Страница:
После раннего обеда вторую половину дня Джек провел в койке, лежа на спине и храпя с такой силой, что даже те матросы, которые находились у рынды, перемигивались и посмеивались, а миссис Лэмб, качая головой, тихим голосом сообщила жене сержанта морской пехоты, до чего же ей жаль бедняжку миссис Обри. Но при построении Джек был на ногах. Поскольку обе подвахты вызывались ночью, вечер он посвятил очень популярному и необременительному учению: матросы и морские пехотинцы стреляли из мушкетов по бутылкам, подвешенным к ноку фока-рея. Когда барабанщик наконец ударил отбой, Джек удивил Пуллингса и Моуэта, заметив, что завтра, вероятно, они начнут окраску судна. В том, чтобы шкрабить палубы, особого смысла не было, поскольку смола в пазах еще слишком мягка, но было бы очень неприятно, если бы какой-то «купец» или португальский военный корабль увидел «Сюрприз» в его нынешнем плачевном состоянии.
Это было сущей правдой. Хотя каждое утро, когда появлялась такая возможность, за борт спускалась шлюпка, старшина которой и его помощники смывали с бортов швабрами все, что только можно смыть: смолу, вар, пек, маслянистые пятна, испорченный нарядный «нельсоновский» бордюр в виде шашечек и ободранная краска не порадовали бы глаз любящего свой корабль старшего офицера. Но такого рода делами обычно занимались позднее, когда появлялась вероятность, что качество окраски заставит всех зрителей разинуть рты от восхищения. В настоящее же время «Сюрприз» находился более чем в пятистах милях от ближайшей точки побережья Бразилии. Кроме того, окраска корабля всегда означает снижение скорости хода, и хотя ее следовало завершить до того, как они достигнут глубин, измеряемых ручным лотом, Пуллингс рассчитывал, что капитан задержится по эту сторону экватора лишь в случае ливневого шквала, для того чтобы наполнить водой многочисленные пустые бочки. Однако они с Моуэтом с младых ногтей воспитывались в условиях, исключавших сомнения в справедливости отданных распоряжений, поэтому офицеры ответили: «Есть, сэр!» — хотя и с едва заметным колебанием.
Доктор Мэтьюрин был более свободен в своих мнениях. Придя вечером в капитанскую каюту, он дождался, когда Джек Обри закончит исполнять затейливое рондо, и затем спросил:
— А разве мы не станем спешить, чтобы пересечь завтра экватор, сэр?
— Не станем, — с улыбкой ответил капитан. — Если этот ветер продержится, а он почти наверняка станет вести себя как истинный пассат, то я надеюсь в воскресенье пересечь экватор на двадцати девяти градусах западной долготы. Так что завтра вы окажетесь совсем рядом со знакомыми вам скалами Сан-Паулу.
— Неужели правда? Отличная новость! Надо будет обрадовать бедного отца капеллана. Скажите, а что за рондо вы исполняли?
— Рондо Молтера.
— Молтера?
— Да. Вы знаете Молтера Болтера. Вы наверняка слышали о Молтере Болтере! Ха-ха-ха! — Перестав наконец смеяться, Джек вытер глаза и чихнул. — На меня словно бы озарение нашло, будто бенгальский огонь вспыхнул. Господи, ну что я за трепло! И когда я только поумнею? Молтер Болтер… Надо будет повеселить Софи. Я пишу ей письмо, чтобы отправить его с каким-нибудь «купцом», направляющимся домой, если встретим его на следующей неделе у бразильских берегов, что вполне возможно. Молтер Болтер, надо же!
— Кто говорит загадками, тот и в карман к тебе запросто залезет, — отозвался Стивен. — Вы со своими отговорками совсем заморочили мне голову. Да кто он такой, этот Молтер? — спросил доктор, беря в руки аккуратно переписанную партитуру.
— Иоганн Мелхиор Молтер — немецкий композитор прошлого века, — уже серьезно ответил Джек. — Наш приходской священник очень высокого мнения о нем. Я переписал это произведение, куда-то его заложил и обнаружил его всего десять минут назад под нашим Корелли до-мажор. Кстати, не желаете сыграть Корелли сейчас, в столь знаменательный день?
Но следующий день никто бы не назвал знаменательным. «Сюрприз» обвешался беседками с обоих бортов, и все матросы принялись шкрабить краску, сбивать молотками ржавчину с железных деталей корпуса, а затем красить их и чернить. Рано утром Стивен сообщил отцу Мартину о том, что они приближаются к скалам Сан-Паулу, где в соответствующее время года гнездятся не только всевозможные виды крачек, но и два вида олуш — бурая и гораздо более редкая синелицая олуша. Время не было соответствующим, но какая-то надежда увидеть отставших птиц была. Освободившись от своих обязанностей, доктор и капеллан захватили с собой стулья, выбрали удобные места для наблюдения и принялись отыскивать в подзорные трубы олуш, разглядывая скалы, одиноко возвышавшиеся над поверхностью океана.
Не успели они просидеть и десяти минут, как их попросили отодвинуться: «Осторожно, тут окрашено, сэр, ради бога, не испортите краску!» Когда же они были прижаты к изящной резьбе кормовых поручней, то услышали, что могут побыть там немного, но трогать ничего нельзя. Ни в коем случае нельзя было даже дышать на сусальное золото, пока не высох белок, не говоря уже о том, чтобы класть подзорные трубы на фальшборт. Даже со шлюпки им было бы удобнее выцеливать в окуляры птиц, хотя в ярде над уровнем моря дальность горизонта не превышала трех миль. Но шлюпки были подняты на борт судна для шкрабки и окраски. Когда же натуралисты попытались отстоять свои права, им посоветовали не поднимать хвост и запомнить, что тут корабль, а не плавучий зверинец.
Не кто иной как Кэлами посоветовал им подняться на фор-марс, откуда (поскольку фор-марсель был убран) можно было обозреть чуть ли не весь шар земной. Он помог им подняться, усадил их с удобством на сложенные лисели, которые там хранились, принес подзорные трубы и по соломенной шляпе каждому, чтобы ученые мозги не расплавились под отвесными лучами гигантского солнца, жаркого как топка, а также целый карман сушеных хлебных обрезков, известных как «мичманские орехи», чтобы заморить червячка, поскольку, скорее всего, обед будет поздним.
С этого наблюдательного пункта они впервые заметили птицу-фрегата, а затем, услышав крик впередсмотрящего, сидевшего на грот-брамсель-рее, увидели белую отметину на горизонте в тот момент, когда на зюйд-весте над водой выступили скалы Сан-Паулу.
— Ого! — произнес отец Мартин, поднеся подзорную трубу к своему единственному глазу и старательно наводя окуляр на фокус. — Неужели же это?.. — В сторону корабля устремился строй крупных птиц, летевших довольно быстро и не слишком высоко. В сотне ярдов по правому траверзу они замедлили полет, застыли в воздухе, а затем одна за другой, по примеру атлантических олуш, принялись нырять, поднимая тучи брызг. Вынырнув, они вновь взлетали, кружили, опять ныряли еще некоторое время, а затем все разом устремились на норд-ост.
Отец Мартин сделал перерыв. Опустив подзорную трубу, он повернул к Стивену сияющее лицо.
— Я видел синелицую олушу, — произнес он, тряся доктора за руку.
Задолго до того, как пробило семь склянок, матросы, благоухая скипидаром, отправились есть свой обед, источавший тот же запах. Спустя полчаса заполнилась и кают-компания, откуда громко раздавалась удалая песня. Вскоре на марсе появился посыльный, оповестивший обоих наблюдателей, что их ждут за столом.
— Передайте от меня благодарность капитану Пуллингсу, — отозвался Стивен, — и скажите, что я буду только к ужину.
Отец Мартин сказал то же самое, и оба возобновили созерцание бесплодных островов, которые были уже совсем рядом.
— Ни былинки, ни листочка, — заметил Стивен. — И ни капли влаги, кроме той, что проливается с неба. Птицы, что слева, думаю, всего лишь глупыши; но та, что на самом верхнем валуне, — это олуша, мой дорогой, бурая олуша. Бедняжка не очень похожа на себя, потому как линяет, но все-таки это настоящая бурая олуша. А белые пласты на скалах — это, разумеется, птичьи испражнения, местами достигающие нескольких футов в толщину. От них так несет аммиаком, что просто задыхаешься. Однажды, когда птицы высиживали птенцов, я был на этих островах. Яйца попадались на каждом шагу, а птицы были совсем ручные — хоть в руки бери.
— Как вы полагаете, капитан не остановится хотя бы на полчаса? — спросил отец Мартин. — Представьте себе, какие там могут быть жуки. Нельзя ли объяснить ему?..
— Мой бедный друг, если что-то и может сравниться с тупым безразличием морского офицера к птицам, так это его столь же тупое безразличие к жукам. Вы только посмотрите на эти свежевыкрашенные шлюпки. Сейчас мы развиваем скорость в пять узлов, а тогда я смог высадиться на берег только потому, что стоял штиль, было воскресенье и один офицер очень любезно доставил меня на остров на шлюпке. Его звали Джеймс Николе. — Он вспомнил беднягу Джеймса, который утопился возле той скалы, что осталась в миле от них. Несчастный моряк поссорился с женой и тщетно пытался помириться с ней. От Николса Стивен в мыслях перешел к браку вообще — этому сложному социальному институту. Он слышал о породе ящериц, живущих на Кавказе, которые размножаются партеногенетически, без всяких сексуальных отношений со всеми сопутствующими им сложностями. Их научное наименование Lacerta saxicola. Брак с его печалями, заботами и непрочными радостями занял мысли доктора, и он ничуть не удивился, когда тихим, доверительным тоном отец Мартин сообщил ему, что давно привязался сердцем к дочери одного настоятеля, молодой особе, с братом которой он увлеченно занимался ботаникой в университете. Она занимала более высокое, чем он, положение в обществе, и ее подруги смотрели на него неодобрительно. И все-таки благодаря тому, что дела отца Мартина пошли в гору (теперь его годовой доход составлял 211 фунтов 8 шиллингов), он подумывал о том, чтобы просить ее руки. Однако его тревожили сомнения. Одно из них заключалось в том, что ее подруги могли счесть, что даже 211 фунтов 8 шиллингов — сумма недостаточная. Вторым была его внешность: несомненно, Мэтьюрин заметил, что у него всего один глаз, что, несомненно, говорило не в его пользу. Ко всему прочему, он не мог должным образом выразить свои чувства в письме. Нельзя сказать, чтобы отцу Мартину было чуждо сочинительство, но в эпистолярном жанре он не силен. Быть может, Мэтьюрин будет настолько любезен, что согласится взглянуть на его послание и даст ему откровенную оценку?
Солнце нещадно нагревало фор-марс. Бумага в руке Стивена скручивалась, и настроение его постепенно падало. Отец Мартин был на редкость славный, умный, начитанный человек, но когда он принимался писать, то будто вставал на необычайно высокие ходули и от этого неудобства время от времени впадал в развязность, создавая тем самым поразительно искаженное представление о себе. Стивен вернул письмо со словами:
— Написано действительно очень изящным стилем, с необычайно красивыми оборотами, которые, я уверен, тронут сердце любой дамы. Но, дорогой мой отец Мартин, позвольте мне сказать, что весь ваш подход ошибочен. Вы только и делаете, что извиняетесь. С начала до конца вы держитесь чрезвычайно приниженно. У меня в голове вертится одна цитата, которую, как и имя ее автора, я не могу вспомнить. Смысл ее в том, что даже самая добродетельная женщина презирает мужчину, страдающего бессилием. А разве все это самоуничижение не наводит на такую мысль? Убежден, что наилучший способ сделать предложение — кратчайший. Надо написать очень простое, предельно внятное письмо примерно такого содержания: «Моя дорогая мадам, прошу удостоить чести выйти за меня замуж. Остаюсь, дорогая мадам, с совершенным к Вам почтением. Ваш покорный слуга». Письмо выражает самое существо дела. На отдельном листке, возможно, стоит указать свой доход, на что обратили бы внимание друзья этой дамы, наряду с выражением готовности выполнить те условия, какие они могут считать нужными.
— Возможно, и так, — ответил отец Мартин, складывая письмо. — Возможно, и так. Премного благодарен вам за совет.
Однако не требовалось большой проницательности, чтобы понять, что он остался при своем мнении, что он по-прежнему цеплялся за свои тщательно взвешенные периоды, свои сравнения, метафоры и прочие разглагольствования. Он показал письмо Мэтьюрину отчасти в знак доверия и уважения, будучи искренне привязанным к нему, и отчасти из расчета, что Мэтьюрин, похвалив его послание, возможно, добавит несколько ловких фраз. Подобно большинству заурядных авторов, отец Мартин не нуждался ни в каком откровенном мнении, которое расходилось бы с его собственным.
— Действительно, до чего же удивительно верный голос у мистера Холлома, — помолчав, произнес капеллан. — Истинный подарок для любого церковного хора. — После этого оба принялись обсуждать жизнь судовых капелланов, врачей и различные обстоятельства на самом «Сюрпризе». Он продолжал: — Этот корабль не похож ни на один из тех, на которых я служил. Никто не истязает матросов палками и линьками, нет рукоприкладства, почти не слышно грубых слов. Если бы не эти злополучные матросы с «Дефендера» и не их ссоры со старой командой «Сюрприза», то, пожалуй, не было бы и телесных наказаний. По крайней мере, не было бы той бесчеловечной порки, которую мы наблюдали. Этот корабль разительно отличается от того, на котором я служил прежде: там порку устраивали чуть ли не каждый день.
— Совершенно верно, — отозвался Мэтьюрин. — Но следует учесть, что матросы «Сюрприза» плавают вместе много лет. Все они военные моряки, а не люди с сухопутья и уж вовсе не любимчики лорд-мэра. Все они достаточно опытные мореходы, которые работают дружно и которым не нужно палки. Никто никого не пугает, не оскорбляет, никому не угрожает, как это принято на не столь счастливых кораблях. Но, увы, «Сюрприз» вовсе не типичное явление для военного флота.
— Действительно, — согласился отец Мартин. — Но даже здесь грубость в порядке вещей. Если бы так обращались ко мне, это было бы невыносимо.
— Вы имеете в виду обращение: «Эй вы, косолапые псы, грязные ублюдки»? Просто увалень Дэвис и его помощники, не прибегая к помощи закрепленного за ними гардемарина, попытались протащить на корму легкий трос, чтобы повесить беседку, но сделали это не так, как приказали, а как им самим вздумалось. Ну, и зацепили гафель лиселя, после чего и послышалось это жаркое приветствие со шканцев. Конечно, слова грубые, но, ей-богу, от мистера Обри они стерпели бы и не такую брань, лишь снисходительно улыбнувшись да покачав головой. Он один из самых решительных боевых командиров, а решительность — это качество, которое матросы ценят выше всего. Они продолжали бы молиться на него, даже если бы он драконил их почем зря. Но капитана Обри никак нельзя упрекнуть в несправедливости.
— Что правда, то правда. Это чрезвычайно благородный, достойный господин, — согласился отец Мартин, перегнувшись через ограждение, чтобы разглядеть последний из островков, оставшийся в жарком мареве далеко за кормой. — И все-таки какая несгибаемость… Пройдя по океану пять тысяч миль, он не мог уделить наблюдениям и пяти минут. Но я вовсе не жалуюсь, это было бы черной неблагодарностью после того, как я увидел синелицую олушу, вернее шесть синелицых олуш. Прекрасно помню, как вы меня предупреждали, говоря, что для натуралиста жизнь на корабле — это девятьсот девяносто девять упущенных возможностей и одна, которой, быть может, удастся воспользоваться. Однако нечистый напоминает, что завтра мы станем на плавучий якорь и будем оставаться в таком неподвижном состоянии бог знает сколько времени: предстоит церемония перехода через экватор.
Впрочем, церемония оказалась довольно чинной, поскольку, по исключительно редкому стечению обстоятельств, она выпала на воскресенье, когда на палубе был водружен алтарь. Еще более редким обстоятельством было то, что она происходила на свежевыкрашенном корабле, где все матросы помнили, что на них праздничная одежда, а краска еще не высохла, швы только что промазаны пеком и над самыми вельсами нанесен слой черни. Кроме того, отец Мартин прочитал проповедь, составленную преподобным Донном, а хор исполнил несколько удивительно трогательных гимнов и псалмов. В разноплеменной команде были африканцы, поляки, голландцы (довольно многочисленная группа), латыши, малайцы и даже, как было установлено по судовой роли, один немой финн. Однако большинство экипажа составляли англичане, причем исповедовавшие англиканскую веру. Богослужение велось на английском, а не на непонятной матросам латыни, и тронуло все сердца. Всеобщее настроение, в целом, оставалось серьезным даже после воскресного пудинга с изюмом и грога, а немногим чересчур разгулявшимся ребятам готовые навести порядок то и дело напоминали: «Не испорти краску, корешок, не лезь куда не надо, черт бы тебя побрал!»
«Сюрприз» вновь поставил фор-марсель и лег в дрейф почти на линии экватора. На борт корабля поднялся Нептун со своей свитой и стал обмениваться традиционными приветствиями и остротами с капитаном, а от тех, кто никогда прежде не пересекал экватор, потребовал выкупа, угрожая строптивым обритием головы. Отец Мартин и гардемарины заплатили выкуп, а остальных (все сплошь бывшие матросы «Дефендера») привели к лохани. Но особого рвения среди цирюльников не наблюдалось, поскольку все время слышались окрики: «Не испорти краску, Джо!», а непристойные шутки, обычно произносившиеся Нептуном, звучали редко из-за воскресного дня и присутствия капеллана. Вскоре церемония закончилась, никто не пострадал, однако у всех осталось чувство неудовлетворенности. Но дело исправил концерт, устроенный вечером, — первый концерт в Южном полушарии. Пели все матросы, а потом кок Оридж мощным голосом исполнил песню «Британские моряки»:
Оставьте, юные глупцы, свои мечты о море,
Иначе принесете вы родным одно лишь горе.
Отец Мартин не бывал ни на Канарах, ни на островах Зеленого Мыса, ни даже на скалах Сан-Паулу. Похоже на то, что ему не удастся побывать и на землях Нового Света. Пять суток спустя, на рассвете, с «Сюрприза» увидели мыс Сент-Рок — далекую, едва заметную полоску, после чего свернули в сторону более оживленных маршрутов, куда течения и местные ветра привлекали многие суда, шедшие из Северной Америки и Вест-Индии к югу от Ресифи, мористее note 21 широкой дельты реки Сан-Франсиску. Причем шедшие с точки зрения моряка совсем близко от берега. Землю можно было заметить, забравшись на топ мачты, она имела вид узкой полоски и отличалась от облаков более четкой формой. Здесь-то Джек и намеревался подстеречь «Норфолк», выставив подальше от берега капитанский катер, а за ним баркас, с которыми он должен был поддерживать визуальную связь. Он занимал избранную позицию уже в течение нескольких часов, когда в лучах утреннего солнца появилась «Любезная Катерина», направлявшаяся домой, в Лондон, со стороны устья реки Ла-Плата. У капитана «Катерины» не было ни малейшего желания встречаться с командиром «Сюрприза», так как он прекрасно понимал, что тот может заставить его отдать нескольких лучших матросов. Но у него не оставалось выбора: у Джека Обри были барометр, гораздо более быстроходный корабль и в десять раз большее количество матросов для того, чтобы поставить паруса. Капитан «Катерины» поднялся на борт фрегата с кислым лицом и судовыми документами, но ушел с довольным видом и в подпитии, поскольку Джек, как в силу характера, так и руководствуясь определенной политикой, всегда щедро угощал капитанов торговых судов. На «Катерине» не видели и не слышали ни о «Норфолке», ни о каком другом американском корабле в южных водах. Никаких разговоров о них не было ни в Монтевидео, ни на острове Санта-Катарина, ни в Рио или Бахии. Капитан «Катерины» внимательно отнесся к письмам «Сюрприза», сразу поместил их в почтовый ящик и пожелал всем счастливого возвращения.
В течение дня Джеку попались еще четыре судна, или барка, которые сообщили ему то же самое, что и лоцман, который подошел узнать, не нужна ли им проводка вверх до Пенедо. Ступив на палубу фрегата, лоцман напугал находившихся на шканцах, издав радостный вопль и принявшись целовать мистера Аллена в обе щеки — однажды штурман долгое время жил в доме отца лоцмана в Пенедо, поправляясь после болезни желудка. Но лоцман тотчас же завоевал всеобщее расположение, заверив капитана Обри, что ни один военный корабль не прошел бы мимо мыса так, чтобы он, лоцман, его не заметил. Тревога, терзавшая Джека, рассеялась, уступив восхитительному чувству облегчения: хотя он непозволительно долго добирался сюда, выяснилось, что он опередил американца.
— Великолепно, — заявил он, обращаясь к Пуллингсу и Моуэту. — Думаю, что нам придется крейсировать здесь меньше недели, даже если «Норфолк» задержался из-за слабых ветров. Если мы станем держаться на достаточном расстоянии от берега с таким расчетом, чтобы двуглавый холм находился у нас по траверзу, американец должен будет пройти достаточно близко к берегу, что позволит нам воспользоваться течением и погодными условиями, а уж тогда мы им покажем, где раки зимуют. Не думаю, что американец захочет уклониться от сражения, тем более что будет находиться с наветренной стороны от нас.
— А как с водой?.. — заикнулся было Пуллингс.
— Конечно же, вода первое дело, — согласился Джек. — Но если беречь воду, нам ее хватит на неделю. К тому же в здешних широтах в это время года не проходит и недели без проливного дождя. Надо заранее приготовить бочонки и тенты, чтобы не замешкаться. Если же дождей не будет, то штурман знает удобное место для приема воды недалеко отсюда вверх по реке. А чтобы не пропустить неприятеля, выставим дозор на шлюпках. Даже если «Норфолк» и проскользнет мимо, то далеко он не оторвется. Не успеет опомниться, как мы обрушимся на него.
Дни тянулись медленно — невероятно жаркие дни, отчего всех ужасно мучила жажда. Некоторые, правда, наслаждались жарой, в их числе Стивен и финн, который впервые после того, как они вышли из Гибралтара, молча снял меховую шапку. Зато мистер Адамс задыхался и обливался потом, поэтому его пришлось посадить в гамак, натянув над ним тент. Миссис Хорнер совершенно утратила свою привлекательность: она пожелтела и похудела. Все заметили, что стушевался и ее менестрель: не были слышны ни «Цветы срывают в мае», ни «Июньская роза», стихли и пламенные аккорды испанской гитары. Да и сама преступная любовная связь больше не вызывала острого общего интереса, отчасти потому, что растянулась на столько тысяч миль, что стала в глазах команды едва ли не почтенной, но в гораздо большей степени оттого, что матросам, вымотанным артиллерийскими учениями в такую жару, не хотелось ни перемывать этой парочке кости, ни подсматривать за ней.
Сейчас-то и пошли в ход личные капитанские запасы пороха. Хорнер и его помощники целыми часами набивали картузы, и каждый вечер экипаж застывал на поверке перед боевыми учениями. А потом из обоих бортов вырывались длинные зловещие языки пламени и клубы дыма от орудий, стрелявших поочередно, начиная с носовых и кончая кормовыми, по пустым бочкам из-под солонины, буксируемым за кормой в пятистах ярдах, зачастую с потрясающей точностью и быстротой, близкой к той, какую прежде всегда показывали канониры «Сюрприза», когда из одной пушки успевали произвести два выстрела за минуту десять секунд, хотя в составе прислуги почти каждого орудия был или бывший матрос с «Дефендера», или пациент гибралтарского желтого дома.
На пятые сутки в полдень с суши подул ветер, принесший с собой запах речного ила и тропических джунглей. К сожалению, дождя так и не было, зато прилетел жук Chrysomelid — первое поистине южноамериканское насекомое, которое сподобился увидеть отец Мартин. Он бросился вниз, чтобы показать находку Стивену, но Хиггинс сказал, что доктор занят, и предложил капеллану присесть, закусить галетой и выпить рюмку бренди из запасов лазарета. Отец Мартин едва успел отказаться: галета в такую жару застрянет в горле, если ее не запить чем-то более утоляющим жажду, чем бренди. В эту минуту старший канонир вышел из своей каюты с потемневшим, мрачным лицом.
— Хотя он и неказист, — заметил Стивен, разглядывая насекомое сквозь лупу, — но знаю наверняка, что никогда не видел такого экземпляра прежде и вряд ли смогу угадать даже его род. — Он отдал жука капеллану и произнес: — Отец Мартин, я вспомнил и ту цитату, и имя его автора: Сенак де Мелан. Боюсь, что я заставил его говорить более выразительно, чем следовало бы. В действительности он сказал следующее: «Даже самые добродетельные женщины — les plus sages note 22, — сторонятся бессильных мужчин». И далее продолжил: «Стариков презирают, поэтому нужно скрывать свое убожество и прятать от посторонних уродливые стороны жизни — нищету, беды, болезнь, неудачи. Начинается с того, что людей трогает до невозможности бедственное состояние их друзей; вскоре чувство это превращается в жалость, в которой есть нечто унизительное, затем в умение мастерски давать советы и, наконец, в презрение». Разумеется, последние соображения не имеют ничего общего с предметом, который мы обсуждали, но мне кажется, что они… Лейтенант Моуэт, дорогой, чем я могу вам помочь?
— Прошу прощения за то, что наступил на вашего жука, — отвечал Моуэт, — но капитан хотел бы узнать, пригодно ли это питье для человеческого организма. — Он протянул доктору кружку, наполненную дождевой водой, собранной давным-давно севернее экватора.
Это было сущей правдой. Хотя каждое утро, когда появлялась такая возможность, за борт спускалась шлюпка, старшина которой и его помощники смывали с бортов швабрами все, что только можно смыть: смолу, вар, пек, маслянистые пятна, испорченный нарядный «нельсоновский» бордюр в виде шашечек и ободранная краска не порадовали бы глаз любящего свой корабль старшего офицера. Но такого рода делами обычно занимались позднее, когда появлялась вероятность, что качество окраски заставит всех зрителей разинуть рты от восхищения. В настоящее же время «Сюрприз» находился более чем в пятистах милях от ближайшей точки побережья Бразилии. Кроме того, окраска корабля всегда означает снижение скорости хода, и хотя ее следовало завершить до того, как они достигнут глубин, измеряемых ручным лотом, Пуллингс рассчитывал, что капитан задержится по эту сторону экватора лишь в случае ливневого шквала, для того чтобы наполнить водой многочисленные пустые бочки. Однако они с Моуэтом с младых ногтей воспитывались в условиях, исключавших сомнения в справедливости отданных распоряжений, поэтому офицеры ответили: «Есть, сэр!» — хотя и с едва заметным колебанием.
Доктор Мэтьюрин был более свободен в своих мнениях. Придя вечером в капитанскую каюту, он дождался, когда Джек Обри закончит исполнять затейливое рондо, и затем спросил:
— А разве мы не станем спешить, чтобы пересечь завтра экватор, сэр?
— Не станем, — с улыбкой ответил капитан. — Если этот ветер продержится, а он почти наверняка станет вести себя как истинный пассат, то я надеюсь в воскресенье пересечь экватор на двадцати девяти градусах западной долготы. Так что завтра вы окажетесь совсем рядом со знакомыми вам скалами Сан-Паулу.
— Неужели правда? Отличная новость! Надо будет обрадовать бедного отца капеллана. Скажите, а что за рондо вы исполняли?
— Рондо Молтера.
— Молтера?
— Да. Вы знаете Молтера Болтера. Вы наверняка слышали о Молтере Болтере! Ха-ха-ха! — Перестав наконец смеяться, Джек вытер глаза и чихнул. — На меня словно бы озарение нашло, будто бенгальский огонь вспыхнул. Господи, ну что я за трепло! И когда я только поумнею? Молтер Болтер… Надо будет повеселить Софи. Я пишу ей письмо, чтобы отправить его с каким-нибудь «купцом», направляющимся домой, если встретим его на следующей неделе у бразильских берегов, что вполне возможно. Молтер Болтер, надо же!
— Кто говорит загадками, тот и в карман к тебе запросто залезет, — отозвался Стивен. — Вы со своими отговорками совсем заморочили мне голову. Да кто он такой, этот Молтер? — спросил доктор, беря в руки аккуратно переписанную партитуру.
— Иоганн Мелхиор Молтер — немецкий композитор прошлого века, — уже серьезно ответил Джек. — Наш приходской священник очень высокого мнения о нем. Я переписал это произведение, куда-то его заложил и обнаружил его всего десять минут назад под нашим Корелли до-мажор. Кстати, не желаете сыграть Корелли сейчас, в столь знаменательный день?
Но следующий день никто бы не назвал знаменательным. «Сюрприз» обвешался беседками с обоих бортов, и все матросы принялись шкрабить краску, сбивать молотками ржавчину с железных деталей корпуса, а затем красить их и чернить. Рано утром Стивен сообщил отцу Мартину о том, что они приближаются к скалам Сан-Паулу, где в соответствующее время года гнездятся не только всевозможные виды крачек, но и два вида олуш — бурая и гораздо более редкая синелицая олуша. Время не было соответствующим, но какая-то надежда увидеть отставших птиц была. Освободившись от своих обязанностей, доктор и капеллан захватили с собой стулья, выбрали удобные места для наблюдения и принялись отыскивать в подзорные трубы олуш, разглядывая скалы, одиноко возвышавшиеся над поверхностью океана.
Не успели они просидеть и десяти минут, как их попросили отодвинуться: «Осторожно, тут окрашено, сэр, ради бога, не испортите краску!» Когда же они были прижаты к изящной резьбе кормовых поручней, то услышали, что могут побыть там немного, но трогать ничего нельзя. Ни в коем случае нельзя было даже дышать на сусальное золото, пока не высох белок, не говоря уже о том, чтобы класть подзорные трубы на фальшборт. Даже со шлюпки им было бы удобнее выцеливать в окуляры птиц, хотя в ярде над уровнем моря дальность горизонта не превышала трех миль. Но шлюпки были подняты на борт судна для шкрабки и окраски. Когда же натуралисты попытались отстоять свои права, им посоветовали не поднимать хвост и запомнить, что тут корабль, а не плавучий зверинец.
Не кто иной как Кэлами посоветовал им подняться на фор-марс, откуда (поскольку фор-марсель был убран) можно было обозреть чуть ли не весь шар земной. Он помог им подняться, усадил их с удобством на сложенные лисели, которые там хранились, принес подзорные трубы и по соломенной шляпе каждому, чтобы ученые мозги не расплавились под отвесными лучами гигантского солнца, жаркого как топка, а также целый карман сушеных хлебных обрезков, известных как «мичманские орехи», чтобы заморить червячка, поскольку, скорее всего, обед будет поздним.
С этого наблюдательного пункта они впервые заметили птицу-фрегата, а затем, услышав крик впередсмотрящего, сидевшего на грот-брамсель-рее, увидели белую отметину на горизонте в тот момент, когда на зюйд-весте над водой выступили скалы Сан-Паулу.
— Ого! — произнес отец Мартин, поднеся подзорную трубу к своему единственному глазу и старательно наводя окуляр на фокус. — Неужели же это?.. — В сторону корабля устремился строй крупных птиц, летевших довольно быстро и не слишком высоко. В сотне ярдов по правому траверзу они замедлили полет, застыли в воздухе, а затем одна за другой, по примеру атлантических олуш, принялись нырять, поднимая тучи брызг. Вынырнув, они вновь взлетали, кружили, опять ныряли еще некоторое время, а затем все разом устремились на норд-ост.
Отец Мартин сделал перерыв. Опустив подзорную трубу, он повернул к Стивену сияющее лицо.
— Я видел синелицую олушу, — произнес он, тряся доктора за руку.
Задолго до того, как пробило семь склянок, матросы, благоухая скипидаром, отправились есть свой обед, источавший тот же запах. Спустя полчаса заполнилась и кают-компания, откуда громко раздавалась удалая песня. Вскоре на марсе появился посыльный, оповестивший обоих наблюдателей, что их ждут за столом.
— Передайте от меня благодарность капитану Пуллингсу, — отозвался Стивен, — и скажите, что я буду только к ужину.
Отец Мартин сказал то же самое, и оба возобновили созерцание бесплодных островов, которые были уже совсем рядом.
— Ни былинки, ни листочка, — заметил Стивен. — И ни капли влаги, кроме той, что проливается с неба. Птицы, что слева, думаю, всего лишь глупыши; но та, что на самом верхнем валуне, — это олуша, мой дорогой, бурая олуша. Бедняжка не очень похожа на себя, потому как линяет, но все-таки это настоящая бурая олуша. А белые пласты на скалах — это, разумеется, птичьи испражнения, местами достигающие нескольких футов в толщину. От них так несет аммиаком, что просто задыхаешься. Однажды, когда птицы высиживали птенцов, я был на этих островах. Яйца попадались на каждом шагу, а птицы были совсем ручные — хоть в руки бери.
— Как вы полагаете, капитан не остановится хотя бы на полчаса? — спросил отец Мартин. — Представьте себе, какие там могут быть жуки. Нельзя ли объяснить ему?..
— Мой бедный друг, если что-то и может сравниться с тупым безразличием морского офицера к птицам, так это его столь же тупое безразличие к жукам. Вы только посмотрите на эти свежевыкрашенные шлюпки. Сейчас мы развиваем скорость в пять узлов, а тогда я смог высадиться на берег только потому, что стоял штиль, было воскресенье и один офицер очень любезно доставил меня на остров на шлюпке. Его звали Джеймс Николе. — Он вспомнил беднягу Джеймса, который утопился возле той скалы, что осталась в миле от них. Несчастный моряк поссорился с женой и тщетно пытался помириться с ней. От Николса Стивен в мыслях перешел к браку вообще — этому сложному социальному институту. Он слышал о породе ящериц, живущих на Кавказе, которые размножаются партеногенетически, без всяких сексуальных отношений со всеми сопутствующими им сложностями. Их научное наименование Lacerta saxicola. Брак с его печалями, заботами и непрочными радостями занял мысли доктора, и он ничуть не удивился, когда тихим, доверительным тоном отец Мартин сообщил ему, что давно привязался сердцем к дочери одного настоятеля, молодой особе, с братом которой он увлеченно занимался ботаникой в университете. Она занимала более высокое, чем он, положение в обществе, и ее подруги смотрели на него неодобрительно. И все-таки благодаря тому, что дела отца Мартина пошли в гору (теперь его годовой доход составлял 211 фунтов 8 шиллингов), он подумывал о том, чтобы просить ее руки. Однако его тревожили сомнения. Одно из них заключалось в том, что ее подруги могли счесть, что даже 211 фунтов 8 шиллингов — сумма недостаточная. Вторым была его внешность: несомненно, Мэтьюрин заметил, что у него всего один глаз, что, несомненно, говорило не в его пользу. Ко всему прочему, он не мог должным образом выразить свои чувства в письме. Нельзя сказать, чтобы отцу Мартину было чуждо сочинительство, но в эпистолярном жанре он не силен. Быть может, Мэтьюрин будет настолько любезен, что согласится взглянуть на его послание и даст ему откровенную оценку?
Солнце нещадно нагревало фор-марс. Бумага в руке Стивена скручивалась, и настроение его постепенно падало. Отец Мартин был на редкость славный, умный, начитанный человек, но когда он принимался писать, то будто вставал на необычайно высокие ходули и от этого неудобства время от времени впадал в развязность, создавая тем самым поразительно искаженное представление о себе. Стивен вернул письмо со словами:
— Написано действительно очень изящным стилем, с необычайно красивыми оборотами, которые, я уверен, тронут сердце любой дамы. Но, дорогой мой отец Мартин, позвольте мне сказать, что весь ваш подход ошибочен. Вы только и делаете, что извиняетесь. С начала до конца вы держитесь чрезвычайно приниженно. У меня в голове вертится одна цитата, которую, как и имя ее автора, я не могу вспомнить. Смысл ее в том, что даже самая добродетельная женщина презирает мужчину, страдающего бессилием. А разве все это самоуничижение не наводит на такую мысль? Убежден, что наилучший способ сделать предложение — кратчайший. Надо написать очень простое, предельно внятное письмо примерно такого содержания: «Моя дорогая мадам, прошу удостоить чести выйти за меня замуж. Остаюсь, дорогая мадам, с совершенным к Вам почтением. Ваш покорный слуга». Письмо выражает самое существо дела. На отдельном листке, возможно, стоит указать свой доход, на что обратили бы внимание друзья этой дамы, наряду с выражением готовности выполнить те условия, какие они могут считать нужными.
— Возможно, и так, — ответил отец Мартин, складывая письмо. — Возможно, и так. Премного благодарен вам за совет.
Однако не требовалось большой проницательности, чтобы понять, что он остался при своем мнении, что он по-прежнему цеплялся за свои тщательно взвешенные периоды, свои сравнения, метафоры и прочие разглагольствования. Он показал письмо Мэтьюрину отчасти в знак доверия и уважения, будучи искренне привязанным к нему, и отчасти из расчета, что Мэтьюрин, похвалив его послание, возможно, добавит несколько ловких фраз. Подобно большинству заурядных авторов, отец Мартин не нуждался ни в каком откровенном мнении, которое расходилось бы с его собственным.
— Действительно, до чего же удивительно верный голос у мистера Холлома, — помолчав, произнес капеллан. — Истинный подарок для любого церковного хора. — После этого оба принялись обсуждать жизнь судовых капелланов, врачей и различные обстоятельства на самом «Сюрпризе». Он продолжал: — Этот корабль не похож ни на один из тех, на которых я служил. Никто не истязает матросов палками и линьками, нет рукоприкладства, почти не слышно грубых слов. Если бы не эти злополучные матросы с «Дефендера» и не их ссоры со старой командой «Сюрприза», то, пожалуй, не было бы и телесных наказаний. По крайней мере, не было бы той бесчеловечной порки, которую мы наблюдали. Этот корабль разительно отличается от того, на котором я служил прежде: там порку устраивали чуть ли не каждый день.
— Совершенно верно, — отозвался Мэтьюрин. — Но следует учесть, что матросы «Сюрприза» плавают вместе много лет. Все они военные моряки, а не люди с сухопутья и уж вовсе не любимчики лорд-мэра. Все они достаточно опытные мореходы, которые работают дружно и которым не нужно палки. Никто никого не пугает, не оскорбляет, никому не угрожает, как это принято на не столь счастливых кораблях. Но, увы, «Сюрприз» вовсе не типичное явление для военного флота.
— Действительно, — согласился отец Мартин. — Но даже здесь грубость в порядке вещей. Если бы так обращались ко мне, это было бы невыносимо.
— Вы имеете в виду обращение: «Эй вы, косолапые псы, грязные ублюдки»? Просто увалень Дэвис и его помощники, не прибегая к помощи закрепленного за ними гардемарина, попытались протащить на корму легкий трос, чтобы повесить беседку, но сделали это не так, как приказали, а как им самим вздумалось. Ну, и зацепили гафель лиселя, после чего и послышалось это жаркое приветствие со шканцев. Конечно, слова грубые, но, ей-богу, от мистера Обри они стерпели бы и не такую брань, лишь снисходительно улыбнувшись да покачав головой. Он один из самых решительных боевых командиров, а решительность — это качество, которое матросы ценят выше всего. Они продолжали бы молиться на него, даже если бы он драконил их почем зря. Но капитана Обри никак нельзя упрекнуть в несправедливости.
— Что правда, то правда. Это чрезвычайно благородный, достойный господин, — согласился отец Мартин, перегнувшись через ограждение, чтобы разглядеть последний из островков, оставшийся в жарком мареве далеко за кормой. — И все-таки какая несгибаемость… Пройдя по океану пять тысяч миль, он не мог уделить наблюдениям и пяти минут. Но я вовсе не жалуюсь, это было бы черной неблагодарностью после того, как я увидел синелицую олушу, вернее шесть синелицых олуш. Прекрасно помню, как вы меня предупреждали, говоря, что для натуралиста жизнь на корабле — это девятьсот девяносто девять упущенных возможностей и одна, которой, быть может, удастся воспользоваться. Однако нечистый напоминает, что завтра мы станем на плавучий якорь и будем оставаться в таком неподвижном состоянии бог знает сколько времени: предстоит церемония перехода через экватор.
Впрочем, церемония оказалась довольно чинной, поскольку, по исключительно редкому стечению обстоятельств, она выпала на воскресенье, когда на палубе был водружен алтарь. Еще более редким обстоятельством было то, что она происходила на свежевыкрашенном корабле, где все матросы помнили, что на них праздничная одежда, а краска еще не высохла, швы только что промазаны пеком и над самыми вельсами нанесен слой черни. Кроме того, отец Мартин прочитал проповедь, составленную преподобным Донном, а хор исполнил несколько удивительно трогательных гимнов и псалмов. В разноплеменной команде были африканцы, поляки, голландцы (довольно многочисленная группа), латыши, малайцы и даже, как было установлено по судовой роли, один немой финн. Однако большинство экипажа составляли англичане, причем исповедовавшие англиканскую веру. Богослужение велось на английском, а не на непонятной матросам латыни, и тронуло все сердца. Всеобщее настроение, в целом, оставалось серьезным даже после воскресного пудинга с изюмом и грога, а немногим чересчур разгулявшимся ребятам готовые навести порядок то и дело напоминали: «Не испорти краску, корешок, не лезь куда не надо, черт бы тебя побрал!»
«Сюрприз» вновь поставил фор-марсель и лег в дрейф почти на линии экватора. На борт корабля поднялся Нептун со своей свитой и стал обмениваться традиционными приветствиями и остротами с капитаном, а от тех, кто никогда прежде не пересекал экватор, потребовал выкупа, угрожая строптивым обритием головы. Отец Мартин и гардемарины заплатили выкуп, а остальных (все сплошь бывшие матросы «Дефендера») привели к лохани. Но особого рвения среди цирюльников не наблюдалось, поскольку все время слышались окрики: «Не испорти краску, Джо!», а непристойные шутки, обычно произносившиеся Нептуном, звучали редко из-за воскресного дня и присутствия капеллана. Вскоре церемония закончилась, никто не пострадал, однако у всех осталось чувство неудовлетворенности. Но дело исправил концерт, устроенный вечером, — первый концерт в Южном полушарии. Пели все матросы, а потом кок Оридж мощным голосом исполнил песню «Британские моряки»:
Оставьте, юные глупцы, свои мечты о море,
Иначе принесете вы родным одно лишь горе.
Отец Мартин не бывал ни на Канарах, ни на островах Зеленого Мыса, ни даже на скалах Сан-Паулу. Похоже на то, что ему не удастся побывать и на землях Нового Света. Пять суток спустя, на рассвете, с «Сюрприза» увидели мыс Сент-Рок — далекую, едва заметную полоску, после чего свернули в сторону более оживленных маршрутов, куда течения и местные ветра привлекали многие суда, шедшие из Северной Америки и Вест-Индии к югу от Ресифи, мористее note 21 широкой дельты реки Сан-Франсиску. Причем шедшие с точки зрения моряка совсем близко от берега. Землю можно было заметить, забравшись на топ мачты, она имела вид узкой полоски и отличалась от облаков более четкой формой. Здесь-то Джек и намеревался подстеречь «Норфолк», выставив подальше от берега капитанский катер, а за ним баркас, с которыми он должен был поддерживать визуальную связь. Он занимал избранную позицию уже в течение нескольких часов, когда в лучах утреннего солнца появилась «Любезная Катерина», направлявшаяся домой, в Лондон, со стороны устья реки Ла-Плата. У капитана «Катерины» не было ни малейшего желания встречаться с командиром «Сюрприза», так как он прекрасно понимал, что тот может заставить его отдать нескольких лучших матросов. Но у него не оставалось выбора: у Джека Обри были барометр, гораздо более быстроходный корабль и в десять раз большее количество матросов для того, чтобы поставить паруса. Капитан «Катерины» поднялся на борт фрегата с кислым лицом и судовыми документами, но ушел с довольным видом и в подпитии, поскольку Джек, как в силу характера, так и руководствуясь определенной политикой, всегда щедро угощал капитанов торговых судов. На «Катерине» не видели и не слышали ни о «Норфолке», ни о каком другом американском корабле в южных водах. Никаких разговоров о них не было ни в Монтевидео, ни на острове Санта-Катарина, ни в Рио или Бахии. Капитан «Катерины» внимательно отнесся к письмам «Сюрприза», сразу поместил их в почтовый ящик и пожелал всем счастливого возвращения.
В течение дня Джеку попались еще четыре судна, или барка, которые сообщили ему то же самое, что и лоцман, который подошел узнать, не нужна ли им проводка вверх до Пенедо. Ступив на палубу фрегата, лоцман напугал находившихся на шканцах, издав радостный вопль и принявшись целовать мистера Аллена в обе щеки — однажды штурман долгое время жил в доме отца лоцмана в Пенедо, поправляясь после болезни желудка. Но лоцман тотчас же завоевал всеобщее расположение, заверив капитана Обри, что ни один военный корабль не прошел бы мимо мыса так, чтобы он, лоцман, его не заметил. Тревога, терзавшая Джека, рассеялась, уступив восхитительному чувству облегчения: хотя он непозволительно долго добирался сюда, выяснилось, что он опередил американца.
— Великолепно, — заявил он, обращаясь к Пуллингсу и Моуэту. — Думаю, что нам придется крейсировать здесь меньше недели, даже если «Норфолк» задержался из-за слабых ветров. Если мы станем держаться на достаточном расстоянии от берега с таким расчетом, чтобы двуглавый холм находился у нас по траверзу, американец должен будет пройти достаточно близко к берегу, что позволит нам воспользоваться течением и погодными условиями, а уж тогда мы им покажем, где раки зимуют. Не думаю, что американец захочет уклониться от сражения, тем более что будет находиться с наветренной стороны от нас.
— А как с водой?.. — заикнулся было Пуллингс.
— Конечно же, вода первое дело, — согласился Джек. — Но если беречь воду, нам ее хватит на неделю. К тому же в здешних широтах в это время года не проходит и недели без проливного дождя. Надо заранее приготовить бочонки и тенты, чтобы не замешкаться. Если же дождей не будет, то штурман знает удобное место для приема воды недалеко отсюда вверх по реке. А чтобы не пропустить неприятеля, выставим дозор на шлюпках. Даже если «Норфолк» и проскользнет мимо, то далеко он не оторвется. Не успеет опомниться, как мы обрушимся на него.
Дни тянулись медленно — невероятно жаркие дни, отчего всех ужасно мучила жажда. Некоторые, правда, наслаждались жарой, в их числе Стивен и финн, который впервые после того, как они вышли из Гибралтара, молча снял меховую шапку. Зато мистер Адамс задыхался и обливался потом, поэтому его пришлось посадить в гамак, натянув над ним тент. Миссис Хорнер совершенно утратила свою привлекательность: она пожелтела и похудела. Все заметили, что стушевался и ее менестрель: не были слышны ни «Цветы срывают в мае», ни «Июньская роза», стихли и пламенные аккорды испанской гитары. Да и сама преступная любовная связь больше не вызывала острого общего интереса, отчасти потому, что растянулась на столько тысяч миль, что стала в глазах команды едва ли не почтенной, но в гораздо большей степени оттого, что матросам, вымотанным артиллерийскими учениями в такую жару, не хотелось ни перемывать этой парочке кости, ни подсматривать за ней.
Сейчас-то и пошли в ход личные капитанские запасы пороха. Хорнер и его помощники целыми часами набивали картузы, и каждый вечер экипаж застывал на поверке перед боевыми учениями. А потом из обоих бортов вырывались длинные зловещие языки пламени и клубы дыма от орудий, стрелявших поочередно, начиная с носовых и кончая кормовыми, по пустым бочкам из-под солонины, буксируемым за кормой в пятистах ярдах, зачастую с потрясающей точностью и быстротой, близкой к той, какую прежде всегда показывали канониры «Сюрприза», когда из одной пушки успевали произвести два выстрела за минуту десять секунд, хотя в составе прислуги почти каждого орудия был или бывший матрос с «Дефендера», или пациент гибралтарского желтого дома.
На пятые сутки в полдень с суши подул ветер, принесший с собой запах речного ила и тропических джунглей. К сожалению, дождя так и не было, зато прилетел жук Chrysomelid — первое поистине южноамериканское насекомое, которое сподобился увидеть отец Мартин. Он бросился вниз, чтобы показать находку Стивену, но Хиггинс сказал, что доктор занят, и предложил капеллану присесть, закусить галетой и выпить рюмку бренди из запасов лазарета. Отец Мартин едва успел отказаться: галета в такую жару застрянет в горле, если ее не запить чем-то более утоляющим жажду, чем бренди. В эту минуту старший канонир вышел из своей каюты с потемневшим, мрачным лицом.
— Хотя он и неказист, — заметил Стивен, разглядывая насекомое сквозь лупу, — но знаю наверняка, что никогда не видел такого экземпляра прежде и вряд ли смогу угадать даже его род. — Он отдал жука капеллану и произнес: — Отец Мартин, я вспомнил и ту цитату, и имя его автора: Сенак де Мелан. Боюсь, что я заставил его говорить более выразительно, чем следовало бы. В действительности он сказал следующее: «Даже самые добродетельные женщины — les plus sages note 22, — сторонятся бессильных мужчин». И далее продолжил: «Стариков презирают, поэтому нужно скрывать свое убожество и прятать от посторонних уродливые стороны жизни — нищету, беды, болезнь, неудачи. Начинается с того, что людей трогает до невозможности бедственное состояние их друзей; вскоре чувство это превращается в жалость, в которой есть нечто унизительное, затем в умение мастерски давать советы и, наконец, в презрение». Разумеется, последние соображения не имеют ничего общего с предметом, который мы обсуждали, но мне кажется, что они… Лейтенант Моуэт, дорогой, чем я могу вам помочь?
— Прошу прощения за то, что наступил на вашего жука, — отвечал Моуэт, — но капитан хотел бы узнать, пригодно ли это питье для человеческого организма. — Он протянул доктору кружку, наполненную дождевой водой, собранной давным-давно севернее экватора.