– Ты прав, Сашка, не время спорить. Может, и я чуток растерялся… Но две ведьмы хором каркают – значит действительно мир перевернулся. Гы-ы. Сашка, слышь, пока едем, ты научи ее с предохранителя снимать. Федоровна… А Федоровна… присмотри. Пусть спит, пока… Ну ты понимаешь… Но Мурмана я возьму, так что тебе за двоих сторожить придется. Гы-гы-гы… Да еще и Васька поможет… О-о – когти… смотри какой тигр… карликовый…
* * *
– Сегодня великий день, сын мой. Я тебя люблю, я тобой горжусь, ты – это все, что у меня есть на свете.
– Да? А Ленька? Ты же всю дорогу его тетешкаешь да над ним воркуешь?..
– Не говори гл… Ленька – это Ленька, он очень хороший, но нельзя же сравнивать. Сейчас я доглажу тебе брюки, рубашка уже готова, доглажу, и сядем обедать. Любишь карасиков на второе?
– Конечно! Мелкие?
– Ну… с ладошку длиной, как ты любишь… – Мать протянула ладонь, чтобы Денис мог оценить размеры обещанного. Денис подхватил ее ладонь своей, церемонно изогнулся и чмокнул в пальчики.
– Мам, ты у нас умница, чародейка, спортсменка и просто красавица.
– Ну что ты несешь, какая чародейка… И вообще это слово… неправильное, пошлое… не нашего круга. Брысь отсюда. Я вас с отцом позову, когда понадобитесь.
Денис послушался и пошел в большую комнату, к отцу, как он его до сих пор называл по маминому примеру.
– Пап, а как же так?..
– Что именно?
– Из того, что я успел усвоить за последние дни, мы действительно стоим выше этой дурацкой нечисти по могуществу, знаниям, перспективам… А мы столько лет от них прячемся? Не они от нас, а мы…
– Все верно. У тебя вечность впереди, освоишь и вечные вопросы, и философию, но на бытовом уровне дела обстоят так: мир постматериальный, типа загробный, если вульгарно, почти исключительно наш, по всему спектру, снизу доверху. Мир материальный, наземный, как мы его называем, пока ничей. Он должен быть и будет наш, но сегодня нечисть активнее нас, здесь они связаны различными путами куда меньше, чем мы, они как муравьи или клопы в каждой щели. Прихлопнуть любого – запросто, но их очень много. Сегодня вечером этому должен быть положен предел. И в ближайшие год-сто мир, его маленькая наземная часть будет полностью очищена. Маленькая, говорю я, если сравнивать с той, что накопилась за многие тысячелетия, однако это вся ноосфера земная. Так что тебе придется потрудиться.
– Мне? Одному?
– Это уже как ты… вы пожелаете и решите. Но сначала, сегодня вечером, твоя инициация. Слава уже все необходимое подготовил, теперь следит за светилами… Объяснить, как это ему удается среди бела дня?
– Спасибо, – рассмеялся Денис, – я и так догадываюсь… Единственное, чего не пойму: куда они денутся, светила, с расчетных орбит без его догляда?
– Никуда, ритуал велит.
– А это больно будет?
– Никто не знает, кроме… Вытерпишь, я полагаю.
– Па, а ты… хотел бы быть на моем месте?
– Праздный вопрос… бесполезный. Типа: «О чем пахнет нейтрино?» Ты волен создавать любые конструкции вопросов, но осмысленные ответы могут соответствовать только вопросам, смысл имеющим.
– Как уныло и скучно. Я все это изменю… в наземных чертогах… Отменю логику и здравый смысл.
– Это уж как тебе будет угодно. Мать зовет… Идем?
– Идем. Погоди… Ты рассказывал, что они создали монстра, гомункулуса, мое наземное альтер эго… Как с ним?
– Мы искали его все годы. География бесследных исчезновений наших посланцев намекает, что он вполне может быть нашим соседом по дому. Ну я преувеличиваю; естественно, все в округе досконально проверено, но тем не менее… Он будет найден и уничтожен. Лучше раньше, чем позже. Он должен был совместить в себе все худшие стороны нечисти и «человека разумного». Отвратительный коктейль. Смерть его, надеюсь, не будет легкой для него.
– Моя мама – тоже человек, не забывайся.
– Виноват, прости, пожалуйста. Твоя матушка, великая наша Госпожа, лучшая из людей… но, извини, здесь начинаются теософские дебри, а мы с тобой не очень в них сильны… Человечество, быть может, и не столь плохо само по себе, да путь его гадок и неровен. Во многом – нечисть тому виной. За этим и призван ты: жить в мире бренном и постигать его, исправляя. И повелевать им во славу Отца Твоего и на всеобщее благо… Еще что хочешь ты узнать? Спрашивай?
– Потом… Пойдем, пап, а то нас половником от кухни погонят, а сегодня караси со сметаной, между прочим. Да… А мы для людей – тоже ведь нечисть?
– Люди глупы.
* * *
В девять вечера на улицах уйма народу, по дорогам со стонами и охами ползут беспрерывные автомобильные ленты, неярко, но светит солнце, духота. Откуда ни возьмись – надвинулись тучи, сначала белые и пушистые, как хризантемы, скромные, но чем дальше – тем наглее они и темнее, из них уже течет… И вот уже дождь… который теперь ливень… да холоднющий!.. Смеха и радости в честь прогоняемой духоты хватило на десять минут: все живое, из имеющих одежду основательнее ошейника, попряталось в дома, в частные автомобили, в общественный транспорт… Еще пять минут, и из-под раздавленных грозой деревьев побежали, а вернее, пошли вброд оптимисты-неудачники. Мокрее они не станут, но могут еще успеть спрятаться от грома и молний, чудовищ, которые уже не звук и свет, но без малого – трубадуры конца света.
У входа перед ЦПКиО решили остановиться и идти пешком. Отец и дядя Слава (степени родства такой же, кстати, как и «отец» Дениса) держали зонтики, Денис с мамой под ручку шли между ними. Мор сидел у Дениса на правом плече, Ленька, предпочитающий быть невидимым в светлое время суток, устроился на маминой спине, благо тело его, когда это было нужно, практически ничего не весило.
Там, в центральной части небольшого парка находилась цель: место идеально подходящее для магических ритуалов черной инициации, лучшее во всем северном полушарии. Отмечено оно было аттракционом «Воздушный шар» и было видно издалека. Стоило им миновать мост через цепочку сообщающихся между собою водоемов, как дождь утих. Точнее, дождя не было на площади радиусом примерно метров двести пятьдесят, если центром считать точку самого воздушного шара. Отец сложил зонтик, посмотрел на дядю Славу – тот отрицательно качнул головой.
– Оль, ты делала что-нибудь?
– Что именно? Что ты имеешь в виду?
– Не важно. Это уже не важно. Разбуди Леньку. Мор, летай и смотри…
– Все эти уловки и засады уже не важны. Дионис?
– Да, папа?
– Ничего не предпринимай. Ни во что не ввязывайся. Понял?
– А что я должен делать, как себя вести во время ритуала и что он из себя представляет?
– Ну можно было бы по старинному обычаю, со звездой и с жертвой – вон отдыхающие кое-где, бери любого… Но это на публику, а сегодня она не нужна. Мы прибыли в срок туда, куда требовалось. Тебе стоит лишь пробыть здесь, пока светила меняют свой небесный орнамент из исходного положения в конечное. В последние секунды, минуты, быть может, мы почувствуем знак и все вместе, втроем – ты четвертый, проведем заклятие. И все. И поедем домой, однако даже за время пути ноосфера станет несколько иной. – Отец рассмеялся. – И никогда – прежней. Сейчас мне придется уладить кое-какие шероховатости, ибо я не предполагаю ничего серьезного, но ты не должен вмешиваться и вообще ничего не должен делать. Каждая крупица накопленной тобою силы необходима. Необходима – значит не обойтись без нее. Потратишь на фокусы – будет всем нам труднее… Так-с…
Отец взмахнул рукой, и с десяток людей, с восторгом взирающих на проливной ливень из сухого оазиса, вдруг смолкли и врассыпную побежали под дождь. В их число вошли и кассир, и водитель воздушного шара, поэтому, пока они вчетвером достигли шара и подошли к нему вплотную, купол, лишенный очередной порции подогретого воздуха, опустил корзину на траву и сам стал клониться вбок, на купы деревьев, к которым был привязан канат, один из трех, удерживающих шар от побега и несанкционированного полета.
Денис, никого не спрашивая, залез в корзину, оглянулся, ощупал все, сначала продвинутым взором, после – неуверенною рукою. Вентиль крутнулся влево, пламя взревело, и купол воспрял, потащил за собою в небо корзину с Дионисом…
– Осторожнее, Динечка, я тебя прошу…
Корзина опять шарапнула утрамбованную землю.
– Спокойно, мама, я уже научился. Залезай сюда, посмотрим город сверху.
– Не надо, сын. Небо потом, а пока нам с матерью и на земле хлопоты-ы… Ага. Эту тварь я узнаю, я вспомнил ее.
На садовой скамейке, метрах в восьми от шара сидела обнимающаяся парочка, на которую магический приказ не подействовал. Именно ее имел в виду отец, когда произнес свое «ага». Парочка расплела объятия, и сразу стало видно, что они далеко не молоды: женщине – около тридцати, мужчине за сорок. Женщина повела рукой, и воздух распорола автоматная очередь. Целилась она в Дениса и его Ольгу Васильевну, но все пули без заметного урона вобрал в себя тот, кого Денис с детства привык называть дядей Славой, маминым братом. Он попросту перегородил им путь, зная, что пули сворачивать не умеют. Мужчина вскочил со скамейки, а женщина не успела, так и осталась сидеть, пригвожденная к скамейке целым десятком черных коротких стрел. Еще вился дымок из выпавшего оружия, а Лены уже не было на белом свете…
Отец Дениса взревел и бросил руку назад: какой-то зверь, похожий на очень длинную собаку, впился ему в затылок и шею, чудовищно раззявив утыканную клыками пасть. Отец вырвал пса из-за спины, держа на весу ударил кулачищем раз-другой, из глаз его полыхнуло так ослепительно, что отблеск этой вспышки отразился на туче. Во всяком случае, так показалось Денису. После этого отец размахнулся и далеко отбросил безвольное, неживое тело. Он стоял спиной к Денису, и тот видел, как из коротко стриженного затылка на клетчатую, зеленое с красным, рубашку в два ручейка сбегала черная кровь. Рубашка расползалась, истлевала на глазах там, где пробегали черные потоки. Внезапно рубашка лопнула и свалилась с отцовского тела, та же участь постигла брюки, белье, часы, цепочку. Да и сама плоть изменила цвет на темно-багровый, отец оставаясь таким же широким, словно бы подрос, черты лица его также изменились, потеряли возраст и простоту, не утратив при этом мрачности. Если бы Лена осталась в живых, она мгновенно бы узнала того незнакомца, который увидел ее сквозь магическую защиту папороцвета и мгновенно подчинил своей воле.
В правой руке его меч, почти абсолютно черный, и все равно видно, что основа его – неугасимое и беспредельно могучее пламя. Вот он взмахнул мечом и тяжело шагнул туда, где быстро и осторожно рубились двое – «Слава» и Сашка Чет. Чету приходилось туго, он отступал, но все равно кружился, отскакивал, финтил, стараясь не отходить от скамейки, словно бы пытаясь защить мертвую свою подругу. Денис видел, как израненный и уставший «дядя Слава» отскочил в сторону, чтобы не попасть под удар огненного меча. Чет бился колдовскими, серебряными мечом и кинжалом. Парируя незатейливый – прямой сверху удар страшного своего противника, он, видимо, не учел его возможную тяжесть и вместо того, чтобы «скатить» рубящий удар под углом в сторону, подставил одновременно, крест-накрест, и меч и кинжал. Белопузыми рыбками отлетели разрубленные куски колдовского оружия, и Чет распался вдоль, от шеи до паха, на две горящие половины.
Понимал ли он, что умрет здесь, или рассчитывал выжить – кто знает?.. Успела ли Лена увидеть и понять, что погибла, не успев никому причинить вреда? Тайна навеки. Но основные силы защитников Дениса были отвлечены в сторону.
Разлетелся дерн на поляне, буквально в метре от корзины, и оттуда словно выпрыгнул чудовищного вида человек. Был он очень высок и невообразимо пузат. Лет шестидесяти земных на вид, он никак не производил впечатления дряхлого или слабого. Красные глаза его светились бешенством, седые длинные усы распушились в стороны и вверх, не желая уныло висеть под перебитым носом. Не тратя слов на приветствие, он ухватился за край корзины и встряхнул ее на себя, чтобы Денис, стоявший с противоположного края, сам прыгнул к нему, как початок кукурузы в пустом ящике. Денис и прыгнул, против своей воли, но ударился о неведомую преграду и отпружинил назад. Мор черной торпедой ринулся в лицо врагу, но промахнулся каким-то чудом и едва не проткнул насквозь столетний дуб, росший рядом. Ольга Васильевна сломила сухую ветку из кустарника – то, что оказалось под рукой, и ударила узкой и острой саблей толстяка поперек лица. Сабля обернулась обратно в ветку, затем в змею, но Ольга Васильевна успела отбросить в сторону переменчивый атрибут. Вдруг она поняла, что лежит на мягкой земле, далеко от корзины, а ее сын – в руках у этого монстра.
– Смог! Гы-ы, – только и прохрипел старик, приготовив руки к последнему для Дениса движению…
Но из самого неба, прошив насквозь самые тяжкие, самые темные тучи, ударила ему в грудь молния, белая и яростная, как зима в степи. Дядя Петя – это был он – упал на спину. Земля содрогнулась и еще раз содрогнулась и еще… это бежал, сотрясая ее, тот, багровый, с огненным мечом… Дядя Петя вскочил на ноги – откуда и прыть взялась. Изо рта его, на метр вперед, тугим фонтаном ударила кровь, глаза выкатились из орбит, колдун кричал. И словно бы силы, покорные этому крику, стекались к нему отовсюду, из деревьев, из воздуха, из пламени догорающих останков Сашки Чета, из ничего не видящих глаз Лехиной мамы, Лены… В руках у колдуна возник кистень… и растворился и вернулся в правую руку, но уже гигантским топором. И топор перетрансформировался в двуручный меч и опять в топор… Противники – двое против одного – двигались очень осторожно, они узнали друг друга и несколько оробели…
– Динечка, все хорошо, мой родной… Не смотри туда… Потерпи еще несколько минут…
– Мам, отойди, в самом деле! Я сам знаю…
– Ленька! Сюда! На, возьми… Ленька, иди к Дине…
– Мам!!!..
– Я тебя прошу. Через четверть часа ты мне его вернешь. А пока пусть при тебе побудет. Мало ли что еще они придумали? Ленька, вперед. Мор, стереги только его…
– Ты куда, мам?
– Надо папе помочь…
Слава уже потерял свою наземную плоть: она мокрыми клочьями чавкала под ногами сцепившихся в рукопашной дяди Пети и Гавриила. Как и двадцать с лишним лет назад, пытались они решить исход битвы голыми руками, ибо оружие их пришло в негодность, а новое они достать просто не успевали…
Денис не успел рассмотреть – что такое было у матери в руках… Если бы он не видел своими глазами, если бы он не слышал своими ушами… Нет, никогда бы он не поверил, что его названный отец может уместить в своем крике столько страдания… Старый колдун запустил свои руки-когти в грудную клетку отцу и буквально разорвал его. Он теперь тоже кричал, но торжествуя.
Денис онемел от боли и ненависти, головная боль переполняла его и требовала немедленной, неминуемой смерти виноватому. Мир стал черен. И через все застилающий мрак Денис увидел, как его мать… как голова его матери висит высоко над землей, надетая на кулак старого чудовища.
– УМРИ!!!!
И полыхнуло еще раз, но не из небес уже, а из Денискиной груди. И полыхнуло так, что тот, небесный удар выглядел рядом с этим ночной гнилушкой… Старый колдун горел молча. Кровь непрерывным потоком лилась из горла на брюхо, а оттуда в траву. Взор его тускнел, по-прежнему полный злобы и торжества, но сила навсегда покидала древнее свое хранилище. Вот он упал лицом вниз, в траву, в пропитавшую ее кровь… И вновь он сделал попытку – оттолкнуть от себя планету, преодолеть зов земной… Но нет, всему есть предел, и последняя капелька жизни выкатилась из распахнутого глаза дяди Пети, пробежала два сантиметра и вернулась в землю…
* * *
Далеко, в деревне Черной, вскинулся на кровати Леха:
– Мама!
Но старуха была начеку, она забормотала то, что подсказал ей Петр Силыч, и Леха вновь забылся сном, а старая ведьма сидела рядом и часто-часто шмургала в отсыревший платок – она все понимала.
* * *
Денис лежал на дне корзины и тихо умирал. Ему было холодно, он ничего не хотел, кровь его была колючей, наполненной ледяными кристаллами… Осиротевший нежить-паук Ленька прижимался к его спине, безуспешно пытаясь оторвать от себя и влить в своего единственного теперь повелителя хоть кусочек собственного тепла…
Но бился в усталый мозг непонятный шум, хриплый… плачущий… Мор… Морка!.. Денис ухватился, как утопающий за соломинку, за головную боль и все-таки сел. Встал на колени, выглянул из корзины…
Чудовище, по ошибке нареченное собакой, не подохло, не добил его отец… Пес, избитый и окровавленный, рвался к корзине воздушного шара, и Мор отчаянно кричал, сдерживая его атаки. Удары его смертоносного клюва только добавили крови на морде пса, но не могли вывести его из строя… Вдруг Мор бросился и когтями, крыльями, клювом зацепился на загривке монстра. Удары следовали с быстротой автоматной очереди, пес взвыл и покатился по земле… Денис попытался помочь своему пернатому питомцу, но был он девственно пуст… Отец предупреждал его не тратить силу… Откуда-то приходило нужное знание происшедшего… Инициация не получилась. Он пока магически беспомощен, и от пса не уйти… Он слишком хорошо знал Морку, чтобы не испугаться за него по-настоящему: крики его были зовом помощи…
– Морка! Сюда! Быстрее!!!
Пальцы сдвинули с места бугорки вентиля, подтолкнули их влево… Корзина пошла вверх, на плечо упала царапающая тяжесть…
– Морка, что у тебя с крылом?..
Крыло выглядело скверно: не закрывалось до конца, и сквозь поредевшее оперение видна была кровь… Когтистые лапы шатнули корзину, зацепились за край. Ленька и Мор, позабыв о междусобойной вражде за право быть самым любимым в семье, не сговариваясь ударили – каждый по «своей» лапе. Чудовище грянулось с пятиметровой высоты, но прыгнуло вновь. Денис, чувствуя, что силы и сознание уходят от него, вынул из магических ножен короткий клинок, подарок «дяди Славы», трижды ударил по канатам…
* * *
На Елагином острове не было ни одного человека. Безотчетный страх выгнал вооруженный наряд милиции на соседние острова, откуда они благополучно докладывали туфту в диспетчерскую. Откуда-то издалека холодным потом проникал под рубашку жуткий вой, который человек ли, теплокровный зверь издавать бы никак не должны. Однако вой был и зверь был.
Это синеглазый пес Мурман, обжора, подхалим и преданная нянька, служил свою панихиду тем, кому он служил верой и правдой, кто кормил его, и поил, и за ушком чесал… и подарил ему самого замечательного на земле хозяина и друга – Леху Гришина.
ЧАСТЬ 3
Леха понял, что его будят, и проснулся, и сразу же захотел в туалет.
– Привет, баб Ир!
Леха тронул рукой – трусы на нем. Но оп-па… При бабушке вылезать из-под одеяла неудобно… чего она тут сидит?
– Просыпайся, Лешенька, день уже на дворе.
– Ладно, баб Ира, я сейчас встаю.
Старуха понимающе кивнула, легко выпрямилась во весь свой немалый рост.
– Вставай, вставай, мой голубчик. Умывайся, одевайся, мы с Васяткой тебя на веранде ждем. Самовар вот-вот уже закипит.
Леха подождал еще полминуты и, как был в трусах, спереди оттопыренных, побежал к туалету во дворе. Свистнул… А где Мурман?
Хорошее настроение улетучивалось вместе с тяжестью в мочевом пузыре: Леха вспоминал… И почему у бабки такой изможденный вид? И… что за сны ему снились… паршивые такие… И… Темно-зеленая цепочка на его шее зашипела и частично расплелась: малюсенькая Аленка услышала его мысли и встревожилась, защекотала раздвоенным языком скулу.
– Уймись, змеяна-несмеяна, я сам еще ничего не знаю. Цыц, сейчас водой набрызгаю!.. Холодная водица!.. – Как-то вдруг Леха проникся знанием насчет змеи – как с ней обращаться, что она умеет… чем кормится… Видимо, дядя Саша постарался… Точно он, – его же подарок…
К столу Леха вышел в спортивных лженайковских штанах, с расстегнутой до пупа рубахой. Ирина Федоровна поспешила к нему с полотенцем:
– Ну-ка, вытирайся, вытирайся скорее, а то простудишься. Я ведь забыла воду согреть, нонче-то…
– Фигня. Холодная – бодрит, она и для здоровья полезнее. А где все? Где мама? Сколько же я спал?
– Сядь, Лешенька, сядь. Нет ее больше на белом свете. Ни ее, ни Сашки городского, ни Петра Силыча, земля им пухом. Погибли вчера вечером. А спал ты сутки с гаком. – Бабка замычала басом, засуетилась пальцами, выдернула носовой платок, слезы резво побежали на ее коричневые от старости щеки.
– Чт… Как??? Мама! Где она?..
– Нет ее больше, лебедушки белой, Елены Андреевны.
– Как… Баб Ира, бабушка, как же… – Леха притормозил конкретно: он вытаращил глаза, забормотал несвязное, застигнутый врасплох ударом, о котором тем не менее он должен был бы знать и знал уже загодя… – что там случилось??? Ну скажи же в конце-то концов???
– Не знаю, Лешенька. Не знаю, родной. А только все их жизненные ниточки я чуяла, как мы с ними договаривались. Первой Лена, а потом и Сашка с Петром… Все как обещано предсказанием…
– Где… они?..
– Там, в Питере сгинули. Они вчера туда и уехали. Был план у Петра Силыча, у отца твоего… Тебя, нашу главную надежу, и меня, старую, решено было оставить здесь, а чтобы ты не волновался и мыслями по неопытности врага не приманил, Силыч сделал, чтобы ты спал. А я за тобою присматривала.
– Кто… их…
– Сатана. Его отродье со слугами, одолели они наших… Только ты у меня и остался… Уж я на Силыча надеялась… Уж он-то, думала, управится и Сашу с Леной вытащит из проклятия… Пронадеялась. Сердцем чуяла – мне туда надо было поехать, дуре старой, глядишь – и перевесили бы…
Старуха вскинулась, клацнула выскочившими на мгновения когтями – носовой платок разлетелся в лохмотья, поникла вновь, и слезы, ничем уже не сдерживаемые, так и лились двумя тихими ручейками…
Разъяренная Аленка слетела с Лехиной шеи на пол, уже вытянулась, было, в трехметровую и недоуменно зашипела, покачиваясь: старуха – не то, зверек на стуле – тоже не опасность. Так кто угрожает повелителю? Откуда его боль?..
– Поплачь, Лешенька, освободи сердце…
– Не могу, баб Ира… Хотел бы, да не плачется…
– Пей чай, остынет ведь…
– Аленка, на место! Баб Ира, я обратно в сарай. Полежу. Ты… ты ведь тоже у меня одна осталась. – Он обнял старуху за плечи, погладил седой затылок, ткнул туда носом. – Я тебя одну не оставлю. Не оставлю. Не хочу есть… – Леха залпом выпил заварку (чай так и не налил), поморщился…
– Не могу… Я в сарае, баб Ира… бабушка. Отлежусь – сам выйду… Где Мурман?
– С собой они его взяли… Вроде жив, а больше не чую – где он, как он?.. Иди, Лешенька, а лучше поплачь. И я прилягу, ох и тошненько мне… Ваську только покормлю…
Леха вышел из сарая ближе к вечеру, когда солнце потеряло жгучую силу, набрякло вялым оранжевым цветом, но все еще не хотело проваливаться в мрачно-зеленые ельники, живущие к западу от деревни. Хотелось есть, хотелось плакать, хотелось бежать туда, в Питер, день и ночь, пока ноги несут, но Леха держался: мать уже не вернешь… Мама… Как бабку одну оставить? Надо все выяснить…
Может быть, уже этой ночью они и до него доберутся… Дядя Петя сказал: «не забывай…», он, значит, заранее знал, что навсегда прощаются… Кремень. Вот я и взрослый… Найду и растопчу этих сук… Или меня первые найдут… Если уж они дядю Петю прикончили… Где Мурман?.. Почему я ничего колдовского не умею?.. Тихо ты, рептилия! Расщекоталась…
– Бабушка… Есть чего-нить покусать?
– Лешенька, это ты, а я и не слышу, как вошел! Каша с курицей на второе да щавельник на первое. Молочко есть свеженькое, все равно что сливки, квасок подоспел вроде бы. Сейчас салатик… Или окрошку сделать?
– Нет, баб Ира, я только каши. А что за салат?
– Огурцы с помидорами, лучок. Сметанка есть, масло подсолнечное.
– Ну и салат со сметаной. Только немного.
Сели ужинать. Ирина Федоровна пожевала огуречный ломтик, а больше есть не стала, так и сидела напротив Лехи, по-мужски положив на столовую узорчатую скатерть древние свои руки, так и смотрела на своего ненаглядного внучка, о котором и забыла давно, что он ей не родной. Леха ел как всегда, если не больше.
– Добавочки?
– Немножко, баб Ира, совсем чуть-чуть…
– Ешь на доброе здоровье, а то куда девать-то, на зиму сушить? На-ко…
– Ну куда ты столько, лопну. Мне же это просто не съесть.
– Значит, Ряшке достанется. А вот Петр Силыч… Батюшка твой – так он никогда в тарелке не оставлял, сколько бывало ни положу – все подметет да еще и еще попросит. Через то и статью был – вон какой богатырь! И ты кушай как следует, чтобы ростом родителя догнать и перегнать. И силой. А так есть будешь – так и ослабнешь дистрофиком.
– Нет, я уже больше не вырасту, баб Ира. Пубертатный… Созрел я организмом окончательно во взрослого человека. Видела, какой у… у Петра Силыча живот? Я такого не хочу. Пусть уж лучше при своем росте останусь, мне и этот сойдет.
Леха скромничал: росту в нем было – метр девяносто два, и качалку он посещал трижды в неделю, и от природы был в кости широк; маленьким и тщедушным он ощущал себя только рядом с отцом, которого даже в мыслях до этого дня называл не иначе, как дядей Петей либо Петром Силычем.
Леха вздохнул и принялся за квас. Может, не надо после молока? Нужно собраться с духом и с мыслями, пока бабуля со стола прибирает, и пора подумать, как дальше жить и что делать.
– Цыц, Аленка… – Заснуть бы лет на пять… А толку-то, проснешься – та же тоска… Мама… – Баб Ира, ну ты где? Может, помочь?
– Да все уже, иду… Самовар принеси, а то тяжелый.
– А Мурман сам дорогу сумеет найти?
– Вот уж не знаю. Силыч, может, и заложил в него вроде компаса, а может и нет. Если жив – все одно найдется, зверь приметный, а вроде жив, как я чую.