Страница:
— Вот где их стапеля, — произнес Гудридж, показывая на устье небольшой реки. — Именно здесь, внутри портового мола, проводится большая часть дноуглубительных и строительных работ. В нынешнем виде гавань почти не может защитить от непогоды и неприятеля, но французов это не беспокоит. Их суда вполне могут укрываться на внутреннем рейде под защитой Конвенсьон или, если на то пошло, на внешнем рейде, под защитой Сен-Жака, если только не налетит шторм от норд-оста. Кстати, у меня имеются некоторые печатные материалы… Совершенно верно! — Он достал странной формы том с длинными участками берега, изображенными со стороны моря, по двенадцать рисунков на странице. Унылый низменный берег, на котором нет ничего, кроме меловых холмов по обе стороны неказистой деревушки. Внимательно присмотревшись к иллюстрациям, доктор безошибочно определил, что к ним приложил руку трудолюбивый и вездесущий Вобан [53].
— Вобан, — проговорил Стивен, — напоминает анисовое зернышко в кексе. Он хорош, когда его немного; но как скоро устаешь от его похожих на перечницы башенок, которыми он утыкал все от Эльзаса до Руссильона. — Доктор снова повернулся к карте. Он убедился, что внутренний рейд, начинающийся от внешней части гавани и идущий на норд-ост мимо расположенного на мысу форта Конвенсьон, защищен двумя протяженными песчаными банками, находящимися в полумиле от берега и обозначенными как Западная Наковальня и Восточная Наковальня. Внешний рейд, расположенный с морской стороны Наковален, защищен с востока островом, а с севера банкой Холм Старика Пола. Две эти удобные якорные стоянки спускались наискосок страницы, начиная с левого нижнего и кончая правым верхним углом, и разделялись Наковальнями. Но в то время как внутренний рейд был шириной немногим больше полумили при длине в две мили, внешний представлял собой обширное водное пространство определенно вдвое больше внутреннего рейда.
— Удивительно, что эти банки имеют английские названия, — заметил доктор. — Скажите, пожалуйста, это обычная практика?.
— Совершенно верно. Все, что имеет отношение к морю, мы считаем своим. Так, Сетубал мы называем Сент-Юб, Ла-Корунью — Тройном и так далее. А эту местность мы прозвали Пушкой, потому что формой она напоминает орудие. И Наковальни окрестили наковальнями, потому что когда дует норд-вест и начинается прилив, то волны образуют толчею и поднимается такой шум, словно ты находишься в кузнице. Однажды я приплыл сюда проливом Гулэ, — он показал на узкий проход между островом и материком, — на тендере — это было не то в восемьдесят восьмом, не то в восемьдесят девятом году — и оказался на внутреннем рейде. С банки норд-вестом срывало такие тучи водяной пыли, что было почти невозможно дышать.
— В расположении этих банок и мысов есть странная симметрия. Возможно, между ними существует какая-то связь. Какой лабиринт проток и проливов! Как же сюда проникнуть? Думаю, не проливом Гулэ, поскольку он находится так близко от форта на острове. Я бы назвал его именно островом, а не мысом: это остров, судя по изображению на гравюре, хотя, если смотреть на него спереди, он кажется мысом.
— Разумеется, все зависит от направления ветра. Если он задует с нордовых направлений, то, надеюсь, каналом между Пушкой и Холмом Моргана можно будет проникнуть на внешний рейд, пройти мимо Сен-Жака, а затем или проследовать между Наковальнями, или обойти вокруг хвостовой части Восточной Наковальни, с тем чтобы оказаться в устье гавани. Затем, с божьей помощью, выйти с отливом возле Ра-дю-Пуэн — вот здесь, по ту сторону Восточной Наковальни, — и таким образом попасть в открытое море, прежде чем орудия форта Конвенсьон собьют наши мачты. Там установлены сорокадвухфунтовые, весьма мощные пушки. Видите ли, мы должны начать операцию в первой половине прилива и, если проникнем в гавань, отойти, выполнив задачу, следует тоже по высокой воде. Отходить надо с отливом, чтобы не быть захваченными течением, после того как нас малость потреплют и корабль будет хуже управляться. А трепать нас будут обязательно, причем из тяжелых орудий, если только нам не удастся застать их врасплох. Меткость же французских канониров известна, что и говорить. Как я рад, что оставил у миссис Г. начисто переписанный и готовый к печати экземпляр «Скромного предложения».
— Выходит, самую главную роль сыграет прилив, — помолчав, заметил Стивен.
— Да. Течение и ветер. И еще — внезапность, если получится. С течениями мы сумеем разобраться. Я рассчитываю привести корабль на место при пеленге на остров чистый зюйд и на Квадратную Башню — зюйд-ост и полрумба к осту, воспользовавшись приливом, но не завтра вечером, а послезавтра, в воскресенье, как и положено. И мы должны молиться, чтобы Провидение даровало нам слабый вестовый или норд-вестовый ветер, для того чтобы мы могли войти в эту чертову гавань, а если повезет, то еще и выйти из нее.
Глава одиннадцатая
— Вобан, — проговорил Стивен, — напоминает анисовое зернышко в кексе. Он хорош, когда его немного; но как скоро устаешь от его похожих на перечницы башенок, которыми он утыкал все от Эльзаса до Руссильона. — Доктор снова повернулся к карте. Он убедился, что внутренний рейд, начинающийся от внешней части гавани и идущий на норд-ост мимо расположенного на мысу форта Конвенсьон, защищен двумя протяженными песчаными банками, находящимися в полумиле от берега и обозначенными как Западная Наковальня и Восточная Наковальня. Внешний рейд, расположенный с морской стороны Наковален, защищен с востока островом, а с севера банкой Холм Старика Пола. Две эти удобные якорные стоянки спускались наискосок страницы, начиная с левого нижнего и кончая правым верхним углом, и разделялись Наковальнями. Но в то время как внутренний рейд был шириной немногим больше полумили при длине в две мили, внешний представлял собой обширное водное пространство определенно вдвое больше внутреннего рейда.
— Удивительно, что эти банки имеют английские названия, — заметил доктор. — Скажите, пожалуйста, это обычная практика?.
— Совершенно верно. Все, что имеет отношение к морю, мы считаем своим. Так, Сетубал мы называем Сент-Юб, Ла-Корунью — Тройном и так далее. А эту местность мы прозвали Пушкой, потому что формой она напоминает орудие. И Наковальни окрестили наковальнями, потому что когда дует норд-вест и начинается прилив, то волны образуют толчею и поднимается такой шум, словно ты находишься в кузнице. Однажды я приплыл сюда проливом Гулэ, — он показал на узкий проход между островом и материком, — на тендере — это было не то в восемьдесят восьмом, не то в восемьдесят девятом году — и оказался на внутреннем рейде. С банки норд-вестом срывало такие тучи водяной пыли, что было почти невозможно дышать.
— В расположении этих банок и мысов есть странная симметрия. Возможно, между ними существует какая-то связь. Какой лабиринт проток и проливов! Как же сюда проникнуть? Думаю, не проливом Гулэ, поскольку он находится так близко от форта на острове. Я бы назвал его именно островом, а не мысом: это остров, судя по изображению на гравюре, хотя, если смотреть на него спереди, он кажется мысом.
— Разумеется, все зависит от направления ветра. Если он задует с нордовых направлений, то, надеюсь, каналом между Пушкой и Холмом Моргана можно будет проникнуть на внешний рейд, пройти мимо Сен-Жака, а затем или проследовать между Наковальнями, или обойти вокруг хвостовой части Восточной Наковальни, с тем чтобы оказаться в устье гавани. Затем, с божьей помощью, выйти с отливом возле Ра-дю-Пуэн — вот здесь, по ту сторону Восточной Наковальни, — и таким образом попасть в открытое море, прежде чем орудия форта Конвенсьон собьют наши мачты. Там установлены сорокадвухфунтовые, весьма мощные пушки. Видите ли, мы должны начать операцию в первой половине прилива и, если проникнем в гавань, отойти, выполнив задачу, следует тоже по высокой воде. Отходить надо с отливом, чтобы не быть захваченными течением, после того как нас малость потреплют и корабль будет хуже управляться. А трепать нас будут обязательно, причем из тяжелых орудий, если только нам не удастся застать их врасплох. Меткость же французских канониров известна, что и говорить. Как я рад, что оставил у миссис Г. начисто переписанный и готовый к печати экземпляр «Скромного предложения».
— Выходит, самую главную роль сыграет прилив, — помолчав, заметил Стивен.
— Да. Течение и ветер. И еще — внезапность, если получится. С течениями мы сумеем разобраться. Я рассчитываю привести корабль на место при пеленге на остров чистый зюйд и на Квадратную Башню — зюйд-ост и полрумба к осту, воспользовавшись приливом, но не завтра вечером, а послезавтра, в воскресенье, как и положено. И мы должны молиться, чтобы Провидение даровало нам слабый вестовый или норд-вестовый ветер, для того чтобы мы могли войти в эту чертову гавань, а если повезет, то еще и выйти из нее.
Глава одиннадцатая
Стивен сидел в лазарете над койкой тяжелобольного. Корабль слегка покачивало. Наверняка худшее было позади — нитевидный пульс за последний час стал более стабильным, температура спала, дыхание сделалось ровнее и глубже. Но этот успех почти не радовал его. Доктор был близок к панике. Не желая подслушивать, он поневоле краем уха услышал о себе слишком много лестного: «Доктор за нас… Доктор не допустит, чтобы над нами издевались… Доктор за свободу — он ученый, французский знает, к тому же он ирландец». Приглушенное толковище в дальнем конце лазарета стихло, превратившись в выжидательное молчание. Матросы вопрошающе смотрели на него, подталкивая друг друга. Наконец поднялся высокий ирландец, пришедший навестить больного товарища. Не успел он повернуться к нему лицом, как Стивен выскользнул из лазарета. На шканцах он увидел Паркера и лейтенанта морской пехоты. Они разглядывали линейный трехпалубник — корабль шел на зюйд-вест, выставив с обоих бортов лисели. Его форштевень легко разрезал воду, подымая хорошо заметные издали белые буруны. Два свободных от вахты мичмана сидели на трапе, что-то мастеря из расплетенного конца троса.
— Мистер Парслоу, — обратился доктор к младшему из них, — будьте добры, позовите капитана, если он свободен.
— Схожу, когда закончу, — холодно ответил Парслоу, не потрудившись даже встать при этом.
Бросив свайку, Бабингтон пнул юнца, так что тот свалился с трапа, и сказал:
— Я схожу, сэр. — Через считанные секунды он вернулся. — Сейчас капитан разговаривает с плотником, но через пять минут будет к вашим услугам.
Обычная фраза: «к вашим услугам». Но, очевидно, беседа капитана Обри с плотником была не совсем обычной: на столе лежал кусок гнилого дерева с вытащенным из него болтом, подавленное выражение лица Джека бросалось в глаза. Со смущенным, растерянным видом капитан поднялся, пригнув голову, чтобы не удариться о бимс.
— Прошу прощения за беспокойство, сэр, — произнес Мэтьюрин. — Вполне вероятно, что завтра вечером, когда корабль окажется вблизи французского побережья, на борту начнется мятеж. Бунтовщики намерены отвести «Поликрест» в Сен-Валери.
Джек Обри кивнул головой. Подтвердились его худшие опасения: недаром его тревожили потупленные, несчастные взгляды бывших матросов «Софи», странное поведение моряков, вынутые во время ночной вахты из стеллажей двадцатичетырехдюймовые ядра, катавшиеся по палубе. Корабль разваливался у него на глазах, а экипаж отлынивал от обязанностей и забывал о присяге.
— А вы не можете сообщить мне имена зачинщиков?
— Нет. Не могу, сэр. Вы можете назвать меня кем угодно, но только не доносчиком. Я и так просветил вас достаточно. Более чем достаточно.
Конечно. Большей частью судовые врачи сочувствовали мятежникам. Так было и с тем человеком в Норе, и с несчастным Дэвидсоном, которого повесили за это в Бомбее. И даже Киллик, его собственный слуга, даже Бонден — а ведь они должны знать о том, что затевается, — не захотели доносить на своих товарищей, хотя были преданы ему.
— Благодарю за то, что зашли ко мне, — сухо произнес капитан.
Когда за Стивеном закрылась дверь, Джек Обри обхватил голову руками и едва не предался отчаянию: все и так висит на волоске, а тут еще этот холодный, злой взгляд бывшего друга. Он страшно бранил себя за то, что не воспользовался возможностью извиниться перед Стивеном. «Если бы я только смог на это решиться! Но он был так немногословен и так холоден. Хотя он имеет на это полное право. Ведь я и в самом деле его оскорбил. Господи, и какая муха меня укусила? Взял и облаял порядочного человека последними словами — будто с цепи сорвался. Во всяком случае, он проделает во мне дырку, когда ему будет угодно. Не поджимать же мне хвост, узнав, что он отменный стрелок?» Думая об этом, он одновременно пытался решить куда более насущную задачу. У него невольно вырвалось восклицание:
— Господи, если бы со мной был Макдональд! — Джек не нуждался ни в советах, ни в сочувствии, он помнил, что шотландец относился к нему с холодком, но Макдональд был настоящий офицер — не чета этому щенку Смитерсу. Может, все-таки и от Смитерса будет какой-то прок?
Позвонив в колокольчик, Джек Обри произнес:
— Вызовите мистера Смитерса…
— Садитесь, мистер Смитерс. Назовите, пожалуйста, имена ваших морских пехотинцев. Прекрасно, надо еще добавить сюда вашего сержанта. А теперь слушайте меня очень внимательно. Подумайте о каждом из ваших солдат отдельно, не торопясь, и скажите, на кого из них можно положиться.
— Конечно на всех, сэр! — вскричал Смитерс.
— Нет, нет. Подумайте, дружище, подумайте как следует! — произнес Джек Обри, пытаясь внушить чувство ответственности этому самодовольному розовощекому хлыщу. — Подумайте хорошенько, а когда будете готовы, ответьте мне. Это очень важно.
Взгляд капитана стал чрезвычайно проницательным и жестким. Это произвело эффект. Смитерс забыл о манерах и начал тихо чертыхаться. Он и впрямь задумался: шевелил губами, перебирая имена подчиненных, словно при перекличке. Некоторое время спустя ответ созрел:
— Парни вполне надежные, сэр. Кроме одного, по имени… в общем, его зовут так же, как и меня, но он мне, конечно, не родственник. Это папист из Ирландии.
— Вы отвечаете за свои слова? Вы определенно уверены в том, что сказали? Повторяю, определенно уверены?
— Так точно, сэр, — ответил вконец ошарашенный Смитерс, вытаращив глаза.
— Благодарю вас, мистер Смитерс. Вы не должны сообщать об этом разговоре никому. И не подавайте виду, что чем-то расстроены. Это неукоснительный приказ. И попросите мистера Гудриджа сейчас же прибыть ко мне.
— Мистер Гудридж, — сказал Джек Обри, подойдя к столу для навигационных карт, — будьте добры, покажите наше местоположение.
— Точное или в пределах одного-двух лье? — спросил штурман, склонив голову набок и прищурив левый глаз.
— Точное.
— Тогда я должен свериться с записями.
Джек кивнул. Штурман вышел, вернулся с грифельной доской, взял циркуль и, измерив расстояние по шкале, наколол карту.
— Вот оно, сэр.
— Понятно. У нас стоят прямые паруса и марсели?
— Так точно, сэр. Как вы помните, мы решили идти помалу, дожидаясь воскресного прилива, чтобы не болтаться на виду в открытом море, поскольку корабль легко узнаваем.
— Полагаю, — отвечал капитан, изучая карту и записи на доске. — Полагаю, мы сможем воспользоваться нынешним вечерним приливом. Что скажете, штурман?
— Если ветер продержится, сэр, то можем и проскочить. Правда, насчет ветра я не уверен. Барометр поднимается.
— Мой — нет, — отвечал Джек Обри, взглянув на свой прибор. — Попросите, пожалуйста, мистера Паркера. А пока неплохо бы поднять стаксели, бом-брамсели, а также топсели.
— Мистер Паркер, назревает бунт. Я намереваюсь ввести «Поликрест» в бой как можно раньше, чтобы подавить мятеж в зародыше. Мы поставим все паруса, чтобы нынче вечером добраться до Шолье. Но, прежде чем ставить паруса, я поговорю с командой. Пусть старший канонир зарядит две кормовые пушки картечью. Когда пробьют шесть склянок — это будет через десять минут, — офицеры должны собраться на шканцах с личным оружием. Морские пехотинцы построятся с мушкетами на полубаке. Раньше времени не проявлять никакой спешки и беспокойства. Когда все матросы соберутся, пушки будут направлены на бак, причем возле каждой будет выставлен на часах гардемарин. После того как я закончу и будут поставлены паруса, ни на одного матроса нельзя поднимать ни руку, ни голос впредь до моих дальнейших распоряжений.
— Позвольте сообщить об одном наблюдении, сэр?
— Благодарю, мистер Паркер, это излишне. Таковы мои приказания.
— Есть, сэр.
Джек Обри не верил суждениям Паркера. Если бы он и стал советоваться с кем-либо из офицеров, это был бы Гудридж. Но он, как капитан, не хотел делить ответственность ни с кем. Во всяком случае, он считал, что знает о мятежниках больше, чем любой из тех, кто стоит на шканцах «Поликреста». В юности, будучи разжалованным мичманом, он служил матросом на мятежном судне на базе в Кейптауне и понимал настроения нижних чинов. Джек любил простого матроса, знал его повадки и чутьем угадывал, на что этот матрос может решиться, а на что — нет.
Взглянув на часы, капитан надел парадный мундир и вышел на квартердек. Пробило шесть склянок утренней вахты. Офицеры молча собирались вокруг него. У всех были суровые, хмурые лица.
— Прикажите всем матросам собраться на юте, — приказал он.
Послышался пронзительный свист боцманских дудок, крики, направленные в палубные люки, топот ног; красные мундиры, расталкивая моряков, мчались на нос. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь пощелкиваньем риф-бантов сверху.
— Матросы, — заговорил Джек Обри. — Мне не хуже вас известно, что тут затевается. Я вас насквозь вижу, черт побери, и не допущу этого. Какие же вы простаки! Развесили уши и купились на посулы тех, кто только и может, что воду мутить. Кое-кто из вас уже засунул свою шею в петлю. Слышите? А затянуть ее — плевое дело. Вы видите там «Вилль де Пари»? — Все повернули головы в сторону маячащего на горизонте линейного корабля. — Стоит мне только отсемафорить ему или полудюжине других крейсеров — и вы будете дрыгать ногами под ноком рея под звуки марша негодяев. Надо быть стоеросовой дубиной, чтобы решиться на бунт. Но я не собираюсь семафорить ни «Вилль де Пари», ни другому кораблю Его Величества. Почему? Да потому что «Поликрест» вступит в бой этим же вечером, вот почему. Я не хочу, чтобы на флоте говорили, будто моряки «Поликреста» боятся французов больше, чем петли на рее.
— И то верно, — произнес кто-то. Это был Джо Плейс, стоявший впереди с широко разинутым ртом.
— Мы не против вас, сэр, — сказал кто-то невидимый. — Нам от Паркера житья нет!
— Нынче вечером я приведу «Поликрест» к французскому берегу, — убежденно гремел Джек Обри. — И я всыплю перцу французам в Шолье, в их собственном порту, вы меня слышите? Если кто-нибудь из вас боится драться, тот пусть лучше останется. Ну, кто из вас боится драться?
Ответом был гул вполне мирного свойства, смех, крики и колкие подначки в адрес Паркера.
— Тишина на носу и на корме! Рад, что таких не нашлось. Среди нас все еще имеются нерадивые матросы — взгляните-ка на этот безобразно провисший слаблинь, — а кое-кто слишком много болтает, но я знаю, что у нас на борту нет трусов. Могут сказать, что «Поликрест» не очень быстро выполняет повороты оверштаг; могут сказать, что у нас не очень аккуратно убирают марсели, но если скажут, что мои ребята наложили, увидев врага, в штаны, — я больше не капитан. Когда мы дрались с «Беллоной», не нашлось ни одного матроса, который не выполнил бы свой долг, все сражались как львы. Как я уже сказал, мы ворвемся в Шолье и всыплем Бонапарту по первое число. Вот что нужно делать, чтобы закончить войну, — поступать именно так, а не слушать разносчиков камбузных новостей и разных умников. Чем раньше мы закончим войну, чем раньше вы разойдетесь по домам, тем больше я буду удовлетворен. Я знаю, работа эта — защищать страну, — не мед. А теперь я вот что вам скажу, зарубите на носу. В связи с этой историей никто не будет наказан, она даже не будет отмечена в шканечном журнале. Даю вам слово. Никакого расследования тоже не будет. Но нынче вечером каждый мужчина и каждый юноша должен будет выполнить свой долг, отнестись к своим обязанностям очень ответственно, потому что Шолье — крепкий орешек. Там много мелей, сложный водный режим, так что все мы должны дружно взяться за канат и тянуть его изо всех сил, поняли? Приказы ловить налету и выполнять единым духом. Сейчас я назову несколько человек, посажу их в баркас, а затем поставим все паруса — и вперед! — Капитан направился к тесной толпе матросов, слыша вокруг себя негромкое гуденье голосов, которое вскоре стихло. Улыбки; уверенные, озабоченные или ничего не выражающие лица. Иные глядели на него с опаской, а некоторые с откровенным страхом.
— Дэвис, — сказал капитан, — ступайте в баркас. — Глаза у матроса забегали, как у загнанного зверя. Он молча и затравленно озирался. — Ну ступайте же, слышали, что я сказал? — спокойно продолжал Джек Обри, и Дэвис как побитая собака поплелся на корму. Воцарилась всеобщая тишина, атмосфера изменилась. Но Джек не собирался оставлять этих людей вместе с остальными и знал почему. Он был чрезвычайно собран и нисколько не сомневался в правильности отбора матросов. — Уилкокс, в баркас. Андерсон. — Капитан углубился в толпу моряков. Оружия у него при себе не было. — Джонсон. Поживей. — Напряжение усиливалось, нужно было скорее заканчивать. — Бонден, в баркас, — произнес он, глядя поверх головы рулевого.
— Я, сэр? — с жалобным видом произнес тот.
— Давайте скорее, — отвечал Джек. — Банток, Лейки, Скрич.
В дальнем конце толпы снова послышались разговоры вполголоса. На баркас отправляли моряков, которые были под подозрением. Они шли на ют, спускались по кормовому трапу и садились в шлюпку, которая была на буксире. Это не было ни наказанием, ни угрозой наказания. Джек поправил, как полагается, оскорбляющий капитанское эстетическое чувство конец и вернулся на шканцы.
— А теперь, — сказал он, — поставим все паруса, чтобы рангоут затрещал! Поднять верхние и нижние лисели, брамсели и, черт меня побери, бом-брамсели, если мачты выдержат. Чем быстрее туда доберемся, тем скорее вернемся домой. Марсовые, топовые, вы готовы?
— Так точно, сэр, готовы, — грянул в ответ дружный хор голосов. Что в нем прозвучало? Облегчение, благодарность?
— Тогда, по команде наверх… Пошел!
«Поликрест» расцвел словно белая роза. Редко используемые лисели засверкали один за другим; взвились новенькие, с иголочки, бом-брамсели; до сих пор никем не виданные топсели заискрились на солнце. Рангоут застонал; а после того как были выбраны шкоты, застонал еще жалобнее. Корабль ушел носом в воду, а баркас, буксируемый за кормой, мчался, рассекая кильватерную струю, так что вода чуть ли не омывала планширь.
На полубаке подвахтенные чинили одежду или отдыхали, вахтенные были постоянно заняты, выправляя паруса. Казалось, что каждый наслаждался скоростью корабля, стремлением выжать из него все, что можно выжать. Распоряжение капитана воздержаться от окриков выполнялось беспрекословно, но никого и не приходилось понукать. Матросов, находившихся в баркасе, подняли на корабль, чтобы шлюпку не увлекло под воду. Теперь они обедали на камбузе: Джек Обри больше не опасался смутьянов, их влияния как не бывало, все избегали подстрекателей. Дэвис, по-настоящему опасный грубиян, способный на резкую выходку, был, казалось, поражен тем, как все обернулось. Уилкоксу, красноречивому адвокатскому писарю, ставшему вором, никак не удавалось найти себе слушателей. Матросы, по большей части склонные к непостоянству, забыв об одной беде, решили воспользоваться передышкой перед новой. Пока капитан крепко держал их в руках.
Больше всего его беспокоил ветер. По мере того как день склонялся к вечеру, он слабел и становился более неустойчивым, подавая признаки того, что с заходом солнца наступит полный штиль. Когда выпала вечерняя роса, ветер немного ожил, по-прежнему принося дыхание с норд-веста, но надежды на его устойчивость не было. К шести часам корабль прошел нужное расстояние, обнаружил башню, которую было трудно не узнать, и мыс Пуэн-Нуар, взяв крюйс-пеленг на Камаре. Но теперь, когда капитан повернул на ост-зюйд-ост, чтобы оказаться несколько севернее Шолье, туман начал сгущаться и у самого входа в бухту Шолье стал густым как молоко, так что бом-брамсели были почти неразличимы с палубы. Туман стелился почти над самой плавно покачивающейся поверхностью моря — длинными, рваными, плотными полосами, слабо освещенными восходящей луной.
Они лишь немного опоздали к началу прилива и мало-помалу приближались к берегу. На посту управления находился штурман, а два лотовых без устали твердили:
— На лотлине восемь саженей, на лотлине восемь саженей… десять саженей… без четверти десять… девять саженей… шесть с половиной… на лотлине пять саженей… без четверти пять саженей… три с половиной сажени… — Дно быстро мелело.
— Мы на краю внешней банки, сэр, — сказал штурман, посмотрев на поднятый лотом образец илистого грунта с вкраплениями ракушечника. — Все хорошо. Полагаю, следует оставить лишь марсели.
— Командуйте кораблем, мистер Гудридж, — произнес Джек Обри, шагнув в сторону, и штурман принял командование.
Слышался шелест форштевня, рассекавшего воду. Корабль давно изготовился к бою. Матросы были молчаливы и внимательны. В узких проливах шлюп прекрасно слушался руля. Паруса и брасы выбирались в мгновение ока.
— Сейчас будет Пушка, — сказал штурман, кивнув в сторону полосы белесой воды на правой скуле. — Румб вправо. Два румба. Одерживай. Так держать. Лево руля. Лево на борт. — Молчание. Мертвая тишина. Кругом туман.
— Слева Холм Моргана, сэр, — доложил Гудридж. Джек был рад услышать это сообщение. Последнее надежное определение по крюйс-пеленгу, казалось, было проделано ужасно давно. Началась игра в жмурки: здешние воды были ему незнакомы. Имея Холм Моргана по корме, они должны будут повернуть на запад, обогнув окончание банки Старика Пола, а затем, пройдя немного курсом ост-тень-зюйд, выйти на внешний рейд, минуя Иль-Сен-Жак.
— Три румба вправо, — произнес штурман, и корабль повернул на вест. Удивительное дело, как хорошо изучили здешние воды эти старые лоцманы, в Ла-Манше они, казалось, могли вести суда с закрытыми глазами.
— На носу, ближе к ветру, — негромко проговорил штурман. Наступила продолжительная пауза. «Поликрест» шел круто к становившемуся крепче ветру. — Руль на ветер. Одерживай. Так держать. Взгляните на левый крамбол — это Сен-Жак. — В полосе тумана появился разрыв, и приблизительно в миле от них моряки увидели высокий белый холм с бастионами на самом верху и середине склона.
— Молодчина, Гудридж, действительно молодчина.
— На палубе! — воскликнул впередсмотрящий. — На левом траверзе корабль. Да их тут пруд пруди, — добавил он в простоте душевной. — Восемь, девять, целая куча.
— Они должны находиться в дальнем конце внешнего рейда, сэр, — сказал штурман. — Мы как раз вошли в него.
Ветер проделал большие окна в полосе тумана, и, повернувшись налево, Джек Обри увидел в лунном свете целое скопление довольно крупных двух— и трехмачто-вых судов. Это и была цель его рейда — транспорты и канонерки вторжения.
— Вы довольны, что они на внешнем рейде, мистер Гудридж? — спросил он.
— Ну еще бы, сэр. Мы только что обнаружили Сен-Жак по пеленгу зюйд-зюйд-ост. Между «Поликрестом» и ими нет никаких препятствий — лишь участок открытой воды.
— Руль на ветер, — скомандовал Джек. Подгоняемый течением и ветром, дувшим с левой раковины, шлюп мчался прямо на канонерки.
— Дульные пробки долой, — продолжал он. — К орудиям!
Капитан намеревался ворваться в самую гущу кораблей и открыть огонь с обоих бортов, наилучшим образом воспользовавшись внезапностью и первыми залпами, поскольку мгновение спустя на них обрушится огонь береговых батарей. Снова видимость нарушил туман, но скоро он стал рассеиваться, и Джек Обри смутно различил приближающиеся корабли противника.
— Ни одного выстрела до тех пор… — начал он, но в этот момент адская сила швырнула его на палубу. «Поликрест» остановился как вкопанный. Он с разгону врезался в береговую мель Западной Наковальни.
— Мистер Парслоу, — обратился доктор к младшему из них, — будьте добры, позовите капитана, если он свободен.
— Схожу, когда закончу, — холодно ответил Парслоу, не потрудившись даже встать при этом.
Бросив свайку, Бабингтон пнул юнца, так что тот свалился с трапа, и сказал:
— Я схожу, сэр. — Через считанные секунды он вернулся. — Сейчас капитан разговаривает с плотником, но через пять минут будет к вашим услугам.
Обычная фраза: «к вашим услугам». Но, очевидно, беседа капитана Обри с плотником была не совсем обычной: на столе лежал кусок гнилого дерева с вытащенным из него болтом, подавленное выражение лица Джека бросалось в глаза. Со смущенным, растерянным видом капитан поднялся, пригнув голову, чтобы не удариться о бимс.
— Прошу прощения за беспокойство, сэр, — произнес Мэтьюрин. — Вполне вероятно, что завтра вечером, когда корабль окажется вблизи французского побережья, на борту начнется мятеж. Бунтовщики намерены отвести «Поликрест» в Сен-Валери.
Джек Обри кивнул головой. Подтвердились его худшие опасения: недаром его тревожили потупленные, несчастные взгляды бывших матросов «Софи», странное поведение моряков, вынутые во время ночной вахты из стеллажей двадцатичетырехдюймовые ядра, катавшиеся по палубе. Корабль разваливался у него на глазах, а экипаж отлынивал от обязанностей и забывал о присяге.
— А вы не можете сообщить мне имена зачинщиков?
— Нет. Не могу, сэр. Вы можете назвать меня кем угодно, но только не доносчиком. Я и так просветил вас достаточно. Более чем достаточно.
Конечно. Большей частью судовые врачи сочувствовали мятежникам. Так было и с тем человеком в Норе, и с несчастным Дэвидсоном, которого повесили за это в Бомбее. И даже Киллик, его собственный слуга, даже Бонден — а ведь они должны знать о том, что затевается, — не захотели доносить на своих товарищей, хотя были преданы ему.
— Благодарю за то, что зашли ко мне, — сухо произнес капитан.
Когда за Стивеном закрылась дверь, Джек Обри обхватил голову руками и едва не предался отчаянию: все и так висит на волоске, а тут еще этот холодный, злой взгляд бывшего друга. Он страшно бранил себя за то, что не воспользовался возможностью извиниться перед Стивеном. «Если бы я только смог на это решиться! Но он был так немногословен и так холоден. Хотя он имеет на это полное право. Ведь я и в самом деле его оскорбил. Господи, и какая муха меня укусила? Взял и облаял порядочного человека последними словами — будто с цепи сорвался. Во всяком случае, он проделает во мне дырку, когда ему будет угодно. Не поджимать же мне хвост, узнав, что он отменный стрелок?» Думая об этом, он одновременно пытался решить куда более насущную задачу. У него невольно вырвалось восклицание:
— Господи, если бы со мной был Макдональд! — Джек не нуждался ни в советах, ни в сочувствии, он помнил, что шотландец относился к нему с холодком, но Макдональд был настоящий офицер — не чета этому щенку Смитерсу. Может, все-таки и от Смитерса будет какой-то прок?
Позвонив в колокольчик, Джек Обри произнес:
— Вызовите мистера Смитерса…
— Садитесь, мистер Смитерс. Назовите, пожалуйста, имена ваших морских пехотинцев. Прекрасно, надо еще добавить сюда вашего сержанта. А теперь слушайте меня очень внимательно. Подумайте о каждом из ваших солдат отдельно, не торопясь, и скажите, на кого из них можно положиться.
— Конечно на всех, сэр! — вскричал Смитерс.
— Нет, нет. Подумайте, дружище, подумайте как следует! — произнес Джек Обри, пытаясь внушить чувство ответственности этому самодовольному розовощекому хлыщу. — Подумайте хорошенько, а когда будете готовы, ответьте мне. Это очень важно.
Взгляд капитана стал чрезвычайно проницательным и жестким. Это произвело эффект. Смитерс забыл о манерах и начал тихо чертыхаться. Он и впрямь задумался: шевелил губами, перебирая имена подчиненных, словно при перекличке. Некоторое время спустя ответ созрел:
— Парни вполне надежные, сэр. Кроме одного, по имени… в общем, его зовут так же, как и меня, но он мне, конечно, не родственник. Это папист из Ирландии.
— Вы отвечаете за свои слова? Вы определенно уверены в том, что сказали? Повторяю, определенно уверены?
— Так точно, сэр, — ответил вконец ошарашенный Смитерс, вытаращив глаза.
— Благодарю вас, мистер Смитерс. Вы не должны сообщать об этом разговоре никому. И не подавайте виду, что чем-то расстроены. Это неукоснительный приказ. И попросите мистера Гудриджа сейчас же прибыть ко мне.
— Мистер Гудридж, — сказал Джек Обри, подойдя к столу для навигационных карт, — будьте добры, покажите наше местоположение.
— Точное или в пределах одного-двух лье? — спросил штурман, склонив голову набок и прищурив левый глаз.
— Точное.
— Тогда я должен свериться с записями.
Джек кивнул. Штурман вышел, вернулся с грифельной доской, взял циркуль и, измерив расстояние по шкале, наколол карту.
— Вот оно, сэр.
— Понятно. У нас стоят прямые паруса и марсели?
— Так точно, сэр. Как вы помните, мы решили идти помалу, дожидаясь воскресного прилива, чтобы не болтаться на виду в открытом море, поскольку корабль легко узнаваем.
— Полагаю, — отвечал капитан, изучая карту и записи на доске. — Полагаю, мы сможем воспользоваться нынешним вечерним приливом. Что скажете, штурман?
— Если ветер продержится, сэр, то можем и проскочить. Правда, насчет ветра я не уверен. Барометр поднимается.
— Мой — нет, — отвечал Джек Обри, взглянув на свой прибор. — Попросите, пожалуйста, мистера Паркера. А пока неплохо бы поднять стаксели, бом-брамсели, а также топсели.
— Мистер Паркер, назревает бунт. Я намереваюсь ввести «Поликрест» в бой как можно раньше, чтобы подавить мятеж в зародыше. Мы поставим все паруса, чтобы нынче вечером добраться до Шолье. Но, прежде чем ставить паруса, я поговорю с командой. Пусть старший канонир зарядит две кормовые пушки картечью. Когда пробьют шесть склянок — это будет через десять минут, — офицеры должны собраться на шканцах с личным оружием. Морские пехотинцы построятся с мушкетами на полубаке. Раньше времени не проявлять никакой спешки и беспокойства. Когда все матросы соберутся, пушки будут направлены на бак, причем возле каждой будет выставлен на часах гардемарин. После того как я закончу и будут поставлены паруса, ни на одного матроса нельзя поднимать ни руку, ни голос впредь до моих дальнейших распоряжений.
— Позвольте сообщить об одном наблюдении, сэр?
— Благодарю, мистер Паркер, это излишне. Таковы мои приказания.
— Есть, сэр.
Джек Обри не верил суждениям Паркера. Если бы он и стал советоваться с кем-либо из офицеров, это был бы Гудридж. Но он, как капитан, не хотел делить ответственность ни с кем. Во всяком случае, он считал, что знает о мятежниках больше, чем любой из тех, кто стоит на шканцах «Поликреста». В юности, будучи разжалованным мичманом, он служил матросом на мятежном судне на базе в Кейптауне и понимал настроения нижних чинов. Джек любил простого матроса, знал его повадки и чутьем угадывал, на что этот матрос может решиться, а на что — нет.
Взглянув на часы, капитан надел парадный мундир и вышел на квартердек. Пробило шесть склянок утренней вахты. Офицеры молча собирались вокруг него. У всех были суровые, хмурые лица.
— Прикажите всем матросам собраться на юте, — приказал он.
Послышался пронзительный свист боцманских дудок, крики, направленные в палубные люки, топот ног; красные мундиры, расталкивая моряков, мчались на нос. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь пощелкиваньем риф-бантов сверху.
— Матросы, — заговорил Джек Обри. — Мне не хуже вас известно, что тут затевается. Я вас насквозь вижу, черт побери, и не допущу этого. Какие же вы простаки! Развесили уши и купились на посулы тех, кто только и может, что воду мутить. Кое-кто из вас уже засунул свою шею в петлю. Слышите? А затянуть ее — плевое дело. Вы видите там «Вилль де Пари»? — Все повернули головы в сторону маячащего на горизонте линейного корабля. — Стоит мне только отсемафорить ему или полудюжине других крейсеров — и вы будете дрыгать ногами под ноком рея под звуки марша негодяев. Надо быть стоеросовой дубиной, чтобы решиться на бунт. Но я не собираюсь семафорить ни «Вилль де Пари», ни другому кораблю Его Величества. Почему? Да потому что «Поликрест» вступит в бой этим же вечером, вот почему. Я не хочу, чтобы на флоте говорили, будто моряки «Поликреста» боятся французов больше, чем петли на рее.
— И то верно, — произнес кто-то. Это был Джо Плейс, стоявший впереди с широко разинутым ртом.
— Мы не против вас, сэр, — сказал кто-то невидимый. — Нам от Паркера житья нет!
— Нынче вечером я приведу «Поликрест» к французскому берегу, — убежденно гремел Джек Обри. — И я всыплю перцу французам в Шолье, в их собственном порту, вы меня слышите? Если кто-нибудь из вас боится драться, тот пусть лучше останется. Ну, кто из вас боится драться?
Ответом был гул вполне мирного свойства, смех, крики и колкие подначки в адрес Паркера.
— Тишина на носу и на корме! Рад, что таких не нашлось. Среди нас все еще имеются нерадивые матросы — взгляните-ка на этот безобразно провисший слаблинь, — а кое-кто слишком много болтает, но я знаю, что у нас на борту нет трусов. Могут сказать, что «Поликрест» не очень быстро выполняет повороты оверштаг; могут сказать, что у нас не очень аккуратно убирают марсели, но если скажут, что мои ребята наложили, увидев врага, в штаны, — я больше не капитан. Когда мы дрались с «Беллоной», не нашлось ни одного матроса, который не выполнил бы свой долг, все сражались как львы. Как я уже сказал, мы ворвемся в Шолье и всыплем Бонапарту по первое число. Вот что нужно делать, чтобы закончить войну, — поступать именно так, а не слушать разносчиков камбузных новостей и разных умников. Чем раньше мы закончим войну, чем раньше вы разойдетесь по домам, тем больше я буду удовлетворен. Я знаю, работа эта — защищать страну, — не мед. А теперь я вот что вам скажу, зарубите на носу. В связи с этой историей никто не будет наказан, она даже не будет отмечена в шканечном журнале. Даю вам слово. Никакого расследования тоже не будет. Но нынче вечером каждый мужчина и каждый юноша должен будет выполнить свой долг, отнестись к своим обязанностям очень ответственно, потому что Шолье — крепкий орешек. Там много мелей, сложный водный режим, так что все мы должны дружно взяться за канат и тянуть его изо всех сил, поняли? Приказы ловить налету и выполнять единым духом. Сейчас я назову несколько человек, посажу их в баркас, а затем поставим все паруса — и вперед! — Капитан направился к тесной толпе матросов, слыша вокруг себя негромкое гуденье голосов, которое вскоре стихло. Улыбки; уверенные, озабоченные или ничего не выражающие лица. Иные глядели на него с опаской, а некоторые с откровенным страхом.
— Дэвис, — сказал капитан, — ступайте в баркас. — Глаза у матроса забегали, как у загнанного зверя. Он молча и затравленно озирался. — Ну ступайте же, слышали, что я сказал? — спокойно продолжал Джек Обри, и Дэвис как побитая собака поплелся на корму. Воцарилась всеобщая тишина, атмосфера изменилась. Но Джек не собирался оставлять этих людей вместе с остальными и знал почему. Он был чрезвычайно собран и нисколько не сомневался в правильности отбора матросов. — Уилкокс, в баркас. Андерсон. — Капитан углубился в толпу моряков. Оружия у него при себе не было. — Джонсон. Поживей. — Напряжение усиливалось, нужно было скорее заканчивать. — Бонден, в баркас, — произнес он, глядя поверх головы рулевого.
— Я, сэр? — с жалобным видом произнес тот.
— Давайте скорее, — отвечал Джек. — Банток, Лейки, Скрич.
В дальнем конце толпы снова послышались разговоры вполголоса. На баркас отправляли моряков, которые были под подозрением. Они шли на ют, спускались по кормовому трапу и садились в шлюпку, которая была на буксире. Это не было ни наказанием, ни угрозой наказания. Джек поправил, как полагается, оскорбляющий капитанское эстетическое чувство конец и вернулся на шканцы.
— А теперь, — сказал он, — поставим все паруса, чтобы рангоут затрещал! Поднять верхние и нижние лисели, брамсели и, черт меня побери, бом-брамсели, если мачты выдержат. Чем быстрее туда доберемся, тем скорее вернемся домой. Марсовые, топовые, вы готовы?
— Так точно, сэр, готовы, — грянул в ответ дружный хор голосов. Что в нем прозвучало? Облегчение, благодарность?
— Тогда, по команде наверх… Пошел!
«Поликрест» расцвел словно белая роза. Редко используемые лисели засверкали один за другим; взвились новенькие, с иголочки, бом-брамсели; до сих пор никем не виданные топсели заискрились на солнце. Рангоут застонал; а после того как были выбраны шкоты, застонал еще жалобнее. Корабль ушел носом в воду, а баркас, буксируемый за кормой, мчался, рассекая кильватерную струю, так что вода чуть ли не омывала планширь.
***
«Поликресту» помогало то, что ветер дул с направления три румба позади траверза. Целый день он почти не менялся, дуя от вест-норд-вест-тень-норд с умеренной силой, заставляя моряков наблюдать за целостью бомбрамселей и топселей. Корабль, скрипя каждой доской, мчался по Ла-Маншу к югу, принимая при этом столько воды, что мистер Грей, плотник, поднявшись из трюма, не выдержал и по всей форме доложил капитану, что его корабль скоро даст дуба. Действительно, ветром сорвало топсель, а от днища оторвало часть какой-то диковинной конструкции, на которые был так богат «Поликрест», однако миля за милей оставались за кормой, и Джек Обри, неотлучно находившийся на шканцах, был почти готов полюбить свой корабль.На полубаке подвахтенные чинили одежду или отдыхали, вахтенные были постоянно заняты, выправляя паруса. Казалось, что каждый наслаждался скоростью корабля, стремлением выжать из него все, что можно выжать. Распоряжение капитана воздержаться от окриков выполнялось беспрекословно, но никого и не приходилось понукать. Матросов, находившихся в баркасе, подняли на корабль, чтобы шлюпку не увлекло под воду. Теперь они обедали на камбузе: Джек Обри больше не опасался смутьянов, их влияния как не бывало, все избегали подстрекателей. Дэвис, по-настоящему опасный грубиян, способный на резкую выходку, был, казалось, поражен тем, как все обернулось. Уилкоксу, красноречивому адвокатскому писарю, ставшему вором, никак не удавалось найти себе слушателей. Матросы, по большей части склонные к непостоянству, забыв об одной беде, решили воспользоваться передышкой перед новой. Пока капитан крепко держал их в руках.
Больше всего его беспокоил ветер. По мере того как день склонялся к вечеру, он слабел и становился более неустойчивым, подавая признаки того, что с заходом солнца наступит полный штиль. Когда выпала вечерняя роса, ветер немного ожил, по-прежнему принося дыхание с норд-веста, но надежды на его устойчивость не было. К шести часам корабль прошел нужное расстояние, обнаружил башню, которую было трудно не узнать, и мыс Пуэн-Нуар, взяв крюйс-пеленг на Камаре. Но теперь, когда капитан повернул на ост-зюйд-ост, чтобы оказаться несколько севернее Шолье, туман начал сгущаться и у самого входа в бухту Шолье стал густым как молоко, так что бом-брамсели были почти неразличимы с палубы. Туман стелился почти над самой плавно покачивающейся поверхностью моря — длинными, рваными, плотными полосами, слабо освещенными восходящей луной.
Они лишь немного опоздали к началу прилива и мало-помалу приближались к берегу. На посту управления находился штурман, а два лотовых без устали твердили:
— На лотлине восемь саженей, на лотлине восемь саженей… десять саженей… без четверти десять… девять саженей… шесть с половиной… на лотлине пять саженей… без четверти пять саженей… три с половиной сажени… — Дно быстро мелело.
— Мы на краю внешней банки, сэр, — сказал штурман, посмотрев на поднятый лотом образец илистого грунта с вкраплениями ракушечника. — Все хорошо. Полагаю, следует оставить лишь марсели.
— Командуйте кораблем, мистер Гудридж, — произнес Джек Обри, шагнув в сторону, и штурман принял командование.
Слышался шелест форштевня, рассекавшего воду. Корабль давно изготовился к бою. Матросы были молчаливы и внимательны. В узких проливах шлюп прекрасно слушался руля. Паруса и брасы выбирались в мгновение ока.
— Сейчас будет Пушка, — сказал штурман, кивнув в сторону полосы белесой воды на правой скуле. — Румб вправо. Два румба. Одерживай. Так держать. Лево руля. Лево на борт. — Молчание. Мертвая тишина. Кругом туман.
— Слева Холм Моргана, сэр, — доложил Гудридж. Джек был рад услышать это сообщение. Последнее надежное определение по крюйс-пеленгу, казалось, было проделано ужасно давно. Началась игра в жмурки: здешние воды были ему незнакомы. Имея Холм Моргана по корме, они должны будут повернуть на запад, обогнув окончание банки Старика Пола, а затем, пройдя немного курсом ост-тень-зюйд, выйти на внешний рейд, минуя Иль-Сен-Жак.
— Три румба вправо, — произнес штурман, и корабль повернул на вест. Удивительное дело, как хорошо изучили здешние воды эти старые лоцманы, в Ла-Манше они, казалось, могли вести суда с закрытыми глазами.
— На носу, ближе к ветру, — негромко проговорил штурман. Наступила продолжительная пауза. «Поликрест» шел круто к становившемуся крепче ветру. — Руль на ветер. Одерживай. Так держать. Взгляните на левый крамбол — это Сен-Жак. — В полосе тумана появился разрыв, и приблизительно в миле от них моряки увидели высокий белый холм с бастионами на самом верху и середине склона.
— Молодчина, Гудридж, действительно молодчина.
— На палубе! — воскликнул впередсмотрящий. — На левом траверзе корабль. Да их тут пруд пруди, — добавил он в простоте душевной. — Восемь, девять, целая куча.
— Они должны находиться в дальнем конце внешнего рейда, сэр, — сказал штурман. — Мы как раз вошли в него.
Ветер проделал большие окна в полосе тумана, и, повернувшись налево, Джек Обри увидел в лунном свете целое скопление довольно крупных двух— и трехмачто-вых судов. Это и была цель его рейда — транспорты и канонерки вторжения.
— Вы довольны, что они на внешнем рейде, мистер Гудридж? — спросил он.
— Ну еще бы, сэр. Мы только что обнаружили Сен-Жак по пеленгу зюйд-зюйд-ост. Между «Поликрестом» и ими нет никаких препятствий — лишь участок открытой воды.
— Руль на ветер, — скомандовал Джек. Подгоняемый течением и ветром, дувшим с левой раковины, шлюп мчался прямо на канонерки.
— Дульные пробки долой, — продолжал он. — К орудиям!
Капитан намеревался ворваться в самую гущу кораблей и открыть огонь с обоих бортов, наилучшим образом воспользовавшись внезапностью и первыми залпами, поскольку мгновение спустя на них обрушится огонь береговых батарей. Снова видимость нарушил туман, но скоро он стал рассеиваться, и Джек Обри смутно различил приближающиеся корабли противника.
— Ни одного выстрела до тех пор… — начал он, но в этот момент адская сила швырнула его на палубу. «Поликрест» остановился как вкопанный. Он с разгону врезался в береговую мель Западной Наковальни.