетают с одной стороны реки на другую.
Голубые сороки и шрикуны, каждые своим стадом, не умолкая кричат по островам, где начинает теперь поспевать любимая их ягода – черемуха. Из ближайшего леса доносится голос китайской и волги, которая больше, красивее, да и свистит погромче нашей европейской.
То там, то здесь украдкой мелькнет какой-нибудь хищник, а высоко в воздухе носится большой стриж, который то поднимается к облакам, так что его почти совсем не видно, то, мелькнув, как молния, опускается до поверхности реки, чтобы схватить мотылька. Действительно, этот превосходный летун едва ли имеет соперника в быстроте; даже хищный сокол и тот не может поймать его. Я видел во время осеннего пролета этих стрижей, как целые стада их проносились возле сидящего на вершине сухого дерева сокола-чеглока, но он и не подумал на них броситься, зная, что не догнать ему этого чудовищного летуна.
Вплываем в узкую протоку, берега которой обросли, как стеною, густыми зелеными ивами; и перед нами является небольшая робкая цапля или голубой зимородок, который сидит, как истукан, на сухом, выдающемся над водою суку дерева и выжидает мелких рыбок, свою единственную пищу; но, встревоженный нашим появлением, поспешно улетает прочь.
Поднимается выше солнце, наступает жара, и утренние голоса смолкают; зато оживает мир насекомых, и множество бабочек порхает на песчаных берегах реки. Между всеми ними, бесспорно, самая замечательная и по своей красоте есть осторожная хвостоносец Маака, в ладонь величиною и превосходного голубого цвета с различными оттенками. Но вместе с бабочками появляются тучи мучащих насекомых, которые в тихие дни не прекращают свои нападения в течение целых суток, но только сменяют друг друга.
Действительно, комары, мошки и оводы являются летом в Уссурийском крае в таком бесчисленном множестве, что не видавшему собственными глазами или не испытавшему на себе всей муки от названных насекомых трудно даже составить об этом и понятие.
Без всякого преувеличения могу сказать, что если в тихий пасмурный день итти по высокой траве уссурийского луга, то тучи этих насекомых можно уподобить разве только снежным хлопьям сильной метели, которая обдает вас со всех сторон. Ни днем, ни ночью проклятые насекомые не дают покою ни человеку, ни животным, и слишком мало заботится о своем теле тот, кто вздумает без дымокура присесть на уссурийском лугу для какой бы то ни было надобности.
Дневной жар сменяет прохладный вечер. Надо подумать об остановке, чтобы просушить собранные растения, сделать чучело-другое птиц и набросать заметки обо всем виденном в течение дня. Выбрав где-нибудь сухой песчаный берег, я приказывал лодки приваливать к нему и объявлял, что здесь останемся ночевать.
Живо устраивался бивуак, разводился костер, и мы с товарищем принимались за свои работы, а между тем наши солдаты варили чай и незатейливый ужин.
Говорят, что голод – самый лучший повар, и с этим, конечно, согласится всякий, кому хотя немного удавалось вести странническую жизнь, дышать свободным воздухом лесов и полей…
Между тем заходит солнце, сумерки ложатся довольно быстро, и в наступающей темноте начинают мелькать, как звездочки, сверкающие насекомые, а тысячи ночных бабочек слетаются на свет костра. Понемногу замолкают дневные пташки; только однообразно постукивает японский козодой, да с ближайшего болота доносится дребезжащий, похожий на барабанную трель, голос водяной курочки, вперемежку с которым раздается звонкий свист камышевки, лучшей из всех здешних певиц.
Наконец, мало-помалу смолкают все голоса, и наступает полная тишина: разве изредка всплеснет рыба или вскрикнет ночная птица…
Окончив, иногда уже поздно ночью, свои работы, мы ложились тут же у костра и, несмотря на комаров, скоро засыпали самым крепким сном. Утренний холод обыкновенно заставляет просыпаться на восходе солнца и спешить в дальнейший путь. Так проводили мы дни своего плавания по Уссури. К несчастью, частые и сильные дожди много мешали успешному ходу путешествия и принуждали в такое время ночевать в станицах, чтобы хотя во время ночи обсушить и себя, и собранные коллекции.
Глава третья
Река Сунгача. – Окрестные равнины. – Великолепный цветок нелюмбия. – Озеро Ханка. – Характер его берегов. – Обилие рыбы. – Русские поселения: Турий Рог, Троицкое, Астраханское, пост Камень-Рыболов. – Степи между озером Ханка и рекой Суйфуном. – Деревня Никольская. – Остатки старинных укреплений. – Река Суйфун
В двенадцати верстах выше станицы Буссе Уссури принимает слева реку Сунгачу, неширокое устье которой трудно даже и заметить в густых зарослях берегового ивняка. Между тем эта река, составляющая сток озера Ханки, приносит значительную массу вод, а по оригинальному характеру своего течения заслуживает особенного внимания и любопытства.
Действительно, едва ли можно найти другую реку, которая так прихотливо изломала бы свое русло и образовала столько частых и крутых извилин, как Сунгача.
Достаточно сказать, что в то время как по прямому направлению от ее истока до устья только 90 верст, по самой реке это протяжение увеличивается почти втрое и составляет более 250 верст. Кроме того, во многих местах Сунгача поворачивает не только под прямым, но даже под острым углом к своему прежнему направлению, и часто, проехав три-четыре версты, случается вновь подъезжать сажен на десять к тому месту, откуда началась извилина. Наши солдаты довольно метко прозвали эти излучины «восьмерками», и в самом деле, если взять сряду две большие извилины, то в общем своем очертании они будут походить на цифру 8.
На всем своем протяжении Сунгача имеет большую глубину. Скорость течения при самом истоке из озера Ханки довольно велика, но в средних и нижних своих частях Сунгача струится медленно.
Местность, орошаемая Сунгачею, представляет совершенную равнину, которая начинается на левой стороне Уссури еще от устья Мурени и тянется, не прерываясь, до восточных берегов озера Ханки.
В нижнем течении реки эта равнина имеет более возвышенное положение и во многих местах покрыта лиственными лесами, в которых преобладает дуб, а густой подлесок состоит из разнообразных кустарников, свойственных Уссурийскому краю.
Лесные луга замечательны разнообразием травянистой флоры. Вообще в нижнем течении Сунгачи можно найти места, удобные для поселений, и действительно в десяти верстах от ее устья летом 1867 года выстроена новая казачья станица – Маркова.
Выше по Сунгаче ни туземного, ни русского населения нет. Только четыре наших пограничных поста, на которых живет по нескольку казаков, стоят одиноко на расстоянии 20–30 верст один от другого.
Но зато если взор путешественника томится однообразием как местности, так и флоры сунгачинских равнин, то он бывает с избытком вознагражден появлением великолепного цветка нелюмбии [лотоса], который местами во множестве растет по береговым озерам и заливам Сунгачи.
Это водное растение, близкий родственник гвианской царственной виктории, разве только ей и уступает место по своей красоте.
Чудно впечатление, производимое, в особенности в первый раз, озером, сплошь покрытым этими цветами. Огромные (более аршина в диаметре) круглые кожистые листья, немного приподнятые над водою, совершенно закрывают ее своею яркой зеленью, а над ними высятся на толстых стеблях целые сотни розовых цветов, из которых иные имеют шесть вершков [25 см] в диаметре своих развернутых лепестков.
Такой огромной величины достигает здесь цветок этого растения, которого родина – далекие теплые страны: Япония, Южный Китай и Бенгалия.
Но, как странная аномалия, он заходит на север даже до устья Уссури, хотя попадается там в количестве несравненно меньшем, нежели в бассейне озера Ханки.
Быстрая и удобная езда на пароходе после утомительного плавания в лодке казалась необыкновенно приятной, тем более что дожди, наконец, кончились, наступила хорошая погода и солнце ярко светило с безоблачного неба. Само плавание по узкой, крайне извилистой реке, текущей среди пустынных равнин, имело особенный, оригинальный и привлекательный характер, которого, конечно, нельзя уже нигде найти в Европе.
Все пернатое население реки, по-видимому, нисколько не боялось шума парохода, а только удивлялось, откуда могло появиться такое невиданное чудовище. Многочисленные утки и цапли вылетали чуть не из-под самых колес; бакланы, эти осторожные птицы, подпускали к себе шагов на пятьдесят и уже тогда тяжело поднимались с воды; даже белые китайские журавли, изредка ходившие парами по окрестным болотам, несмотря на всю пугливость, только пристально смотрели на пароход, испускали несколько раз свой громкий крик, но не улетали прочь.
Раза два-три случалось увидать дикую козу возле самого берега, куда она приходила напиться речной воды или, быть может, полежать в прохладной тени густого тальника, которым обросли все берега Сунгачи. Увидав пароход, пугливое животное не знало, что делать от удивления и испуга, и стояло неподвижно, как вкопанное; только через несколько минут, когда первый страх проходил, оно пускалось быстро скакать по высокой траве.
Однажды шагах в двухстах показался даже медведь и, поднявшись из травы на задние лапы, начал смотреть на нарушителя спокойствия в его владениях. Однако пущенная мною в него пуля уразумила мишку, что гораздо лучше убраться подобру-поздорову, чем глазеть хотя на редкую, но не совсем безопасную диковинку.
Через два с половиной дня по выходе из станицы Буссе, мы прибыли к истоку Сунгачи, и перед нами открылась обширная водная гладь озера Ханки, которое находилось в сильном волнении, так что нужно было ожидать, пока утихнет ветер и можно будет пуститься по широкому водному бассейну на нашем маленьком пароходе.
Наружный вид озера Ханки не имеет в себе ничего привлекательного.
Из притоков, питающих озеро Ханку, самые большие находятся на южной и западной его сторонах. С востока же и с севера вливается только по одной небольшой речке, именно: с севера – Казанка, а с востока – Сантахеза. Затем, по порядку с юга на запад, в Ханку впадают следующие реки: Лефу– самая большая из всех; Мо– вторая по величине, Сиянхе, Грязная, Усачи и, наконец, Тур, или Беленгехе.
Таким образом, с первого взгляда кажется странным, что озеро, принимая восемь рек, из которых четыре – Лефу, Мо, Сиянхе и Тур – довольно значительны, выпускает только одну, и то сравнительно небольшую, Сунгачу. Но если принять во внимание огромную площадь самого озера, то станет ясно, что излишек привлекаемых вод уравновешивается испарением. Притом же и Сунгача, имея значительную глубину и довольно быстрое течение при истоке, отливает большую массу вод из озера Ханки и тем ежегодно их обновляет.
Относительно рыбы озеро Ханка представляет замечательное богатство и разнообразие, но ихтиологическая фауна его до сих пор еще почти совершенно не исследована.
Из наиболее часто встречающихся здесь рыб можно назвать: таймень, ленок, сазан, карась, «белая рыба», косатка, сом, налим, осетр, калуга.
Список рыб, водящихся в озере Ханке
(Все русские названия рыб – местные)
I. Окуневые
1. «Пила-рыба»
2. «Черт-рыба»
II. Лососевые
3. Таймень
4. Ленок
5. Хариус
6. Сиг
III. Карповые
7. Сазан
8. Карась
9. Пескарь
10. «Пескарь морской»
11. Конь [обыкновенный]
12. Чебак
13. «Сыч» (желтощек)
14. Толпыга
15. Лещ [белый]
16. Лещ [черный]
17. «Чехонь»
18. Краснопер
19. «Белая рыба»
20. Верхогляд
21. Вьюн
IV. Щуковые
22. Щука
V. Сомовые
23. Сом [амурский]
24. Сом-хойза
25. Косатка
26. Косатка-скрипун
VI. Угревые
27. «Угорь»
28. «Лента-рыба»
VII. Налимовые
29. Налим
VIII. Осетровые
30. Осетр [амурский]
31. Калуга
32. Стерлядь
Температура воды, измеренная посредине озера Ханки 7 августа в 11 часов дня, была равна +16 °Р [+20 °C]. В Сунгаче 8 августа в полдень +18 °Р [+22,5 °C]. В Уссури 10 августа в жаркий день +19 °Р [+23,75 °C] на поверхности воды.
Воды озера Ханки представляют такие выгодные условия для жизни рыбы и для развития икры, каких трудно найти где-либо в другом озере.
Для последней цели, т. е. для метания икры, ежегодно приходят сюда с Уссури огромные массы рыб, в особенности белой и осетров.
Самый сильный ход бывает с начала мая, и так как вся рыба должна проходить через единственный путь – неширокую Сунгачу, то эта река в течение всего лета, в особенности в мае, в буквальном смысле кишит рыбой. Обилие последней бывает до того велико, что ее очень часто убивают колеса пароходов. Мало того, выпрыгивающая из воды рыба часто сама заскакивает в лодки и даже иногда на палубу пароходов. Я сам был свидетелем подобного случая и могу, сверх того, представить ручательство лиц весьма почтенных, как однажды на истоке Сунгачи сазан в 18 фунтов [7,4 кг] весом вскочил на палубу парохода, прямо под стол, на котором пассажиры пили вечерний чай.
В двенадцати верстах выше станицы Буссе Уссури принимает слева реку Сунгачу, неширокое устье которой трудно даже и заметить в густых зарослях берегового ивняка. Между тем эта река, составляющая сток озера Ханки, приносит значительную массу вод, а по оригинальному характеру своего течения заслуживает особенного внимания и любопытства.
Действительно, едва ли можно найти другую реку, которая так прихотливо изломала бы свое русло и образовала столько частых и крутых извилин, как Сунгача.
Достаточно сказать, что в то время как по прямому направлению от ее истока до устья только 90 верст, по самой реке это протяжение увеличивается почти втрое и составляет более 250 верст. Кроме того, во многих местах Сунгача поворачивает не только под прямым, но даже под острым углом к своему прежнему направлению, и часто, проехав три-четыре версты, случается вновь подъезжать сажен на десять к тому месту, откуда началась извилина. Наши солдаты довольно метко прозвали эти излучины «восьмерками», и в самом деле, если взять сряду две большие извилины, то в общем своем очертании они будут походить на цифру 8.
На всем своем протяжении Сунгача имеет большую глубину. Скорость течения при самом истоке из озера Ханки довольно велика, но в средних и нижних своих частях Сунгача струится медленно.
Местность, орошаемая Сунгачею, представляет совершенную равнину, которая начинается на левой стороне Уссури еще от устья Мурени и тянется, не прерываясь, до восточных берегов озера Ханки.
В нижнем течении реки эта равнина имеет более возвышенное положение и во многих местах покрыта лиственными лесами, в которых преобладает дуб, а густой подлесок состоит из разнообразных кустарников, свойственных Уссурийскому краю.
Лесные луга замечательны разнообразием травянистой флоры. Вообще в нижнем течении Сунгачи можно найти места, удобные для поселений, и действительно в десяти верстах от ее устья летом 1867 года выстроена новая казачья станица – Маркова.
Выше по Сунгаче ни туземного, ни русского населения нет. Только четыре наших пограничных поста, на которых живет по нескольку казаков, стоят одиноко на расстоянии 20–30 верст один от другого.
Но зато если взор путешественника томится однообразием как местности, так и флоры сунгачинских равнин, то он бывает с избытком вознагражден появлением великолепного цветка нелюмбии [лотоса], который местами во множестве растет по береговым озерам и заливам Сунгачи.
Это водное растение, близкий родственник гвианской царственной виктории, разве только ей и уступает место по своей красоте.
Чудно впечатление, производимое, в особенности в первый раз, озером, сплошь покрытым этими цветами. Огромные (более аршина в диаметре) круглые кожистые листья, немного приподнятые над водою, совершенно закрывают ее своею яркой зеленью, а над ними высятся на толстых стеблях целые сотни розовых цветов, из которых иные имеют шесть вершков [25 см] в диаметре своих развернутых лепестков.
Такой огромной величины достигает здесь цветок этого растения, которого родина – далекие теплые страны: Япония, Южный Китай и Бенгалия.
Но, как странная аномалия, он заходит на север даже до устья Уссури, хотя попадается там в количестве несравненно меньшем, нежели в бассейне озера Ханки.
Быстрая и удобная езда на пароходе после утомительного плавания в лодке казалась необыкновенно приятной, тем более что дожди, наконец, кончились, наступила хорошая погода и солнце ярко светило с безоблачного неба. Само плавание по узкой, крайне извилистой реке, текущей среди пустынных равнин, имело особенный, оригинальный и привлекательный характер, которого, конечно, нельзя уже нигде найти в Европе.
Все пернатое население реки, по-видимому, нисколько не боялось шума парохода, а только удивлялось, откуда могло появиться такое невиданное чудовище. Многочисленные утки и цапли вылетали чуть не из-под самых колес; бакланы, эти осторожные птицы, подпускали к себе шагов на пятьдесят и уже тогда тяжело поднимались с воды; даже белые китайские журавли, изредка ходившие парами по окрестным болотам, несмотря на всю пугливость, только пристально смотрели на пароход, испускали несколько раз свой громкий крик, но не улетали прочь.
Раза два-три случалось увидать дикую козу возле самого берега, куда она приходила напиться речной воды или, быть может, полежать в прохладной тени густого тальника, которым обросли все берега Сунгачи. Увидав пароход, пугливое животное не знало, что делать от удивления и испуга, и стояло неподвижно, как вкопанное; только через несколько минут, когда первый страх проходил, оно пускалось быстро скакать по высокой траве.
Однажды шагах в двухстах показался даже медведь и, поднявшись из травы на задние лапы, начал смотреть на нарушителя спокойствия в его владениях. Однако пущенная мною в него пуля уразумила мишку, что гораздо лучше убраться подобру-поздорову, чем глазеть хотя на редкую, но не совсем безопасную диковинку.
Через два с половиной дня по выходе из станицы Буссе, мы прибыли к истоку Сунгачи, и перед нами открылась обширная водная гладь озера Ханки, которое находилось в сильном волнении, так что нужно было ожидать, пока утихнет ветер и можно будет пуститься по широкому водному бассейну на нашем маленьком пароходе.
Наружный вид озера Ханки не имеет в себе ничего привлекательного.
Из притоков, питающих озеро Ханку, самые большие находятся на южной и западной его сторонах. С востока же и с севера вливается только по одной небольшой речке, именно: с севера – Казанка, а с востока – Сантахеза. Затем, по порядку с юга на запад, в Ханку впадают следующие реки: Лефу– самая большая из всех; Мо– вторая по величине, Сиянхе, Грязная, Усачи и, наконец, Тур, или Беленгехе.
Таким образом, с первого взгляда кажется странным, что озеро, принимая восемь рек, из которых четыре – Лефу, Мо, Сиянхе и Тур – довольно значительны, выпускает только одну, и то сравнительно небольшую, Сунгачу. Но если принять во внимание огромную площадь самого озера, то станет ясно, что излишек привлекаемых вод уравновешивается испарением. Притом же и Сунгача, имея значительную глубину и довольно быстрое течение при истоке, отливает большую массу вод из озера Ханки и тем ежегодно их обновляет.
Относительно рыбы озеро Ханка представляет замечательное богатство и разнообразие, но ихтиологическая фауна его до сих пор еще почти совершенно не исследована.
Из наиболее часто встречающихся здесь рыб можно назвать: таймень, ленок, сазан, карась, «белая рыба», косатка, сом, налим, осетр, калуга.
Список рыб, водящихся в озере Ханке
(Все русские названия рыб – местные)
I. Окуневые
1. «Пила-рыба»
2. «Черт-рыба»
II. Лососевые
3. Таймень
4. Ленок
5. Хариус
6. Сиг
III. Карповые
7. Сазан
8. Карась
9. Пескарь
10. «Пескарь морской»
11. Конь [обыкновенный]
12. Чебак
13. «Сыч» (желтощек)
14. Толпыга
15. Лещ [белый]
16. Лещ [черный]
17. «Чехонь»
18. Краснопер
19. «Белая рыба»
20. Верхогляд
21. Вьюн
IV. Щуковые
22. Щука
V. Сомовые
23. Сом [амурский]
24. Сом-хойза
25. Косатка
26. Косатка-скрипун
VI. Угревые
27. «Угорь»
28. «Лента-рыба»
VII. Налимовые
29. Налим
VIII. Осетровые
30. Осетр [амурский]
31. Калуга
32. Стерлядь
Температура воды, измеренная посредине озера Ханки 7 августа в 11 часов дня, была равна +16 °Р [+20 °C]. В Сунгаче 8 августа в полдень +18 °Р [+22,5 °C]. В Уссури 10 августа в жаркий день +19 °Р [+23,75 °C] на поверхности воды.
Воды озера Ханки представляют такие выгодные условия для жизни рыбы и для развития икры, каких трудно найти где-либо в другом озере.
Для последней цели, т. е. для метания икры, ежегодно приходят сюда с Уссури огромные массы рыб, в особенности белой и осетров.
Самый сильный ход бывает с начала мая, и так как вся рыба должна проходить через единственный путь – неширокую Сунгачу, то эта река в течение всего лета, в особенности в мае, в буквальном смысле кишит рыбой. Обилие последней бывает до того велико, что ее очень часто убивают колеса пароходов. Мало того, выпрыгивающая из воды рыба часто сама заскакивает в лодки и даже иногда на палубу пароходов. Я сам был свидетелем подобного случая и могу, сверх того, представить ручательство лиц весьма почтенных, как однажды на истоке Сунгачи сазан в 18 фунтов [7,4 кг] весом вскочил на палубу парохода, прямо под стол, на котором пассажиры пили вечерний чай.