Притом же некоторые рыбы достигают здесь громадных размеров. Правда, осетры попадаются большей частью около пуда весом, редко в два и еще реже в три или четыре пуда, но зато калуга достигает 30 пудов [5 ц] при длине более двух сажен, а местные китайцы-старожилы говорят, что есть даже экземпляры и в 50 пудов.
Однако, несмотря на все баснословное обилие рыбы, это естественное богатство приносит весьма малую пользу местному населению, так как рыбный промысел существует здесь в самых ничтожных размерах. Им занимаются для собственного обихода только крестьяне, живущие на западном берегу озера Ханки, да отставной солдат и китаец при истоке Сунгачи.
Правда, крестьяне имеют невод, которым ловят преимущественно мелкую рыбу, но зато для ловли больших рыб – осетров и калуг– употребляются единственно железные крючья, которые опускаются в воду без всякой приманки.
Но, несмотря даже на такой несовершенный способ ловли, употребляемый исключительно при истоке Сунгачи, как в месте наиболее рыбном, китаец и солдат, здесь живущие, имея сотню крючков, в хороший период, ежедневно ловят по нескольку осетров, а иногда и калугу.
Лов начинается обыкновенно с половины февраля, но наиболее успешный бывает в мае. Затем он продолжается все лето и осень до половины октября.
Рыбу солят и едят в свежем виде; икру же, которую не умеют приготовлять впрок, употребляют для еды свежепросоленную, а иногда, когда попадается калуга, в которой икры бывает от 3 до 4 пудов [50–60 кг], то выбрасывают эту икру как вещь не годную для хранения. Между тем в Хабаровке и даже на озере Ханке, на противоположной его стороне, в посту Камень-Рыболов, привозная из Москвы в жестянках икра продается по два рубля за фунт.
Китаец, живущий при истоке Сунгачи, ловит осетров и калуг главным образом для добывания из них хряща, который он сбывает в ближайший маньчжурский город Саньсин по два серебряных рубля за фунт. Приготовляя этот хрящ для продажи, китаец сначала варит его немного в воде, чтобы удобнее можно было отделить мясо, которое потом совершенно очищает щеточкой; наконец, сушит на солнце уже совершенно очищенный хрящ. Последний должен быть без малейших частиц мяса, так что чистка щеточкой – процедура весьма кропотливая, но зато приносящая хорошие барыши.
По словам того же китайца, этот хрящ употребляется у них в кушаньях богатыми людьми.
Кроме рыбы, в озере Ханке водится также много черепах, достигающих значительной величины: 10 вершков [45 см] длины, 7 вершков [25–30 см] ширины и весом 10–15 фунтов [4–6 кг]. Впрочем, эти черепахи водятся и на Уссури до самого ее устья, но только попадаются здесь в гораздо меньшем количестве, нежели на озере Ханке.
Весьма странно, что такое обширное и богатое рыбой озеро до прихода русских было чрезвычайно мало населено по берегам, где теперь, да и во время занятия нами края, раскинуто всего шесть-семь китайских фанз.
Зато с водворением русских западные берега Ханки начали быстро оживляться, и на них в настоящее время раскинуто уже три наших деревни: Турий Рог, или Воронежская, Троицкая и Астраханская.
Самое лучшее из всех поселений, не только на берегах Ханки, но во всем Южноуссурийском крае, есть, бесспорно, деревня Турий Рог, состоящая из 32 дворов, в которых обитает 241 душа обоего пола.
Эти крестьяне пришли на Амур в 1860 году из губерний Воронежской, Тамбовской и Астраханской и были первоначально поселены на левом его берегу, верстах в двадцати ниже устья Уссури. Затем, когда это место оказалось негодным, потому что его заливает водой, тогда через год их перевели на правую сторону Амура; но когда и здесь разлитие реки затопило все пашни, тогда, уже в 1862 году, этих крестьян поселили на северо-западном берегу озера Ханки, в двух верстах от устья пограничной реки Беленгехе, там, где они живут в настоящее время.
Местность, на которой расположена описываемая деревня, представляет собой холмистую степь с суглинистой и черноземной почвой, покрытой невысокой, но чрезвычайно разнообразной травой. Благодаря такой удобной местности крестьяне распахали уже достаточное количество земли (239 десятин [265 га]), на которой засевают различные хлеба и получают хороший урожай, так что даже имеют возможность продавать ежегодно небольшой излишек.
Кроме того, в самой деревне находятся обширные огороды, а на полях устроены бахчи, где сеются арбузы и дыни. Последние родятся довольно хорошо, но арбузы далеко не дают таких великолепных плодов, как, например, в Астраханской губернии, откуда крестьяне принесли с собой семена.
Кроме того, бурундуки, которых на озере Ханке бесчисленное множество, сильно портят все плоды вообще, а арбузы и дыни в особенности. Они прогрызают в них сбоку дырки и достают семена, до которых чрезвычайно лакомы. Такая операция обыкновенно производится перед самым созреванием плода, и никакие караулы не помогают, потому что зверек пробирается тихомолком, ночью, и в то время, когда сторож ходит на одном конце огорода или бахчи, он спокойно работает на другом.
Скотоводство у жителей деревни Турий Рог развивается также довольно широко благодаря степной местности, представляющей на каждом шагу превосходные пастбища.
Из скота крестьяне всего более содержат быков, на которых здесь производится обработка полей. Сверх того, бык служит и как упряжное животное, так что лошадей здесь сравнительно немного. Наконец, овцеводство также начинает развиваться, находя на здешних степях все выгодные условия, которых нет на самой Уссури.
Вообще принявшись с энергией за устройство своего быта, жители деревни Турий Рог уже достигли того, что имеют почти все необходимые домашние обзаведения, живут довольно хорошо и в будущем могут надеяться на еще большее довольство.
Две другие деревни, расположенные на западном берегу озера Ханки, – Троицкая и Астраханская – гораздо моложе Турьего Рога по времени своего существования. Первая из них основана в 1866 году, а вторая только в начале 1868 года крестьянами из губерний Астраханской и Воронежской.
Обитатели деревни Троицкой жили первоначально на Амуре, верстах в двухстах ниже города Благовещенска, и уже вторично перекочевали на озеро Ханку, соблазнившись рассказами о плодородии здешних местностей.
Вообще громкие и часто преувеличенные слухи о богатствах Южноуссурийского края заставляют крестьян, поселенных на Амуре, бросать уже обсиженные места и ежегодно по нескольку десятков семейств отправляться на озеро Ханку.
Но этот переход не представляет и сотой доли тех трудностей, которые приходилось терпеть им, идя на обетованный Амур из России. Теперь при переселении на озеро Ханку и вообще по Амуру крестьян обыкновенно перевозят на баржах, буксируемых пароходами, так что переселенцы могут брать с собою скот, телеги, плуги и прочие хозяйственные принадлежности.
Пост Камень-Рыболов, единственное место, где пристают пароходы, плавающие по озеру Ханке, есть вместе с тем и пункт высадки новых переселенцев.
Обыкновенно по прибытии сюда несколько человек из них отправляются разыскивать удобные для поселения местности.
Хотя вся степная полоса, раскинувшаяся в длину на целую сотню верст, между озером Ханка и рекой Суйфуном, представляет на каждом шагу такие места, но уже по привычке, сродной русскому крестьянину, вновь прибывшие долго затрудняются выбором нового пункта. В одном месте, кажись, и хорошо, лугов, полей много, да мало воды; в другом – до лесу далеко и т. д. Перебирая подобным образом, долго колеблются крестьяне в выборе места, долго советуются между собою и, наконец, решают или поселиться в одной из деревень уже существующих, или основать новую.
Замечательно, что даже здесь, где на квадратную милю едва ли придется три-четыре человека оседлого населения, и здесь уже крестьяне начинают жаловаться на тесноту и на то, что прибывшие ранее их заняли самые лучшие места.
Возвращаясь затем к деревням Астраханской и Троицкой, следует сказать, что первая из них почти не уступает Турьему Рогу по благосостоянию своих жителей. В особенности богато живут несколько семейств молокан,[12] которые принесли сюда из России свое трудолюбие и свой религиозный фанатизм.
В то же время у крестьян деревни Троицкой, основанной еще так недавно, сразу заметно меньшее довольство, нежели у обитателей деревень Астраханской и Турьего Рога. Впрочем, нет сомнения, что через несколько лет и эти крестьяне обстроятся как следует и заживут не хуже своих соседей, которые также много натерпелись при первоначальном обзаведении.
Кроме хлебопашества и скотоводства, рыбный промысел может доставить большие выгоды крестьянам, живущим по берегам озера Ханки.
До сих пор этот промысел начинает проявляться только в деревне Астраханской, жители которой, будучи рыбаками еще на родине, успели уже обзавестись большим неводом. Нужно заметить, что для ловли этим снарядом лучшего места, как озеро Ханка, трудно даже и представить. Крестьяне занимаются ею во всякое свободное от полевых работ время, всего чаще по праздникам или накануне их.
Лов всегда производится на одном и том же месте, возле деревни Астраханской, и способ его самый простой. Обыкновенно завозят на лодке невод на полверсты в озеро, потом спускают его там и на веревках тянут полукругом к берегу. За одну такую тоню вытягивают средним числом от 3 до 7 пудов [от 50 до 115 кг] различной рыбы, а при счастье пудов десять или даже того более.
Самое лучшее время для ловли неводом бывает, по рассказам крестьян, весною и осенью, когда рыба во множестве приближается к берегам. Зимою рыбной ловли вовсе не производится.
Быт крестьян здесь, на далекой чужбине, тот же самый, как и в России, откуда переселенцы принесли с собою все родимые привычки, поверья и приметы.
Все праздники, с различными к ним приложениями, исполняются ими так же аккуратно, как бывало на родине, и каждое воскресенье в деревнях можно видеть наряженных парней и девушек, которые спешат к обедне в церковь там, где она уже выстроена. Затем в праздничные дни после обеда в хорошую погоду как те, так и другие, нарядившись, прогуливаются по улице или сидят на завалинах у своих домов. Однако песни случается слышать очень редко; видно, крестьяне еще дичатся на новой стороне.
Что же касается до воспоминаний о родине, то крестьяне теперь уже нисколько о ней не тоскуют.
«Правда, сначала, особенно дорогой, было немного грустно, а теперь бог с нею, с родиной, – обыкновенно говорят они. – Что там? земли мало, теснота, а здесь видишь какой простор: живи, где хочешь, паши, где знаешь, лесу тоже вдоволь, рыбы и всякого зверя множество; чего же еще надо? А даст бог пообживемся, поправимся, всего будет вдоволь, так мы и здесь Россию сделаем», – говорят не только мужчины, но даже и их благоверные хозяйки.
Кроме трех вышеописанных деревень, на юго-западном берегу озера Ханки лежит пост Камень-Рыболов, в котором расположен штаб 3-го линейного батальона.
Это поселение состоит из двух десятков казенных домов, выстроенных по одному образцу и вытянутых в две линии на возвышенном берегу озера Ханки. Кроме того, здесь есть пять крестьянских дворов, несколько китайских фанз и землянок, в которых помещаются отставные солдаты. Наконец, здесь же живут и два торговца, единственные во всем ханкайском бассейне. Разумеется, не имея конкурентов, эти торговцы продают все свои товары по самым безобразным ценам.
Здесь же, кстати заметить, что название «Камень-Рыболов», присвоенное посту, собственно относится к скалистому утесу, который лежит верстах в пяти южнее и которым оканчиваются крутые берега озера Ханки, идущие непрерывно от реки Сиянхе.
Не знаю, почему дано такое название этому утесу. Если по обилию чаек-рыболовов [чаек сизых], то этих птиц встречается здесь не более, чем и в других местностях озера Ханки.
Весь август провел я на берегах этого озера, занимаясь переписью крестьян и различными исследованиями. Несмотря на довольно позднее время года, я нашел в течение этого месяца еще 130 видов цветущих растений. В то же время и охотничьи экскурсии представляли очень много нового и интересного. В особенности памятны мне в последнем отношении пустынные, никем не посещаемые местности на север от устья реки Сиянхе.
Несколько раз проводил я здесь по целым часам в засадах на песчаных косах и видел лицом к лицу свободную жизнь пернатых обитателей.
Спугнутые моим приходом, различные кулики и утки снова возвращались на прежние места и беззаботно бегали по песку или купались в воде на расстоянии каких-нибудь десяти шагов от засадки, вовсе не подозревая моего присутствия. Появившаяся откуда-то тяжеловесная скопа целых полчаса занималась ловлею рыбы, бросаясь на нее, как камень, сверху, так что от удара об воду брызги летели фонтаном, и все-таки, ничем не поживившись, с досадой улетела прочь. Сокол-сапсан, мелькнув, как молния, из-за тростника, схватил глупую, беззаботную ржанку и быстро помчался к берегу пожирать свою добычу. Из волн озера поднялась черепаха, осторожно оглянулась, медленно проползла несколько шагов по песку и улеглась на нем. Тут же, неподалеку, несколько ворон пожирали только что выброшенную на берег мертвую рыбу и по обыкновению затевали драку за каждый кусок. Этот пир не укрылся от зорких глаз орлана-белохвоста, который парил в вышине и, по праву сильного, вздумал отнять у ворон их вкусную добычу. Большими спиральными кругами начал спускаться он из-под облаков и, сев спокойно на землю, тотчас унял спор и драку, принявшись сам доедать остаток рыбы. Обиженные вороны сидели вокруг, каркали, не смея подступить к суровому царю, и только изредка урывали сзади небольшие кусочки. Эта история происходила недалеко от меня, так что, налюбовавшись вдоволь, я выстрелил из ружья. Мигом всполошилось все вокруг: утки закрякали и поднялись с воды; кулички с разнообразным писком и свистом полетели на другое место, черепаха опрометью бросилась в воду, и только один орел, в предсмертной агонии бившийся на песке, поплатился своей жизнью за право считаться царем между птицами и привлекать на себя особенное внимание охотника.
В начале сентября я оставил озеро Ханку и направился к побережью Японского моря.
Все пространство между юго-западным берегом озера Ханки и рекой Суйфуном представляет холмистую степь, которая на востоке ограничивается равнинами реки Лефу, а на западе мало-помалу переходит в гористую область верхнего течения рек Мо и Сахезы.
На всем этом протяжении, занимающем в длину более ста верст (от Ханки до Суйфуна), а в ширину от 25 до 40 верст, только две долины нижнего и среднего течения вышеназванных рек несколько нарушают однообразие местности, представляющей или обширные луга, или холмы, покрытые мелким дубняком и лещиной, с рощами дуба и черной березы. В некоторых местах, как, например, на водоразделе Мо и Сахезы, местность принимает даже гористый характер, но вскоре степь опять берет свое и на десятки верст расстилается широкой волнистой гладью.
Травяной покров всей этой степи являет чрезвычайное разнообразие, совершенно противоположное однообразию той растительности, которая покрывает равнины по Сунгаче и Уссури.
С ранней весны до поздней осени расстилается здесь пестрый ковер цветов, различных, смотря по времени года.
Одними из первых появляются пионы, ясенец, касатик, красная лилия, желтовник и красоднев малый.
Несколько позднее, т. е. в конце июня и в июле, здесь цветут: ломонос, подмаренник, марьянник, калистегия, любка, кукушник и др., а по мокрым местам великолепный розовый мытник.
В августе степь то синеет от сплошных масс платикодона, то желтеет полосами золотушной травы [патринии], вместе с которой во множестве цветет кровохлёбка.
Все эти, равно как и многие другие, виды трав достигают здесь по большей части лишь среднего роста, не представляют непроходимых зарослей, которые характеризуют собою уссурийские и сунгачинские луга.
В степной полосе появляется и всегдашняя спутница степей – дрофа, которая нигде не встречается на самой Уссури. Кроме того, здесь множество перепелов, тетеревов, фазанов и мелких пташек, как-то: жаворонков, щевриц, чеканов, стренаток, овсянок и др.
По долинам Мо и Сахезы в изобилии держатся гуси и утки различных пород, а также японские и китайские [даурские] журавли, белые и серые цапли и аисты [белые и черные]. Скользя над самой землею, плавно летает лунь и быстро носится сокол-чеглок, между тем как коршун и белохвостый орлан медленно парят в вышине, высматривая для себя поживу.
Вообще ханкайские степи есть самое лучшее во всем Уссурийском крае место для наших будущих поселений. Не говоря уже про плодородную черноземную и суглинистую почву, не требующую притом особенного труда для первоначальной разработки, про обширные, прекрасные пастбища, – важная выгода заключается в том, что степи не подвержены наводнениям, которые везде на Уссури делают такую огромную помеху земледелию.
Правда, есть один недостаток этих степей – именно малое количество воды, но его можно устранить, копая колодцы или запрудив небольшие, часто пересыхающие ручейки в лощинах, и через то образовать там пруды.
В южной части степной полосы лежит главная ось Берегового хребта, или Сихотэ-Алиня, который приходит сюда из маньчжурских пределов и затем тянется параллельно берегу Японского моря до самого устья Амура.
Однако главный кряж этого хребта, служащий здесь водоразделом между бассейнами озера Ханки и реки Суйфуна, так невысок, что вовсе почти не изменяет характера степи, лежащей по обе его стороны.
Сообщение через степную полосу с побережьем Японского моря производится по почтовой дороге, которая идет от поста Камень-Рыболов к реке Суйфуну. Эта дорога довольно хороша для колесной езды благодаря самому характеру местности, через которую она проходит.
Вообще относительно почтового сообщения как с побережьем Японского моря, так и в особенности с бассейном
Уссури поселения, лежащие на берегу озера Ханки, находятся до сих пор в самых невыгодных условиях.
С последней местностью, т. е. с бассейном Уссури, почтовое сообщение возможно только зимою. От истока Сунгачи единственная наша почтовая дорога идет по северному берегу озера Ханки, следовательно, в китайских пределах, где даже стоит наш пост (№ 5) на перешейке, разделяющем воды Большого и Малого озера. Потом эта дорога огибает западную сторону озера Ханки и через степную полосу направляется к реке Суйфуну.
На всем вышеозначенном протяжении, т. е. по Сунгаче, озеру Ханке и на степной полосе, устроены на расстоянии 20–30 верст одна от другой почтовые станции или, как их здесь называют, станки.
Некоторые из них вместе с тем – и наши пограничные посты. На них живет по нескольку казаков или солдат, которые возят почту и проезжающих.
Почтовых лошадей на каждой из таких станций держат обыкновенно по две тройки, а иногда и того менее. Притом же эти лошади бывают совершенно изнурены от частой гоньбы и дурного корма, так что проезжающие очень часто ходят пешком и рады, если чуть живые клячи тащут их поклажу.
В самой южной части степной полосы расположены еще две наши деревни – Никольская и Суйфунская. Впрочем, последняя составляет не более как выселок из первой и лежит от нее на расстоянии пяти верст на берегу Суйфуна.
Суйфунское поселение весьма небольшое и состоит всего из 5 дворов, между тем как в Никольском считается 47 дворов и в обеих деревнях 313 душ обоего пола. Как Никольская, так и Суйфунская основаны в 1866 году, одновременно с селением Астраханским и выходцами из тех же самых губерний, т. е. Астраханской и Воронежской. Но здешним крестьянам с первого раза не повезло, и в мае 1868 года обе деревни были сожжены партией китайских разбойников (хунхузов), ворвавшихся в наши пределы.
Однако, несмотря на недавний погром, Никольская и Суйфунская успели немного оправиться и даже расшириться, так как в том же 1868 году сюда перекочевали крестьяне, жившие первоначально на верхней Уссури и Даубихе.
Во всяком случае, нет сомнения, что Никольское селение в скором времени достигнет полного благосостояния, чему лучшим ручательством служат трудолюбивая энергия его обитателей, с одной стороны, и прекрасная местность – сдругой.
Действительно, обширная, немного всхолмленная степь с весьма плодородной черноземной и суглинистой почвой представляет здесь на каждом шагу отличные луга и пашни; две небольшие речки – Чагоу и Тундагоу и в пяти верстах река Суйфун; кроме того, обилие леса возле последней реки – все это такие выгодные условия, что нет сомнения в быстром развитии Никольской даже в недалеком будущем, в особенности, если состоится предполагаемое передвижение сюда из поста Камень-Рыболова штаба 3-го линейного батальона.
Вблизи описываемой деревни находятся замечательные остатки двух старинных земляных укреплений, которые, впрочем, попадаются изредка и в других частях нашего Южноуссурийского края.
Первое из этих укреплений лежит верстах в трех от деревни и представляет правильный четырехугольник, бока которого расположены по сторонам света. Каждый из этих боков имеет около версты длины и состоит из земляного вала, сажени две с половиной высоты, со рвом впереди.
Внутреннее пространство укрепления представляет местность совершенно ровную, и только с западной стороны здесь приделана небольшая земляная насыпь. Сверх того, саженях в пятидесяти впереди южного бока устроен небольшой земляной квадрат, вероятно, для боковой обороны.
Другое укрепление лежит всего в полуверсте от деревни и не представляет правильного четырехугольника, хотя в общем своем очертании все-таки напоминает подобную фигуру.
Вал этого укрепления имеет три сажени высоты [6,4 м], но рва впереди него нет вовсе. Как бы взамен этого рва в самом валу сделано много выдающихся частей для обстреливания и обороны сбоку.
Внутри второго укрепления находится много небольших возвышений, вроде курганов, на которых иногда лежат остатки кирпичей, а в одном месте стоят две каменные плиты с несколькими проделанными в них отверстиями.
Кроме того, по дороге к дальнему укреплению, в полуверсте от нашего селения, на небольшом бугорке лежит высеченное из красноватого гранита грубое изображение черепахи, имеющее семь футов в длину, шесть в ширину и три в толщину. Рядом с нею валяется каменная плита, которая, как видно по углублению в спине черепахи, была вставлена сверху.
Эта плита, сделанная из мрамора, имеет около восьми футов длины, тут же лежит отбитая ее верхушка с изображением дракона.
В самой деревне стоят найденные в лесу два каменных грубых изображения каких-то животных, величиной с большую собаку.
Кому принадлежали все эти обделанные камни и укрепления? Некоторые относят их к XII в., ко временам династии Нючжень, которая в то время владычествовала в Южной Маньчжурии, но, мне кажется, что такое предположение не более как гадательное. Позднейшие археологические изыскания, вероятно, прольют больший свет на этот предмет и разъяснят нам историю этой страны, которая долго была местом кровавых столкновений, сначала корейских (гаолийских), а потом маньчжурских племен с китайцами, и здесь несколько раз сменялось владычество тех и других.
Во всяком случае, с большой достоверностью можно предполагать, что некогда на этих теперь пустынных местностях были не одни военные лагери, но и пункты постоянной оседлости, быть может, даже города.
Подтверждением такому предположению служат иссечения из камня, которые, конечно, не были бы сделаны в местах временной стоянки; тем более что гранит, из которого высечена черепаха, приходилось везти издалека, так как этот камень, сколько известно, не встречается в ближайших частях Суйфуна.
Но давно, очень давно совершалось все это, так что между нынешним скудным населением не осталось даже никаких преданий о тех временах…
В глубоком раздумье бродил я по валам укреплений, поросших кустарником и густой травой, по которой спокойно паслись крестьянские коровы. Невольно тогда пришла мне на память известная арабская сказка, как некий человек посещал через каждые пятьсот лет одно и то же место, где встречал попеременно то город, то море, то леса и горы и всякий раз на свой вопрос получал один и тот же ответ, что так было от начала веков.
Оставив деревню Никольскую, я поплыл вниз по реке Суйфуну, которая впадает в Амурский залив Японского моря и резко отделяет степную полосу от гористой и лесной, характеризующей собою все морское побережье.
Истоки Суйфуна находятся в маньчжурских пределах, так что эта река принадлежит нам лишь средним и нижним своим течением.
Узкая долина, сопровождающая среднее течение этой реки, верстах в пятнадцати ниже деревни Никольской вдруг сжимается отвесными утесами, которые тянутся на протяжении около версты и известны под именем Медвежьих Щек. Такое название присвоено им, как говорят, потому, что в расселинах этих скал медведи часто устраивают себе зимние логовища. Сам я могу только засвидетельствовать, что это место очень живописно и замечательно многократным повторением эха, так что ружейный выстрел долго гремит различными перекатами.
Однако, несмотря на все баснословное обилие рыбы, это естественное богатство приносит весьма малую пользу местному населению, так как рыбный промысел существует здесь в самых ничтожных размерах. Им занимаются для собственного обихода только крестьяне, живущие на западном берегу озера Ханки, да отставной солдат и китаец при истоке Сунгачи.
Правда, крестьяне имеют невод, которым ловят преимущественно мелкую рыбу, но зато для ловли больших рыб – осетров и калуг– употребляются единственно железные крючья, которые опускаются в воду без всякой приманки.
Но, несмотря даже на такой несовершенный способ ловли, употребляемый исключительно при истоке Сунгачи, как в месте наиболее рыбном, китаец и солдат, здесь живущие, имея сотню крючков, в хороший период, ежедневно ловят по нескольку осетров, а иногда и калугу.
Лов начинается обыкновенно с половины февраля, но наиболее успешный бывает в мае. Затем он продолжается все лето и осень до половины октября.
Рыбу солят и едят в свежем виде; икру же, которую не умеют приготовлять впрок, употребляют для еды свежепросоленную, а иногда, когда попадается калуга, в которой икры бывает от 3 до 4 пудов [50–60 кг], то выбрасывают эту икру как вещь не годную для хранения. Между тем в Хабаровке и даже на озере Ханке, на противоположной его стороне, в посту Камень-Рыболов, привозная из Москвы в жестянках икра продается по два рубля за фунт.
Китаец, живущий при истоке Сунгачи, ловит осетров и калуг главным образом для добывания из них хряща, который он сбывает в ближайший маньчжурский город Саньсин по два серебряных рубля за фунт. Приготовляя этот хрящ для продажи, китаец сначала варит его немного в воде, чтобы удобнее можно было отделить мясо, которое потом совершенно очищает щеточкой; наконец, сушит на солнце уже совершенно очищенный хрящ. Последний должен быть без малейших частиц мяса, так что чистка щеточкой – процедура весьма кропотливая, но зато приносящая хорошие барыши.
По словам того же китайца, этот хрящ употребляется у них в кушаньях богатыми людьми.
Кроме рыбы, в озере Ханке водится также много черепах, достигающих значительной величины: 10 вершков [45 см] длины, 7 вершков [25–30 см] ширины и весом 10–15 фунтов [4–6 кг]. Впрочем, эти черепахи водятся и на Уссури до самого ее устья, но только попадаются здесь в гораздо меньшем количестве, нежели на озере Ханке.
Весьма странно, что такое обширное и богатое рыбой озеро до прихода русских было чрезвычайно мало населено по берегам, где теперь, да и во время занятия нами края, раскинуто всего шесть-семь китайских фанз.
Зато с водворением русских западные берега Ханки начали быстро оживляться, и на них в настоящее время раскинуто уже три наших деревни: Турий Рог, или Воронежская, Троицкая и Астраханская.
Самое лучшее из всех поселений, не только на берегах Ханки, но во всем Южноуссурийском крае, есть, бесспорно, деревня Турий Рог, состоящая из 32 дворов, в которых обитает 241 душа обоего пола.
Эти крестьяне пришли на Амур в 1860 году из губерний Воронежской, Тамбовской и Астраханской и были первоначально поселены на левом его берегу, верстах в двадцати ниже устья Уссури. Затем, когда это место оказалось негодным, потому что его заливает водой, тогда через год их перевели на правую сторону Амура; но когда и здесь разлитие реки затопило все пашни, тогда, уже в 1862 году, этих крестьян поселили на северо-западном берегу озера Ханки, в двух верстах от устья пограничной реки Беленгехе, там, где они живут в настоящее время.
Местность, на которой расположена описываемая деревня, представляет собой холмистую степь с суглинистой и черноземной почвой, покрытой невысокой, но чрезвычайно разнообразной травой. Благодаря такой удобной местности крестьяне распахали уже достаточное количество земли (239 десятин [265 га]), на которой засевают различные хлеба и получают хороший урожай, так что даже имеют возможность продавать ежегодно небольшой излишек.
Кроме того, в самой деревне находятся обширные огороды, а на полях устроены бахчи, где сеются арбузы и дыни. Последние родятся довольно хорошо, но арбузы далеко не дают таких великолепных плодов, как, например, в Астраханской губернии, откуда крестьяне принесли с собой семена.
Кроме того, бурундуки, которых на озере Ханке бесчисленное множество, сильно портят все плоды вообще, а арбузы и дыни в особенности. Они прогрызают в них сбоку дырки и достают семена, до которых чрезвычайно лакомы. Такая операция обыкновенно производится перед самым созреванием плода, и никакие караулы не помогают, потому что зверек пробирается тихомолком, ночью, и в то время, когда сторож ходит на одном конце огорода или бахчи, он спокойно работает на другом.
Скотоводство у жителей деревни Турий Рог развивается также довольно широко благодаря степной местности, представляющей на каждом шагу превосходные пастбища.
Из скота крестьяне всего более содержат быков, на которых здесь производится обработка полей. Сверх того, бык служит и как упряжное животное, так что лошадей здесь сравнительно немного. Наконец, овцеводство также начинает развиваться, находя на здешних степях все выгодные условия, которых нет на самой Уссури.
Вообще принявшись с энергией за устройство своего быта, жители деревни Турий Рог уже достигли того, что имеют почти все необходимые домашние обзаведения, живут довольно хорошо и в будущем могут надеяться на еще большее довольство.
Две другие деревни, расположенные на западном берегу озера Ханки, – Троицкая и Астраханская – гораздо моложе Турьего Рога по времени своего существования. Первая из них основана в 1866 году, а вторая только в начале 1868 года крестьянами из губерний Астраханской и Воронежской.
Обитатели деревни Троицкой жили первоначально на Амуре, верстах в двухстах ниже города Благовещенска, и уже вторично перекочевали на озеро Ханку, соблазнившись рассказами о плодородии здешних местностей.
Вообще громкие и часто преувеличенные слухи о богатствах Южноуссурийского края заставляют крестьян, поселенных на Амуре, бросать уже обсиженные места и ежегодно по нескольку десятков семейств отправляться на озеро Ханку.
Но этот переход не представляет и сотой доли тех трудностей, которые приходилось терпеть им, идя на обетованный Амур из России. Теперь при переселении на озеро Ханку и вообще по Амуру крестьян обыкновенно перевозят на баржах, буксируемых пароходами, так что переселенцы могут брать с собою скот, телеги, плуги и прочие хозяйственные принадлежности.
Пост Камень-Рыболов, единственное место, где пристают пароходы, плавающие по озеру Ханке, есть вместе с тем и пункт высадки новых переселенцев.
Обыкновенно по прибытии сюда несколько человек из них отправляются разыскивать удобные для поселения местности.
Хотя вся степная полоса, раскинувшаяся в длину на целую сотню верст, между озером Ханка и рекой Суйфуном, представляет на каждом шагу такие места, но уже по привычке, сродной русскому крестьянину, вновь прибывшие долго затрудняются выбором нового пункта. В одном месте, кажись, и хорошо, лугов, полей много, да мало воды; в другом – до лесу далеко и т. д. Перебирая подобным образом, долго колеблются крестьяне в выборе места, долго советуются между собою и, наконец, решают или поселиться в одной из деревень уже существующих, или основать новую.
Замечательно, что даже здесь, где на квадратную милю едва ли придется три-четыре человека оседлого населения, и здесь уже крестьяне начинают жаловаться на тесноту и на то, что прибывшие ранее их заняли самые лучшие места.
Возвращаясь затем к деревням Астраханской и Троицкой, следует сказать, что первая из них почти не уступает Турьему Рогу по благосостоянию своих жителей. В особенности богато живут несколько семейств молокан,[12] которые принесли сюда из России свое трудолюбие и свой религиозный фанатизм.
В то же время у крестьян деревни Троицкой, основанной еще так недавно, сразу заметно меньшее довольство, нежели у обитателей деревень Астраханской и Турьего Рога. Впрочем, нет сомнения, что через несколько лет и эти крестьяне обстроятся как следует и заживут не хуже своих соседей, которые также много натерпелись при первоначальном обзаведении.
Кроме хлебопашества и скотоводства, рыбный промысел может доставить большие выгоды крестьянам, живущим по берегам озера Ханки.
До сих пор этот промысел начинает проявляться только в деревне Астраханской, жители которой, будучи рыбаками еще на родине, успели уже обзавестись большим неводом. Нужно заметить, что для ловли этим снарядом лучшего места, как озеро Ханка, трудно даже и представить. Крестьяне занимаются ею во всякое свободное от полевых работ время, всего чаще по праздникам или накануне их.
Лов всегда производится на одном и том же месте, возле деревни Астраханской, и способ его самый простой. Обыкновенно завозят на лодке невод на полверсты в озеро, потом спускают его там и на веревках тянут полукругом к берегу. За одну такую тоню вытягивают средним числом от 3 до 7 пудов [от 50 до 115 кг] различной рыбы, а при счастье пудов десять или даже того более.
Самое лучшее время для ловли неводом бывает, по рассказам крестьян, весною и осенью, когда рыба во множестве приближается к берегам. Зимою рыбной ловли вовсе не производится.
Быт крестьян здесь, на далекой чужбине, тот же самый, как и в России, откуда переселенцы принесли с собою все родимые привычки, поверья и приметы.
Все праздники, с различными к ним приложениями, исполняются ими так же аккуратно, как бывало на родине, и каждое воскресенье в деревнях можно видеть наряженных парней и девушек, которые спешат к обедне в церковь там, где она уже выстроена. Затем в праздничные дни после обеда в хорошую погоду как те, так и другие, нарядившись, прогуливаются по улице или сидят на завалинах у своих домов. Однако песни случается слышать очень редко; видно, крестьяне еще дичатся на новой стороне.
Что же касается до воспоминаний о родине, то крестьяне теперь уже нисколько о ней не тоскуют.
«Правда, сначала, особенно дорогой, было немного грустно, а теперь бог с нею, с родиной, – обыкновенно говорят они. – Что там? земли мало, теснота, а здесь видишь какой простор: живи, где хочешь, паши, где знаешь, лесу тоже вдоволь, рыбы и всякого зверя множество; чего же еще надо? А даст бог пообживемся, поправимся, всего будет вдоволь, так мы и здесь Россию сделаем», – говорят не только мужчины, но даже и их благоверные хозяйки.
Кроме трех вышеописанных деревень, на юго-западном берегу озера Ханки лежит пост Камень-Рыболов, в котором расположен штаб 3-го линейного батальона.
Это поселение состоит из двух десятков казенных домов, выстроенных по одному образцу и вытянутых в две линии на возвышенном берегу озера Ханки. Кроме того, здесь есть пять крестьянских дворов, несколько китайских фанз и землянок, в которых помещаются отставные солдаты. Наконец, здесь же живут и два торговца, единственные во всем ханкайском бассейне. Разумеется, не имея конкурентов, эти торговцы продают все свои товары по самым безобразным ценам.
Здесь же, кстати заметить, что название «Камень-Рыболов», присвоенное посту, собственно относится к скалистому утесу, который лежит верстах в пяти южнее и которым оканчиваются крутые берега озера Ханки, идущие непрерывно от реки Сиянхе.
Не знаю, почему дано такое название этому утесу. Если по обилию чаек-рыболовов [чаек сизых], то этих птиц встречается здесь не более, чем и в других местностях озера Ханки.
Весь август провел я на берегах этого озера, занимаясь переписью крестьян и различными исследованиями. Несмотря на довольно позднее время года, я нашел в течение этого месяца еще 130 видов цветущих растений. В то же время и охотничьи экскурсии представляли очень много нового и интересного. В особенности памятны мне в последнем отношении пустынные, никем не посещаемые местности на север от устья реки Сиянхе.
Несколько раз проводил я здесь по целым часам в засадах на песчаных косах и видел лицом к лицу свободную жизнь пернатых обитателей.
Спугнутые моим приходом, различные кулики и утки снова возвращались на прежние места и беззаботно бегали по песку или купались в воде на расстоянии каких-нибудь десяти шагов от засадки, вовсе не подозревая моего присутствия. Появившаяся откуда-то тяжеловесная скопа целых полчаса занималась ловлею рыбы, бросаясь на нее, как камень, сверху, так что от удара об воду брызги летели фонтаном, и все-таки, ничем не поживившись, с досадой улетела прочь. Сокол-сапсан, мелькнув, как молния, из-за тростника, схватил глупую, беззаботную ржанку и быстро помчался к берегу пожирать свою добычу. Из волн озера поднялась черепаха, осторожно оглянулась, медленно проползла несколько шагов по песку и улеглась на нем. Тут же, неподалеку, несколько ворон пожирали только что выброшенную на берег мертвую рыбу и по обыкновению затевали драку за каждый кусок. Этот пир не укрылся от зорких глаз орлана-белохвоста, который парил в вышине и, по праву сильного, вздумал отнять у ворон их вкусную добычу. Большими спиральными кругами начал спускаться он из-под облаков и, сев спокойно на землю, тотчас унял спор и драку, принявшись сам доедать остаток рыбы. Обиженные вороны сидели вокруг, каркали, не смея подступить к суровому царю, и только изредка урывали сзади небольшие кусочки. Эта история происходила недалеко от меня, так что, налюбовавшись вдоволь, я выстрелил из ружья. Мигом всполошилось все вокруг: утки закрякали и поднялись с воды; кулички с разнообразным писком и свистом полетели на другое место, черепаха опрометью бросилась в воду, и только один орел, в предсмертной агонии бившийся на песке, поплатился своей жизнью за право считаться царем между птицами и привлекать на себя особенное внимание охотника.
В начале сентября я оставил озеро Ханку и направился к побережью Японского моря.
Все пространство между юго-западным берегом озера Ханки и рекой Суйфуном представляет холмистую степь, которая на востоке ограничивается равнинами реки Лефу, а на западе мало-помалу переходит в гористую область верхнего течения рек Мо и Сахезы.
На всем этом протяжении, занимающем в длину более ста верст (от Ханки до Суйфуна), а в ширину от 25 до 40 верст, только две долины нижнего и среднего течения вышеназванных рек несколько нарушают однообразие местности, представляющей или обширные луга, или холмы, покрытые мелким дубняком и лещиной, с рощами дуба и черной березы. В некоторых местах, как, например, на водоразделе Мо и Сахезы, местность принимает даже гористый характер, но вскоре степь опять берет свое и на десятки верст расстилается широкой волнистой гладью.
Травяной покров всей этой степи являет чрезвычайное разнообразие, совершенно противоположное однообразию той растительности, которая покрывает равнины по Сунгаче и Уссури.
С ранней весны до поздней осени расстилается здесь пестрый ковер цветов, различных, смотря по времени года.
Одними из первых появляются пионы, ясенец, касатик, красная лилия, желтовник и красоднев малый.
Несколько позднее, т. е. в конце июня и в июле, здесь цветут: ломонос, подмаренник, марьянник, калистегия, любка, кукушник и др., а по мокрым местам великолепный розовый мытник.
В августе степь то синеет от сплошных масс платикодона, то желтеет полосами золотушной травы [патринии], вместе с которой во множестве цветет кровохлёбка.
Все эти, равно как и многие другие, виды трав достигают здесь по большей части лишь среднего роста, не представляют непроходимых зарослей, которые характеризуют собою уссурийские и сунгачинские луга.
В степной полосе появляется и всегдашняя спутница степей – дрофа, которая нигде не встречается на самой Уссури. Кроме того, здесь множество перепелов, тетеревов, фазанов и мелких пташек, как-то: жаворонков, щевриц, чеканов, стренаток, овсянок и др.
По долинам Мо и Сахезы в изобилии держатся гуси и утки различных пород, а также японские и китайские [даурские] журавли, белые и серые цапли и аисты [белые и черные]. Скользя над самой землею, плавно летает лунь и быстро носится сокол-чеглок, между тем как коршун и белохвостый орлан медленно парят в вышине, высматривая для себя поживу.
Вообще ханкайские степи есть самое лучшее во всем Уссурийском крае место для наших будущих поселений. Не говоря уже про плодородную черноземную и суглинистую почву, не требующую притом особенного труда для первоначальной разработки, про обширные, прекрасные пастбища, – важная выгода заключается в том, что степи не подвержены наводнениям, которые везде на Уссури делают такую огромную помеху земледелию.
Правда, есть один недостаток этих степей – именно малое количество воды, но его можно устранить, копая колодцы или запрудив небольшие, часто пересыхающие ручейки в лощинах, и через то образовать там пруды.
В южной части степной полосы лежит главная ось Берегового хребта, или Сихотэ-Алиня, который приходит сюда из маньчжурских пределов и затем тянется параллельно берегу Японского моря до самого устья Амура.
Однако главный кряж этого хребта, служащий здесь водоразделом между бассейнами озера Ханки и реки Суйфуна, так невысок, что вовсе почти не изменяет характера степи, лежащей по обе его стороны.
Сообщение через степную полосу с побережьем Японского моря производится по почтовой дороге, которая идет от поста Камень-Рыболов к реке Суйфуну. Эта дорога довольно хороша для колесной езды благодаря самому характеру местности, через которую она проходит.
Вообще относительно почтового сообщения как с побережьем Японского моря, так и в особенности с бассейном
Уссури поселения, лежащие на берегу озера Ханки, находятся до сих пор в самых невыгодных условиях.
С последней местностью, т. е. с бассейном Уссури, почтовое сообщение возможно только зимою. От истока Сунгачи единственная наша почтовая дорога идет по северному берегу озера Ханки, следовательно, в китайских пределах, где даже стоит наш пост (№ 5) на перешейке, разделяющем воды Большого и Малого озера. Потом эта дорога огибает западную сторону озера Ханки и через степную полосу направляется к реке Суйфуну.
На всем вышеозначенном протяжении, т. е. по Сунгаче, озеру Ханке и на степной полосе, устроены на расстоянии 20–30 верст одна от другой почтовые станции или, как их здесь называют, станки.
Некоторые из них вместе с тем – и наши пограничные посты. На них живет по нескольку казаков или солдат, которые возят почту и проезжающих.
Почтовых лошадей на каждой из таких станций держат обыкновенно по две тройки, а иногда и того менее. Притом же эти лошади бывают совершенно изнурены от частой гоньбы и дурного корма, так что проезжающие очень часто ходят пешком и рады, если чуть живые клячи тащут их поклажу.
В самой южной части степной полосы расположены еще две наши деревни – Никольская и Суйфунская. Впрочем, последняя составляет не более как выселок из первой и лежит от нее на расстоянии пяти верст на берегу Суйфуна.
Суйфунское поселение весьма небольшое и состоит всего из 5 дворов, между тем как в Никольском считается 47 дворов и в обеих деревнях 313 душ обоего пола. Как Никольская, так и Суйфунская основаны в 1866 году, одновременно с селением Астраханским и выходцами из тех же самых губерний, т. е. Астраханской и Воронежской. Но здешним крестьянам с первого раза не повезло, и в мае 1868 года обе деревни были сожжены партией китайских разбойников (хунхузов), ворвавшихся в наши пределы.
Однако, несмотря на недавний погром, Никольская и Суйфунская успели немного оправиться и даже расшириться, так как в том же 1868 году сюда перекочевали крестьяне, жившие первоначально на верхней Уссури и Даубихе.
Во всяком случае, нет сомнения, что Никольское селение в скором времени достигнет полного благосостояния, чему лучшим ручательством служат трудолюбивая энергия его обитателей, с одной стороны, и прекрасная местность – сдругой.
Действительно, обширная, немного всхолмленная степь с весьма плодородной черноземной и суглинистой почвой представляет здесь на каждом шагу отличные луга и пашни; две небольшие речки – Чагоу и Тундагоу и в пяти верстах река Суйфун; кроме того, обилие леса возле последней реки – все это такие выгодные условия, что нет сомнения в быстром развитии Никольской даже в недалеком будущем, в особенности, если состоится предполагаемое передвижение сюда из поста Камень-Рыболова штаба 3-го линейного батальона.
Вблизи описываемой деревни находятся замечательные остатки двух старинных земляных укреплений, которые, впрочем, попадаются изредка и в других частях нашего Южноуссурийского края.
Первое из этих укреплений лежит верстах в трех от деревни и представляет правильный четырехугольник, бока которого расположены по сторонам света. Каждый из этих боков имеет около версты длины и состоит из земляного вала, сажени две с половиной высоты, со рвом впереди.
Внутреннее пространство укрепления представляет местность совершенно ровную, и только с западной стороны здесь приделана небольшая земляная насыпь. Сверх того, саженях в пятидесяти впереди южного бока устроен небольшой земляной квадрат, вероятно, для боковой обороны.
Другое укрепление лежит всего в полуверсте от деревни и не представляет правильного четырехугольника, хотя в общем своем очертании все-таки напоминает подобную фигуру.
Вал этого укрепления имеет три сажени высоты [6,4 м], но рва впереди него нет вовсе. Как бы взамен этого рва в самом валу сделано много выдающихся частей для обстреливания и обороны сбоку.
Внутри второго укрепления находится много небольших возвышений, вроде курганов, на которых иногда лежат остатки кирпичей, а в одном месте стоят две каменные плиты с несколькими проделанными в них отверстиями.
Кроме того, по дороге к дальнему укреплению, в полуверсте от нашего селения, на небольшом бугорке лежит высеченное из красноватого гранита грубое изображение черепахи, имеющее семь футов в длину, шесть в ширину и три в толщину. Рядом с нею валяется каменная плита, которая, как видно по углублению в спине черепахи, была вставлена сверху.
Эта плита, сделанная из мрамора, имеет около восьми футов длины, тут же лежит отбитая ее верхушка с изображением дракона.
В самой деревне стоят найденные в лесу два каменных грубых изображения каких-то животных, величиной с большую собаку.
Кому принадлежали все эти обделанные камни и укрепления? Некоторые относят их к XII в., ко временам династии Нючжень, которая в то время владычествовала в Южной Маньчжурии, но, мне кажется, что такое предположение не более как гадательное. Позднейшие археологические изыскания, вероятно, прольют больший свет на этот предмет и разъяснят нам историю этой страны, которая долго была местом кровавых столкновений, сначала корейских (гаолийских), а потом маньчжурских племен с китайцами, и здесь несколько раз сменялось владычество тех и других.
Во всяком случае, с большой достоверностью можно предполагать, что некогда на этих теперь пустынных местностях были не одни военные лагери, но и пункты постоянной оседлости, быть может, даже города.
Подтверждением такому предположению служат иссечения из камня, которые, конечно, не были бы сделаны в местах временной стоянки; тем более что гранит, из которого высечена черепаха, приходилось везти издалека, так как этот камень, сколько известно, не встречается в ближайших частях Суйфуна.
Но давно, очень давно совершалось все это, так что между нынешним скудным населением не осталось даже никаких преданий о тех временах…
В глубоком раздумье бродил я по валам укреплений, поросших кустарником и густой травой, по которой спокойно паслись крестьянские коровы. Невольно тогда пришла мне на память известная арабская сказка, как некий человек посещал через каждые пятьсот лет одно и то же место, где встречал попеременно то город, то море, то леса и горы и всякий раз на свой вопрос получал один и тот же ответ, что так было от начала веков.
Оставив деревню Никольскую, я поплыл вниз по реке Суйфуну, которая впадает в Амурский залив Японского моря и резко отделяет степную полосу от гористой и лесной, характеризующей собою все морское побережье.
Истоки Суйфуна находятся в маньчжурских пределах, так что эта река принадлежит нам лишь средним и нижним своим течением.
Узкая долина, сопровождающая среднее течение этой реки, верстах в пятнадцати ниже деревни Никольской вдруг сжимается отвесными утесами, которые тянутся на протяжении около версты и известны под именем Медвежьих Щек. Такое название присвоено им, как говорят, потому, что в расселинах этих скал медведи часто устраивают себе зимние логовища. Сам я могу только засвидетельствовать, что это место очень живописно и замечательно многократным повторением эха, так что ружейный выстрел долго гремит различными перекатами.