Страница:
Кошка соблаговолила оставить свое любимое место среди мягких игрушек Альфи и устроилась рядом на коврике. Когда у нас в доме появилась кошка, выбирать имя мы поручили Милли. Затем потратили полдня, чтобы Милли отказалась от своего выбора, который она сделала без раздумий и колебаний. Но Милли осталась непреклонна, поэтому пришлось смириться. За то время, что я жил один, у нас с кошкой по имени Кошка сложились весьма близкие отношения. Я покупал ей в магазине вкусности, открывал дверь и с крыльца кричал: «Кошка! Кошка!», а прохожие отводили взгляд и ускоряли шаг. По вечерам она сидела у меня на коленях, я чесал ее подбородок, а она возмутительно громко мурлыкала. Я привязал к мячику веревочку и играл с ней. А когда кошка по имени Кошка отказывалась от пищи, я покупал ей свежую рыбу – ее она ела всегда. Все это меня успокаивало – до дня Красного ошейника. У кошки по имени Кошка не было ошейника – до дня Красного ошейника. Но как-то раз, после долгой прогулки, она вошла через кошачью дверцу, и на ней красовался новый ярко-красный ошейник. Кошка понюхала миску с едой, отвернулась и снова ушла. Я был сражен. Я-то думал, что все это время она отгоняла кошек от нашего сада или пыталась поймать случайного воробышка, чтобы гордо показать его хозяину, а на самом деле она лежала, свернувшись, перед чужим электрокамином, ела чужую свежую рыбу, лежала на чужих коленях. На ошейнике имелся ярлычок с именем «Клео». Эту кличку она носила в своем другом, тайном доме. Кошка вела двойную жизнь. Я был обманут, брошен, отвергнут. Хуже того, эта чертова кошка меня пародировала.
Спустя сорок минут я все еще валялся на лестнице. Я лежал на спине, а ноги свисали со ступенек. Кошка по имени Кошка давно ушла, но я разглядывал трещины на потолке – достаточно занимательное дело, чтобы отвлечься на полчаса. Из транса меня вывел стук почтового ящика, и я заставил себя подняться. Этот звук украсил мой день: он возродил надежду, что во внешнем мире меня не совсем забыли. Разумеется, письмо из банка я бы читать не стал, но это могла оказаться реклама такси или пиццы. Всегда приятно получить известие от людей, которые взяли на себя труд с тобой связаться. На коврике лежала брошюра риэлторского агентства – мне предлагали дома стоимостью больше миллиона фунтов. Просматривая глянцевые фотографии красивых и дорогих жилищ, я пришел к убеждению, что брошюру бросила в мой ящик кошка по имени Кошка, отправившись наслаждаться своим триумфом. Но этого мелкого и единственного за день события оказалось достаточно, чтобы вернуть меня к работе, и я вновь сел за компьютер. Однако, прежде чем приняться за дело, следовало разобраться с жизненно важными вопросами. Сначала я попытался определить, сколько перхоти можно стрясти с волос на стол. Потом почувствовал, как на спине зреет прыщ, и десять минут корчил из себя йога, пытаясь дотянуться до прыща обеими руками. Далее я соскоблил какую-то клейкую серятину, налипшую на клавиши синтезатора. Я понюхал серятину, попробовал на язык. И тут вспомнил о «Маслости».
– Давай же, Майкл! – сказал я вслух. – «Маслость»! «Маслость»! По вкусу масло, без жира – классно!
Я подумывал позвонить в агентство и спросить, обязательно ли, чтобы музыка навевала мысль именно о масле. Каким-то непостижимым образом пролетела большая часть дня. Я забыл пообедать и теперь просто изнывал от зверского голода; требовалось немедленно съесть хоть что-то, но в доме не было ничего, кроме хлеба двухдневной давности и бесплатного образца этой чертовой «Маслости». Стряхивая в ладонь крошки, я мужественно посмотрел правде в лицо и сказал себе, что сегодня я непременно подведу агентство, и впервые в своей профессиональной карьере не успею выполнить работу к сроку. И тогда я набрал номер продюсерши, чтобы попросить отсрочку на один день. Сначала я долго слушал музыку, а потом мне, наконец, ответили. Автоответчик.
– Здравствуйте, это Сью Пакстон, телефон 74960003. Сейчас меня нет на рабочем месте, хотя, возможно, вы сумеете найти меня по телефону 79460007. Если дело не терпит отлагательства, можно позвонить на мобильный – номер 07700 900004, или на пейджер – номер 08081 570980 абонент 894. Вы можете отправить мне факс по номеру 7946 0005 или послать сообщение по электронной почте по адресу s точка paxton на Junction5 точка co точка uk . Если хотите попробовать найти меня дома, мои домашние телефоны 01632 756545 и 01632 758864, можно также послать факс по номеру 01632 756533 или электронное сообщение по адресу s точка paxton на compuserve точка com . Или же просто оставьте сообщение.
К концу этих перечислений я забыл, зачем звонил, а потому повесил трубку. Через несколько минут, вооружившись ручкой и бумагой, я снова позвонил по тому же номеру. Затем попытался связаться с продюсершей всеми перечисленными способами, но по каждому номеру очередной автоответчик лишь советовал, как еще можно добиться ответа. К тому времени, когда я перепробовал все, прошел еще час. И потому я решительно взялся за дело и в конце концов, сумел выбросить из головы оригинальную мелодию и переиначить аккорды. И вдруг в голове зазвучал мотив. Я быстро его записал, пока он опять не пропал, а потом зазвонил телефон. Катерина отменила завтрашнюю встречу в Гайд-парке, а я разговаривал с ней гневно и растерянно, грубо и жалобно. Я повесил трубку и заметался по дому, в бессильной ярости пиная мебель.
Снова зазвонил телефон, но это была не раскаявшаяся Катерина, а банковский клерк, и я заорал на этого назойливого мудака:
– Пошел вон, мудак!
И повесил трубку, но через полчаса гаденыш опять позвонил и голосом, сочившимся самодовольством закоренелого нациста, сообщил, что мне отправили письмо, где указано, что банковские поверенные уполномочены изъять мою собственность. Итак, скоро я лишусь и дома. Я уговаривал и объяснял, я твердил, что дом – это единственный шанс вернуть семью, что у меня двое маленьких детей и скоро будет третий и что их мать оставила меня и живет со своими родителями, но она не может оставаться у них постоянно, только не с ее мамашей, которая вечно твердит, что ее внуки до сих пор некрещеные, так что в конечном итоге моей жене придется вернуться домой, и тогда мы помиримся, и она увидит, что я изменился, и мы снова будем вместе. Но все это возможно, только если у меня останется дом, если ей будет куда вернуться, а потому именно сейчас нельзя отбирать у меня дом. Банковский клерк слушал молча и терпеливо. После чего сообщил, что банк начал процедуру отчуждения моей собственности.
Глава десятая
Спустя сорок минут я все еще валялся на лестнице. Я лежал на спине, а ноги свисали со ступенек. Кошка по имени Кошка давно ушла, но я разглядывал трещины на потолке – достаточно занимательное дело, чтобы отвлечься на полчаса. Из транса меня вывел стук почтового ящика, и я заставил себя подняться. Этот звук украсил мой день: он возродил надежду, что во внешнем мире меня не совсем забыли. Разумеется, письмо из банка я бы читать не стал, но это могла оказаться реклама такси или пиццы. Всегда приятно получить известие от людей, которые взяли на себя труд с тобой связаться. На коврике лежала брошюра риэлторского агентства – мне предлагали дома стоимостью больше миллиона фунтов. Просматривая глянцевые фотографии красивых и дорогих жилищ, я пришел к убеждению, что брошюру бросила в мой ящик кошка по имени Кошка, отправившись наслаждаться своим триумфом. Но этого мелкого и единственного за день события оказалось достаточно, чтобы вернуть меня к работе, и я вновь сел за компьютер. Однако, прежде чем приняться за дело, следовало разобраться с жизненно важными вопросами. Сначала я попытался определить, сколько перхоти можно стрясти с волос на стол. Потом почувствовал, как на спине зреет прыщ, и десять минут корчил из себя йога, пытаясь дотянуться до прыща обеими руками. Далее я соскоблил какую-то клейкую серятину, налипшую на клавиши синтезатора. Я понюхал серятину, попробовал на язык. И тут вспомнил о «Маслости».
– Давай же, Майкл! – сказал я вслух. – «Маслость»! «Маслость»! По вкусу масло, без жира – классно!
Я подумывал позвонить в агентство и спросить, обязательно ли, чтобы музыка навевала мысль именно о масле. Каким-то непостижимым образом пролетела большая часть дня. Я забыл пообедать и теперь просто изнывал от зверского голода; требовалось немедленно съесть хоть что-то, но в доме не было ничего, кроме хлеба двухдневной давности и бесплатного образца этой чертовой «Маслости». Стряхивая в ладонь крошки, я мужественно посмотрел правде в лицо и сказал себе, что сегодня я непременно подведу агентство, и впервые в своей профессиональной карьере не успею выполнить работу к сроку. И тогда я набрал номер продюсерши, чтобы попросить отсрочку на один день. Сначала я долго слушал музыку, а потом мне, наконец, ответили. Автоответчик.
– Здравствуйте, это Сью Пакстон, телефон 74960003. Сейчас меня нет на рабочем месте, хотя, возможно, вы сумеете найти меня по телефону 79460007. Если дело не терпит отлагательства, можно позвонить на мобильный – номер 07700 900004, или на пейджер – номер 08081 570980 абонент 894. Вы можете отправить мне факс по номеру 7946 0005 или послать сообщение по электронной почте по адресу s точка paxton на Junction5 точка co точка uk . Если хотите попробовать найти меня дома, мои домашние телефоны 01632 756545 и 01632 758864, можно также послать факс по номеру 01632 756533 или электронное сообщение по адресу s точка paxton на compuserve точка com . Или же просто оставьте сообщение.
К концу этих перечислений я забыл, зачем звонил, а потому повесил трубку. Через несколько минут, вооружившись ручкой и бумагой, я снова позвонил по тому же номеру. Затем попытался связаться с продюсершей всеми перечисленными способами, но по каждому номеру очередной автоответчик лишь советовал, как еще можно добиться ответа. К тому времени, когда я перепробовал все, прошел еще час. И потому я решительно взялся за дело и в конце концов, сумел выбросить из головы оригинальную мелодию и переиначить аккорды. И вдруг в голове зазвучал мотив. Я быстро его записал, пока он опять не пропал, а потом зазвонил телефон. Катерина отменила завтрашнюю встречу в Гайд-парке, а я разговаривал с ней гневно и растерянно, грубо и жалобно. Я повесил трубку и заметался по дому, в бессильной ярости пиная мебель.
Снова зазвонил телефон, но это была не раскаявшаяся Катерина, а банковский клерк, и я заорал на этого назойливого мудака:
– Пошел вон, мудак!
И повесил трубку, но через полчаса гаденыш опять позвонил и голосом, сочившимся самодовольством закоренелого нациста, сообщил, что мне отправили письмо, где указано, что банковские поверенные уполномочены изъять мою собственность. Итак, скоро я лишусь и дома. Я уговаривал и объяснял, я твердил, что дом – это единственный шанс вернуть семью, что у меня двое маленьких детей и скоро будет третий и что их мать оставила меня и живет со своими родителями, но она не может оставаться у них постоянно, только не с ее мамашей, которая вечно твердит, что ее внуки до сих пор некрещеные, так что в конечном итоге моей жене придется вернуться домой, и тогда мы помиримся, и она увидит, что я изменился, и мы снова будем вместе. Но все это возможно, только если у меня останется дом, если ей будет куда вернуться, а потому именно сейчас нельзя отбирать у меня дом. Банковский клерк слушал молча и терпеливо. После чего сообщил, что банк начал процедуру отчуждения моей собственности.
Глава десятая
На этом месте мог быть ты
– У вас не найдется немного мелочи? Простите, вы не найдете для меня немного мелочи?
Изо дня в день я невозмутимо проходил мимо бездомного, чей голос подпевал музыке лондонских улиц. Но лишь сегодня меня поразила мысль, что я равнодушно прошел мимо такого же, как я, бедолаги. Вернулся и положил пять фунтов в импровизированную картонную копилку. Пять монет! А ведь этот бездельник даже не удосужился обзавестись собачонкой с печальными глазами.
Я слегка разозлился оттого, что получатель платежа не рассыпался в благодарностях от моей чрезмерной щедрости и даже не выказал никакой радости. За пятерку ждешь как минимум угодливого «спасибо», но лучше – письма с отчетом о том, как, куда и зачем были потрачены твои деньги (в конце письма я не прочь увидеть постскриптум с просьбой оформить свои подношения в виде соответствующего обязательства, скрепленного печатью). Но нищеброд, похоже, решил, что я ничем не отличаюсь от прочих богатых и чистеньких счастливчиков, шныряющих мимо него. Наверняка подумал, что у меня имеется прекрасный дом, довольная жена и все остальное, чему он так завидует.
Я только что отнес в банк ключи от своего дома. Явился в местный филиал, выстоял очередь к окошечку и протянул ключи девушке.
– Подождите, я лучше приглашу управляющего, – сказала она.
– Нет, все нормально, бумаги уже у него. Я не могу задерживаться. Мне еще надо найти место для ночлега.
– О… Вы не хотите ничего сообщить?
– Хочу. У вас внизу барахлит унитаз. Нужно один раз спускать воду плавно, а потом еще раз, но резко.
Девушка непонимающе смотрела на меня, но когда я собрался уходить, вспомнила сценарий:
– Спасибо, что воспользовались нашими услугами, мистер Адамс. Желаю приятно провести день.
– Спасибо. Вы очень добры! – крикнул я через плечо.
Я вышел на улицы Лондона, не зная, куда идти теперь. И пустился куда глаза глядят, все глубже и глубже погружаясь в сюрреалистические переживания. Обычно ходьба по тротуарам означает бесполезное времяпрепровождение – пауза между эпизодами жизни, – но теперь у меня остался один тротуар. Я потерял смысл. Мусорный бак имеет смысл – он нужен для того, чтобы в него бросали дрянь. И ограждения вдоль улиц имеют смысл – они нужны для того, чтобы не люди не кидались под машины. Но какой смысл во мне? Я – ничто, которое плетется в никуда. Кому и для чего я нужен?
Я стоял на улице, разглядывая клубки старых магнитофонных пленок, запутавшихся в оградах – узкие блестящие ленточки коричневого цвета, сплетенные ветром. Наверное, на этих пленках записана музыка, ее кто-то сочинил, оркестровал, аранжировал, а теперь музыка развеяна по ветру и никому не нужна. Шла запись, шла, а потом оборвалась. Отныне у меня прорва свободного времени, вот только свобода катастрофически упала в цене. Я больше не крал свой досуг сладкими аппетитными кусочками, нет – досуг придавил меня пожизненным сроком. В руке я держал дорожную сумку – немного шмотья, зубная щетка, бритва и путеводитель по Лондону «Тайм-аут». Все остальные мои вещи, как и прочее содержимое нашего дома, хранились в соседском гараже.
– О-ох, как вам повезло, что у вас холодильник с таким большим морозильником, – похваливала престарелая миссис Конрой, пытаясь заразить меня оптимизмом, когда я вез холодильник к ее дому.
Мягкие игрушки отправились в пластиковые пакеты для мусора, телевизор завернули в одеяло и положили в кроватку Альфи. Перевозка остальных вещей заняла у меня два дня. К тому времени, когда я покончил с барахлом, соседский гараж походил на наш дом, только раздавленный землетрясением. Миссис Конрой любезно сказала, что я могу держать вещи сколько понадобится. Клаус с Гансом съехали – вернулись к себе в Германию, – поэтому гараж никому не требовался. Миссис Конрой выделила мне коробки для личного скарба, угостила чаем с сандвичами и вручила ключ от гаража – чтобы я в любой момент мог забрать вещи. Она не спрашивала, как вышло, что я просрочил выплаты по кредиту. Лишь однажды намекнула на случившееся – когда я запер гараж и поблагодарил ее. Миссис Конрой грустно посмотрела на меня, ободряюще улыбнулась и сказала:
– О-ох, вам не поздоровилось.
И вот я брел по Верхней Кэмден-стрит, сжимая в руках те жалкие остатки вещей, что не поместились в гараже миссис Конрой. И вдруг поймал себя на том, что с повышенным интересом разглядываю пластмассовые безделушки в витринах благотворительных лавок. Я миновал галереи игровых автоматов – название «Куча удовольствия», судя по постным серым рожам внутри, выглядело некоторым преувеличением. Агентства недвижимости рекламировали семейные гнездышки со всеми удобствами, строительные общества предлагали в полплевка получить заем на жилье.
О невыплаченном кредите Катерина знала из моего письма к отцу, но я все равно поднял эту тему в те томительные и беспросветные часы, что мы проводили у качелей на промозглом ветру. Когда я говорил о пустяках, Катерина отвечала односложно, и чтобы растопить лед, я завел беседу о грядущей потере дома.
– По-моему, банк собирается изъять наш дом, – объявил я.
Разумеется, я не рассчитывал, что Катерина упадет ко мне в объятия, но ничего лучше для дружеской беседы я не нашел. Катерина посмотрела на меня и отвернулась.
– После развода все равно бы пришлось его продать, – равнодушно заметила она, словно мы обо всем уже договорились.
Она впервые упомянула о разводе, но поскольку цели своей я достиг – завязал-таки разговор, – то преисполнился оптимизма.
– Я все равно не смогу туда вернуться, – продолжала Катерина. – Там мне будет слишком одиноко.
Она вполне расчетливо ковырнула ножом в моей разверстой ране. Пусть теперь ей не хотелось быть со мной, но несчастной сделал ее я, потому что не был с ней прежде. Но меня утешила реакция Катерины – похоже, ее вовсе не ужаснула перспектива лишиться дома. Я не мог отделаться от чувства, что потеря жилища не повысила наших шансов воссоединиться. Но, наверное, все дело в том, что эти шансы и так болтались в районе нулевой отметки.
Пока я бесцельно бродил по главной улице нашего района, меня посетила счастливая мысль. Ведь отсутствие крыши над головой – превосходный повод предстать перед Катериной и попробовать спровоцировать у нее приступ жалости. Интересно, как она отреагирует? «Ну, если станешь бездомным, так уж и быть, давай ко мне…» Скажи она такое, я бы, наверное, запомнил. «У меня только односпальная кровать, милый, что ж, так уютно лежать прижавшись друг к другу». Нет, такого тоже не припоминаю.
О том, чтобы поехать к отцу, не могло быть и речи. Во-первых, он жил в Борнмуте, а, во-вторых, по причине непомерной мужской гордыни мы не разговаривали с тех пор, как отец удалился из моей кухни. Да и в любом случае, если я появлюсь у его двери и поведаю, что отдал свои ключи в банк, отец лишь обеспокоится, не забыл ли я пристегнуть к ключам кольцо с ярлычком. Конечно, можно было двинуть в мою балхамскую берлогу. Но с тех пор как я оттуда съехал, там много чего переменилось.
Моника рассталась с Джимом. Тот выждал приличествующее количество часов и пригласил на свидание ее лучшую подругу Кейт. Через несколько недель Джим переселился в ее квартиру в Холланд-парке, где имелась все необходимое для работы над диссертацией – правда, «Воздушные гонки-2» немного глючили. Пол, наконец, перестал таиться и перебрался к своему приятелю в Брайтон. Этот приятель работал вышибалой в ночном клубе, а по совместительству трудился в конторе по набору в армию. А Саймон нашел себе новых компаньонов – трех молодых женщин, но стоило ему похвастаться своими любимыми сайтами, как те мигом сменили в доме все замки, а вещи Саймона вышвырнули за порог.
Прошло-то всего месяца два – и вот уже мы все покинули нашу нору. Новости мне рассказал Саймон – позвонил на мобильный. Он все еще переживал по поводу своего насильственного выдворения и предполагал, что девицами двигала какая-то иная причина. Саймон признался, что как-то раз тайком взял у них немного арахисового масла. Наверное, поэтому они и решили от него избавиться.
Так что моя холостяцкая берлога тоже отпадала. Я отчаянно пытался вспомнить хоть какое-нибудь место, куда мог пойти. Перебрал всех прежних приятелей, но связь с ними я потерял давным-давно. В день рождения первого ребенка можешь перелистать записную книжку и спокойно вырвать оттуда имена всех друзей, которые еще не обзавелись детьми. Тем самым избавишь себя от чувства неловкости и бессмысленных рождественских открыток. Разумеется, у нас с Катериной имелся широкий круг общения, но он состоял исключительно из ее подруг и прилагающихся к ним мужей. Связи с университетскими однокашниками я тоже растерял. Нет-нет, я не винил в том Катерину, она никогда не отговаривала меня от встреч с прежними приятелями – я сам по доброй воле отошел в тень, позволил ей составлять расписание нашей светской жизни. Понятное дело, Катерине не пришло в голову включить в него встречи с моими старыми друзьями. Но ни к одной семейной паре я не мог зайти, не испытывая смущения. Они и раньше провоцировали у меня чувство неполноценности со своим хрусталем, итальянским хлебом и коллекцией бутылок с оливковым маслом на кухонной полке.
И потому в конце дня, проведенного в бесцельном хождении, я обнаружил, что звоню Хьюго Гаррисону – набиться к нему на ночку-другую, пока жизнь не устаканится. Мне не особо улыбалось посвящать коллегу по работе, более того – основного работодателя, – в свое стесненное финансовое положение, но Хьюго отличался полной бесчувственностью: его интересовали лишь темы, связанные с подвигами Хьюго Гаррисона. Так что расспросами утруждать себя он не стал. Хьюго с энтузиазмом пригласил меня к себе – будет, кого изводить своими рассказами.
В городе у него имелась фешенебельные апартаменты на крыше многоэтажного здания рядом с мостом Альберта. Оттуда открывался вид на весь Лондон, так что Хьюго мог взирать на мир сверху вниз. Когда-то это был муниципальный дом, но муниципалитет благополучно избавился от жильцов на том основании, что они упорно голосовали за лейбористов. Дом обнесли прочной оградой с электрическими воротами, утыкали забор телекамерами, которые бдительно следили за подозрительными лицами – например, теми, кто не уезжал из Лондона на выходные. Жена Хьюго обитала за городом – вместе с лошадьми, – а дети влачили жизнь в закрытой школе-интернате, и по будням Хьюго наслаждался свободой в своих роскошных апартаментах. Его образ жизни не сильно отличался от того, что прежде вел и я – с той лишь разницей, что поведение Хьюго полностью соответствовало общественной морали. Вот только Хьюго обожал шиковать. С чужими людьми он мог сойтись как угодно близко, но семейство свое предпочитал держать на расстоянии.
За проявленное ко мне милосердие я должен был расплатиться ролью благодарного слушателя. И чем больше Хьюго болтал, тем больше я понимал, зачем он обзавелся этой квартирой. Я встречал зануд-гольфистов и зануд-бриджистов, но впервые мне попался зануда – сексуальный маньяк. Хьюго повествовал о своих сексуальных подвигах с таким видом, точно я был его сообщником в здоровых мужских забавах. А статус брошенного отца и мужа придавал мне мученичества – в глазах Хьюго я был героической жертвой войны полов. Хьюго усердно спаивал меня, а когда на мерцающий внизу город спустились сумерки, он надумал взбодрить меня рассказом о том, как по-скотски ведет себя с любимой женой. Мне вдруг захотелось узнать, что же Хьюго на самом деле думает о своей жене, и я задал наводящий вопрос.
– Да она хорошая мамаша и все такое, – признал Хьюго. – Вечно отправляет в интернат посылки. Но понимаешь, она жирная. Серьезное упущение.
– С ее стороны?
– Нет-нет, с этим она ничего поделать не может, – великодушно признал Хьюго. – Серьезное упущение с моей стороны. Понимаешь, поначалу мне дико нравилась, что у нее такие мощные буфера.
И на тот случай, если я не пойму, о чем речь, Хьюго изобразил размер буферов и показал, в каком именно месте человеческого тела они находятся.
– Нельзя жениться на девушке с огромными буферами, Майкл. Когда мой старший сын начал встречаться с девчонками, я дал ему всего один совет. Я сказал: «Навсегда запомни, сынок. Большие сиськи в двадцать, толстая жена – в сорок».
– Очень тонко, – беспомощно съязвил я. – Он наверняка отблагодарит тебя впоследствии.
Хьюго наполнил мой стакан и затрындел об упитанности своей жены с таким видом, словно это какое-то непоправимое уродство, которое делает невозможным сексуальные отношения с ней и позволяет ходить налево, когда ему заблагорассудится. А судя по всему, такое случалось сплошь и рядом. Например, он искренне гордился, что соблазнил одну актриску, которая мечтала получить роль в одной выгодной рекламе. Фантастическое достижение, Хьюго. До чего ж ты хитер!
Хьюго тем временем рассказывал, как его жена приехала в Лондон, а он должен был ее встретить с билетами на оперу. Вместо этого бедная женщина весь вечер проторчала возле «Колизея», пока Хьюго трахался в отеле с юным дарованием. И что хуже того…
– Я знал, что моя мадам станет обрывать мне мобильник, поэтому включил виброзвонок. Ну вот, трахаю я, значит, эту похотливую сучонку, черт, не могу вспомнить ее имя, и вдруг трубка начинает подпрыгивать на тумбочке. Посмотрел я на номер, ну, ясен перец, – Миранда.
– О, господи. Отвратительное, наверное, чувство?
– Что? Нет, я ведь по части секса настоящий профи. Моя пьяная сучонка развеселилась, а я, не будь дурак, сунул вибрирующую трубку прямо туда.
– Что ты сделал?
– Ну да, так и сделал. Девчонка зашлась от хохота и кончила прямо на телефон. Можешь себе представить? Моя жена обрывает телефон, чтобы узнать, где меня черти носят, и слышит в трубке лишь длинные гудки. И не просекает дурочка, что чем дольше она ждет, тем ближе подводит мою красотку к сексуальному пику!
– Хьюго, это непристойно.
– Еще как! Моя жена устроила оргазм моей любовнице! – И Хьюго оглушительно загоготал, опрокинул в себя бокал и, хлопнув меня по спине, спросил: – Еще бокальчик, Майкл?
Когда он вернулся из кухни, я спросил, как девушка сыграла в рекламе. Хьюго посмотрел на меня так, словно я свихнулся:
– Господи, Майкл. Да я послал ее куда подальше!
Хьюго продолжал в мельчайших подробностях описывать свои сексуальные похождения с десятками безымянных женщин, но чем больше любовниц он перечислял, тем более одиноким выглядел. Кто его знает – может, все до единой истории Хьюго просто выдумал, а на мне обкатывал свои фантазии. Я лишь однажды стал свидетелем его невероятного таланта соблазнять – когда он отправился к сомнительной проститутке в Сохо. Как ни странно, но о той победе Хьюго даже не заикнулся. Слушая его, я испытывал нарастающую неловкость. Он явно заманивал меня, пытаясь добиться моего одобрения. Ведь я тоже обманывал жену, и Хьюго посвящал меня в члены клуба женоненавистников. Но я-то был совсем другой. Я не был ханжой и ничего не имел против секса, но Хьюго с таким презрением говорил о соблазненных женщинах, что у меня во рту чувствовался тот же неприятный привкус, что наверняка чувствовали и они.
– Один раз живем, Майкл, – сказал Хьюго. – Это же такая тоска – до конца жизни раз в неделю трахать Миранду.
Он налил мне вина и спросил, нет ли у меня каких-либо мыслей по поводу «Рекламной классики». И внезапно я осознал кое-что с кристальной ясностью.
– Я не стану браться за этот проект.
– Это еще почему?
Я попытался объяснить. До этого Хьюго говорил, что ему нужен сборник классической музыки безо всех этих нудных кусков, и сейчас я сказал, что без нудных кусков не обойтись, потому что именно они делают запоминающиеся куски запоминающимися.
– Жизнь состоит из нудных проигрышей! – сказал я несколько громче обычного.
Я попытался внушить Хьюго, что вокальный финал бетховенской Девятой симфонии выглядит таким волнующим и мощным только благодаря музыке, которую слушал весь предыдущий час, благодаря желанию выслушать все целиком. Виолончели и контрабасы ведут тебя к финалу, отвергая всякое отклонение от основной темы, и мало-помалу в их звуках проступает мелодия «Оды к радости», которая до этого сквозила лишь у деревянных духовых инструментов. Вот почему, вырвавшись на свободу, она приобретает невиданную мощь, и только потому вокальная кульминация «Оды» считается одним из величайших достижений в истории музыки.
На это Хьюго ответил:
– Ладно, обойдемся без Девятой Бетховена; вместо нее вставим тот кусок из Моцарта, что был в рекламе йогурта.
И снова я стал объяснить, что нельзя вырывать из музыки отдельные куски. Искусство не бывает без контекста, как и жизнь. Теперь-то я это понимал.
Мои причудливые принципы поставили Хьюго в тупик, и вскоре он снова завел песню о своих изменах. Тут я встал и заявил:
– Вообще-то, Хьюго мне пора отчаливать. Хочу навестить еще кое-кого, там и заночую.
И не успел я опомниться, как уже разглядывал себя в зеркале лифта, недоумевая, как мог променять теплую постель в роскошных апартаментах незнамо на что.
– Спокойной ночи, сэр, – сказал швейцар в форме, распахивая дверь.
Вот из таких величественных дверей и полагается бездомным горемыкам выходить на темные лондонские улицы.
Вскоре мне попался псевдоирландский паб, и я завернул в него. Сел в уголке и стал медленно, но методично нагружаться. Я прекрасно сознавал свое безответственное поведение – позже я даже купил в винной лавке бутылку виски, хотя терпеть не могу виски. Катерина обвинила меня в тяге к саморазрушению, и вот я сидел в каком-то пабе, лишенный семьи и друзей, которые могли бы приютить меня, и предавался жалости к самому себе. И словно усугубляя мое унижение, музыкальный автомат заиграл песню, которую я узнал с первой же ноты, хотя прошло уже много лет.
– Что эт-то за м-музыка? – спросил я заплетающимся языком у барменши, сгребавшей с моего стола пустые стаканы.
– «Детектор лжи», – ответила она со протяжно-звонким австралийским говором, который мало вязался с пластмассовым трилистником на стене[40].
– «Дет-тектор лжи»… Н-неужто тот самый чертов «Детектор лжи»? Они ч-что ж-же, з-знамениты, д-да?
– Шутите? Да это главный хит.
– «Д-детектор лжи»! Н-но эт-то же дрянь! Они и-иг… иг-грали у нас на разог-греве в Г-г… Г-годалминге. Боже, мне даж-же при-ишлось од-должить им свой усилок.
Барменша с неуверенной улыбкой хотела спросить, что такое усилок, но передумала. Кто-то снова завел ту же песню, и я счел это знаком – пора уматывать. Бумажник мой был свободен от груза банкнот, но в нем нашелся клочок, на котором я накарябал новый адрес Саймона в Клапаме. Я запихнул бумажку в карман и побрел на юг.
Изо дня в день я невозмутимо проходил мимо бездомного, чей голос подпевал музыке лондонских улиц. Но лишь сегодня меня поразила мысль, что я равнодушно прошел мимо такого же, как я, бедолаги. Вернулся и положил пять фунтов в импровизированную картонную копилку. Пять монет! А ведь этот бездельник даже не удосужился обзавестись собачонкой с печальными глазами.
Я слегка разозлился оттого, что получатель платежа не рассыпался в благодарностях от моей чрезмерной щедрости и даже не выказал никакой радости. За пятерку ждешь как минимум угодливого «спасибо», но лучше – письма с отчетом о том, как, куда и зачем были потрачены твои деньги (в конце письма я не прочь увидеть постскриптум с просьбой оформить свои подношения в виде соответствующего обязательства, скрепленного печатью). Но нищеброд, похоже, решил, что я ничем не отличаюсь от прочих богатых и чистеньких счастливчиков, шныряющих мимо него. Наверняка подумал, что у меня имеется прекрасный дом, довольная жена и все остальное, чему он так завидует.
Я только что отнес в банк ключи от своего дома. Явился в местный филиал, выстоял очередь к окошечку и протянул ключи девушке.
– Подождите, я лучше приглашу управляющего, – сказала она.
– Нет, все нормально, бумаги уже у него. Я не могу задерживаться. Мне еще надо найти место для ночлега.
– О… Вы не хотите ничего сообщить?
– Хочу. У вас внизу барахлит унитаз. Нужно один раз спускать воду плавно, а потом еще раз, но резко.
Девушка непонимающе смотрела на меня, но когда я собрался уходить, вспомнила сценарий:
– Спасибо, что воспользовались нашими услугами, мистер Адамс. Желаю приятно провести день.
– Спасибо. Вы очень добры! – крикнул я через плечо.
Я вышел на улицы Лондона, не зная, куда идти теперь. И пустился куда глаза глядят, все глубже и глубже погружаясь в сюрреалистические переживания. Обычно ходьба по тротуарам означает бесполезное времяпрепровождение – пауза между эпизодами жизни, – но теперь у меня остался один тротуар. Я потерял смысл. Мусорный бак имеет смысл – он нужен для того, чтобы в него бросали дрянь. И ограждения вдоль улиц имеют смысл – они нужны для того, чтобы не люди не кидались под машины. Но какой смысл во мне? Я – ничто, которое плетется в никуда. Кому и для чего я нужен?
Я стоял на улице, разглядывая клубки старых магнитофонных пленок, запутавшихся в оградах – узкие блестящие ленточки коричневого цвета, сплетенные ветром. Наверное, на этих пленках записана музыка, ее кто-то сочинил, оркестровал, аранжировал, а теперь музыка развеяна по ветру и никому не нужна. Шла запись, шла, а потом оборвалась. Отныне у меня прорва свободного времени, вот только свобода катастрофически упала в цене. Я больше не крал свой досуг сладкими аппетитными кусочками, нет – досуг придавил меня пожизненным сроком. В руке я держал дорожную сумку – немного шмотья, зубная щетка, бритва и путеводитель по Лондону «Тайм-аут». Все остальные мои вещи, как и прочее содержимое нашего дома, хранились в соседском гараже.
– О-ох, как вам повезло, что у вас холодильник с таким большим морозильником, – похваливала престарелая миссис Конрой, пытаясь заразить меня оптимизмом, когда я вез холодильник к ее дому.
Мягкие игрушки отправились в пластиковые пакеты для мусора, телевизор завернули в одеяло и положили в кроватку Альфи. Перевозка остальных вещей заняла у меня два дня. К тому времени, когда я покончил с барахлом, соседский гараж походил на наш дом, только раздавленный землетрясением. Миссис Конрой любезно сказала, что я могу держать вещи сколько понадобится. Клаус с Гансом съехали – вернулись к себе в Германию, – поэтому гараж никому не требовался. Миссис Конрой выделила мне коробки для личного скарба, угостила чаем с сандвичами и вручила ключ от гаража – чтобы я в любой момент мог забрать вещи. Она не спрашивала, как вышло, что я просрочил выплаты по кредиту. Лишь однажды намекнула на случившееся – когда я запер гараж и поблагодарил ее. Миссис Конрой грустно посмотрела на меня, ободряюще улыбнулась и сказала:
– О-ох, вам не поздоровилось.
И вот я брел по Верхней Кэмден-стрит, сжимая в руках те жалкие остатки вещей, что не поместились в гараже миссис Конрой. И вдруг поймал себя на том, что с повышенным интересом разглядываю пластмассовые безделушки в витринах благотворительных лавок. Я миновал галереи игровых автоматов – название «Куча удовольствия», судя по постным серым рожам внутри, выглядело некоторым преувеличением. Агентства недвижимости рекламировали семейные гнездышки со всеми удобствами, строительные общества предлагали в полплевка получить заем на жилье.
О невыплаченном кредите Катерина знала из моего письма к отцу, но я все равно поднял эту тему в те томительные и беспросветные часы, что мы проводили у качелей на промозглом ветру. Когда я говорил о пустяках, Катерина отвечала односложно, и чтобы растопить лед, я завел беседу о грядущей потере дома.
– По-моему, банк собирается изъять наш дом, – объявил я.
Разумеется, я не рассчитывал, что Катерина упадет ко мне в объятия, но ничего лучше для дружеской беседы я не нашел. Катерина посмотрела на меня и отвернулась.
– После развода все равно бы пришлось его продать, – равнодушно заметила она, словно мы обо всем уже договорились.
Она впервые упомянула о разводе, но поскольку цели своей я достиг – завязал-таки разговор, – то преисполнился оптимизма.
– Я все равно не смогу туда вернуться, – продолжала Катерина. – Там мне будет слишком одиноко.
Она вполне расчетливо ковырнула ножом в моей разверстой ране. Пусть теперь ей не хотелось быть со мной, но несчастной сделал ее я, потому что не был с ней прежде. Но меня утешила реакция Катерины – похоже, ее вовсе не ужаснула перспектива лишиться дома. Я не мог отделаться от чувства, что потеря жилища не повысила наших шансов воссоединиться. Но, наверное, все дело в том, что эти шансы и так болтались в районе нулевой отметки.
Пока я бесцельно бродил по главной улице нашего района, меня посетила счастливая мысль. Ведь отсутствие крыши над головой – превосходный повод предстать перед Катериной и попробовать спровоцировать у нее приступ жалости. Интересно, как она отреагирует? «Ну, если станешь бездомным, так уж и быть, давай ко мне…» Скажи она такое, я бы, наверное, запомнил. «У меня только односпальная кровать, милый, что ж, так уютно лежать прижавшись друг к другу». Нет, такого тоже не припоминаю.
О том, чтобы поехать к отцу, не могло быть и речи. Во-первых, он жил в Борнмуте, а, во-вторых, по причине непомерной мужской гордыни мы не разговаривали с тех пор, как отец удалился из моей кухни. Да и в любом случае, если я появлюсь у его двери и поведаю, что отдал свои ключи в банк, отец лишь обеспокоится, не забыл ли я пристегнуть к ключам кольцо с ярлычком. Конечно, можно было двинуть в мою балхамскую берлогу. Но с тех пор как я оттуда съехал, там много чего переменилось.
Моника рассталась с Джимом. Тот выждал приличествующее количество часов и пригласил на свидание ее лучшую подругу Кейт. Через несколько недель Джим переселился в ее квартиру в Холланд-парке, где имелась все необходимое для работы над диссертацией – правда, «Воздушные гонки-2» немного глючили. Пол, наконец, перестал таиться и перебрался к своему приятелю в Брайтон. Этот приятель работал вышибалой в ночном клубе, а по совместительству трудился в конторе по набору в армию. А Саймон нашел себе новых компаньонов – трех молодых женщин, но стоило ему похвастаться своими любимыми сайтами, как те мигом сменили в доме все замки, а вещи Саймона вышвырнули за порог.
Прошло-то всего месяца два – и вот уже мы все покинули нашу нору. Новости мне рассказал Саймон – позвонил на мобильный. Он все еще переживал по поводу своего насильственного выдворения и предполагал, что девицами двигала какая-то иная причина. Саймон признался, что как-то раз тайком взял у них немного арахисового масла. Наверное, поэтому они и решили от него избавиться.
Так что моя холостяцкая берлога тоже отпадала. Я отчаянно пытался вспомнить хоть какое-нибудь место, куда мог пойти. Перебрал всех прежних приятелей, но связь с ними я потерял давным-давно. В день рождения первого ребенка можешь перелистать записную книжку и спокойно вырвать оттуда имена всех друзей, которые еще не обзавелись детьми. Тем самым избавишь себя от чувства неловкости и бессмысленных рождественских открыток. Разумеется, у нас с Катериной имелся широкий круг общения, но он состоял исключительно из ее подруг и прилагающихся к ним мужей. Связи с университетскими однокашниками я тоже растерял. Нет-нет, я не винил в том Катерину, она никогда не отговаривала меня от встреч с прежними приятелями – я сам по доброй воле отошел в тень, позволил ей составлять расписание нашей светской жизни. Понятное дело, Катерине не пришло в голову включить в него встречи с моими старыми друзьями. Но ни к одной семейной паре я не мог зайти, не испытывая смущения. Они и раньше провоцировали у меня чувство неполноценности со своим хрусталем, итальянским хлебом и коллекцией бутылок с оливковым маслом на кухонной полке.
И потому в конце дня, проведенного в бесцельном хождении, я обнаружил, что звоню Хьюго Гаррисону – набиться к нему на ночку-другую, пока жизнь не устаканится. Мне не особо улыбалось посвящать коллегу по работе, более того – основного работодателя, – в свое стесненное финансовое положение, но Хьюго отличался полной бесчувственностью: его интересовали лишь темы, связанные с подвигами Хьюго Гаррисона. Так что расспросами утруждать себя он не стал. Хьюго с энтузиазмом пригласил меня к себе – будет, кого изводить своими рассказами.
В городе у него имелась фешенебельные апартаменты на крыше многоэтажного здания рядом с мостом Альберта. Оттуда открывался вид на весь Лондон, так что Хьюго мог взирать на мир сверху вниз. Когда-то это был муниципальный дом, но муниципалитет благополучно избавился от жильцов на том основании, что они упорно голосовали за лейбористов. Дом обнесли прочной оградой с электрическими воротами, утыкали забор телекамерами, которые бдительно следили за подозрительными лицами – например, теми, кто не уезжал из Лондона на выходные. Жена Хьюго обитала за городом – вместе с лошадьми, – а дети влачили жизнь в закрытой школе-интернате, и по будням Хьюго наслаждался свободой в своих роскошных апартаментах. Его образ жизни не сильно отличался от того, что прежде вел и я – с той лишь разницей, что поведение Хьюго полностью соответствовало общественной морали. Вот только Хьюго обожал шиковать. С чужими людьми он мог сойтись как угодно близко, но семейство свое предпочитал держать на расстоянии.
За проявленное ко мне милосердие я должен был расплатиться ролью благодарного слушателя. И чем больше Хьюго болтал, тем больше я понимал, зачем он обзавелся этой квартирой. Я встречал зануд-гольфистов и зануд-бриджистов, но впервые мне попался зануда – сексуальный маньяк. Хьюго повествовал о своих сексуальных подвигах с таким видом, точно я был его сообщником в здоровых мужских забавах. А статус брошенного отца и мужа придавал мне мученичества – в глазах Хьюго я был героической жертвой войны полов. Хьюго усердно спаивал меня, а когда на мерцающий внизу город спустились сумерки, он надумал взбодрить меня рассказом о том, как по-скотски ведет себя с любимой женой. Мне вдруг захотелось узнать, что же Хьюго на самом деле думает о своей жене, и я задал наводящий вопрос.
– Да она хорошая мамаша и все такое, – признал Хьюго. – Вечно отправляет в интернат посылки. Но понимаешь, она жирная. Серьезное упущение.
– С ее стороны?
– Нет-нет, с этим она ничего поделать не может, – великодушно признал Хьюго. – Серьезное упущение с моей стороны. Понимаешь, поначалу мне дико нравилась, что у нее такие мощные буфера.
И на тот случай, если я не пойму, о чем речь, Хьюго изобразил размер буферов и показал, в каком именно месте человеческого тела они находятся.
– Нельзя жениться на девушке с огромными буферами, Майкл. Когда мой старший сын начал встречаться с девчонками, я дал ему всего один совет. Я сказал: «Навсегда запомни, сынок. Большие сиськи в двадцать, толстая жена – в сорок».
– Очень тонко, – беспомощно съязвил я. – Он наверняка отблагодарит тебя впоследствии.
Хьюго наполнил мой стакан и затрындел об упитанности своей жены с таким видом, словно это какое-то непоправимое уродство, которое делает невозможным сексуальные отношения с ней и позволяет ходить налево, когда ему заблагорассудится. А судя по всему, такое случалось сплошь и рядом. Например, он искренне гордился, что соблазнил одну актриску, которая мечтала получить роль в одной выгодной рекламе. Фантастическое достижение, Хьюго. До чего ж ты хитер!
Хьюго тем временем рассказывал, как его жена приехала в Лондон, а он должен был ее встретить с билетами на оперу. Вместо этого бедная женщина весь вечер проторчала возле «Колизея», пока Хьюго трахался в отеле с юным дарованием. И что хуже того…
– Я знал, что моя мадам станет обрывать мне мобильник, поэтому включил виброзвонок. Ну вот, трахаю я, значит, эту похотливую сучонку, черт, не могу вспомнить ее имя, и вдруг трубка начинает подпрыгивать на тумбочке. Посмотрел я на номер, ну, ясен перец, – Миранда.
– О, господи. Отвратительное, наверное, чувство?
– Что? Нет, я ведь по части секса настоящий профи. Моя пьяная сучонка развеселилась, а я, не будь дурак, сунул вибрирующую трубку прямо туда.
– Что ты сделал?
– Ну да, так и сделал. Девчонка зашлась от хохота и кончила прямо на телефон. Можешь себе представить? Моя жена обрывает телефон, чтобы узнать, где меня черти носят, и слышит в трубке лишь длинные гудки. И не просекает дурочка, что чем дольше она ждет, тем ближе подводит мою красотку к сексуальному пику!
– Хьюго, это непристойно.
– Еще как! Моя жена устроила оргазм моей любовнице! – И Хьюго оглушительно загоготал, опрокинул в себя бокал и, хлопнув меня по спине, спросил: – Еще бокальчик, Майкл?
Когда он вернулся из кухни, я спросил, как девушка сыграла в рекламе. Хьюго посмотрел на меня так, словно я свихнулся:
– Господи, Майкл. Да я послал ее куда подальше!
Хьюго продолжал в мельчайших подробностях описывать свои сексуальные похождения с десятками безымянных женщин, но чем больше любовниц он перечислял, тем более одиноким выглядел. Кто его знает – может, все до единой истории Хьюго просто выдумал, а на мне обкатывал свои фантазии. Я лишь однажды стал свидетелем его невероятного таланта соблазнять – когда он отправился к сомнительной проститутке в Сохо. Как ни странно, но о той победе Хьюго даже не заикнулся. Слушая его, я испытывал нарастающую неловкость. Он явно заманивал меня, пытаясь добиться моего одобрения. Ведь я тоже обманывал жену, и Хьюго посвящал меня в члены клуба женоненавистников. Но я-то был совсем другой. Я не был ханжой и ничего не имел против секса, но Хьюго с таким презрением говорил о соблазненных женщинах, что у меня во рту чувствовался тот же неприятный привкус, что наверняка чувствовали и они.
– Один раз живем, Майкл, – сказал Хьюго. – Это же такая тоска – до конца жизни раз в неделю трахать Миранду.
Он налил мне вина и спросил, нет ли у меня каких-либо мыслей по поводу «Рекламной классики». И внезапно я осознал кое-что с кристальной ясностью.
– Я не стану браться за этот проект.
– Это еще почему?
Я попытался объяснить. До этого Хьюго говорил, что ему нужен сборник классической музыки безо всех этих нудных кусков, и сейчас я сказал, что без нудных кусков не обойтись, потому что именно они делают запоминающиеся куски запоминающимися.
– Жизнь состоит из нудных проигрышей! – сказал я несколько громче обычного.
Я попытался внушить Хьюго, что вокальный финал бетховенской Девятой симфонии выглядит таким волнующим и мощным только благодаря музыке, которую слушал весь предыдущий час, благодаря желанию выслушать все целиком. Виолончели и контрабасы ведут тебя к финалу, отвергая всякое отклонение от основной темы, и мало-помалу в их звуках проступает мелодия «Оды к радости», которая до этого сквозила лишь у деревянных духовых инструментов. Вот почему, вырвавшись на свободу, она приобретает невиданную мощь, и только потому вокальная кульминация «Оды» считается одним из величайших достижений в истории музыки.
На это Хьюго ответил:
– Ладно, обойдемся без Девятой Бетховена; вместо нее вставим тот кусок из Моцарта, что был в рекламе йогурта.
И снова я стал объяснить, что нельзя вырывать из музыки отдельные куски. Искусство не бывает без контекста, как и жизнь. Теперь-то я это понимал.
Мои причудливые принципы поставили Хьюго в тупик, и вскоре он снова завел песню о своих изменах. Тут я встал и заявил:
– Вообще-то, Хьюго мне пора отчаливать. Хочу навестить еще кое-кого, там и заночую.
И не успел я опомниться, как уже разглядывал себя в зеркале лифта, недоумевая, как мог променять теплую постель в роскошных апартаментах незнамо на что.
– Спокойной ночи, сэр, – сказал швейцар в форме, распахивая дверь.
Вот из таких величественных дверей и полагается бездомным горемыкам выходить на темные лондонские улицы.
Вскоре мне попался псевдоирландский паб, и я завернул в него. Сел в уголке и стал медленно, но методично нагружаться. Я прекрасно сознавал свое безответственное поведение – позже я даже купил в винной лавке бутылку виски, хотя терпеть не могу виски. Катерина обвинила меня в тяге к саморазрушению, и вот я сидел в каком-то пабе, лишенный семьи и друзей, которые могли бы приютить меня, и предавался жалости к самому себе. И словно усугубляя мое унижение, музыкальный автомат заиграл песню, которую я узнал с первой же ноты, хотя прошло уже много лет.
– Что эт-то за м-музыка? – спросил я заплетающимся языком у барменши, сгребавшей с моего стола пустые стаканы.
– «Детектор лжи», – ответила она со протяжно-звонким австралийским говором, который мало вязался с пластмассовым трилистником на стене[40].
– «Дет-тектор лжи»… Н-неужто тот самый чертов «Детектор лжи»? Они ч-что ж-же, з-знамениты, д-да?
– Шутите? Да это главный хит.
– «Д-детектор лжи»! Н-но эт-то же дрянь! Они и-иг… иг-грали у нас на разог-греве в Г-г… Г-годалминге. Боже, мне даж-же при-ишлось од-должить им свой усилок.
Барменша с неуверенной улыбкой хотела спросить, что такое усилок, но передумала. Кто-то снова завел ту же песню, и я счел это знаком – пора уматывать. Бумажник мой был свободен от груза банкнот, но в нем нашелся клочок, на котором я накарябал новый адрес Саймона в Клапаме. Я запихнул бумажку в карман и побрел на юг.