Страница:
В Нижне-Колымске нам предстоит провести время в ожидании прибытия парохода. Приход его зависел от ледовой обстановки.
В Нижне-Колымске уже собралось значительное количество служащих из Средне-Колымска, которые должны были в этом году выехать на «материк», как здесь говорят, то есть во Владивосток, а на смену им ждали приезда с пароходом новых.
Скоро пришло первое известие о пароходе. В Нижне-Колымск прибыл радист из Средне-Колымска и установил здесь маленькую приемо-передаточную станцию. Ежедневно с утра до вечера он должен был отбиваться от любопытных, желавших узнать, когда придет пароход и возможно ли будет в этом году выехать из Нижне-Колымска. Несмотря на то что рейсы через Ледовитый океан на Владивосток начались уже с 1911 года, все же в 1930 году плавание этим путем не было вполне обеспеченным, и на обратном пути суда иногда зимовали.
В колымские рейсы ходили тогда только два парохода — «Колыма» и «Ставрополь», совершенно не приспособленные для работы среди льдов, и шхуны американца Свенсона, направлявшиеся на Колыму по особому договору с Госторгом (позже с Наркомвнешторгом).
Рейсы этого года с самого начала стали проходить при довольно мрачных предзнаменованиях. Уже при входе в бухту Лаврентия «Колыма» получила повреждение дна. 16 июля, войдя в Ледовитый океан, пароход сразу же попал в тяжелые льды у мыса Сердце-Камень. «Колыма» пробивалась здесь пять дней, то останавливаясь среди льдов, то дрейфуя с ними обратно на восток, то спасаясь под самым берегом от нажима льдов. Только 22 июля с большим трудом «Колыма» дошла до Колючинской губы.
Два или три дня «Колыма» пробивалась затем у острова Шалаурова и помогла здесь шхуне «Кориз», принадлежавшей Свенсону и шедшей также на Колыму.
1 августа, проходя возле острова Айон, лежащего у входа в Чаунскую губу, «Колыма» в тумане ударилась о большую льдину правой скулой и, отскочив от нее, ударилась другой стороной о соседнюю льдину. Оказалось, что у парохода подводными выступами льдин пробиты обе скулы вблизи носа. Несмотря на работу всех отливных машин, вскоре вода в трюме достигла 7 футов . Поэтому капитан «Колымы» Д. Сергиевский решил выброситься на отмели острова Айон. Вода в трюме прибывала и достигла уже 11 футов . Пришлось спешно разгружать передний трюм, наваливать груз на палубу и частью на подошедшую на помощь «Коризу». Подвели брезентовый пластырь и закрепили его. В гаком состоянии пароход пошел дальше к Колыме. Во время плавания во льдах у парохода оказались отбиты две лопасти винта и поврежден руль.
В Нижне-Колымске мы не знали обо всех этих подробностях; было известно только, что пароход получил какие-то повреждения, вследствие которых часть груза подмокла и его пришлось перегружать. Тем не менее стали уже распространяться самые мрачные слухи, которые приводили в уныние малодушных.
От Нижне — Колымска до устья Колымы еще около 200 километров . Здесь есть серьезные препятствия для морских судов — перекаты и бары[8]. Для провода судов до Нижне — Колымска обычно откомандировывается лоцман из местных жителей. Но в этом году Якутгосторг поскупился, взяв наименее сведущего лоцмана и не обставив знаками как следует реку. Поэтому, поднимаясь по Колыме, пароход сел на мель и должен был выгрузить часть груза на баржи.
В Нижне-Колымске, несмотря на то что время было сравнительно позднее (14 августа), работы по выгрузке производились очень медленно.
Только 18 августа мы погрузились на пароход и он вышел из Нижне-Колымска. С самого выхода начались приключения. Уже в десять часов утра по небрежности лоцмана пароход садится на мель. В течение нескольких часов капитан пробует сняться с мели, но ничего не выходит, и приходится прибегнуть к единственно возможному способу — свозить груз на берег на кунгасах, которые мы везем с собой на палубе. Для этого мобилизуются кроме команды все пассажиры; и в продолжение ночи мы выгружаем тяжелые ящики, кули с мукой и солью, весь зимовочный запас парохода, а затем кирпичи, которые везут для устройства печей на случай зимовки. После этого пароход снимается с мели. Затем надо снова все свозить с берега обратно, и только в пять часов вечера 19 августа «Колыма» двигается дальше.
В течение следующих двух дней пароход дважды садится на мель, и 200 километров мы идем трое суток. В конце концов капитан ссадил лоцмана на шлюпку и отправил его обратно, решив пройти остальную часть реки на свой риск.
Первые льдины мы встречаем тотчас по выходе в океан; сначала их еще мало, и первые две ночи пароход идет без остановок. Благодаря этому уже 24-го утром мы проходим Чаунскую губу и в отвратительную погоду, в тумане, который закрывает берег, в темноте приближаемся к Шелагскому мысу — северной оконечности этой части континента.
Приняв почту от учителя, недавно поселившегося на Шелагском мысу, двигаемся дальше.
Уже в 12 километрах от острова Шалаурова встречаются такие тяжелые льды, что пароход не может пробиться. Ночью давление льдов усилилось, был поврежден руль, и «Колыма» получила сильную вмятину правого борта.
К утру 26 августа выясняется, что положение наше довольно безнадежное, по крайней мере в ближайшем будущем. Мы стоим в восьми милях на запад от острова Шалаурова среди сплошной массы тяжелых льдов. Тяжелыми льдами называют льды, состоящие не из одного ледяного слоя, лежащего горизонтально, а из массы льдов, переломанных, сдавленных и спаянных вместе в новые толстые льдины. Толщина их нередко достигает пяти-шести и даже десяти метров. Обычно в подводной части льдины, на глубине одного-трех метров, выдвигается ледяной таран: верхняя часть льдины быстро тает, а нижняя несколько запаздывает. При сдавливании льдов во время ветров эти льдины с очень большой силой давят на подводную часть корабля, а так как «Колыма» совершенно неприспособленна для плавания во льдах и борта ее при плоском дне почти вертикальны, то давление льдов может произвести сильные разрушения.
В течение четырех дней «Колыма» пробует пробиваться, маневрируя между льдинами. Это продвижение идет крайне медленно и очень тяжело для всего экипажа. Самый простой способ борьбы со льдами заключается в том, что «Колыма», отойдя немного назад, на тихом ходу подходит вновь к льдинам и затем старается на полном ходу раздвинуть их. Непрестанно с капитанского мостика передается в машинное отделение команда: «Назад!», «Тихий вперед!», «Стоп!», «Назад!» и т. д.
Когда льды не поддаются и дорогу загораживает особенно большая льдина, ее стараются оттащить в сторону. Для этого на льдину спускают матроса, сносят на нее небольшой якорь; затем трос, ведущий от якоря, наворачивается лебедкой на барабан, и льдина медленно, едва заметно для глаза, отплывает вбок, а пароход получает возможность продвинуться на несколько метров. Затем новый разбег вперед, новые страшные толчки, и опять следующая маленькая льдина отодвинута.
Но иногда приходится прибегать к еще более энергичным способам. На лед спускается помощник капитана с двумя матросами, и в какое-нибудь отверстие во льду спускают патрон динамита с бикфордовым шнуром. Шнур поджигают, из отверстия вылетает столб воды, и льдина трескается на несколько частей. Но на «Колыме» очень мало динамита, поэтому его экономят и прибегают к взрывам в редких случаях.
Долгие часы, а иногда и целые сутки «Колыма» стоит во льдах, ожидая подвижки льда, крепко зажатая громадными торосистыми льдами. Во время этих вынужденных стоянок матросы и пассажиры выходят на лед погулять, пострелять (если не в птиц и нерп, то в пустую жестянку), а капитан использует стоянки, чтобы запасти свежей воды из больших луж с поверхности льдин, образовавшихся от таяния снега. Для этого на льдину ставят насос и протягивают шланг на палубу.
28 августа удается продвинуться на четыре мили к острову Шалаурова. 29-го капитан направляет судно поближе к берегу и здесь в небольших прогалах между льдинами подходит к проливу между островом Шалаурова и материком. В это время ветер усиливается до шторма, тем не менее лед не двигается. Пробуем пройти между островом Шалаурова и материком, но здесь слишком мелко, придется огибать остров.
30 августа в течение двенадцати часов, с четырех утра и до четырех вечера, пароход обходит этот маленький островок. Льды обступили его со всех сторон, и только вблизи самого острова остается проход, иногда шириной всего лишь в 20—40 метров. Капитан Д. Сергиевский, который уже на пути в Нижне-Колымск выяснил, что можно проходить очень близко к береговым утесам, решил теперь идти вблизи самого острова. Слышится зловещий шорох, но податься влево невозможно: там выдвигаются льдины. Мы теряем еще одну лопасть винта и теперь неповрежденной остается только одна, последняя. Чтобы защитить винт от ударов льда, около кормы все время стоят пассажиры и матросы и отодвигают льдины шестами.
За эти пять дней нередко начиналась пурга и берег скрывался от нас. Это довольно унылое побережье, хотя уже невдалеке от берега возвышаются высокие горы; местами стоят яранги чукчей, покрытые шкурами.
31 августа мы идем довольно быстро вдоль кромки льда; возле берега остается все-таки значительная полоса, в несколько километров шириной, свободной воды. В этот день начинается пурга с сильным штормовым ветром. От мыса Якан мы опять попадаем в тяжелые льды и к концу дня принуждены остановиться, закрепив якоря на большой льдине — стамухе.
Стамуха — это большая ледяная масса, которая по внешнему виду напоминает ледяную гору, но совсем другого происхождения. В то время как ледяная гора (айсберг) представляет оторвавшуюся часть наземного ледника, стамуха образуется из морских льдин, нагромождающихся постепенно друг на друга. Она возвышается над уровнем воды иногда до десяти метров и сидит на несколько десятков метров в воде. Обычно эти стамухи сидят на мелких местах, и ряды их обозначают границу более глубокой части моря.
Ночью на «Колыме» снова были неприятности, которые прошли незаметно для пассажиров. Лопнул проволочный трос, прикреплявший пароход к стамухе, судно понесло, и при этом трос намотался на винт. Пришлось бросить якорь и начать очистку винта. Но здесь прибавилось новое несчастье: на якорный канат навалилась большая льдина, которая грозила порвать его. С большим трудом удалось справиться со льдами, и к утру мы укрылись в расщелине между двумя стамухами. Стамухи, сидящие на мели, представляют лучшую защиту для парохода, потому что не двигаются и сдерживают напор льда, который непрерывно дрейфует под влиянием ветра и течения.
1 сентября, пробираясь вдоль берега и лавируя между тяжелыми льдами, мы наконец приближаемся к мысу Северному (теперь мыс Шмидта). Мыс Северный совсем не самый северный мыс этого побережья, Шелагский мыс расположен значительно дальше к северу. Но так назвал его английский мореплаватель Кук, который в XVIII веке, пройдя на своих парусных судах через Берингов пролив, доходил до этого мыса.
Но в этот день «Колыме» все же не удается дойти до самого мыса Северного, нас отделяет от него полоса очень тяжелых и сплоченных льдов. На следующий день мы начинаем пробираться через них, хотя временами кажется, что это невозможно. Капитан решает отправить кого-нибудь в факторию, расположенную на берегу возле мыса. Вызвались ехать трое: второй механик, радист из Средне-Колымска и я. Мы спускаем маленький складной брезентовый ботик и тащим его через льды. В некоторых местах между льдинами свободные пространства воды и можно проплыть на веслах несколько десятков метров.
Наш ботик совершенно дряхлый, ему не меньше двадцати лет, и после того, как мы его протащили больше километра по льду, пересохший брезент разрывается; когда мы доходим до края сплошных льдов и пускаемся через отделявшее нас от берега водяное пространство, ботик начинает наполняться водой. К счастью, в полынье плавает несколько льдин. У первой же из них приходится пристать и отлить воду. У второй, находящейся на середине полыньи наше путешествие кончается. Когда мы подходим к этой льдине, ботик наполняется наполовину и ледяная вода заливает нам ноги.
Льдина, на которой мы спасаемся, имеет в поперечнике всего три метра. Мы вытаскиваем на нее ботик, вылезаем сами и ждем помощи. В это время «Колыме» удалось пробиться через льды и даже опередить нас, и наши спутники сидя на палубе, издеваются над нашим печальным положением. На берегу собрались чукчи, которые наконец сжалились и вывезли нас с льдины поодиночке: их байдара была слишком мала, чтобы поднять сразу трех человек. Вода уже покрылась тонким слоем льда, который звенел и трещал под напором легкой лодочки.
На берегу мы прежде всего забираемся на утес на северном конце мыса; с него открывается далекий вид на море, покрытое сплошными тяжелыми льдами; только у северного подножия мыса несколько наискось тянется небольшая полынья, в которую следует пробиться «Колыме».
В то время на мысе Северном не было еще ни полярной станции, ни самолетов, и из русских там жили только научный работник этнограф Н. Шнакенбург и заведующий факторией.
Местных чукчей мы встретили на берегу. Они только что приехали в большой байдаре с охоты на тюленей и вытаскивали свою добычу на берег. Большая чукотская байдара поднимает до тонны груза; это лодка с плоским дном и крутыми бортами, сделанная из деревянных или костяных упругов, обтянутых моржовой кожей.
Капитан пробует пробиться вокруг мыса Северного таким же образом, как мы это делали у острова Шалаурова. Но здесь льды еще тяжелее, и никакие усилия не помогают. К вечеру на западе в отдалении от мыса показывается небольшая узкая полынья, и капитан решает вернуться назад, чтобы попробовать пробиться через нее. Но чтобы повернуться, приходится рвать льды динамитом, растаскивать их якорями и тросами. Только на рассвете 3 сентября пароход наконец вырывается в большую полынью.
Дальнейшее плавание до острова Колючина, лежащего у входа в Колючинскую губу, прошло без особых приключений. Только у реки Амгуемы мы ненадолго сели на мель возле лагуны. В этой части Чукотского побережья лагуны достигают громадного развития. Лагуны — это участки моря, отчлененные намывными косами, которые, постепенно вырастая, совершенно отделяют от моря продолговатые заливы, превращающиеся в озера. В глубине страны видны высокие горы, закрытые тучами.
Все надеются, что больше льдов не будет, потому что восточная часть этого побережья почти всегда свободна ото льда, а за Колючинской губой можно считать, что опасное плавание уже кончилось. Да и «Колыме» пора отдохнуть ото льдов. У мыса Северного мы повредили еще одну лопасть, и у нас осталась всего половина одной и треть другой. Удивительно, как с таким винтом «Колыма» могла еще идти вперед.
Но возле острова Колючина нас снова встречают тяжелые льды, и целый день мы пробиваемся сквозь них. Все пространство на востоке, как оказалось вплоть до самого мыса Дежнева, забито льдами. Вблизи мыса Сердце-Камень «Колыма» в течение пяти дней борется со льдами. С 5 сентября вплоть до 10-го «Колыма» шаг за шагом, раздвигая льды, пробирается к востоку, и каждую ночь обратное течение относит ее к западу. Несмотря на то что здесь, согласно лоции, должно быть течение, направленное вдоль берега к востоку, каждое утро мы просыпались всегда западнее той точки, у которой стали на ночь вечером. Ночью идти очень опасно: ночи уже темные и можно разбить судно. Правда, нередко и днем наваливается туман, и движение вперед прекращается. Но в конце концов капитан все-таки рискнул идти и ночью и днем, в пурге и тумане вперед.
В ночь на 11 сентября наконец льды стали редеть и можно двигаться вперед малым ходом. Утром открывается вдали мыс Дежнева.
За Уэленом мы выходим в Берингов пролив. Он редко бывает открыт, здесь почти всегда гнездятся туманы, но в этот раз туман поднялся, и нам удалось увидать величественные и мрачные скалы и между ними, на полусклоне, селение эскимосов Наукан, напоминающее кавказский аул. Яранги наполовину сложены из камней, и только верхняя часть их покрыта крышей из шкур. Иногда от мыса Дежнева бывают видны берега Америки; сейчас они закрыты туманом, и удается разглядеть только один из маленьких островов Диомида, лежащий в Беринговом проливе. Островов Диомида два: остров Ратманова — наш, а другой, более восточный, остров Крузенштерна, — американский.
В Беринговом проливе льды нас еще не оставляли. Только 12 сентября исчезает последняя маленькая льдина. Здесь льды уже не страшны: они растаяли, стали рыхлыми и ноздреватыми. Как только мы выходим изо льдов, обнаруживается, что «Колыма» не в состоянии дойти даже до Камчатки. Волны расшатывают носовую часть парохода, разбитую льдами, все клинья и бревна, которые ее держали, выскакивают, и в переднем трюме появляется течь; насосы не могут откачать прибывающую воду. Надо спешить пройти куда-нибудь в спокойную бухту, чтобы зачинить пробоину. Следует также переменить винт, потому что с этим винтом пароход не может выгрести против шторма.
Для стоянки была выбрана бухта Провидения — большой залив на юго-востоке Чукотского полуострова.
Мы вошли в узкий извилистый залив между высокими мрачными горами и спрятались там в спокойную маленькую бухту Эмма. Здесь мы простояли восемь дней, сменили винт, отремонтировали подводную часть судна и пошли дальше. В бухту Глубокую, на коряцком побережье, мы зашли за водой, потом забрали с рыбалки возле Усть-Камчатска соленую рыбу, консервы и рабочих.
Только через два месяца после выхода из Нижне-Колымска мы вошли в Золотой Рог — гавань Владивостока. Все стоявшие там суда были расцвечены флагами в честь прихода «Колымы», благополучно закончившей тяжелый полярный рейс.
Схема хребтов Северо-Восточной Азии, составленная после экспедиции С. В. Обручева 1929—1930 годов
Условия плавания вдоль полярного побережья Чукотки через несколько лет сильно изменились. Были построены полярные станции, ведущие непрерывные наблюдения над погодой и льдами. Пароходы сопровождаются ледоколами, которые пробивают дорогу во льдах, и самолетами, отыскивающими полыньи и полосы разреженного льда. Поэтому суда могут двигаться быстрее и безопаснее. Этим трудным плаванием закончилась наша вторая экспедиция на Северо-Восток. Результаты ее были так же интересны, как и первой. Нам удалось выяснить, куда продолжается хребет Черского. Оказалось, что он не поворачивает к северо-востоку, как я думал вначале, а уходит к югу, пересекает Колыму у ее порогов и рассыпается на ряд цепей, кончающихся у Колымско-Охотского водораздела. Мы проникли в самые недоступные части хребта Колымского, или Гыдана («морского»), как его называют местные жители. Мы установили, что между Колымой и Омолоном, где на картах показывали хребет Колымский, расположено обширное плоскогорье, названное нами Юкагирским. Мы изучили и нанесли на карту большую область верховьев Колымы.
Во время двух экспедиций 1926—1930 годов мы с Салищевым покрыли своими маршрутами огромные пространства Колымско-Индигирской горной страны; во многих изученных нами районах до нас не был ни один исследователь, и они не были до этого нанесены на карту.
Что касается геологии, то, кроме участка Колымы между Верхне-Колымском и Нижне-Колымском, где проплыл умирающий Черский, все наши маршруты пролегали по не посещавшимся ни одним геологом путям. Конечно, за три года нельзя изучить как следует горную страну площадью в миллион квадратных километров, и я мог дать лишь общую схематическую картину геологического строения изученных хребтов; многочисленные геологические исследования, которые были произведены на Северо-Востоке позже, показали, что моя схема была в общих чертах верна, и она явилась основой для последующих работ.
Наши исследования 1926—1930 годов и карты, которые составил на основании своих маршрутных съемок и астрономических определений Салищев, дали совершенно новое представление о расположении горных хребтов и рек Северо-Востока. Дальнейшие географические работы и топографические съемки добавили, конечно, много нового и более точного, особенно в не посещенных нами районах, но основы новой географии Северо-Востока были прочно заложены нашими экспедициями.
Ознакомление с бассейнами рек Индигирки и Колымы поставило перед нами ряд новых вопросов. Вся восточная часть хребта Гыдан осталась неисследованной: неясно было его геологическое строение, его рельеф, сочленение его на севере с Анюйскими хребтами, на северо-востоке — с Чукотским. Чтобы удовлетворительно разрешить вопрос о структуре всего Северо-Востока Азии, необходимо было исследовать также и Чукотский край.
По горам и тундрам Чукотки. Экспедиция 1934-1935 гг.
К Шелагскому мысу
Место действия — Певек, селение на берегу Чаунской губы, лежащей на северном побережье Сибири в 400 километрах восточнее реки Колымы и в тысяче километров от Берингова пролива, отделяющего Азию от Америки. Время — 14 августа 1934 года. Мы высаживаемся с парохода «Смоленск», который прошел сюда из Владивостока, почти не встретив на пути льдов. Сегодня кончается разгрузочная страда: «Смоленск» доставил большие грузы для полярных станций и научных экспедиций, которые надо было в чрезвычайно короткие сроки выгрузить на северном побережье. Навигационный период на восточном отрезке Северного морского пути очень короткий, ежеминутно могут надвинуться с севера льды, и поэтому в разгрузке принимали участие не только пароходная команда и сотрудники той станции, где разгружался пароход, но и все научные и технические работники остальных станций и экспедиций. Особенно трудна была выгрузка на мысе Шелагском, у входа в Чаунскую губу, где разгружались дома для новой полярной станции.
Сначала я принимал участие вместе со всеми в разгрузке и таскал на спине из маленьких разгрузочных барж-кунгасов по зыбким сходням на берег мешки с углем, кули муки и соли, «места» кирпичного чая весом в центнер и тяжелые ящики, но вскоре мне это оказалось не по силам, и меня назначили на более легкую работу — буфетчиком. На моей обязанности лежало разливать суп в тарелки, класть порции второго, вскрывать банки с компотом и разбавлять густой сироп наполовину водой (так инструктировал меня штатный буфетчик). Работа не была трудной, но мы должны были накормить все смены и поэтому дежурили непрерывно по двадцать часов.
Выгрузка в Певеке кажется нам легкой, ведь мы выгружаем собственное снаряжение и продовольствие — десять тонн. Наконец под дружные крики всех семерых сотрудников нашей экспедиции: «Разом, дружно!» — ползут вверх на галечник и наши будущие зимние друзья и мучители — двое аэросаней.
Певек в 1934 году был необычным даже для Чукотского Севера поселением. По самому краю треугольной галечной косы, выдвигающейся от кочковатых склонов горы Паакынай, стоят в ряд девять круглых цилиндрических домиков около 7 метров в поперечнике, с конической крышей. Они похожи на какие-то чудовищные грибы, продукт болотистой тундры. Только мачта с большим красным флагом, поднятым в честь прихода судна, нарушает однообразие их длинного ряда. К востоку от них «рубленые» дома — три избы и землянка. Мы выбираем для своего будущего жилища место по другую сторону, к западу, возле кладбища. Пока у нас еще нет своего дома, и мы ставим палатки на гальке, среди гор нашего груза. Выше крутого обрыва косы сплошная галечная площадка, дальше, во впадинах, между галечными буграми, ютится трава, а еще подальше — неизбежное болото — кочковатая тундра.
На косе три озерка — два пресных и одно солоноватое. В одном берут воду для питья, в другом стирают, третье, еще не вошедшее в плановое распределение, служит только как площадка для охоты на уток. Морские утки время от времени пролетают над головой небольшими стайками, и у наших охотников блестят глаза и руки тянутся к ружьям.
Но охотиться некогда. Скоро осень. В Чаунской губе иногда уже 8 сентября прекращается навигация, и надо к этому времени исследовать все побережье губы (около 400 километров ) и еще километров сто берега океана к востоку от Шелагского мыса. Необходимо собрать по берегам губы плавник, принесенный морским течением от устьев Колымы и Лены, и привезти его на нашей моторной шлюпке в лагерь. Из этого плавника мы заготовим дрова на зиму и наберем бревен для постройки дома.
Первоначально я предполагал организовать базу на устье реки Чаун, в южной части губы — центральном пункте района, откуда на аэросанях ближе пройти к горам.
Но капитан «Смоленска» отказался зайти в глубь Чаунской губы: там мелко, нельзя подойти близко к берегу, разгрузка затянется и можно прозевать сжатие льдов у входа в губу и остаться в ней, как в мышеловке.
Мелких транспортных судов в Певеке очень мало — две слабосильные кавасаки[9], и они должны перебросить в Чаун большие грузы фактории и культбазы, так что нельзя и мечтать о перевозке наших десяти тонн, а тем более аэросаней.
В Нижне-Колымске уже собралось значительное количество служащих из Средне-Колымска, которые должны были в этом году выехать на «материк», как здесь говорят, то есть во Владивосток, а на смену им ждали приезда с пароходом новых.
Скоро пришло первое известие о пароходе. В Нижне-Колымск прибыл радист из Средне-Колымска и установил здесь маленькую приемо-передаточную станцию. Ежедневно с утра до вечера он должен был отбиваться от любопытных, желавших узнать, когда придет пароход и возможно ли будет в этом году выехать из Нижне-Колымска. Несмотря на то что рейсы через Ледовитый океан на Владивосток начались уже с 1911 года, все же в 1930 году плавание этим путем не было вполне обеспеченным, и на обратном пути суда иногда зимовали.
В колымские рейсы ходили тогда только два парохода — «Колыма» и «Ставрополь», совершенно не приспособленные для работы среди льдов, и шхуны американца Свенсона, направлявшиеся на Колыму по особому договору с Госторгом (позже с Наркомвнешторгом).
Рейсы этого года с самого начала стали проходить при довольно мрачных предзнаменованиях. Уже при входе в бухту Лаврентия «Колыма» получила повреждение дна. 16 июля, войдя в Ледовитый океан, пароход сразу же попал в тяжелые льды у мыса Сердце-Камень. «Колыма» пробивалась здесь пять дней, то останавливаясь среди льдов, то дрейфуя с ними обратно на восток, то спасаясь под самым берегом от нажима льдов. Только 22 июля с большим трудом «Колыма» дошла до Колючинской губы.
Два или три дня «Колыма» пробивалась затем у острова Шалаурова и помогла здесь шхуне «Кориз», принадлежавшей Свенсону и шедшей также на Колыму.
1 августа, проходя возле острова Айон, лежащего у входа в Чаунскую губу, «Колыма» в тумане ударилась о большую льдину правой скулой и, отскочив от нее, ударилась другой стороной о соседнюю льдину. Оказалось, что у парохода подводными выступами льдин пробиты обе скулы вблизи носа. Несмотря на работу всех отливных машин, вскоре вода в трюме достигла 7 футов . Поэтому капитан «Колымы» Д. Сергиевский решил выброситься на отмели острова Айон. Вода в трюме прибывала и достигла уже 11 футов . Пришлось спешно разгружать передний трюм, наваливать груз на палубу и частью на подошедшую на помощь «Коризу». Подвели брезентовый пластырь и закрепили его. В гаком состоянии пароход пошел дальше к Колыме. Во время плавания во льдах у парохода оказались отбиты две лопасти винта и поврежден руль.
В Нижне-Колымске мы не знали обо всех этих подробностях; было известно только, что пароход получил какие-то повреждения, вследствие которых часть груза подмокла и его пришлось перегружать. Тем не менее стали уже распространяться самые мрачные слухи, которые приводили в уныние малодушных.
От Нижне — Колымска до устья Колымы еще около 200 километров . Здесь есть серьезные препятствия для морских судов — перекаты и бары[8]. Для провода судов до Нижне — Колымска обычно откомандировывается лоцман из местных жителей. Но в этом году Якутгосторг поскупился, взяв наименее сведущего лоцмана и не обставив знаками как следует реку. Поэтому, поднимаясь по Колыме, пароход сел на мель и должен был выгрузить часть груза на баржи.
В Нижне-Колымске, несмотря на то что время было сравнительно позднее (14 августа), работы по выгрузке производились очень медленно.
Только 18 августа мы погрузились на пароход и он вышел из Нижне-Колымска. С самого выхода начались приключения. Уже в десять часов утра по небрежности лоцмана пароход садится на мель. В течение нескольких часов капитан пробует сняться с мели, но ничего не выходит, и приходится прибегнуть к единственно возможному способу — свозить груз на берег на кунгасах, которые мы везем с собой на палубе. Для этого мобилизуются кроме команды все пассажиры; и в продолжение ночи мы выгружаем тяжелые ящики, кули с мукой и солью, весь зимовочный запас парохода, а затем кирпичи, которые везут для устройства печей на случай зимовки. После этого пароход снимается с мели. Затем надо снова все свозить с берега обратно, и только в пять часов вечера 19 августа «Колыма» двигается дальше.
В течение следующих двух дней пароход дважды садится на мель, и 200 километров мы идем трое суток. В конце концов капитан ссадил лоцмана на шлюпку и отправил его обратно, решив пройти остальную часть реки на свой риск.
Первые льдины мы встречаем тотчас по выходе в океан; сначала их еще мало, и первые две ночи пароход идет без остановок. Благодаря этому уже 24-го утром мы проходим Чаунскую губу и в отвратительную погоду, в тумане, который закрывает берег, в темноте приближаемся к Шелагскому мысу — северной оконечности этой части континента.
Приняв почту от учителя, недавно поселившегося на Шелагском мысу, двигаемся дальше.
Уже в 12 километрах от острова Шалаурова встречаются такие тяжелые льды, что пароход не может пробиться. Ночью давление льдов усилилось, был поврежден руль, и «Колыма» получила сильную вмятину правого борта.
К утру 26 августа выясняется, что положение наше довольно безнадежное, по крайней мере в ближайшем будущем. Мы стоим в восьми милях на запад от острова Шалаурова среди сплошной массы тяжелых льдов. Тяжелыми льдами называют льды, состоящие не из одного ледяного слоя, лежащего горизонтально, а из массы льдов, переломанных, сдавленных и спаянных вместе в новые толстые льдины. Толщина их нередко достигает пяти-шести и даже десяти метров. Обычно в подводной части льдины, на глубине одного-трех метров, выдвигается ледяной таран: верхняя часть льдины быстро тает, а нижняя несколько запаздывает. При сдавливании льдов во время ветров эти льдины с очень большой силой давят на подводную часть корабля, а так как «Колыма» совершенно неприспособленна для плавания во льдах и борта ее при плоском дне почти вертикальны, то давление льдов может произвести сильные разрушения.
В течение четырех дней «Колыма» пробует пробиваться, маневрируя между льдинами. Это продвижение идет крайне медленно и очень тяжело для всего экипажа. Самый простой способ борьбы со льдами заключается в том, что «Колыма», отойдя немного назад, на тихом ходу подходит вновь к льдинам и затем старается на полном ходу раздвинуть их. Непрестанно с капитанского мостика передается в машинное отделение команда: «Назад!», «Тихий вперед!», «Стоп!», «Назад!» и т. д.
Когда льды не поддаются и дорогу загораживает особенно большая льдина, ее стараются оттащить в сторону. Для этого на льдину спускают матроса, сносят на нее небольшой якорь; затем трос, ведущий от якоря, наворачивается лебедкой на барабан, и льдина медленно, едва заметно для глаза, отплывает вбок, а пароход получает возможность продвинуться на несколько метров. Затем новый разбег вперед, новые страшные толчки, и опять следующая маленькая льдина отодвинута.
Но иногда приходится прибегать к еще более энергичным способам. На лед спускается помощник капитана с двумя матросами, и в какое-нибудь отверстие во льду спускают патрон динамита с бикфордовым шнуром. Шнур поджигают, из отверстия вылетает столб воды, и льдина трескается на несколько частей. Но на «Колыме» очень мало динамита, поэтому его экономят и прибегают к взрывам в редких случаях.
Долгие часы, а иногда и целые сутки «Колыма» стоит во льдах, ожидая подвижки льда, крепко зажатая громадными торосистыми льдами. Во время этих вынужденных стоянок матросы и пассажиры выходят на лед погулять, пострелять (если не в птиц и нерп, то в пустую жестянку), а капитан использует стоянки, чтобы запасти свежей воды из больших луж с поверхности льдин, образовавшихся от таяния снега. Для этого на льдину ставят насос и протягивают шланг на палубу.
28 августа удается продвинуться на четыре мили к острову Шалаурова. 29-го капитан направляет судно поближе к берегу и здесь в небольших прогалах между льдинами подходит к проливу между островом Шалаурова и материком. В это время ветер усиливается до шторма, тем не менее лед не двигается. Пробуем пройти между островом Шалаурова и материком, но здесь слишком мелко, придется огибать остров.
30 августа в течение двенадцати часов, с четырех утра и до четырех вечера, пароход обходит этот маленький островок. Льды обступили его со всех сторон, и только вблизи самого острова остается проход, иногда шириной всего лишь в 20—40 метров. Капитан Д. Сергиевский, который уже на пути в Нижне-Колымск выяснил, что можно проходить очень близко к береговым утесам, решил теперь идти вблизи самого острова. Слышится зловещий шорох, но податься влево невозможно: там выдвигаются льдины. Мы теряем еще одну лопасть винта и теперь неповрежденной остается только одна, последняя. Чтобы защитить винт от ударов льда, около кормы все время стоят пассажиры и матросы и отодвигают льдины шестами.
За эти пять дней нередко начиналась пурга и берег скрывался от нас. Это довольно унылое побережье, хотя уже невдалеке от берега возвышаются высокие горы; местами стоят яранги чукчей, покрытые шкурами.
31 августа мы идем довольно быстро вдоль кромки льда; возле берега остается все-таки значительная полоса, в несколько километров шириной, свободной воды. В этот день начинается пурга с сильным штормовым ветром. От мыса Якан мы опять попадаем в тяжелые льды и к концу дня принуждены остановиться, закрепив якоря на большой льдине — стамухе.
Стамуха — это большая ледяная масса, которая по внешнему виду напоминает ледяную гору, но совсем другого происхождения. В то время как ледяная гора (айсберг) представляет оторвавшуюся часть наземного ледника, стамуха образуется из морских льдин, нагромождающихся постепенно друг на друга. Она возвышается над уровнем воды иногда до десяти метров и сидит на несколько десятков метров в воде. Обычно эти стамухи сидят на мелких местах, и ряды их обозначают границу более глубокой части моря.
Ночью на «Колыме» снова были неприятности, которые прошли незаметно для пассажиров. Лопнул проволочный трос, прикреплявший пароход к стамухе, судно понесло, и при этом трос намотался на винт. Пришлось бросить якорь и начать очистку винта. Но здесь прибавилось новое несчастье: на якорный канат навалилась большая льдина, которая грозила порвать его. С большим трудом удалось справиться со льдами, и к утру мы укрылись в расщелине между двумя стамухами. Стамухи, сидящие на мели, представляют лучшую защиту для парохода, потому что не двигаются и сдерживают напор льда, который непрерывно дрейфует под влиянием ветра и течения.
1 сентября, пробираясь вдоль берега и лавируя между тяжелыми льдами, мы наконец приближаемся к мысу Северному (теперь мыс Шмидта). Мыс Северный совсем не самый северный мыс этого побережья, Шелагский мыс расположен значительно дальше к северу. Но так назвал его английский мореплаватель Кук, который в XVIII веке, пройдя на своих парусных судах через Берингов пролив, доходил до этого мыса.
Но в этот день «Колыме» все же не удается дойти до самого мыса Северного, нас отделяет от него полоса очень тяжелых и сплоченных льдов. На следующий день мы начинаем пробираться через них, хотя временами кажется, что это невозможно. Капитан решает отправить кого-нибудь в факторию, расположенную на берегу возле мыса. Вызвались ехать трое: второй механик, радист из Средне-Колымска и я. Мы спускаем маленький складной брезентовый ботик и тащим его через льды. В некоторых местах между льдинами свободные пространства воды и можно проплыть на веслах несколько десятков метров.
Наш ботик совершенно дряхлый, ему не меньше двадцати лет, и после того, как мы его протащили больше километра по льду, пересохший брезент разрывается; когда мы доходим до края сплошных льдов и пускаемся через отделявшее нас от берега водяное пространство, ботик начинает наполняться водой. К счастью, в полынье плавает несколько льдин. У первой же из них приходится пристать и отлить воду. У второй, находящейся на середине полыньи наше путешествие кончается. Когда мы подходим к этой льдине, ботик наполняется наполовину и ледяная вода заливает нам ноги.
Льдина, на которой мы спасаемся, имеет в поперечнике всего три метра. Мы вытаскиваем на нее ботик, вылезаем сами и ждем помощи. В это время «Колыме» удалось пробиться через льды и даже опередить нас, и наши спутники сидя на палубе, издеваются над нашим печальным положением. На берегу собрались чукчи, которые наконец сжалились и вывезли нас с льдины поодиночке: их байдара была слишком мала, чтобы поднять сразу трех человек. Вода уже покрылась тонким слоем льда, который звенел и трещал под напором легкой лодочки.
На берегу мы прежде всего забираемся на утес на северном конце мыса; с него открывается далекий вид на море, покрытое сплошными тяжелыми льдами; только у северного подножия мыса несколько наискось тянется небольшая полынья, в которую следует пробиться «Колыме».
В то время на мысе Северном не было еще ни полярной станции, ни самолетов, и из русских там жили только научный работник этнограф Н. Шнакенбург и заведующий факторией.
Местных чукчей мы встретили на берегу. Они только что приехали в большой байдаре с охоты на тюленей и вытаскивали свою добычу на берег. Большая чукотская байдара поднимает до тонны груза; это лодка с плоским дном и крутыми бортами, сделанная из деревянных или костяных упругов, обтянутых моржовой кожей.
Капитан пробует пробиться вокруг мыса Северного таким же образом, как мы это делали у острова Шалаурова. Но здесь льды еще тяжелее, и никакие усилия не помогают. К вечеру на западе в отдалении от мыса показывается небольшая узкая полынья, и капитан решает вернуться назад, чтобы попробовать пробиться через нее. Но чтобы повернуться, приходится рвать льды динамитом, растаскивать их якорями и тросами. Только на рассвете 3 сентября пароход наконец вырывается в большую полынью.
Дальнейшее плавание до острова Колючина, лежащего у входа в Колючинскую губу, прошло без особых приключений. Только у реки Амгуемы мы ненадолго сели на мель возле лагуны. В этой части Чукотского побережья лагуны достигают громадного развития. Лагуны — это участки моря, отчлененные намывными косами, которые, постепенно вырастая, совершенно отделяют от моря продолговатые заливы, превращающиеся в озера. В глубине страны видны высокие горы, закрытые тучами.
Все надеются, что больше льдов не будет, потому что восточная часть этого побережья почти всегда свободна ото льда, а за Колючинской губой можно считать, что опасное плавание уже кончилось. Да и «Колыме» пора отдохнуть ото льдов. У мыса Северного мы повредили еще одну лопасть, и у нас осталась всего половина одной и треть другой. Удивительно, как с таким винтом «Колыма» могла еще идти вперед.
Но возле острова Колючина нас снова встречают тяжелые льды, и целый день мы пробиваемся сквозь них. Все пространство на востоке, как оказалось вплоть до самого мыса Дежнева, забито льдами. Вблизи мыса Сердце-Камень «Колыма» в течение пяти дней борется со льдами. С 5 сентября вплоть до 10-го «Колыма» шаг за шагом, раздвигая льды, пробирается к востоку, и каждую ночь обратное течение относит ее к западу. Несмотря на то что здесь, согласно лоции, должно быть течение, направленное вдоль берега к востоку, каждое утро мы просыпались всегда западнее той точки, у которой стали на ночь вечером. Ночью идти очень опасно: ночи уже темные и можно разбить судно. Правда, нередко и днем наваливается туман, и движение вперед прекращается. Но в конце концов капитан все-таки рискнул идти и ночью и днем, в пурге и тумане вперед.
В ночь на 11 сентября наконец льды стали редеть и можно двигаться вперед малым ходом. Утром открывается вдали мыс Дежнева.
За Уэленом мы выходим в Берингов пролив. Он редко бывает открыт, здесь почти всегда гнездятся туманы, но в этот раз туман поднялся, и нам удалось увидать величественные и мрачные скалы и между ними, на полусклоне, селение эскимосов Наукан, напоминающее кавказский аул. Яранги наполовину сложены из камней, и только верхняя часть их покрыта крышей из шкур. Иногда от мыса Дежнева бывают видны берега Америки; сейчас они закрыты туманом, и удается разглядеть только один из маленьких островов Диомида, лежащий в Беринговом проливе. Островов Диомида два: остров Ратманова — наш, а другой, более восточный, остров Крузенштерна, — американский.
В Беринговом проливе льды нас еще не оставляли. Только 12 сентября исчезает последняя маленькая льдина. Здесь льды уже не страшны: они растаяли, стали рыхлыми и ноздреватыми. Как только мы выходим изо льдов, обнаруживается, что «Колыма» не в состоянии дойти даже до Камчатки. Волны расшатывают носовую часть парохода, разбитую льдами, все клинья и бревна, которые ее держали, выскакивают, и в переднем трюме появляется течь; насосы не могут откачать прибывающую воду. Надо спешить пройти куда-нибудь в спокойную бухту, чтобы зачинить пробоину. Следует также переменить винт, потому что с этим винтом пароход не может выгрести против шторма.
Для стоянки была выбрана бухта Провидения — большой залив на юго-востоке Чукотского полуострова.
Мы вошли в узкий извилистый залив между высокими мрачными горами и спрятались там в спокойную маленькую бухту Эмма. Здесь мы простояли восемь дней, сменили винт, отремонтировали подводную часть судна и пошли дальше. В бухту Глубокую, на коряцком побережье, мы зашли за водой, потом забрали с рыбалки возле Усть-Камчатска соленую рыбу, консервы и рабочих.
Только через два месяца после выхода из Нижне-Колымска мы вошли в Золотой Рог — гавань Владивостока. Все стоявшие там суда были расцвечены флагами в честь прихода «Колымы», благополучно закончившей тяжелый полярный рейс.
Условия плавания вдоль полярного побережья Чукотки через несколько лет сильно изменились. Были построены полярные станции, ведущие непрерывные наблюдения над погодой и льдами. Пароходы сопровождаются ледоколами, которые пробивают дорогу во льдах, и самолетами, отыскивающими полыньи и полосы разреженного льда. Поэтому суда могут двигаться быстрее и безопаснее. Этим трудным плаванием закончилась наша вторая экспедиция на Северо-Восток. Результаты ее были так же интересны, как и первой. Нам удалось выяснить, куда продолжается хребет Черского. Оказалось, что он не поворачивает к северо-востоку, как я думал вначале, а уходит к югу, пересекает Колыму у ее порогов и рассыпается на ряд цепей, кончающихся у Колымско-Охотского водораздела. Мы проникли в самые недоступные части хребта Колымского, или Гыдана («морского»), как его называют местные жители. Мы установили, что между Колымой и Омолоном, где на картах показывали хребет Колымский, расположено обширное плоскогорье, названное нами Юкагирским. Мы изучили и нанесли на карту большую область верховьев Колымы.
Во время двух экспедиций 1926—1930 годов мы с Салищевым покрыли своими маршрутами огромные пространства Колымско-Индигирской горной страны; во многих изученных нами районах до нас не был ни один исследователь, и они не были до этого нанесены на карту.
Что касается геологии, то, кроме участка Колымы между Верхне-Колымском и Нижне-Колымском, где проплыл умирающий Черский, все наши маршруты пролегали по не посещавшимся ни одним геологом путям. Конечно, за три года нельзя изучить как следует горную страну площадью в миллион квадратных километров, и я мог дать лишь общую схематическую картину геологического строения изученных хребтов; многочисленные геологические исследования, которые были произведены на Северо-Востоке позже, показали, что моя схема была в общих чертах верна, и она явилась основой для последующих работ.
Наши исследования 1926—1930 годов и карты, которые составил на основании своих маршрутных съемок и астрономических определений Салищев, дали совершенно новое представление о расположении горных хребтов и рек Северо-Востока. Дальнейшие географические работы и топографические съемки добавили, конечно, много нового и более точного, особенно в не посещенных нами районах, но основы новой географии Северо-Востока были прочно заложены нашими экспедициями.
Ознакомление с бассейнами рек Индигирки и Колымы поставило перед нами ряд новых вопросов. Вся восточная часть хребта Гыдан осталась неисследованной: неясно было его геологическое строение, его рельеф, сочленение его на севере с Анюйскими хребтами, на северо-востоке — с Чукотским. Чтобы удовлетворительно разрешить вопрос о структуре всего Северо-Востока Азии, необходимо было исследовать также и Чукотский край.
По горам и тундрам Чукотки. Экспедиция 1934-1935 гг.
К Шелагскому мысу
И первые ветры, и первый прибой,
И первые звезды над головой.
Э. Багрицкий
Место действия — Певек, селение на берегу Чаунской губы, лежащей на северном побережье Сибири в 400 километрах восточнее реки Колымы и в тысяче километров от Берингова пролива, отделяющего Азию от Америки. Время — 14 августа 1934 года. Мы высаживаемся с парохода «Смоленск», который прошел сюда из Владивостока, почти не встретив на пути льдов. Сегодня кончается разгрузочная страда: «Смоленск» доставил большие грузы для полярных станций и научных экспедиций, которые надо было в чрезвычайно короткие сроки выгрузить на северном побережье. Навигационный период на восточном отрезке Северного морского пути очень короткий, ежеминутно могут надвинуться с севера льды, и поэтому в разгрузке принимали участие не только пароходная команда и сотрудники той станции, где разгружался пароход, но и все научные и технические работники остальных станций и экспедиций. Особенно трудна была выгрузка на мысе Шелагском, у входа в Чаунскую губу, где разгружались дома для новой полярной станции.
Сначала я принимал участие вместе со всеми в разгрузке и таскал на спине из маленьких разгрузочных барж-кунгасов по зыбким сходням на берег мешки с углем, кули муки и соли, «места» кирпичного чая весом в центнер и тяжелые ящики, но вскоре мне это оказалось не по силам, и меня назначили на более легкую работу — буфетчиком. На моей обязанности лежало разливать суп в тарелки, класть порции второго, вскрывать банки с компотом и разбавлять густой сироп наполовину водой (так инструктировал меня штатный буфетчик). Работа не была трудной, но мы должны были накормить все смены и поэтому дежурили непрерывно по двадцать часов.
Выгрузка в Певеке кажется нам легкой, ведь мы выгружаем собственное снаряжение и продовольствие — десять тонн. Наконец под дружные крики всех семерых сотрудников нашей экспедиции: «Разом, дружно!» — ползут вверх на галечник и наши будущие зимние друзья и мучители — двое аэросаней.
Певек в 1934 году был необычным даже для Чукотского Севера поселением. По самому краю треугольной галечной косы, выдвигающейся от кочковатых склонов горы Паакынай, стоят в ряд девять круглых цилиндрических домиков около 7 метров в поперечнике, с конической крышей. Они похожи на какие-то чудовищные грибы, продукт болотистой тундры. Только мачта с большим красным флагом, поднятым в честь прихода судна, нарушает однообразие их длинного ряда. К востоку от них «рубленые» дома — три избы и землянка. Мы выбираем для своего будущего жилища место по другую сторону, к западу, возле кладбища. Пока у нас еще нет своего дома, и мы ставим палатки на гальке, среди гор нашего груза. Выше крутого обрыва косы сплошная галечная площадка, дальше, во впадинах, между галечными буграми, ютится трава, а еще подальше — неизбежное болото — кочковатая тундра.
На косе три озерка — два пресных и одно солоноватое. В одном берут воду для питья, в другом стирают, третье, еще не вошедшее в плановое распределение, служит только как площадка для охоты на уток. Морские утки время от времени пролетают над головой небольшими стайками, и у наших охотников блестят глаза и руки тянутся к ружьям.
Но охотиться некогда. Скоро осень. В Чаунской губе иногда уже 8 сентября прекращается навигация, и надо к этому времени исследовать все побережье губы (около 400 километров ) и еще километров сто берега океана к востоку от Шелагского мыса. Необходимо собрать по берегам губы плавник, принесенный морским течением от устьев Колымы и Лены, и привезти его на нашей моторной шлюпке в лагерь. Из этого плавника мы заготовим дрова на зиму и наберем бревен для постройки дома.
Первоначально я предполагал организовать базу на устье реки Чаун, в южной части губы — центральном пункте района, откуда на аэросанях ближе пройти к горам.
Но капитан «Смоленска» отказался зайти в глубь Чаунской губы: там мелко, нельзя подойти близко к берегу, разгрузка затянется и можно прозевать сжатие льдов у входа в губу и остаться в ней, как в мышеловке.
Мелких транспортных судов в Певеке очень мало — две слабосильные кавасаки[9], и они должны перебросить в Чаун большие грузы фактории и культбазы, так что нельзя и мечтать о перевозке наших десяти тонн, а тем более аэросаней.