- Давай поговорим. Я хочу развестись, что ты на это скажешь?
А что мне было говорить?
Мы выглядели образцовой, завидной семьей: в доме порядок, ни единой ссоры, и сынишка - образцовый: светленький, голубоглазый, на круглой мордашке все круглое - глаза, нос, рот и тугие розовые щеки... Прямо реклама детского питания, к тому же не болеет и не капризничает, и уже начал говорить разные забавные глупости, которые мы исправно записываем в специальную тетрадку.
Но моя жена часто плачет по ночам, да и днем, вернувшись с работы пораньше, случается застать её в слезах. Ссылается то на головную боль, но на тревогу за близких...
Однако к тому времени я уже достаточно хорошо узнал свою молодую жену. Признаться, её прошлое не давало мне покоя, я подозревал, что многое в нем от меня скрыто, и не то, чтобы я хотел добиться ясности, - не в моих привычках будить спящих собак, - но не оставляло меня предчувствие, что в один прекрасный день семейный наш мирок снова взорвется, что-то ещё откроется, всплывет, как старый башмак, с тинистого речного дна... Словом, я ей уже не верил, давно уже сомневался во всем, что её касалось, - и потому в каком-то смысле её слова о том, что нам следует развестись, не стали для меня неожиданностью. Сам того не сознавая, я был к этому готов.
И приятель мой Коньков чего-то в этом роде ожидал. Всякий раз, заходя к нам, ещё с порога смотрел вопросительно, и банальный вопрос "Что нового?" в его устах звучал двусмысленно: как будто новости в нашем доме неизбежны. Отворил, к примеру, шкаф, а там, извольте радоваться, скелет!
...Все оказалось проще некуда, причиной слез и развода - другой мужчина, некий Макс, приятель её заграничного дядюшки Вилли и его партнер по фамильному бизнесу Барановских-Дизенхоф, состоявшему, как известно, в шантаже и вымогательстве. Специально прибыл из Мюнхена, чтобы вызволить Гретхен из неволи (от меня, то есть), увезти в свободный мир, а там её ждет прекрасная жизнь, поскольку Макс богат - у его папаши ювелирный магазин...
- Только ты не подумай, что я из-за этого, - простодушно заключила Грета, - Мы любим друг друга и решили быть вместе. Лучше уж честно, правда?
Кому ж не хочется, чтобы все было честно? Мне бы поинтересоваться, почему этот Макс доныне ни в каких чистосердечных признаниях моей жены не упоминался, и откуда он взялся, и когда они успели друг друга так сильно полюбить, и куда их эта любовь завела, однако расспрашивать остерегся. Понял, что Макс - это и есть то, чего я все время ждал. Старый башмак, до поры до времени покоившийся в тине, но всплыть ему непременно...
Павлик - вот кто меня интересовал.
- Сына ты не получишь, имей в виду, - я изготовился стоять до последнего, но тут же выяснилось, что ломлюсь в открытую дверь.
- Это справедливо, - был ответ, - У нас с Максом будут ещё дети, он так хочет...
Другими словами, Павлик Максу не нужен. Ну дай ему Бог, этому... не знаю, как его назвать, слов не нахожу.
- Он хотел бы с тобой познакомиться.
- Кто, Макс? Уволь!
Моя резкость заметно задела её, хотя чего ж она ждала?
- Послушай, - тон её сразу изменился, наконец заговорила дочь Барановского, - Послушай, этот развод нужен тебе, только тебе одному. Мы с Максом поженимся здесь, в Москве, в западногерманском посольстве. У меня сохранился мой настоящий паспорт. Маргарита Барановская, незамужняя и бездетная, выйдет за гражданина ФРГ - никаких проблем, хоть сегодня. Проблемы окажутся у тебя: куда подевалась твоя законная жена Зинаида? Тебе нужен развод - чтобы ты был свободен...
Она права, и я оценил её заботу: в конце концов, она могла бы и снова исчезнуть, как в прошлый раз... Вполне разумно и даже с какой-то порядочностью распорядилась моей судьбой и судьбой Павлика эта пара бывшая жена и её возлюбленный. Постарались причинить нам поменьше зла, устраивая собственные дела... Но и от меня кое-что потребуется:
- Ты позволишь мне встречаться с сыном, когда я буду в Москве? - синие глаза заволокло слезами, губы дрожат. Будто другая женщина заговорила, этакая Анна Каренина...
Я в равной степени поверил и этим её слезам, и прежнему её жесткому, угрожающему тону. Ни то, ни другое не задевало, беспокоило только будущее, а эта женщина - она уже в прошлом, со всеми её хитростями и уловками. Будто, стоя на задней площадке автобуса, смотришь в окно, и все, что видится за мутным стеклом, убегает, уносится, уменьшается в размерах, пропадает вдали... Она ещё что-то говорила, а я думал, где найти няньку для Павлика хотя бы на первое время...
Развели нас в районном суде. Обшарпанное, неуютное помещение, в коридоре невыветриваемый запах сортира и остылого табачного дыма, - тут на все согласишься, только бы поскорее на свежий воздух. Вся процедура и заняла-то минут пятнадцать. Стороны согласны, чего тянуть? Лицо женщины-судьи, стертое и серое, как плохо пропеченный лаваш, на словах, что жена добровольно отдает мне сына, внезапно обрело выражение, и выражением этим стало безграничное презрение. Я даже испугался: вдруг сработает ходячая мораль, будто ребенку с матерью всегда лучше, и Грету просто обяжут воспитывать Павлика? Но обошлось...
Рядом с истицей в зале суда сидел Рудольф, постоянный мой партнер по шахматам. Время от времени я ловил на себе его виноватый взгляд. Славный он малый, этот кабацкий лабух, в каждой семье находится такой вот всех равно любящий миротворец, которому больше всего и достается при семейных разборках...
Мою "группу поддержки" изображал неугомонный Коньков, не сумел я от него отвязаться. Как же, заинтересованное лицо, в курсе всех моих семейных неурядиц. Уж этот-то не молчал: кипятился и бурлил, шумно вздыхал, подавал реплики:
- Ах ты, не доглядел, всех обошла, змея, а посмотреть - так фитюлька белобрысая, я так лейтенанту и сказал...
- Какому ещё лейтенанту? - припомнил я уже дома: Коньков предложил взять бутылку и отметить "событие", у меня, разумеется - я по опыту знал, что эта идея его не покинет, как ни возражай, так что после суда мы сидели на моей кухне.
- Да Еремину, помнишь такого? Он тут в Москве на стажировке околачивается, ко мне заходил. Между прочим, одну любопытную байку рассказал насчет тамошней ихней комиссионки.
Убогий магазинчик, где пылились пронафталиненные ратиновые пальто и коврики-гобелены с оленями - что могло произойти в скучной лавчонке на скучной улице скучнейшего в мире городишки?
- Там ревизия была плановая. Проверяли невостребованные вещи из непроданных и невостребованные деньги, и в обеих графах - сдатчица Мареева Зинаида. Сдавала она, прояснилось, время от времени в эту комиссионку колечки, сережки - золото, заметь, хоть и недорогое, - и часики сдала незадолго до смерти. А у часиков особая примета - на внутренней крышке прежний владелец буквы выцарапал, а часы-то украли в Питере, и они в розыске... Так вот, лейтенант интересовался, откуда у детдомовки покойной золотые вещички и не причастна ли к ним подруга её Маргарита? Мы-то с тобой в курсе, а ему любопытно узнать. Ну я ему все как на духу поведал...
- Это ещё зачем?
- А то он сам не догадался! Во время Винегрета твоя линяет - про это я лейтенанту не сказал, ни к чему, правда? Пусть себе живет. Уедет за рубеж что с неё возьмешь? Все равно, что с Мареевой-покойницы...
Я его молчание высоко оценил: много мог бы неприятностей наделать лейтенант, узнай он, где Гретхен.
Коньков и после захаживал частенько, мою жизнь находил он сносной и даже завидной, зато своей был крайне недоволен. Снова по службе обошли, очередное звание придерживают, начальник отделения на пенсию вышел, на заслуженный отдых, а зама его ты сам видел, Фауст, можно с таким творчески работать?
Как это я четверть века прожил без него и даже не помнил о его существовании? Теперь мне казалось, что он был рядом всегда, - я притерпелся к его дурацким шуткам, дорожил его неподдельным интересом к моей жизни, постоянной готовностью кинуться на помощь. Пожалуй, нас связывало что-то вроде дружбы. Гизела, если его с неделю нет, всегда спрашивает озабоченно:
- А где это Дмитрий Макарович?
Гизела так и осталась у нас. Собственно, ехать ей было некуда. Выписавшись из больницы, узнала, что муж её умер, не дождавшись окончания следствия. То ли сам, то ли помог кто - этого уже установить не суждено. Квартира в Майске ей не принадлежала - прописана она там не была. Вернулась было к отцу, к Паке, - но старики уже не ждали её, никого они не ждали, доживали свой век вдвоем. Старый Хельмут совсем впал в детство, воспоминания о том, как разрушалась, гибла его семья, больше не терзали его. Пака служила ему беззаветно и предано, как старая собака. Обоих занимали больше всего старческие немощи и хвори.
Работы для Гизелы в городке не нашлось. И она собралась в Ригу - брат Руди, вечный бродяга, сказал, будто на взморье, если знаешь немецкий, можно устроиться горничной в какой-нибудь пансионат и жить при этом пансионате, но уверенности, тем более конкретного адреса у него не было. Да и сам он в Прибалтике был гость временный: нашел себе жену - литовку и собирался в Австралию, к её родным, скорее всего - навсегда.
Поезд привез Гизелу в Москву - прежде чем ехать на Рижский вокзал, она взяла такси и к нам, хоть одним глазком взглянуть на внука, а там - дальше, в неизвестность.
Я предложил ей остаться. Так появилась в моем доме ещё одна блондинка, на сей раз ангельское выражение лица соответствовало сути. Молчальница, вечно чем-то занятая, будто отрешенная от мирских забот, - но при ней жизнь постепенно обретала устойчивость, а Павлик так и не заметил подмены.
Однажды появился Рудольф - прилетел из Вильнюса специально, чтобы попрощаться с сестрой. Я застал его, когда он уже уходил, глаза у Гизелы были заплаканные. Я вспомнил кое-что: у меня остались припрятанные им самим когда-то "на черный день" вещицы.
- Забирай, Рудольф, мне это ни к чему, а Грета взять не захотела.
Он встряхнул прозрачный целлофановый мешочек - жалкое хранилище для таких дорогих украшений, и сунул было в карман, но тут же спохватился, протянул сестре.
- Что ты, что ты... - Гизела попятилась, загородилась вытянутой рукой.
- Прости, сестренка, - они обнялись, и я, чтобы не мешать, забрал Павлика в комнату.
Вскоре после отъезда Рудольфа в Австралию мы поженились. Могли бы при регистрации брака возникнуть проблемы - как-никак, мы состояли в родстве. Однако все обошлось. Я женился на Гизеле Дизенхоф - вдове некоего Барановского, а предыдущей моей женой считалась, как вы знаете, вовсе не Маргарита Дизенхоф, а Зинаида Мареева.
К О Н Е Ц
А что мне было говорить?
Мы выглядели образцовой, завидной семьей: в доме порядок, ни единой ссоры, и сынишка - образцовый: светленький, голубоглазый, на круглой мордашке все круглое - глаза, нос, рот и тугие розовые щеки... Прямо реклама детского питания, к тому же не болеет и не капризничает, и уже начал говорить разные забавные глупости, которые мы исправно записываем в специальную тетрадку.
Но моя жена часто плачет по ночам, да и днем, вернувшись с работы пораньше, случается застать её в слезах. Ссылается то на головную боль, но на тревогу за близких...
Однако к тому времени я уже достаточно хорошо узнал свою молодую жену. Признаться, её прошлое не давало мне покоя, я подозревал, что многое в нем от меня скрыто, и не то, чтобы я хотел добиться ясности, - не в моих привычках будить спящих собак, - но не оставляло меня предчувствие, что в один прекрасный день семейный наш мирок снова взорвется, что-то ещё откроется, всплывет, как старый башмак, с тинистого речного дна... Словом, я ей уже не верил, давно уже сомневался во всем, что её касалось, - и потому в каком-то смысле её слова о том, что нам следует развестись, не стали для меня неожиданностью. Сам того не сознавая, я был к этому готов.
И приятель мой Коньков чего-то в этом роде ожидал. Всякий раз, заходя к нам, ещё с порога смотрел вопросительно, и банальный вопрос "Что нового?" в его устах звучал двусмысленно: как будто новости в нашем доме неизбежны. Отворил, к примеру, шкаф, а там, извольте радоваться, скелет!
...Все оказалось проще некуда, причиной слез и развода - другой мужчина, некий Макс, приятель её заграничного дядюшки Вилли и его партнер по фамильному бизнесу Барановских-Дизенхоф, состоявшему, как известно, в шантаже и вымогательстве. Специально прибыл из Мюнхена, чтобы вызволить Гретхен из неволи (от меня, то есть), увезти в свободный мир, а там её ждет прекрасная жизнь, поскольку Макс богат - у его папаши ювелирный магазин...
- Только ты не подумай, что я из-за этого, - простодушно заключила Грета, - Мы любим друг друга и решили быть вместе. Лучше уж честно, правда?
Кому ж не хочется, чтобы все было честно? Мне бы поинтересоваться, почему этот Макс доныне ни в каких чистосердечных признаниях моей жены не упоминался, и откуда он взялся, и когда они успели друг друга так сильно полюбить, и куда их эта любовь завела, однако расспрашивать остерегся. Понял, что Макс - это и есть то, чего я все время ждал. Старый башмак, до поры до времени покоившийся в тине, но всплыть ему непременно...
Павлик - вот кто меня интересовал.
- Сына ты не получишь, имей в виду, - я изготовился стоять до последнего, но тут же выяснилось, что ломлюсь в открытую дверь.
- Это справедливо, - был ответ, - У нас с Максом будут ещё дети, он так хочет...
Другими словами, Павлик Максу не нужен. Ну дай ему Бог, этому... не знаю, как его назвать, слов не нахожу.
- Он хотел бы с тобой познакомиться.
- Кто, Макс? Уволь!
Моя резкость заметно задела её, хотя чего ж она ждала?
- Послушай, - тон её сразу изменился, наконец заговорила дочь Барановского, - Послушай, этот развод нужен тебе, только тебе одному. Мы с Максом поженимся здесь, в Москве, в западногерманском посольстве. У меня сохранился мой настоящий паспорт. Маргарита Барановская, незамужняя и бездетная, выйдет за гражданина ФРГ - никаких проблем, хоть сегодня. Проблемы окажутся у тебя: куда подевалась твоя законная жена Зинаида? Тебе нужен развод - чтобы ты был свободен...
Она права, и я оценил её заботу: в конце концов, она могла бы и снова исчезнуть, как в прошлый раз... Вполне разумно и даже с какой-то порядочностью распорядилась моей судьбой и судьбой Павлика эта пара бывшая жена и её возлюбленный. Постарались причинить нам поменьше зла, устраивая собственные дела... Но и от меня кое-что потребуется:
- Ты позволишь мне встречаться с сыном, когда я буду в Москве? - синие глаза заволокло слезами, губы дрожат. Будто другая женщина заговорила, этакая Анна Каренина...
Я в равной степени поверил и этим её слезам, и прежнему её жесткому, угрожающему тону. Ни то, ни другое не задевало, беспокоило только будущее, а эта женщина - она уже в прошлом, со всеми её хитростями и уловками. Будто, стоя на задней площадке автобуса, смотришь в окно, и все, что видится за мутным стеклом, убегает, уносится, уменьшается в размерах, пропадает вдали... Она ещё что-то говорила, а я думал, где найти няньку для Павлика хотя бы на первое время...
Развели нас в районном суде. Обшарпанное, неуютное помещение, в коридоре невыветриваемый запах сортира и остылого табачного дыма, - тут на все согласишься, только бы поскорее на свежий воздух. Вся процедура и заняла-то минут пятнадцать. Стороны согласны, чего тянуть? Лицо женщины-судьи, стертое и серое, как плохо пропеченный лаваш, на словах, что жена добровольно отдает мне сына, внезапно обрело выражение, и выражением этим стало безграничное презрение. Я даже испугался: вдруг сработает ходячая мораль, будто ребенку с матерью всегда лучше, и Грету просто обяжут воспитывать Павлика? Но обошлось...
Рядом с истицей в зале суда сидел Рудольф, постоянный мой партнер по шахматам. Время от времени я ловил на себе его виноватый взгляд. Славный он малый, этот кабацкий лабух, в каждой семье находится такой вот всех равно любящий миротворец, которому больше всего и достается при семейных разборках...
Мою "группу поддержки" изображал неугомонный Коньков, не сумел я от него отвязаться. Как же, заинтересованное лицо, в курсе всех моих семейных неурядиц. Уж этот-то не молчал: кипятился и бурлил, шумно вздыхал, подавал реплики:
- Ах ты, не доглядел, всех обошла, змея, а посмотреть - так фитюлька белобрысая, я так лейтенанту и сказал...
- Какому ещё лейтенанту? - припомнил я уже дома: Коньков предложил взять бутылку и отметить "событие", у меня, разумеется - я по опыту знал, что эта идея его не покинет, как ни возражай, так что после суда мы сидели на моей кухне.
- Да Еремину, помнишь такого? Он тут в Москве на стажировке околачивается, ко мне заходил. Между прочим, одну любопытную байку рассказал насчет тамошней ихней комиссионки.
Убогий магазинчик, где пылились пронафталиненные ратиновые пальто и коврики-гобелены с оленями - что могло произойти в скучной лавчонке на скучной улице скучнейшего в мире городишки?
- Там ревизия была плановая. Проверяли невостребованные вещи из непроданных и невостребованные деньги, и в обеих графах - сдатчица Мареева Зинаида. Сдавала она, прояснилось, время от времени в эту комиссионку колечки, сережки - золото, заметь, хоть и недорогое, - и часики сдала незадолго до смерти. А у часиков особая примета - на внутренней крышке прежний владелец буквы выцарапал, а часы-то украли в Питере, и они в розыске... Так вот, лейтенант интересовался, откуда у детдомовки покойной золотые вещички и не причастна ли к ним подруга её Маргарита? Мы-то с тобой в курсе, а ему любопытно узнать. Ну я ему все как на духу поведал...
- Это ещё зачем?
- А то он сам не догадался! Во время Винегрета твоя линяет - про это я лейтенанту не сказал, ни к чему, правда? Пусть себе живет. Уедет за рубеж что с неё возьмешь? Все равно, что с Мареевой-покойницы...
Я его молчание высоко оценил: много мог бы неприятностей наделать лейтенант, узнай он, где Гретхен.
Коньков и после захаживал частенько, мою жизнь находил он сносной и даже завидной, зато своей был крайне недоволен. Снова по службе обошли, очередное звание придерживают, начальник отделения на пенсию вышел, на заслуженный отдых, а зама его ты сам видел, Фауст, можно с таким творчески работать?
Как это я четверть века прожил без него и даже не помнил о его существовании? Теперь мне казалось, что он был рядом всегда, - я притерпелся к его дурацким шуткам, дорожил его неподдельным интересом к моей жизни, постоянной готовностью кинуться на помощь. Пожалуй, нас связывало что-то вроде дружбы. Гизела, если его с неделю нет, всегда спрашивает озабоченно:
- А где это Дмитрий Макарович?
Гизела так и осталась у нас. Собственно, ехать ей было некуда. Выписавшись из больницы, узнала, что муж её умер, не дождавшись окончания следствия. То ли сам, то ли помог кто - этого уже установить не суждено. Квартира в Майске ей не принадлежала - прописана она там не была. Вернулась было к отцу, к Паке, - но старики уже не ждали её, никого они не ждали, доживали свой век вдвоем. Старый Хельмут совсем впал в детство, воспоминания о том, как разрушалась, гибла его семья, больше не терзали его. Пака служила ему беззаветно и предано, как старая собака. Обоих занимали больше всего старческие немощи и хвори.
Работы для Гизелы в городке не нашлось. И она собралась в Ригу - брат Руди, вечный бродяга, сказал, будто на взморье, если знаешь немецкий, можно устроиться горничной в какой-нибудь пансионат и жить при этом пансионате, но уверенности, тем более конкретного адреса у него не было. Да и сам он в Прибалтике был гость временный: нашел себе жену - литовку и собирался в Австралию, к её родным, скорее всего - навсегда.
Поезд привез Гизелу в Москву - прежде чем ехать на Рижский вокзал, она взяла такси и к нам, хоть одним глазком взглянуть на внука, а там - дальше, в неизвестность.
Я предложил ей остаться. Так появилась в моем доме ещё одна блондинка, на сей раз ангельское выражение лица соответствовало сути. Молчальница, вечно чем-то занятая, будто отрешенная от мирских забот, - но при ней жизнь постепенно обретала устойчивость, а Павлик так и не заметил подмены.
Однажды появился Рудольф - прилетел из Вильнюса специально, чтобы попрощаться с сестрой. Я застал его, когда он уже уходил, глаза у Гизелы были заплаканные. Я вспомнил кое-что: у меня остались припрятанные им самим когда-то "на черный день" вещицы.
- Забирай, Рудольф, мне это ни к чему, а Грета взять не захотела.
Он встряхнул прозрачный целлофановый мешочек - жалкое хранилище для таких дорогих украшений, и сунул было в карман, но тут же спохватился, протянул сестре.
- Что ты, что ты... - Гизела попятилась, загородилась вытянутой рукой.
- Прости, сестренка, - они обнялись, и я, чтобы не мешать, забрал Павлика в комнату.
Вскоре после отъезда Рудольфа в Австралию мы поженились. Могли бы при регистрации брака возникнуть проблемы - как-никак, мы состояли в родстве. Однако все обошлось. Я женился на Гизеле Дизенхоф - вдове некоего Барановского, а предыдущей моей женой считалась, как вы знаете, вовсе не Маргарита Дизенхоф, а Зинаида Мареева.
К О Н Е Ц