О`Брайан Патрик. Капитан первого ранга

   — Это ваше общее впечатление, капитан Обри, или же вы можете назвать какие-то имена, хотя бы предварительно?
   — Общее впечатление, милорд.
   — Мы этим займемся. О делах достаточно. Если вы не приглашены куда-то еще, то леди Мелвилл и мне доставило бы большое удовольствие пригласить вас на обед в воскресенье. Там будут Роберт и Хинидж.
   — Благодарю вас, милорд. Буду действительно счастлив встретиться с леди Мелвилл.
   — Тогда разрешите мне еще раз с радостью поздравить вас и пожелать всего наилучшего.
 
   Радость! Когда Джек торжественно и чинно спускался по лестнице, в груди у него поднималась огромная, но спокойная волна радости. Непродолжительное разочарование в связи с «Фанчуллой» (он так рассчитывал получить в командование этот быстроходный, остойчивый, легко управляемый, с отличными мореходными качествами корабль!) совершенно исчезло, забылось, стерлось из памяти после производства в очередной чин. Подходя к дверям, Джек всерьез опасался, что умрет от счастья. Но тут же успокоился, вспомнив, что капитан первого ранга должен умереть адмиралом.
   — Желаю вам счастья, сэр, — произнес Том. — Боже мой, сэр, да вы не по форме одеты.
   — Спасибо, Том, — отвечал Джек Обри, немного спустившись с заоблачных высот и оглядев свой мундир. — А в чем дело?
   — Нет, нет, сэр, — отозвался привратник, приведя его в свою каморку с кожаной занавесью вместо двери. Отстегнув эполет с левого плеча Джека Обри, он прикрепил его к правому. — Вот так. Вы носили эполет, как простой командир. Так-то будет лучше, благослови вас Господь. Я проделывал такую операцию с лордом Нельсоном, когда его понизили до капитана первого ранга.
   — Неужели, Том? — переспросил Джек Обри, невероятно довольный.
   В сущности, это был пустяк, но очень приятный, и он высыпал в руку Тома несколько золотых монет. Этой жертвы с лихвой хватило для того, чтобы окончательно расположить к себе привратника, который быстро сбегал за почтовой каретой и завел ее во двор.
 
   Ощущая блаженство и довольно моргая, Джек Обри медленно выплывал из сна. Он лег в девять, исправно запив микстуру кружкой портера, и проспал целые сутки. Во сне он испытывал какое-то безотчетное счастье и стремление поделиться им — но сил на то, чтобы делиться, не было никаких. Ему снились необычные сны. Магдалина с картины, принадлежавшей Куини, поучала его: «Почему бы вам не настроить свою скрипку на оранже-
   во-коричневый, желтый, зеленый и голубой цвета вместо того, чтобы придерживаться этих невыразительных, старомодных нот». Джек пожалел, что сам об этом не догадался, и они со Стивеном принялись настраивать свои инструменты по-новому. Виолончель звучала коричневым и малиновым, и они оба были подхвачены разноцветным вихрем, причем каким! Но этого было уже не вспомнить — сон разлетелся на искристые осколки, как разбитое зеркало. Четкой, ясной, наполненной здравым смыслом картины не получалось. В его забинтованной голове возникали какие-то образы, которые иногда были понятными, а иногда — нет. Внезапно он подумал, не приснилось ли ему и все остальное, и тревожно оторвал голову от подушки. Сюртук соскользнул со спинки стула, и на каком плече эполет, было не разобрать. Но на каминной полке он не во сне, а наяву увидел парусиновый пакет с драгоценным приказом. Спрыгнув с кровати, Джек бросился к камину, схватил пакет, положил его себе на грудь поверх простыни и снова уснул.
   Киллик шатался по комнате, производя какие-то излишние звуки, зачем-то пинал попадавшиеся ему под ноги вещи и беспрерывно бранился. Из всего этого следовало, что он находится в плохом настроении. Джек опрометчиво дал ему гинею, чтобы он отметил его повышение, что Киллик и сделал, пропив ее до последнего пенни. В результате собутыльники принесли его в номера на выломанной оконной ставне.
   — Послушайте, сэр, — произнес он, делая вид, что кашляет. — Глотайте— ка свои порошки. — Но Джек не желал открывать глаза. — Нечего дурака-то валять, сэр. Я видел, что вы пошевелились. Надо принимать лекарство. Какого вы там ранга, мне наплевать, — в этом деликатном месте он перешел на шепот, но тут же вновь загремел: — Только отправьте-ка вы свои порошки куда следует, милорд, хватит надо мной измываться. И не забудьте про портер — глаза б мои на него не смотрели.
   Часов в двенадцать Джек поднялся с постели и, взяв зеркальце от бритвенного прибора, постарался разглядеть часть своего затылка. Увы — в покрытой коростой проплешине не было ничего героического. Надев штатское платье, он вышел из дома, соскучившись по дневному свету: в «Грейпс» никогда не проникали солнечные лучи. Прежде чем выйти, он попросил трактирщика дать ему точное описание «Савоя». Его также интересовало, где проходит граница кварталов, по которым должники могут разгуливать без опаски.
   — Можете дойти до Фалконерс Рентc, затем направиться к Эссекс-стрит и идти до четвертого дома от угла, после чего возвращайтесь на Сесил-стрит, идя по обращенной к Сити стороне. Только не переходите эту улицу, не приближайтесь даже к столбам на Светинг-хаус-лейн, ваша честь, иначе вам крышка. Каюк, сэр, — заученно проговорил кабатчик, которому приходилось петь эту песню раз сто в году.
   Джек бродил взад и вперед по улицам карманного герцогства, зашел в кофейню, нехотя взял в руки газету. В глаза ему бросилось собственное письмо в «Гэзетт», столь усердно обструганное в редакции, что он узнал только свою подпись. На этой же странице была помещена статья о бое у Шолье. В ней расписывалось то, как счастливы были наши герои-моряки грудью встретить врага, который численно превосходил их то ли в восемь, то ли в двенадцать раз, что было для Джека Обри большой новостью. С какого потолка этот писака взял такие цифры? По-видимому, сложив все пушки и мортиры на батареях и на судах в бухте и разделив их на орудия «Поликреста». Но, помимо несколько извращенного представления о счастье, господин этот был, похоже, не дурак и кое-что понимал во флотском деле. «Капитан Обри, — писал он, — известен как офицер, который очень бережет жизнь своих матросов». «Совершенно верно», — согласился Джек. Далее журналист задавал вопрос, почему «Поликрест», со всеми его недостатками, был отправлен на верную гибель, хотя в Дюнах без дела стояли на якоре другие, куда более подходящие для такого горячего дела корабли, которые он перечислил. Потерю трети экипажа следовало объяснить. Ведь «Софи», под командой того же капитана, захватила «Какафуэго», потеряв убитыми всего лишь трех человек.
   «Отвечай, старый пес», — мысленно произнес Джек Обри, обращаясь к адмиралу Харту.
   Продолжая бродить, он подошел к западной части церкви, откуда доносились звуки органа, исполнявшего фугу с изящными вариациями. Обогнув ограду, он приблизился ко входу. Едва Джек вошел и сел на скамью, как орган, захрипев, смолк; какой-то толстый мальчишка вылез из дыры под чердачным помещением и, насвистывая, протопал к дверям. Для Джека Обри это было огромным разочарованием, он будто рухнул с неба на землю. Словно несущийся на всех парусах корабль разом потерял все мачты.
   — Какая досада, сэр, — произнес он, обращаясь к органисту, который спустился в тускло освещенное пространство храма. — Я так надеялся, что вы завершите исполнение.
   — Увы, для труб нет воздуха, — отвечал органист, пожилой священник. — Этот юный невежда отработал положенное время, и никакая сила на земле не могла его удержать. Но я рад, что вам понравился орган. Он создан отцом Смитом. Вы музыкант, сэр?
   — Всего лишь дилетант, сэр. Но я готов качать для вас мехи, если вы захотите продолжать. Было бы стыдно оставить Генделя без воздуха в подвешенном состоянии.
   — Неужели готовы? Вы очень любезны, сэр. Позвольте, я покажу вам ручку. Уверен, вы разбираетесь в таких делах. А я должен поспешить наверх, поскольку вскоре здесь состоится бракосочетание.
   Джек Обри качал мехи, а музыка звучала и звучала; мелодические переходы, сливаясь в мощную гармонию, причудливо взмывали вверх и завершились величественным финалом. Голосу органа благоговейно внимала юная пара: жених и невеста тихонько вошли в храм — с ними не было никого, кроме двух почтенных дам, — и теперь очень смущались. Они же не платили за музыку, рассчитывая на самую простую церемонию. У них были совсем юные, почти детские невинные лица, несмотря на то что невеста была на сносях. Священник приблизился к ним с очень строгим видом и перед началом обряда изрек, что цель их союза — рождение детей и лучше вступить в брак, чем гореть в аду.
   Когда церемония окончилась, они снова ожили, на их лица вернулся румянец, они улыбались и, похоже, были очень рады тому, что поженились, одновременно удивляясь произошедшему. Джек поцеловал порозовевшую невесту, пожал руку ее юному супругу и пожелал ему всяческих благ, после чего вышел на улицу, улыбаясь от удовольствия. «Как счастливы они будут, славные юные создания: взаимная поддержка, никакого злополучного одиночества — они будут вместе делить радости и печали. Милая девочка, в ней столько искренности — открытая, доверчивая. Брак великолепная вещь, не то что… Боже, да я нахожусь не на той стороне Сесил-стрит».
   Он было повернул, чтобы пойти назад, но столкнулся с шустрым юнцом, который бросился к нему, не обращая внимания на уличную сутолоку, с какой-то бумагой в руке.
   — Капитан Обри, сэр? — спросил юноша. Бежать на другую сторону было поздно. Джек оглянулся: неужели они собираются арестовать его при помощи одного молокососа? — В «Грейпс» мне сказали, ваша честь, что вы гуляете по герцогству. — В голосе его не было угрозы, лишь удовлетворение. — Надо было окликнуть вас, но я решил, что это неприлично.
   — Кто вы? — спросил Джек, все еще готовый к отпору.
   — Племянник Тома, ваша честь, посыльный из Адмиралтейства. Я должен передать вам вот это, — произнес он, протягивая Джеку Обри письмо.
   — Спасибо, дружок, — ответил капитан с облегчением. — Ты шустрый малый. Передай твоему дядюшке, что я признателен ему. А это тебе за труды.
   Улучив минуту, он бросился назад в Ланкастер, а оттуда в трактир «Грейпс». Заказав рюмку бренди, он сел, охваченный волнением, какое ему редко доводилось испытывать.
   — Напрасно вы раздухарились, сэр, — произнес Киллик, перехватив официанта на верху лестницы и отобрав у него рюмку. — Доктор велел вам держать себя в трезвости. А ты, увалень, живо топай на камбуз и тащи кварту портера для капитана, да смотри мне — не вздумай лить в него всякую дрянь.
   — Киллик, — схватился за голову Джек. — Черт бы тебя побрал. Ступай на кухню и попроси миссис Броуд подойти сюда. Миссис Броуд, что у вас на обед? Я страшно голоден.
   — Мистер Киллик говорит, что вам нельзя ни говядины, ни баранины, — отвечала миссис Броуд. — Но у меня есть филейная часть теленка и хороший кусок оленины. Сочный, молодой олешек.
   — Тогда, будьте любезны, оленину, миссис Броуд. И еще, будьте добры, принесите несколько перьев и чернила.
   — Это не жаркое, а поэзия, — произнес он, ни к кому не обращаясь, — нежный молодой олешек…
 

   «„Грейпс".
   Суббота
   Дорогой мой Стивен,
   Поздравьте меня с производством в капитаны первого ранга! Я даже не предполагал такой удачи, хотя лорд Мелвилл встретил меня весьма любезно. Неожиданно он достал приказ, подписал его, запечатал в пакет и передал мне, указав, что сей рескрипт вступает в силу 23 мая. Это было не менее ошеломительно, чем бортовой залп трехпалубника в упор, — разница только в результате. Я так растерялся, что не сразу пришел в себя. Когда добрался до „Грейпс", то расцвел как роза — настолько был счастлив. Как мне хотелось, чтобы вы присутствовали при этом. Я отпраздновал это событие квартой мерзкого портера и вашей микстурой, после чего сразу свалился с ног — так устал.
   Однако нынешним утром я чувствовал себя гораздо лучше и в савойской церкви произнес лучшие слова в своей жизни. Священник исполнял фугу Генделя, но мальчишка, работавший с мехами, удрал, и я сказал, что было бы жаль оставить Генделя в подвешенном состоянии, но без воздуха, и я качал мехи. Ранее мне не удавалось столь удачно сострить экспромтом! Я старательно закачивал в орган воздух, с трудом воздерживаясь от смеха и курения. Быть может, мое остроумие стимулируется продвижением по служебной лестнице?
   Но затем вы едва не лишились своего пациента. Как дурак, я нарушил границы заповедника. И вдруг мне на голову сваливается какой-то мальчишка, наставляет на меня бумагу и говорит: „Капитан О.!" Я себе сразу сказал: „Вот тебе и конец, Джек. Ты попался". Оказалось, это было просто распоряжение явиться на борт „Резвого".
   Мне дают его во временное командование, и, разумеется, как исполняющий обязанности капитана, я не вправе брать на службу друзей; но я прошу вас, мой дорогой Стивен, сопровождать меня в качестве гостя. Наши соратники будут вознаграждены: Паркер получает в командование „Фанчуллу" вместо меня, что является величайшей несправедливостью. Зато я позаботился о матросах „Поликреста", под пятою Паркера никто из них не останется. Прошу вас, приезжайте. Вы себе не представляете, как я буду рад. Проявляя свой эгоизм до конца, позволю себе сказать, что после вашего лечения я никогда не доверюсь обыкновенному костоправу, а здоровье мое, Стивен, далеко не отличное.
   Фрегат великолепный, с прекрасной репутацией. Полагаю, что нас пошлют в Вест-Индию. Представьте себе экзотических птиц, макрель, черепах и пальмы!
   Посылаю к вам с письмом Киллика, страшно рад отделаться от него: ложка, которой этот злодей пичкает меня микстурой, в его руках напоминает нож у горла. Ко всему, он отправит наш багаж в Нор. В воскресенье я обедаю у лорда Мелвилла. Роберт отвезет меня к нему в своем двухколесном экипаже, и вечером я вернусь на корабль, не появляясь в гостинице. Затем, клянусь богом, ноги моей не будет на берегу до тех пор, пока я не смогу сойти на него, не опасаясь угодить в дом предварительного заключения, а затем в долговую тюрьму.
   Ваш преданнейший…»

 
   — Киллик! — закричал Джек Обри.
   —Сэр?
   — Ты трезв?
   — Как судья, сэр.
   — Тогда сложи в сундук все, кроме моего мундира и парадной шпаги, отвези его в Нор, погрузи на «Резвого» и передай старшему офицеру, что я прибуду на фрегат в воскресенье вечером в качестве временного командира. Затем отправляйся в Дюны, передай это письмо доктору, а это — Паркеру. В нем хорошие новости для него, поэтому вручи ему собственноручно. Если доктор решит прибыть на «Резвый» — бери его сундучок и все, что он захочет, — будь то чучело кита или двуглавая обезьяна, забрюхатевшая от боцмана. Захвати, конечно, мой морской сундучок и то, что мы спасли с «Поликреста». Повтори инструкцию… Хорошо. Вот то, что тебе понадобится для поездки. А вот еще пять шиллингов, чтобы ты купил себе приличный цилиндр. Старый можешь выбросить в Темзу. Я не пущу тебя на «Резвый» без приличного головного убора. И обзаведись уж заодно новой курткой. Это же приличный корабль.
   Действительно, фрегат оказался, может быть, даже чересчур приличным. Двуколка Роберта потеряла колесо, укатившее в канаву, и Джек Обри был вынужден идти пешком под яркими лучами утреннего солнца по заполненным народом улицам Чатама — трудное испытание после трудной ночи. Но это было пустяком по сравнению с предстоящей встречей доктора Мэтьюрина на воде, поскольку Стивен решил отчалить от берега приблизительно в то же самое время, хотя и с другого места, и их пути должны были пересечься приблизительно в трех восьмых мили от борта фрегата. Стивен добирался до корабля на одном из катеров «Резвого», гребцы которого, подняв весла, приветствовали Джека Обри, плывшего с наветренной стороны на ялике. Стивен все время что-то приветственно кричал. Джек Обри заметил ошарашенный взгляд Киллика, обратил внимание на каменные лица мичмана и гребцов в шлюпке, на широкую улыбку Мэтью Париса, бывшего матроса «Поликреста», вестового Стивена, некогда бывшего ткачом, но до сих пор не ставшего моряком и не научившегося отличать своими близорукими глазами общественное имущество от собственного. Когда Стивен поднялся с банки и принялся кричать ему, Джек заметил, что тот вырядился в какое-то коричневое одеяние немыслимого покроя. Оно было ему тесно, и бледное, радостное лицо доктора над высоким вязаным воротником казалось неестественно большим. Он производил впечатление смеси исхудавшей обезьяны и тощего червового валета, с зубом нарвала в руках. Спина и плечи капитана Обри были совершенно неподвижны, он изображал улыбку и даже воскликнул:
   — Доброе вам утро… да… нет… ха-ха. — Затем, придав своему лицу строгое и невозмутимое выражение, он вдруг подумал о Стивене: «Неужели пьян?»
   Он стал подниматься по трапу, который после «Поликреста» показался ему бесконечным. Раздалось завывание команд, стук башмаков и клацанье мушкетов — это морские пехотинцы взяли оружие на караул, — и Джек Обри оказался на палубе.
   Царство математического расчета, четкий порядок на баке и корме; он редко видел на шканцах более великолепное сочетание синего и золотого; даже гардемарины были в шляпах набекрень и белоснежных панталонах. Офицеры, сняв головные уборы, стояли как статуи. В ряд выстроились флотские лейтенанты, лейтенанты морской пехоты, затем штурман, судовой врач, казначей и двое в черном — несомненно, капеллан и учитель. Тут же находился целый выводок юных джентльменов, один из которых, трехлетний малыш в три фута ростом, сунул в рот большой палец, ничуть не портя картину, где горели золотые позументы, белая как слоновая кость палуба, и даже черные как смоль швы, казалось, испускали сияние.
   Джек Обри приподнял треуголку на дюйм или около того (ему мешала повязка), приветствуя находящихся на шканцах.
   — Ну и аспида нам всучили, — шепотом произнес старшина фор-марсовых.
   — Гордец, и, поди, три шкуры драть будет, — отвечал старшина шкотовых.
   Вперед шагнул старший офицер — серьезный, суровый, высокий худой джентльмен.
   — Добро пожаловать на борт, сэр, — произнес он. — Меня зовут Симмонс.
   — Благодарю вас, мистер Симмонс. Доброе утро, джентльмены. Мистер Симмонс, будьте добры, представьте мне господ офицеров. — Поклоны, вежливые фразы. Все были довольно молоды, кроме казначея и капеллана. Их любезность была сдержанной, а от учтивости веяло холодком.
   — Великолепно, — сказал, обращаясь к старшему офицеру, капитан. — Общую перекличку проведем, когда пробьет шесть склянок, если не возражаете. Затем я сам прочту приказ о моем назначении. — Перегнувшись через борт, он крикнул: — Доктор Мэтьюрин, вы не подниметесь на борт? — Трап остался для Стивена таким же камнем преткновения, каким был в начале его флотской карьеры, поэтому ему понадобилось немало времени, чтобы, сопя, вскарабкаться наверх при поддержке измученного Киллика. Эта сцена нашла на шканцах благодарных зрителей. — Мистер Симмонс, — произнес Джек Обри, сверля его тяжелым взглядом. — Это мой друг, доктор Мэтьюрин, он будет сопровождать меня. Доктор Мэтьюрин, мистер Симмонс, старший офицер «Резвого».
   — К вашим услугам, сэр, — сказал Стивен с поклоном, отставив ногу назад.
   По мнению Джека Обри, это была сущая мука для человека, облаченного в такой тесный костюм. Вначале появление доктора было встречено с благородной сдержанностью. Но после того как мистер Симмонс сухо поклонился ему со словами: «Ваш покорный слуга, сэр», Стивен, желая быть любезным, произнес: «Что за великолепный корабль, такие просторные палубы. Можно подумать, что находишься на борту „индийца"». В ответ послышался безудержный детский хохот, но тотчас оборвался, сменившись рыданиями и воем, которые быстро затихли в люке сходного трапа.
   — Может быть, вам будет угодно пойти в каюту? — спросил Джек Обри, стиснув локоть доктора железными пальцами. — Ваши вещи будут доставлены на борт, не беспокойтесь.
   — Я сам позабочусь о них, сэр, — произнес старший офицер.
   — О, мистер Симмонс, — воскликнул Стивен, — скажите им, пожалуйста, чтобы они были поаккуратнее с моими пчелами.
   — Разумеется, сэр, — вежливо наклонил голову Симмонс.
   В конце концов, капитан утащил доктора в кормовую каюту — изящно спланированное, без лишней мебели, просторное помещение с плавной кривизной балконных окон, где, кроме большой пушки на каждом борту, почти ничего больше не было. Стало ясно: капитан Хамонд сибаритом не был. Джек Обри сел на рундук и стал разглядывать костюм Стивена. Даже издали этот наряд выглядел ужасно, а вблизи оказался и того хуже.
   — Стивен, — произнес он. — Слышите, Стивен?.. Входите!
   Это был Пэрис, державший в руках обшитый парусиной ящик. Подскочив к Пэрису, Стивен чрезвычайно осторожно взял ящик, положил на стол и прижался к нему ухом.
   — Послушайте, Джек, — сказал доктор, блаженно улыбаясь. — Прижмитесь к нему плотнее ухом и слушайте, когда я постучу. — Из ящика тотчас послышалось гудение. — Вы слышали? Это значит, с их маткой ничего не произошло. Но мы должны сейчас же вскрыть его. Пчелам нужен воздух. Видите? Стеклянный улей. Разве не хитро придумано? Я всегда мечтал держать пчел.
   — Скажите, бога ради, как вы собираетесь пасечничать на военном корабле? — воскликнул капитан. — Где ваши пчелы найдут цветы — в море? Чем они будут питаться?
   — Можно наблюдать каждое их движение, — отвечал Стивен, словно зачарованный прижавшись к стеклу. — Что касается кормежки, не беспокойтесь, они будут питаться вместе с нами. Им будет достаточно блюдца сахара, которое мы будем давать им через определенные промежутки времени. Уж если изобретательности месье Юбера хватает на то, чтобы держать пчел, хотя он слеп, бедняга, то неужели мы не найдем им места в просторной шебеке?
   — Это фрегат.
   — Не придирайтесь к мелочам, ради бога. Вон матка! Посмотрите на матку!
   — И сколько тварей там может быть? — спросил Джек Обри, с трудом сохраняя невозмутимый вид.
   — Думаю, тысяч шестьдесят или около того, — небрежно отвечал Мэтьюрин. — А когда начнется шторм, мы их подвесим. Это предотвратит ненужное боковое перемещение улья.
   — Предусмотрительный вы наш, — сказал капитан. — Что же, придется терпеть и пчел, подобно Дамону и Пифагору. Да и то сказать — подумаешь, каких-то шестьдесят тысяч жал в одной каюте. Но вот что я вам еще скажу, Стивен. Кое-что вы упустили из виду.
   — Вы хотите сказать, что пчелиная матка девственница? — спросил Стивен.
   — Не знаю. На самом деле я хотел сказать, что это образцовый фрегат.
   — Рад слышать. Поглядите, она откладывает яйцо! Так что насчет ее девственности можете не беспокоиться, Джек.
   — И экипаж на фрегате особенный. Вы не заметили, в каком виде предстали моряки, когда мы появились на борту? Точь-в-точь адмиральский, вернее, королевский смотр.
   — По правде говоря, не заметил. Скажите, дружище, вас что-то беспокоит?
   — Стивен, бога ради, снимите с себя эту штуковину.
   — Мое вязаное трико? Значит, вы обратили на него внимание? А я про него и забыл, иначе указал бы вам на его достоинства. Вы когда-нибудь видели нечто более рациональное? Смотрите, я могу обнажить голову, то же самое можно сказать о ногах и руках. Теплый костюм и в то же время не стесняющий движений. И, прежде все-го, обеспечивающий здоровье: нигде не трет! Пэрис, который когда-то был ткачом, связал его по моему эскизу. Сейчас он вяжет такой же для вас.
   — Стивен, вы премного меня обяжете, если отберете его у него. Знаю, я поступаю не по-философски, но здесь я временный командир и не хочу, чтобы надо мной смеялись.
   — Но вы же сами часто говорили: не имеет значения, что человек надевает в море, и сами появляетесь в нанковых штанах, на что я бы никогда, никогда не осмелился. А это трико, — с разочарованным видом он оттянул на животе ткань, — сочетает в себе шерстяную фуфайку и не мешающие движениям панталоны.
 
   «Резвый» оставался в составе действующего флота и в мирное время; его экипаж тянул общую лямку много лет. Офицеры почти не менялись, и на корабле постепенно сложился свой уклад. Каждый корабль в известной степени можно уподобить отдельному королевству с собственными порядками, традициями и нравами. Это особенно касалось тех кораблей, которые выполняли самостоятельные задачи вдали от адмиралов и остального флотского начальства, а «Резвый» как раз несколько лет подряд служил в Ост-Индии. Возвращаясь оттуда в начале возобновившейся войны, близ мыса Финистерре он за один день захватил два французских торговых судна. После того как экипажу были выплачены призовые, капитану Хамонду не составило никакого труда набрать новую команду, поскольку большинство его матросов вновь поступили к нему на службу; пришлось даже отклонять услуги добровольцев. Джек Обри прежде встречался с ним раз или два — это был рано поседевший спокойный, рассудительный господин лет сорока с небольшим, лишенный чувства юмора и воображения, но увлеченный гидрографией и научными основами плавания под парусами. Для капитана фрегата он был чуть староват. Встретив его в обществе лорда Кокрейна, Джек Обри счел его несколько бесцветным по сравнению с полным энергии высокородным хозяином.
   Первое впечатление от «Резвого» у Джека Обри не изменилось после переклички и знакомства с экипажем. Совершенно очевидно, это был образцовый корабль с прекрасно вышколенной командой настоящих военных моряков; пожалуй, таким кораблем легко командовать — судя по поведению матросов и многочисленным мелочам, заметным внимательному глазу опытного моряка. Командовать им было легко, но при этом в иерархии не было разболтанности, и между нижними чинами и офицерами существовала должная дистанция. Сидя в каюте со Стивеном в ожидании ужина, Джек Обри думал о том, как этому кораблю удалось приобрести репутацию образцового. Совершенно очевидно, это не объяснялось его внешним видом: хотя все на нем поддерживалось в идеальном состоянии, как и должно быть на военном корабле, никто не стремился к показухе, ничего сверхординарного он не заметил, не считая огромных реев и белых манильских тросов. Корпус фрегата и крышки портов были покрашены шаровой краской; охрой была проведена полоса, выделявшая ряд пушек. Все тридцать девять орудий были темного цвета, и единственным предметом из бронзы была рында, сиявшая как начищенное золото.