Новиков Александр. Охотник

   …нет, ребята, все не так, все не так, ребята.
   Гурон слушал, смотрел на Паганеля и что-то закипало внутри, закипало, рвалось наружу…
   - Извините, - сказал Валентин. - Извините меня. Наливай, Ваня… а в одном ты все-таки не прав - фундамент остался.
   Наташа осторожно прикоснулась к руке Валентина…
   Гурон категорически запретил себя провожать, попрощался, ушел. Валентин и Наташа помахали ему рукой из окна на третьем этаже. Гурон вышел на проспект Науки. Было темно, прохладно, половина фонарей не горела, у ларьков на углу орали пьяные голоса… Нет, ребята, все не так… все не так, ребята!
   * * *
   Когда Гурон вернулся, Чапов был уже дома. Он посмотрел на Гурона скептически, спросил:
   - Хорошо погуляли?
   - Нормально.
   - Может, чайку попьем?
   Сели в кухне. Чапай поставил на плиту чайник, щелкнул клавишей старого магнитофона, по шестиметровой кухоньке поплыл голос Окуджавы.
   - Ну, как тебе Наташа? - спросил Чапай.
   - Думаю, Валька вытащил счастливый билет, - сказал Гурон. - У нее глаза светятся, когда она на Вальку смотрит.
   - Он тоже как на крыльях парит… может, дернем по каплюхе за счастье молодых?
   - По каплюхе можно.
   Чапов распахнул дверцу холодильника, достал бутылку, открытую банку кильки и полузасохший кусок сыра.
   - Извини, - сказал Чапай, кромсая сыр ножом, - с закусоном нынче напряг.
   - А с чем нынче не напряг?
   - Со всем напряг… со жратвой, с сигаретами, с мылом, стиральным порошком. Только вот с этим, - Чапай щелкнул по бутылке, - полный ажур.
   - Спирт?
   - Он и есть. В порт каждый день приходят пароходы, набитые этим добром под завязку. На разгрузку - очередь. Таможня взятки берет - мама, не горюй!
   - Как же так, Саша? Ведь на спиртное существует госмонополия.
   - Существовала, Индеец. Гайдар и его команда объявили свободу предпринимательства.
   - Ну и как на свободе-то?
   Чапов разлил разведенный спирт по стопкам, ответил:
   - А как Паганель давеча спел: "…и теперь на свободе будем мы воровать!" Теперь в каждом подвале - биржа, в каждой общаге - банк. Каждый первый - дилер, каждый второй - брокер… ну, давай дернем за жениха и невесту.
   Чокнулись, выпили, закусили килькой.
   - Значит, процветает свободное предпринимательство? - спросил Гурон.
   - Ага, цветет и пахнет… благоухает. На уровне натурального хозяйства: я тебе вагон тушенки, ты мне - контейнер телевизоров. Для солидности обзывают всю эту мышиную возню словечком бартер.
   - Сильно, - бросил Гурон.
   - Еще как… но верх совершенства, когда один продает накладную на несуществующий товар, а другой расплачивается фальшивой платежкой.
   - И так бывает?
   - Сплошь и рядом. Все эти "биржи" и "банки" как раз для этого и создаются… а заправляют в них либо братаны, либо вчерашние партийные и комсомольские князьки.
   - Это и есть "свобода предпринимательства"?
   - Ага… сначала кидают друга, потом начинаются стрелки-терки-разборки. Со стрельбой, со взрывами. Но это - помяни мое слово - только начало. Скоро начнется серьезная приватизация - приватизация заводов, шахт, нефтепромыслов… вот тогда начнутся настоящие войны.
   Гурон щелкнул зажигалкой, прикурил и задал вопрос:
   - Ты-то чем сейчас занимаешься?
   Чапов помрачнел, налил спирт в стопки.
   - Чем занимаюсь? Оно тебе надо - чужое горе? Давай-ка лучше выпьем, Индеец.
   - А все-таки?
   - Я нынче в убойном отделе, Ваня, пашу.
   - Много работы?
   - Много. А сейчас полный звездец - серия пошла. Бродит по городу какая-то сволочь, женщин режет.
   - Найдете?
   - Найдем. Серийщиков практически всегда находят… вот только пока мы его ищем, он режет.
   - Понятно… его расстреляют?
   - Навряд ли.
   - Почему?
   - Ты, Индеец, что - вчера родился?
   - Почти.
   - У нас теперь не расстреливают, Ваня. У нас теперь гуманизьм. Теперь суды почти не выносят смертных приговоров… в духе, так сказать, нового времени. Судьи опасаются - их ведь тоже обвинили во всех смертных грехах. Но даже если какого-нибудь упыря и приговорят к вышке, так "гарант Конституции" помилует. Он сейчас перед Западом гнется - только держись. Доказывает, что он "лидер нового типа", что у него "европейское мышление". А скоро, возможно, на смертную казнь введут мораторий.
   47
   Мораторий на смертную казнь ввели в августе 1996 г.
 
   Или вовсе отменят. Да и вообще: вполне вероятно, что этого зверя признают невменяемым и направят на принудительное лечение в закрытую психушку. А годика через три он, "излечившись", оттуда выйдет… вот так. Нынче у нас не расстреливают, Ваня. А ты не знал?
   Гурон посмотрел исподлобья, сказал:
   - Нет.
   Чапов налил спирту, сказал:
   - А должен бы знать.
   - Откуда мне это знать? Я целых три года был в командировке.
   Чапай долго молчал, потом произнес:
   - Я, Индеец, много людей оттуда видел. Меня обмануть трудно. Если человек отсидел хотя бы пару лет, у него в глазах… в общем… В общем, мне одно непонятно: где ты сидел, Индеец?
   Гурон залпом выпил спирт, сказал:
   - Я далеко отсюда сидел, Саша… очень далеко.
   - За пределами России?
   - Да.
   - Тогда понятно, почему в ГУИН нет никакой информации. Я ведь запросы по всем каналам рассылал - нет ответа… срок-то какой?
   - Пока не сдохнешь.
   - Вот оно чего, - протянул Чапай. - Сбежал?
   - Да, сбежал… а больше, Саша, не спрашивай.
   - Понял, - сказал Чапов. Жан подумал: ничего ты, Саша, не понял… Встал перед глазами Остров.
   - Ваня, - окликнул Жана голос Чапова. - Ванька, ты где витаешь?
   Гурон через силу улыбнулся и ответил:
   - На сказочно красивом острове под пальмами, Саша… век бы о нем не знать!
   * * *
   Август 92-го заканчивался, заканчивалось лето. Город наполнился ребятишками, открылись "Школьные базары", ГАИ проводила акцию "Внимание - дети!". Цены росли безудержно, везде открывались пункты обмена валют, на телевидении крутили "Санта-Барбару" и рекламу тампонов-сникерсов-памперсов. В "аналитических" программах, ласково улыбаясь, светился Егор Гайдар… Иногда вместо улыбчивой жопы Гайдара показывали суровое мурло Бурбулиса Гени или озабоченного Григория Алексеевича Яблинского… В независимой Ичкерии травили русских. Но тут же уговаривали не уезжать: "Русаки, не уезжайте. Нам нужны рабы и проститутки"… И в независимой Эстонии травили русских… и в независимой Литве… и в Латвии тоже… Лихо плясала канкан мадмуазель Новодворская… по швам трещали Югославия и Чехословакия… полыхало в Абхазии… в Таджикистане… в Приднестровье… на артскладах в Приморье рвались снаряды… требовали автономии Башкирия и Татария… В расплодившихся видеосалонах гоняли американские ужастики, гонконгские боевики и порнуху, именуемую "эротикой"… Вовсю циркулировали слухи, что грядущей зимой не будет отопления, не будет электричества, не будет газа. Население скупало спички, свечи, соль, консервы… Солидная финская газета опубликовала большую статью на тему: что делать, если через границу хлынут десятки тысяч голодных беженцев из России?.. Возле станций метро и в ларьках скупали ваучеры… В подъездах нюхали клей подростки… в общем, шел август 92-го.
   Август 92-го… Я помню тебя. Я помню растерянных старушек в ломбардах… многочасовые очереди на бензоколонках… талоны на "колбасные изделия"… Поиски "золота партии" - помню… малиновые пиджаки и наглые морды бизнесменов - помню! Клетчатый пиджак Собчака и роскошные усы Руцкого - помню.
   Я никогда не забуду тебя, август 92-го… я не забуду тебя никогда.
   * * *
   Гурон, наконец-то, собрался нанести визит тетке. С Анной Георгиевной у него никогда не было сколь-либо дружеских отношений, но она осталась единственной из родственников. Теткиного телефона он не помнил, поэтому приехал без предварительного звонка. Это было ошибкой. Пожилая женщина его не признала, дверь открывать не захотела, обозвала аферистом и пригрозила вызвать милицию.
   Наверно, нужно было повернуться и уйти, но Гурону очень хотелось расспросить тетку о том, как тут жила последний год мама. Он сказал: вызывай, Анюта. Я подожду.
   Он положил на ступеньки тортик, купленный по случаю визита, присел сам и стал ждать. Сквозь хлипкую дверь было слышно, как тетка возбужденно говорит по телефону: в квартиру ломится грабитель, представляется моим племянником. А мой племянник геройски погиб, выполняя интернациональный долг… Гурон только головой покачал.
   Наряд прибыл минут через десять. Один из двух ментов был с автоматом. Гурон уже несколько раз наблюдал на улицах вооруженную милицию, и это искренне его изумляло. В 89-ом, когда он улетел из страны, даже дубинка в руках милиционера казалась чем-то из ряда вон выходящим, вызывала шуточки. Теперь никого не удивлял страж порядка в бронежилете, с автоматом и даже в каске… прифронтовой город?
   Он хотел предъявить документы, но ему скомандовали: лицом к стене! Руки на затылок!
   - Скиньте обороты, ребятки, - ответил Гурон. - Я офицер.
   Он полез в карман за документами, но молодой мент мигом направил на него автомат и закричал:
   - Лицом к стене, я сказал! Офицер он, понимаешь.
   Гурон подумал: щенки, - пожал плечами и повернулся к стене. Его споро обыскали, нашли удостоверение. Молодой сказал:
   - Щас пойдем в отделение, там и разберемся, что ты за хрен.
   А второй, постарше, возразил:
   - Да погоди, Коля… давай-ка бабуле его предъявим. Может, он и есть.
   Сержант позвонил в дверь, сказал:
   - Бабушка, откройте. Это милиция. Задержали мы вашего "грабителя".
   Анна Георгиевна отворила дверь, и ей "предъявили" Гурона. Она долго всматривалась, моргая поверх очков, не узнавая. Гурон спросил:
   - Помнишь, тетка Анюта, как я твою любимую вазу разбил, а ты меня полотенцем отхлестала и в угол поставила? Чешская была ваза, с журавлями…
   Тетка ахнула и узнала. Она сказала: Жан! Жанчик! - и схватилась за сердце. Пока тетка Анюта принимала "валокардин" и приходила в себя, Гурон выкурил с ментами по сигарете, перекинулся парой фраз.
   - А что вы хотите? - сказал тот, что постарше. - Каждый вечер Невзоров в "секундах" рассказывает им об убийствах и ограблениях. Запуганные они все - край.
   - А как же "моя милиция меня бережет"?
   - А что мы можем? У нас даже бензина нет. Мы вот и к вам пешком пришли. Хорошо, что отделение рядом, а то, бывает, и не доехать.
   Гурон подумал: действительно - край!
   Менты мирно убыли, Анна Георгиевна пришла в себя и усадила Жана пить чай. Она укоряла Гурона за то, что он потратился на торт, гладила его по руке и все приговаривала:
   - Ах, если бы Верочка дожила… ах, если бы не похоронка!
   Гурону мучительно было это слышать, но он терпел. Выждал, пока тетка немного успокоится, спросил:
   - Как мама жила последние годы?
   Анна Георгиевна стиснула сухонькие кулачки, покачала головой:
   - Плохо, Жанчик, жила. Как все - плохо. Пенсия - слезы, цены Гайдар "отпустил"… а главное - похоронка. Сначала-то весточки от тебя передавали, потом - тишина полная. А уж потом, спустя месяца три, как последняя от тебя открытка была, пришел мужчина военный, сказал: погиб. Награжден посмертно. Обещал, что орден передадут, да так она ордена-то и не дождалась… а квартиру отобрали. Как же ты теперь?
   - Ничего, тетка Анюта, - бодро сказал он, - квартиру дадут.
   - Теперь, Жанчик, никому ничего не дают.
   - Мне дадут.
   - Хорошо, если так. А пока дадут, поживи-ка ты у меня.
   Гурон подумал, что жить в крошечной однокомнатной квартирке вдвоем с теткой станет сущим наказанием, и отказался. Соврал, что сейчас - пока, временно - ему дали комнату в служебном общежитии… Анна Георгиевна снова приняла какое-то лекарство, сказала:
   - Я ведь мебель-то спасти не смогла.
   - Мебель? - безучастно спросил Гурон.
   - Квартиру вашу мигом отдали каким-то беженцам, то ли с Абхазии, то ли с Азербайджана - их теперь много… ничего не успела я спасти. А вот вещи кой-какие все-таки забрала.
   - Вещи?
   - Ну, не вещи конечно, а… на память: альбомы, письма, ордена отцовы, бинокль, книг немного. Что успела, то забрала. А потом-то уж эти беженцы меня и на порог не пустили… все им осталось. Что делать-то?
   - Не переживай, - сказал Гурон.
   - Ты, Жанчик, заберешь все сейчас или уж потом, как квартиру получишь?
   - Потом… а сейчас хочу посмотреть… в руках подержать. Понимаешь?
   Тетка Анюта покивала головой, сказала:
   - Понимаю, Жанчик, понимаю. Все лежит в коробках, на шкафу.
   Гурон снял со шкафа большую и очень тяжелую коробку из-под телевизора "Рекорд", поставил на стол. Раскрыл - книги: Тургенев, Бунин, Шолохов… Он взял в руки первый попавшийся томик, оказалось - Гоголь, прижался к нему лицом, вдохнул знакомый с детства книжный запах… вспомнил, как прочитал в двенадцать лет "Вий". Валька Паганель сказал, что "Вий" можно читать только днем, а кто читает на ночь, тот потом всю ночь не уснет и будет с ума сходить от страха, и он, Паганель, даже лично знает одного парня, который с ума сошел… Индеец дождался ночи и сел читать. Было очень страшно, но он упорно читал и почти дочитал до конца, но не дочитал - уснул. На другой день он сказал Паганелю, что только слабаки боятся читать какие-то там книжки на ночь. И они, конечно, подрались и попались на глаза завучу и были вызваны на педсовет.
   Гурон положил томик Гоголя на место, снял вторую коробку. Она была значительно меньше первой, легче и без каких-либо этикеток. Сверху лежала шкатулочка с наградами отца… А вы покупаете? - Покупаем. И цену даем хорошую… Каанфетки-бараночки, словно лебеди, саночки… Гурон погладил шкатулку кончиками пальцев. Рядом стоял подстаканник отца - старинный, серебряный, со специальным выступом под большой палец. Отец пил чай только с этим подстаканником. Чай он пил всегда очень крепкий, дымил при этом беломором. Говорил: с дымком вприкуску. Гурон отставил подстаканник в сторону. Ниже лежали альбомы с фотографиями. Он взял верхний, раскрыл. Фотографии были старые, черно-белые, с затейливо обрезанными краями. На первом фото - отец и мама в день, когда они поженились. Они пришли домой из ЗАГСа со свидетелями и сели праздновать в крохотной комнатке коммуналки на Выборгской набережной. На фото они - молодые, красивые и счастливые. Они сидят за круглым столом. За их спинами видна на стене гитара с бантом и кусок круглой вертикальной печки в гофрированном железе. А на столе - вареная картошка в кастрюльке, квашеная капуста в миске, крупно нарезанная колбаса, селедка, бутылка водки и граненые стаканы… свадебный натюрморт эпохи конца пятидесятых…
   Гурон перевернул страницу. На фото снова были отец и мама на демонстрации. Отец в лихо сдвинутой на затылок шляпе, в длинном двубортном пальто с широкими лацканами, держит на руках маленького Жана. Отец, наверно, немного выпил и смотрит в объектив ФЭДа
   48
   Советский фотоаппарат. Название расшифровывается как Феликс Эдмундович Дзержинский.
 
   с улыбкой, лукаво. Мама - счастливая, нарядная, в длинном светлом пальто, с белым газовым шарфиком и в маленькой плоской шляпке-таблетке. В руках у нее - воздушный шарик… маленький Жан тянет к шарику ручонку.
   Гурон захлопнул альбом. Он чувствовал, что не готов сейчас просмотреть его до конца. Он бегло перебрал остальные "вещи" - трофейный цейсовский полевой бинокль в кожаном футляре… свой собственный "маузер" в деревянной колодке… пачка писем, схваченных выцветшей ленточкой, старые театральные программки, коробочка с золотом - две сережки с фианитами и крохотный кулончик на цепочке… поздравительные открытки с красными знаменами, космонавтами и летящими над землей спутниками. На спутниках - надпись алыми буквами: "СССР"… тощая пачечка облигаций… отцовы старшинские погоны, в которых он вернулся с войны…
   Тяжело… тяжело сдавило сердце. Гурон аккуратно сложил "вещи" в коробку, оставив только отцов подстаканник, да мамин кулончик на тонкой цепочке.
   - Вот это я возьму? - спросил он. Почему-то он испытывал чувство неловкости. Тетка Анюта замахала руками: ты еще спрашиваешь!
   Через полчаса он попрощался и ушел. Анна Георгиевна заплакала и перекрестила его вслед.
   * * *
   Гурон приехал "домой", то есть к Чапаю, снял рубашку, лег на диван и закурил. С того самого момента, как неделю назад Гурон вышел из "стекляшки", он жил в каком-то странном состоянии раздвоенности. Впрочем, это началось раньше, с того дня, как по возвращении он начал смотреть телевизор и читать газеты…Он был шокирован, он был ошеломлен. Но ему казалось, что все не так, как показывают по телевизору и пишут в газетах, и что как только он выйдет за ворота "дачи" и все увидит своими глазами, "раздвоенность" пройдет.
   Он вышел за ворота "дачи"… увидел все своими глазами. Стало еще страшнее.
   Он пересек половину Африки, пересек Средиземное море… он пересек всю Европу и пришел домой… и не нашел даже фундамента.
   Гурон лежал на диване, курил сигарету и вдруг понял… он вдруг все понял.
   Все события, явления, разговоры последнего месяца: орден посмертный… московский таксист со словами: О-о, родной! Тебе сейчас много интересного откроется… очередь в банк… избиение банковскими шестерками офицеров… торгаш с орденами в центре столицы… ка-анфетки-бараночки, словно лебеди, саночки… пилот "тяжелого ночного бомбардировщика", укравший часы… хрупкая рыжеволосая женщина посреди прихожей, напоминающей вход в преисподнюю: увольте, я уезжаю… сорняки на месте дома № 35 на Выборгской набережной… похороны бандита на Ковалевском… горячий монолог Паганеля об Империи… и еще многое, многое, многое другое… все эти эпизоды сложились в законченную картину. Гурон понял, что все это неслучайно, что все это должно было произойти, и оно произошло.
   У него как будто открылось какое-то особое зрение и он увидел все со стороны. Он и себя увидел как бы со стороны. И осознал, что пришел не в ту страну, в которую шел. И что одиночный рейд не закончился - он продолжается.
   С сигареты на голую грудь упал столбик горячего пепла, но Гурон даже не почувствовал этого.
   Если уместно сравнение человека с неодушевленным предметом, то Гурона следовало бы сравнить с гранатой, поставленной на растяжку. Усики чеки уже разогнуты, и только самый кончик удерживает ударник. Теперь достаточно, чтобы кто-то чуть-чуть задел натянутую проволоку - чека выскочит, спусковой рычаг отлетит в сторону, ударник нанесет удар по капсюлю-воспламенителю. Вспышка огня подожжет замедлитель запала, от него, в свою очередь, сработает капсюль-детонатор и вот тогда…
 

Глава четвертая

 

ТРУБНЫЙ ГОЛОС "ОЛЕНЯ"

 
   Вечером 28-го августа Гурон лежал на диване, читал рассказы Зощенко. Зазвонил телефон. Гурон снял трубку, бросил: але.
   - Здравствуй, Иван, - произнес Паганель тусклым голосом. - Чапай еще не пришел?
   Жан сразу понял: что-то не так. Спросил:
   - Что случилось, Валя?
   - Попал я, Индеец.
   - Куда попал?
   - В дерьмо.
   - Та-ак… ну-ка, объясни толком.
   - А Сашки-то нет еще?
   - Нет. Ты, Валя, не крути вола. Ты объясни, что случилось.
   - Лучше я сейчас к тебе подъеду. Спускайся, через пять минут буду.
   Гурон подумал: мудрит Валька, - оделся и вышел на улицу. Через несколько минут со стороны Карпинского вырулил "Олень". Хронированный радиатор сиял, сияла фигурка оленя на капоте… советская автоклассика!
   "Волга" остановилась, Гурон сел рядом с Валентином, пожал протянутую руку. Спросил:
   - Ну, чего случилось-то?
   Паганель достал сигареты, закурил… это было очень нехорошим симптомом - в салоне "Оленя" курить было не принято. Валентин посмотрел на Жана, сказал:
   - Тачку зацепил чужую.
   - Сильно помял? - спросил Гурон.
   - Да нет - только молдинг отлетел.
   - А чего переживаешь?
   - Тачка бандитская, - сказал Валентин и, вывернув шею, показал левую сторону лица - на скуле растекался синяк.
   - Тьфу ты, - произнес Гурон. - Из-за такой ерунды расстраиваешься? Плюнуть и забыть.
   - Это не ерунда, Ваня… это серьезно. Через час я должен подвезти им тысячу долларов.
   Гурон присвистнул, спросил с недоумением:
   - А этот молдинг что - золотой?
   - Нет, он бандитский.
   - Расскажи-ка толком.
   Валентин с недоумением посмотрел на сигарету в руке и вышвырнул за окно. Гурон наблюдал молча. Видел: Паганель не в себе.
   - Ну, в общем, я выезжал со стоянки… разворачивался задом и зацепил иномарку - БМВ. Чуть-чуть зацепил, по касательной. Я думал - протиснусь… понимаешь?
   - Понимаю, - кивнул Гурон.
   - Зацепил… а этот молдинг сраный отлетел к едрене-фене. Из бээмвухи выскакивают трое - бритые, в кожаных куртках, в "адидасе"… в общем - бандюки. Первым делом в морду лица сунули кулаком, потом начали напрягать на деньги… документы отобрали.
   - А ты? - спросил Гурон, мрачнея.
   - А я, Индеец, растерялся… оказался совершенно не готов к такому обороту.
   - Понятно. Что собираешься делать?
   - Надо Сашку найти… я на службу звоню - так нет его, бегает где-то.
   Гурон на несколько секунд задумался. Потом сказал:
   - Не надо Сашке звонить, он и так вконец замотанный… когда, говоришь, у тебя встреча с этими бандюшатами?
   Валентин посмотрел на часы, буркнул:
   - Осталось меньше часа.
   - А где встреча?
   - Стрелка.
   - Что - стрелка?
   - Теперь это называется стрелка.
   - Пусть будет стрелка… где?
   - На пустыре за Северным проспектом, у пруда… а зачем тебе?
   - Как это "зачем"? Прокатимся, объясним ребятишкам, что они не правы.
   Валентин покачал головой, сказал:
   - Нет, Индеец, ты не понимаешь.
   - Чего, Валя, я, по-твоему, не понимаю?
   - Это крутые ребятишки… их на "вы не правы" не возьмешь.
   - Так ты что же - собираешься им заплатить?
   - Ты чего, Ванька, с дуба рухнул? Даже если бы у меня были эти деньги, то я бы платить им не стал - это унизительно. Я - журналист, я пишу на эти темы… я бандитам платить не имею профессионального и морального права. Нужно Сашке позвонить, проконсультироваться… понял?
   - Понял, не дурак… но Сашку мы вмешивать в эту ерунду не будем - сами разберемся.
   - Нет, Ваня, ты не отдаешь себе отчет… это - бандиты. Это агрессивные быки, привыкшие к безнаказанности. Почти наверняка - вооруженные. Они могут пойти на крайность.
   Гурон ухмыльнулся:
   - Ты помнишь, что ты давеча рассказывал про "метод Рясного"?
   - Ты что? - отшатнулся Валентин. - Ты хочешь их…
   Гурон рассмеялся:
   - Хорошо бы… но для этого у меня нет двух славных корешей - Тульского с Токаревым. Есть только нерабочий "маузер"… Да не бери ты в голову, Валек. Думаю, что троих уродов мы и без оружия вразумим… поехали на твою стрелку.
   * * *
   Хромированный олень на капоте сверкал, продолжая свой долгий, длящийся уже больше четверти века, бег. Валентин сидел за рулем напряженный, Гурон - напротив - был совершенно спокоен. Солнце опустилось уже низко, слепило, лобовое стекло было густо покрыто пятнышками разбившихся насекомых.
   - Кажется, здесь, - сказал Валентин. Он свернул на грунтовку, проехал по пустырю и остановился в десяти метрах от пруда. Гурон осмотрелся, что-то прикинул и сказал:
   - Переставь, Валя, тачку во-он туда, к березе.
   - Зачем?
   - Чтобы солнце не слепило… не люблю, когда солнце в глаза.
   Паганель не понял, причем тут солнце, но беспрекословно перегнал "Оленя" туда, куда указал Гурон. Гурон остался доволен.
   - Валя, - сказал он, - ты не беспокойся ни о чем, вперед не вылезай - я сам с ними поговорю. Они поймут, что были не правы, и принесут свои извинения. Документы и деньги вернут.
   Валентин скептически покачал головой, но ничего не возразил.
   * * *
   Буйвол был немного выпивши и в хорошем расположении духа - а чего? Считай на халяву срубили косую за сраный молдинг… Молдинг - тьфу! - уже поставили на место, а лавэ терпила вот-вот подвезет.
   За рулем БМВ, принадлежащего Буйволу, сидел Сивый, а сам Буйвол развалился на правом сиденье, покуривал сигарету и жевал резинку. Сивый повернул со Светлановского на Северный, и вскоре Буйвол увидел "Волгу" на пустыре. Он удовлетворенно сказал:
   - Ага, лавэшки прибыли. Если этот писака привез не всю сумму - на счетчик поставлю… давай-ка, Сивый, прокатимся туда-сюда, посмотрим, не привел ли журналюга ментов.
   Машина с бандитами проехала мимо "Волги", и Буйвол рассмотрел, что в салоне, рядом с лохом, владельцем "Волги", сидит еще какой-то фраерок. Это хорошо, это повод накинуть еще стоху-другую баксов. Потому как терпиле безответному сказали: приезжай один… а он еще кого-то с собой притащил. Ну-ну… Бээмвуха еще раз проехала мимо "Волги" на пустыре, на углу Светлановского проспекта развернулась и двинулась обратно.
   - А может, - вслух подумал Буйвол, - тачку у него заберем?
   - А на кой хрен это старье нужно? - спросил Компот.
   - Да это теперь почти раритет, антик… она, бля, денег нынче стоит.
   Про "раритет, антик" Компот ничего не понял, а про "денег стоит" понял - про деньги он все хорошо понимал.
   - Ты смотри, - удивился он. - Старье, а денег стоит.
   БМВ выкатилась на пустырь, остановилась метрах в тридцати от "Волги". Буйвол выплюнул в окно комочек резинки и сказал:
   - Посигналь ему, Сивый.
   Сивый нажал на клаксон, над пустырем прозвучал сигнал.