Страница:
Рэнсом посмотрел на часы и ничего не сказал.
— Но я не понимаю, почему вдруг мсье Лейтона охватило внезапное беспокойство, — продолжал директор. — Он любезно позволил нам выставить картину на полтора месяца, прежде чем он заберет ее к себе, в Соединенные Штаты. До конца срока осталось две недели. Что же стало причиной перемены его настроения?
— Я не задавал ему никаких вопросов, — сказал мсье Рэнсом. — Это не входит в мои обязанности. Но могу, если угодно, высказать лишь предположение: похоже, до него дошли слухи о том, что ее хотят похитить.
— Слухи, — с легким раздражением сказал директор, чуть приподнимая плечи. — Слухи!
Рэнсом помолчал, потом сказал:
— Я в общем-то не специалист, поэтому не могли бы вы мне немного рассказать об этой картине?
— С удовольствием, мсье. — Просьба приятно удивила директора. Возможно, этот Рэнсом не такой уж мужлан. — Итак, Антуан Ватто создавал свои картины в начале восемнадцатого века — он изображал представителей французского света на фоне идиллической природы. Некоторые его работы — как, например, этот «Праздник в лесу» — были утеряны. — Он показал рукой на телевизор в углу комнаты.
Камера внутреннего телевидения, установленная в зале музея, где экспонировалась картина Ватто, захватывала просторную нишу и трех-четырех посетителей, стоявших у каната, которым было отгорожено произведение знаменитого мастера. Рэнсом не потрудился даже повернуть головы. На экране картина превратилась в маленький, еле заметный прямоугольничек.
— Кое-кто из граверов той поры, — продолжал директор, — создал копии с работ Ватто, и потому гравюры «Праздника» можно увидеть в ряде музеев. Оригинал был написан для графа Шарантена и находился в его парижском доме до революции.
— До какой революции? — спросил Рэнсом.
Директор чуть поморщился и, устремив взгляд в потолок, сказал:
— Французской революции, мсье. Той, что имела место в конце восемнадцатого века. Тогда были уничтожены многие аристократические семьи, в том числе и Шарантены. Считалось, что картина тоже погибла в те грозовые годы. Нам вряд ли когда-нибудь удастся узнать, каким образом ее вывезли из Парижа в замок Брунель. Тем не менее это произошло.
Он повернулся на стуле и посмотрел в окно. Примерно в трех милях от музея на зеленом склоне возвышался небольшой замок.
— Несколько месяцев назад замок был выставлен на продажу и все, что в нем хранилось, было описано для аукциона, — невозмутимо продолжал директор. — Ваш мсье Лейтон посетил аукцион. Он приобрел один-единственный лот — несколько старых картин, которые более чем полтора столетия находились на чердаке. Они не представляли собой никакой художественной ценности и были покрыты пылью веков. — Директор снова обернулся к Рэнсому. — Мсье Лейтон распорядился привести их в порядок. Тем не менее они ничего от этого не выиграли — за единственным исключением. — Он энергично подался вперед и драматическим голосом произнес: — За исключением «Праздника в лесу», который оказался в отличном состоянии, па задней части холста в углу обнаружили красную печать с гербом рода Шарантенов. — Директор развел руками и произнес: — Это находка века, мсье. Подлинник Ватто. Метр в длину, шестьдесят семь сантиметров в ширину. Крупнейшие знатоки были единодушны — это Ватто. Ну, конечно, этот волшебный, неповторимый колорит…
— Как давно картины Ватто продавались в последний раз на открытом рынке? — внезапно осведомился Рэнсом. Директор заморгал, задумался, потом сказал:
— Признаться, не припомню.
— Ну, а сколько может стоить этот самый «Праздник»?
— Кто знает, мсье, — снова развел руками директор. — Это поистине бесценный шедевр. Может, полтора миллиона долларов, может, два… Трудно сказать. Все зависит от энтузиазма желающих.
Рэнсом кивнул и сказал:
— В таком случае, согласитесь, мистер Лейтон имеет веские основания всерьез относиться даже к непроверенным слухам о том, что не исключена попытка похитить эту картину.
Директор глубоко вздохнул.
— Вы не совсем правы, мсье, — сказал он. — Самое ужасное, что может случиться с картиной, — не похищение, а, скажем, пожар. Поэтому в нашем музее приняты дополнительные противопожарные меры. Поэтому картина повешена так, что в случае появления огня она может быть быстро снята.
— Понимаю. — Рэнсом заглянул в записную книжку. — Причем быстро снята вором, так?
— Это бесценное творение, — произнес директор сухим тоном, — но это все же картина, а не слиток золота. Кому может этот условный вор продать похищенного им Ватто?
— Он мог продать ее заранее, до факта похищения, — сказал Рэнсом, — за половину цены. Тому, кто хочет наслаждаться ею в одиночку.
На это директор только вскинул вверх руки и воскликнул:
— Бессовестный миллионер, который держит краденые сокровища искусства у себя в подвале и спускается туда по ночам, чтобы созерцать свое добро? Существуют ли такие оригиналы?
— Существуют, — просто ответил Рэнсом. — Я мог бы назвать вам две-три фамилии, но не стану этого делать. Я даже могу назвать одного человека, который никогда не созерцает то, что приобрел таким вот путем. Главное для него — обладание.
Директор недоверчиво и смущенно покачал головой и сказал:
— В этом, судя по всему, вы разбираетесь гораздо лучше меня, мсье Рэнсом.
— Потому-то секретарь мистера Лейтона и позвонил вам насчет моего приезда, — терпеливо отозвался Рэнсом и опять посмотрел на часы. — Не могли бы вы коротко описать мне ваши меры безопасности, прежде чем мы пойдем и посмотрим на картину.
Директор взял карандаш и начал чертить какие-то каракули в своем блокноте.
— Ну, во-первых, в зале, где экспонируется картина, установлена телекамера, — сказал он, показывая рукой на телевизор в углу. — Пока музей открыт, в этом кабинете кто-то есть. Или я, или мой ассистент.
— Другие меры?
— Полагаю, вы уже знаете о них из газет, мсье. Мы нарочно во всеуслышание заявили о них, чтобы предотвратить возможные попытки непрофессионалов похитить картину. Картина висит в нише в маленьком зале, который мы ради этого освободили от других картин. В этот зал не допускаются люди с тростями, зонтами и прочими предметами, способными нанести ущерб картине.
— Как близко посетители могут подходить к картине?
— Не ближе трех метров. В зале постоянно находится наш сотрудник и имеется ограждение — особый канат… Кроме того, постоянно дежурят три жандарма, один снаружи, двое на входе.
— Инспектор Форе упоминал электрическую сигнализацию.
— Вы уже говорили с ним?
— Я всегда проверяю все по нескольку раз.
— Ясно. Да, есть у нас и подобное приспособление. Насколько я понимаю, оно испускает пучок лучей, создавая тем самым барьер, и, если кто-то попытается его преодолеть, в разных частях нашего музея должны сработать звуковые устройства.
— Какова высота барьера?
— Полагаю, инспектор вам все уже рассказал. Два метра. — На лице директора появилась ледяная улыбка. — От пола и выше человеческого роста. Надеюсь, вас это устраивает?
Рэнсом неохотно кивнул, вынул из кармана пиджака металлический портсигар, закурил сигарету и положил портсигар на стол со словами:
— Музей скоро закрывается. Я хотел бы посмотреть сам, как охраняется картина, и провести проверку…
Он замолчал. Директор смотрел мимо него. На экране телевизора вместо четкого изображения плясали какие-то ломаные искаженные контуры. Директор встал из-за стола, прошел к телевизору, стал лихорадочно крутить ручки настройки, но безрезультатно.
— Неполадки налицо, — заметил Рэнсом. — Надо все как следует наладить.
— Все будет сделано утром, до открытия, — уверил его насупившийся директор. Он еще немножко — и безуспешно — покрутил ручки настройки, потом сдался и выключил телевизор.
— Не беда, — сказал он. — Все равно телевизор не работает по ночам, а мы скоро уходим…
— Не могли бы вы позвонить дежурному по залу и попросить его не уходить, пока я с ним не поговорю? — проговорил Рэнсом.
Директор пожал плечами. Анри проведет в музее, по меньшей мере, полчаса после его закрытия, проверяя, в порядке ли сигнализация на окнах и дверях. Но что толку объяснять это американцу? Он взял телефон, стоявший на его столе, и нажал одну из четырех кнопок.
Анри медленно направлялся к большому сводчатому проходу в зал, где висела картина Ватто. До закрытия музея оставалось пять минут, и последние посетители уже двигались к выходу. Сейчас посетителей было куда меньше, чем в первые три недели экспозиции. Иногда музей оказывался пустым еще за полчаса до закрытия.
Но та женщина по-прежнему стояла перед Ватто и что-то записывала в маленькую книжечку. Всякий раз, закончив записывать, она открывала большую сумку, висевшую у нее на плече, и убирала книжечку. Потом начинала снова внимательно разглядывать картину, опять открывала сумку, вынимала книжечку и снова что-то в ней писала.
Школьная учительница, не иначе, подумал Анри. Он автоматически отметил: неплохие ноги. Неплохая попка. Правда, с талией дело обстояло так себе, да и животик был заметный. Лицо желтоватое, и над верхней губой намечались усики.
Жаль, подумал Анри. Она была бы ничего, если бы лучше следила за своей фигурой и не одевалась в эту коричневую нейлоновую хламиду. В тон хламиде был и платок на голове, из-под которого выбивалась бахрома волос мышиного цвета. Да и очки отнюдь не украшали посетительницу. В целом все это лишь портило хорошую попку.
В маленькой клетушке в углу коротко зазвонил телефон. Не торопясь, Анри дошел до телефона и снял трубку, присаживаясь на высокий табурет.
Модести Блейз быстро оглянулась и, убедившись, что в зале нет посторонних, взяла под мышку свою тяжелую сумку и вытащила из нее тонкую трубочку.
Затем, снова закинув ремень сумки на плечо, она стала раздвигать трубочку. Та оказалась состоявшей из нескольких секций, словно антенна. Трубка была сделана из легкого сплава, и вскоре в руках у Модести оказался металлический, сужающийся к концу прут длиной в десять футов, с двумя металлическими отростками в дюйм длиной. К рукоятке был прикреплен тонкий резиновый провод, другой конец которого скрывался в сумке.
Очень осторожно Модести взяла прут обеими руками, затем высоко подняла над головой, после чего двинулась к барьеру-канату. В голове у нее заработал таймер, но двигалась она спокойно, без поспешности. Модести знала, что прут нужно держать на высоте двух метров от пола, иначе сработает сигнализация. Высоко поняв прут и подойдя как можно ближе к барьеру, она поднесла конец прута к левому верхнему углу золоченой рамы в стиле Луи XV и нажала на кнопку в рукоятке. Послышалось легкое шипение, и из отверстия на конце прута брызнула краска, банка с которой стояла в сумке.
Прошло тридцать пять секунд. Между тем директор говорил из своего кабинета наверху:
— Да, Анри, я понимаю, что вы не собираетесь уходить, пока не проверите, как работают все системы безопасности, но со мной тут находится джентльмен, — он одарил Рэнсома очередной ледяной улыбкой, — который просил меня напомнить вам задержаться… Что? Да, конечно. Мы спустимся через несколько минут.
Рэнсом протянул руку к трубке и тихо произнес:
— Разрешите мне поговорить с ним.
— С Анри? — Директор удивленно посмотрел на американца, потом сказал в трубку: — Подождите, Анри. — Он снова взглянул на Рэнсома, уже не пытаясь скрыть раздражения. — Уверяю вас, мсье, он не скажет вам ничего нового. Не вижу смысла вам общаться с ним сейчас.
— Я хочу поговорить со всеми, — отрезал Рэнсом. — С инспектором, с вами, с Анри, короче, со всеми, кто имеет отношение к этому делу. Возможно, у вас есть свои соображения, как я должен действовать, но все-таки платит мне мистер Лей-тон, и, стало быть, я поступлю так, как он считает нужным.
Губы директора вытянулись в тонкую линию. Он молча протянул трубку собеседнику.
— Анри! — сказал тот в трубку. — Меня зовут Рэнсом, я представляю интересы Лейтона, который владеет этим самым Ватто. Я сейчас спущусь, но пока хотел бы спросить вас вот о чем. Кто дежурит в зале, пока вы говорите по телефону?
В зале не дежурил никто. Модести Блейз провела концом прута по нижней кромке рамы. Не отнимая прута от холста, она отпустила кнопку.
Теперь по всему периметру холста появилась кремовая полоса шириной в дюйм. На глазах полоса стала высыхать и теперь приобрела цвет штукатурки стены, на которой висела картина.
Шестьдесят секунд. Примерно соответствовало ее лучшему результату, достигнутому во время подготовки в парижском гараже за день до появления в музее. Второй этап — закрасить всю картину — должен был занять гораздо меньше времени, так как уже не было опасности забрызгать раму.
Модести начала энергично водить прутом, не обращая внимания на боль в руках. Сосредоточенно вглядываясь в то, что получалось на холсте, она в то же время вслушивалась в звуки, доносившиеся из клетушки Анри. И хотя до его поста было никак не меньше десяти шагов, она без труда слышала голос, который делался все громче и громче.
В кабинете директора Рэнсом говорил в трубку:
— Нет. Анри, я вовсе не обвиняю вас в халатности. Я охотно готов поверить вам, что с того места, где вы сейчас находитесь, вы прекрасно видите всех, кто выходит из зала. И я также знаю, что никто не сможет подойти вплотную к картине, пока включена электронная сигнализация. Во всяком случае никто не может сейчас похитить картину, но есть все же опасность, что ей могут нанести ущерб. — Он замолчал, вздохнул, потом попытался что-то сказать, но это ему удалось лишь с третьей попытки.
— Да, я понимаю, что на такое способен только безумец, но согласитесь, Анри, что в нашем свихнувшемся мире хватает психически неуравновешенных людей. Прекрасно, пусть в настоящий момент там находится лишь эта школьная учительница, но я-то говорю не о данном моменте. Прошу вас усвоить одну простую истину…
Он снова замолчал, резко отодвинув трубку от уха, потому как в ней с негодованием заклокотал голос служителя музея. Когда тот наконец утихомирился, Рэнсом снова взялся за свое.
Директор откинулся на спинку стула. К нему опять вернулось хорошее настроение. Наконец-то коса нашла на камень. У него уже не было сил препираться с этим проклятым американцем, зато Анри оказался в своей стихии. Когда дело доходило до словесной перепалки, Анри не было равных. Он быстро и без особого напряжения выматывал оппонента.
Между тем Модести Блейз спокойно сложила металлический прут и вместе с рукояткой упрятала его назад в сумку. Она бросила взгляд на Ватто. Последние полосы успели поблекнуть. Казалось, на стене осталась лишь одна рама.
Она насадила колпачок на отверстие в боку сумки, а затем не спеша двинулась к сводчатому проходу. У нее в руках снова появились записная книжка и карандаш, и она на ходу стала делать какие-то пометки.
Анри швырнул телефонную трубку на рычаг и посмотрел на американку испепеляющим взглядом. Она остановилась, дописала строчку, затем спрятала записную книжку и, ускорив шаг, направилась к большому залу, расположенному ближе к выходу.
Анри провожал ее взглядом, хотя все его мысли были по-прежнему сосредоточены на том, что он недавно услышал по телефону. В его мозгу проплыли словесные и визуальные образы, связанные с учительницей и ее попкой, после чего он снова вернулся к упоительной ненависти и стал сочинять полные ядовитого сарказма фразы, которые вскоре скажет этому чертову мсье Рэнсому.
Две минуты спустя по каменной музейной лестнице спустился директор. С ним был высокий темноволосый человек. Анри вышел из своего закутка и застыл в ожидании словесного поединка.
Вот, значит, этот Рэнсом, подумал он. Типичный американец. И главное, так противно говорит по-французски. Анри решил отринуть вариант, полный едкой иронии. Нет, он лучше будет предельно вежлив и чуть снисходителен.
— Анри, — сказал директор, — это мсье Рэнсом. Анри наклонил голову на миллиметр и холодно произнес:
— Очень приятно.
— Ватто вон там? — спросил Рэнсом, кивая на проход.
— Да, мсье. Прошу за мной. — Анри с достоинством повернулся и двинулся к залу с шедевром. Директор замыкал процессию. Оказавшись в маленьком зале, они повернули направо, туда, где был натянут шнур.
— Прошу, мсье, — сказал Анри, небрежно поводя рукой в сторону картины и не спуская глаз с лица Рэнсома.
— Сейчас я отключу основную сигнализацию и покажу вам, как работает система в этом зале… — Он вдруг осекся и окаменел. Рэнсом смотрел мимо него. Лицо директора посерело.
— Это шутка? — хрипло спросил Рэнсом. Анри обернулся к стене. Рама была пуста! Лучи ламп отражались от голой поверхности!
— Это… это просто невероятно, — сказал он хриплым, срывающимся голосом. — Просто невероятно! Здесь была только та женщина… Если бы она попробовала дотронуться до картины, сработала бы сигнализация. К картине нельзя прикоснуться, если не встать на лестницу. Как же она ухитрилась вырезать холст? — С каждой фразой голос Анри делался выше и пронзительней. Он попытался сделать шаг вперед, но Рэнсом крепко схватил его за руку.
— Как давно она покинула зал? — спросил он.
— Три… от силы четыре минуты назад. — Анри схватился за голову обеими руками. — Но это же просто невозможно. Невозможно!
— Она вряд ли далеко ушла, — сказал Рэнсом, — и не хотелось бы включать сирену, чтобы дать ей понять, что мы уже в курсе… — продолжал он тихим, но свирепым тоном. — Свяжитесь с жандармами. Пусть начнут ее поиски. У нее где-то рядом должна стоять машина. Ну, живее, бегом!
Анри побежал, пошатываясь и спотыкаясь, и стук его каблуков гулким эхом разносился по залам музея. Рэнсом повернулся к директору.
— Как вы отключаете сигнализацию? Директор с видимым усилием закрыл разинутый рот, потом сказал:
— Вон там… там находится пульт, — прошептал он, глядя на Рэнсома полными ужаса глазами. — У меня есть ключ. — Шатаясь, он подошел к стене и стал открывать металлическую панель.
— Отключите основную сигнализацию, — приказал Рэнсом. Директор повернул три или четыре выключателя. Рука его дрожала. Рэнсом подошел к барьеру и перегнулся через шнур.
Тотчас же зазвенел звонок в клетушке Анри.
— Так, и это тоже выключите! По крайней мере, система была в рабочем состоянии. — В голосе Рэнсома смешались злость и досада. Звонок перестал звенеть, и директор направился к американцу.
— Ближе не подходить! — рявкнул Рэнсом. — Мне нужна лестница и два чехла. Пошевеливайтесь!
— Чехлы? Ну, конечно… — бормотал бедняга-директор, проводя рукой по вспотевшему лбу. — Но полиция, мсье? Разве мы не должны связаться с инспектором Форе?
— Принесите, черт возьми, чехлы! — рявкнул Рэнсом. Он уже полностью владел собой, но голос его был как сталь. — А пока вы ходите, я сам позвоню ему отсюда.
Модести Блейз сидела в большом темном соборе, который выходил на площадь. Шесть минут назад она покинула музей.
Даже теперь собор казался слишком большим по отношению к городу, а ведь он был построен триста лет назад. Здесь, в углу последнего ряда, ее практически не было видно в тусклом свете, проникавшем в собор через ряд узких витражных окон. Впереди, на других скамьях, сидело еще человек восемь, и они были заняты своими делами.
Опустившись на колени, она извлекла из-под скамьи большую синюю пляжную сумку, которую спрятала там полчаса назад. В ней находились белые элегантные туфли, белая шляпа с узкими полями, губная помада, пропитанные очищающим раствором салфетки, а также карманное зеркальце с маленькой лампочкой, питавшейся от прикрепленной сзади батарейки.
Она сняла головной платок, к которому, как оказалось, была прикреплена бахрома волос мышиного цвета. Под коричневым нейлоновым балахоном у нее оказалось голубое платье с белым ремнем. Запустив руку под подол, Модести извлекла прокладку с живота, потом оправила платье и туже застегнула ремень.
Коричневый балахон, прокладка, платок, черная сумка, туфли без каблуков — все было запихнуто в пляжную сумку. Вскрыв пачку салфеток, Модести наклонилась, взяла зеркальце и включила лампочку. Шестьдесят секунд спустя желтоватый грим, а также черные усики бесследно исчезли. Она наложила новый слой губной помады, удостоверилась в том, что все в порядке, затем убрала зеркало.
Волосы ее были кое-как заколоты под платком. Теперь она быстро собрала их в тугой пучок, тщательно заколола и надела шляпу.
Минуту спустя Модести Блейз уже стояла на паперти и беседовала с пузатым добродушным священником. Она спрашивала, как проехать из города в деревню Бурнисс. Священник прошел с ней через площадь к ее серому «ситроену», объясняя маршрут и энергично жестикулируя.
Модести села за руль, рассеяно выслушала пояснения священника, поблагодарила его ослепительной улыбкой и не торопясь выехала со стоянки.
Тем временем незадачливый директор музея появился в маленьком зале с двумя сложенными чехлами. Он был уже не таким бледным, но его бил озноб, и он все время покрывался испариной. Рэнсом к тому времени снял шнур. Он взял один чехол и аккуратно расстелил его на полу перед рамой.
— На полу могли остаться какие-то отпечатки, — пояснил он директору. — Надо сохранить их до появления полиции.
— Вы говорили с инспектором Форе? — спросил директор.
— Конечно. Он сказал, что высылает двоих детективов. Я же должен доставить ему раму, чтобы можно было проверить ее на предмет отпечатков пальцев.
— Он сам не приедет? — мертвым голосом осведомился директор.
— Сейчас он занят выставлением оцепления. Важно не позволить этой женщине покинуть город с картиной, — рявкнул Рэнсом. — Ну, а где лестница, которую я просил?
— Сейчас ее принесет Анри, — пролепетал директор, и в проходе тотчас же появился Анри с большой деревянной стремянкой.
— Пожалуйста, отойдите назад, — сказал Рэнсом. Он взял лестницу, осторожно подошел к чехлу под картиной и поставил стремянку. Затем забрался на стремянку и стал заворачивать раму в чехол. Как следует упаковав, он взял раму и спустился.
С ношей в руках он двинулся по проходу. За ним семенили директор и Анри.
— У вас есть машина, мсье? — осведомился директор.
— Да, у вашего служебного входа.
— Может, мне попросить одного из жандармов проводить вас?
— Надеюсь, — мрачно отозвался Рэнсом, — что в настоящий момент жандармы делают все, чтобы найти и препроводить куда следует ту самую особу, которая украла картину мистера Лейтона.
Глава 9
— Но я не понимаю, почему вдруг мсье Лейтона охватило внезапное беспокойство, — продолжал директор. — Он любезно позволил нам выставить картину на полтора месяца, прежде чем он заберет ее к себе, в Соединенные Штаты. До конца срока осталось две недели. Что же стало причиной перемены его настроения?
— Я не задавал ему никаких вопросов, — сказал мсье Рэнсом. — Это не входит в мои обязанности. Но могу, если угодно, высказать лишь предположение: похоже, до него дошли слухи о том, что ее хотят похитить.
— Слухи, — с легким раздражением сказал директор, чуть приподнимая плечи. — Слухи!
Рэнсом помолчал, потом сказал:
— Я в общем-то не специалист, поэтому не могли бы вы мне немного рассказать об этой картине?
— С удовольствием, мсье. — Просьба приятно удивила директора. Возможно, этот Рэнсом не такой уж мужлан. — Итак, Антуан Ватто создавал свои картины в начале восемнадцатого века — он изображал представителей французского света на фоне идиллической природы. Некоторые его работы — как, например, этот «Праздник в лесу» — были утеряны. — Он показал рукой на телевизор в углу комнаты.
Камера внутреннего телевидения, установленная в зале музея, где экспонировалась картина Ватто, захватывала просторную нишу и трех-четырех посетителей, стоявших у каната, которым было отгорожено произведение знаменитого мастера. Рэнсом не потрудился даже повернуть головы. На экране картина превратилась в маленький, еле заметный прямоугольничек.
— Кое-кто из граверов той поры, — продолжал директор, — создал копии с работ Ватто, и потому гравюры «Праздника» можно увидеть в ряде музеев. Оригинал был написан для графа Шарантена и находился в его парижском доме до революции.
— До какой революции? — спросил Рэнсом.
Директор чуть поморщился и, устремив взгляд в потолок, сказал:
— Французской революции, мсье. Той, что имела место в конце восемнадцатого века. Тогда были уничтожены многие аристократические семьи, в том числе и Шарантены. Считалось, что картина тоже погибла в те грозовые годы. Нам вряд ли когда-нибудь удастся узнать, каким образом ее вывезли из Парижа в замок Брунель. Тем не менее это произошло.
Он повернулся на стуле и посмотрел в окно. Примерно в трех милях от музея на зеленом склоне возвышался небольшой замок.
— Несколько месяцев назад замок был выставлен на продажу и все, что в нем хранилось, было описано для аукциона, — невозмутимо продолжал директор. — Ваш мсье Лейтон посетил аукцион. Он приобрел один-единственный лот — несколько старых картин, которые более чем полтора столетия находились на чердаке. Они не представляли собой никакой художественной ценности и были покрыты пылью веков. — Директор снова обернулся к Рэнсому. — Мсье Лейтон распорядился привести их в порядок. Тем не менее они ничего от этого не выиграли — за единственным исключением. — Он энергично подался вперед и драматическим голосом произнес: — За исключением «Праздника в лесу», который оказался в отличном состоянии, па задней части холста в углу обнаружили красную печать с гербом рода Шарантенов. — Директор развел руками и произнес: — Это находка века, мсье. Подлинник Ватто. Метр в длину, шестьдесят семь сантиметров в ширину. Крупнейшие знатоки были единодушны — это Ватто. Ну, конечно, этот волшебный, неповторимый колорит…
— Как давно картины Ватто продавались в последний раз на открытом рынке? — внезапно осведомился Рэнсом. Директор заморгал, задумался, потом сказал:
— Признаться, не припомню.
— Ну, а сколько может стоить этот самый «Праздник»?
— Кто знает, мсье, — снова развел руками директор. — Это поистине бесценный шедевр. Может, полтора миллиона долларов, может, два… Трудно сказать. Все зависит от энтузиазма желающих.
Рэнсом кивнул и сказал:
— В таком случае, согласитесь, мистер Лейтон имеет веские основания всерьез относиться даже к непроверенным слухам о том, что не исключена попытка похитить эту картину.
Директор глубоко вздохнул.
— Вы не совсем правы, мсье, — сказал он. — Самое ужасное, что может случиться с картиной, — не похищение, а, скажем, пожар. Поэтому в нашем музее приняты дополнительные противопожарные меры. Поэтому картина повешена так, что в случае появления огня она может быть быстро снята.
— Понимаю. — Рэнсом заглянул в записную книжку. — Причем быстро снята вором, так?
— Это бесценное творение, — произнес директор сухим тоном, — но это все же картина, а не слиток золота. Кому может этот условный вор продать похищенного им Ватто?
— Он мог продать ее заранее, до факта похищения, — сказал Рэнсом, — за половину цены. Тому, кто хочет наслаждаться ею в одиночку.
На это директор только вскинул вверх руки и воскликнул:
— Бессовестный миллионер, который держит краденые сокровища искусства у себя в подвале и спускается туда по ночам, чтобы созерцать свое добро? Существуют ли такие оригиналы?
— Существуют, — просто ответил Рэнсом. — Я мог бы назвать вам две-три фамилии, но не стану этого делать. Я даже могу назвать одного человека, который никогда не созерцает то, что приобрел таким вот путем. Главное для него — обладание.
Директор недоверчиво и смущенно покачал головой и сказал:
— В этом, судя по всему, вы разбираетесь гораздо лучше меня, мсье Рэнсом.
— Потому-то секретарь мистера Лейтона и позвонил вам насчет моего приезда, — терпеливо отозвался Рэнсом и опять посмотрел на часы. — Не могли бы вы коротко описать мне ваши меры безопасности, прежде чем мы пойдем и посмотрим на картину.
Директор взял карандаш и начал чертить какие-то каракули в своем блокноте.
— Ну, во-первых, в зале, где экспонируется картина, установлена телекамера, — сказал он, показывая рукой на телевизор в углу. — Пока музей открыт, в этом кабинете кто-то есть. Или я, или мой ассистент.
— Другие меры?
— Полагаю, вы уже знаете о них из газет, мсье. Мы нарочно во всеуслышание заявили о них, чтобы предотвратить возможные попытки непрофессионалов похитить картину. Картина висит в нише в маленьком зале, который мы ради этого освободили от других картин. В этот зал не допускаются люди с тростями, зонтами и прочими предметами, способными нанести ущерб картине.
— Как близко посетители могут подходить к картине?
— Не ближе трех метров. В зале постоянно находится наш сотрудник и имеется ограждение — особый канат… Кроме того, постоянно дежурят три жандарма, один снаружи, двое на входе.
— Инспектор Форе упоминал электрическую сигнализацию.
— Вы уже говорили с ним?
— Я всегда проверяю все по нескольку раз.
— Ясно. Да, есть у нас и подобное приспособление. Насколько я понимаю, оно испускает пучок лучей, создавая тем самым барьер, и, если кто-то попытается его преодолеть, в разных частях нашего музея должны сработать звуковые устройства.
— Какова высота барьера?
— Полагаю, инспектор вам все уже рассказал. Два метра. — На лице директора появилась ледяная улыбка. — От пола и выше человеческого роста. Надеюсь, вас это устраивает?
Рэнсом неохотно кивнул, вынул из кармана пиджака металлический портсигар, закурил сигарету и положил портсигар на стол со словами:
— Музей скоро закрывается. Я хотел бы посмотреть сам, как охраняется картина, и провести проверку…
Он замолчал. Директор смотрел мимо него. На экране телевизора вместо четкого изображения плясали какие-то ломаные искаженные контуры. Директор встал из-за стола, прошел к телевизору, стал лихорадочно крутить ручки настройки, но безрезультатно.
— Неполадки налицо, — заметил Рэнсом. — Надо все как следует наладить.
— Все будет сделано утром, до открытия, — уверил его насупившийся директор. Он еще немножко — и безуспешно — покрутил ручки настройки, потом сдался и выключил телевизор.
— Не беда, — сказал он. — Все равно телевизор не работает по ночам, а мы скоро уходим…
— Не могли бы вы позвонить дежурному по залу и попросить его не уходить, пока я с ним не поговорю? — проговорил Рэнсом.
Директор пожал плечами. Анри проведет в музее, по меньшей мере, полчаса после его закрытия, проверяя, в порядке ли сигнализация на окнах и дверях. Но что толку объяснять это американцу? Он взял телефон, стоявший на его столе, и нажал одну из четырех кнопок.
Анри медленно направлялся к большому сводчатому проходу в зал, где висела картина Ватто. До закрытия музея оставалось пять минут, и последние посетители уже двигались к выходу. Сейчас посетителей было куда меньше, чем в первые три недели экспозиции. Иногда музей оказывался пустым еще за полчаса до закрытия.
Но та женщина по-прежнему стояла перед Ватто и что-то записывала в маленькую книжечку. Всякий раз, закончив записывать, она открывала большую сумку, висевшую у нее на плече, и убирала книжечку. Потом начинала снова внимательно разглядывать картину, опять открывала сумку, вынимала книжечку и снова что-то в ней писала.
Школьная учительница, не иначе, подумал Анри. Он автоматически отметил: неплохие ноги. Неплохая попка. Правда, с талией дело обстояло так себе, да и животик был заметный. Лицо желтоватое, и над верхней губой намечались усики.
Жаль, подумал Анри. Она была бы ничего, если бы лучше следила за своей фигурой и не одевалась в эту коричневую нейлоновую хламиду. В тон хламиде был и платок на голове, из-под которого выбивалась бахрома волос мышиного цвета. Да и очки отнюдь не украшали посетительницу. В целом все это лишь портило хорошую попку.
В маленькой клетушке в углу коротко зазвонил телефон. Не торопясь, Анри дошел до телефона и снял трубку, присаживаясь на высокий табурет.
Модести Блейз быстро оглянулась и, убедившись, что в зале нет посторонних, взяла под мышку свою тяжелую сумку и вытащила из нее тонкую трубочку.
Затем, снова закинув ремень сумки на плечо, она стала раздвигать трубочку. Та оказалась состоявшей из нескольких секций, словно антенна. Трубка была сделана из легкого сплава, и вскоре в руках у Модести оказался металлический, сужающийся к концу прут длиной в десять футов, с двумя металлическими отростками в дюйм длиной. К рукоятке был прикреплен тонкий резиновый провод, другой конец которого скрывался в сумке.
Очень осторожно Модести взяла прут обеими руками, затем высоко подняла над головой, после чего двинулась к барьеру-канату. В голове у нее заработал таймер, но двигалась она спокойно, без поспешности. Модести знала, что прут нужно держать на высоте двух метров от пола, иначе сработает сигнализация. Высоко поняв прут и подойдя как можно ближе к барьеру, она поднесла конец прута к левому верхнему углу золоченой рамы в стиле Луи XV и нажала на кнопку в рукоятке. Послышалось легкое шипение, и из отверстия на конце прута брызнула краска, банка с которой стояла в сумке.
Прошло тридцать пять секунд. Между тем директор говорил из своего кабинета наверху:
— Да, Анри, я понимаю, что вы не собираетесь уходить, пока не проверите, как работают все системы безопасности, но со мной тут находится джентльмен, — он одарил Рэнсома очередной ледяной улыбкой, — который просил меня напомнить вам задержаться… Что? Да, конечно. Мы спустимся через несколько минут.
Рэнсом протянул руку к трубке и тихо произнес:
— Разрешите мне поговорить с ним.
— С Анри? — Директор удивленно посмотрел на американца, потом сказал в трубку: — Подождите, Анри. — Он снова взглянул на Рэнсома, уже не пытаясь скрыть раздражения. — Уверяю вас, мсье, он не скажет вам ничего нового. Не вижу смысла вам общаться с ним сейчас.
— Я хочу поговорить со всеми, — отрезал Рэнсом. — С инспектором, с вами, с Анри, короче, со всеми, кто имеет отношение к этому делу. Возможно, у вас есть свои соображения, как я должен действовать, но все-таки платит мне мистер Лей-тон, и, стало быть, я поступлю так, как он считает нужным.
Губы директора вытянулись в тонкую линию. Он молча протянул трубку собеседнику.
— Анри! — сказал тот в трубку. — Меня зовут Рэнсом, я представляю интересы Лейтона, который владеет этим самым Ватто. Я сейчас спущусь, но пока хотел бы спросить вас вот о чем. Кто дежурит в зале, пока вы говорите по телефону?
В зале не дежурил никто. Модести Блейз провела концом прута по нижней кромке рамы. Не отнимая прута от холста, она отпустила кнопку.
Теперь по всему периметру холста появилась кремовая полоса шириной в дюйм. На глазах полоса стала высыхать и теперь приобрела цвет штукатурки стены, на которой висела картина.
Шестьдесят секунд. Примерно соответствовало ее лучшему результату, достигнутому во время подготовки в парижском гараже за день до появления в музее. Второй этап — закрасить всю картину — должен был занять гораздо меньше времени, так как уже не было опасности забрызгать раму.
Модести начала энергично водить прутом, не обращая внимания на боль в руках. Сосредоточенно вглядываясь в то, что получалось на холсте, она в то же время вслушивалась в звуки, доносившиеся из клетушки Анри. И хотя до его поста было никак не меньше десяти шагов, она без труда слышала голос, который делался все громче и громче.
В кабинете директора Рэнсом говорил в трубку:
— Нет. Анри, я вовсе не обвиняю вас в халатности. Я охотно готов поверить вам, что с того места, где вы сейчас находитесь, вы прекрасно видите всех, кто выходит из зала. И я также знаю, что никто не сможет подойти вплотную к картине, пока включена электронная сигнализация. Во всяком случае никто не может сейчас похитить картину, но есть все же опасность, что ей могут нанести ущерб. — Он замолчал, вздохнул, потом попытался что-то сказать, но это ему удалось лишь с третьей попытки.
— Да, я понимаю, что на такое способен только безумец, но согласитесь, Анри, что в нашем свихнувшемся мире хватает психически неуравновешенных людей. Прекрасно, пусть в настоящий момент там находится лишь эта школьная учительница, но я-то говорю не о данном моменте. Прошу вас усвоить одну простую истину…
Он снова замолчал, резко отодвинув трубку от уха, потому как в ней с негодованием заклокотал голос служителя музея. Когда тот наконец утихомирился, Рэнсом снова взялся за свое.
Директор откинулся на спинку стула. К нему опять вернулось хорошее настроение. Наконец-то коса нашла на камень. У него уже не было сил препираться с этим проклятым американцем, зато Анри оказался в своей стихии. Когда дело доходило до словесной перепалки, Анри не было равных. Он быстро и без особого напряжения выматывал оппонента.
Между тем Модести Блейз спокойно сложила металлический прут и вместе с рукояткой упрятала его назад в сумку. Она бросила взгляд на Ватто. Последние полосы успели поблекнуть. Казалось, на стене осталась лишь одна рама.
Она насадила колпачок на отверстие в боку сумки, а затем не спеша двинулась к сводчатому проходу. У нее в руках снова появились записная книжка и карандаш, и она на ходу стала делать какие-то пометки.
Анри швырнул телефонную трубку на рычаг и посмотрел на американку испепеляющим взглядом. Она остановилась, дописала строчку, затем спрятала записную книжку и, ускорив шаг, направилась к большому залу, расположенному ближе к выходу.
Анри провожал ее взглядом, хотя все его мысли были по-прежнему сосредоточены на том, что он недавно услышал по телефону. В его мозгу проплыли словесные и визуальные образы, связанные с учительницей и ее попкой, после чего он снова вернулся к упоительной ненависти и стал сочинять полные ядовитого сарказма фразы, которые вскоре скажет этому чертову мсье Рэнсому.
Две минуты спустя по каменной музейной лестнице спустился директор. С ним был высокий темноволосый человек. Анри вышел из своего закутка и застыл в ожидании словесного поединка.
Вот, значит, этот Рэнсом, подумал он. Типичный американец. И главное, так противно говорит по-французски. Анри решил отринуть вариант, полный едкой иронии. Нет, он лучше будет предельно вежлив и чуть снисходителен.
— Анри, — сказал директор, — это мсье Рэнсом. Анри наклонил голову на миллиметр и холодно произнес:
— Очень приятно.
— Ватто вон там? — спросил Рэнсом, кивая на проход.
— Да, мсье. Прошу за мной. — Анри с достоинством повернулся и двинулся к залу с шедевром. Директор замыкал процессию. Оказавшись в маленьком зале, они повернули направо, туда, где был натянут шнур.
— Прошу, мсье, — сказал Анри, небрежно поводя рукой в сторону картины и не спуская глаз с лица Рэнсома.
— Сейчас я отключу основную сигнализацию и покажу вам, как работает система в этом зале… — Он вдруг осекся и окаменел. Рэнсом смотрел мимо него. Лицо директора посерело.
— Это шутка? — хрипло спросил Рэнсом. Анри обернулся к стене. Рама была пуста! Лучи ламп отражались от голой поверхности!
— Это… это просто невероятно, — сказал он хриплым, срывающимся голосом. — Просто невероятно! Здесь была только та женщина… Если бы она попробовала дотронуться до картины, сработала бы сигнализация. К картине нельзя прикоснуться, если не встать на лестницу. Как же она ухитрилась вырезать холст? — С каждой фразой голос Анри делался выше и пронзительней. Он попытался сделать шаг вперед, но Рэнсом крепко схватил его за руку.
— Как давно она покинула зал? — спросил он.
— Три… от силы четыре минуты назад. — Анри схватился за голову обеими руками. — Но это же просто невозможно. Невозможно!
— Она вряд ли далеко ушла, — сказал Рэнсом, — и не хотелось бы включать сирену, чтобы дать ей понять, что мы уже в курсе… — продолжал он тихим, но свирепым тоном. — Свяжитесь с жандармами. Пусть начнут ее поиски. У нее где-то рядом должна стоять машина. Ну, живее, бегом!
Анри побежал, пошатываясь и спотыкаясь, и стук его каблуков гулким эхом разносился по залам музея. Рэнсом повернулся к директору.
— Как вы отключаете сигнализацию? Директор с видимым усилием закрыл разинутый рот, потом сказал:
— Вон там… там находится пульт, — прошептал он, глядя на Рэнсома полными ужаса глазами. — У меня есть ключ. — Шатаясь, он подошел к стене и стал открывать металлическую панель.
— Отключите основную сигнализацию, — приказал Рэнсом. Директор повернул три или четыре выключателя. Рука его дрожала. Рэнсом подошел к барьеру и перегнулся через шнур.
Тотчас же зазвенел звонок в клетушке Анри.
— Так, и это тоже выключите! По крайней мере, система была в рабочем состоянии. — В голосе Рэнсома смешались злость и досада. Звонок перестал звенеть, и директор направился к американцу.
— Ближе не подходить! — рявкнул Рэнсом. — Мне нужна лестница и два чехла. Пошевеливайтесь!
— Чехлы? Ну, конечно… — бормотал бедняга-директор, проводя рукой по вспотевшему лбу. — Но полиция, мсье? Разве мы не должны связаться с инспектором Форе?
— Принесите, черт возьми, чехлы! — рявкнул Рэнсом. Он уже полностью владел собой, но голос его был как сталь. — А пока вы ходите, я сам позвоню ему отсюда.
Модести Блейз сидела в большом темном соборе, который выходил на площадь. Шесть минут назад она покинула музей.
Даже теперь собор казался слишком большим по отношению к городу, а ведь он был построен триста лет назад. Здесь, в углу последнего ряда, ее практически не было видно в тусклом свете, проникавшем в собор через ряд узких витражных окон. Впереди, на других скамьях, сидело еще человек восемь, и они были заняты своими делами.
Опустившись на колени, она извлекла из-под скамьи большую синюю пляжную сумку, которую спрятала там полчаса назад. В ней находились белые элегантные туфли, белая шляпа с узкими полями, губная помада, пропитанные очищающим раствором салфетки, а также карманное зеркальце с маленькой лампочкой, питавшейся от прикрепленной сзади батарейки.
Она сняла головной платок, к которому, как оказалось, была прикреплена бахрома волос мышиного цвета. Под коричневым нейлоновым балахоном у нее оказалось голубое платье с белым ремнем. Запустив руку под подол, Модести извлекла прокладку с живота, потом оправила платье и туже застегнула ремень.
Коричневый балахон, прокладка, платок, черная сумка, туфли без каблуков — все было запихнуто в пляжную сумку. Вскрыв пачку салфеток, Модести наклонилась, взяла зеркальце и включила лампочку. Шестьдесят секунд спустя желтоватый грим, а также черные усики бесследно исчезли. Она наложила новый слой губной помады, удостоверилась в том, что все в порядке, затем убрала зеркало.
Волосы ее были кое-как заколоты под платком. Теперь она быстро собрала их в тугой пучок, тщательно заколола и надела шляпу.
Минуту спустя Модести Блейз уже стояла на паперти и беседовала с пузатым добродушным священником. Она спрашивала, как проехать из города в деревню Бурнисс. Священник прошел с ней через площадь к ее серому «ситроену», объясняя маршрут и энергично жестикулируя.
Модести села за руль, рассеяно выслушала пояснения священника, поблагодарила его ослепительной улыбкой и не торопясь выехала со стоянки.
Тем временем незадачливый директор музея появился в маленьком зале с двумя сложенными чехлами. Он был уже не таким бледным, но его бил озноб, и он все время покрывался испариной. Рэнсом к тому времени снял шнур. Он взял один чехол и аккуратно расстелил его на полу перед рамой.
— На полу могли остаться какие-то отпечатки, — пояснил он директору. — Надо сохранить их до появления полиции.
— Вы говорили с инспектором Форе? — спросил директор.
— Конечно. Он сказал, что высылает двоих детективов. Я же должен доставить ему раму, чтобы можно было проверить ее на предмет отпечатков пальцев.
— Он сам не приедет? — мертвым голосом осведомился директор.
— Сейчас он занят выставлением оцепления. Важно не позволить этой женщине покинуть город с картиной, — рявкнул Рэнсом. — Ну, а где лестница, которую я просил?
— Сейчас ее принесет Анри, — пролепетал директор, и в проходе тотчас же появился Анри с большой деревянной стремянкой.
— Пожалуйста, отойдите назад, — сказал Рэнсом. Он взял лестницу, осторожно подошел к чехлу под картиной и поставил стремянку. Затем забрался на стремянку и стал заворачивать раму в чехол. Как следует упаковав, он взял раму и спустился.
С ношей в руках он двинулся по проходу. За ним семенили директор и Анри.
— У вас есть машина, мсье? — осведомился директор.
— Да, у вашего служебного входа.
— Может, мне попросить одного из жандармов проводить вас?
— Надеюсь, — мрачно отозвался Рэнсом, — что в настоящий момент жандармы делают все, чтобы найти и препроводить куда следует ту самую особу, которая украла картину мистера Лейтона.
Глава 9
Вилли Гарвин неистово тер волосы полотенцем, поглядывая в зеркало над щербатой раковиной. К каждой из его щек были приклеены по два комка ваты. Положив полотенце, он приблизился к зеркалу, потянул за один комок и заглянул под него.
Удовлетворенно кивнув, он и вовсе удалил его. Вата была черной, но зато на его щеке не осталось никаких следов «порохового ожога».
Нос его теперь лишился горбинки. Лишь там, куда доктор Жорж Бриссо вставил восковую прокладку, виднелся разрез. Но через день-другой от него не должно было остаться следа.
До полуночи оставалось минут десять. Чтобы снова стать самим собой, Вилли нужно было сделать еще одну вещь.
Он провел пять часов в багажнике серого «ситроена» Модести. Они ехали в предместье Парижа, где у них была квартирка в задней части антикварного магазинчика. Машина, которую Вилли использовал как мистер Рэнсом, теперь стояла в лесу примерно в пяти милях от того самого музея. Там они встретились с Модести, и она увезла его в «ситроене».
Вилли вылил черную воду из тазика, в котором он смывал краску с волос, и она с шумом стала исчезать в отверстии раковины. Теперь настал момент, который он отложил напоследок. Вилли взял маленький стерженек с присоской на конце, подошел к зеркалу и с его помощью стал удалять коричневые контактные линзы, которые заслоняли голубые радужки его глаз.
Конечно, некоторые ловкачи быстро привыкают снимать-надевать эти чертовы штуковины, думал он, орудуя стерженьком, но ему это занятие не доставляло радости. Наконец дело было сделано. Он положил линзы в коробочку и взял большой металлический портсигар.
Именно этот портсигар он выкладывал на столе в кабинете директора музея. Большую часть его занимали батарея мощностью в один ватт и соединенный с ней излучатель, который работал примерно на той же частоте, что и музейное телевидение. Будучи включенным, он начисто уничтожал изображение на экране.
В портсигаре оставалось место лишь для четырех сигарет. Сейчас там лежала одна. Вилли взял ее, закурил, затем провел расческой по влажным волосам и направился в соседнюю комнату.
Модести в перчатках сосредоточенно водила влажной кистью по поверхности картины. Ей осталось очистить от светлого слоя лишь несколько квадратных дюймов бесценного холста. Увидев Вилли, Модести подняла голову и улыбнулась.
— Так оно лучше, Вилли-солнышко. Черные пятна на щеках — еще куда ни шло, а вот нос мне не понравился.
Удовлетворенно кивнув, он и вовсе удалил его. Вата была черной, но зато на его щеке не осталось никаких следов «порохового ожога».
Нос его теперь лишился горбинки. Лишь там, куда доктор Жорж Бриссо вставил восковую прокладку, виднелся разрез. Но через день-другой от него не должно было остаться следа.
До полуночи оставалось минут десять. Чтобы снова стать самим собой, Вилли нужно было сделать еще одну вещь.
Он провел пять часов в багажнике серого «ситроена» Модести. Они ехали в предместье Парижа, где у них была квартирка в задней части антикварного магазинчика. Машина, которую Вилли использовал как мистер Рэнсом, теперь стояла в лесу примерно в пяти милях от того самого музея. Там они встретились с Модести, и она увезла его в «ситроене».
Вилли вылил черную воду из тазика, в котором он смывал краску с волос, и она с шумом стала исчезать в отверстии раковины. Теперь настал момент, который он отложил напоследок. Вилли взял маленький стерженек с присоской на конце, подошел к зеркалу и с его помощью стал удалять коричневые контактные линзы, которые заслоняли голубые радужки его глаз.
Конечно, некоторые ловкачи быстро привыкают снимать-надевать эти чертовы штуковины, думал он, орудуя стерженьком, но ему это занятие не доставляло радости. Наконец дело было сделано. Он положил линзы в коробочку и взял большой металлический портсигар.
Именно этот портсигар он выкладывал на столе в кабинете директора музея. Большую часть его занимали батарея мощностью в один ватт и соединенный с ней излучатель, который работал примерно на той же частоте, что и музейное телевидение. Будучи включенным, он начисто уничтожал изображение на экране.
В портсигаре оставалось место лишь для четырех сигарет. Сейчас там лежала одна. Вилли взял ее, закурил, затем провел расческой по влажным волосам и направился в соседнюю комнату.
Модести в перчатках сосредоточенно водила влажной кистью по поверхности картины. Ей осталось очистить от светлого слоя лишь несколько квадратных дюймов бесценного холста. Увидев Вилли, Модести подняла голову и улыбнулась.
— Так оно лучше, Вилли-солнышко. Черные пятна на щеках — еще куда ни шло, а вот нос мне не понравился.