— Это был Вилли. Вилли Гарвин.
— Ну конечно, — сказал Квинн после секундного раздумья. — Дагган упоминал и его.
— Дагган — ваш приятель с Флит-стрит?
— Да.
— Лягте и накройтесь. А то продрогнете. Сигарету не хотите?
— С удовольствием.
Она взяла две сигареты из шкатулки на столике, зажгла их, одну дала Квинну, потом поставила пепельницу.
— Не знаю, почему у меня получается все наперекосяк, — устало произнес Квинн. Я хотел найти вас, чтобы сказать спасибо. Принести цветы. Или что-то в этом роде. Но я наклюкался и вел себя словно… Словно кто, по-вашему? Как я вел себя?
— Самоуверенно и агрессивно. Больше в манере держаться чем на словах.
— Самоуверенно и агрессивно? Похоже на правду. Вы говорите все как есть, так?
— Вы же сами просили откровенности. — Она улыбнулась и добавила: — Но вы не называли меня милочкой.
— Уже хорошо. — Он тоже улыбнулся, и улыбка получилась приятной, без привычной насмешливости. — Послушайте, вы мне поверите, если я скажу, что очень вам признателен за все, что вы для меня сделали?
— Конечно, поверю. Может, вы чего-нибудь хотите? Не в смысле выпивки, но, например, сэндвич? Может, вы проголодались?
— Нет, спасибо… — Он помолчал и сказал: — Но если бы вы мне сказали, где кухня, я сделал бы себе кофе…
— Кофе в два часа ночи? Но вы не заснете!
— Вот именно. — Квинн пытался говорить непринужденно, но его голос то и дело срывался и рука с сигаретой дрожала.
— У вас часто бывают кошмары? — спросила Модести.
— Достаточно часто. — Он постарался затянуться сигаретой, но губы отказывались слушаться.
— Может, вам станет легче, если вы расскажете, в чем дело?
— Да, наверно, вы уже обо всем догадались. Мое имя могло кое-что сказать вам. Генри Квинн. Второй пилот на том самом самолете, который в прошлом сентябре захватили террористы.
— Тогда похищалось много самолетов. А в сентябре я поневоле оказалась в отрыве от текущих событий и газет.
Он уставился в пустоту и заговорил:
— Два араба. Они возникли, когда мы садились в Риме… Когда мы приземлились, они потребовали, чтобы итальянцы освободили трех террористов, которых арестовали после теракта в Милане в прошлом году. В противном случае угрожали уничтожить самолет и всех, кто в нем находился. Восемнадцать часов шли переговоры с итальянцами. Красным Крестом и так далее.
Он попытался затушить сигарету, но рука его так дрожала, что Модести сама взяла у него окурок и затушила в пепельнице.
— Я убил троих, — с трудом произнес Квинн, закрывая глаза. — В том числе и ребенка.
— Как это?
Он отыскал ее руку и стиснул, хотя, как показалось Модести, сам того не подозревая.
— Это тянулось бесконечно долго. Прошло двенадцать часов. Четырнадцать, шестнадцать. Господи, как я ненавидел тех сволочей. Я пытался напомнить себе, что их надо опасаться, но ничего не вышло. Я был в ярости. Пассажиры вели себя великолепно. Я твердил про себя: мерзавцы, как смеете вы угрожать этим людям — мужчинам, женщинам, детям. Чтоб вы сдохли, чертовы фанатики!..
Он провел рукой, вытер губы.
— Не могу выразить словами это чувство, но оно росло во мне. Высилось, ширилось… — Он замолчал надолго, потом заговорил опять. — Мы действовали по правилам — наш экипаж… Главное, безопасность пассажиров… Только что это значит на самом деле? Сидеть сложа руки и ждать, когда они сменят гнев на милость? Но что, если они все равно решили уничтожить и нас, и пассажиров, и себя? Не знаю, как нужно было поступать… Но в какой-то момент один из них вышел из самолета, стал препираться то ли с министром, то ли с кем-то еще. А второй стоял в конце прохода с гранатой в руке. Граната Миллса. Он не выдернул чеку. — Квинн посмотрел на Модести и добавил: — Если чека не выдернута, то от гранаты не может быть вреда…
— Да.
— Ну, а я дал отдохнуть одной стюардессе, разносил еду. И мне показалось, что есть шанс. Автомат был у араба на плече. Я шел с подносом. И еще мне удалось вывернуть стальной прут с полки в нашем отсеке. Я все пытался собраться с силами и атаковать гадов… Майк Чарли — командир корабля, — сохранял хладнокровие. Он, похоже, стал побаиваться за меня. Он то и дело бормотал: «Не надо действовать наобум, Квинн… Квинн, держи себя в руках». Но тут я понял, что можно рискнуть. Я спрятал прут под поднос и, когда почти поравнялся с арабом, бросил поднос и ударил его прутом по запястью. — У Квинна взгляд сделался отсутствующим и, хотя он говорил все так же тихо, речь стала быстрой, сбивчивой. — Я рассчитал вроде бы правильно. Если бы араб выронил гранату, его песенка была бы спета. Но я самую малость промахнулся. Он выдержал удар, не выронил гранату, отскочил назад и выдернул чеку. И хотя я и ударил его прутом по голове, он успел бросить гранату. Я услышал, как она ударилась о пол, повернулся и увидел, что она катится по проходу. Катится, катится и чуть подпрыгивает. Потом этот бедняга, который летел с женой и дочкой, прыгнул на нее. Он, конечно, не мог помешать ей взорваться, не мог ее куда-то там выбросить. Он просто решил ее накрыть своим телом… Да, это был храбрый поступок. Но чертова граната подпрыгнула и покатилась под кресла. А потом я услышал грохот от взрыва и крики, крики…
Квинн клацал зубами так, что не мог говорить. Он мотал головой, пытаясь успокоиться. Модести держала его за руку. Затем он перестал мотать головой и уставился на нее с удивлением. Теперь уже он затих, и все его защитные механизмы вышли из строя. Модести подумала, что он выглядит очень юным и уязвимым.
Наконец он снова заговорил — тихо и как-то монотонно:
— В общем, все пошло наперекосяк. Тот, кто пытался схватить гранату, не пострадал. Уцелела и его жена. Но девочка погибла. А кроме того, скончались еще двое, сидевших сзади. Те, кто были снаружи, быстро обезвредили второго араба… Ну а потом началось расследование. Меня обвинили в том, что я пошел на неоправданный риск. Они, конечно, были правы.
Квинн лежал и тяжело дышал. Потом в лице его появилась уже знакомая Модести агрессивность, и он пробормотал:
— Ну, говорите, что я вовсе не виноват, что просто так уж неудачно все вышло. Все мои друзья говорят это мне. По крайней мере, в лицо…
— То, что думают они или я, не имеет никакого значения, — спокойно отозвалась Модести. — Это ваше бремя, Квинн, и никому, кроме вас, не будет позволено нести его.
— Так, вот слова железной женщины, — усмехнулся Квинн, пытаясь подавить смятение. — Но между нами, что вы об этом думаете?
— Я скажу вам, что я знаю, а не что думаю. Если бы вам удалось обезвредить террориста, вы стали бы героем и о вас писали бы газеты — «Отчаянный поступок летчика спасает пассажиров». Но не надо забывать, что «отчаянный» означает и «рискованный», и все может обернуться плохо.
— Так, собственно, и вышло.
— Очень жаль. В отношении терроризма я жестко смотрю на вещи, Квинн. Если дать понять этим мерзавцам, что их угрозы действуют, они обнаглеют донельзя. Собственно, так уже и происходит.
— Я убил троих, в том числе ребенка…
— Ежедневно умирает множество людей — в автокатастрофах, при бомбежках, в результате бандитских налетов.
— Одним больше, одним меньше, не велика разница? Здорово.
— Несколько погибших могут спасти пару сотен других людей. Они могут помешать чуме распространяться с такой легкостью.
— Чудно. Если не оказаться в числе этих двоих…
— Как начертано в книге судьбы, так и происходит, — кивнула Модести.
— Вы из фаталистов?
— Отчасти, — улыбнулась Модести. — Но не из пассивных.
— Я могу это засвидетельствовать. — Взгляд его потеплел. — Бах, трах, тарарах! — Он вздохнул: — Спасибо, что дали мне возможность выговориться. И за то, что напомнили насчет моего личного бремени. Это лучше, чем слюнявые утешения. В основном я справляюсь с собой, только вот ночные кошмары… Стоит заснуть, и ты оказываешься без брони и лат… Хотите знать, почему я так мерзко вел себя по отношению к вам с самого начала?
— Ну?
— Вы внушаете мне благоговейный ужас. Вы сильнее меня. А мне это не по душе.
— Благоговейный страх? Бросьте, Квинн, что за ерунда.
— Это сущая правда. Вы слишком уж совершенны. Я не говорю про ноги, фигуру… Нет, вы потрясающе справляетесь с ситуацией. Не проигрываете. Ну а для того, кто знает, что такое поражение, это уж слишком.
— Извините, — ответила Модести. — Но постарайтесь не восставать против меня. Ну, что, теперь вы будете хорошим мальчиком и ляжете спать?
Он покачала головой и, натянуто улыбнувшись, произнес:
— Нет, вряд ли это получится без моего плюшевого мишки. Слишком уж все жутко. Стоит кошмарам начаться, они не отпускают. А вы идите спать. И забудьте про кофе. Я уже не хочу спать. Но можно покурить?
Модести кивнула, потом сказала:
— Может, вам будет легче, если я останусь?
— Вы… со мной? — неуверенно спросил Квинн. — Здесь? — Он оглянулся. В комнате не было второго дивана. — В постели?
— Если это поможет отогнать ваши кошмары.
Она заметила, как на его лице отразилась борьба противоречивых чувств.
— Старину Квинна хотят совратить?
— Старине Квинну есть из чего выбирать. Но не надо делать над собой усилие. Если присутствие теплого женского тела пойдет ему на пользу, тем лучше. — Она развязала халат и сбросила его. — А ну-ка, уступите место даме.
Модести скользнула к нему, улеглась рядом, положила его голову себе на плечо, потом протянула руку к шнуру бра.
— Свет выключить?
— Пока нет. — Он чуть слышно охнул при первом соприкосновении их тел, потом осторожно провел рукой по ее гладкой коже. Через некоторое время, когда он стал выказывать признаки настоящего пробуждения, она шепнула ему на ухо:
— Ничего не надо доказывать, Квинн. Просто получайте удовольствие.
Позже она испытала удивление перед тем, как бережно он обращался с ней, как внимательно реагировал на ее поведение. Она охотно оставила роль утешительницы, отдавшись тому сложному сочетанию игры, что неизбежно входит в понятие «заниматься любовью».
Еще позже, уже перед тем, как заснуть, Квинн погладил ее грудь и, издав смешок, сказал:
— Это лучше, чем плюшевый мишка. Раз-раз — и на матрас…
Глава 7
— Ну конечно, — сказал Квинн после секундного раздумья. — Дагган упоминал и его.
— Дагган — ваш приятель с Флит-стрит?
— Да.
— Лягте и накройтесь. А то продрогнете. Сигарету не хотите?
— С удовольствием.
Она взяла две сигареты из шкатулки на столике, зажгла их, одну дала Квинну, потом поставила пепельницу.
— Не знаю, почему у меня получается все наперекосяк, — устало произнес Квинн. Я хотел найти вас, чтобы сказать спасибо. Принести цветы. Или что-то в этом роде. Но я наклюкался и вел себя словно… Словно кто, по-вашему? Как я вел себя?
— Самоуверенно и агрессивно. Больше в манере держаться чем на словах.
— Самоуверенно и агрессивно? Похоже на правду. Вы говорите все как есть, так?
— Вы же сами просили откровенности. — Она улыбнулась и добавила: — Но вы не называли меня милочкой.
— Уже хорошо. — Он тоже улыбнулся, и улыбка получилась приятной, без привычной насмешливости. — Послушайте, вы мне поверите, если я скажу, что очень вам признателен за все, что вы для меня сделали?
— Конечно, поверю. Может, вы чего-нибудь хотите? Не в смысле выпивки, но, например, сэндвич? Может, вы проголодались?
— Нет, спасибо… — Он помолчал и сказал: — Но если бы вы мне сказали, где кухня, я сделал бы себе кофе…
— Кофе в два часа ночи? Но вы не заснете!
— Вот именно. — Квинн пытался говорить непринужденно, но его голос то и дело срывался и рука с сигаретой дрожала.
— У вас часто бывают кошмары? — спросила Модести.
— Достаточно часто. — Он постарался затянуться сигаретой, но губы отказывались слушаться.
— Может, вам станет легче, если вы расскажете, в чем дело?
— Да, наверно, вы уже обо всем догадались. Мое имя могло кое-что сказать вам. Генри Квинн. Второй пилот на том самом самолете, который в прошлом сентябре захватили террористы.
— Тогда похищалось много самолетов. А в сентябре я поневоле оказалась в отрыве от текущих событий и газет.
Он уставился в пустоту и заговорил:
— Два араба. Они возникли, когда мы садились в Риме… Когда мы приземлились, они потребовали, чтобы итальянцы освободили трех террористов, которых арестовали после теракта в Милане в прошлом году. В противном случае угрожали уничтожить самолет и всех, кто в нем находился. Восемнадцать часов шли переговоры с итальянцами. Красным Крестом и так далее.
Он попытался затушить сигарету, но рука его так дрожала, что Модести сама взяла у него окурок и затушила в пепельнице.
— Я убил троих, — с трудом произнес Квинн, закрывая глаза. — В том числе и ребенка.
— Как это?
Он отыскал ее руку и стиснул, хотя, как показалось Модести, сам того не подозревая.
— Это тянулось бесконечно долго. Прошло двенадцать часов. Четырнадцать, шестнадцать. Господи, как я ненавидел тех сволочей. Я пытался напомнить себе, что их надо опасаться, но ничего не вышло. Я был в ярости. Пассажиры вели себя великолепно. Я твердил про себя: мерзавцы, как смеете вы угрожать этим людям — мужчинам, женщинам, детям. Чтоб вы сдохли, чертовы фанатики!..
Он провел рукой, вытер губы.
— Не могу выразить словами это чувство, но оно росло во мне. Высилось, ширилось… — Он замолчал надолго, потом заговорил опять. — Мы действовали по правилам — наш экипаж… Главное, безопасность пассажиров… Только что это значит на самом деле? Сидеть сложа руки и ждать, когда они сменят гнев на милость? Но что, если они все равно решили уничтожить и нас, и пассажиров, и себя? Не знаю, как нужно было поступать… Но в какой-то момент один из них вышел из самолета, стал препираться то ли с министром, то ли с кем-то еще. А второй стоял в конце прохода с гранатой в руке. Граната Миллса. Он не выдернул чеку. — Квинн посмотрел на Модести и добавил: — Если чека не выдернута, то от гранаты не может быть вреда…
— Да.
— Ну, а я дал отдохнуть одной стюардессе, разносил еду. И мне показалось, что есть шанс. Автомат был у араба на плече. Я шел с подносом. И еще мне удалось вывернуть стальной прут с полки в нашем отсеке. Я все пытался собраться с силами и атаковать гадов… Майк Чарли — командир корабля, — сохранял хладнокровие. Он, похоже, стал побаиваться за меня. Он то и дело бормотал: «Не надо действовать наобум, Квинн… Квинн, держи себя в руках». Но тут я понял, что можно рискнуть. Я спрятал прут под поднос и, когда почти поравнялся с арабом, бросил поднос и ударил его прутом по запястью. — У Квинна взгляд сделался отсутствующим и, хотя он говорил все так же тихо, речь стала быстрой, сбивчивой. — Я рассчитал вроде бы правильно. Если бы араб выронил гранату, его песенка была бы спета. Но я самую малость промахнулся. Он выдержал удар, не выронил гранату, отскочил назад и выдернул чеку. И хотя я и ударил его прутом по голове, он успел бросить гранату. Я услышал, как она ударилась о пол, повернулся и увидел, что она катится по проходу. Катится, катится и чуть подпрыгивает. Потом этот бедняга, который летел с женой и дочкой, прыгнул на нее. Он, конечно, не мог помешать ей взорваться, не мог ее куда-то там выбросить. Он просто решил ее накрыть своим телом… Да, это был храбрый поступок. Но чертова граната подпрыгнула и покатилась под кресла. А потом я услышал грохот от взрыва и крики, крики…
Квинн клацал зубами так, что не мог говорить. Он мотал головой, пытаясь успокоиться. Модести держала его за руку. Затем он перестал мотать головой и уставился на нее с удивлением. Теперь уже он затих, и все его защитные механизмы вышли из строя. Модести подумала, что он выглядит очень юным и уязвимым.
Наконец он снова заговорил — тихо и как-то монотонно:
— В общем, все пошло наперекосяк. Тот, кто пытался схватить гранату, не пострадал. Уцелела и его жена. Но девочка погибла. А кроме того, скончались еще двое, сидевших сзади. Те, кто были снаружи, быстро обезвредили второго араба… Ну а потом началось расследование. Меня обвинили в том, что я пошел на неоправданный риск. Они, конечно, были правы.
Квинн лежал и тяжело дышал. Потом в лице его появилась уже знакомая Модести агрессивность, и он пробормотал:
— Ну, говорите, что я вовсе не виноват, что просто так уж неудачно все вышло. Все мои друзья говорят это мне. По крайней мере, в лицо…
— То, что думают они или я, не имеет никакого значения, — спокойно отозвалась Модести. — Это ваше бремя, Квинн, и никому, кроме вас, не будет позволено нести его.
— Так, вот слова железной женщины, — усмехнулся Квинн, пытаясь подавить смятение. — Но между нами, что вы об этом думаете?
— Я скажу вам, что я знаю, а не что думаю. Если бы вам удалось обезвредить террориста, вы стали бы героем и о вас писали бы газеты — «Отчаянный поступок летчика спасает пассажиров». Но не надо забывать, что «отчаянный» означает и «рискованный», и все может обернуться плохо.
— Так, собственно, и вышло.
— Очень жаль. В отношении терроризма я жестко смотрю на вещи, Квинн. Если дать понять этим мерзавцам, что их угрозы действуют, они обнаглеют донельзя. Собственно, так уже и происходит.
— Я убил троих, в том числе ребенка…
— Ежедневно умирает множество людей — в автокатастрофах, при бомбежках, в результате бандитских налетов.
— Одним больше, одним меньше, не велика разница? Здорово.
— Несколько погибших могут спасти пару сотен других людей. Они могут помешать чуме распространяться с такой легкостью.
— Чудно. Если не оказаться в числе этих двоих…
— Как начертано в книге судьбы, так и происходит, — кивнула Модести.
— Вы из фаталистов?
— Отчасти, — улыбнулась Модести. — Но не из пассивных.
— Я могу это засвидетельствовать. — Взгляд его потеплел. — Бах, трах, тарарах! — Он вздохнул: — Спасибо, что дали мне возможность выговориться. И за то, что напомнили насчет моего личного бремени. Это лучше, чем слюнявые утешения. В основном я справляюсь с собой, только вот ночные кошмары… Стоит заснуть, и ты оказываешься без брони и лат… Хотите знать, почему я так мерзко вел себя по отношению к вам с самого начала?
— Ну?
— Вы внушаете мне благоговейный ужас. Вы сильнее меня. А мне это не по душе.
— Благоговейный страх? Бросьте, Квинн, что за ерунда.
— Это сущая правда. Вы слишком уж совершенны. Я не говорю про ноги, фигуру… Нет, вы потрясающе справляетесь с ситуацией. Не проигрываете. Ну а для того, кто знает, что такое поражение, это уж слишком.
— Извините, — ответила Модести. — Но постарайтесь не восставать против меня. Ну, что, теперь вы будете хорошим мальчиком и ляжете спать?
Он покачала головой и, натянуто улыбнувшись, произнес:
— Нет, вряд ли это получится без моего плюшевого мишки. Слишком уж все жутко. Стоит кошмарам начаться, они не отпускают. А вы идите спать. И забудьте про кофе. Я уже не хочу спать. Но можно покурить?
Модести кивнула, потом сказала:
— Может, вам будет легче, если я останусь?
— Вы… со мной? — неуверенно спросил Квинн. — Здесь? — Он оглянулся. В комнате не было второго дивана. — В постели?
— Если это поможет отогнать ваши кошмары.
Она заметила, как на его лице отразилась борьба противоречивых чувств.
— Старину Квинна хотят совратить?
— Старине Квинну есть из чего выбирать. Но не надо делать над собой усилие. Если присутствие теплого женского тела пойдет ему на пользу, тем лучше. — Она развязала халат и сбросила его. — А ну-ка, уступите место даме.
Модести скользнула к нему, улеглась рядом, положила его голову себе на плечо, потом протянула руку к шнуру бра.
— Свет выключить?
— Пока нет. — Он чуть слышно охнул при первом соприкосновении их тел, потом осторожно провел рукой по ее гладкой коже. Через некоторое время, когда он стал выказывать признаки настоящего пробуждения, она шепнула ему на ухо:
— Ничего не надо доказывать, Квинн. Просто получайте удовольствие.
Позже она испытала удивление перед тем, как бережно он обращался с ней, как внимательно реагировал на ее поведение. Она охотно оставила роль утешительницы, отдавшись тому сложному сочетанию игры, что неизбежно входит в понятие «заниматься любовью».
Еще позже, уже перед тем, как заснуть, Квинн погладил ее грудь и, издав смешок, сказал:
— Это лучше, чем плюшевый мишка. Раз-раз — и на матрас…
Глава 7
Рене Вобуа, руководитель Второго отдела, посмотрел на часы.
— Получилось быстрее, чем я ожидал.
Модести, разложив на столе три фотографии, сказала:
— Мне повезло. Если бы у Бурже и Гара были фальшивые документы, я провела бы тут весь день.
— А этот Серваль? — спросил Рене, показывая на третий снимок. — Он тоже участвовал?
— Да. — Модести обратилась к сотруднику Сюрте. — Как вы полагаете, мсье, тут есть связь?
— Вне всякого сомнения. — Он положил на стол листок из картотеки. — Они работают втроем. Живут в Марселе.
— Унион Корс? — спросил Вобуа.
— Нет, эти действуют самостоятельно.
— Отлично, инспектор. В таком случае оповестите всех, к кому это относится, чтобы как можно скорее все трое были задержаны.
— Для допроса в вашем отделе?
— Да.
— Хорошо, мсье. Надеюсь на скорый успех, но если эти трое решили лечь на дно…
Вобуа мрачно кивнул. Сейчас был полдень. Модести Блейз позвонила ему в восемь утра, а в десять он уже ждал ее в аэропорту Орли. Он подытожил:
— Будем надеяться на удачу.
Пять минут спустя, сидя рядом с Модести на заднем сиденье своей машины, которая катила по бульвару Осман, Рене Вобуа спросил:
— Вы действительно полагаете, что мой друг Таррант еще может быть жив?
— Меня решительно не устраивает, что он может быть мертв, Рене.
— Даже если ваша гипотеза справедлива, может оказаться трудно отыскать и освободить его. Если это вообще возможно.
— Сначала хорошо бы понять, где он находится, а потом уже думать, насколько это сложно…
— Мы окажем вам все необходимое содействие. — Рене чуть покривился и продолжил: — Что и говорить, задачи наших отделов порой вступали в противоречие, но мы с сэром Джеральдом всегда находили взаимопонимание…
— Я знаю, Рене. Если вам удастся найти тех троих и выяснить, кто напустил их на Квинна, пожалуйста, позвоните мне.
— Конечно. А теперь могу предложить вам ранний ланч до того, как отвезу обратно в Орли.
— Спасибо, Рене, но мне надо как можно скорее вернуться в Лондон. Мой рейс в двенадцать сорок пять. Есть еще одна версия, которую неплохо бы отработать.
— А этот самый Квинн…
— Он сейчас у меня. Он явно видел что-то важное, иначе они не предприняли бы попытки устранить его.
— Модести, послушайте. Если есть причины полагать, что сэр Джеральд сейчас находится не на Западе, то можно считать его покойником. Тут уж мы ничего не сможем поделать.
— И пусть его режут на части?
— Извините… Вы правы.
— Хорошо, Рене…
Тот посмотрел на нее, потом тихо чертыхнулся.
— Я зря трачу слова.
За час до того, как Модести начала знакомиться с досье и фотографиями в отделе Сюрте, Квинна разбудил какой-то крупный мужчина и сообщил ему, что к его услугам ванная комната, что его одежда вычищена и висит в шкафу и что через полчаса дворецкий Венг подаст завтрак в столовую.
— Где Модести? — спросил все еще сонный Квинн.
— В Париже. Вернется сегодня попозже.
Прежде чем Квинн сумел сформулировать следующий вопрос, гигант исчез. Квинн вылез из кровати. Она была тут, рядом с ним, еще несколько часов тому назад. Он это отлично помнил. Но Париж? И сейчас? Что, черт побери, происходит? Надо спросить того громилу — как, кстати, его зовут? Да, Вилли Гарвин… Так, кажется, сказал ему в пивной Дагган. Квинн вдруг решил, не имея на то никаких оснований, что Вилли Гарвин ему не по душе.
Полчаса спустя, появившись в столовой, Квинн увидел, что за столом сидит Вилли и читает газету, а молодой индокитаец принес для него, Квинна, еду: кофе, сливки, тосты, а также яичницу с беконом и почками.
— Еще чашечку кофе, Венг, — сказал Вилли, кладя газету. — А это мистер Квинн.
Венг слегка поклонился.
— Доброе утро, мистер Квинн.
— Привет, — отозвался Квинн и сел. Он вдруг испытал приступ голода.
— «Черный бархат» — вещь суровая, — сказал Вилли. — Как себя чувствуете?
— Неплохо, — ответил Квинн и начал есть. — А где Модести?
— В Париже. Улетела восьмичасовым рейсом. Сказала, чтобы вам дали выспаться.
— Я выспался. А вы где ночевали?
— Здесь. У меня тут своя комната.
— Ясно. Впрочем, ничего мне не ясно. Но не в этом дело. А почему она так внезапно понеслась в Париж?
— Увидеть знакомого. Хочет узнать о тех троих, что пытались напасть на вас.
— На меня?
— Вот именно.
— А зачем ей это?
— Все скажет Модести. Ей хочется кое-что у вас узнать.
Квинн почувствовал приступ ярости. Бог знает, что она там надеялась услышать от него, но неужели прошлая ночь — исключительно предлог для допроса? Приласкать старину Квинна, чтобы он был паинькой и рассказал все, что ее интересует?..
— Ну что ж, — буркнул он, — я порядком повеселился, а теперь, пожалуй, мне пора.
— Нет, вам придется подождать Принцессу. Я же сказал: она хочет кое-что у вас узнать.
— Кто-кто?
— Модести.
— А, ласкательное обозначение… Очень трогательно. Очень мило. Но кто может заставить меня торчать тут, Гарвин?
— Отчасти это делается ради вашего же блага. Не исключено, что некто все еще надеется добраться до вас, довести до конца то, что тогда сорвалось из-за Модести.
— Добраться до меня? Чушь. Так кто же меня удержит?
— А, давайте без конфликтов, — устало вздохнул Гарвин. — Они меня утомляют.
Квинн стал намазывать маслом тост, внутренне бурля от гнева. Фальшиво улыбнувшись, он доложил:
— Модести вчера пришла ко мне в постель.
— Угу, — кивнул Вилли. — После того кошмара. Она мне говорила, что осталась…
— Отлично потрахались. — Квинн не успел выговорить это слово, как возненавидел себя. Он понимал, что портит что-то очень хорошее, но уже не мог остановиться и продолжал злобно улыбаться.
Вилли снова взялся за газету. Он словно не услышал Квинна. Тот же доверительно продолжал:
— Теперь хотелось бы знать, приятель, сколько я должен оставить на каминной полке? Сколько принято? Обычная такса — гинея?
Вилли Гарвин задумался на мгновение, потом встал, похлопал Квинна по плечу.
— Не то говоришь, приятель, — сказал он. Затем одной рукой он стиснул его плечо, а другой ударил Квинна по щеке. Раздался такой звук, словно лопнул бумажный пакет. У Квинна чуть не вылетели зубы, а перед глазами поплыли круги. Если бы не ручища Вилли, крепко державшая его за плечо, он бы полетел на пол. Но он остался на стуле. Вскоре в голове прояснилось. Квинн попытался встать, но ничего не вышло. Ручища держала его мертвой хваткой. — У тебя плохие манеры, Квинн, — мрачно сказал Вилли. — Учти, мне плевать, что ты там думаешь о Модести Блейз. И говорить тоже можешь все, что взбредет тебе в голову. Но когда ты заявляешься в ее дом пьяным, потом блюешь на нее, потом остаешься на ночь, а она приходит отогнать твои дурные сны, когда ты находишься под ее крышей, завтракаешь за ее столом, тогда думай, прежде чем ляпнуть что-то лишнее в моем присутствии. Потому что по части правил хорошего тона я большой консерватор.
Он отпустил Квинна, дружески кивнул ему, сел и налил себе еще кофе. Квинн сидел, и его сотрясала дрожь. Он прижал руки к щекам.
— Меня что… действительно вырвало на нее? — наконец спросил он тихим, срывающимся голосом.
— Еще как. Но ты не беспокойся. Она поняла…
— О Боже… Слушайте, я сейчас наговорил черт-те что… Я не хотел. Ни в коем случае… На самом деле она великолепна. Просто чудо. Но мне взбрело вдруг в голову, что она сделала все это, только чтобы использовать меня… А это задело за живое старину Квинна и подняло в нем столько всякой мути… В общем, я очень, очень виноват…
— Она надеется, что вы нам сумеете помочь, — медленно произнес Вилли. — Но то, что она сделала для вас, она сделала бы в любом случае.
— Жалеет хромых собачек, — криво улыбнулся Квинн.
— Только некоторых хромых собачек. Я мог бы рассказать о себе, но это ни к чему. — Вилли чуть отодвинулся на стуле. — Нам надо убить время, но Принцесса не велела выходить на случаи если за вами следят. Внизу есть бассейн и корт, и если вам охота прогнать похмелье…
— У меня его нет. — Квинн осторожно посмотрел на Вилли и буркнул: — Если я скажу, что она вылечила мое похмелье лучше, чем альказельцер, вы не сочтете это неучтивым?
Вилли улыбнулся и покачал головой.
— Если вам неохота плавать или играть в сквош, тут есть отличная коллекция джазовых пластинок. И классики.
— Я не играл в сквош три года, но почему бы не попробовать? А потом можно и поплавать.
— Хорошо. Сейчас возьму ракетки.
Когда в два часа появилась Модести, Вилли и Квинн как раз успели переодеться после получасового купания в бассейне. Она обнаружила, что враждой вроде бы и не пахнет, и это ее успокоило.
— Вы пропустили забавное зрелище, — сказал Квинн. — В шортах Вилли я выглядел как Амелия Блумер.
— Вы хорошо себя вели? — спросила Модести, погладив его по плечу.
— После небольшого фальстарта, да. Верно, Вилли?
— Просто паинька. Ты ела, Принцесса?
— В самолете.
— Ну, что Рене? Помог?
— Он оповестил всех, кого нужно, чтобы срочно задержали ту троицу, но неизвестно, сколько уйдет на это времени. У вас все в порядке, Квинн? Я хочу с вами поговорить.
— Вилли меня уже предупреждал. Когда я плавал, то постарался припомнить все, что видел, пока валялся на том карнизе. Я уже говорил, что то терял сознание, то опять приходил в себя. В общем, воспоминаний немного, но все лучше, чем ничего…
— Ясно. Итак, вы лежали на карнизе, смотрели через ущелье на шоссе и надеялись, что там появится кто-то…
— Не особенно и надеялся. Машины проходили тот отрезок за несколько секунд, а там крутой поворот, поэтому водители больше интересовались дорогой. Во всяком случае, все нормальные люди. За французов водителей, конечно, не поручусь.
— Когда я спросила вас про серый «пежо», вы ответили, что не видели, как он упал с обрыва. Но вы его все же видели?
— Не уверен насчет марки, но какое-то время там действительно стояла серая машина.
— Стояла? Это точно?
— Ну конечно, милая Модести. — Он улыбнулся своей симпатичной улыбкой и пояснил: — Я так вас называю, чтобы успокоить свое "я" и не чувствовать перед вами благоговейного страха, который, в свою очередь, вызвал бы во мне недобрые чувства. Понимаете?
— Понимаю. Продолжайте в том же духе. Итак, сколько пробыла там серая машина?
— Не знаю. Голова плохо работала. Но сперва там возник «дормобил». Потом уже появился «пежо». Какое-то время там стояли оба автомобиля.
— «Дормобил»?
— Ну, я не большой специалист по фургонам, но похоже на то. Из него еще вышли две монахини.
— Монахини? — в один голос переспросили Модести и Вилли.
— Ну да. А что такого? Монахини тут свободно катаются в машинах. Вы разве не видели?
— Кажется, сестру Джанет взяла в оборот именно монахиня? — спросила Модести у Вилли.
Он кивнул. Квинн хотел что-то сказать, но заметил, что они поглощенно обдумывают свое. Ему вдруг показалось, что между этими двумя есть какая-то телепатическая связь. Наконец Вилли проговорил:
— Опять магнитный поток. Или у нас не две работы, а одна.
— Да, но… — начала Модести и тут же осеклась. Потом она обернулась к Квинну, который увидел, что ее синие глаза стали совсем черными. — Ну-ка, давайте все по порядку с момента появления фургона.
— Ладно. Он остановился на повороте. Вышли две монахини. У меня было плохо с головой, и мне сначала померещилось, что это два пингвина. Они ничего не делали. Просто вышли и стали чего-то ждать. Я попытался привлечь их внимание, но безуспешно. То ли они меня не видели, то ли они мне померещились… Потом я снова потерял сознание. Можно закурить?
— Вон там, в шкатулке, сигареты.
Квинн закурил, потом задумчиво произнес:
— Понятия не имею, сколько я провел без сознания. Но когда я очнулся, и фургон, и монахини были по-прежнему там. Но кроме того, появилась эта серая машина. Она стояла чуть сзади. А рядом с ней — человек. Он вдруг наклонился, потом снял дверь с петель и положил ее на крышу.
— Минуточку, — перебила его Модести. — У машин дверцы сидят прочно.
— Знаю. Я думал об этом в бассейне. Но, по крайней мере, так мне показалось. Он нагнулся, поднял дверь и положил ее на крышу…
Модести посмотрела на Вилли, который только покачал головой.
— Ладно, — сказала она. — Что было дальше?
— Ничего. Пустота. Но я отчетливо помню того типа с дверью. Как на снимке. Я, кажется, стал искать плащ, чтобы помахать им. И снова впал в забытье. Но вскоре снова пришел в себя, потому что помню, как махал плащом. Монахини были у фургона, но мужчина исчез. Нет, неверно. Господи, даже вспоминать это тяжело… Там был такой большой камень, и человек этот оказался на нем. Издалека походил на крест…
— Он стоял, вытянув руки? — спросила Модести. — Вот так?
— Не выпячивайте вашу очаровательную грудь. Я волнуюсь. Нет, иначе. — Квинн выбросил руки по сторонам, согнул в локтях, а кисти поднес к лицу.
— Господи, он смотрел в бинокль, — сказал Вилли.
— Точно! — воскликнул Квинн. — Значит, мерзавец углядел меня, но не подумал ничего сделать.
— Почему же, — возразила Модести. — Он послал трех бандитов, чтобы они вас успокоили навсегда.
Квинн посмотрел сначала на нее, потом на Вилли и наконец на сигарету в руке.
— Господи, — пробормотал он. — Пожалуй, лучше с вами не спорить.
— Вы махали плащом? Сигналили? — спросил Вилли.
— Как безумный!
— Итак, монахини стояли у фургона, мужчина на скале, а что же серая машина?
Квинн зажмурился и долго сидел неподвижно и молча. Потом открыл глаза и виновато покачал головой.
— Пытаюсь представить, но не могу.
— Если вы видели, как фургон уехал, вы заметили бы, что серая машина осталась, — сказала Модести.
— Я не видел, как они отъехали, — сказал Квинн. — Пару минут я махал плащом, а потом выбился из сил и рухнул на карниз. Не то чтобы я опять потерял сознание, но просто лежал. — Он скривил губы и добавил: — Даже какое-то время скулил. Очень жалел себя… А потом, когда набрался сил, чтобы снова посигналить, дорога уже опустела. Я не слышал шума мотора, вообще ничего такого не слышал. Просто они исчезли…
В большой комнате воцарилось долгое молчание. Квинн не без любопытства переводил взгляд с Модести на Вилли. Их лица сделались отсутствующими, и ему казалось, он физически ощущает напряженную работу мозга.
— Снять дверь, чтобы объяснить отсутствие тела в машине? — спросил Вилли.
— В этом что-то есть, — кивнула Модести.
— И монахини приняли участие…
— Это не обязательно выводит нас на ту монахиню-шантажистку.
— Но все же.
— Да. И там, и тут это лишь камуфляж. Да, пожалуй, это слишком, даже для твоей теории магнитного потока, Вилли.
— Интересно знать, о чем вы говорите, — подал голос Квинн.
Модести посмотрела сквозь него и произнесла, в такт постукивая кулачком по колену:
— Вилли, Вилли, Вилли… Ну, конечно же…
Вилли посмотрел на нее, и глаза его заблестели:
— Улавливаешь связь?
— Мы думали, что Тарранта захватил кто-то из оппозиции, чтобы выведать секреты государственной безопасности…
— Мы ошиблись?
— Когда мы говорили о проблеме Джанет, то пришли к выводу, что досье психиатра, например, — отличный источник информации для шантажа. А как насчет того, что имеется в голове у Тарранта?
— Получилось быстрее, чем я ожидал.
Модести, разложив на столе три фотографии, сказала:
— Мне повезло. Если бы у Бурже и Гара были фальшивые документы, я провела бы тут весь день.
— А этот Серваль? — спросил Рене, показывая на третий снимок. — Он тоже участвовал?
— Да. — Модести обратилась к сотруднику Сюрте. — Как вы полагаете, мсье, тут есть связь?
— Вне всякого сомнения. — Он положил на стол листок из картотеки. — Они работают втроем. Живут в Марселе.
— Унион Корс? — спросил Вобуа.
— Нет, эти действуют самостоятельно.
— Отлично, инспектор. В таком случае оповестите всех, к кому это относится, чтобы как можно скорее все трое были задержаны.
— Для допроса в вашем отделе?
— Да.
— Хорошо, мсье. Надеюсь на скорый успех, но если эти трое решили лечь на дно…
Вобуа мрачно кивнул. Сейчас был полдень. Модести Блейз позвонила ему в восемь утра, а в десять он уже ждал ее в аэропорту Орли. Он подытожил:
— Будем надеяться на удачу.
Пять минут спустя, сидя рядом с Модести на заднем сиденье своей машины, которая катила по бульвару Осман, Рене Вобуа спросил:
— Вы действительно полагаете, что мой друг Таррант еще может быть жив?
— Меня решительно не устраивает, что он может быть мертв, Рене.
— Даже если ваша гипотеза справедлива, может оказаться трудно отыскать и освободить его. Если это вообще возможно.
— Сначала хорошо бы понять, где он находится, а потом уже думать, насколько это сложно…
— Мы окажем вам все необходимое содействие. — Рене чуть покривился и продолжил: — Что и говорить, задачи наших отделов порой вступали в противоречие, но мы с сэром Джеральдом всегда находили взаимопонимание…
— Я знаю, Рене. Если вам удастся найти тех троих и выяснить, кто напустил их на Квинна, пожалуйста, позвоните мне.
— Конечно. А теперь могу предложить вам ранний ланч до того, как отвезу обратно в Орли.
— Спасибо, Рене, но мне надо как можно скорее вернуться в Лондон. Мой рейс в двенадцать сорок пять. Есть еще одна версия, которую неплохо бы отработать.
— А этот самый Квинн…
— Он сейчас у меня. Он явно видел что-то важное, иначе они не предприняли бы попытки устранить его.
— Модести, послушайте. Если есть причины полагать, что сэр Джеральд сейчас находится не на Западе, то можно считать его покойником. Тут уж мы ничего не сможем поделать.
— И пусть его режут на части?
— Извините… Вы правы.
— Хорошо, Рене…
Тот посмотрел на нее, потом тихо чертыхнулся.
— Я зря трачу слова.
За час до того, как Модести начала знакомиться с досье и фотографиями в отделе Сюрте, Квинна разбудил какой-то крупный мужчина и сообщил ему, что к его услугам ванная комната, что его одежда вычищена и висит в шкафу и что через полчаса дворецкий Венг подаст завтрак в столовую.
— Где Модести? — спросил все еще сонный Квинн.
— В Париже. Вернется сегодня попозже.
Прежде чем Квинн сумел сформулировать следующий вопрос, гигант исчез. Квинн вылез из кровати. Она была тут, рядом с ним, еще несколько часов тому назад. Он это отлично помнил. Но Париж? И сейчас? Что, черт побери, происходит? Надо спросить того громилу — как, кстати, его зовут? Да, Вилли Гарвин… Так, кажется, сказал ему в пивной Дагган. Квинн вдруг решил, не имея на то никаких оснований, что Вилли Гарвин ему не по душе.
Полчаса спустя, появившись в столовой, Квинн увидел, что за столом сидит Вилли и читает газету, а молодой индокитаец принес для него, Квинна, еду: кофе, сливки, тосты, а также яичницу с беконом и почками.
— Еще чашечку кофе, Венг, — сказал Вилли, кладя газету. — А это мистер Квинн.
Венг слегка поклонился.
— Доброе утро, мистер Квинн.
— Привет, — отозвался Квинн и сел. Он вдруг испытал приступ голода.
— «Черный бархат» — вещь суровая, — сказал Вилли. — Как себя чувствуете?
— Неплохо, — ответил Квинн и начал есть. — А где Модести?
— В Париже. Улетела восьмичасовым рейсом. Сказала, чтобы вам дали выспаться.
— Я выспался. А вы где ночевали?
— Здесь. У меня тут своя комната.
— Ясно. Впрочем, ничего мне не ясно. Но не в этом дело. А почему она так внезапно понеслась в Париж?
— Увидеть знакомого. Хочет узнать о тех троих, что пытались напасть на вас.
— На меня?
— Вот именно.
— А зачем ей это?
— Все скажет Модести. Ей хочется кое-что у вас узнать.
Квинн почувствовал приступ ярости. Бог знает, что она там надеялась услышать от него, но неужели прошлая ночь — исключительно предлог для допроса? Приласкать старину Квинна, чтобы он был паинькой и рассказал все, что ее интересует?..
— Ну что ж, — буркнул он, — я порядком повеселился, а теперь, пожалуй, мне пора.
— Нет, вам придется подождать Принцессу. Я же сказал: она хочет кое-что у вас узнать.
— Кто-кто?
— Модести.
— А, ласкательное обозначение… Очень трогательно. Очень мило. Но кто может заставить меня торчать тут, Гарвин?
— Отчасти это делается ради вашего же блага. Не исключено, что некто все еще надеется добраться до вас, довести до конца то, что тогда сорвалось из-за Модести.
— Добраться до меня? Чушь. Так кто же меня удержит?
— А, давайте без конфликтов, — устало вздохнул Гарвин. — Они меня утомляют.
Квинн стал намазывать маслом тост, внутренне бурля от гнева. Фальшиво улыбнувшись, он доложил:
— Модести вчера пришла ко мне в постель.
— Угу, — кивнул Вилли. — После того кошмара. Она мне говорила, что осталась…
— Отлично потрахались. — Квинн не успел выговорить это слово, как возненавидел себя. Он понимал, что портит что-то очень хорошее, но уже не мог остановиться и продолжал злобно улыбаться.
Вилли снова взялся за газету. Он словно не услышал Квинна. Тот же доверительно продолжал:
— Теперь хотелось бы знать, приятель, сколько я должен оставить на каминной полке? Сколько принято? Обычная такса — гинея?
Вилли Гарвин задумался на мгновение, потом встал, похлопал Квинна по плечу.
— Не то говоришь, приятель, — сказал он. Затем одной рукой он стиснул его плечо, а другой ударил Квинна по щеке. Раздался такой звук, словно лопнул бумажный пакет. У Квинна чуть не вылетели зубы, а перед глазами поплыли круги. Если бы не ручища Вилли, крепко державшая его за плечо, он бы полетел на пол. Но он остался на стуле. Вскоре в голове прояснилось. Квинн попытался встать, но ничего не вышло. Ручища держала его мертвой хваткой. — У тебя плохие манеры, Квинн, — мрачно сказал Вилли. — Учти, мне плевать, что ты там думаешь о Модести Блейз. И говорить тоже можешь все, что взбредет тебе в голову. Но когда ты заявляешься в ее дом пьяным, потом блюешь на нее, потом остаешься на ночь, а она приходит отогнать твои дурные сны, когда ты находишься под ее крышей, завтракаешь за ее столом, тогда думай, прежде чем ляпнуть что-то лишнее в моем присутствии. Потому что по части правил хорошего тона я большой консерватор.
Он отпустил Квинна, дружески кивнул ему, сел и налил себе еще кофе. Квинн сидел, и его сотрясала дрожь. Он прижал руки к щекам.
— Меня что… действительно вырвало на нее? — наконец спросил он тихим, срывающимся голосом.
— Еще как. Но ты не беспокойся. Она поняла…
— О Боже… Слушайте, я сейчас наговорил черт-те что… Я не хотел. Ни в коем случае… На самом деле она великолепна. Просто чудо. Но мне взбрело вдруг в голову, что она сделала все это, только чтобы использовать меня… А это задело за живое старину Квинна и подняло в нем столько всякой мути… В общем, я очень, очень виноват…
— Она надеется, что вы нам сумеете помочь, — медленно произнес Вилли. — Но то, что она сделала для вас, она сделала бы в любом случае.
— Жалеет хромых собачек, — криво улыбнулся Квинн.
— Только некоторых хромых собачек. Я мог бы рассказать о себе, но это ни к чему. — Вилли чуть отодвинулся на стуле. — Нам надо убить время, но Принцесса не велела выходить на случаи если за вами следят. Внизу есть бассейн и корт, и если вам охота прогнать похмелье…
— У меня его нет. — Квинн осторожно посмотрел на Вилли и буркнул: — Если я скажу, что она вылечила мое похмелье лучше, чем альказельцер, вы не сочтете это неучтивым?
Вилли улыбнулся и покачал головой.
— Если вам неохота плавать или играть в сквош, тут есть отличная коллекция джазовых пластинок. И классики.
— Я не играл в сквош три года, но почему бы не попробовать? А потом можно и поплавать.
— Хорошо. Сейчас возьму ракетки.
Когда в два часа появилась Модести, Вилли и Квинн как раз успели переодеться после получасового купания в бассейне. Она обнаружила, что враждой вроде бы и не пахнет, и это ее успокоило.
— Вы пропустили забавное зрелище, — сказал Квинн. — В шортах Вилли я выглядел как Амелия Блумер.
— Вы хорошо себя вели? — спросила Модести, погладив его по плечу.
— После небольшого фальстарта, да. Верно, Вилли?
— Просто паинька. Ты ела, Принцесса?
— В самолете.
— Ну, что Рене? Помог?
— Он оповестил всех, кого нужно, чтобы срочно задержали ту троицу, но неизвестно, сколько уйдет на это времени. У вас все в порядке, Квинн? Я хочу с вами поговорить.
— Вилли меня уже предупреждал. Когда я плавал, то постарался припомнить все, что видел, пока валялся на том карнизе. Я уже говорил, что то терял сознание, то опять приходил в себя. В общем, воспоминаний немного, но все лучше, чем ничего…
— Ясно. Итак, вы лежали на карнизе, смотрели через ущелье на шоссе и надеялись, что там появится кто-то…
— Не особенно и надеялся. Машины проходили тот отрезок за несколько секунд, а там крутой поворот, поэтому водители больше интересовались дорогой. Во всяком случае, все нормальные люди. За французов водителей, конечно, не поручусь.
— Когда я спросила вас про серый «пежо», вы ответили, что не видели, как он упал с обрыва. Но вы его все же видели?
— Не уверен насчет марки, но какое-то время там действительно стояла серая машина.
— Стояла? Это точно?
— Ну конечно, милая Модести. — Он улыбнулся своей симпатичной улыбкой и пояснил: — Я так вас называю, чтобы успокоить свое "я" и не чувствовать перед вами благоговейного страха, который, в свою очередь, вызвал бы во мне недобрые чувства. Понимаете?
— Понимаю. Продолжайте в том же духе. Итак, сколько пробыла там серая машина?
— Не знаю. Голова плохо работала. Но сперва там возник «дормобил». Потом уже появился «пежо». Какое-то время там стояли оба автомобиля.
— «Дормобил»?
— Ну, я не большой специалист по фургонам, но похоже на то. Из него еще вышли две монахини.
— Монахини? — в один голос переспросили Модести и Вилли.
— Ну да. А что такого? Монахини тут свободно катаются в машинах. Вы разве не видели?
— Кажется, сестру Джанет взяла в оборот именно монахиня? — спросила Модести у Вилли.
Он кивнул. Квинн хотел что-то сказать, но заметил, что они поглощенно обдумывают свое. Ему вдруг показалось, что между этими двумя есть какая-то телепатическая связь. Наконец Вилли проговорил:
— Опять магнитный поток. Или у нас не две работы, а одна.
— Да, но… — начала Модести и тут же осеклась. Потом она обернулась к Квинну, который увидел, что ее синие глаза стали совсем черными. — Ну-ка, давайте все по порядку с момента появления фургона.
— Ладно. Он остановился на повороте. Вышли две монахини. У меня было плохо с головой, и мне сначала померещилось, что это два пингвина. Они ничего не делали. Просто вышли и стали чего-то ждать. Я попытался привлечь их внимание, но безуспешно. То ли они меня не видели, то ли они мне померещились… Потом я снова потерял сознание. Можно закурить?
— Вон там, в шкатулке, сигареты.
Квинн закурил, потом задумчиво произнес:
— Понятия не имею, сколько я провел без сознания. Но когда я очнулся, и фургон, и монахини были по-прежнему там. Но кроме того, появилась эта серая машина. Она стояла чуть сзади. А рядом с ней — человек. Он вдруг наклонился, потом снял дверь с петель и положил ее на крышу.
— Минуточку, — перебила его Модести. — У машин дверцы сидят прочно.
— Знаю. Я думал об этом в бассейне. Но, по крайней мере, так мне показалось. Он нагнулся, поднял дверь и положил ее на крышу…
Модести посмотрела на Вилли, который только покачал головой.
— Ладно, — сказала она. — Что было дальше?
— Ничего. Пустота. Но я отчетливо помню того типа с дверью. Как на снимке. Я, кажется, стал искать плащ, чтобы помахать им. И снова впал в забытье. Но вскоре снова пришел в себя, потому что помню, как махал плащом. Монахини были у фургона, но мужчина исчез. Нет, неверно. Господи, даже вспоминать это тяжело… Там был такой большой камень, и человек этот оказался на нем. Издалека походил на крест…
— Он стоял, вытянув руки? — спросила Модести. — Вот так?
— Не выпячивайте вашу очаровательную грудь. Я волнуюсь. Нет, иначе. — Квинн выбросил руки по сторонам, согнул в локтях, а кисти поднес к лицу.
— Господи, он смотрел в бинокль, — сказал Вилли.
— Точно! — воскликнул Квинн. — Значит, мерзавец углядел меня, но не подумал ничего сделать.
— Почему же, — возразила Модести. — Он послал трех бандитов, чтобы они вас успокоили навсегда.
Квинн посмотрел сначала на нее, потом на Вилли и наконец на сигарету в руке.
— Господи, — пробормотал он. — Пожалуй, лучше с вами не спорить.
— Вы махали плащом? Сигналили? — спросил Вилли.
— Как безумный!
— Итак, монахини стояли у фургона, мужчина на скале, а что же серая машина?
Квинн зажмурился и долго сидел неподвижно и молча. Потом открыл глаза и виновато покачал головой.
— Пытаюсь представить, но не могу.
— Если вы видели, как фургон уехал, вы заметили бы, что серая машина осталась, — сказала Модести.
— Я не видел, как они отъехали, — сказал Квинн. — Пару минут я махал плащом, а потом выбился из сил и рухнул на карниз. Не то чтобы я опять потерял сознание, но просто лежал. — Он скривил губы и добавил: — Даже какое-то время скулил. Очень жалел себя… А потом, когда набрался сил, чтобы снова посигналить, дорога уже опустела. Я не слышал шума мотора, вообще ничего такого не слышал. Просто они исчезли…
В большой комнате воцарилось долгое молчание. Квинн не без любопытства переводил взгляд с Модести на Вилли. Их лица сделались отсутствующими, и ему казалось, он физически ощущает напряженную работу мозга.
— Снять дверь, чтобы объяснить отсутствие тела в машине? — спросил Вилли.
— В этом что-то есть, — кивнула Модести.
— И монахини приняли участие…
— Это не обязательно выводит нас на ту монахиню-шантажистку.
— Но все же.
— Да. И там, и тут это лишь камуфляж. Да, пожалуй, это слишком, даже для твоей теории магнитного потока, Вилли.
— Интересно знать, о чем вы говорите, — подал голос Квинн.
Модести посмотрела сквозь него и произнесла, в такт постукивая кулачком по колену:
— Вилли, Вилли, Вилли… Ну, конечно же…
Вилли посмотрел на нее, и глаза его заблестели:
— Улавливаешь связь?
— Мы думали, что Тарранта захватил кто-то из оппозиции, чтобы выведать секреты государственной безопасности…
— Мы ошиблись?
— Когда мы говорили о проблеме Джанет, то пришли к выводу, что досье психиатра, например, — отличный источник информации для шантажа. А как насчет того, что имеется в голове у Тарранта?